Соловьев Сергей Михайлович. История России с древнейших времен. Том 4

женщина, ребенок, старик больной, увечный или монах, то ему дозволялось
нанимать вместо себя бойца для поля, и тогда соперник его мог или сам
выходить против наемника, или также выставить своего наемника; но если будут
тягаться две женщины, то они должны сами выходить на поединок, а не могут
выставить наймитов. Местом суда назначены сени княжеские, и именно сказано,
чтоб князь и посадник на вече суда не судили.
Когда на кого дойдет жалоба, то позовник отправлялся на место
жительства позываемого и требовал, чтоб тот шел к церкви слушать позывную
грамоту (позывницу); если же он не пойдет, то позовник читал грамоту на
погосте пред священником, и если тогда, не прося отсрочки, позываемый не
являлся на суд, то сопернику его давалась грамота, по которой он мог
схватить его, причем тот, кто имел такую грамоту (ограмочий), схвативши
противника, не мог ни бить его, ни мучить, но только поставить пред судей; а
тот, на кого дана была грамота (ограмочный), не мог ни биться, ни колоться
против своего противника. Тяжущиеся (сутяжники) могли входить в судную
комнату (судебницу) только вдвоем, а не могли брать помощников; помощник
допускался только тогда, когда одно из тяжущихся лиц была женщина, ребенок,
монах, монахиня, старик или глухой; если же в обыкновенном случае кто
вздумает помогать тяжущимся, или силою взойдет в судебницу, или ударит
придверника (подверника), то посадить его в дыбу и взять пеню в пользу князя
и подверников, которых было двое: один -от князя, а Другой - от Пскова.
Посадник и всякое другое правительственное лицо (властель) не мог тягаться
за друга, мог тягаться только по своему собственному делу или за церковь,
когда был церковным старостою. В случае тяжбы за церковную землю на суд
ходили одни старосты, соседи не могли идти на помощь.
Как в Двинской, так и в Псковской грамоте назначается прямо смертная
казнь за известные преступления, например за троекратное воровство,
зажигательство и проч.; но в обеих грамотах умалчивается о душегубстве;
казнили ли в описываемое время за смертоубийство смертию или следовали
уставу сыновей Ярославовых? Этого вопроса мы не можем решить; в жалованной
грамоте Кириллову монастырю князь Михаил Андреевич верейский говорит, что в
случае душегубства в селах монастырских должно отдавать душегубца на поруку
и за тою порукою поставить его перед ним, князем, а он сам исправу учинит;
если же убийцы не будет налицо, то брать виры за голову рубль новгородский;
но как чинил исправу князь, мы не знаем; знаем только, что по-прежнему люди,
уличенные в известных преступлениях, становились собственностию князя: мы
видели, что князья упоминают о людях, которые им в вине достались. Что
князья предавали смерти лиц себе противных и в описываемое время и прежде, в
этом не может быть сомнения; если Мономах и советует своим детям не убивать
ни правого, ни виноватого, то это уже самое показывает, что убиение
случалось; притом же число князей не ограничивалось детьми Мономаха. Андрей
Боголюбский казнил Кучковича, Всеволод III предал смерти враждебного ему
новгородского боярина; говорят, что казнь Ивана Вельяминова, по приказанию
Димитрия Донского совершенная, была первою публичною смертною казнию; но мы
не знаем, как предан был смерти Кучкович при Андрее Боголюбском; форма здесь
не главное.
В Новгороде Великом в 1385 году установлено было следующее: посадник и
тысяцкий судят свои суды по русскому обычаю, по целованью крестному, причем
обе тяжущиеся стороны берут на суд по два боярина и по два мужа житейских.
Суд иногда отдавался на откуп: так, в первой дошедшей до нас договорной
грамоте новгородцев с князем Ярославом встречаем известие, что князь
Димитрий с новгородцами отдал суд бежичанам и обонежанам на три года; в 1434
году великокняжеский наместник в Новгороде продал обонежский суд двум лицам
- Якиму Гурееву и Матвею Петрову. Мы видели, что в Псковской судной грамоте
при спорах о землевладении четырех- или пятилетняя давность решала дело, но
в одной грамоте Иоанна III, 1483 года, есть указание на закон великого князя
Василия Димитриевича, которым давность определена в 15 лет.
