Страница:
-- Как не даем? Дали же, Сидор Артемьевич!
-- Мало.
-- Распределяли справедливо.
-- А кто казав, что не справедливо? -- сощурился Ковпак. -- Ни! Я
казав, что мало!
Лишь поздним вечером удалось нам с Рудневым остаться наедине.
Сидели в ночном лесу на стволе поваленного дерева, вспоминали довоенный
Киев, общих знакомых, говорили о том, как готовились когда-то к партизанской
войне. Руднев рассказал, что воюет вместе с сыном, которого зовут Радием.
Мальчик смелый, даже чересчур, может, потому, что не хочет и не смеет
уронить авторитет отца. Голос Семена Васильевича звучал хрипловато; минувшей
осенью вражеский осколок царапнул горло, задел голосовые связки. Я
поинтересовался группой Воронько. Руднев сказал, что и сам Платон Воронько,
и Варейкин, и Лира Никольская, и Саша Кузнецов, и остальные ребята группы
пришлись ко двору, обучили минеров, подготовили более ста человек, а сейчас
ушли на задание: не терпится пустить под откос вражеский эшелон.
-- Меня тревожит, что в рейде не хватит мин и> взрывчатки, -- признался
Руднев. -- Ведь окажемся вне досягаемости авиации.
-- Только в том случае, если фронт на запад не двинется, Семен
Васильевич. А он двинется!
Меня окликнул Строкач:
-- Илья Григорьевич, прошу ко мне! Есть дело.
-- Да, да. иду.
Мы с Рудневым пожелали друг другу спокойной ночи, расстались. Позже,
укладываясь на ворохе пахучего сена в палатке из парашютного шелка, я
неожиданно и с горечью подумал, что имен некоторых прежних знакомых,
репрессированных в середине тридцатых годов, мы с Рудневым так и не
произнесли. Эта мысль долго мешала уснуть, и слышно было, как тягуче шумит
лес, как ходят часовые и шуршит кто-то близ самого полога, то ли мышь, то ли
ночной жук.
У Федорова
Ранним утром Коротченко, Строкач, их адъютанты и офицеры связи поехали
в соединение Алексея Федоровича Федорова: дорога предстояла неблизкая,
километров семнадцать, они хотели попасть к Федорову до наступления жары. Я
поехать вместе со всеми не мог: среди доставленной последним самолетом
партии химических взрывателей были обнаружены неисправные, следовало
разобраться, что случилось. Только в одиннадцатом часу удалось справиться с
этим делом, и в красивое, широко раскинувшееся над Убортью село Боровое, в
штаб партизанского соединения Алексея Федоровича Федорова, я попал лишь к
часу дня. Накормив и позволив отдохнуть с дороги, Алексей Федорович
предложил поехать в лес, на партизанский полигон. Я внутренне усмехнулся.
Ближайшая железнодорожная линия проходила в тридцати пяти километрах от
Борового, какой же тут "полигон"? Но я знал, что командир соединения любит
разыгрывать людей, досадуя, если розыгрыш не удается, и подыграл ему:
-- Конечно, на полигон. Прежде всего -- на полигон! Шли недолго. На
очередной лесной поляне открылась моим глазам... Немыслимо! Железнодорожная
насыпь! Со шпалами. С рельсами. С балластом.
Насыпь никуда не вела, она начиналась и оканчивалась на поляне,
протяженность ее была невелика --метров двадцать пять -- тридцать, но она
существовала! А над поблескивающими рельсами, над черными от мазута шпалами
копошились минеры-партизаны и виднелась высокая, тонкая, хорошо знакомая
фигура моего бывшего начфина, теперь капитана, заместителя Федорова по
диверсиям Алексея Семеновича Егорова!
Я был ошеломлен. Ведь понадобилось добыть и доставить сюда песок,
возить за десятки километров рельсы и шпалы и успеть в короткие сроки...
Федоровский голос за спиной прозвучал со знакомыми лукавыми
интонациями:
-- Конечно, не подмосковное кольцо, мы понимаем, но хоть что-то...
И я вынужден был признаться:
-- Опять ваша взяла, Алексей Федорович! Я подумал, что разыгрываете...
Спасибо.
Мелькнула мысль что полигон можно использовать для обучения минеров из
других соединений.
-- Не возражаю, -- сказал Федоров. -- Тем более что мы через двое суток
уходим.
Оставались на полигоне часа три. "Я расспросил Егорова о подробностях
сооружения насыпи, убедился, что все без исключения минеры отлично усвоили
тактико-технические данные новых мин, а потом своими глазами увидел, как
работают ученики капитана. Работали они быстро, сноровисто, обнаружить
установленные мины было нельзя. Особенно запомнился бывший московский
студент Володя Павлов.
-- Сколько человек подготовлено? -- спросил я.
-- Триста двенадцать, -- спокойно, как о чем-то обыденном, ответил
Егоров.
Возвратясь в Боровое, я сразу заговорил со Стро-качем о необходимости
собрать на федоровском полигоне минеров из других соединений.
-- Да, тут у них настоящая партизанская академия! -- Согласился Тимофей
Амвросиевич. -- Поработали на славу, есть чему поучиться. Только -- поздно.
И сообщил, что поступили сведения о сосредоточении немецко-фашистским
командованием значительных сил регулярных войск и карателей в районах
Мозыря, Ельска, Овруча, Олевска и Петрикова.
-- Численность вражеских частей близка к шестидесяти тысячам, -- сказал
Строкач. -- Судя по всему, задумана крупная карательная операция против
собравшихся здесь соединений. Нужно поскорее отправить их в рейды, Илья
Григорьевич. Нельзя позволить противнику втянуть партизан в оборонительные
бои.
Сообщение в корне меняло дело. Оставалось лишь пожалеть, что уникальный
полигон, созданный федо-ровцами в тылу врага, не использован на полную
мощность.
Через сутки соединения Федорова и Ковпака отправились в рейд. Провожать
федоровцев высыпало все Боровое. Меня разволновало прощание с Рудневым.
-- Не удалось поговорить, как хотел, -- с сожалени--ем сказал Семен
Васильевич, -- Столько передумал, столько наболело. Да что уж теперь? Видно,
после войны поговорим.
И протянул руки:
-- Обнимемся, Илья Григорьевич!
Мы обнялись.
Спустя час ковпаковцы двинулись в дорогу.
Больше я Руднева не встречал...
У Бегмы
Переночевав в покинутом ковпаковцами лагере, наша оперативная группа
поехала в соединение ро-венских партизан, которым командовал В. А. Бегма.
