Страница:
меньшее, что мы можем вам предложить, -- должность начальника Центрального
научно-испытательного полигона. Устраивает? Но учтите -- полигон вдали от
больших городов, в лесах...
Из двух зол следует выбирать меньшее. Подумав, я согласился стать
начальником полигона.
-- Так и запишем, --обрадовался Крюков.
Мы с Бариновым встали и направились к двери.
-- Да, минуточку, товарищ Старинов! -- позвая Крюков. -- Задержитесь.
Мы остались одни.
-- Зайди вечером ко мне домой, -- по старинке на "ты" предложил
Александр Евдокимович. -- Я ж тебя сто лет не видел. И супруга моя
обрадуется, и сыновья... Ты-то еще не женился?
-- Да как тебе сказать... почти... Глаза Крюкова округлились:
-- Это событие! Кто же она, что тебя приручила?
-- Познакомлю, Александр Евдокимович. Крюков махнул рукой:
-- Знак" тебя. В последний миг сбежишь от невесты, как Подколесин.
Ладно... Приходи, ждем!..
Вечером за семейным столом у Крюковых мы с Александром Евдокимовичем
разговорились по душам. Сначала речь шла об Испании. Но незаметно перешли на
другое. Выпив несколько рюмок, Крюков напрямик сказал:
-- Ты что думаешь? Легко мне в роли начальника военных сообщений
Красной Армии? Эх, Илья! Ты же знаешь, я войсковик и никакого опыта работы в
органах военных сообщений не имею. Кругом сплошные подводные камни -- того и
гляди, разобьешься. А тут то один, то другой оказывается врагом народа,
кадры редеют. Вот и кручусь как белка в колесе. Пожалуй, ты хорошо сделал,
что выбрал полигон. Мы туда направляем группу выпускников академии:
мостовиков, механизаторов. Можно будет развернуться.
-- Но полигон -- это целый город в лесу со своим большим хозяйством.
Боюсь, это хозяйство заест меня! -- признался я.
Невесело говорил все это Крюков. Явное беспокойство, горечь, недоумение
и, как мне казалось, тревога звучали в его голосе, читались в глазах.
Не столько слова, сколько тон, каким они были сказаны, толкнули меня на
откровенность. В тот вечер мучительные сомнения с небывалой силой навалились
на меня. Я отодвинул рюмку.
-- Александр Евдокимович! Как так случилось, что двадцать лет люди
служили Советской власти и вдруг продались? И -- какие люди! Те, кому
государство дало все, абсолютно все! И вот они -- враги народа. А кто они?
Буржуи? АН нет. Первые красногвардейцы, краскомы. На что они надеялись,
когда продавались? Ну на что?.. Да что нам с тобой хитрить? Многих из них мы
знали по фронту, по работе...
Александр Евдокимович тяжело вздохнул:
-- Молчи, Илья! Товарищ Сталин сам занимается кадрами, он взял на себя
эту заботу, и он не даст в обиду невиновных. Не случайно он выдвинул
руководителем НКВД Ежова... Разве не так? Что ты молчишь, как каменный?
Давай лучше выпьем! -- все так же невесело предложил Александр Евдокимович и
добавил: -- Ведь мы с тобой никого не хороним...
Крюков наклонился над столом, и я заметил на его лице слезы.
Он взял меня за руку:
-- В свое время ты спас моего сына... Тебе я доверю одну семейную
тайну. В конце прошлого года уволили из Красной Армии моего брата
подполковника 136
Андрея Крюкова. Я уверен, ЭТО ошибка. Он честный человек. Убежден, что
разберутся и его восстановят... А каково сейчас мне?..
Я был поражен откровенностью Александра Евдокимовича и не смог сразу
ответить.
Крюков первым пришел в себя.
-- Выпьем, Илья, за здоровье товарища Сталина. Он не даст в обиду
невинных!
Я получаю звание полковник
... Семнадцатого февраля 1938 года мне присвоили звание полковника, а
двадцатого марта того же года, то есть три месяца спустя после возвращения
из Испании, назначили начальником Центрального научно-испытательного
железнодорожного полигона РККА.
Первым человеком, которому я сообщил о переменах в судьбе, была мой
верный друг Анна Обручева.
На полигон я попал не сразу. Прежде чем отправляться к новому месту
службы, мне предстояло побывать на лечении в Кисловодске.
Перед отъездом (я все еще жил в гостинице) решил занести вещи к
старинному знакомому Евсевию Карповичу Афонько, с которым еще в 1926 -- 1930
годах мы готовили к заграждению пограничные участки Украины.
Начиная с 1932 года Евсевий Карпович работал на Метрострое. Он
по-прежнему был таким же бодрым силачом, каким я знал его по армии.
-- Оставляй, оставляй свое барахло! -- согласился Афонько. -- Приедешь
-- заберешь. Только, чур! Даром хранить не стану. С тебя бутылка сухого
кавказского вина.
Вернувшись с курорта, я первым делом помчался к Евсевию Карповичу.
Уронив руки вдоль исхудавшего тела, жена Афонько молча стояла в
открытой двери.
-- Неужели? -- только и выговорил я. С Евсевием Карповичем мы свиделись
только спустя двадцать лет.
-- Пережито, Илья, столько, что лучше не вспоминать... Но я вспоминаю;
Такое забыть нельзя!
Многое вытерпел в заключении Евсевий Карпович.
Первому негодяю-следователю, который занес на него руку, Афонько дал
сдачи по-партизански, одним ударом сбив его с ног.
За это получил двадцать суток одиночного карцера. Но он вынес и ледяной
карцер и последующие допросы. Сидя в Лефортовской тюрьме, где следственной
частью НКВД официально разрешались истязания арестованных, Евсевий Карпович
каждые десять дней (что тоже было разрешено) писал:
"Дорогой Иосиф Виссарионович, арестованных пыта-дат, они не
выдерживают, клевещут на себя, потом от них требуют назвать сообщников и
невыдержавшие клевещут на своих знакомых. Последние арестовываются и тоже не
выдерживают и "все подтверждают. Кому это нужно?.. "
И за такие письма его не наказывали!
Никакие пытки и издевательства не вырвали у Афонько ложных признаний. И
хотя полностью отсутствовало даже подобие состава преступления, его бросили
без суда" на восемь лет в лагеря "за шпионаж в пользу неизвестного
государства".
-- А потом, брат, перестал я писать "великому вождю", -- с горечью
признался Евсевий Карпович. -- Перестал, потому что убедился: Сталину обо
всем известно...