Вот картина гражданского суда, как он производился в описываемое время.
Пред судьею являются двое тяжущихся: один - монах Игнатий, митрополичий
посельский, другой - мирянин, землевладелец, Семен Терпилов. Игнатий начал:
"Жалоба мне, господин, на этого Сеньку Терпилова: косит он у нас силою
другой год луг митрополичий, а на лугу ставится 200 копен сена, и луг тот
митрополичий исстарины Спасского села". Судья сказал Сеньке Терпилову:
"Отвечай!" Сенька начал говорить: "Тот луг, господин, на реке на Шексне -
земля великого князя, а тянет исстари к моей деревне Дорофеевской, а кошу
тот луг я и сено вожу". Судья спросил старца Игнатия: "Почему ты называешь
этот луг митрополичьим исстари Спасского села?" Игнатий отвечал: "Луг
митрополичий исстари: однажды перекосил его у нас Леонтий Васильев, и наш
посельский с ним судился и вышел прав; грамота правая у нас на тот луг есть,
а вот, господин, с нее список пред тобою, подлинная же в казне
митрополичьей, и я положу ее пред великим князем". Судья велел читать список
с правой грамоты, и читали следующее: Судил суд судья великой княгини Марфы,
Василий Ушаков, по грамоте своей государыни, великой княгини. Ставши на
земле, на лугу на реке Шексне, перед Василием Ушаковым, митрополичий
посельский Данило так сказал: "Жалоба мне, господин, на Леонтия Васильева
сына; перекосил он пожню митрополичью, ту, на которой стоим". Судья сказал
Леонтию: "Отвечай!" Леонтий начал: "Я, господин, эту пожню косил, а межи не
ведаю; эту пожню заложил мне в деньгах Сысой Савелов: а вот, господин, тот
Сысой перед тобою". Сысой стал говорить: "Эта пожня, господин, моя; заложил
ее Леонтию я, и указал я ему косить по те места, которые Данило называет
своими; до сих пор моей пожне была межа по эти места. А теперь, господин,
вели Даниловым знахарям указать межу; как укажут, так и будет, душа их
поднимет, а у меня этой пожне разводных знахарей нет". Судья спросил
митрополичьего посольского Данила:
"Кто у тебя знахари на эту пожню, на разводные межи?" Данило отвечал:
"Есть у меня, господин, старожильцы, люди добрые, Увар, да Гавшук, да Игнат;
а вот, господин, эти знахари стоят перед тобою". Судья обратился к Увару, да
к Гавшуку, да к Игнату: "Скажите, братцы, по правде, знаете ли, где
митрополичьей пожне с Сысоевою межа? поведите нас по меже!" Увар, Гавшук и
Игнат отвечали: "Знаем, господин; ступай за нами, мы тебя по меже поведем".
И повели они из подлесья от березы да насередь пожни к трем дубкам, да на
берег по ветлу по виловатую, по самые разсохи, и тут сказали: "По сих пор
знаем: это межа митрополичьей пожне с Сысоевою". Судья спросил Сысоя: "А у
тебя есть ли знахари?" Сысой отвечал:
"Знахарей у меня нет: их душа поднимет". Тогда обоим истцам назначен
был срок стать перед великою княгинею у доклада; посельский Данило стал на
срок, но Сысой не явился, вследствие чего Данилку оправили и пожню присудили
к митрополичьей земле; а на суде были мужи: староста арбужевский Костя, Иев
Софрон, Костя Савин Дарьина, Лева Якимов, Сенька Терпилов.
Когда прочли правую грамоту, судья спросил у Сеньки Терпилова: "Ты
написан в этой грамоте судным мужем; был ли такой суд Леонтию Васильеву с
митрополичьим посельским Данилкою об этом лугу, и ты был ли на суде?" Сенька
отвечал: "Был такой суд, и я был на нем в мужах, а все же исстари этот луг -
земля великого князя моей деревни Дорофеевской". Судья спросил у старца
Игнатия: "Кроме вашей правой грамоты есть ли у тебя на этот луг иной довод?
Кто знает, что этот луг митрополичий исстарины и Сенька Терпилов косил его
два года?" Игнатий отвечал:
"Ведомо это людям добрым, старожильцам: Ивану Харламову, да Олферу
Уварову, да Малашу Франику, да Луке Давидову, а вот эти старожильцы,
господин, перед тобою".
