Страница:
и осеняя себя крестным знамением.
Мы закрыли за собой дверь, чтобы не привлекать ничьего внимания, когда
зажжем свои электрические лампочки. Профессор осторожно попробовал замок,
чтобы узнать, сможем ли мы отпереть его без затруднения, если будем
торопиться к выходу. После этого все мы зажгли свои лампочки и принялись за
поиски. Я никак не мог отделаться от ощущения, что с нами находился кто-- то
еще. Вероятно, это было следствием воспоминания, неотвязно жившего в моей
душе, о жуткой обстановке, в которой произошли все эти ужасы в
Трансильвании. Мне показалось, что и остальные испытывали те же чувства,
поскольку я заметил, что при каждом звуке, каждой новой тени, каждом шорохе
они то и дело оглядывались.
Все окружающее было покрыто густым слоем пыли. Пол казался покрытым ею
на несколько вершков, за исключением тех мест, где видны были свежие следы с
отпечатками гвоздей с широкими шляпками, как я мог различить, освещая
затвердевшую пыль своей лампочкой. Стены были также покрыты слоем пыли, а
по углам висела масса паутины. В зале на столе лежала большая связка ключей
с пожелтевшими от времени ярлыками на каждом из них. По-- видимому, ими
несколько раз пользовались, потому что на пыльном покрывале стола было
несколько одинаковых следов, подобных тому, какой образовался после того,
как их поднял профессор. Он повернулся ко мне и сказал:
-- Ты знаком с этим местом, Джонатан? Ты снимал с него план, и тебе
оно, во всяком случае, более знакомо, чем мне. Где дорога к часовне?
Я имел смутное представление, где находится часовня, хотя в прошлое
свое посещение так и не смог добраться до нее. В конце концов, после
нескольких неверных поворотов, я нашел дорогу и очутился против низкой,
сводчатой, дубовой двери, обитой железными полосами.
-- Вот это где, -- сказал профессор, осветив своей лампой маленький
план дома, скопированный из книг моей собственной корреспонденции,
относящейся к найму дома. С небольшим затруднением мы отыскали в связке
нужный нам ключ и отперли дверь. Мы готовились к чему-- то неприятному,
потому что в то время, когда мы открывали дверь, сквозь щели крался слабый
отвратительный запах, но никто из нас не ожидал той вони, которая ударила
нам в нос. Никто из нас, кроме меня, не встречал раньше графа, а когда его
видел я, он либо находился в своих комнатах, но в стадии поста, либо, если
был упитан свежей кровью -- находился в разрушенном здании на открытом
воздухе; здесь же помещение было небольшое и закрытое, кроме того, в нем
десятки лет никто не жил, из-- за чего воздух сделался затхлым и зловонным;
в нем носился землистый запах каких-- то гниющих миазмов, вызывавший
тошноту.
При обычных условиях такое зловоние заставило бы нас бросить это
предприятие; но данный случай был не из обыкновенных, а высокая и ужасная
цель, к которой мы стремились, вливала в нас силу, бывшую сильнее просто
физических неприятностей. После невольного содрогания, охватившего нас при
первом приступе омерзения, мы все как один принялись за работу, словно это
отвратительное место было садом, наполненным розами. Мы произвели подробный
осмотр местности, перед началом которого профессор сказал:
-- Нам предстоит, во-- первых, проверить, сколько осталось ящиков;
затем мы должны исследовать каждую дыру, каждую щель, каждый угол, и
посмотреть, не можем ли мы найти какого-- нибудь ключа к тому, что произошло
с остальными ящиками.
Достаточно было одного взгляда, чтобы узнать сколько их осталось,
потому что ящики с землей были громадного размера и не могли остаться
незамеченными.
Из пятидесяти осталось всего двадцать девять!
Я испытал мгновение ужаса, ибо, заметив, что лорд Годалминг внезапно
повернулся и посмотрел вдоль темнеющего прохода, я также взглянул туда -- и
на минуту у меня замерло сердце. Мне показалось, что я вижу силуэт графа,
вырисовывающийся в тени; я отчетливо увидел лукавое, мертвенно-- бледное
горбоносое лицо с красными глазами, красными губами. Это продолжалось всего
одно мгновение, потому что, когда лорд Годалминг сказал:
-- Мне показалось, что я видел чье-- то лицо, но это только игра теней,
-- и возобновил свои расследования, я направил свет моей лампочки в
указанном направлении и пошел в проход. Я не нашел ничьих следов; а так как
там не встретилось ни углов, ни дверей, ни малейшей скважины, а лишь одни
капитальные стены, то, следовательно, ему некуда было и скрыться. Я решил,
что страх сыграл на руку воображению, и ничего не сказал своим спутникам.
Несколько минут спустя я увидел, как Моррис попятился внезапно от
угла, который исследовал. Мы все инстинктивно повернули головы в его
сторону, поскольку нервы у всех были напряжены, и увидели массу
фосфоресцирующих точек, мерцавших, как звезды. Все мы невольно попятились,
увидев, что угол буквально наводнился крысами.
Минуту или две мы стояли без движения, но лорд Годалминг, который, по--
видимому, приготовился к такой встрече, подошел к огромной, обитой железом
двери, наружную сторону которой доктор Сьюард описал в своем дневнике,
повернул ключ в замке, вынул огромные засовы и растворил ее настежь. Затем,
вынув из кармана маленький серебряный свисток, резко и пронзительно
свистнул. Ему ответил лай собак из-- за дома доктора Сьюарда, и
приблизительно через минуту из-- за угла примчались три фокстерьера. Мы
бессознательно подвинулись к двери; я случайно заметил, что в этом месте
пыль была сильно сбита: по-- видимому, недостающие ящики проносились этим
путем. Но даже за эту минуту количество крыс возросло. Собаки бросились к
нам, но на пороге дома вдруг остановились, зарычали, затем одновременно
задрав носы, начали выть самым зловещим образом.