В конце апреля 1938 года я прибыл к новому месту службы и тут же мне
напомнили: бывшего начальника полигона полковника Чумака арестовали как
врага народа, Правда, в чем состоит его преступление, никто не знал.
-- Большую перестройку произвели после Чумака?
-- Гм... Вот дом его с верандой передали детскому саду...
Начал я знакомиться с работой полигона, с тематикой испытаний техники
железнодорожных войск, с программой учений. Нет, домиком с верандой дело не
ограничилось! С тревогой обнаружил: прекращены работы по ряду образцов новой
техники. Изобретатели и авторы этих конструкций тоже объявлены врага
ми народа. Их имена вычеркнуты из программы ра'-бот. Часто
зачеркиваются и предложенные ими образцы новой техники...
Логики никакой. Но, как говорится, куда пойдешь м кому скажешь? Видимо,
на полигоне происходило то же, что и везде.
Вспоминая о том времени, я спрашиваю себя: не потому ли в предвоенные
годы многие замечательные образцы военной техники доводились черепашьими
темпами?
Не потому ли в начале войны с гитлеровской Германией на вооружении
Красной Армии не оказалось многих отличных видов оружия, почти готового к
серийному производству?
И отвечаю себе: да, именно поэтому!
Правда, не всех ценных специалистов посылали рыть золото на Колыму или
гатить болота в Сибири. Иным разрешали работать и в заключении. Эти
"счастливчики" доводили проекты до совершенства в камерах-одиночках,
оторванные от мира. Над ними висела угроза, что любая ошибка будет признана
вредительством, всякая неудача вызовет ухудшение тюремного режима. Трудно
было получать нужную научную информацию, узнавать последние достижения науки
и техники... Что и говорить, обстановка далеко не творческая!
На полигоны и" испытательные площадки репрессированных специалистов
доставляли под усиленной охраной. Об их прибытии сообщалось только
начальнику полигона, комиссару и уполномоченному особог ГО отдела.
Помню, весной или летом 1939 года к нам привез-ли подобным образом
какого-то авиационного конструктора. Фамилии его никто не знал. Вагон с
аре-стованным подали на ветку за полигоном. К этому времени на небольшой
лесной поляне сотрудники органов безопасности уже поставили палатки, окружив
их двоимым высоким забором из колючей проволоки.
Лишь в 1943 году, встретившись с конструктором замечательного
пикирующего бомбардировщика В. М.
Петляковым, я узнал, что именно он был моим "гостем" на полигоне...
Но и в тех трудных условиях коллектив полигона работал слаженно и
дружно.
Большая заслуга в этом принадлежала комиссару Александру Васильевичу
Денисову -- человеку, умевшему глубоко вникать в дело и сплачивать людей.
Однако и наш дружный коллектив тоже порой лихорадило.
Вскоре после моего приезда обвинили в связях с троцкистами моего
заместителя по материально-техническому обеспечению Дмитрия Ивановича
Воробьева. Единственным поводом к этому явилась дружба Воробьева с главным
инженером строительства Саратовского железнодорожного моста полковником Н.
М. Ипатовым, который незадолго перед тем был объявлен врагом народа.
На партийном собрании инженер П. И. Марцинке-вич и помощник Воробьева
кавалер ордена Боевого Красного Знамени В. Н. Никитин пытались защитить
Дмитрия Ивановича. Но нашлись и недоброжелатели. Воробьева исключили из
партии.
Вскоре на посту Наркома внутренних дел Ежова сменил Берия. Начались
репрессии в самих органах НКВД. Там стало не до Воробьева. Через девять
месяцев Дмитрию Ивановичу вернули партийный билет...
Нависла угроза и над Александром Евдокимовичем Крюковым. Из отдела
кадров Генштаба ко мне поступила просьба дать развернутую партийную
характеристику на члена ВКП(б) А. Е. Крюкова, обязательно указав его
поведение во время дискуссий. Я написал самый положительный отзыв. Александр
Евдокимович уцелел, хотя в сентябре 1939 года его и освободили от занимаемой
должности.
На полигон в ту пору то и дело приезжали различные комиссии и отдельные
работники от начальника Управления военных сообщений РККА. Все это были
новички, попавшие в центральный аппарат в 1937 --
1938 годах. Как правило, они не имели не только Опыта, но Зачастую и
необходимых знаний. -- К чести многих приезжающих, должен сказать: они
понимали, что не могут ничем нам помочь и ни во что не вмешивались.
Однако встречались и иные. Эти "инспекторы" считали прямым долгом хоть
чем-то проявить себя. По уровню образования вмешиваться они могли только в
дела административные и потому заполняли свои акты и докладные записки
сведениями о том, когда и кто из работников полигона опоздал на службу
(того, что у нас часто работали до глубокой ночи, они не замечали! ), какие
объекты слабо охраняются и т. п.
Впрочем, нельзя осуждать этих выдвиженцев. Сами они не просились в
центральный аппарат, многие искренне переживали двусмысленность положения,
упорно учились и уже в годы войны вполне освоились с работой.
Общее наше несчастье заключалось в том, что почти сразу сошли со сцены
наиболее опытные кадры, нарушилась преемственность в их смене. Всю глубину
этого ничем не оправдываемого бедствия мы постигли лишь после XX съезда
партии. Но народ чуял недоброе уже и в годы репрессий.
Помню такой случай. Служил на полигоне пожарный. Был он смел, но до
предела бесхитростен. Любил этот рыцарь огня и лишнюю рюмку пропустить.. И
вот однажды, философствуя в кругу собутыльников, задал наш пожарный
глубокомысленный вопрос:
-- А что, братцы? Вот мы нынче Ежова в депутаты двинули. А вдруг он
окажется таким же врагом, как Ягода?
Он не сразу уразумел, почему внезапно остался в одиночестве. А поняв,
покрылся холодным потом.
О происшествии доложили комиссару полигона. Денисов пошел на большой
риск, приказав немедленно уволить пожарного. Беднягу спасли этим от
неминуемого ареста.
А ведь он оказался прав!
Еще перед отъездом на полигон я много наслышался о тамошних лесах, о
бесчисленных рыбных озерах. Все рассказы оказались сущей правдой. Край
пришелся мне по душе. Но самым приятным сюрпризом для меня и особой
достопримечательностью полигона оказалось здешнее железнодорожное кольцо.