Тридцать километров лесных дорог одолели только к вечеру. Партизаны
отужинали. По всему лагерю звучала музыка: там аккордеон, там скрипка, там
гармоники.
-- Не соединение, а филармония! -- пошутил Строкач. Весело живете,
Василий Андреевич!
-- Не жалуемся, не жалуемся, -- в тон ответил Бегма. -- Надо же людям
культурно отдохнуть.
Наступивший день был похож на предыдущие: вручение партизанам наград,
совещание с командирами и комиссарами отрядов, входивших в соединение Бегмы,
смотр минноподрывного имущества, проверка работы инструкторов и
подготовленных минеров.
В район аэродрома Строкач решил возвращаться ночью. Усталые, ехали
неторопливо. Вдруг захрустели в стороне ветки: кто-то уходил от дороги,
ломясь сквозь чащобу. Молоденький офицер связи подъехал поближе, нервно
кашлянул:
-- В такой темени, товарищ генерал, знаете, даже плохонькая засада,
две-три автоматные очереди...
-- Ну, какая там засада! -- мягко прервал Строкач. -- Это мы зверя
потревожили, вот и пошел трещать валежником. Какая может быть в партизанском
краю засада.
И ласково, успокаивающе похлопал по шее стригущую ушами лошадь.
Через несколько дней по приказу Строкача я покинул партизанский край,
чтобы вернуться к московским делам и заботам. Дождаться выхода в рейд всех
соединений и отрядов не довелось. Но улетел я успокоенный и полный надежд:
люди получили около тридцати тонн тола, более пяти тысяч мин новой
конструкции, достаточное количество запалов, взрывателей, замыкателей,
бикфордова и детонирующего шнура, в каждом соединении имелись уже не
десятки, а сотни хорошо подготовленных минеров.
Можно было начинать!
Партизанские удары по врагу
Над Тверским бульваром, над Бренными и Гнездниковскими плавал густой
дух цветущих лип. Сводки Совинформбюро говорили о боях местного значения, о
поисках разведчиков и артиллерийских дуэлях. Чувствовалось: жестокие
сражения не за горами...
Собираясь по утрам в кабинете Строкача, старшие офицеры штаба с
надеждой глядели на начальника связи подполковника Е. М. Косовского. Он
отмалчивался. Отряды и соединения по-прежнему еще только выдвигались в
назначенные для их действий районы.
Первым доложил о выполнении приказа А. Ф. Федоров. Это произошло 29
июня. Четверо суток спустя Алексей Федорович радировал, что план
диверсионной работы для каждого из пяти отрядов соединения разработан, и они
направлены к местам будущих диверсий.
Мы знали; на каждом участке железной дороги,. оседланной тем или иным
отрядом, минеры Федорова установят более 30 мин замедленного действия
новейшей конструкции (МЗД-5) с разными сроками замедления. Все
неизвлекаемые. Для охраны этих сложных мин будут поставлены другие,
взрывающиеся при первом прикосновении щупа вражеского сапера. А для
маскировки МЗД-5 партизаны станут подрывать отдельные эшелоны минами
мгновенного действия.
Сможет противник противопоставить что-либо такой системе? Удастся ему
использовать дороги Ко-вельского железного узла? Ответ могло дать только
время.
Через двое суток, 5 июля, началась Курская битва. Вечернее сообщение
Совинформбюро слушали в кабинете Строкача. Зашла речь о том, что, сумей бы
мы обеспечить партизан минами и взрывчаткой хотя бы в мае, враг наверняка не
успел бы осуществить все необходимые перевозки, вынужден был бы оттягивать
сроки наступления, и это создало бы для гитлеровцев роковые трудности.
Помнится, я даже пытался доказать, что парализовать все железные дороги
в тылу врага можно было еще в сорок втором году. Даже привел сделанные
наскоро расчеты, где указывал на громадные возможности мин.
-- Ваша приверженность минам известна, Илья Григорьевич, -- дружелюбно
охладил Строкач. -- Возможно, вы и правы. Но давайте будем реалистами.
Сейчас нужно думать не о том, что могло случиться, а о том, чтобы все
соединения и отряды, все подполье как можно скорее приступило к уничтожению
вражеских эшелонов.
И приказал Соколову подготовить текст радиограмм в соединения,
запаздывающие с выходом в
районы действий, потребовать ускорить движение, чтобы в ближайшие дни
начать диверсии на всех перечисленных в плане железных дорогах.
Прошло еще два дня. В ночь на 8 июля А. Ф. Федоров сообщил о взрыве
первой МЗД-5. Она сработала днем 7 июля на перегоне Повурск -- Маневичи. Под
откос пошел вражеский состав с танками и боеприпасами.
Тогда же начали поступать радиограммы от Ковпака, Наумова, Малика,
Мельника, И. Ф. Федорова и других командиров соединений о продолжении
рейдов, о выходе в назначенные районы, об установлении связи с местными
партизанами, о начале минирования.
Как передать наше тогдашнее состояние? Грандиозное сражение в районе
Курского выступа продолжалось. Ценой колоссальных потерь противнику удалось
пусть медленно, но продвигаться вперед, и мы хорошо понимали, чего стоит
задерживать врага. На Центральном и Воронежском фронтах самоотверженно
сражались, погибали, истекали кровью от ран не сотни и тысячи, а сотни тысяч
советских воинов. Они стояли насмерть. Помочь! Как можно скорее помочь им! И
в глубоком тылу фашистских войск, сделавших ставку на Курскую битву,
начинается небывалая в истории мировых войн партизанская операция по
массовому выводу из строя крупнейших железнодорожных узлов. Если удастся
осуществить ее, движение по железным дорогам на временно оккупированной
территории Украины прекратится, противник лишится сотен паровозов, его
сражающиеся армии не получат в нужном количестве ни людских пополнений, ни
боевой техники, ни боеприпасов, ни продовольствия.
И невольно завидуешь тем, кто сейчас за сотни километров от Москвы, от
нас, в урочный час незримым выходит на магистрали, точными, привычными
движениями вынимает грунт или балласт, сноровисто устанавливает грозные мины
и скрывается так же незаметно, как появился. Завидуешь, потому что успех
задуманной операции зависит сейчас в значительной степени от таких невидимок
-- рядовых минеров!..
В критические дни Курской битвы, когда в сводках Совинформбюро
танковыми траками громыхали названия Грезное, Прохоровка, Ржавец и Маслова
Пристань, ко мне в комнату зашел полковник Соколов:
-- Есть новость. Разговаривал с товарищами из Центрального штаба
партизанского движения. Они отдали приказ о начале "рельсовой войны".