Лорд Годалминг взял одну из собак, внес внутрь и опустил на пол. Лишь
только ее ноги коснулись земли, к ней вернулась природная храбрость, и она
кинулась на своих естественных врагов. Они обратились в такое бегство, что
прежде чем она успела загрызть одну, другим собакам, которых пришлось
внести таким же образом, почти не осталось добычи. Крысы исчезли так же
быстро, как и появились.
После их исчезновения мы почувствовали облегчение, точно избавились от
чьего-- то дьявольского присутствия. К нам вернулось наше бодрое
настроение. Было ли оно вызвано освежением мертвенной атмосферы благодаря
открытой двери часовни, или облегчением, которое мы почувствовали,
очутившись на свежем воздухе, -- не знаю; но тень ужаса, казалось,
соскользнула с нас, как одежда, и самая цель нашего прихода потеряла
отчасти свое ужасное значение, хотя мы ни на йоту не поколебались в нашем
решении. Закрыв наружную дверь, заперев ее, задвинув засовы и захватив с
собой собак, мы возобновили поиски в доме. Мы ничего не нашли, кроме
громадного количества пыли, все в нем осталось нетронутым, даже следы моих
ног со времени моего первого посещения. Ни разу собаки не проявили признаков
какой-- либо боязни, и даже когда мы вернулись к часовне, они прыгали
вокруг нас, точно только что охотились на кроликов в лесу.
На востоке уже алела заря, когда мы вышли из подъезда. Доктор Ван
Хелзинк вынул из связки ключ от входной двери и, заперев ее нормальным
путем, положил ключ себе в карман.
-- До сих пор, -- сказал он, -- наша ночь была очень удачна. Мы
избежали всякого вреда, чего я очень боялся, и в то же время мы узнали,
сколько ящиков недостает. Больше всего я рад тому, что этот наш первый -- и
может быть труднейший и опаснейший -- шаг совершился без участия нашей
прелестнейшей мадам Мины, без омрачения ее сна или бодрствования образами,
звуками и запахами и тому подобными ужасами, которые она могла бы никогда не
забыть. Мы имели возможность сказать "шах" в той шахматной игре, которую мы
ведем для спасения человеческих душ, а теперь пойдем домой. Заря
приближается, у нас же есть основание быть довольными своей работой первой
ночью.
Когда мы вернулись, все было тихо.
Я на цыпочках вошел в нашу комнату и нашел Мину спящей и дышащей так
тихо, что мне пришлось нагнуться к ней, чтобы услышать ее дыхание. Она
выглядит бледнее обыкновенного. Надеюсь, что ей не повредило сегодняшнее
собрание. Я действительно очень признателен профессору за то, что он
исключил ее из сферы нашей будущей работы и даже наших совещаний. Некоторые
вещи встревожили бы ее слух; и в то же время скрывать их от нее было бы
хуже, чем рассказывать, если бы она заподозрила, что от нее что-- то
скрывают. С этих пор наша работа должна быть для нее запретной книгой, по
крайней мере до того времени, пока мы не сможем сказать ей, что все кончено
и что земля освободилась от чудовища подземного мира.
1 октября. Позже.
Вполне естественно, что мы проспали, потому что вчерашний день был
сплошь занят работой, а ночь не принесла нам покоя. Даже на Мине, должно
быть, сказалось истощение вчерашнего дня, потому что хотя я сам проспал
чуть не до полудня, тем не менее я проснулся раньше ее, и будил ее два или
три раза, пока она наконец не проснулась. Она спала так крепко, что,
проснувшись, в продолжение нескольких секунд не узнавала меня и смотрела на
меня с невыразимым ужасом, как бывает после кошмара. Она немного жаловалась
на усталость, и я оставил ее отдыхать.
1 октября.
Выло около полудня, когда профессор разбудил меня; он был веселее и
радостнее обыкновенного; по-- видимому, результаты работы прошлой ночью
прояснили для него кое-- какие вопросы и сняли с души какую-- то тяжесть.
Коснувшись происшествий сегодняшней ночи, он вдруг сказал:
-- Твой больной очень меня интересует. Можно ли мне посетить его с
тобой сегодня утром? Но если ты очень занят и ничего не имеешь против, я
могу пойти один. Для меня новость -- сумасшедший, разговаривающий как
философ и рассуждающий так здраво.
У меня была спешная работа; я сказал ему, что буду рад, если он пойдет
один, так что в этом случае ему не придется меня дожидаться; затем я позвал
служителя и дал ему необходимые разъяснения.
Я продолжал свою работу и скоро ее окончил. По-- видимому, время в
самом деле прошло очень быстро, так как Ван Хелзинк уже успел вернуться.
-- Я не помешаю? -- вежливо спросил он, стоя у двери.
-- Нисколько, -- ответил я. -- Войди. Моя работа кончена, и я свободен.
Теперь я могу пойти с тобой, если хочешь.
-- Это лишнее: я видел его!
-- Ну?
-- Боюсь, что он не очень высокого мнения обо мне. Наше свидание было
коротко; когда я вошел в комнату, он сидел на стуле, опираясь локтями на
колени, и лицо его выражало мрачное неудовольствие. Я обратился к нему как
можно веселее и, насколько мог, почтительнее. Он не ответил ничего. "Разве
вы не узнаете меня?" -- спросил я. Ответ его был малоуспокоителен: "Я знаю
вас слишком хорошо: вы старый дурак, Ван Хелзинк. Я хотел бы, чтобы вы
убрались вместе с вашими идиотскими теориями куда-- нибудь в другое место.
Да будут прокляты все толстокожие голландцы". Больше он не сказал ни слова,
а сидел с невозмутимой мрачностью и таким равнодушием ко мне, как будто меня
совсем не было в комнате. Так на этот раз я потерял случай поучиться чему--
нибудь у этого мудрого безумца; поэтому я решил пойти и, если можно,
развеселиться в приятной беседе с нашей прелестной мадам Миной. Меня
бесконечно радует, что она не будет больше волноваться из-- за этих ужасов.
Хотя нам и будет сильно недоставать ее общества, но так лучше.
1 октября.
