Страница:
округом Шапошникова. Нас нередко приглашали на чай или ужин к Шапошникову,
Тухачевскому...
Осенью 1935 года на мою голову внезапно свалилась беда. Проводилась
проверка партийных документов. Меня вызвали в политотдел спецвойск
Ленинградского гарнизона.
Начальник политотдела, предложив сесть, долго изучал мой партийный
билет.
Я знал начальника политотдела не один день. Но тогда его словно
подменили.
-- Значит, вы Старинов? -- наконец прервал он молчание.
-- Да, Старинов. Надеюсь, мой партийный билет в порядке?
-- А вы погодите задавать вопросы... Лучше ответьте: за резолюцию
оппозиции не голосовали?
-- Нет!
Он на минуту задумался и спросил:
-- Вы были в плену у белых?
-- Да, был. Об этом написано во всех моих анкетах, в автобиографии. В
первую же ночь я бежал из плена и вернулся в свой двадцатый стрелковый полк!
-- Так вы сами говорите и пишете! А кто знает, как вы попали в плен и
как оттуда освободились? Где доказательства того, что вы бежали?
-- Есть документы в архивах... Есть живые однополчане!
-- Документы, однополчане...
Начальник политотдела снова задумался и на короткое время показался
таким внимательным, душевным, каким я его знал. Потом опять посмотрел в мой
партбилет, который не выпускал из рук, и вдруг спросил:
-- А может, вы не Старинов, а Стариков?
-- У нас в деревне четверть дворов -- Стариновых и ни одного Старикова,
-- с трудом сдерживаясь, ответил я.
Мой собеседник первый отвел глаза. Поджав губы, он помолчал, видимо
принимая какое-то решение, и наконец заявил:
-- Все ваши слова надо проверить и доказать. Собирайте справки. А
партбилет пока останется у нас.
Я, наверное, выглядел вконец растерянным, потому что начальник
политотдела скороговоркой посоветовал:
-- Не теряйте голову. Собирайте нужные документы. Мы запросим архивы...
Во взгляде его не было враждебности. Мне даже показалось, что он сам
чем-то смущен.
Не помню, как добрался до комендатуры.
У добрейшего Бориса Ивановича Филиппова, узнавшего о том, что
случилось, вытянулось лицо.
-- Как же так, голуба моя?..
Я не мог рассказать подробности. С тоской подумалось, что Борис
Иванович при всей своей доброте ничем не поможет. Разве я не знаю, какой он
осторожный? А тут -- политотдел... Меня подозревают в умышленном изменении
фамилии, в обмане партии, чуть ли не в измене...
-- Вот что, голуба моя... Пойдем-ка ко мне домой. Да. На рыбу. Вчера с
рыбалки привез, -- услышал я взволнованный голос Бориса Ивановича. --
Выхлопочем вам отпуск, отправитесь куда надо и привезете нужные бумажки...
Не расстраивайтесь. Идем на рыбу!
Дорого было товарищеское сочувствие, но я отказался от приглашения.
Пошел домой, бросился на кровать.
Что будет? Как жить, если тебя подозревают в таких преступлениях?
Зазвонил телефон. Борис Иванович, оказывается, уже успел побывать и в
Управлении дороги и в штабе военного округа.
-- Все в порядке, голуба моя! Отпуск вам разрешили. Поезжайте за
документами. И не тревожьтесь! Все образуется!
Мне стало стыдно. Как я мог усомниться в Борисе Ивановиче? Настоящим
человеком в трудную минуту оказался именно он, а не я...
-- Ну, ну, голуба моя... -- прервал меня в комендатуре Филиппов, когда
я принялся сбивчиво толковать о том, что стыжусь самого себя. -- Нашли о
чем... Получайте билет и с богом. Желаю удачи!
В тот же вечер я выехал собирать справки о том, что я Старинов, а не
Стариков и что действительно бежал из плена и честно воевал за Советскую
власть.
Тревога и боль не проходили, но становилось легче при мысли, что Борис
Иванович Филиппов -- не один хороший человек на свете, что живут на земле
тысячи прекрасных людей и что товарищи меня не оставят...
Первым делом направился в свою академию.
-- Черт знает что! -- воскликнул, выслушав мою историю, начальник
факультета Дмитриев. -- А ну подожди минутку... Он достал бумагу и тут же от
руки написал нужную: справку.
-- Все уладится, Илья Григорьевич! -- уверенно говорил Дмитриев. -- Вы
же сами слышали товарища Сталина, помните, как он призывал беречь и ценить
кадры... Просто какое-то недоразумение, а может быть, и клевета.
Теперь предстояло ехать в родную деревню.
В Орле я сошел с большим рюкзаком: зная, что в сельмагах многого не
купишь, запасся сахаром, селедкой и даже белым хлебом.
В 1935 году из Орла в деревни автобусы не ходили. Пришлось шагать по
обочине.
Болховская дорога длинна и грязна после дождей. Дует осенний знобкий
ветерок. Невесело...
Вот и обоз. Посадят или нет?
На передней подводе сидел мужичок. Что-то удивительно знакомое было в
худощавом небритом лице с неповторимо хитрой улыбкой. Если бы снять с
мужичка залатанный зипунишко и лапти да обрядить в красноармейскую
гимнастерку, в ботинки с обмотками...
-- Алеша! -- не помня себя от радости, закричал я, -- Алеша? Ты?!
Постаревший, поседевший Алеша Бакаев, мой со-служивец по 20-му
стрелковому полку, не соскочил, а прямо-таки скатился с телеги.
Мы крепко обнялись, оторвались друг от друга, обнялись еще раз.
-- Сколько ж это годков, Григорьевич? -- бормотал Алеша. -- Никак,
десять? Каким тебя ветром к нам?
Набежали другие подводчики. Кто-то хлопнул меня по плечу. Оглянулся и
-- глазам не поверил. Передо мной стоял, протягивая заскорузлые руки, Архип
Денисович Царьков. Тот самый Архип Царьков, с чьей легкой руки я стал
когда-то сапером!
-- Архип!
-- Илюшка!
-- Тебя и не узнать, Архип....
-- Да и ты изменился. Ишь в больших чинах ходишь...
-- Какие там чины! Как я рад, ребята, родные...
-- Негоже на дороге толчись, -- трезво рассудил один из возчиков. --
Поехали, что ли? Дома наговоритесь!
Обоз тронулся. Сидя на телеге рядом с Архипом Царьковым и Алексеем
Бакаевым, я рассказал, что привело меня в деревню. Однополчане и удивились и
опечалились:
-- И тебе не верят, выходит? Н-да... Ты же до конца воевал! Тебя, как
заслуженного бойца, в военную школу посылали! Что же деется?