Это кольцо длиной всего около восемнадцати километров было разделено на
три перегона, где мы могли "разрушать" и "восстанавливать" пути и мосты,
устраивать "крушения".
Обязанности начальника полигона весьма обширны. Но все же я смог и
здесь отдавать много времени и сил вопросам минирования путей сообщения,
разработке конструкций новых мин.
Я хорошо понимал, что войскам и партизанам нужны надежные в действии,
удобные и безопасные в транспортировке и установке, неизвлекаемые для
противника, годные для длительного хранения в сложных условиях инженерные
мины. При этом по возможности дешевые в производстве!
Коллектив научных работников полигона участвовал также в написании
нового Наставления и Положения по устройству и преодолению заграждений на
железных дорогах. В этих документах уже учитывался опыт применения мин в
Испании и брались в расчет результаты учений на полигоне.
Работа была кропотливой и трудоемкой. Товарищи по полигону шутили, что
приходится брать в пример Льва Толстого, переписывавшего свои рукописи по
многу раз. Но как бы то ни было, Положение оказалось изданным еще в марте
1941 года, а Наставление уже в начале войны с гитлеровской Германией.
Помимо этого мне за полтора года удалось написать диссертацию на тему
"Минирование железных дорог". В ней доказывалось, что оставляемые врагу
участки железных дорог можно выводить из строя на срок до шести месяцев и
быстро восстанавливать после обратного занятия территории нашими войсками.
На затерянном в лесах полигоне мы работали упорно и много не из простой
"любви к искусству". Радио и газеты приносили и в нашу глухомань все новые
тревожные вести.
В июле 1938 года японские самураи попытались вторгнуться на нашу
территорию в районе озера Ха-сан.
Всего месяц спустя позорный мюнхенский сговор фактически развязал руки
Гитлеру для действий на востоке и Германия немедленно оккупировала
пограничные районы Чехословакии.
5 марта 1939 года контрреволюционные заговорщики захватили власть в
сражавшемся из последних сил Мадриде, а 28 марта сдали Мадрид франкистам и
интервентам. Испанская республика была задушена.
В тот день у меня все валилось из рук.
Я вспоминал испанских товарищей. Вспоминал последнюю поездку с Висенте
к французской границе. Переговорив с французским жандармом, сунув ему деньги
и пачку сигарет, мой шофер довез меня до маленького городка Перпиньяна.
Отсюда я должен был ехать до Парижа уже поездом.
Тяжелы были последние минуты прощания с боевым другом.
-- Ничего, Рудольфе, -- сжимая мою руку, сказал Висенте. -- Если нас не
предадут, мы победим... И вот их предали.
А за путчем в Мадриде последовали нападение Италии на Албанию, наглое
вторжение Японии на территорию МНР у Халкин-Гола.
Европу и Азию охватывал пожар войны.
Мы жили в непрестанном ожидании каких-то решающих событий.
Так начался жаркий, душный, без единого дождичка, август.
Сосновые леса вокруг полигона сочились смолой. Пересохли ручейки и
болотные Мочежинки. По ночам громыхал далекий гром, но под утро выцветшее от
зноя небо оставалось таким же белесым, как накануне. Начались лесные пожары.
1 сентября Германия вероломно напала на Польшу. Внеочередная сессия
Верховного Совета СССР приняла закон о всеобщей воинской обязанности. А 17
сентября Красная Армия выступила на защиту жизни и имущества населения
Западной Украины и Западной Белоруссии.
Этот решительный шаг обрадовал нас. Казалось, мы убедительно
демонстрируем Германии, что не намерены мириться с ее агрессивными
действиями. "
Во второй половине тридцатых годов была не только полностью
ликвидирована безработица, но не хватало рабочих рук. Было всеобщее
бесплатное среднее образование, студенты получали сносную стипендию.
Минимальная зарплата в промышленности была даже чуть выше прожиточного
минимума. В колхозах заработок был значительно ниже, но колхозник уже не
голодал. Плохо обстояло дело с пенсиями, со строительством жилья. Иметь одну
комнату на двоих в коммунальной квартире считалось роскошью. Так, в
1933-1925 году я жил в коммунальной квартире в Москве, где в трех комнатах
жили три семьи. Из них один полковник, у которого был сын школьного
возраста. Невнимание к делу улучшения жилья, низкая зарплата, которая в 1939
году была фактически равна зарплате 1929 года, объясняется тем, что огромные
средства вкладывались в строительство новых промышленных предприятий и
отчасти излишествами в служебных привилегиях элитной номенклатуры.
Характерно, что в 30-е годы СССР экспортировала зерно и масло, когда
потребности населения в этих продуктах полностью стали удовлетворяться
только с 1935 года.
В те годы советских людей приучили на выборах в советские и другие
органы не выбирать, а голосовать за намеченных свыше. В результате репрессий
ВКП(б) к 1939 году уже не была партией единомышленников, а военизированной
управленческой организацией. Членов партии, веривших в коммунизм и
боровшихся за его осуществление, становилось все меньше и меньше, все больше
и больше в партии стано
вилось членов, которые на словах и впечати говорили о коммунизме, но на
самом деле в него не верили. При этом одни вступали в партию, чтобы
реализовать свои возможности в жизни, другие, чтобы овладеть теми
привилегиями, которые были у руководителей-партократов. В 1931 году из
партии выбыли-исключили около одной четверти состава партии, как
"примазавшиеся". Это было сделано в то время, когда члены партруководства не
только не имели никаких материальных привилегий, но, наоборот, был
партмаксимум и они получали меньше, чем на этой же должности получал
руководитель беспартийный специалист. Партмаксимум был отменен в конце 20-х
годов, и привилегии партийных руководителей нарастили в 30-ые годы высокими
темпами. Специальные столовые и магазины, закрытые для рядовых покупателей,
персональные автомашины, особняки, госдачи, повышенная комфортность при
лечении и отдыхе, и, наконец, даже пакет с деньгами, необлагаемые налогами и
скрытыми от посторонних в сумме, равной от 5 и даже 30 минимальных зарплат.
Несмотря на то, что в партии были верящие и неверящие в коммунизм,
руководящие товарищи с разными степенями привилегий, ВКП(б) в своих решениях
и действиях представляла собой хорошо слаженную и беспрекословно выполнявшая
партийные решения и прославлявшая великого вождя товарища Сталина, культ
личности которого все возрастал.