Мне странно сегодня находиться в потемках после стольких лет полного
доверия Джонатана, видеть, как он умышленно избегает разговоров на известные
темы, особенно на самые интересные для меня. После вчерашнего утомительного
дня я долго спала, и хотя Джонатан тоже проспал, все же он встал раньше
меня. Перед тем как уйти, он говорил со мной так нежно и ласково как
никогда, но ни разу не проронил ни слова о том, что произошло с ними во
время посещения графского дома. А между тем он должен был знать, как ужасно
я волновалась. Милый, бедный мальчикВероятно, это расстроило его еще
больше, чем меня. Все они сошлись на том, что мне лучше быть подальше от
этой работы, и я согласилась с ними. Но каково знать, что они что-- то от
меня скрывают!
Но делать нечего -- когда-- нибудь Джонатан все мне расскажет; а я для
того, чтобы он не подумал, что я что-- то от него скрываю, буду по--
прежнему вести свой дневник. Если он усомнится в моем доверии, я покажу ему
дневник, в котором записана каждая мысль моего сердца, для того, чтобы его
дорогие глаза прочитали их. Сегодня я чувствую себя страшно грустной, и у
меня упадок духа. Вероятно, это реакция после ужасного волнения.
Прошлой ночью я пошла спать, когда все ушли, просто потому, что они мне
так велели. Спать не хотелось, и я сгорала от нетерпения узнать, как у них
дела. Я продолжала думать обо всем, что произошло со времени нашей встречи
с Джонатаном в Лондоне, и все это представляется ужасной трагедией рока,
ведущего нас неумолимо к какому-- то концу. Если бы я не приехала в Уайтби,
милая бедная Люси была бы теперь с нами. У нее не было никакого желания идти
на кладбище, пока не приехала я; если бы она не пошла туда со мной днем, ее
бы не влекло туда сонную; а если бы она не попала туда ночью во сне,
чудовище не смогло бы ей повредить. О, зачем я поехала в Уайтби!
Не помню хорошо, как я заснула прошлой ночью. Помню только, что
внезапно услышала лай собак и множество странных звуков, точно в комнате
мистера Рэнфилда, которая находится где-- то под моей, кто-- то шумно
заиграл гаммы. Затем кругом наступило полнейшее молчание, молчание до того
глубокое, что оно меня поразило: я встала и выглянула в окно. Все было темно
и безмолвно, черные тени, отбрасываемые деревьями, озаренными лунным
светом, казались наполненными собственной молчаливой тайной. Все казалось
неподвижным, мрачным и застывшим, так что тонкая полоска белого тумана,
которая медленно ползла по траве к дому, казалась единственной живой точкой
в природе. Я думаю, что отвлечься от грустных мыслей было полезно, потому
что, когда я вернулась в постель, то почувствовала, как мной овладела
сонливость.
Я лежала некоторое время спокойно, но никак не могла заснуть, поэтому я
опять встала и снова выглянула в окно. Туман расстилался теперь около
самого дома, так что я могла видеть, как он лежал у самых стен, точно
подкрадывался к окнам. Несчастный Рэнфилд шумел в своей комнате больше
прежнего, и хотя я не могла различить ни одного слова в его разговоре, но в
звуках голоса как-- то улавливала странную угрозу. Затем я услышала шум
борьбы и поняла, что с ним борются служители. Я так испугалась, что
бросилась на кровать, натянула на голову одеяло и заткнула пальцами уши.
Тогда мне нисколько не хотелось спать -- так, по крайней мере, я думала --
но должно быть, я немедленно заснула, потому что не помню ничего, кроме
снов, до самого утра, когда меня разбудил Джонатан. Мне пришлось сделать
некоторое усилие, и прошло какое-- то время, пока я сообразила, где я, и что
надо мной наклонился Джонатан. Мне приснился очень страшный сон. Странно,
что в нем необычайным образом отразилось то, о чем я думала в последнее
время.
Мне казалось, что я сплю и жду Джонатана. Я боялась за него, но была
бессильна действовать, так как мои ноги, руки и мозг страшно отяжелели.
Итак, я спала неспокойно и думала. Затем мне стало казаться, что воздух стал
тяжелый, сырой и холодный. Я откинула с лица одеяло и к своему удивлению
увидела, что вокруг меня все тускло. Газовый рожок, который я оставила
гореть для Джонатана, слегка его завернув, казался крошечной красной искрой
в сплошном тумане, который, по-- видимому, сделался гуще и пробрался в
комнату. Тогда мне пришло в голову, что я не закрыла окно перед тем, как
лечь спать. Я хотела подойти к нему, чтобы удостовериться в этом, но
какой-- то свинцовый летаргический сон, казалось, сковал мои члены и волю. Я
закрыла глаза, но могла видеть сквозь веки. (Удивительно, какие шутки играют
над нами сны и как мы можем фантазировать в соответствии с ними.) Туман
становился все гуще и гуще, и я могла теперь видеть, как он проникает в
комнату, потому что видела его в форме дыма или клубов пара, проникавших не
через окно, а через замочную скважину. Туман стал еще гуще и
сконцентрировался в виде облачного столба, сквозь вершину которого я могла
разглядеть свет газового рожка, горевшего как красный глаз. В голове все
начало кружиться, а облачная колонна тоже кружилась по комнате. Но вдруг у
меня на глазах пламя рожка раздвоилось и засверкало, как мне показалось
сквозь туман, двумя красными глазами, подобно тому, как рассказывала Люси в
одну из наших совместных прогулок, когда заходящая заря осветила окна
церкви Св. Марии на утесе. Вдруг я с ужасом сообразила, что Джонатан точно
так же видел этих ужасных женщин, превращавшихся из кружащегося в лунном
свете тумана в реальные создания, и должно быть, во сне мне сделалось
дурно, потому что все превратилось в беспросветный туман. Последним
проблеском сознания было фантастическое видение багрово-- белого лица,
склонявшегося из тумана. Надо быть осторожной с подобными снами, потому что
они могут повредить рассудку, если будут повторяться слишком часто. Я бы
могла попросить доктора Ван Хелзинка или Сьюарда прописать мне что-- нибудь
от бессонницы, но боюсь напугать их, так как в настоящее время они и так
немало волнуются из-- за меня. Постараюсь сегодня выспаться как следует.