Новость была из ряда вон выходящая! Значит, Центральный штаб
партизанского движения сумел запастись огромным количеством взрывчатки и
доставить ее партизанам, которыми руководил!
Я жадно расспрашивал Василия Федоровича о подробностях. Но ему было
известно лишь, что к рельсовой войне привлекаются партизаны Белоруссии,
партизаны Ленинградской, Смоленской и частично Орловской области.
Численность их -- почти сто тысяч человек, предстоящая операция делится на
три этапа. Каждый этап будет длиться от пятнадцати до тридцати суток. По
словам тех, с кем беседовал Соколов, уже в первые пятнадцать суток должны
быть разрушены практически все железнодорожные пути в тылу группы фашистских
армий "Центр".
Я поинтересовался, запланированы ли Центральным штабом подрывы
вражеских эшелонов с помощью мин.
-- Об этом речи не шло. Похоже, все брошено на подрыв рельсов. Хотят
ошеломить немца и воодушевить народ!
-- Пожелаем белорусским партизанам успеха, Василий Федорович!
-- Пожелаем!
Результаты летней 1943 года деятельности Украинских партизан
События на фронте, достигнув критической точки, развивались
стремительно. Брянский и Западный фронты 12 июля перешли в наступление,
прорвали глубокоэшелонированную оборону противника и двинулись к Орлу.
Гитлеровское командование вынуждено было бросить против наступающих войск
Брянского и Западного фронтов часть своих войск, действующих против
Центрального фронта. Немедленно
перешел в наступление Центральный фронт. И тогда враг начал отвод к
Белгороду даже те армии, что еще двое суток назад с бешенством рвались к
Курску.
Гитлеровская операция "Цитадель" потерпела полный крах!
В те незабываемые дни ЦК КП(б)У принял постановление "О состоянии и
дальнейшем развертывании партизанской борьбы на Украине".
Постановление вновь и со всей категоричностью указало, что важнейшей
задачей украинских партизан является срыв железнодорожных перевозок врага
путем крушений его эшелонов с войсками, техникой, горюче-смазочными
материалами, боеприпасами и продовольствием.
Постановление передали по радио во все отряды и соединения, всем
подпольщикам Украины, имевшим рации.
А украинская земля уже в те дни буквально взрывалась под ногами
захватчиков, под гусеницами их танков, под колесами их поездов! Начиная с
десятого -- одиннадцатого июля радиограммы об уничтоженных эшелонах и
взорванных мостах радиостанция Украинского штаба партизанского движения
стала получать ежедневно. В июле чаще всего они приходили от Алексея
Федоровича Федорова. С 7 июля по 1 августа на минах замедленного действия,
установленных федоровцами вокруг Ковеля, подорвались 65 вражеских эшелонов.
Такое количество соединение смогло в прошлом подорвать лишь за шестнадцать
месяцев, почти за полтора года! Но и этим не кончилось. С 1 по 10 августа
под откос полетели еще 58 фашистских эшелонов, рискнувших двинуться по
линиям Ковель-ского железнодорожного узла!
Удара такой силы враг не ожидал. Бессильный предотвратить взрывы на
участках Ковель -- Сарны и Ковель -- Брест, он попытался продвигать составы
по линии Брест -- Пинск. Федоров, предваряя попытку гитлеровцев, направил на
дорогу Брест -- Пинск группу минеров. С помощью белорусских партизан,
базировавшихся в зоне Днепре-Бугского канала, минеры Федорова заложили 40
МЗД-5. Взрывы этих мин заставили противника бросить на охрану дороги целую
дивизию, сформированную из предателей Советской Родины. Отщепенцы
вырыли по обе стороны желез-[; ]
нодорожного полотна окопы, засели в них, установили круглосуточное
патрулирование пути, но окопы и патрули не способны обезвредить мины
замедленного действия, взрывы продолжались. Взбешенные гитлеровцы
заподозрили своих пособников в содействии партизанам, дивизию
расформировали, загнали предателей в концентрационные лагеря, прислали им на
смену эсэсовский батальон. Но никакой батальон из-за своей малочисленности
обеспечить постоянную и надежную охрану значительного участка пути не
способен. Партизаны получили хорошую возможность установить новые мины, а
Алексей Федорович Федоров -- возможность доложить 14 августа нашему штабу о
том, что "железные дороги Ковель -- Сарны, Ковель -- Брест, Кобрин -- Пинск
полностью парализованы".
Значение действий соединения А. Ф. Федорова в июле -- августе 1943 года
для срыва вражеских перевозок и дальнейшего хода войны на коммуникациях
врага было оценено сразу же.
По поручению Т. Д. Строкача я написал Алексею Федоровичу:
"Ваши июльские и августовские успехи открыли новую веху в деле
воздействия на железнодорожные коммуникации врага. Ваше соединение первый
раз за все время мировой истории нанесло такие мощные удары по сильно
охраняемым коммуникациям врага. Достаточно привести хотя бы такие факты, что
одним Вашим соединением в августе пущено под откос поездов больше, чем всеми
партизанскими отрядами Украины в течение мая и июня месяцев. В разгроме
врага и его изгнания с Левобережья Украины, безусловно, одним из крупных
факторов является фактическое закрытие Вами таких важных магистралей, как
Брест -- Ровно, Брест -- Пинск и Ковель -- Сарны... В ближайшее время мы
будем иметь возможность доказать, что в действительности Ваши успехи были
больше, чем Вы доносили в своих докладах. Уже теперь из показаний пленных
ясно, что для переброски войск из Гамбурга в Харьков (противнику)
приходилось пользоваться румынской дорогой, т. е. удлинять путь еще на
тысячу километров".
Учитывая опыт А. Ф. Федорова, начальник Украинского штаба партизанского
движения потребовал, чтобы во всех крупных соединениях за отрядами закрепили
определенные участки железных дорог для минирования минами замедленного
действия. В частности А. Н. Сабурову было приказано закрепить за отрядами
участки Сарны -- Лунинец, Сарны -- Коро-стень, Коростень -- Житомир и Овруч
-- Коростень. Результат сказался быстро.
Если в июле диверсионные группы соединений Сабурова и Маликова
совершали лишь эпизодические диверсии на участках Сарны -- Коростень --
Новгород-Волынский, то в августе только на участке Сарны --Коростень они
уничтожили сорок один эшелон врага. Важнейшая для противника дорога Ковель
-- Сарны --Коростень, находящаяся к тому же под непрерывным воздействием
отрядов А. Ф. Федорова, также была выведена из строя.
