Соловьев Сергей Михайлович. История России с древнейших времен. Том 4

тогдашней русской жизни была чуждою, в сочинениях знаменитого книжника
Пахомия Логофета, родом серба, который, живя то в Троицком монастыре, то в
Новгороде, писал жития святых, похвальные слова и каноны по поручению
начальства. Искусством в книжном сложении славился также митрополичий дьяк
Родион Кожух, из сочинений которого дошли до нас сказание о чуде св.
Варлаама и сказание о трусе, бывшем в 1460 году. Вот образец Родионова
искусства: "Прежде взыде под небесы туча на облацех и всем зрети, яко
обычно, шествоваше воздухе носимо, и тако поиде от юга совокупляяся облакы
по аэру воздуха парящаго, по пророческому словеси: сбирая яко в мех воды
морския и полагая в скровищах бездны; и тако поиде к востоку солнечному на
облацех, и яко уже совокупи в свое величество, исполнены водоточнаго
естества, и так распространися надо многими месты, и бысть видением туча
грозна и велика велми".

И в описываемое время сохранился обычай странствовать ко св. местам
цареградским, афонским, палестинским. Так, дошло до нас описание Цареграда,
сочиненное Стефаном новгородцем в половине XIV века. Вот цель путешествия
Стефанова, как он сам определяет ее в начале своего описания: "Аз грешный
Стефан из Великаго Новгорода с своими други осмью приидохом и Царьград
поклонитися святым местам, и целовати телеса святых, и помиловани быхом от
св. Софии премудрости божией". Любопытно видеть, как чудеса искусства и
прочность камня поражали русских людей, привыкших к своим бедным и непрочным
зданиям: статуя Юстинианова показалась нашему новгородцу вельми чудна, "аки
жив, грозно видети его... Суть же много и иниих столпов по граду стоят, от
камени мрамора, много же на них писания от верха и до долу, писано рытиею
великою. Много бо есть дивитися и ум сказати не может: како бо толико лет
камня того ничто не имет?". Видим, что русские путешественники пользовались
в Константинополе особенным вниманием со стороны правительства, гражданского
и церковного: так, царев боярин, видя, что новгородцы стиснуты в толпе и не
могут пробраться к страстям господним, очистил им дорогу; патриарх, увидевши
русских странников, подозвал их к себе, благословил и разговаривал с ними,
"понеже бо вельми любит Русь. О великое чудо!
Колико смирение бысть ему, иж беседова с странники ны грешнии; не наш
бо обычай имеет". Описывая монастырь Студийский, Стефан говорит, что из
этого монастыря в Русь посылали много книг: уставы, триоди. Обходя другие
монастыри, Стефан встретил двоих своих новгородцев, Ивана и Добрилу, которые
жили в Константинополе, занимаясь списыванием церковных книг в Студийском
монастыре.
Троицкий монах Зосима, странствовавший по святым местам в 1420 году,
так говорит о побуждениях, заставивших его описать свое хождение: "Понеже
глаголет писание: тайну бо цареву хранити добро есть, а дела божия
проповедати преславно есть: да еже бо не хранити царевы тайны неправедно и
блазнено есть, а еже бо молчати дела божия, ино беду наносить душе своей.
Убо и аз боюся дела божия таити, воспоминая муку раба онаго, иже приимше
талант господень и в земле скрывый... Буди же се написание всем нам
причащающимся благословение от бога и святаго гроба, и от святых мест сих;
мзду бо много равну приимут с ходящими до св. града Иерусалима и видевшими
святые сии места. Блажени бо видевше и веровавше; треблажении бо не видевше
и веровавше... Но бога ради, братие и отцы и господие мои, сынове Рустии! Не
зазрите моему худоумию и грубости моей; да не будет ми в похуление написание
се. Не меня для, грешнаго человека, но святых для мест прочитайте с любовию
и верою, да мзду приимете от бога нашего Иисуса Христа".
Стефан новгородец говорит, что войдешь в Царьград, как в дубраву какую,
и без доброго провожатого ходить нельзя. Наши странники записывали без
разбора все, что им говорили эти провожатые, записывали и о жабе, которая,
по улицам ходя, смертию людей пожирала, а метлы сами мели: встанут люди рано
- улицы чисты, и многое тому подобное.