На вопрос судьи старожильцы подтвердили показание Игнатия и сказали:
"Поезжай, господин судья, за нами, и мы отведем межу этому лугу с
великокняжеской землею".
И повели Игнатьевы старожильцы с верхнего конца, с ивового куста из
подлесья на голенастый дуб, на вислый сук, к реке Шексне на берег, и
сказали: "С правой стороны земля великокняжеская, а с левой луг
митрополичий". Тогда судья спросил у Сеньки Терпилова: "А ты почему зовешь
этот луг великокняжеским, кому это у тебя ведомо?" Сенька отвечал: "Ведомо
добрым людям, старожильцам трех волостей, и вот, господин, эти старожильцы
перед тобою". На вопрос судьи старожильцы подтвердили показание Сеньки и
повели судью также показывать настоящие межи. Но Игнатьевы старожильцы
сказали судье: "Эти Сенькины старожильцы свидетельствуют лживо и отводят луг
митрополичий безмежно. Дай нам, господин, с ними целованье: мы целуем
животворящий крест на том, что луг этот исстари митрополичий".
Сенькины старожильцы также сказали: "Целуем животворящий крест на том,
что луг этот великокняжеский исстари". Тогда судья сказал, что доложит
государю, великому князю всея Руси, перед которым велел старцу Игнатию
положить свою правую грамоту.
От описываемого же времени дошли до нас разного рода юридические акты:
записи купчие, меновые, данные, отводные, возные, заемные и закладные,
раздельные, духовные. В купчих означается прежде всего лицо покупающее и
лицо продающее: "Се купи такой-то у такого-то". Иногда покупка производится
целым племенем, несколькими братьями, у целого же племени, которое владеет
землею нераздельно; такие братья-совладельцы называются братениками,
сябрами. Иногда покупали землю двое, как видно, чужих друг другу людей и
вносили в купчую условие, что если один из покупателей или дети его захотят
отказаться от своей покупки, то не должны продавать своего участка никому
мимо другого покупателя и детей его.
Между покупателями видим лица духовные, священников, монахов; игумены
покупают земли для монастыря и собственно для себя. Между продавцами
встречаем женщин замужних, которые продают землю, полученную ими в приданое,
но к их имени присоединяется и мужнее имя: "Се купи такой-то у такой-то и у
ее мужа". Иногда муж покупал землю у своей жены, у ее зятя и у его жены.
После имен покупателя и продающего подробно означается предмет купли и цена,
за него заплаченная, причем обыкновенно к сумме денег прибавляется пополнок,
большею частию какое-нибудь животное, например: "И дал за ту землю три
рубля, а свинью пополнка". Далее означается, произведена ли купля на
известное число лет или навеки; последнее условие выражается словом одерень:
"А купи себе одерень и своей братьи" или: "И своим детем". Означается, что
земля продана вместе с грамотами на нее, или означается, у кого эти грамоты
находятся. Если покупают несколько братьев, то означается, какому брату
владеть сколькими частями купленной земли. При покупке земли означаются ее
межи или говорится просто: "770 старым межам". Вносится условие, что если
кто-нибудь станет предъявлять свои права на купленную землю, то очищать ее
обязан продавец и его дети: в некоторых грамотах встречаем условие, чтоб
покупатель не продавал земли никому, кроме земца. На каждой грамоте видим
имена нескольких свидетелей, или послухов, которые иногда называются просто
людьми, бывшими на заводи, т. е. при определении границ продаваемой земли.