Заметим, что именно из тех, которые видели сталинские перегибы при
коллективизации, кто видел, что многие руководящие партократы, имевшие
возможность на практике показать правильность положения Карла Маркса о том,
что при коммунизме будет "от каждого по способности -- каждому по
потребности", на практике доказали, что такого коммунизма не может быть.
Может быть только ленинская установка "коммунизм -- это советская власть
плюс электрификация всей страны". При жизни Сталина, потеряв веру в
коммунизм Маркса, никто не мог об этом даже заикнуться. Это было равносильно
самоубийству.
"Суп" из противотанковой мины
Финны не жалели мин. Некоторые из их минных устройств оказались
довольно хитроумными. Мы сразу столкнулись с минами-сюрпризами самых
различных видов, с противопехотными минами, с неизвестной нам металлической
противотанковой миной, которая, впрочем, взрывалась иногда и от тяжести
человека.
Как ее обезвредить тут же, не сходя с места?
Во взрывателе мины и вокруг него наверняка имеется порошковый или
прессованный тол. Плавленный тол не страшен. А вот прессованный... Значит,
надо расплавить и прессованный тол, чтобы начать изучение неизвестных нам
образцов мин.
Отыскиваем кухонный котел и укладываем в него найденные мины.
Подвешиваем свою "кастрюлю" в котле побольше, обнаруженном в баньке финских
пограничников. Заливаем оба котла водой. Топим баньку, пока и в большом и в
малом котлах не закипает вода.
-- Теперь, пожалуй, можно, -- говорю полковнику Владимиру Николаевичу
Подозерову.
Я осторожно выкручиваю взрыватель. Начинается разборка и изучение
вываренной мины. А к вечеру штабная машинистка уже перепечатывает написанную
нами первую инструкцию по обезвреживанию бело-финских мин.
Но пока инструкция дойдет до войск! Пока бойцы изучат ее! А мины всюду:
на дорогах, на мостах, железнодорожных путях, покинутых домиках. Мины таятся
под снегом, прячутся под кучами хвороста, под небрежно брошенными на обочине
дорог досками, под колесами оставленных повозок, даже под трупами убитых
вражеских солдат...
И мы выезжаем в передовые части, чтобы помогать бойцам не только
советами, но и делом.
Первый минный трал. Ранение
В один из первых дней войны я увидел на фронте командарма 1 ранга Г. И.
Кулика.
Его машина нагнала застрявшую часть. Командарм вышел из автомобиля с
недовольным видом:
-- Почему остановились?
Из оказавшихся поблизости командиров я -- старший. Докладываю, что
впереди одна машина подорвалась на мине, а другая наскочила на мину при
попытке объезда. --
-- Что ж, так и будем стоять?
Миноискателей в войсках тогда не было. Не оказалось поблизости и
подрывника.
Пришлось мне вместе с адъюнктом Военно-транспортной академии Н. Ф.
Авраменко самому заняться разминированием.
Наскоро сделав трал-кошку, уничтожили противопехотные мины натяжного и
нажимного действия. Потом нашли, благополучно извлекли и по просьбе Кулика
тут же обезвредили уже знакомую нам противотанковую мину.
-- Ишь какая сволочь! -- бросил командарм, разглядывая ее.
Вскоре после этого я отправился на Кировским завод. Там должны были
начать изготовление предложенного мной подвесного минного трала. При участии
известного конструктора мощных танков Героя Социалистического Труда Жозефа
Яковлевича Котина пробный экземпляр трала удалось изготовить в течение
суток. Но, к сожалению, первые испытания не дали ожидаемых результатов.
Завод занялся совершенствованием трала, а я опять возвратился на фронт.
Это были очень, трудные дни.
Лишь 30 декабря наши войска перешагнули рубеж прикрытия так называемой
линии Маннергейма. Прорыв главной полосы финских укреплений начался 11
февраля и был завершен через двенадцать дней. Затем нужно было преодолеть
еще вторую полосу. Но мне уже не довелось участвовать в этом. Вражеский
снайпер, подстерегший группу минеров, всадил две пули в мою правую руку.
Подоспевшие санитары быстро наложили жгут, пустили в ход бинты. Однако
рукав продолжал наполняться кровью.
Выбраться из района, где меня ранило, оказалось почти невозможно.
Боевые друзья, обеспокоенные тем, что я теряю много крови, сообщили о моем
состоянии начальнику штаба Ленинградского военного округа генералу Чибисову.
Из Ленинграда выслали транспортный самолет. К несчастью, он
скапотировал при посадке на лесном озере. Летчик был рамен.
Тогда из округа прислали самолет уже за двумя пострадавшими. Он вовремя
домчал нас до Ленинграда. Когда начали операцию, я уже терял сознание...
В госпитале пролежал два месяца.
В середине марта 1940 года в наш госпиталь привезли большое количество
раненых в боях за Выборг. В 12 часов по местному времени финны должны были
оставить его нам. Однако рано утром после артиллерийской и авиационной
поддержки наши войска были брошены на штурм разрушенного и горящего города и
понесли огромные потери. И это было сделано по приказу Сталина. И в
госпитале я впервые услышал, что ему не жалко русской крови.
В мае я был выписан из госпиталя со справкой об инвалидности. Этот
документ меня оглушил. Я не знал, что буду делать на гражданской службе.
Рука моя еще висела. Были перебиты нервы. Правой рукой я действовать не
мог. Но о переходе на гражданскую службу не могло быть и речи.
Начальству я показал справку, но попросил оставить меня на военной
службе. Меня оставили. Оказалось не зря...
В результате кровопролитной непопулярной войны, которая показала как
ослабла Красная Армия после репрессий 1937 -- 1938 годов, граница была
отодвинута на запад более чем на 10 километров от Ленинграда, но Финляндия
из англо-французского блока перешла в гитлеровский лагерь, а это привело
позжб к гибели сотен тысяч ленинградцев во время блокады, которой не-было бы
если бы мы не воевали с Финляндией.
Больше того, война с Финляндией могла привести нас к войне против
антигитлеровского блока, если бы она затянулась еще на несколько дней.
Англичане уже готовились нанести удар по бакинским нефтепромыслам и уже
готовился корпус для помощи финнам.
Начальник Отдела заграждений и минирования
Госпитальные хирурги сделали, казалось бы, немыслимое, сохранив мне
руку. Но для того чтобы восстановилась деятельность нервов в кисти,
требовалось длительное лечение у специалистов.