Остановился я у Архипа Царькова: семья у него поменьше бакаевской, а
изба -- попросторнее. 51
Сели за стол. Хозяйка подала картошку в чугуне. Я вытащил хлеб и
сельди.
-- Хлеб ты хороший привез, -- прожевывая ломоть, сказал Архип. -- А
завтра и мы испечем настоящего ржаного. Со встречей!.. По праздникам мы,
брат, уже чистый печем, без мякинки... Ты скажи, как армия наша? Сильна?
-- Сильна, Архип.
-- Ну, и мне легче, когда знаю -- не зря терпим. Спать легли, едва
смеркалось: керосину у Архипа было мало. А на следующий день мы с Царьковым
отправились по соседним деревням искать однополчан, которые меня хорошо
помнили.
Таких нашлось немало, и я собрал целую груду справок. Заверять справки
поехали в город Волхов. Там все обошлось без волокиты. Радость моя была бы
полной, не замечай я забитых хат, поросших бурьяном полей и огородов, темных
окон,
-- Чуешь? Ни гармони не играют, ни девки не поют, -- сказал как-то
Архип. -- Молодежь-то в город норовит податься, а кого выслали попусту...
Эх! Если бы коллективизацию проводили, как нам объясняли на политзанятиях! И
колхозы бы иначе выглядели, и скот бы мы сохранили... Я полагаю, самое
трудное уже позади. В этом году, к примеру, и посеяли больше, и работа пошла
веселей... Наладит партия дело в колхозах! Оживем!..
Борис Иванович Филиппов встретил меня радостно. Просмотрел пачку
привезенных справок и одобрил потраченные усилия:
-- Бумажка, она, голуба, теперь в силе!..
Я отвез справки в политотдел. Мне сказали, что все проверят, а пока
подождать.
Ждал долго. Меня временно отстранили от работы с секретными
документами, не посылали сопровождать начальство.
Борис Иванович переживал происходящее не меньше меня, но твердо верил в
благополучный исход:
-- Главное, голуба, бумажки у тебя в порядке!
И по-прежнему приглашал то на чаек, то на рыбку.
Наконец вызов в политотдел спецвойск гарнизона.
-- Ну вот, все и проверили, -- встретил меня начальник политотдела. --
Теперь вас никто беспокоить не будет. Понимаю, нелегко вам все досталось,
но...
Когда были закончены формальности, начальник политотдела вручил мне
новый партбилет и, крепко пожимая руку, посмотрел на меня смущенно,
по-дружески.
Тяжело мне стало от его смущения.
Но вот позади кабинет, коридор, лестница... На улице я потрогал левый
нагрудный карман. Партийный билет был со мной! Помчался в комендатуру.
-- Борис Иванович!..
Он понял все без слов. Заставил сесть. Потер ладони:
-- Вот так, голуба! Бог правду видит! И, довольно улыбаясь, вдруг свел
брови:
-- Готовьтесь, товарищ Старинов, сопровождать командарма первого ранга
Шапошникова. Сегодня же!
Насладясь произведенным эффектом, Филиппов подмигнул и засмеялся:
-- Хороша все-таки жизнь, голуба моя! То-то!
Лето 1936 года начиналось жаркими безоблачными днями, светлыми ночами и
тревожными сообщениями телеграфных агентств: в Испании, где на февральских
выборах победил Народный фронт[1], открыто выступили против
законного правительства фашистские генералы.
-- Сукины дети! -- коротко выругался мой начальник Борис Иванович. --
Морду им набить...
Никто и не сомневался, что Франко и его приспешникам "набьют морду".
Мятежники, обманувшие часть армии, никогда бы не выстояли против народа. Но
на помощь им пришли фашистские Германия и
-- В 1931 году в Испании была свергнута монархия и установлена
республика. Однако реакционные силы в основным сохранили свое экономическое
могущество и политическое влияние. Правительство Лерруса (1933-1935 годы)
пытались уничтожить все демокртические завоевания. На защиту республики
поднялись трудящиеся. В 1934 году в Астурии, Каталонии, Мадриде и других
районах произошло вооруженное, восстание. В начале 1936 года антифашистские
силы, в авангарде которых шла компартия, объединились в народном фронте.
После победы Народного фронта на выборах в кортесы (февраль 1936 года)было
образовано левореспубликан-ское правительство. Страна встала на путь
демократического развития. (Прим. авт. )
Италия. Гитлер и Муссолини послали мятежникам авиацию, танки,
регулярные части.
По всей нашей стране забурлили митинги, прошли демонстрации
солидарности с республиканской Испанией.
Советские люди решили оказать борющимся испанским братьям не только
моральную поддержку, но и материальную помощь. Начался сбор средств.
Трудовые копейки быстро складывались в миллионы.
Испания превращалась в передний край международной борьбы за
демократию. Немецкие и итальянские антифашисты, англичане и американцы,
чехи, поляки и венгры ехали в Испанию, чтобы с оружием в руках бороться
против фашистов.
Я не находил себе места в спокойном кабинете военного коменданта.
-- Ну, чего вы, голуба моя? -- досадовал Борис Иванович. -- Тоже в
Испанию рветесь? Так вы не маленький, сами знаете: если понадобитесь --
позовут. А коли не зовут...
Конечно, Испания могла обойтись и без меня. Но я все равно мечтал о
ней. Мне казалось, что партизан". екая подготовка и несколько военных
специальностей, которыми я владел, могут пригодиться республиканской армии.
Тем более я знал: в Испанию едут добровольцы и из нашей страны!
После долгих раздумий написал рапорт Народному комиссару обороны с
просьбой направить в Испанию и подробно изложил выношенные мною планы
обучения республиканских войск действиям в тылу врага.
Рапорт дошел до адресата быстро. Меня стали вызывать в различные
инстанции. Но дальше распрос-сов о том, откуда мне известно, что в Испанию
едут добровольцы из СССР, дело не шло.
Неожиданно я встретил на вокзале бывшего начальника учебной части
железнодорожного факультета Военно-транспортной академии РККА М. В.
Обыде-на.
Чуть ли не с первой минуты заговорили конечно же об Испании. Михаил
Васильевич -- участник первой мировой и гражданской войн, старый член
партии. Он хорошо знал меня по академии. Естественно, я рассказал ему о
своем заветном желании попасть за Пиренеи,
-- Надо подумать, -- не сразу отозвался Обыден.
-- Подумать?
-- Видишь ли... Только это должно оставаться между нами!.. Я имею
некоторое отношение к отправке добровольцев.
Я не поверил своим ушам. Не сразу опомнился.
-- Михаил Васильевич!
-- Ладно, постараюсь...
Обыден уехал в Москву. А через три дня в нашу комендатуру поступило
телеграфное сообщение:
"Немедленно командируйте зам. ЗКУ Старинова в Москву".