Если это не удастся, я попрошу дать мне дозу хлорала; он не может повредить,
если не злоупотреблять им, но даст хороший ночной сон. Прошлая ночь утомила
меня сильнее, чем если бы я вовсе не спала.
2 октября, 10 часов.
Прошлую ночь я спала, но без снов. Я, должно быть, спала крепко, так
как даже не проснулась, когда вернулся Джонатан; но сон не освежил меня,
потому что сегодня я чувствую страшную слабость и упадок духа. Весь
вчерашний день я провела, пытаясь читать, или лежала и дремала. Днем мистер
Рэнфилд попросил позволения меня видеть. Бедный человек -- он был очень
кроток, а когда я уходила, поцеловал мне руку и призвал на меня Божье
благословение. Меня это как-- то сильно тронуло; я плачу, когда вспоминаю о
нем. Новая слабость; Джонатан страшно огорчился бы, если бы узнал, что я
плакала. Я сделала все, что могла, чтобы подбодрить их, и вероятно, мое
усилие принесло мне пользу, потому что я забыла о своей усталости. После
обеда они отослали меня спать, а сами пошли вес вместе, как сказали,
покурить, но я знаю, что они хотели поделиться друг с другом своими
впечатлениями дня; я видела по манерам Джонатана, что он хотел сообщить им
что-- то важное. Мне совсем не хотелось спать, поэтому я попросила доктора
Сьюарда дать какое-- нибудь снотворное средство, так как я плохо спала
прошлую ночь. Он был настолько добр, что сам приготовил для меня снотворный
порошок и велел принять его, сказав, что он не повредит. Я приняла его и жду
сна, которого все нет. Надеюсь, что я не поступила неправильно: когда мною
начинает овладевать сон, мною овладевает и чувство страха; мне начинает
казаться, что я, возможно, делаю глупость, лишая себя возможности
проснуться: у меня все время такое чувство, точно это может мне
понадобиться... Но меня начинает клонить ко сну. Спокойной ночи!
1 октября. Вечером.
Я застал Томаса Спелинга у себя в Бетнал Грине, но к несчастью, он был
не в состоянии что-- нибудь вспомнить. Перспектива выпить со мною стакан
пива так его соблазнила, что он слишком рано принялся за желанный кутеж.
Все-- таки я узнал от его жены, что он был лишь помощником Смолетта, который
является ответственным лицом перед фирмой, так что я решил поехать в
Уолворф. Мистера Джозефа Смолетта я застал дома. Он очень скромный и умный
малый, тип хорошего, добросовестного рабочего, очень толкового при этом. Он
твердо помнил весь инцидент с ящиками и, вынув из какого-- то таинственного
места в брюках записную книжку со странными застежками, в которой оказались
иероглифические полустертые записи карандашом, сказал мне, куда были
доставлены ящики. Их было шесть, сказал он мне, на том возу, который он
принял в Карфаксе и сдал в дом номер 197 по Чиксэнд-- стрит, Мэйл-- энд--
Нью-- Таун, а кроме того, еще шесть штук, которые он сдал Джамайко Лэн,
Бермондси.
Я дал Смолетту полсоверена и спросил его, были ли взяты еще ящики из
Карфакса.
Он ответил:
-- Вы были так добры ко мне, что я расскажу вам все, что знаю.
Несколько дней тому назад я слышал, как некий Блоксмэн рассказывал, что он
со своим помощником сделали какое-- то темное дело в каком-- то старом доме
в Перфмоте. Такие дела не так часто встречаются, и возможно, что Сэм
Блоксмэн расскажет вам что-- нибудь интересное.
Я сказал, что если он достанет его адрес, то получит еще полсоверена.
Тут он наскоро проглотил свой чай и встал, сказав, что пойдет искать его
повсюду. У дверей он остановился и сказал:
-- Послушайте, начальник, вам нет никакого смысла оставаться тут. Найду
ли я Сэма, скоро или нет, сегодня во всяком случае он вам ничего не скажет.
Сэм удивительный человек, когда он пьян. Если вы мне дадите конверт с маркой
и напишете на нем свой адрес, я отыщу Сэма и напишу вам сегодня же вечером.
Но вам придется отправиться к нему с утра, так как Сэм встает очень рано и
немедленно уходит из дома, как бы он ни был пьян накануне.
Я написал адрес, наклеил марку и, отдав конверт Смолетту, отправился
домой. Как бы там ни было, а мы уже идем по следам. Я сегодня устал, и мне
хочется спать. Мина крепко спит, она что-- то слишком бледна, и у нее такой
вид, будто она плакала. Бедняжка, я убежден, что это неведение ее терзает, и
она наверное беспокоится за меня и за других. Но в данном случае мне легче
видеть ее разочарованной и беспокоящейся сейчас, нежели в будущем с
окончательно расстроенными нервами.
2 октября. Вечером.
Длинный, томительный, тревожный день. С первой же почтой я получил
адресованный мне конверт с вложением грязного лоскута бумаги, на котором
карандашом дрожащей рукой было написано:
"Сэм Блокемэн, Коркранс, 4, Поттер Корт, Бартэлстрит, Уолворф.
Спросить перевозчика".