Один из спутников митрополита Исидора описывал путешествие во
Флоренцию. И здесь любопытны впечатления, произведенные на русского человека
западными городами и западною природою: "Город Юрьев (Дерпт) велик,
каменный, таких нет у нас; палаты в нем чудные, мы таких не видывали и
дивились. Город Любек очень дивен, поля, горы вокруг великие, сады
прекрасные, палаты чудные с позолоченными верхами; товара в нем много
всякого; воды проведены в него, текут по всем улицам, по трубам, а иные из
столпов, студены и сладки". В монастыре Любском путешественники видели
мудрость недоуменную и несказанную: как живая стоит Пречистая и Спаса держит
на руках; зазвенит колокольчик - слетает ангел сверху и сносит венец, кладет
его на Пречистую; потом пойдет звезда как по небу, и, глядя на нее, идут три
волхва, перед ними человек с мечом, за ними другой с дарами. В Любеке же наш
путешественник видел колесо на реке, воду берет из реки и пускает во все
стороны; другое колесо тут же, небольшое, мелет и сукна ткет. В Люнебурге
поразил его фонтан: среди города столпы устроены из меди позолоченной
чудесные!
У каждого столпа люди приряжены тоже медные, текут из них всех воды
сладкие и холодные - у иного изо рту, у другого из уха, а у третьего из
глаза, текут шибко, точно из бочек; люди эти поят водою весь город и скот,
проведенье вод этих очень хитро, и стекание несказанное. В Брауншвейге
удивили его крыши домов:
крыты домы досками из камня мудреного, который много лет не рушится.
Нюренберг показался хитрее всех прежде виденных городов: сказать нельзя и
недомысленно. Но Флоренция лучше еще Нюренберга: в ней делают камки и
аксамиты с золотом, сукна скарлатные, товару всякого множество и садов
масличных, где делают деревянное масло; о колокольнице флорентийской
недоумевает ум. В Венеции по всем улицам воды и ездят в барках; церковь св.
Марка каменная, столпы в ней чудные, гречин писал мусиею. О хорватах
путешественник заметил, что язык у них с Руси, а вера латинская. Другой
спутник Исидора, инок Симеон суздалец, составил описание Флорентийского
собора: "Повесть инока Симеона иерея суздальца, како римский папа Евгений
составлял осьмый собор с своими единомысленники". Симеон не был доволен
поведением Исидора во Флоренции; вот что он говорит о своем сопротивлении
митрополиту и гонениях, которые он за то потерпел от последнего: "Исидор
митрополит остался в Венеции и пересылался с папою, да ходя по божницам,
приклякал (приседал) по-фряжски, и нам приказал то же делать; но я много раз
с ним за это спорил, и он меня держал в большой крепости. Тогда я" видя
такую неправду и великую ересь, побежал в Новгород, из Новгорода в
Смоленск".
Смоленский князь выдал Симеона Исидору, который посадил его в темницу,
в железа, и сидел он всю зиму в одной свитке, на босу ногу, потом повезли
его из Смоленска в Москву.
Продолжали переводить с греческого: митрополит Киприан перевел
"Лествицу" св.
Иоанна и толкование на нее; переводили Андрея Критского, Златоуста,
преп. Нила, св. Исаака Сирина, преп. Максима. Впрочем, большая часть
переводов совершена была не в России, а на Афоне, в русском Пантелеймоновом
и сербском Хиландарском монастырях, переводились и сочинения позднейшие,
иногда ничтожные по содержанию.
Под 1384 годом читаем в летописи: того же года переведено было слово
святого и премудрого Георгия Писида - Похвала богу о сотворении всякой
твари. Это поэма "Миротворение" Георгия Писида, митрополита никомидийского,
писателя VII века; переводчиком был Димитрий Зоограф. От XIV века дошел до
нас список Пчелы, сборника или антологии, составленной по известным
греческим антологиям Максима Исповедника и Антония Мелиссы (Пчелы);
антологии эти обыкновенно начинаются выписками из Евангелия, Апостола,
творений св. отцов, и вслед за ними идут выдержки из писателей языческих -
Исократа, Демокрита, Аристотеля, Ксенофонта, Платона и др. Из Болгарии и
Сербии перешли в Русь и сочинения апокрифические, разного рода повести,
особенно привлекательные для людей, стоящих на той степени образования, на
какой стояли русские люди в описываемое время. Рассказы новгородских
путешественников подали повод и к русскому оригинальному сочинению подобного
рода; многие новгородцы рассказывали, что видели на дышащем море червь
неусыпающий, слышали скрежет зубный, видели реку молненную Морг, видели, как
вода входит в преисподнюю и опять выходит трижды в день. Судно новгородца
Моислава прибило бурею к высоким горам, и вот путешественники увидали на
горе деисус, написан лазорем чудным, и свет был на том месте самосиянный,
такой, что человеку и рассказать нельзя, солнца не видать, а между тем
светло, светлее солнца, на горах слышались ликования, веселые голоса; один
новгородец взбежал на гору, всплеснул руками, засмеялся и скрылся от
товарищей, то же сделал и другой; третьему привязали веревку к ноге, и когда
стащили его насильно с горы, то он оказался мертв. Эти рассказы вместе с
известиями, почерпнутыми из других, также мутных источников, заставили
новгородского архиепископа Василия писать к тверскому епископу Феодору
послание о рае.