Затем настал черед магистралей, проходящих южнее. В июле и августе
партизаны пустили там под откос двести вражеских эшелонов. Отличился, в
частности, Платон Воронько, взорвавший мост через реку Гнездечна.
В то время мы не знали, конечно, что уже 26 августа командующий
войсками оперативного тылового района группы армий "Юг" докладывал в Берлин,
что "постоянно растущее количество диверсий, совершаемых на железнодорожных
магистралях, приводит к чрезвычайному положению всей транспортной обстановки
и катастрофическому положению со снабжением войск". Но мы догадывались, что
дело обстоит именно так. И настроение у работников штаба было приподнятое.
Вечером 5 августа темное столичное небо расцвело радужным фейерверком.
От залпов орудий вздрагивала земля и звенели стекла. Москва салютовала
войскам, освободившим Орел и Белгород. Это был первый за войну салют. Второй
прогремел-просиял 23 августа. Выйдя на центральную аллею Тверского бульвара,
смешавшись с жителями окрестных домов, мы ощущали, как сотрясают землю
орудийные залпы, смотрели, как рассыпаются над липами и зданиями алые,
зеленые, фиолетовые, оранжевые огни, славя освободителей Харькова.
Фейерверк расталкивал тени деревьев и строений, высветлял запрокинутые
ввысь лица: детские, худенькие и восторженные, немолодые, со слезами радости
и горя.
Партизанским соединениям тогда не салютовали. Но мы считали, что салют
гремит и в их честь.
В разгар боевых действий украинских партизан на коммуникациях
противника, в последних числах августа сорок третьего года, Строкач сообщил,
что принято решение о переезде в Харьков правительства Украины и
передислокации туда Украинского штаба
партизанского движения.
-- Поскольку вы руководили минированием объектов в Харькове, вам
первому и отправляться туда, -- сказал мне Строкач. -- Организуйте поиски
мин противника в зданиях, где можно будет разместить правительственные
учреждения, и заодно позаботьтесь о помещении для нас.
Сформированная за считанные дни оперативная группа УШПД выехала в
Харьков 3 сентября. Ехали на пяти грузовиках. В мое распоряжение Строкач
выделил пикап.
Первые следы ожесточенных сражений появились вблизи Орла. Орел
пострадал сильно. Иные уголки города нельзя было узнать. Сделали короткую
остановку, чтобы покормить людей, заправить горючим и залить воду в
радиаторы. Я воспользовался случаем, принялся расспрашивать местных жителей
о том, как жилось в Орле оккупантам. Люди говорили, что вскоре после захвата
города фашистские офицеры, расположившиеся в гостинице "Коммуналь", взлетели
на воздух от взрыва какой-то большой мины. Рассказывали, склады и гаражи
оккупантов постоянно горели, эшелоны подрывались, патрули погибали от
выстрелов неизвестных лиц, на стенах то и дело появлялись
листовки, рассказывающие о положении на фронтах, призывавшие уничтожать
захватчиков и предателей. По почерку диверсантов я узнал "орловских
пожарников" -- подпольщиков и партизан, подготовленных в здешней "школе
пожарников" летом и осенью сорок первого года.
За Орлом открылись поля сражений на Курской дуге. Мы проезжали их к
вечеру. Всюду, насколько хватал глаз, залитые, как кровью, багровым светом
заката, среди зигзагов траншей, воронок, провалившихся блиндажей -- навсегда
застывшие "тигры", "пантеры" и "фердинанды" вперемешку с родными нашими
тридцатьчетверками...
На следующий день прибыли в Харьков.
Результаты взрывов радиомин
Еще в Москве я думал о том, что ждет меня в городе. И чем ближе
подъезжали, тем сильнее становилось волнение. Переживания, связанные с
минированием Харькова и его окрестностей, все прежние, давно, казалось бы,
забытые тревоги ожили, овладели всем существом...
Силуэт города изменился: на фоне заката я не увидел многих фабричных
труб. Первые разрушенные постройки уже появились в предместье. Разрушенные
дома, напрочь выгоревшие коробки зданий попадались и в городе. На улицах
зияли воронки. Фонарные столбы и столбы трамвайных линий кое-где валялись на
земле, опутанные оборванными проводами. Разбитые тротуары, витрины без
стекол, растоптанные скверы, сломанные или обгоревшие деревья -- все
говорило, что бои Здесь шли совсем недавно. И все же многие здания стояли
невредимыми. Это свидетельствовало о стремительном отходе врага, об отходе,
на который он не рассчитывал.
Наутро я поехал в Харьковский горком, чтобы представиться, сообщить об
имеющемся задании и получить помощь партийных и советских органов. Однако по
пути завернул на улицу Дзержинского. Хотелось своими глазами увидеть, что
стало с особняком, числившимся под номером 17.
Улица Дзержинского пострадала не сильно. Лишь на месте памятного по
сорок первому году особняка зияла огромная продолговатая, наполненная водой
яма. Вокруг ямы -- бело-розовые выступы фундамента, нагромождения кирпичных
глыб, сплющенная глыбами легковая машина, обугленные, расплющенные стволы
умерших каштанов.
В соседнем доме (на эмалированной жестяной табличке сохранился номер
15) я нашел свидетельниц случившегося в ночь на 14 ноября сорок первого
года. Это были мать и дочь -- Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна
Беренда. Они рассказали, что после Октябрьских праздников в доме 17
поселился фашистский генерал, вроде самый большой вражеский начальник. А
неделю спустя Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна проснулись от ужасного
толчка и грома. За окном горело, стучало, словно с неба камни падали, из
рухнувшего поставца раскатилась, разлетелась на куски и осколки посуда.
Женщины выскочили во двор. Особняк словно сквозь землю провалился. Над тем
местом, где он стоял, и над садом, в слабом свете начинавшегося пожара,
висела туча пыли. Пахло гарью и кислым. На досках забора и на соседской
крыше что-то темнело. Потом уже увидели: на соседскую крышу закинуло остатки
рояля, а на забор клочья обмундирования... Взвыла сирена, примчались
фашистские мотоциклисты, прикатили грузовики с солдатней, гитлеровцы оцепили
бывший особняк, бросились тушить пожар. Потушить-то они потушили, но никого
из своих, которые в особняке находились, видно, не нашли, хотя рылись в
обломках дня два...
Это были первые сведения о последствиях взрыва. установленной в доме No
17 радиомины.