-- Все-таки добился своего. А я-то гадал, что даст эта встреча
случайная? -- развел руками Борис Иванович. -- Ну что ж, молодец! Завидую!..
Желаю тебе успеха, Илья Григорьевич.
-- Спасибо. Не поминайте лихом.
В Москве я узнал, что я направляюсь в Испанию по личному вызову
"Старика", моего бывшего начальника Якова Берзина. Быстро пролетели дни, до
предела забитые необходимыми в таких случаях процедурами и собеседованиями,
бумажной волокитой. Наконец все позади, и вот однажды:
-- Знакомьтесь, товарищ Старинов. Ваша переводчица. Тоже из
добровольцев, -- сказал торжественно начальник 4-го Управления Генштаба Гай
Лазаревич Туманян.
Девушка тряхнула коротко остриженными русыми волосами и протянула мне
прохладную ладошку.
-- Анна Обручева, -- сказала она глубоким контральто, сделав, как все
северяне, особое ударение на "о".
Я в замешательстве поглядел на Туманяна и неуверенно улыбнулся
Обручевой, избегая взгляда ее больших голубых глаз.
Вечером того же дня мы с Анной Обручевой стояли на перроне Белорусского
вокзала возле готового к отправке поезда Москва-Столбцы.
Провожавшие нас товарищи держались как чуткие, заботливые родственники.
Одно было неприятно: нас слишком энергично уговаривали не беспокоиться об
остающихся семьях, намекали, что в случае чего наших близких не забудут...
Меня эти заверения ничуть не трогали -- я был холостяком. Но Анна Обручева
оставляла в Москве восьмилетнюю дочурку! И все же держалась моя попутчица
молодцом.
... Мягкие диваны, зеркала, полированное красное дерево, надраенные до
солнечного блеска ручки дверей, мягкий свет настольной лампы -- все в купе
международного вагона свидетельствовало о комфорте и призывало к покою.
Но покоя я не испытывал.
Нам с Обручевой предстояло через день пересечь Польшу, а это сулило мне
мало приятного.
В польской разведке могли знать о некоем Стари-нове, занимавшемся в
приграничной полосе подготовкой к ведению партизанской борьбы. Может быть, у
пилсудчиков имелись в секретном досье и некоторые фотографии?
Правда, небольшие усики несколько изменили мой облик, и я старательно
сутулился, скрывая военную выправку. Но кто знает, выручит ли эта
маскировка?
Мое настроение совсем испортилось, когда поезд пересек границу и в
вагоне появились польские жандармы, а польские таможенники тщательнейшим
образом стали проверять багаж.
Я пережил довольно неприятные минуты, пока жандарм рассматривал мой
паспорт, но продолжал сидеть со скучающим видом.
-- Прошу! -- сказал наконец жандарм, прищелкнув "каблуками.
У Анны Обручевой никаких волнений на этот счет не было: она ехала под
своим настоящим именем.
В Столбцах мы сделали пересадку на Варшаву, откуда должны были ехать в
Вену. --
В венском экспрессе я просмотрел вечерние газеты. Кричащие крупные
заголовки сообщали об
успехах Франко. Фотографии изображали кварталы Мадрида, занятые
фалангистами. Судя по фотографиям, в столице Испании уже развевались знамена
Каудильо, а население радостно встречало фашистских солдат и офицер,
Мне и раньше приходилось по долгу службы читать польские газеты. Цену
их "объективной" информации я хорошо знал. Продажным писакам ничего не
стоило сообщить нынче крупнейшими буквами то, что будет ими же петитом
опровергнуто завтра. Но те небылицы об Испании, которыми они попотчевали
меня в тот раз, показались просто несносными.
-- Подождем до Чехословакии, -- сказал я своей спутнице. -- Может быть,
в пражских газетах есть что-нибудь более толковое...
Мои надежды в какой-то мере оправдались. Чехи писали об испанских
событиях довольно сдержанно, Здесь даже прожженные журналисты не пытались
предрешать падение республики. Более того, из парижских газет я узнал, что
войска Франко уже остановлено под Мадридом...
Покинув Австрию и миновав Швейцарию, мы оказались во Франции. С
нетерпением ждали встречи с Парижем, где творили Бальзак и Золя, где в землю
навеки впиталась кровь коммунаров!
Увы! Я горько разочаровался!
Передо мной был суетливый город, подавлявший непрерывным мельканием
автомобилей и оглушительной рекламой, обилием иностранцев и монахинь.
Белоснежные чепцы и темные одеяния божьих невест исчезали с парижских улиц
только к вечеру, уступая место проституткам...
В Париже мне предстояло приобрести много вещей, которые могли
понадобиться на войне. В поездках по городу меня обычно сопровождал один из
наших добровольцев, танкист Павел.
Однажды, выйдя со свертками из магазина, мы. взяли такси. За рулем
машины сидел полный, немного обрюзгший человек в помятом кепи. Я назвал
нужную улицу и заговорил с Павлом. Шофер сейчас же сбавил скорость.
Обернулся. Расплылся в заискивающей улыбке:
-- Вы из России?
Чистая русская речь и возраст шофера не оставляли сомнений: перед нами
был белоэмигрант. Я незаметно подтолкнул Павла.
-- Да, мы русские.
-- Как радостно встретить соотечественников! Бежали от большевиков?
Давно? В наши намерения не входило представляться первому встречному
"русскому парижанину".
-- Нет... Мы прибыли недавно.
-- Как же вы там выжили?!
-- Это -- длинная история... А вы здесь, кажется, давно? Успели уже
освоиться в столице? Стали даже лихим шофером.
Глаза таксиста наполнились обидой?
-- Извините, но даже горько... Я -- курский помещик, офицер марковского
полка! Да-с! Надеюсь, название полка вам кое о чем говорит?
Еще бы! Мне это название говорило о многом! В 1919 году я дрался именно
с марковцами, попал к ним в плен, бежал, потом участвовал в их разгроме.
-- Как же! -- скромно ответил я. -- О марковцах и нам известно...
Такси покатило к центру Парижа.
-- Если господа не обедали, я могу рекомендовать отличный ресторан...
-- Что за ресторан?
-- О, прекрасная кухня, замечательное обслуживание! А главное -- его
посещают немецкие офицеры, едущие в Испанию. Они живут в гостинице
поблизости... Вот на кого стоит посмотреть, господа! Вот кто не
миндальничает с "товарищами"!
Мы с Павлом переглянулись. Что ж? Любопытно понаблюдать за фашистами, с
которым мы скоро, возможно, столкнемся в Испании,
-- Везите!
У подъезда ресторана -- вереница автомобилей. Пристроив машину, шофер
пожелал сопровождать нас. Столик он выбрал вблизи большой компании молодых
людей в штатском.