Проводить такое лечение на полигоне было невозможно. И друзья опять
проявили трогательную заботу:
я еще находился в отпуске, когда узнал о новом назначении. Меня
научно-испытательного полигона. Устраивает? Но учтите -- полигон вдали от
больших городов, в лесах...
Из двух зол следует выбирать меньшее. Подумав, я согласился стать
начальником полигона.
-- Так и запишем, --обрадовался Крюков.
Мы с Бариновым встали и направились к двери.
-- Да, минуточку, товарищ Старинов! -- позвая Крюков. -- Задержитесь.
Мы остались одни.
-- Зайди вечером ко мне домой, -- по старинке на "ты" предложил
Александр Евдокимович. -- Я ж тебя сто лет не видел. И супруга моя
обрадуется, и сыновья... Ты-то еще не женился?
-- Да как тебе сказать... почти... Глаза Крюкова округлились:
-- Это событие! Кто же она, что тебя приручила?
-- Познакомлю, Александр Евдокимович. Крюков махнул рукой:
-- Знак" тебя. В последний миг сбежишь от невесты, как Подколесин.
Ладно... Приходи, ждем!..
Вечером за семейным столом у Крюковых мы с Александром Евдокимовичем
разговорились по душам. Сначала речь шла об Испании. Но незаметно перешли на
другое. Выпив несколько рюмок, Крюков напрямик сказал:
-- Ты что думаешь? Легко мне в роли начальника военных сообщений
Красной Армии? Эх, Илья! Ты же знаешь, я войсковик и никакого опыта работы в
органах военных сообщений не имею. Кругом сплошные подводные камни -- того и
гляди, разобьешься. А тут то один, то другой оказывается врагом народа,
кадры редеют. Вот и кручусь как белка в колесе. Пожалуй, ты хорошо сделал,
что выбрал полигон. Мы туда направляем группу выпускников академии:
мостовиков, механизаторов. Можно будет развернуться.
-- Но полигон -- это целый город в лесу со своим большим хозяйством.
Боюсь, это хозяйство заест меня! -- признался я.
Невесело говорил все это Крюков. Явное беспокойство, горечь, недоумение
и, как мне казалось, тревога звучали в его голосе, читались в глазах.
Не столько слова, сколько тон, каким они были сказаны, толкнули меня на
откровенность. В тот вечер мучительные сомнения с небывалой силой навалились
на меня. Я отодвинул рюмку.
-- Александр Евдокимович! Как так случилось, что двадцать лет люди
служили Советской власти и вдруг продались? И -- какие люди! Те, кому
государство дало все, абсолютно все! И вот они -- враги народа. А кто они?
Буржуи? АН нет. Первые красногвардейцы, краскомы. На что они надеялись,
когда продавались? Ну на что?.. Да что нам с тобой хитрить? Многих из них мы
знали по фронту, по работе...
Александр Евдокимович тяжело вздохнул:
-- Молчи, Илья! Товарищ Сталин сам занимается кадрами, он взял на себя
эту заботу, и он не даст в обиду невиновных. Не случайно он выдвинул
руководителем НКВД Ежова... Разве не так? Что ты молчишь, как каменный?
Давай лучше выпьем! -- все так же невесело предложил Александр Евдокимович и
добавил: -- Ведь мы с тобой никого не хороним...
Крюков наклонился над столом, и я заметил на его лице слезы.
Он взял меня за руку:
-- В свое время ты спас моего сына... Тебе я доверю одну семейную
тайну. В конце прошлого года уволили из Красной Армии моего брата
подполковника 136
Андрея Крюкова. Я уверен, ЭТО ошибка. Он честный человек. Убежден, что
разберутся и его восстановят... А каково сейчас мне?..
Я был поражен откровенностью Александра Евдокимовича и не смог сразу
ответить.
Крюков первым пришел в себя.
-- Выпьем, Илья, за здоровье товарища Сталина. Он не даст в обиду
невинных!
Я получаю звание полковник
... Семнадцатого февраля 1938 года мне присвоили звание полковника, а
двадцатого марта того же года, то есть три месяца спустя после возвращения
из Испании, назначили начальником Центрального научно-испытательного
железнодорожного полигона РККА.
Первым человеком, которому я сообщил о переменах в судьбе, была мой
верный друг Анна Обручева.
На полигон я попал не сразу. Прежде чем отправляться к новому месту
службы, мне предстояло побывать на лечении в Кисловодске.
Перед отъездом (я все еще жил в гостинице) решил занести вещи к
старинному знакомому Евсевию Карповичу Афонько, с которым еще в 1926 -- 1930
годах мы готовили к заграждению пограничные участки Украины.
Начиная с 1932 года Евсевий Карпович работал на Метрострое. Он
по-прежнему был таким же бодрым силачом, каким я знал его по армии.
-- Оставляй, оставляй свое барахло! -- согласился Афонько. -- Приедешь
-- заберешь. Только, чур! Даром хранить не стану. С тебя бутылка сухого
кавказского вина.
Вернувшись с курорта, я первым делом помчался к Евсевию Карповичу.
Уронив руки вдоль исхудавшего тела, жена Афонько молча стояла в
открытой двери.
-- Неужели? -- только и выговорил я. С Евсевием Карповичем мы свиделись
только спустя двадцать лет.
-- Пережито, Илья, столько, что лучше не вспоминать... Но я вспоминаю;
Такое забыть нельзя!
Многое вытерпел в заключении Евсевий Карпович.
Первому негодяю-следователю, который занес на него руку, Афонько дал
сдачи по-партизански, одним ударом сбив его с ног.
За это получил двадцать суток одиночного карцера. Но он вынес и ледяной
карцер и последующие допросы. Сидя в Лефортовской тюрьме, где следственной
частью НКВД официально разрешались истязания арестованных, Евсевий Карпович
каждые десять дней (что тоже было разрешено) писал:
"Дорогой Иосиф Виссарионович, арестованных пыта-дат, они не
выдерживают, клевещут на себя, потом от них требуют назвать сообщников и
невыдержавшие клевещут на своих знакомых. Последние арестовываются и тоже не
выдерживают и "все подтверждают. Кому это нужно?.. "
И за такие письма его не наказывали!
Никакие пытки и издевательства не вырвали у Афонько ложных признаний. И
хотя полностью отсутствовало даже подобие состава преступления, его бросили
без суда" на восемь лет в лагеря "за шпионаж в пользу неизвестного
государства".
-- А потом, брат, перестал я писать "великому вождю", -- с горечью
признался Евсевий Карпович. -- Перестал, потому что убедился: Сталину обо
всем известно...