Я получил письмо, когда еще лежал в постели, и встал, не будя Мину. Она
выглядела усталой, бледной и не совсем здоровой. Я решил не будить ее и,
вернувшись со своих новых поисков, отправить ее в Эксэтер. Мне кажется, что
дома, занимаясь своей повседневной работой, она будет лучше себя
чувствовать, чем здесь, среди нас, да еще в полном неведении относительно
того, что происходит. Я встретил доктора Сьюарда и сказал ему, куда ухожу,
обещав вскоре вернуться и рассказать ему и остальным, как только что--
нибудь разузнаю. Я поехал в Уолворф и с некоторыми затруднениями нашел
Поттер Корт и дом Коркранса. Когда я спросил человека, открывшего дверь, где
живет перевозчик, то за полсоверена узнал, что мистер Блоксмэн, выспавшись
после выпитого накануне в Коркоране пива, уже в пять часов утра отправился
на работу в Поплар. Он не знал точно, где находится это место, но насколько
он помнил, в каком-- то вновь открытом товарном складе; с этими жалкими
данными я отправился в Поплар. Было около двенадцати часов, когда я, ничего
не найдя, зашел в кафе, где обедали несколько рабочих. Один из них
утверждал, что на Кросс Энджэл стрит строят новый холодный амбар для нового
товарного склада. Я тотчас же принял это к сведению. Беседа со сторожем и
главным приказчиком -- я наградил их обоих звонкой монетой -- навела меня на
след Блоксмэна; я обещал уплатить ему его поденную плату, и он пошел к
своему начальнику спросить разрешения поговорить со мной. Он был довольно
видный малый, хотя немного грубый в разговоре и манерах. Когда я дал ему
задаток, обещав заплатить за сведения, он сказал мне, что дважды ездил из
Карфакса в какой-- то дом на Пикадилли и отвез туда девять больших ящиков
-- "невероятно тяжелых" -- на специально нанятой повозке. Я спросил о номере
дома на Пикадилли, на что он ответил:
-- Номер-- то, начальник, я забыл, но это всего в нескольких шагах от
большой, недавно выстроенной белой церкви или чего-- то в том же роде. Дом
старый и пыльный, хотя в сравнении с тем проклятым домом, откуда ящики
взяты, это царский дворец.
-- Как же вы попали в эти дома, раз они пустые?
-- В доме в Пэрфлитс меня встретил старый господин, он же помог мне
поднять ящики и поставить на телегу. Черт подери, это был самый здоровый
парень, которого я когда-- либо видел, а ведь такой старый, с седыми усами,
и такой тощий, что даже тени не отбрасывал.
Эти слова ужасно меня поразили.
-- Представьте, он поднял свой конец ящика с такой легкостью, точно
это был фунт чаю, между тем как я, задыхаясь и обливаясь потом, с трудом
поднял свой, а ведь я тоже не цыпленок.
-- Как же вы вошли в дом на Пикадилли? -- спросил я.
-- Там был он же. Он, должно быть, вышел и пришел туда раньше и сам
открыл мне дверь и помог внести ящики в переднюю.
-- Все девять? -- спросил я.
-- Да, на первой телеге их было пять, а на второй четыре. Это был
ужасно тяжелый труд, и я даже не помню, как попал домой.
-- Что же, вы оставили ящики в передней?
Мы закрыли за собой дверь, чтобы не привлекать ничьего внимания, когда
зажжем свои электрические лампочки. Профессор осторожно попробовал замок,
чтобы узнать, сможем ли мы отпереть его без затруднения, если будем
торопиться к выходу. После этого все мы зажгли свои лампочки и принялись за
поиски. Я никак не мог отделаться от ощущения, что с нами находился кто-- то
еще. Вероятно, это было следствием воспоминания, неотвязно жившего в моей
душе, о жуткой обстановке, в которой произошли все эти ужасы в
Трансильвании. Мне показалось, что и остальные испытывали те же чувства,
поскольку я заметил, что при каждом звуке, каждой новой тени, каждом шорохе
они то и дело оглядывались.
Все окружающее было покрыто густым слоем пыли. Пол казался покрытым ею
на несколько вершков, за исключением тех мест, где видны были свежие следы с
отпечатками гвоздей с широкими шляпками, как я мог различить, освещая
затвердевшую пыль своей лампочкой. Стены были также покрыты слоем пыли, а
по углам висела масса паутины. В зале на столе лежала большая связка ключей
с пожелтевшими от времени ярлыками на каждом из них. По-- видимому, ими
несколько раз пользовались, потому что на пыльном покрывале стола было
несколько одинаковых следов, подобных тому, какой образовался после того,
как их поднял профессор. Он повернулся ко мне и сказал:
-- Ты знаком с этим местом, Джонатан? Ты снимал с него план, и тебе
оно, во всяком случае, более знакомо, чем мне. Где дорога к часовне?
Я имел смутное представление, где находится часовня, хотя в прошлое
свое посещение так и не смог добраться до нее. В конце концов, после
нескольких неверных поворотов, я нашел дорогу и очутился против низкой,
сводчатой, дубовой двери, обитой железными полосами.
-- Вот это где, -- сказал профессор, осветив своей лампой маленький
план дома, скопированный из книг моей собственной корреспонденции,
относящейся к найму дома. С небольшим затруднением мы отыскали в связке
нужный нам ключ и отперли дверь. Мы готовились к чему-- то неприятному,
потому что в то время, когда мы открывали дверь, сквозь щели крался слабый
отвратительный запах, но никто из нас не ожидал той вони, которая ударила
нам в нос. Никто из нас, кроме меня, не встречал раньше графа, а когда его
видел я, он либо находился в своих комнатах, но в стадии поста, либо, если
был упитан свежей кровью -- находился в разрушенном здании на открытом
воздухе; здесь же помещение было небольшое и закрытое, кроме того, в нем
десятки лет никто не жил, из-- за чего воздух сделался затхлым и зловонным;
в нем носился землистый запах каких-- то гниющих миазмов, вызывавший
тошноту.
При обычных условиях такое зловоние заставило бы нас бросить это
предприятие; но данный случай был не из обыкновенных, а высокая и ужасная
цель, к которой мы стремились, вливала в нас силу, бывшую сильнее просто
физических неприятностей. После невольного содрогания, охватившего нас при
первом приступе омерзения, мы все как один принялись за работу, словно это
отвратительное место было садом, наполненным розами. Мы произвели подробный
осмотр местности, перед началом которого профессор сказал:
-- Нам предстоит, во-- первых, проверить, сколько осталось ящиков;
затем мы должны исследовать каждую дыру, каждую щель, каждый угол, и
посмотреть, не можем ли мы найти какого-- нибудь ключа к тому, что произошло
с остальными ящиками.