Эта публика сразу обращала на себя внимание:
широкие плечи, холеные физиономии, громкие, самоуверенные голоса,
надменные взгляды. На лацканах их пиджаков вызывающе чернели значки со
свастикой.
-- Немецкие летчики! -- почтительно пояснил шофер.
Они и не думали скрывать цель своего приезда во Францию; во
всеуслышание делились соображениями о том, когда смогут совершить первые
боевые вылеты, как будут жить и гулять в Мадриде.
Посторонних для них не существовало. Заурядные хамы, не больше.
Однако наш марковец придерживался иного мнения. Он смотрел на теплую
компанию влюбленными глазами. Потом подобострастно заговорил с одним из
немецких летчиков, рискнул отпустить какой-то комплимент и, видимо, тоже
пришелся по вкусу фашис-. там. Вскоре они уже пожимали ему руку. Начались
взаимные похлопывания по плечу, чоканье...
Бывший курский помещик вернулся к нашему столу сияющий.
-- Вот кому я завидую! -- воскликнул он. -- Если бы не возраст, я тоже
не остался б в стороне! И вдруг его осенило.
-- Послушайте! -- завопил он. -- А почему бы и вам не поехать в
Испанию? Ведь вы-то молоды!
-- А мы уже и так об этом думаем, -- серьезно ответил Павел. -- Может
быть, и поедем. Кто знает?
-- Это же замечательно! -- обрадовался шофер.
-- Бесспорно...
Перед отъездом из Парижа мы с Анной и Павлом обедали в другом
ресторане, неподалеку от нашего Посольства. И надо же было так случиться --
возле нас заняли столик трое немцев из давешней компании. Они сразу узнали
нас. Один из молодчиков обратился ко мне с вопросом. Говорил он быстро, на
незнакомом диалекте, и я не понял смысла произнесенных слов. Тогда в
разговор вступил второй гитлеровец. На ломаном русском языке он нагло
осведомился, не советские ли мы летчики.
-- Ваших здесь много бывает, -- насмешливо добавил он.
-- Вам это, наверное, не безразлично, -- сдержанно ответил я. --
Волнуетесь?
-- Хо-Хо! Конечно! Нам надо торопиться, чтобы потренироваться. Вот
вашим волноваться нечего. Они все равно не успеют приехать до освобождения
Мадрида к своим испанским коммунистам... А если и вы летчики, послушайтесь
совета -- возвращайтесь обратно.
Анна неприметно нажала кончиком туфли на мой ботинок.
-- Вы ошибаетесь, -- спокойно ответил Павел. -- Мы не летчики, а
строители. Приехали на Всемирную выставку.
Немец захохотал, перевел слова Павла своим дружкам, и те подхватили его
ржание.
-- А не желаете ли посмотреть другой выставка? -- ухмылялся гитлеровец.
-- Мы откроем выставка в Мадрид. Там будет оружие Москвы. Русские самолеты.
Гут?
-- Говорят, что республиканцы вас опередили, -- опять спокойно
откликнулся Павел. -- В Мадриде всем показывают обломки "юнкерсов" и
"капрони". Ходят слухи, что экспонатов вполне достаточно...
Мы принялись за обед.
Наше спокойствие бесило хорохорившихся нацистов. Но они не рискнули
затевать скандал. Тем более что симпатии посетителей, занимавших соседние
столики, были явно не на стороне наглецов со свастикой.
... Нет, не понравился мне в те дни Париж. Не нашел я в нем очарования,
какое находили, скажем, герои романов Оренбурга.
Тяжело впечатление оставляли окраины, где в лачугах ютились полуголые и
вечно голодные алжирские и мароканские рабочие.
Удручали даже прилично одетые нищие в центре.
... Мы не опоздали!
В Барселоне и Валенсии людей, знамен и речей было много. Но бурную,
искреннюю встречу в пригра
яичном Порт-Бу я запомнил лучше. Кажется, что могу описать каждое
увиденное тогда лицо, а в ушах и по сей день звучат радостные возгласы
испанцев...
Мы не опоздали! И Порт-Бу от имени всей Испании встречал новых
добровольцев.
В тот же день мы направились в Барселону. Железнодорожные станции
пестрили множеством флагов. Государственные флаги Испании, федеральные стяги
Каталонии, алые полотнища коммунистов и социалистов, черно-красные знамена
анархистов создавали причудливое переплетение цветов и красок.
Барселону называют жемчужиной Средиземного моря. Она действительно
прекрасна. Величественны и красивы ее здания, набережные, бульвары, стоящие
на рейде корабли. Красивы и люди, живущие в Барселоне.
Правительство республиканской Испании размещалось в Валенсии.
В Валенсии я без труда разыскал советских доб-ровольцев, прибывших
раньше нас. Одним из первых, кого я увидел, был мой прежний начальник Ян
Карлович Берзин.
По договору с Испанской республикой правительство СССР, выполняя свой
интернациональный долг, направило сюда группу военных советников. Берзин
являлся старшим военным советником.
"Старик", как ласково мы звали Берзина, хотя ему было всего 40 лет,
сразу меня узнал и, несмотря на огромную занятость уделил несколько минут.
-- Что задержало Вас в Париже? -- спросил он.
-- Это зависело не от нас, а от Посольства.
-- Для вас важно и то, что сплошной линии фронта здесь не существует,
-- устало улыбнулся Ян Калович.
Берзин не развивал свою мысль, но я его прекрасно понял: ходить в тыл
фашистов будет относительно несложно.
Как и других наших советников Берзина очень беспокоило состояние
испанской армии. Она не имела ни четкой структуры, ни единого командования.
В армию входили отдельные отряды, подчинявшиеся различным партиям и
комитетам. В беседе со мной Ян Карлович не скрывал своей тревоги.
-- Что вы поручите мне?
-- Будете обучать людей технике диверсии и тактике партизанских
действий.
Нашу беседу прервал телефонный звонок. Слушая невидимого собеседника,
Берзин заметно мрачнел.
Я не видел Яна Карловича около трех лет. При встрече он сразу показался
мне постаревшим. Сейчас явно нервничал. Это как-то не вязалось с его образом
и даже огорчало. В былые годы выдержка никогда не изменяла моему начальнику.
Видно, очень уж плохие вести принес телефон, если и Берзин не в силах
сдержать свои чувства.
Положив трубку, Ян Карлович извинился, что не может продолжать
разговор.
-- Еще не раз увидимся! -- попытался по-прежнему спокойно улыбнуться
он. -- А сейчас, товарищ Стари-нов, вас проводят к генералу Ивону. С ним все
договорено.
В тот же день мне поручили заниматься с группой товарищей.
В группе, с которой я занимался, собрались пожилые семейные люди. Они
горячо стремились в тыл врага, но рассчитывали, что их тайно забросят туда
для сугубо конспиративной, подпольной работы. Никто из них не предполагал,
что в тыл фашистов придется ходить систематически и, выполнив боевое
Тухачевскому...