В конце апреля 1938 года я прибыл к новому месту службы и тут же мне
напомнили: бывшего начальника полигона полковника Чумака арестовали как
врага народа, Правда, в чем состоит его преступление, никто не знал.
-- Большую перестройку произвели после Чумака?
-- Гм... Вот дом его с верандой передали детскому саду...
Начал я знакомиться с работой полигона, с тематикой испытаний техники
железнодорожных войск, с программой учений. Нет, домиком с верандой дело не
ограничилось! С тревогой обнаружил: прекращены работы по ряду образцов новой
техники. Изобретатели и авторы этих конструкций тоже объявлены врага
ми народа. Их имена вычеркнуты из программы ра'-бот. Часто
зачеркиваются и предложенные ими образцы новой техники...
Логики никакой. Но, как говорится, куда пойдешь м кому скажешь? Видимо,
на полигоне происходило то же, что и везде.
Вспоминая о том времени, я спрашиваю себя: не потому ли в предвоенные
годы многие замечательные образцы военной техники доводились черепашьими
темпами?
Не потому ли в начале войны с гитлеровской Германией на вооружении
Красной Армии не оказалось многих отличных видов оружия, почти готового к
серийному производству?
И отвечаю себе: да, именно поэтому!
Правда, не всех ценных специалистов посылали рыть золото на Колыму или
гатить болота в Сибири. Иным разрешали работать и в заключении. Эти
"счастливчики" доводили проекты до совершенства в камерах-одиночках,
оторванные от мира. Над ними висела угроза, что любая ошибка будет признана
вредительством, всякая неудача вызовет ухудшение тюремного режима. Трудно
было получать нужную научную информацию, узнавать последние достижения науки
и техники... Что и говорить, обстановка далеко не творческая!
На полигоны и" испытательные площадки репрессированных специалистов
доставляли под усиленной охраной. Об их прибытии сообщалось только
начальнику полигона, комиссару и уполномоченному особог ГО отдела.
Помню, весной или летом 1939 года к нам привез-ли подобным образом
какого-то авиационного конструктора. Фамилии его никто не знал. Вагон с
аре-стованным подали на ветку за полигоном. К этому времени на небольшой
лесной поляне сотрудники органов безопасности уже поставили палатки, окружив
их двоимым высоким забором из колючей проволоки.
Лишь в 1943 году, встретившись с конструктором замечательного
пикирующего бомбардировщика В. М.
Петляковым, я узнал, что именно он был моим "гостем" на полигоне...
Но и в тех трудных условиях коллектив полигона работал слаженно и
дружно.
Большая заслуга в этом принадлежала комиссару Александру Васильевичу
Денисову -- человеку, умевшему глубоко вникать в дело и сплачивать людей.
Однако и наш дружный коллектив тоже порой лихорадило.
Вскоре после моего приезда обвинили в связях с троцкистами моего
заместителя по материально-техническому обеспечению Дмитрия Ивановича
Воробьева. Единственным поводом к этому явилась дружба Воробьева с главным
инженером строительства Саратовского железнодорожного моста полковником Н.
М. Ипатовым, который незадолго перед тем был объявлен врагом народа.
На партийном собрании инженер П. И. Марцинке-вич и помощник Воробьева
кавалер ордена Боевого Красного Знамени В. Н. Никитин пытались защитить
Дмитрия Ивановича. Но нашлись и недоброжелатели. Воробьева исключили из
партии.
Вскоре на посту Наркома внутренних дел Ежова сменил Берия. Начались
репрессии в самих органах НКВД. Там стало не до Воробьева. Через девять
месяцев Дмитрию Ивановичу вернули партийный билет...
Нависла угроза и над Александром Евдокимовичем Крюковым. Из отдела
кадров Генштаба ко мне поступила просьба дать развернутую партийную
характеристику на члена ВКП(б) А. Е. Крюкова, обязательно указав его
поведение во время дискуссий. Я написал самый положительный отзыв. Александр
Евдокимович уцелел, хотя в сентябре 1939 года его и освободили от занимаемой
должности.
На полигон в ту пору то и дело приезжали различные комиссии и отдельные
работники от начальника Управления военных сообщений РККА. Все это были
новички, попавшие в центральный аппарат в 1937 --
1938 годах. Как правило, они не имели не только Опыта, но Зачастую и
необходимых знаний. -- К чести многих приезжающих, должен сказать: они
понимали, что не могут ничем нам помочь и ни во что не вмешивались.
Однако встречались и иные. Эти "инспекторы" считали прямым долгом хоть
чем-то проявить себя. По уровню образования вмешиваться они могли только в
дела административные и потому заполняли свои акты и докладные записки
сведениями о том, когда и кто из работников полигона опоздал на службу
(того, что у нас часто работали до глубокой ночи, они не замечали! ), какие
объекты слабо охраняются и т. п.
Впрочем, нельзя осуждать этих выдвиженцев. Сами они не просились в
центральный аппарат, многие искренне переживали двусмысленность положения,
упорно учились и уже в годы войны вполне освоились с работой.
Общее наше несчастье заключалось в том, что почти сразу сошли со сцены
наиболее опытные кадры, нарушилась преемственность в их смене. Всю глубину
этого ничем не оправдываемого бедствия мы постигли лишь после XX съезда
партии. Но народ чуял недоброе уже и в годы репрессий.
Помню такой случай. Служил на полигоне пожарный. Был он смел, но до
предела бесхитростен. Любил этот рыцарь огня и лишнюю рюмку пропустить.. И
вот однажды, философствуя в кругу собутыльников, задал наш пожарный
глубокомысленный вопрос:
-- А что, братцы? Вот мы нынче Ежова в депутаты двинули. А вдруг он
окажется таким же врагом, как Ягода?
Он не сразу уразумел, почему внезапно остался в одиночестве. А поняв,
покрылся холодным потом.
О происшествии доложили комиссару полигона. Денисов пошел на большой
риск, приказав немедленно уволить пожарного. Беднягу спасли этим от
неминуемого ареста.
А ведь он оказался прав!
Еще перед отъездом на полигон я много наслышался о тамошних лесах, о
бесчисленных рыбных озерах. Все рассказы оказались сущей правдой. Край
пришелся мне по душе. Но самым приятным сюрпризом для меня и особой
достопримечательностью полигона оказалось здешнее железнодорожное кольцо.