Достаточно было одного взгляда, чтобы узнать сколько их осталось,
потому что ящики с землей были громадного размера и не могли остаться
незамеченными.
Из пятидесяти осталось всего двадцать девять!
Я испытал мгновение ужаса, ибо, заметив, что лорд Годалминг внезапно
повернулся и посмотрел вдоль темнеющего прохода, я также взглянул туда -- и
на минуту у меня замерло сердце. Мне показалось, что я вижу силуэт графа,
вырисовывающийся в тени; я отчетливо увидел лукавое, мертвенно-- бледное
горбоносое лицо с красными глазами, красными губами. Это продолжалось всего
одно мгновение, потому что, когда лорд Годалминг сказал:
-- Мне показалось, что я видел чье-- то лицо, но это только игра теней,
-- и возобновил свои расследования, я направил свет моей лампочки в
указанном направлении и пошел в проход. Я не нашел ничьих следов; а так как
там не встретилось ни углов, ни дверей, ни малейшей скважины, а лишь одни
капитальные стены, то, следовательно, ему некуда было и скрыться. Я решил,
что страх сыграл на руку воображению, и ничего не сказал своим спутникам.
Несколько минут спустя я увидел, как Моррис попятился внезапно от
угла, который исследовал. Мы все инстинктивно повернули головы в его
сторону, поскольку нервы у всех были напряжены, и увидели массу
фосфоресцирующих точек, мерцавших, как звезды. Все мы невольно попятились,
увидев, что угол буквально наводнился крысами.
Минуту или две мы стояли без движения, но лорд Годалминг, который, по--
видимому, приготовился к такой встрече, подошел к огромной, обитой железом
двери, наружную сторону которой доктор Сьюард описал в своем дневнике,
повернул ключ в замке, вынул огромные засовы и растворил ее настежь. Затем,
вынув из кармана маленький серебряный свисток, резко и пронзительно
свистнул. Ему ответил лай собак из-- за дома доктора Сьюарда, и
приблизительно через минуту из-- за угла примчались три фокстерьера. Мы
бессознательно подвинулись к двери; я случайно заметил, что в этом месте
пыль была сильно сбита: по-- видимому, недостающие ящики проносились этим
путем. Но даже за эту минуту количество крыс возросло. Собаки бросились к
нам, но на пороге дома вдруг остановились, зарычали, затем одновременно
задрав носы, начали выть самым зловещим образом.
Лорд Годалминг взял одну из собак, внес внутрь и опустил на пол. Лишь
только ее ноги коснулись земли, к ней вернулась природная храбрость, и она
кинулась на своих естественных врагов. Они обратились в такое бегство, что
прежде чем она успела загрызть одну, другим собакам, которых пришлось
внести таким же образом, почти не осталось добычи. Крысы исчезли так же
быстро, как и появились.
После их исчезновения мы почувствовали облегчение, точно избавились от
чьего-- то дьявольского присутствия. К нам вернулось наше бодрое
настроение. Было ли оно вызвано освежением мертвенной атмосферы благодаря
открытой двери часовни, или облегчением, которое мы почувствовали,
очутившись на свежем воздухе, -- не знаю; но тень ужаса, казалось,
соскользнула с нас, как одежда, и самая цель нашего прихода потеряла
отчасти свое ужасное значение, хотя мы ни на йоту не поколебались в нашем
решении. Закрыв наружную дверь, заперев ее, задвинув засовы и захватив с
собой собак, мы возобновили поиски в доме. Мы ничего не нашли, кроме
громадного количества пыли, все в нем осталось нетронутым, даже следы моих
ног со времени моего первого посещения. Ни разу собаки не проявили признаков
какой-- либо боязни, и даже когда мы вернулись к часовне, они прыгали
вокруг нас, точно только что охотились на кроликов в лесу.
На востоке уже алела заря, когда мы вышли из подъезда. Доктор Ван
Хелзинк вынул из связки ключ от входной двери и, заперев ее нормальным
путем, положил ключ себе в карман.
-- До сих пор, -- сказал он, -- наша ночь была очень удачна. Мы
избежали всякого вреда, чего я очень боялся, и в то же время мы узнали,
сколько ящиков недостает. Больше всего я рад тому, что этот наш первый -- и
может быть труднейший и опаснейший -- шаг совершился без участия нашей
прелестнейшей мадам Мины, без омрачения ее сна или бодрствования образами,
звуками и запахами и тому подобными ужасами, которые она могла бы никогда не
забыть. Мы имели возможность сказать "шах" в той шахматной игре, которую мы
ведем для спасения человеческих душ, а теперь пойдем домой. Заря
приближается, у нас же есть основание быть довольными своей работой первой
ночью.
Когда мы вернулись, все было тихо.
Я на цыпочках вошел в нашу комнату и нашел Мину спящей и дышащей так
тихо, что мне пришлось нагнуться к ней, чтобы услышать ее дыхание. Она
выглядит бледнее обыкновенного. Надеюсь, что ей не повредило сегодняшнее
собрание. Я действительно очень признателен профессору за то, что он
исключил ее из сферы нашей будущей работы и даже наших совещаний. Некоторые
вещи встревожили бы ее слух; и в то же время скрывать их от нее было бы
хуже, чем рассказывать, если бы она заподозрила, что от нее что-- то
скрывают. С этих пор наша работа должна быть для нее запретной книгой, по
крайней мере до того времени, пока мы не сможем сказать ей, что все кончено
и что земля освободилась от чудовища подземного мира.
1 октября. Позже.
Вполне естественно, что мы проспали, потому что вчерашний день был
сплошь занят работой, а ночь не принесла нам покоя. Даже на Мине, должно
быть, сказалось истощение вчерашнего дня, потому что хотя я сам проспал
чуть не до полудня, тем не менее я проснулся раньше ее, и будил ее два или
три раза, пока она наконец не проснулась. Она спала так крепко, что,
проснувшись, в продолжение нескольких секунд не узнавала меня и смотрела на
меня с невыразимым ужасом, как бывает после кошмара. Она немного жаловалась
на усталость, и я оставил ее отдыхать.