Сказания о Китоврасе и т.п. переписывались, а в богослужебных книгах
ощущался недостаток; в житии св. Димитрия Прилуцкого говорится, что братия
жаловалась ему на недостаток книг; во Пскове не было настоящего церковного
правила, митрополит Киприан посылал туда устав службы Златоустого и Василия,
чин крещения и венчания; в списки вкрадывались разности, искажения: тот же
митрополит Киприан писал, что в толстых сельских сборниках много ложного,
посеянного еретиками на соблазн невеждам, например молитвы о трясавицах.
Что касается литературы светской, то до нас дошли от описываемого
времени исторические песни, сказания и летописи. Из первых дошла песня о
Щелкане Дудентьевиче, замечательная по взгляду на татар и на поведение
ханских баскаков в Руси. Хан Узбек, творящий суд и расправу, изображается
так: "Сидит тут Азвяк - суды рассуживает и ряды разряживает, костылем
размахивает по бритым тем усам, по татарским тем головам". Узбек жалует
своих родственников русскими городами, не жалует одного Щелкана, потому что
тот находится в отсутствии, в земле литовской, где "брал он дани невыходы,
царские невыплаты, с князей брал по сту рублев, с бояр по пятидесяти, с
крестьян по пяти рублев, у которого денег нет, у того дитя возьмет, у
которого дитя нет, у того жену возьмет, у которого жены-то нет, того самого
головой возьмет". Возвратившись в Орду, Щелкан просит Узбека пожаловать его
Тверью старою, Тверью богатою; Узбек соглашается, но с условием, чтоб Щелкан
прежде заколол любимого своего сына, нацедил чашу горячей крови и выпил бы
ее.
Щелкан исполняет условие и приезжает в Тверь судьею: "А немного он
судьею сидел: и вдовы-то бесчестити, красны девицы позорити, надо всеми
наругатися, над домами насмехатися". Тверичи принесли жалобу своим князьям,
которые называются братьями Борисовичами, и потом пошли с поклоном и
подарками к Щелкану, тот загордился, повздорил с тверичами, которые и
растерзали его.
Содержание украшенных сказаний составляют подвиги самых знаменитых
князей, самые важные события в жизни народной, счастливые или бедственные,
наконец, события, особенно поразившие воображение современников
какими-нибудь чудесными обстоятельствами. Если прежде содержанием
исторических песен и слов служили подвиги князей и богатырей против
печенегов и половцев, то мы должны ожидать, что в описываемое время это
содержание будет заимствовано из борьбы с татарами, сменившими половцев. На
западе, для Новгорода и Пскова, шла также опасная борьба со шведами,
ливонскими немцами и Литвою; в этой борьбе прославились два князя -
Александр новгородский и Довмонт псковский; и вот мы видим, что подвиги их
служат предметом особенных украшенных сказаний.
Сочинитель сказания о великом князе Александре был современник и
приближенный человек к своему герою: сам Александр рассказывал ему о
подробностях Невской битвы. Мы уже воспользовались прежде этими
подробностями; теперь же приведем начало сказания в образец слога: "О
велицем князе нашем Александре Ярославиче, о умном и кротком и смысленом, о
храбром, тезоименитом царя Александра Македоньскаго, подобнике царю Алевхысу
(Ахиллесу) крепкому и храброму, сице бысть повесть о нем. О господе бозе
нашем, аз худый и грешный и малосмысленный покушаюся написати житие святаго
и великаго князя Александра Ярославича, внука великаго князя Всеволода.