Это кольцо длиной всего около восемнадцати километров было разделено на
три перегона, где мы могли "разрушать" и "восстанавливать" пути и мосты,
устраивать "крушения".
Обязанности начальника полигона весьма обширны. Но все же я смог и
здесь отдавать много времени и сил вопросам минирования путей сообщения,
разработке конструкций новых мин.
Я хорошо понимал, что войскам и партизанам нужны надежные в действии,
удобные и безопасные в транспортировке и установке, неизвлекаемые для
противника, годные для длительного хранения в сложных условиях инженерные
мины. При этом по возможности дешевые в производстве!
Коллектив научных работников полигона участвовал также в написании
нового Наставления и Положения по устройству и преодолению заграждений на
железных дорогах. В этих документах уже учитывался опыт применения мин в
Испании и брались в расчет результаты учений на полигоне.
Работа была кропотливой и трудоемкой. Товарищи по полигону шутили, что
приходится брать в пример Льва Толстого, переписывавшего свои рукописи по
многу раз. Но как бы то ни было, Положение оказалось изданным еще в марте
1941 года, а Наставление уже в начале войны с гитлеровской Германией.
Помимо этого мне за полтора года удалось написать диссертацию на тему
"Минирование железных дорог". В ней доказывалось, что оставляемые врагу
участки железных дорог можно выводить из строя на срок до шести месяцев и
быстро восстанавливать после обратного занятия территории нашими войсками.
На затерянном в лесах полигоне мы работали упорно и много не из простой
"любви к искусству". Радио и газеты приносили и в нашу глухомань все новые
тревожные вести.
В июле 1938 года японские самураи попытались вторгнуться на нашу
территорию в районе озера Ха-сан.
Всего месяц спустя позорный мюнхенский сговор фактически развязал руки
Гитлеру для действий на востоке и Германия немедленно оккупировала
пограничные районы Чехословакии.
5 марта 1939 года контрреволюционные заговорщики захватили власть в
сражавшемся из последних сил Мадриде, а 28 марта сдали Мадрид франкистам и
интервентам. Испанская республика была задушена.
В тот день у меня все валилось из рук.
Я вспоминал испанских товарищей. Вспоминал последнюю поездку с Висенте
к французской границе. Переговорив с французским жандармом, сунув ему деньги
и пачку сигарет, мой шофер довез меня до маленького городка Перпиньяна.
Отсюда я должен был ехать до Парижа уже поездом.
Тяжелы были последние минуты прощания с боевым другом.
-- Ничего, Рудольфе, -- сжимая мою руку, сказал Висенте. -- Если нас не
предадут, мы победим... И вот их предали.
А за путчем в Мадриде последовали нападение Италии на Албанию, наглое
вторжение Японии на территорию МНР у Халкин-Гола.
Европу и Азию охватывал пожар войны.
Мы жили в непрестанном ожидании каких-то решающих событий.
Так начался жаркий, душный, без единого дождичка, август.
Сосновые леса вокруг полигона сочились смолой. Пересохли ручейки и
болотные Мочежинки. По ночам громыхал далекий гром, но под утро выцветшее от
зноя небо оставалось таким же белесым, как накануне. Начались лесные пожары.
1 сентября Германия вероломно напала на Польшу. Внеочередная сессия
Верховного Совета СССР приняла закон о всеобщей воинской обязанности. А 17
сентября Красная Армия выступила на защиту жизни и имущества населения
Западной Украины и Западной Белоруссии.
Этот решительный шаг обрадовал нас. Казалось, мы убедительно
демонстрируем Германии, что не намерены мириться с ее агрессивными
действиями. "
Во второй половине тридцатых годов была не только полностью
ликвидирована безработица, но не хватало рабочих рук. Было всеобщее
бесплатное среднее образование, студенты получали сносную стипендию.
Минимальная зарплата в промышленности была даже чуть выше прожиточного
минимума. В колхозах заработок был значительно ниже, но колхозник уже не
голодал. Плохо обстояло дело с пенсиями, со строительством жилья. Иметь одну
комнату на двоих в коммунальной квартире считалось роскошью. Так, в
1933-1925 году я жил в коммунальной квартире в Москве, где в трех комнатах
жили три семьи. Из них один полковник, у которого был сын школьного
возраста. Невнимание к делу улучшения жилья, низкая зарплата, которая в 1939
году была фактически равна зарплате 1929 года, объясняется тем, что огромные
средства вкладывались в строительство новых промышленных предприятий и
отчасти излишествами в служебных привилегиях элитной номенклатуры.
Характерно, что в 30-е годы СССР экспортировала зерно и масло, когда
потребности населения в этих продуктах полностью стали удовлетворяться
только с 1935 года.
В те годы советских людей приучили на выборах в советские и другие
органы не выбирать, а голосовать за намеченных свыше. В результате репрессий
ВКП(б) к 1939 году уже не была партией единомышленников, а военизированной
управленческой организацией. Членов партии, веривших в коммунизм и
боровшихся за его осуществление, становилось все меньше и меньше, все больше
и больше в партии стано
вилось членов, которые на словах и впечати говорили о коммунизме, но на
самом деле в него не верили. При этом одни вступали в партию, чтобы
реализовать свои возможности в жизни, другие, чтобы овладеть теми
привилегиями, которые были у руководителей-партократов. В 1931 году из
партии выбыли-исключили около одной четверти состава партии, как
"примазавшиеся". Это было сделано в то время, когда члены партруководства не
только не имели никаких материальных привилегий, но, наоборот, был
партмаксимум и они получали меньше, чем на этой же должности получал
руководитель беспартийный специалист. Партмаксимум был отменен в конце 20-х
годов, и привилегии партийных руководителей нарастили в 30-ые годы высокими
темпами. Специальные столовые и магазины, закрытые для рядовых покупателей,
персональные автомашины, особняки, госдачи, повышенная комфортность при
лечении и отдыхе, и, наконец, даже пакет с деньгами, необлагаемые налогами и
скрытыми от посторонних в сумме, равной от 5 и даже 30 минимальных зарплат.
Несмотря на то, что в партии были верящие и неверящие в коммунизм,
руководящие товарищи с разными степенями привилегий, ВКП(б) в своих решениях
и действиях представляла собой хорошо слаженную и беспрекословно выполнявшая
партийные решения и прославлявшая великого вождя товарища Сталина, культ
личности которого все возрастал.