С улицы Дзержинского я добрался до горкома, обо всем там договорился и
-- Мало.
-- Распределяли справедливо.
-- А кто казав, что не справедливо? -- сощурился Ковпак. -- Ни! Я
казав, что мало!
Лишь поздним вечером удалось нам с Рудневым остаться наедине.
Сидели в ночном лесу на стволе поваленного дерева, вспоминали довоенный
Киев, общих знакомых, говорили о том, как готовились когда-то к партизанской
войне. Руднев рассказал, что воюет вместе с сыном, которого зовут Радием.
Мальчик смелый, даже чересчур, может, потому, что не хочет и не смеет
уронить авторитет отца. Голос Семена Васильевича звучал хрипловато; минувшей
осенью вражеский осколок царапнул горло, задел голосовые связки. Я
поинтересовался группой Воронько. Руднев сказал, что и сам Платон Воронько,
и Варейкин, и Лира Никольская, и Саша Кузнецов, и остальные ребята группы
пришлись ко двору, обучили минеров, подготовили более ста человек, а сейчас
ушли на задание: не терпится пустить под откос вражеский эшелон.
-- Меня тревожит, что в рейде не хватит мин и> взрывчатки, -- признался
Руднев. -- Ведь окажемся вне досягаемости авиации.
-- Только в том случае, если фронт на запад не двинется, Семен
Васильевич. А он двинется!
Меня окликнул Строкач:
-- Илья Григорьевич, прошу ко мне! Есть дело.
-- Да, да. иду.
Мы с Рудневым пожелали друг другу спокойной ночи, расстались. Позже,
укладываясь на ворохе пахучего сена в палатке из парашютного шелка, я
неожиданно и с горечью подумал, что имен некоторых прежних знакомых,
репрессированных в середине тридцатых годов, мы с Рудневым так и не
произнесли. Эта мысль долго мешала уснуть, и слышно было, как тягуче шумит
лес, как ходят часовые и шуршит кто-то близ самого полога, то ли мышь, то ли
ночной жук.
У Федорова
Ранним утром Коротченко, Строкач, их адъютанты и офицеры связи поехали
в соединение Алексея Федоровича Федорова: дорога предстояла неблизкая,
километров семнадцать, они хотели попасть к Федорову до наступления жары. Я
поехать вместе со всеми не мог: среди доставленной последним самолетом
партии химических взрывателей были обнаружены неисправные, следовало
разобраться, что случилось. Только в одиннадцатом часу удалось справиться с
этим делом, и в красивое, широко раскинувшееся над Убортью село Боровое, в
штаб партизанского соединения Алексея Федоровича Федорова, я попал лишь к
часу дня. Накормив и позволив отдохнуть с дороги, Алексей Федорович
предложил поехать в лес, на партизанский полигон. Я внутренне усмехнулся.
Ближайшая железнодорожная линия проходила в тридцати пяти километрах от
Борового, какой же тут "полигон"? Но я знал, что командир соединения любит
разыгрывать людей, досадуя, если розыгрыш не удается, и подыграл ему:
-- Конечно, на полигон. Прежде всего -- на полигон! Шли недолго. На
очередной лесной поляне открылась моим глазам... Немыслимо! Железнодорожная
насыпь! Со шпалами. С рельсами. С балластом.
Насыпь никуда не вела, она начиналась и оканчивалась на поляне,
протяженность ее была невелика --метров двадцать пять -- тридцать, но она
существовала! А над поблескивающими рельсами, над черными от мазута шпалами
копошились минеры-партизаны и виднелась высокая, тонкая, хорошо знакомая
фигура моего бывшего начфина, теперь капитана, заместителя Федорова по
диверсиям Алексея Семеновича Егорова!
Я был ошеломлен. Ведь понадобилось добыть и доставить сюда песок,
возить за десятки километров рельсы и шпалы и успеть в короткие сроки...
Федоровский голос за спиной прозвучал со знакомыми лукавыми
интонациями:
-- Конечно, не подмосковное кольцо, мы понимаем, но хоть что-то...
И я вынужден был признаться:
-- Опять ваша взяла, Алексей Федорович! Я подумал, что разыгрываете...
Спасибо.
Мелькнула мысль что полигон можно использовать для обучения минеров из
других соединений.
-- Не возражаю, -- сказал Федоров. -- Тем более что мы через двое суток
уходим.
Оставались на полигоне часа три. "Я расспросил Егорова о подробностях
сооружения насыпи, убедился, что все без исключения минеры отлично усвоили
тактико-технические данные новых мин, а потом своими глазами увидел, как
работают ученики капитана. Работали они быстро, сноровисто, обнаружить
установленные мины было нельзя. Особенно запомнился бывший московский
студент Володя Павлов.
-- Сколько человек подготовлено? -- спросил я.
-- Триста двенадцать, -- спокойно, как о чем-то обыденном, ответил
Егоров.
Возвратясь в Боровое, я сразу заговорил со Стро-качем о необходимости
собрать на федоровском полигоне минеров из других соединений.
-- Да, тут у них настоящая партизанская академия! -- Согласился Тимофей
Амвросиевич. -- Поработали на славу, есть чему поучиться. Только -- поздно.
И сообщил, что поступили сведения о сосредоточении немецко-фашистским
командованием значительных сил регулярных войск и карателей в районах
Мозыря, Ельска, Овруча, Олевска и Петрикова.
-- Численность вражеских частей близка к шестидесяти тысячам, -- сказал
Строкач. -- Судя по всему, задумана крупная карательная операция против
собравшихся здесь соединений. Нужно поскорее отправить их в рейды, Илья
Григорьевич. Нельзя позволить противнику втянуть партизан в оборонительные
бои.
Сообщение в корне меняло дело. Оставалось лишь пожалеть, что уникальный
полигон, созданный федо-ровцами в тылу врага, не использован на полную
мощность.
Через сутки соединения Федорова и Ковпака отправились в рейд. Провожать
федоровцев высыпало все Боровое. Меня разволновало прощание с Рудневым.
-- Не удалось поговорить, как хотел, -- с сожалени--ем сказал Семен
Васильевич, -- Столько передумал, столько наболело. Да что уж теперь? Видно,
после войны поговорим.
И протянул руки:
-- Обнимемся, Илья Григорьевич!
Мы обнялись.
Спустя час ковпаковцы двинулись в дорогу.
Больше я Руднева не встречал...
У Бегмы
Переночевав в покинутом ковпаковцами лагере, наша оперативная группа
поехала в соединение ро-венских партизан, которым командовал В. А. Бегма.