1 октября.
Выло около полудня, когда профессор разбудил меня; он был веселее и
радостнее обыкновенного; по-- видимому, результаты работы прошлой ночью
прояснили для него кое-- какие вопросы и сняли с души какую-- то тяжесть.
Коснувшись происшествий сегодняшней ночи, он вдруг сказал:
-- Твой больной очень меня интересует. Можно ли мне посетить его с
тобой сегодня утром? Но если ты очень занят и ничего не имеешь против, я
могу пойти один. Для меня новость -- сумасшедший, разговаривающий как
философ и рассуждающий так здраво.
У меня была спешная работа; я сказал ему, что буду рад, если он пойдет
один, так что в этом случае ему не придется меня дожидаться; затем я позвал
служителя и дал ему необходимые разъяснения.
Я продолжал свою работу и скоро ее окончил. По-- видимому, время в
самом деле прошло очень быстро, так как Ван Хелзинк уже успел вернуться.
-- Я не помешаю? -- вежливо спросил он, стоя у двери.
-- Нисколько, -- ответил я. -- Войди. Моя работа кончена, и я свободен.
Теперь я могу пойти с тобой, если хочешь.
-- Это лишнее: я видел его!
-- Ну?
-- Боюсь, что он не очень высокого мнения обо мне. Наше свидание было
коротко; когда я вошел в комнату, он сидел на стуле, опираясь локтями на
колени, и лицо его выражало мрачное неудовольствие. Я обратился к нему как
можно веселее и, насколько мог, почтительнее. Он не ответил ничего. "Разве
вы не узнаете меня?" -- спросил я. Ответ его был малоуспокоителен: "Я знаю
вас слишком хорошо: вы старый дурак, Ван Хелзинк. Я хотел бы, чтобы вы
убрались вместе с вашими идиотскими теориями куда-- нибудь в другое место.
Да будут прокляты все толстокожие голландцы". Больше он не сказал ни слова,
а сидел с невозмутимой мрачностью и таким равнодушием ко мне, как будто меня
совсем не было в комнате. Так на этот раз я потерял случай поучиться чему--
нибудь у этого мудрого безумца; поэтому я решил пойти и, если можно,
развеселиться в приятной беседе с нашей прелестной мадам Миной. Меня
бесконечно радует, что она не будет больше волноваться из-- за этих ужасов.
Хотя нам и будет сильно недоставать ее общества, но так лучше.
1 октября.
Мне странно сегодня находиться в потемках после стольких лет полного
доверия Джонатана, видеть, как он умышленно избегает разговоров на известные
темы, особенно на самые интересные для меня. После вчерашнего утомительного
дня я долго спала, и хотя Джонатан тоже проспал, все же он встал раньше
меня. Перед тем как уйти, он говорил со мной так нежно и ласково как
никогда, но ни разу не проронил ни слова о том, что произошло с ними во
время посещения графского дома. А между тем он должен был знать, как ужасно
я волновалась. Милый, бедный мальчикВероятно, это расстроило его еще
больше, чем меня. Все они сошлись на том, что мне лучше быть подальше от
этой работы, и я согласилась с ними. Но каково знать, что они что-- то от
меня скрывают!
Но делать нечего -- когда-- нибудь Джонатан все мне расскажет; а я для
того, чтобы он не подумал, что я что-- то от него скрываю, буду по--
прежнему вести свой дневник. Если он усомнится в моем доверии, я покажу ему
дневник, в котором записана каждая мысль моего сердца, для того, чтобы его
дорогие глаза прочитали их. Сегодня я чувствую себя страшно грустной, и у
меня упадок духа. Вероятно, это реакция после ужасного волнения.
Прошлой ночью я пошла спать, когда все ушли, просто потому, что они мне
так велели. Спать не хотелось, и я сгорала от нетерпения узнать, как у них
дела. Я продолжала думать обо всем, что произошло со времени нашей встречи
с Джонатаном в Лондоне, и все это представляется ужасной трагедией рока,
ведущего нас неумолимо к какому-- то концу. Если бы я не приехала в Уайтби,
милая бедная Люси была бы теперь с нами. У нее не было никакого желания идти
на кладбище, пока не приехала я; если бы она не пошла туда со мной днем, ее
бы не влекло туда сонную; а если бы она не попала туда ночью во сне,
чудовище не смогло бы ей повредить. О, зачем я поехала в Уайтби!
Не помню хорошо, как я заснула прошлой ночью. Помню только, что
внезапно услышала лай собак и множество странных звуков, точно в комнате
мистера Рэнфилда, которая находится где-- то под моей, кто-- то шумно
заиграл гаммы. Затем кругом наступило полнейшее молчание, молчание до того
глубокое, что оно меня поразило: я встала и выглянула в окно. Все было темно
и безмолвно, черные тени, отбрасываемые деревьями, озаренными лунным
светом, казались наполненными собственной молчаливой тайной. Все казалось
неподвижным, мрачным и застывшим, так что тонкая полоска белого тумана,
которая медленно ползла по траве к дому, казалась единственной живой точкой
в природе. Я думаю, что отвлечься от грустных мыслей было полезно, потому
что, когда я вернулась в постель, то почувствовала, как мной овладела
сонливость.
Я лежала некоторое время спокойно, но никак не могла заснуть, поэтому я
опять встала и снова выглянула в окно. Туман расстилался теперь около
самого дома, так что я могла видеть, как он лежал у самых стен, точно
подкрадывался к окнам. Несчастный Рэнфилд шумел в своей комнате больше
прежнего, и хотя я не могла различить ни одного слова в его разговоре, но в
звуках голоса как-- то улавливала странную угрозу. Затем я услышала шум
борьбы и поняла, что с ним борются служители. Я так испугалась, что
бросилась на кровать, натянула на голову одеяло и заткнула пальцами уши.