Заметим, что именно из тех, которые видели сталинские перегибы при
коллективизации, кто видел, что многие руководящие партократы, имевшие
возможность на практике показать правильность положения Карла Маркса о том,
что при коммунизме будет "от каждого по способности -- каждому по
потребности", на практике доказали, что такого коммунизма не может быть.
Может быть только ленинская установка "коммунизм -- это советская власть
плюс электрификация всей страны". При жизни Сталина, потеряв веру в
коммунизм Маркса, никто не мог об этом даже заикнуться. Это было равносильно
самоубийству.
"Суп" из противотанковой мины
Финны не жалели мин. Некоторые из их минных устройств оказались
довольно хитроумными. Мы сразу столкнулись с минами-сюрпризами самых
различных видов, с противопехотными минами, с неизвестной нам металлической
противотанковой миной, которая, впрочем, взрывалась иногда и от тяжести
человека.
Как ее обезвредить тут же, не сходя с места?
Во взрывателе мины и вокруг него наверняка имеется порошковый или
прессованный тол. Плавленный тол не страшен. А вот прессованный... Значит,
надо расплавить и прессованный тол, чтобы начать изучение неизвестных нам
образцов мин.
Отыскиваем кухонный котел и укладываем в него найденные мины.
Подвешиваем свою "кастрюлю" в котле побольше, обнаруженном в баньке финских
пограничников. Заливаем оба котла водой. Топим баньку, пока и в большом и в
малом котлах не закипает вода.
-- Теперь, пожалуй, можно, -- говорю полковнику Владимиру Николаевичу
Подозерову.
Я осторожно выкручиваю взрыватель. Начинается разборка и изучение
вываренной мины. А к вечеру штабная машинистка уже перепечатывает написанную
нами первую инструкцию по обезвреживанию бело-финских мин.
Но пока инструкция дойдет до войск! Пока бойцы изучат ее! А мины всюду:
на дорогах, на мостах, железнодорожных путях, покинутых домиках. Мины таятся
под снегом, прячутся под кучами хвороста, под небрежно брошенными на обочине
дорог досками, под колесами оставленных повозок, даже под трупами убитых
вражеских солдат...
И мы выезжаем в передовые части, чтобы помогать бойцам не только
советами, но и делом.
Первый минный трал. Ранение
В один из первых дней войны я увидел на фронте командарма 1 ранга Г. И.
Кулика.
Его машина нагнала застрявшую часть. Командарм вышел из автомобиля с
недовольным видом:
-- Почему остановились?
Из оказавшихся поблизости командиров я -- старший. Докладываю, что
впереди одна машина подорвалась на мине, а другая наскочила на мину при
попытке объезда. --
-- Что ж, так и будем стоять?
Миноискателей в войсках тогда не было. Не оказалось поблизости и
подрывника.
Пришлось мне вместе с адъюнктом Военно-транспортной академии Н. Ф.
Авраменко самому заняться разминированием.
Наскоро сделав трал-кошку, уничтожили противопехотные мины натяжного и
нажимного действия. Потом нашли, благополучно извлекли и по просьбе Кулика
тут же обезвредили уже знакомую нам противотанковую мину.
-- Ишь какая сволочь! -- бросил командарм, разглядывая ее.
Вскоре после этого я отправился на Кировским завод. Там должны были
начать изготовление предложенного мной подвесного минного трала. При участии
известного конструктора мощных танков Героя Социалистического Труда Жозефа
Яковлевича Котина пробный экземпляр трала удалось изготовить в течение
суток. Но, к сожалению, первые испытания не дали ожидаемых результатов.
Завод занялся совершенствованием трала, а я опять возвратился на фронт.
Это были очень, трудные дни.
Лишь 30 декабря наши войска перешагнули рубеж прикрытия так называемой
линии Маннергейма. Прорыв главной полосы финских укреплений начался 11
февраля и был завершен через двенадцать дней. Затем нужно было преодолеть
еще вторую полосу. Но мне уже не довелось участвовать в этом. Вражеский
снайпер, подстерегший группу минеров, всадил две пули в мою правую руку.
Подоспевшие санитары быстро наложили жгут, пустили в ход бинты. Однако
рукав продолжал наполняться кровью.
Выбраться из района, где меня ранило, оказалось почти невозможно.
Боевые друзья, обеспокоенные тем, что я теряю много крови, сообщили о моем
состоянии начальнику штаба Ленинградского военного округа генералу Чибисову.
Из Ленинграда выслали транспортный самолет. К несчастью, он
скапотировал при посадке на лесном озере. Летчик был рамен.
Тогда из округа прислали самолет уже за двумя пострадавшими. Он вовремя
домчал нас до Ленинграда. Когда начали операцию, я уже терял сознание...
В госпитале пролежал два месяца.
В середине марта 1940 года в наш госпиталь привезли большое количество
раненых в боях за Выборг. В 12 часов по местному времени финны должны были
оставить его нам. Однако рано утром после артиллерийской и авиационной
поддержки наши войска были брошены на штурм разрушенного и горящего города и
понесли огромные потери. И это было сделано по приказу Сталина. И в
госпитале я впервые услышал, что ему не жалко русской крови.
В мае я был выписан из госпиталя со справкой об инвалидности. Этот
документ меня оглушил. Я не знал, что буду делать на гражданской службе.
Рука моя еще висела. Были перебиты нервы. Правой рукой я действовать не
мог. Но о переходе на гражданскую службу не могло быть и речи.
Начальству я показал справку, но попросил оставить меня на военной
службе. Меня оставили. Оказалось не зря...
В результате кровопролитной непопулярной войны, которая показала как
ослабла Красная Армия после репрессий 1937 -- 1938 годов, граница была
отодвинута на запад более чем на 10 километров от Ленинграда, но Финляндия
из англо-французского блока перешла в гитлеровский лагерь, а это привело
позжб к гибели сотен тысяч ленинградцев во время блокады, которой не-было бы
если бы мы не воевали с Финляндией.
Больше того, война с Финляндией могла привести нас к войне против
антигитлеровского блока, если бы она затянулась еще на несколько дней.
Англичане уже готовились нанести удар по бакинским нефтепромыслам и уже
готовился корпус для помощи финнам.
Начальник Отдела заграждений и минирования
Госпитальные хирурги сделали, казалось бы, немыслимое, сохранив мне
руку. Но для того чтобы восстановилась деятельность нервов в кисти,
требовалось длительное лечение у специалистов.
Проводить такое лечение на полигоне было невозможно. И друзья опять
проявили трогательную заботу:
я еще находился в отпуске, когда узнал о новом назначении. Меня