Тридцать километров лесных дорог одолели только к вечеру. Партизаны
отужинали. По всему лагерю звучала музыка: там аккордеон, там скрипка, там
гармоники.
-- Не соединение, а филармония! -- пошутил Строкач. Весело живете,
Василий Андреевич!
-- Не жалуемся, не жалуемся, -- в тон ответил Бегма. -- Надо же людям
культурно отдохнуть.
Наступивший день был похож на предыдущие: вручение партизанам наград,
совещание с командирами и комиссарами отрядов, входивших в соединение Бегмы,
смотр минноподрывного имущества, проверка работы инструкторов и
подготовленных минеров.
В район аэродрома Строкач решил возвращаться ночью. Усталые, ехали
неторопливо. Вдруг захрустели в стороне ветки: кто-то уходил от дороги,
ломясь сквозь чащобу. Молоденький офицер связи подъехал поближе, нервно
кашлянул:
-- В такой темени, товарищ генерал, знаете, даже плохонькая засада,
две-три автоматные очереди...
-- Ну, какая там засада! -- мягко прервал Строкач. -- Это мы зверя
потревожили, вот и пошел трещать валежником. Какая может быть в партизанском
краю засада.
И ласково, успокаивающе похлопал по шее стригущую ушами лошадь.
Через несколько дней по приказу Строкача я покинул партизанский край,
чтобы вернуться к московским делам и заботам. Дождаться выхода в рейд всех
соединений и отрядов не довелось. Но улетел я успокоенный и полный надежд:
люди получили около тридцати тонн тола, более пяти тысяч мин новой
конструкции, достаточное количество запалов, взрывателей, замыкателей,
бикфордова и детонирующего шнура, в каждом соединении имелись уже не
десятки, а сотни хорошо подготовленных минеров.
Можно было начинать!
Партизанские удары по врагу
Над Тверским бульваром, над Бренными и Гнездниковскими плавал густой
дух цветущих лип. Сводки Совинформбюро говорили о боях местного значения, о
поисках разведчиков и артиллерийских дуэлях. Чувствовалось: жестокие
сражения не за горами...
Собираясь по утрам в кабинете Строкача, старшие офицеры штаба с
надеждой глядели на начальника связи подполковника Е. М. Косовского. Он
отмалчивался. Отряды и соединения по-прежнему еще только выдвигались в
назначенные для их действий районы.
Первым доложил о выполнении приказа А. Ф. Федоров. Это произошло 29
июня. Четверо суток спустя Алексей Федорович радировал, что план
диверсионной работы для каждого из пяти отрядов соединения разработан, и они
направлены к местам будущих диверсий.
Мы знали; на каждом участке железной дороги,. оседланной тем или иным
отрядом, минеры Федорова установят более 30 мин замедленного действия
новейшей конструкции (МЗД-5) с разными сроками замедления. Все
неизвлекаемые. Для охраны этих сложных мин будут поставлены другие,
взрывающиеся при первом прикосновении щупа вражеского сапера. А для
маскировки МЗД-5 партизаны станут подрывать отдельные эшелоны минами
мгновенного действия.
Сможет противник противопоставить что-либо такой системе? Удастся ему
использовать дороги Ко-вельского железного узла? Ответ могло дать только
время.
Через двое суток, 5 июля, началась Курская битва. Вечернее сообщение
Совинформбюро слушали в кабинете Строкача. Зашла речь о том, что, сумей бы
мы обеспечить партизан минами и взрывчаткой хотя бы в мае, враг наверняка не
успел бы осуществить все необходимые перевозки, вынужден был бы оттягивать
сроки наступления, и это создало бы для гитлеровцев роковые трудности.
Помнится, я даже пытался доказать, что парализовать все железные дороги
в тылу врага можно было еще в сорок втором году. Даже привел сделанные
наскоро расчеты, где указывал на громадные возможности мин.
-- Ваша приверженность минам известна, Илья Григорьевич, -- дружелюбно
охладил Строкач. -- Возможно, вы и правы. Но давайте будем реалистами.
Сейчас нужно думать не о том, что могло случиться, а о том, чтобы все
соединения и отряды, все подполье как можно скорее приступило к уничтожению
вражеских эшелонов.
И приказал Соколову подготовить текст радиограмм в соединения,
запаздывающие с выходом в
районы действий, потребовать ускорить движение, чтобы в ближайшие дни
начать диверсии на всех перечисленных в плане железных дорогах.
Прошло еще два дня. В ночь на 8 июля А. Ф. Федоров сообщил о взрыве
первой МЗД-5. Она сработала днем 7 июля на перегоне Повурск -- Маневичи. Под
откос пошел вражеский состав с танками и боеприпасами.
Тогда же начали поступать радиограммы от Ковпака, Наумова, Малика,
Мельника, И. Ф. Федорова и других командиров соединений о продолжении
рейдов, о выходе в назначенные районы, об установлении связи с местными
партизанами, о начале минирования.
Как передать наше тогдашнее состояние? Грандиозное сражение в районе
Курского выступа продолжалось. Ценой колоссальных потерь противнику удалось
пусть медленно, но продвигаться вперед, и мы хорошо понимали, чего стоит
задерживать врага. На Центральном и Воронежском фронтах самоотверженно
сражались, погибали, истекали кровью от ран не сотни и тысячи, а сотни тысяч
советских воинов. Они стояли насмерть. Помочь! Как можно скорее помочь им! И
в глубоком тылу фашистских войск, сделавших ставку на Курскую битву,
начинается небывалая в истории мировых войн партизанская операция по
массовому выводу из строя крупнейших железнодорожных узлов. Если удастся
осуществить ее, движение по железным дорогам на временно оккупированной
территории Украины прекратится, противник лишится сотен паровозов, его
сражающиеся армии не получат в нужном количестве ни людских пополнений, ни
боевой техники, ни боеприпасов, ни продовольствия.
И невольно завидуешь тем, кто сейчас за сотни километров от Москвы, от
нас, в урочный час незримым выходит на магистрали, точными, привычными
движениями вынимает грунт или балласт, сноровисто устанавливает грозные мины
и скрывается так же незаметно, как появился. Завидуешь, потому что успех
задуманной операции зависит сейчас в значительной степени от таких невидимок
-- рядовых минеров!..
В критические дни Курской битвы, когда в сводках Совинформбюро
танковыми траками громыхали названия Грезное, Прохоровка, Ржавец и Маслова
Пристань, ко мне в комнату зашел полковник Соколов:
-- Есть новость. Разговаривал с товарищами из Центрального штаба
партизанского движения. Они отдали приказ о начале "рельсовой войны".