Говорится обыкновенно, что у печати стоял и землю завел сам продавец; но
иногда встречаются и другие лица при обоих действиях. Означается также имя
писавшего грамоту - священника, дьякона, дьяка, церковного дьяка. В начале
купчей Кирилла Белозерского сказано, что она совершена с ведома тиуна
княжеского. В приданных записях означались имена обоих родителей, равно как
имена зятя и дочери; в конце грамоты писались также имена послухов и
прикладывалась печать, при которой стоял отец. В раздельных грамотах
делившиеся родственники, например дядя с племянником, уговаривались, что
если у одного из них не будет детей (отрода) или захочет он свой участок
променять, продать, приказать кому-нибудь, то он не должен этого делать мимо
другого отделившегося родственника. При разделе свидетелями с обеих сторон
были люди добрые; за нарушение условий нарушитель в Новгороде обязан был
дать князю и владыке известную сумму денег. В духовных грамотах завещатели,
имея жену, приказывают имущество матери своей и сыновьям, отчину и дедину,
землю и воду по отцовской грамоте и по владенью; распоряжаются челядью
дерноватою; в других завещаниях имение приказывается жене и сыновьям; жена
если, оставшись вдовою, станет сидеть в имении мужа, то будет господарынею в
этом имении; если же выйдет замуж, то берет в наделок известную сумму денег;
также берет назад все свое приданое; в некоторых же завещаниях говорится,
что в таком случае нет ей участка ни в чем.
Если по смерти завещателя родится у него сын, то ему равная доля со
старшими братьями, если дочь, то братья выдают ее замуж по силе; при
распоряжении имуществом иные земли завещатель делит между сыновьями, другие
оставляет им в общее владение. Если завещатель оставляет малолетних сыновей,
то до их возраста родственник, например брат, ездит по селам и владеет
людьми, а хлеб, деньги и дары идут матери и сыновьям. В случае смерти
сыновей завещатель отдает половину своего имения брату, а другую половину
велит продать и вырученное раздать по церквам на поминовение, челядь
дерноватую отпустить на волю. В заключение завещатель поручает оставляемую
семью известным лицам, иногда целой улице в Новгороде. В затруднительных
обстоятельствах относительно наследства обращались ко власти церковной; так,
одна вдова обратилась к митрополиту Киприану с вопросом, что ей делать: муж
ее умер насильственною смертию, завещания не оставил, детей нет, но есть
приемыш (приимачек). Митрополит решил, что она имеет право владеть землею,
людьми и всем имуществом мужа своего, поминать душу последнего, дитя свое
приемное кормить и распорядиться мужним имением в завещании как хочет.
Наконец, от описываемого времени дошли до нас записи мировые.
Из приведенных памятников мы видим, что имущество жены было отдельно от
имущества мужа; жена не могла продать своего приданого без согласия мужа,
продавали они его вместе, причем имя жены стоит прежде имени мужа. Видим,
что жена продает свое имение мужу. Мы видели, что, по Русской Правде, за
известные преступления преступник выдавался князю на поток со всем
семейством; без сомнения, это правило имело силу и в описываемое время. Но
отвечала ли жена за долги мужа, за нарушение им частных прав? В первом
договоре новгородцев с немцами положено было, что должник-неплательщик
отдается заимодавцу в рабство со всем семейством; во втором договоре эта
статья изменена так: если жена поручалась за мужа, то в случае неплатежа
отдавалась в рабство; если же не поручалась, то оставалась свободною. Но из
этой статьи договора с немцами следует ли заключить, что подобное же правило
соблюдалось и внутри России? Не имея других доказательств, мы считаем себя
вправе сомневаться, ибо в договоре с немцами затрагивались особого рода
интересы: важно было ограничить вывод людей из Новгородской области в чужую
сторону, православных к иноверцам. В Русской Правде, например, было
положено, что жена и дети холопа не выдаются за преступление мужа и отца,
если они не участвовали в этом преступлении; но здесь дело не в том, что они
не отвечают за преступление, ибо в переходе от одного господина к другому
для них нет еще наказания; здесь дело в том, что господин за преступление
одного из своих холопей не должен лишаться нескольких, следовательно, здесь
правило устанавливается вследствие влияния особого интереса.
Что касается юридических понятий в Юго-Западной, Литовской Руси, то
земскою привилегиею великого князя Казимира Ягайловича 1457 года
постановлено, что никто из князей, панов и мещан не казнится смертию и не
наказывается по чьему-либо доносу, явному или тайному, или по подозрению,
прежде нежели будет уличен на явном суде в присутствии обвинителя и
обвиненного. За чужое преступление никто другой, кроме преступника, не
наказывается, ни жена за преступление мужа, ни отец за преступление сына и
наоборот, также никакой другой родственник, ни слуга. Иностранцы не могут
получать должностей и земель в Литве. Относительно положения жены по смерти
мужа находим такое же распоряжение, какое мы видели в Псковской судной
грамоте и в новгородских духовных: вдова остается в имении мужа, пока не
выйдет замуж; в этом случае имение переходит к детям или родственникам
покойного; если же последний назначил жене из своего имения какое-нибудь
вено, то оно остается при ней и в том случае, когда она вступит во второй
брак.