Осенью 1935 года на мою голову внезапно свалилась беда. Проводилась
проверка партийных документов. Меня вызвали в политотдел спецвойск
Ленинградского гарнизона.
Начальник политотдела, предложив сесть, долго изучал мой партийный
билет.
Я знал начальника политотдела не один день. Но тогда его словно
подменили.
-- Значит, вы Старинов? -- наконец прервал он молчание.
-- Да, Старинов. Надеюсь, мой партийный билет в порядке?
-- А вы погодите задавать вопросы... Лучше ответьте: за резолюцию
оппозиции не голосовали?
-- Нет!
Он на минуту задумался и спросил:
-- Вы были в плену у белых?
-- Да, был. Об этом написано во всех моих анкетах, в автобиографии. В
первую же ночь я бежал из плена и вернулся в свой двадцатый стрелковый полк!
-- Так вы сами говорите и пишете! А кто знает, как вы попали в плен и
как оттуда освободились? Где доказательства того, что вы бежали?
-- Есть документы в архивах... Есть живые однополчане!
-- Документы, однополчане...
Начальник политотдела снова задумался и на короткое время показался
таким внимательным, душевным, каким я его знал. Потом опять посмотрел в мой
партбилет, который не выпускал из рук, и вдруг спросил:
-- А может, вы не Старинов, а Стариков?
-- У нас в деревне четверть дворов -- Стариновых и ни одного Старикова,
-- с трудом сдерживаясь, ответил я.
Мой собеседник первый отвел глаза. Поджав губы, он помолчал, видимо
принимая какое-то решение, и наконец заявил:
-- Все ваши слова надо проверить и доказать. Собирайте справки. А
партбилет пока останется у нас.
Я, наверное, выглядел вконец растерянным, потому что начальник
политотдела скороговоркой посоветовал:
-- Не теряйте голову. Собирайте нужные документы. Мы запросим архивы...
Во взгляде его не было враждебности. Мне даже показалось, что он сам
чем-то смущен.
Не помню, как добрался до комендатуры.
У добрейшего Бориса Ивановича Филиппова, узнавшего о том, что
случилось, вытянулось лицо.
-- Как же так, голуба моя?..
Я не мог рассказать подробности. С тоской подумалось, что Борис
Иванович при всей своей доброте ничем не поможет. Разве я не знаю, какой он
осторожный? А тут -- политотдел... Меня подозревают в умышленном изменении
фамилии, в обмане партии, чуть ли не в измене...
-- Вот что, голуба моя... Пойдем-ка ко мне домой. Да. На рыбу. Вчера с
рыбалки привез, -- услышал я взволнованный голос Бориса Ивановича. --
Выхлопочем вам отпуск, отправитесь куда надо и привезете нужные бумажки...
Не расстраивайтесь. Идем на рыбу!
Дорого было товарищеское сочувствие, но я отказался от приглашения.
Пошел домой, бросился на кровать.
Что будет? Как жить, если тебя подозревают в таких преступлениях?
Зазвонил телефон. Борис Иванович, оказывается, уже успел побывать и в
Управлении дороги и в штабе военного округа.
-- Все в порядке, голуба моя! Отпуск вам разрешили. Поезжайте за
документами. И не тревожьтесь! Все образуется!
Мне стало стыдно. Как я мог усомниться в Борисе Ивановиче? Настоящим
человеком в трудную минуту оказался именно он, а не я...
-- Ну, ну, голуба моя... -- прервал меня в комендатуре Филиппов, когда
я принялся сбивчиво толковать о том, что стыжусь самого себя. -- Нашли о
чем... Получайте билет и с богом. Желаю удачи!
В тот же вечер я выехал собирать справки о том, что я Старинов, а не
Стариков и что действительно бежал из плена и честно воевал за Советскую
власть.
Тревога и боль не проходили, но становилось легче при мысли, что Борис
Иванович Филиппов -- не один хороший человек на свете, что живут на земле
тысячи прекрасных людей и что товарищи меня не оставят...
Первым делом направился в свою академию.
-- Черт знает что! -- воскликнул, выслушав мою историю, начальник
факультета Дмитриев. -- А ну подожди минутку... Он достал бумагу и тут же от
руки написал нужную: справку.
-- Все уладится, Илья Григорьевич! -- уверенно говорил Дмитриев. -- Вы
же сами слышали товарища Сталина, помните, как он призывал беречь и ценить
кадры... Просто какое-то недоразумение, а может быть, и клевета.
Теперь предстояло ехать в родную деревню.
В Орле я сошел с большим рюкзаком: зная, что в сельмагах многого не
купишь, запасся сахаром, селедкой и даже белым хлебом.
В 1935 году из Орла в деревни автобусы не ходили. Пришлось шагать по
обочине.
Болховская дорога длинна и грязна после дождей. Дует осенний знобкий
ветерок. Невесело...
Вот и обоз. Посадят или нет?
На передней подводе сидел мужичок. Что-то удивительно знакомое было в
худощавом небритом лице с неповторимо хитрой улыбкой. Если бы снять с
мужичка залатанный зипунишко и лапти да обрядить в красноармейскую
гимнастерку, в ботинки с обмотками...
-- Алеша! -- не помня себя от радости, закричал я, -- Алеша? Ты?!
Постаревший, поседевший Алеша Бакаев, мой со-служивец по 20-му
стрелковому полку, не соскочил, а прямо-таки скатился с телеги.
Мы крепко обнялись, оторвались друг от друга, обнялись еще раз.
-- Сколько ж это годков, Григорьевич? -- бормотал Алеша. -- Никак,
десять? Каким тебя ветром к нам?
Набежали другие подводчики. Кто-то хлопнул меня по плечу. Оглянулся и
-- глазам не поверил. Передо мной стоял, протягивая заскорузлые руки, Архип
Денисович Царьков. Тот самый Архип Царьков, с чьей легкой руки я стал
когда-то сапером!
-- Архип!
-- Илюшка!
-- Тебя и не узнать, Архип....
-- Да и ты изменился. Ишь в больших чинах ходишь...
-- Какие там чины! Как я рад, ребята, родные...
-- Негоже на дороге толчись, -- трезво рассудил один из возчиков. --
Поехали, что ли? Дома наговоритесь!
Обоз тронулся. Сидя на телеге рядом с Архипом Царьковым и Алексеем
Бакаевым, я рассказал, что привело меня в деревню. Однополчане и удивились и
опечалились:
-- И тебе не верят, выходит? Н-да... Ты же до конца воевал! Тебя, как
заслуженного бойца, в военную школу посылали! Что же деется?
Остановился я у Архипа Царькова: семья у него поменьше бакаевской, а
изба -- попросторнее. 51
Сели за стол. Хозяйка подала картошку в чугуне. Я вытащил хлеб и
сельди.