Новость была из ряда вон выходящая! Значит, Центральный штаб
партизанского движения сумел запастись огромным количеством взрывчатки и
доставить ее партизанам, которыми руководил!
Я жадно расспрашивал Василия Федоровича о подробностях. Но ему было
известно лишь, что к рельсовой войне привлекаются партизаны Белоруссии,
партизаны Ленинградской, Смоленской и частично Орловской области.
Численность их -- почти сто тысяч человек, предстоящая операция делится на
три этапа. Каждый этап будет длиться от пятнадцати до тридцати суток. По
словам тех, с кем беседовал Соколов, уже в первые пятнадцать суток должны
быть разрушены практически все железнодорожные пути в тылу группы фашистских
армий "Центр".
Я поинтересовался, запланированы ли Центральным штабом подрывы
вражеских эшелонов с помощью мин.
-- Об этом речи не шло. Похоже, все брошено на подрыв рельсов. Хотят
ошеломить немца и воодушевить народ!
-- Пожелаем белорусским партизанам успеха, Василий Федорович!
-- Пожелаем!
Результаты летней 1943 года деятельности Украинских партизан
События на фронте, достигнув критической точки, развивались
стремительно. Брянский и Западный фронты 12 июля перешли в наступление,
прорвали глубокоэшелонированную оборону противника и двинулись к Орлу.
Гитлеровское командование вынуждено было бросить против наступающих войск
Брянского и Западного фронтов часть своих войск, действующих против
Центрального фронта. Немедленно
перешел в наступление Центральный фронт. И тогда враг начал отвод к
Белгороду даже те армии, что еще двое суток назад с бешенством рвались к
Курску.
Гитлеровская операция "Цитадель" потерпела полный крах!
В те незабываемые дни ЦК КП(б)У принял постановление "О состоянии и
дальнейшем развертывании партизанской борьбы на Украине".
Постановление вновь и со всей категоричностью указало, что важнейшей
задачей украинских партизан является срыв железнодорожных перевозок врага
путем крушений его эшелонов с войсками, техникой, горюче-смазочными
материалами, боеприпасами и продовольствием.
Постановление передали по радио во все отряды и соединения, всем
подпольщикам Украины, имевшим рации.
А украинская земля уже в те дни буквально взрывалась под ногами
захватчиков, под гусеницами их танков, под колесами их поездов! Начиная с
десятого -- одиннадцатого июля радиограммы об уничтоженных эшелонах и
взорванных мостах радиостанция Украинского штаба партизанского движения
стала получать ежедневно. В июле чаще всего они приходили от Алексея
Федоровича Федорова. С 7 июля по 1 августа на минах замедленного действия,
установленных федоровцами вокруг Ковеля, подорвались 65 вражеских эшелонов.
Такое количество соединение смогло в прошлом подорвать лишь за шестнадцать
месяцев, почти за полтора года! Но и этим не кончилось. С 1 по 10 августа
под откос полетели еще 58 фашистских эшелонов, рискнувших двинуться по
линиям Ковель-ского железнодорожного узла!
Удара такой силы враг не ожидал. Бессильный предотвратить взрывы на
участках Ковель -- Сарны и Ковель -- Брест, он попытался продвигать составы
по линии Брест -- Пинск. Федоров, предваряя попытку гитлеровцев, направил на
дорогу Брест -- Пинск группу минеров. С помощью белорусских партизан,
базировавшихся в зоне Днепре-Бугского канала, минеры Федорова заложили 40
МЗД-5. Взрывы этих мин заставили противника бросить на охрану дороги целую
дивизию, сформированную из предателей Советской Родины. Отщепенцы
вырыли по обе стороны желез-[; ]
нодорожного полотна окопы, засели в них, установили круглосуточное
патрулирование пути, но окопы и патрули не способны обезвредить мины
замедленного действия, взрывы продолжались. Взбешенные гитлеровцы
заподозрили своих пособников в содействии партизанам, дивизию
расформировали, загнали предателей в концентрационные лагеря, прислали им на
смену эсэсовский батальон. Но никакой батальон из-за своей малочисленности
обеспечить постоянную и надежную охрану значительного участка пути не
способен. Партизаны получили хорошую возможность установить новые мины, а
Алексей Федорович Федоров -- возможность доложить 14 августа нашему штабу о
том, что "железные дороги Ковель -- Сарны, Ковель -- Брест, Кобрин -- Пинск
полностью парализованы".
Значение действий соединения А. Ф. Федорова в июле -- августе 1943 года
для срыва вражеских перевозок и дальнейшего хода войны на коммуникациях
врага было оценено сразу же.
По поручению Т. Д. Строкача я написал Алексею Федоровичу:
"Ваши июльские и августовские успехи открыли новую веху в деле
воздействия на железнодорожные коммуникации врага. Ваше соединение первый
раз за все время мировой истории нанесло такие мощные удары по сильно
охраняемым коммуникациям врага. Достаточно привести хотя бы такие факты, что
одним Вашим соединением в августе пущено под откос поездов больше, чем всеми
партизанскими отрядами Украины в течение мая и июня месяцев. В разгроме
врага и его изгнания с Левобережья Украины, безусловно, одним из крупных
факторов является фактическое закрытие Вами таких важных магистралей, как
Брест -- Ровно, Брест -- Пинск и Ковель -- Сарны... В ближайшее время мы
будем иметь возможность доказать, что в действительности Ваши успехи были
больше, чем Вы доносили в своих докладах. Уже теперь из показаний пленных
ясно, что для переброски войск из Гамбурга в Харьков (противнику)
приходилось пользоваться румынской дорогой, т. е. удлинять путь еще на
тысячу километров".
Учитывая опыт А. Ф. Федорова, начальник Украинского штаба партизанского
движения потребовал, чтобы во всех крупных соединениях за отрядами закрепили
определенные участки железных дорог для минирования минами замедленного
действия. В частности А. Н. Сабурову было приказано закрепить за отрядами
участки Сарны -- Лунинец, Сарны -- Коро-стень, Коростень -- Житомир и Овруч
-- Коростень. Результат сказался быстро.
Если в июле диверсионные группы соединений Сабурова и Маликова
совершали лишь эпизодические диверсии на участках Сарны -- Коростень --
Новгород-Волынский, то в августе только на участке Сарны --Коростень они
уничтожили сорок один эшелон врага. Важнейшая для противника дорога Ковель
-- Сарны --Коростень, находящаяся к тому же под непрерывным воздействием
отрядов А. Ф. Федорова, также была выведена из строя.