Из правых грамот видим, что и на юго-западе споры о границах владений
решались так же, как и на северо-востоке: свидетельство старцев общих в
Литовской Руси имеет такое же значение, как свидетельство знахарей,
старожильцев в Руси Московской. Галицкая купчая 1351 года по форме сходна с
купчими в Северо-Восточной Руси.
Относительно народного права мы видим, что война ведется с таким же
характером, как и прежде, если еще не с большею жестокостию. Нижегородцы,
взявши пленных у мордвы, затравили их собаками. Смольняне во время похода
своего на Литву младенцев сажали на копья, других вешали стремглав на
жердях, взрослых давили между бревнами и проч.; ругательства псковичей над
пленными ратниками Витовтовыми мы отказываемся сообщить нашим читателям; во
время похода московских войск на Улу-Махмета ратники по дороге грабили и
мучили своих, русских; митрополит Иона говорит о вятчанах, что они во время
походов своих с Шемякою много православных перемучили, переморили, иных в
воду пометали, других в избах пожгли, иным глаза выжигали, младенцев на кол
сажали, взяли пленников более полуторы тысячи и продавали татарам. Военные
жестокости, следовательно, могли доходить до ужасных крайностей; но всегда
ли доходили - это вопрос; можно думать, что приведенные случаи были
исключениями, которые условливались особенными обстоятельствами, особенным
ожесточением, и потому заслужили быть упомянутыми в источниках, хотя, с
другой стороны, не имеем права предполагать вообще мягкости в поступках
ратных людей в земле неприятельской.
При заключении мира князья Северо-Восточной Руси договариваются
возвратить всех пленных и все пограбленное во время войны, с поручителей
свести поруку, с давших присягу свести крестное целование, все пограбленное
отдается по исправе; если же не будет исправы, то требующие возьмут по
крестному целованью; не возвращается съестное и то, что взято у неприятеля
во время боя. Если в продолжение войны в отнятой у неприятеля земле отнявший
князь сажал своих волостелей, то по заключении мира обязывался исследовать
их поведение - и что взято право, то взять, а что взято криво, то по исправе
отдать. Иногда встречаем условие, что князья обязываются отыскать, выкупить
и возвратить даже тех пленных, которые были запроданы за границу; иногда
князья уговариваются не требовать друг с друга ничего взятого во время
войны, кроме людей, и тех без взятого у них имущества:
"Что взято в наше размирье, тому всему погреб", или "тому всему дерть
на обе стороны". В случаях столкновения между подданными двух княжеств был
общий суд:
"Между нами судить суд общий людям старейшим"; если общие судьи не
смогут решить дела, то должны передать его на решение третьего: на кого
третий помолвит, виноватый перед правым поклонится и взятое отдаст; чьи же
судьи на третий не поедут или обвиненный третьим не захочет исполнить
приговора, то правый может силою отнять свое, и это не должно считаться
нарушением мира; об общем и третейском суде обычное выражение: "Обидному суд
без перевода, а судьям нашим третий вольный; в суд общий нам (князьям) не
вступаться; судьям садиться судить, поцеловавши крест, что им судить
вправду, по присяге". Иногда, впрочем, третий обозначается именно на лице;
иногда условливаются: "Кто хочет, тот назовет три князя христианских, и из
этих одного выбирает тот, на ком ищут" или: "Если судьи наши не смогут
решить дела, то зовутся на третий, берут себе третьего из моих бояр
великокняжеских, двух бояр, и из твоих большого боярина одного; третьего
назовет тот, кто ищет, а тот берет, на ком ищут; если же не выберут себе
третьего из этих троих бояр, то я им третий, князь великий: пусть придут
перед меня, я им велю выбирать из тех же троих бояр, и если не захочет тот,
на ком ищут, то я его обвиню". Относительно суда встречаем еще следующий
уговор: "Если случится разбой, или наезд, или воровство из твоей отчины на
моих людей великокняжеских, то суда общего не ждать, отослать нам своих
судей и велеть дать управу без перевода; если же ты не дашь мне управы или
судьи твои судом переведут, то я свое отниму, и это не будет считаться
нарушением мира". Понятно, что условия изменялись вследствие обстоятельств,
при которых заключался договор, вследствие того, между какими князьями он
заключался.