Понеже слышахом от отец своих, и самовидец есмь възраста его, и рад бых
исповедал святое и честное житие его славное; но яко же Приточник рече: в
злохитру душю не внидеть мудрость... Аще груб есмь умом, но молитвою св.
богородице и поспешением св. великаго князя Александра начаток положю. Сей
бе князь великый Александр богом рожен от отца боголюбива и мужелюбца, паче
же и кротка, великаго князя Ярослава Всеволодича и от матери святыя великия
княгини Феодосии. Яко же рече Исаия пророк: тако глаголеть господь: князи аз
учиняю, священи бо суть, аз вожу я в истину; без божия повеления не бе
княжение его. И възраст его паче инех человек, глас его яко труба в народе,
лице же его бе яко Иосифа Прекраснаго, сила же его бе вторая часть от сил
Самсоня; и дал ему бе бог премудрость Соломоню, храбрость же яко царя
римского Еуспасьяна". Сказание о благоверном князе Довмонте и о храбрости
его отличается большею простотою.
К борьбе Новгорода со шведами относится также любопытный литературный
памятник - рукописание Магнуша, короля свейского. Мы видели, что шведский
король Магнус Ерихсон предпринимал крестовый поход против Новгорода; поход
этот, грозивший сначала большою опасностию новгородцам, не удался; в
отечестве Магнуса ждали бедствия: сначала он должен был вести войну с
родными сыновьями, потом был свергнут с престола вельможами, которые
провозгласили королем племянника его от сестры, Амбрехта Мекленбургского;
Магнус был взят в плен, освободился только через пять лет и кончил жизнь в
Норвегии в 1374 году. Эти известия о плачевной судьбе короля, который грозил
такою опасностию православию, были причиною появления в Новгороде "Магнушева
рукописания", которое начинается обычною формою русских завещаний: "Я,
Магнус, король шведский, нареченный во св. крещении Григорий, отходя от
света сего, пишу рукописанье при своем животе и приказываю своим детям,
своей братье и всей земле Шведской: не наступайте на Русь на крестном
целовании, потому что нам не удается". Следует исчисление неудачных шведских
походов на Русь, от Биргерова до Магнусова. "После похода моего, -
продолжает Магнус, - нашла на нашу землю Шведскую погибель, потоп, мор,
голод и междоусобная брань. У меня самого отнял бог ум, и сидел я целый год
заделан в палате, прикован на цепи; потом приехал сын мой из Мурманской
(Норвежской) земли, вынул меня из палаты и повез в свою землю Мурманскую. Но
на дороге опять поднялась буря, потопила корабли и людей моих, самого меня
ветер носил три дня и три ночи, наконец принес под монастырь св. Спаса в
Полную реку; здесь монахи сняли меня с доски, внесли в монастырь, постригли
в чернецы и схиму, после чего живу я три дня и три ночи: а все это меня бог
казнил за мое высокоумие, что наступал на Русь вопреки крестному целованию.
Теперь приказываю своим детям и братьям: не наступайте на Русь на крестном
целовании; а кто наступит, на того бог, и огонь, и вода, которыми я был
казнен; а все это сотворил мне бог к моему спасению".
Сказания, относящиеся к борьбе с татарами, начинаются рязанским
сказанием о Батыеве нашествии. Заслышав приход безбожного царя Батыя,
великий князь рязанский Юрий Игоревич послал за своими родственниками: за
князем Олегом Игоревичем Красным, Давыдом Игоревичем муромским, за сыном
своим, князем Федором Юрьевичем, за пронским князем Всеволодом и за прочими
князьями местными, боярами и воеводами. Князья решили на совете послать
князя Федора Юрьевича с дарами к Батыю, чтоб не воевал Рязанской земли.
Князь Федор отправился и был принят ласково Батыем; но тут один вельможа
рязанский шепнул хану, что у Федора жена красавица; татарин стал добиваться,
чтоб Федор показал ему жену свою; но тот отвечал: "Когда нас одолеешь, то и
женами нашими владеть будешь". Батый велел убить Федора; жена его Евпраксия
стояла вместе с сыном Иваном на превысоких хоромах, когда один из дядек
Федоровых явился к ней с вестию о гибели мужа; услыхав эту весть, княгиня
вместе с сыном бросились с хором на землю и убились до смерти. Тогда князь
Юрий выступил с братьею против татар, и произошла сеча злая и ужасная: один
бился с тысячами, двое - со тьмами. Первый пал князь Давыд Игоревич; тогда
князь Юрий вскричал в горести души своей: "Братия моя милая, дружина
ласковая, узорочье и воспитание рязанское! мужайтесь и крепитесь!"