Затем настал черед магистралей, проходящих южнее. В июле и августе
партизаны пустили там под откос двести вражеских эшелонов. Отличился, в
частности, Платон Воронько, взорвавший мост через реку Гнездечна.
В то время мы не знали, конечно, что уже 26 августа командующий
войсками оперативного тылового района группы армий "Юг" докладывал в Берлин,
что "постоянно растущее количество диверсий, совершаемых на железнодорожных
магистралях, приводит к чрезвычайному положению всей транспортной обстановки
и катастрофическому положению со снабжением войск". Но мы догадывались, что
дело обстоит именно так. И настроение у работников штаба было приподнятое.
Вечером 5 августа темное столичное небо расцвело радужным фейерверком.
От залпов орудий вздрагивала земля и звенели стекла. Москва салютовала
войскам, освободившим Орел и Белгород. Это был первый за войну салют. Второй
прогремел-просиял 23 августа. Выйдя на центральную аллею Тверского бульвара,
смешавшись с жителями окрестных домов, мы ощущали, как сотрясают землю
орудийные залпы, смотрели, как рассыпаются над липами и зданиями алые,
зеленые, фиолетовые, оранжевые огни, славя освободителей Харькова.
Фейерверк расталкивал тени деревьев и строений, высветлял запрокинутые
ввысь лица: детские, худенькие и восторженные, немолодые, со слезами радости
и горя.
Партизанским соединениям тогда не салютовали. Но мы считали, что салют
гремит и в их честь.
В разгар боевых действий украинских партизан на коммуникациях
противника, в последних числах августа сорок третьего года, Строкач сообщил,
что принято решение о переезде в Харьков правительства Украины и
передислокации туда Украинского штаба
партизанского движения.
-- Поскольку вы руководили минированием объектов в Харькове, вам
первому и отправляться туда, -- сказал мне Строкач. -- Организуйте поиски
мин противника в зданиях, где можно будет разместить правительственные
учреждения, и заодно позаботьтесь о помещении для нас.
Сформированная за считанные дни оперативная группа УШПД выехала в
Харьков 3 сентября. Ехали на пяти грузовиках. В мое распоряжение Строкач
выделил пикап.
Первые следы ожесточенных сражений появились вблизи Орла. Орел
пострадал сильно. Иные уголки города нельзя было узнать. Сделали короткую
остановку, чтобы покормить людей, заправить горючим и залить воду в
радиаторы. Я воспользовался случаем, принялся расспрашивать местных жителей
о том, как жилось в Орле оккупантам. Люди говорили, что вскоре после захвата
города фашистские офицеры, расположившиеся в гостинице "Коммуналь", взлетели
на воздух от взрыва какой-то большой мины. Рассказывали, склады и гаражи
оккупантов постоянно горели, эшелоны подрывались, патрули погибали от
выстрелов неизвестных лиц, на стенах то и дело появлялись
листовки, рассказывающие о положении на фронтах, призывавшие уничтожать
захватчиков и предателей. По почерку диверсантов я узнал "орловских
пожарников" -- подпольщиков и партизан, подготовленных в здешней "школе
пожарников" летом и осенью сорок первого года.
За Орлом открылись поля сражений на Курской дуге. Мы проезжали их к
вечеру. Всюду, насколько хватал глаз, залитые, как кровью, багровым светом
заката, среди зигзагов траншей, воронок, провалившихся блиндажей -- навсегда
застывшие "тигры", "пантеры" и "фердинанды" вперемешку с родными нашими
тридцатьчетверками...
На следующий день прибыли в Харьков.
Результаты взрывов радиомин
Еще в Москве я думал о том, что ждет меня в городе. И чем ближе
подъезжали, тем сильнее становилось волнение. Переживания, связанные с
минированием Харькова и его окрестностей, все прежние, давно, казалось бы,
забытые тревоги ожили, овладели всем существом...
Силуэт города изменился: на фоне заката я не увидел многих фабричных
труб. Первые разрушенные постройки уже появились в предместье. Разрушенные
дома, напрочь выгоревшие коробки зданий попадались и в городе. На улицах
зияли воронки. Фонарные столбы и столбы трамвайных линий кое-где валялись на
земле, опутанные оборванными проводами. Разбитые тротуары, витрины без
стекол, растоптанные скверы, сломанные или обгоревшие деревья -- все
говорило, что бои Здесь шли совсем недавно. И все же многие здания стояли
невредимыми. Это свидетельствовало о стремительном отходе врага, об отходе,
на который он не рассчитывал.
Наутро я поехал в Харьковский горком, чтобы представиться, сообщить об
имеющемся задании и получить помощь партийных и советских органов. Однако по
пути завернул на улицу Дзержинского. Хотелось своими глазами увидеть, что
стало с особняком, числившимся под номером 17.
Улица Дзержинского пострадала не сильно. Лишь на месте памятного по
сорок первому году особняка зияла огромная продолговатая, наполненная водой
яма. Вокруг ямы -- бело-розовые выступы фундамента, нагромождения кирпичных
глыб, сплющенная глыбами легковая машина, обугленные, расплющенные стволы
умерших каштанов.
В соседнем доме (на эмалированной жестяной табличке сохранился номер
15) я нашел свидетельниц случившегося в ночь на 14 ноября сорок первого
года. Это были мать и дочь -- Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна
Беренда. Они рассказали, что после Октябрьских праздников в доме 17
поселился фашистский генерал, вроде самый большой вражеский начальник. А
неделю спустя Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна проснулись от ужасного
толчка и грома. За окном горело, стучало, словно с неба камни падали, из
рухнувшего поставца раскатилась, разлетелась на куски и осколки посуда.
Женщины выскочили во двор. Особняк словно сквозь землю провалился. Над тем
местом, где он стоял, и над садом, в слабом свете начинавшегося пожара,
висела туча пыли. Пахло гарью и кислым. На досках забора и на соседской
крыше что-то темнело. Потом уже увидели: на соседскую крышу закинуло остатки
рояля, а на забор клочья обмундирования... Взвыла сирена, примчались
фашистские мотоциклисты, прикатили грузовики с солдатней, гитлеровцы оцепили
бывший особняк, бросились тушить пожар. Потушить-то они потушили, но никого
из своих, которые в особняке находились, видно, не нашли, хотя рылись в
обломках дня два...
Это были первые сведения о последствиях взрыва. установленной в доме No
17 радиомины.
С улицы Дзержинского я добрался до горкома, обо всем там договорился и