Князья условливались вывода и рубежа не замышлять, а кто замыслит
рубеж, то рубежника выдавать по исследовании дела: выдавать также но
исследовании дела холопа, рабу, поручника, должника, вора, разбойника,
душегубца; кто приедет из одного княжества в другое за холопом или
должником, поймает его сам без пристава, но поставит перед князем,
наместником или волостелем, тот не виноват; но если выведет из волости и
перед волостелем не поставит, будет виноват; если холоп станет с кем
тягаться, но поруки по себе не представит, то холопа обвинить и выдать
господарю, причем обыкновенно определяется, сколько платить пошлины за
одного холопа и за целую семью; определяются также и все другие судные
издержки, которые обязан платить истец; если же холоп или раба не станут
тягаться, то пошлин нет. Если по должнике не будет поруки, то его обвинить.
Вора, разбойника, грабежника душегубца судить там, где поймают, если же
станет проситься на извод, то пускать. Новгородцы договорились с Тверью, что
если из новгородских волостей явится обвинение на тверского вора или
разбойника и тверичи скажут, что такого у них нет, то пусть его не будет и
после в Тверских волостях; если же явится в них, то выдать его без суда.
На северо-востоке мы встречаем известие об убиении посла, отправленного
от одного князя к другому. Встречаем известие об убийстве татарских послов в
Нижнем; в 1414 году немцы убили псковского посла в Нейгаузене, псковичи
убили дерптского. Мы видели, что в войнах псковичей с литовцами был обычай
отдавать пленных на поруки.
На юго-западе под 1229 годом встречаем замечательное известие об
условии, заключенном между Конрадом мазовецким и Даниилом галицким: если
когда-нибудь начнется между ними война, то полякам не воевать русской
челяди, а русским - польской. Потом и здесь встречаем также известие о
возвращении пленных после войны. В договоре Василия Темного с королем
Казимиром находим условие: "А которые люди с которых мест вышли добровольно,
ино тым людем вольным воля, где хотят, тут живут". В договорах великих
князей литовских с Новгородом и Псковом встречаем условие: если великий
князь захочет начать войну с Новгородом или Псковом, то обязан прислать
разметные грамоты и может начать войну только спустя месяц после этой
присылки. Витовт, которого по справедливости русский летописец называет
неверником правде, чтоб напасть врасплох на псковичей, послал в 1406 году
разметную грамоту не во Псков, а в Новгород под предлогом старой зависимости
первого от последнего, а сам вступил в Псковскую область. Для предотвращения
впредь подобного коварства псковичи, заключая договор с Казимиром, обязали
его в случае разрыва отсылать разметную грамоту не в Москву и не в Новгород,
но положить ее во Пскове. Новгородцы, заключая договор с тем же Казимиром,
условились, чтобы литовские послы по Новгородской волости подвод не брали, а
новгородские - по Литовской. Но как видно, между Москвою и Литвою не было
условий относительно подданных одного государства, находившихся в областях
другого во время разрыва между ними, ибо под 1406 годом находим известие,
что при разрыве Витовта с Василием Димитриевичем в Литве перебили москвичей.
Что касается нравственного состояния вообще на Руси в описываемое
время, то мы уже заметили и в предыдущем периоде, что чем далее на восток,
тем нравы становятся жестче. Понятно, что удаление славянских переселенцев в
пустыни Северо-Восточной Европы, удаление от других народов христианских,
стоявших с ними на одинакой степени гражданственности, и вступление в
постоянное сообщество только с народами, стоявшими на низшей степени не
могли действовать благоприятно на нравы этих переселенцев; понятно, если
последние не только остановились в этом отношении, но даже пошли назад; не
забудем здесь и влияния самой природы, о котором была уже речь прежде. Но
кроме этих собственно географических причин были еще другие, исторические,
которые не могли способствовать смягчению нравов.
Одна географическая отдаленность главной сцены действия не могла
надолго отнять у русских людей возможность сообщения с другими христианскими