-- Хлеб ты хороший привез, -- прожевывая ломоть, сказал Архип. -- А
завтра и мы испечем настоящего ржаного. Со встречей!.. По праздникам мы,
брат, уже чистый печем, без мякинки... Ты скажи, как армия наша? Сильна?
-- Сильна, Архип.
-- Ну, и мне легче, когда знаю -- не зря терпим. Спать легли, едва
смеркалось: керосину у Архипа было мало. А на следующий день мы с Царьковым
отправились по соседним деревням искать однополчан, которые меня хорошо
помнили.
Таких нашлось немало, и я собрал целую груду справок. Заверять справки
поехали в город Волхов. Там все обошлось без волокиты. Радость моя была бы
полной, не замечай я забитых хат, поросших бурьяном полей и огородов, темных
окон,
-- Чуешь? Ни гармони не играют, ни девки не поют, -- сказал как-то
Архип. -- Молодежь-то в город норовит податься, а кого выслали попусту...
Эх! Если бы коллективизацию проводили, как нам объясняли на политзанятиях! И
колхозы бы иначе выглядели, и скот бы мы сохранили... Я полагаю, самое
трудное уже позади. В этом году, к примеру, и посеяли больше, и работа пошла
веселей... Наладит партия дело в колхозах! Оживем!..
Борис Иванович Филиппов встретил меня радостно. Просмотрел пачку
привезенных справок и одобрил потраченные усилия:
-- Бумажка, она, голуба, теперь в силе!..
Я отвез справки в политотдел. Мне сказали, что все проверят, а пока
подождать.
Ждал долго. Меня временно отстранили от работы с секретными
документами, не посылали сопровождать начальство.
Борис Иванович переживал происходящее не меньше меня, но твердо верил в
благополучный исход:
-- Главное, голуба, бумажки у тебя в порядке!
И по-прежнему приглашал то на чаек, то на рыбку.
Наконец вызов в политотдел спецвойск гарнизона.
-- Ну вот, все и проверили, -- встретил меня начальник политотдела. --
Теперь вас никто беспокоить не будет. Понимаю, нелегко вам все досталось,
но...
Когда были закончены формальности, начальник политотдела вручил мне
новый партбилет и, крепко пожимая руку, посмотрел на меня смущенно,
по-дружески.
Тяжело мне стало от его смущения.
Но вот позади кабинет, коридор, лестница... На улице я потрогал левый
нагрудный карман. Партийный билет был со мной! Помчался в комендатуру.
-- Борис Иванович!..
Он понял все без слов. Заставил сесть. Потер ладони:
-- Вот так, голуба! Бог правду видит! И, довольно улыбаясь, вдруг свел
брови:
-- Готовьтесь, товарищ Старинов, сопровождать командарма первого ранга
Шапошникова. Сегодня же!
Насладясь произведенным эффектом, Филиппов подмигнул и засмеялся:
-- Хороша все-таки жизнь, голуба моя! То-то!
Лето 1936 года начиналось жаркими безоблачными днями, светлыми ночами и
тревожными сообщениями телеграфных агентств: в Испании, где на февральских
выборах победил Народный фронт[1], открыто выступили против
законного правительства фашистские генералы.
-- Сукины дети! -- коротко выругался мой начальник Борис Иванович. --
Морду им набить...
Никто и не сомневался, что Франко и его приспешникам "набьют морду".
Мятежники, обманувшие часть армии, никогда бы не выстояли против народа. Но
на помощь им пришли фашистские Германия и
-- В 1931 году в Испании была свергнута монархия и установлена
республика. Однако реакционные силы в основным сохранили свое экономическое
могущество и политическое влияние. Правительство Лерруса (1933-1935 годы)
пытались уничтожить все демокртические завоевания. На защиту республики
поднялись трудящиеся. В 1934 году в Астурии, Каталонии, Мадриде и других
районах произошло вооруженное, восстание. В начале 1936 года антифашистские
силы, в авангарде которых шла компартия, объединились в народном фронте.
После победы Народного фронта на выборах в кортесы (февраль 1936 года)было
образовано левореспубликан-ское правительство. Страна встала на путь
демократического развития. (Прим. авт. )
Италия. Гитлер и Муссолини послали мятежникам авиацию, танки,
регулярные части.
По всей нашей стране забурлили митинги, прошли демонстрации
солидарности с республиканской Испанией.
Советские люди решили оказать борющимся испанским братьям не только
моральную поддержку, но и материальную помощь. Начался сбор средств.
Трудовые копейки быстро складывались в миллионы.
Испания превращалась в передний край международной борьбы за
демократию. Немецкие и итальянские антифашисты, англичане и американцы,
чехи, поляки и венгры ехали в Испанию, чтобы с оружием в руках бороться
против фашистов.
Я не находил себе места в спокойном кабинете военного коменданта.
-- Ну, чего вы, голуба моя? -- досадовал Борис Иванович. -- Тоже в
Испанию рветесь? Так вы не маленький, сами знаете: если понадобитесь --
позовут. А коли не зовут...
Конечно, Испания могла обойтись и без меня. Но я все равно мечтал о
ней. Мне казалось, что партизан". екая подготовка и несколько военных
специальностей, которыми я владел, могут пригодиться республиканской армии.
Тем более я знал: в Испанию едут добровольцы и из нашей страны!
После долгих раздумий написал рапорт Народному комиссару обороны с
просьбой направить в Испанию и подробно изложил выношенные мною планы
обучения республиканских войск действиям в тылу врага.
Рапорт дошел до адресата быстро. Меня стали вызывать в различные
инстанции. Но дальше распрос-сов о том, откуда мне известно, что в Испанию
едут добровольцы из СССР, дело не шло.
Неожиданно я встретил на вокзале бывшего начальника учебной части
железнодорожного факультета Военно-транспортной академии РККА М. В.
Обыде-на.
Чуть ли не с первой минуты заговорили конечно же об Испании. Михаил
Васильевич -- участник первой мировой и гражданской войн, старый член
партии. Он хорошо знал меня по академии. Естественно, я рассказал ему о
своем заветном желании попасть за Пиренеи,
-- Надо подумать, -- не сразу отозвался Обыден.
-- Подумать?
-- Видишь ли... Только это должно оставаться между нами!.. Я имею
некоторое отношение к отправке добровольцев.
Я не поверил своим ушам. Не сразу опомнился.
-- Михаил Васильевич!
-- Ладно, постараюсь...
Обыден уехал в Москву. А через три дня в нашу комендатуру поступило
телеграфное сообщение:
"Немедленно командируйте зам. ЗКУ Старинова в Москву".
-- Все-таки добился своего. А я-то гадал, что даст эта встреча
случайная? -- развел руками Борис Иванович. -- Ну что ж, молодец! Завидую!..