Удальцы и резвецы рязанские бились крепко и нещадно, так что земля
стонала; наконец сильные полки татарские одолели, князья были все перебиты,
кроме одного Олега Игоревича, который попался в плен, бранью отвечал на
убеждения Батыя отатариться и был рассечен на части; Рязань взята, вся земля
Рязанская опустошена. Тогда является вельможа рязанский Ипатий Коловрат,
бывший все это время в Чернигове, где брал дань на великого князя рязанского
(?). Ипатий собрал 1700 человек дружины и нечаянно ударил на татар, которых
начал сечь без милости.
Батый испугался; когда привели к нему пятерых пленных, то он спросил
их: "Какой вы веры, из какой земли? зачем мне так много зла наделали?"
Пленники отвечали:
"Мы веры христианской, рабы великого князя Георгия Игоревича, из полку
Ипатия Коловрата, посланы от князя Игоря Игоревича рязанского тебя, сильного
царя, почтить и честно проводить; не сердись, государь, что не успеваем чаш
наливать на великую силу татарскую". Батый подивился ответу их мудрому и
послал шурина своего Таврула на Ипатия с полками сильными. Таврул
похвалился, что приведет Ипатия живого, но вместо того сам был рассечен
пополам Ипатием. Тогда татары навели на этого крепкого исполина множество
саней с нарядом (?) и тут едва одолели. Когда труп Ипатия принесли к Батыю,
то хан сказал: "Ну, брат Ипатий!
Гораздо ты меня потчевал, с малой дружиною многих богатырей побил; если
бы ты у меня такую службу служил, то держал бы я тебя против своего сердца".
Князь Игорь Игоревич был в это время в Чернигове, у тамошнего князя Михаила
Всеволодовича.
Возвратясь в родную землю, он начал хоронить трупы и так плакал над
побитою братьею: "Возопи горьким гласом, вельми ревыи, слезы от очию
изпущающи яко струю силну, утробою располающи, в перси руками бьющи и гласом
же яко труба рати поведающим, яко органь сладко вещающе. И рече сице: почто
не промолвыте ко мне цвете мои, и прекраснии виногради мои многоплоднии уже
не подасте сладость души моея; кому приказываете мя, солнце мое драгое рано
заходящиа, месяц мои краснои скоропогибшии, звезды восточны, почто рано
зашли есте" и проч.
Составилось сказание и о смерти Батыя. Батый вошел в Венгрию и осадил
город Варадин, стоящий среди земли Венгерской; около этого города мало
простых деревьев, но все деревья виноградные. Среди города стоял столп
высокий каменный, на столпе укрывался король Власлав, или Владислав, король
венграм, чехам, и немцам, и всему Поморью. Были венгры прежде в православии,
потому что приняли крещение от греков; но не успели на своем языке грамоты
сложить, и соседние римляне присоединили их к своей ереси. И король
Владислав повиновался римской церкви до тех пор, пока не пришел к нему св.
Савва, архиепископ сербский, который обратил его к греческому закону; но
Владислав исповедовал этот закон тайно, боясь восстания от венгров. И вот,
когда Батый осадил Варадин, Владислав не пил, не ел, все молил Христа бога,
да преложит гнев на милость. Однажды он увидел со столпа, что сестра его
бежала к нему в город, но была перехвачена татарами и отведена к Батыю. С
тех пор Владислав начал еще усерднее молиться:
слезы текли из глаз его, как быстрины речные, и, где падали на мрамор,
проходили насквозь, так что и теперь видны скважины на мраморах. И вот
является к нему какой-то человек, светлый и страшный, и говорит ему: "Ради
слез твоих дает тебе бог победу над Батыем; ступай сейчас же на него".
Вестник исчез; но у башни стоял конь оседланный, никем не держимый, и на
коне секира. Владислав немедленно сел на коня, взял секиру в руки и повел
дружину свою на стан Батыев, а у Батыя тогда было мало войска, потому что
все татары его разошлись в загоны.
Находившиеся в стане татары побежали пред Владиславом; побежал и сам
Батый с сестрою королевскою, но был настигнут Владиславом, который сам
сразился с ним.
Королевна стала помогать Батыю; тогда Владислав возопил к богу о
помощи, одолел Батыя и убил его вместе с сестрою своею. Венгры расположились
в стане Батыевом и хватали татар, возвращавшихся из загонов: добычу
отнимали, самих предавали смерти, но кто хотел креститься, тех оставляли в
живых. И на память последнему роду воздвигнуто было на городовом столпе
изваяние: сидит король Владислав на коне, в руке держит секиру, которою убил
Батыя и сестру свою. В основе сказания лежит истинное происшествие -
поражение татар при осаде Ольмюца чешским воеводою, Ярославом Штернбергским;
и по чешскому поэтическому преданию, от руки Ярослава погиб в битве сын хана
Кублая. Нет сомнения, что сказание это составилось на юге и принесено к нам
на север известным сербом, Пахомием Логофетом.
Великое событие, которым началось освобождение Северо-Восточной Руси от
татар, - Куликовская битва не могла остаться без особенного описания. И
действительно, составилось первоначальное сказание, вполне сходное по
характеру своему со сказанием об Александре Невском, проникнутое религиозным
чувством, вследствие чего приводятся в полноте молитвы, которые произносит
главное действующее лицо, помещены благочестивые рассуждения и восклицания
самого писателя; при описании самого дела нет подозрительных подробностей. В
таком виде первоначальное сказание внесено в некоторые летописи; оно
начинается так: "Прииде ордынский князь Мамай с единомышленники своими, и с
всеми прочими князьми ордынскими, и с всею силою татарьскою и половецкою, и
еще к тому рати понаимовав, бесермены, и армены, и фрязи, черкасы, и ясы, и
буртасы; также с Мамаем вкупе в единомыслии в единой думе и литовьский
Ягайло со всею силою литовьскою и лятскою, с ним же в одиначестве Олег
Иванович, князь рязанский, с всеми сими съветники поиде на великаго князя
Дмитрея Ивановича и на брата его Володимера Андреевича. Но хотя
человеколюбивый бог спасти и свободити род крестьянский, молитвами пречистыя
его матере, от работы измаилтеския, от поганаго Мамая, и от сонма
печестиваго Ягайла, и от велеречиваго и худаго Олга рязаньскаго, не
снабдевшаго своего крестьянства; и приидет ему день великый господень в суд
аду. Окаянный же Мамай разгордевся, мнев себе аки царя, начат злый сьвет
творити, темныя своя князи поганыя звати; и рече им: пойдем на русскаго
князя и на всю силу русскую, яко же при Батыи было, крестьянство потеряем, и
церкви божии попалим, и кровь их прольем, и законы их погубим, сего ради
нечестивый люте гневашеся о своих друзех и любовницех о князех избьеных на
реце на Воже". Вот описание самой битвы:
"Съступишася обои силы великыя на долг час вместе, и покрыша поле
полкы, яко на десяти верст от множества вой: и бысть сеча велика и брань
крепка, и трус велик зело, яко от начала миру не бывала сеча такова великым
князем русьскым. Биющим же ся им от шестаго часа до девятого, и пролияся
кровь акы дождевая туча обоих, и крестьян и татар, и множество много
безчислено падоша трупия мертвых обоих...
И рече к себе Мамай: власи наши растерзаются, очи наши не могут
огненных слез испущати, языци наши связуются, гортани пересыхают, сердце
раставает, и чресла ми протерзаются" и проч.
Но событие было так велико, так сильно всех занимало, что одним
сказанием не могли ограничиться. О подобных событиях обыкновенно обращается
в народе много разных подробностей, верных и неверных; подробности верные с
течением времени, переходя из уст в уста, искажаются, перемешиваются имена
лиц, порядок событий; но так как важность события не уменьшается, то
является потребность собрать все эти подробности и составить из них новое
украшенное сказание; при переписывании его вносятся новые подробности. Это
второго рода сказание отличается от первого преимущественно большими
подробностями, вероятными, подозрительными, явно неверными. Но до нас дошел
еще третий род сказания о Куликовской битве, Слово о великом князе Дмитрее
Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче, яко победили супостата
своего царя Мамая, написанное явно по подражанию древнему южнорусскому
произведению, Слову о полку Игореве. Автор этого "Слова о Димитрии" говорит,
что он написал жалость и похвалу великому князю Димитрию Иоанновичу и брату
его, чем выражает взгляд современников на Куликовскую битву,
представлявшуюся им, с одной стороны, событием славным, с другой -