Желаю тебе успеха, Илья Григорьевич.
-- Спасибо. Не поминайте лихом.
В Москве я узнал, что я направляюсь в Испанию по личному вызову
"Старика", моего бывшего начальника Якова Берзина. Быстро пролетели дни, до
предела забитые необходимыми в таких случаях процедурами и собеседованиями,
бумажной волокитой. Наконец все позади, и вот однажды:
-- Знакомьтесь, товарищ Старинов. Ваша переводчица. Тоже из
добровольцев, -- сказал торжественно начальник 4-го Управления Генштаба Гай
Лазаревич Туманян.
Девушка тряхнула коротко остриженными русыми волосами и протянула мне
прохладную ладошку.
-- Анна Обручева, -- сказала она глубоким контральто, сделав, как все
северяне, особое ударение на "о".
Я в замешательстве поглядел на Туманяна и неуверенно улыбнулся
Обручевой, избегая взгляда ее больших голубых глаз.
Вечером того же дня мы с Анной Обручевой стояли на перроне Белорусского
вокзала возле готового к отправке поезда Москва-Столбцы.
Провожавшие нас товарищи держались как чуткие, заботливые родственники.
Одно было неприятно: нас слишком энергично уговаривали не беспокоиться об
остающихся семьях, намекали, что в случае чего наших близких не забудут...
Меня эти заверения ничуть не трогали -- я был холостяком. Но Анна Обручева
оставляла в Москве восьмилетнюю дочурку! И все же держалась моя попутчица
молодцом.
... Мягкие диваны, зеркала, полированное красное дерево, надраенные до
солнечного блеска ручки дверей, мягкий свет настольной лампы -- все в купе
международного вагона свидетельствовало о комфорте и призывало к покою.
Но покоя я не испытывал.
Нам с Обручевой предстояло через день пересечь Польшу, а это сулило мне
мало приятного.
В польской разведке могли знать о некоем Стари-нове, занимавшемся в
приграничной полосе подготовкой к ведению партизанской борьбы. Может быть, у
пилсудчиков имелись в секретном досье и некоторые фотографии?
Правда, небольшие усики несколько изменили мой облик, и я старательно
сутулился, скрывая военную выправку. Но кто знает, выручит ли эта
маскировка?
Мое настроение совсем испортилось, когда поезд пересек границу и в
вагоне появились польские жандармы, а польские таможенники тщательнейшим
образом стали проверять багаж.
Я пережил довольно неприятные минуты, пока жандарм рассматривал мой
паспорт, но продолжал сидеть со скучающим видом.
-- Прошу! -- сказал наконец жандарм, прищелкнув "каблуками.
У Анны Обручевой никаких волнений на этот счет не было: она ехала под
своим настоящим именем.
В Столбцах мы сделали пересадку на Варшаву, откуда должны были ехать в
Вену. --
В венском экспрессе я просмотрел вечерние газеты. Кричащие крупные
заголовки сообщали об
успехах Франко. Фотографии изображали кварталы Мадрида, занятые
фалангистами. Судя по фотографиям, в столице Испании уже развевались знамена
Каудильо, а население радостно встречало фашистских солдат и офицер,
Мне и раньше приходилось по долгу службы читать польские газеты. Цену
их "объективной" информации я хорошо знал. Продажным писакам ничего не
стоило сообщить нынче крупнейшими буквами то, что будет ими же петитом
опровергнуто завтра. Но те небылицы об Испании, которыми они попотчевали
меня в тот раз, показались просто несносными.
-- Подождем до Чехословакии, -- сказал я своей спутнице. -- Может быть,
в пражских газетах есть что-нибудь более толковое...
Мои надежды в какой-то мере оправдались. Чехи писали об испанских
событиях довольно сдержанно, Здесь даже прожженные журналисты не пытались
предрешать падение республики. Более того, из парижских газет я узнал, что
войска Франко уже остановлено под Мадридом...
Покинув Австрию и миновав Швейцарию, мы оказались во Франции. С
нетерпением ждали встречи с Парижем, где творили Бальзак и Золя, где в землю
навеки впиталась кровь коммунаров!
Увы! Я горько разочаровался!
Передо мной был суетливый город, подавлявший непрерывным мельканием
автомобилей и оглушительной рекламой, обилием иностранцев и монахинь.
Белоснежные чепцы и темные одеяния божьих невест исчезали с парижских улиц
только к вечеру, уступая место проституткам...
В Париже мне предстояло приобрести много вещей, которые могли
понадобиться на войне. В поездках по городу меня обычно сопровождал один из
наших добровольцев, танкист Павел.
Однажды, выйдя со свертками из магазина, мы. взяли такси. За рулем
машины сидел полный, немного обрюзгший человек в помятом кепи. Я назвал
нужную улицу и заговорил с Павлом. Шофер сейчас же сбавил скорость.
Обернулся. Расплылся в заискивающей улыбке:
-- Вы из России?
Чистая русская речь и возраст шофера не оставляли сомнений: перед нами
был белоэмигрант. Я незаметно подтолкнул Павла.
-- Да, мы русские.
-- Как радостно встретить соотечественников! Бежали от большевиков?
Давно? В наши намерения не входило представляться первому встречному
"русскому парижанину".
-- Нет... Мы прибыли недавно.
-- Как же вы там выжили?!
-- Это -- длинная история... А вы здесь, кажется, давно? Успели уже
освоиться в столице? Стали даже лихим шофером.
Глаза таксиста наполнились обидой?
-- Извините, но даже горько... Я -- курский помещик, офицер марковского
полка! Да-с! Надеюсь, название полка вам кое о чем говорит?
Еще бы! Мне это название говорило о многом! В 1919 году я дрался именно
с марковцами, попал к ним в плен, бежал, потом участвовал в их разгроме.
-- Как же! -- скромно ответил я. -- О марковцах и нам известно...
Такси покатило к центру Парижа.
-- Если господа не обедали, я могу рекомендовать отличный ресторан...
-- Что за ресторан?
-- О, прекрасная кухня, замечательное обслуживание! А главное -- его
посещают немецкие офицеры, едущие в Испанию. Они живут в гостинице
поблизости... Вот на кого стоит посмотреть, господа! Вот кто не
миндальничает с "товарищами"!
Мы с Павлом переглянулись. Что ж? Любопытно понаблюдать за фашистами, с
которым мы скоро, возможно, столкнемся в Испании,
-- Везите!
У подъезда ресторана -- вереница автомобилей. Пристроив машину, шофер
пожелал сопровождать нас. Столик он выбрал вблизи большой компании молодых
людей в штатском.
Эта публика сразу обращала на себя внимание:
широкие плечи, холеные физиономии, громкие, самоуверенные голоса,
надменные взгляды. На лацканах их пиджаков вызывающе чернели значки со
свастикой.
-- Немецкие летчики! -- почтительно пояснил шофер.
Они и не думали скрывать цель своего приезда во Францию; во
всеуслышание делились соображениями о том, когда смогут совершить первые
боевые вылеты, как будут жить и гулять в Мадриде.
Посторонних для них не существовало. Заурядные хамы, не больше.
Однако наш марковец придерживался иного мнения. Он смотрел на теплую
компанию влюбленными глазами. Потом подобострастно заговорил с одним из
немецких летчиков, рискнул отпустить какой-то комплимент и, видимо, тоже
пришелся по вкусу фашис-. там. Вскоре они уже пожимали ему руку. Начались
взаимные похлопывания по плечу, чоканье...
Бывший курский помещик вернулся к нашему столу сияющий.
-- Вот кому я завидую! -- воскликнул он. -- Если бы не возраст, я тоже
не остался б в стороне! И вдруг его осенило.
-- Послушайте! -- завопил он. -- А почему бы и вам не поехать в
Испанию? Ведь вы-то молоды!
-- А мы уже и так об этом думаем, -- серьезно ответил Павел. -- Может
быть, и поедем. Кто знает?
-- Это же замечательно! -- обрадовался шофер.
-- Бесспорно...
Перед отъездом из Парижа мы с Анной и Павлом обедали в другом
ресторане, неподалеку от нашего Посольства. И надо же было так случиться --
возле нас заняли столик трое немцев из давешней компании. Они сразу узнали
нас. Один из молодчиков обратился ко мне с вопросом. Говорил он быстро, на
незнакомом диалекте, и я не понял смысла произнесенных слов. Тогда в
разговор вступил второй гитлеровец. На ломаном русском языке он нагло
осведомился, не советские ли мы летчики.
-- Ваших здесь много бывает, -- насмешливо добавил он.
-- Вам это, наверное, не безразлично, -- сдержанно ответил я. --
Волнуетесь?
-- Хо-Хо! Конечно! Нам надо торопиться, чтобы потренироваться. Вот
вашим волноваться нечего. Они все равно не успеют приехать до освобождения
Мадрида к своим испанским коммунистам... А если и вы летчики, послушайтесь
совета -- возвращайтесь обратно.
Анна неприметно нажала кончиком туфли на мой ботинок.
-- Вы ошибаетесь, -- спокойно ответил Павел. -- Мы не летчики, а
строители. Приехали на Всемирную выставку.
Немец захохотал, перевел слова Павла своим дружкам, и те подхватили его
ржание.
-- А не желаете ли посмотреть другой выставка? -- ухмылялся гитлеровец.
-- Мы откроем выставка в Мадрид. Там будет оружие Москвы. Русские самолеты.
Гут?
-- Говорят, что республиканцы вас опередили, -- опять спокойно
откликнулся Павел. -- В Мадриде всем показывают обломки "юнкерсов" и
"капрони". Ходят слухи, что экспонатов вполне достаточно...
Мы принялись за обед.
Наше спокойствие бесило хорохорившихся нацистов. Но они не рискнули
затевать скандал. Тем более что симпатии посетителей, занимавших соседние
столики, были явно не на стороне наглецов со свастикой.
... Нет, не понравился мне в те дни Париж. Не нашел я в нем очарования,
какое находили, скажем, герои романов Оренбурга.
Тяжело впечатление оставляли окраины, где в лачугах ютились полуголые и
вечно голодные алжирские и мароканские рабочие.
Удручали даже прилично одетые нищие в центре.
... Мы не опоздали!
В Барселоне и Валенсии людей, знамен и речей было много. Но бурную,
искреннюю встречу в пригра
яичном Порт-Бу я запомнил лучше. Кажется, что могу описать каждое
увиденное тогда лицо, а в ушах и по сей день звучат радостные возгласы
испанцев...
Мы не опоздали! И Порт-Бу от имени всей Испании встречал новых
добровольцев.
В тот же день мы направились в Барселону. Железнодорожные станции
пестрили множеством флагов. Государственные флаги Испании, федеральные стяги
Каталонии, алые полотнища коммунистов и социалистов, черно-красные знамена
анархистов создавали причудливое переплетение цветов и красок.
Барселону называют жемчужиной Средиземного моря. Она действительно
прекрасна. Величественны и красивы ее здания, набережные, бульвары, стоящие
на рейде корабли. Красивы и люди, живущие в Барселоне.
Правительство республиканской Испании размещалось в Валенсии.
В Валенсии я без труда разыскал советских доб-ровольцев, прибывших
раньше нас. Одним из первых, кого я увидел, был мой прежний начальник Ян
Карлович Берзин.
По договору с Испанской республикой правительство СССР, выполняя свой
интернациональный долг, направило сюда группу военных советников. Берзин
являлся старшим военным советником.
"Старик", как ласково мы звали Берзина, хотя ему было всего 40 лет,
сразу меня узнал и, несмотря на огромную занятость уделил несколько минут.
-- Что задержало Вас в Париже? -- спросил он.
-- Это зависело не от нас, а от Посольства.
-- Для вас важно и то, что сплошной линии фронта здесь не существует,
-- устало улыбнулся Ян Калович.
Берзин не развивал свою мысль, но я его прекрасно понял: ходить в тыл
фашистов будет относительно несложно.
Как и других наших советников Берзина очень беспокоило состояние
испанской армии. Она не имела ни четкой структуры, ни единого командования.
В армию входили отдельные отряды, подчинявшиеся различным партиям и
комитетам. В беседе со мной Ян Карлович не скрывал своей тревоги.
-- Что вы поручите мне?
-- Будете обучать людей технике диверсии и тактике партизанских
действий.
Нашу беседу прервал телефонный звонок. Слушая невидимого собеседника,
Берзин заметно мрачнел.
Я не видел Яна Карловича около трех лет. При встрече он сразу показался
мне постаревшим. Сейчас явно нервничал. Это как-то не вязалось с его образом
и даже огорчало. В былые годы выдержка никогда не изменяла моему начальнику.
Видно, очень уж плохие вести принес телефон, если и Берзин не в силах
сдержать свои чувства.
Положив трубку, Ян Карлович извинился, что не может продолжать
разговор.
-- Еще не раз увидимся! -- попытался по-прежнему спокойно улыбнуться
он. -- А сейчас, товарищ Стари-нов, вас проводят к генералу Ивону. С ним все
договорено.
В тот же день мне поручили заниматься с группой товарищей.
В группе, с которой я занимался, собрались пожилые семейные люди. Они
горячо стремились в тыл врага, но рассчитывали, что их тайно забросят туда
для сугубо конспиративной, подпольной работы. Никто из них не предполагал,
что в тыл фашистов придется ходить систематически и, выполнив боевое