Тогда мне нисколько не хотелось спать -- так, по крайней мере, я думала --
но должно быть, я немедленно заснула, потому что не помню ничего, кроме
снов, до самого утра, когда меня разбудил Джонатан. Мне пришлось сделать
некоторое усилие, и прошло какое-- то время, пока я сообразила, где я, и что
надо мной наклонился Джонатан. Мне приснился очень страшный сон. Странно,
что в нем необычайным образом отразилось то, о чем я думала в последнее
время.
Мне казалось, что я сплю и жду Джонатана. Я боялась за него, но была
бессильна действовать, так как мои ноги, руки и мозг страшно отяжелели.
Итак, я спала неспокойно и думала. Затем мне стало казаться, что воздух стал
тяжелый, сырой и холодный. Я откинула с лица одеяло и к своему удивлению
увидела, что вокруг меня все тускло. Газовый рожок, который я оставила
гореть для Джонатана, слегка его завернув, казался крошечной красной искрой
в сплошном тумане, который, по-- видимому, сделался гуще и пробрался в
комнату. Тогда мне пришло в голову, что я не закрыла окно перед тем, как
лечь спать. Я хотела подойти к нему, чтобы удостовериться в этом, но
какой-- то свинцовый летаргический сон, казалось, сковал мои члены и волю. Я
закрыла глаза, но могла видеть сквозь веки. (Удивительно, какие шутки играют
над нами сны и как мы можем фантазировать в соответствии с ними.) Туман
становился все гуще и гуще, и я могла теперь видеть, как он проникает в
комнату, потому что видела его в форме дыма или клубов пара, проникавших не
через окно, а через замочную скважину. Туман стал еще гуще и
сконцентрировался в виде облачного столба, сквозь вершину которого я могла
разглядеть свет газового рожка, горевшего как красный глаз. В голове все
начало кружиться, а облачная колонна тоже кружилась по комнате. Но вдруг у
меня на глазах пламя рожка раздвоилось и засверкало, как мне показалось
сквозь туман, двумя красными глазами, подобно тому, как рассказывала Люси в
одну из наших совместных прогулок, когда заходящая заря осветила окна
церкви Св. Марии на утесе. Вдруг я с ужасом сообразила, что Джонатан точно
так же видел этих ужасных женщин, превращавшихся из кружащегося в лунном
свете тумана в реальные создания, и должно быть, во сне мне сделалось
дурно, потому что все превратилось в беспросветный туман. Последним
проблеском сознания было фантастическое видение багрово-- белого лица,
склонявшегося из тумана. Надо быть осторожной с подобными снами, потому что
они могут повредить рассудку, если будут повторяться слишком часто. Я бы
могла попросить доктора Ван Хелзинка или Сьюарда прописать мне что-- нибудь
от бессонницы, но боюсь напугать их, так как в настоящее время они и так
немало волнуются из-- за меня. Постараюсь сегодня выспаться как следует.
Если это не удастся, я попрошу дать мне дозу хлорала; он не может повредить,
если не злоупотреблять им, но даст хороший ночной сон. Прошлая ночь утомила
меня сильнее, чем если бы я вовсе не спала.
2 октября, 10 часов.
Прошлую ночь я спала, но без снов. Я, должно быть, спала крепко, так
как даже не проснулась, когда вернулся Джонатан; но сон не освежил меня,
потому что сегодня я чувствую страшную слабость и упадок духа. Весь
вчерашний день я провела, пытаясь читать, или лежала и дремала. Днем мистер
Рэнфилд попросил позволения меня видеть. Бедный человек -- он был очень
кроток, а когда я уходила, поцеловал мне руку и призвал на меня Божье
благословение. Меня это как-- то сильно тронуло; я плачу, когда вспоминаю о
нем. Новая слабость; Джонатан страшно огорчился бы, если бы узнал, что я
плакала. Я сделала все, что могла, чтобы подбодрить их, и вероятно, мое
усилие принесло мне пользу, потому что я забыла о своей усталости. После
обеда они отослали меня спать, а сами пошли вес вместе, как сказали,
покурить, но я знаю, что они хотели поделиться друг с другом своими
впечатлениями дня; я видела по манерам Джонатана, что он хотел сообщить им
что-- то важное. Мне совсем не хотелось спать, поэтому я попросила доктора
Сьюарда дать какое-- нибудь снотворное средство, так как я плохо спала
прошлую ночь. Он был настолько добр, что сам приготовил для меня снотворный
порошок и велел принять его, сказав, что он не повредит. Я приняла его и жду
сна, которого все нет. Надеюсь, что я не поступила неправильно: когда мною
начинает овладевать сон, мною овладевает и чувство страха; мне начинает
казаться, что я, возможно, делаю глупость, лишая себя возможности
проснуться: у меня все время такое чувство, точно это может мне
понадобиться... Но меня начинает клонить ко сну. Спокойной ночи!
1 октября. Вечером.
Я застал Томаса Спелинга у себя в Бетнал Грине, но к несчастью, он был
не в состоянии что-- нибудь вспомнить. Перспектива выпить со мною стакан
пива так его соблазнила, что он слишком рано принялся за желанный кутеж.
Все-- таки я узнал от его жены, что он был лишь помощником Смолетта, который
является ответственным лицом перед фирмой, так что я решил поехать в
Уолворф. Мистера Джозефа Смолетта я застал дома. Он очень скромный и умный
малый, тип хорошего, добросовестного рабочего, очень толкового при этом. Он
твердо помнил весь инцидент с ящиками и, вынув из какого-- то таинственного
места в брюках записную книжку со странными застежками, в которой оказались
иероглифические полустертые записи карандашом, сказал мне, куда были
доставлены ящики. Их было шесть, сказал он мне, на том возу, который он
принял в Карфаксе и сдал в дом номер 197 по Чиксэнд-- стрит, Мэйл-- энд--
Нью-- Таун, а кроме того, еще шесть штук, которые он сдал Джамайко Лэн,
Бермондси.
Я дал Смолетту полсоверена и спросил его, были ли взяты еще ящики из
Карфакса.
Он ответил:
-- Вы были так добры ко мне, что я расскажу вам все, что знаю.
Несколько дней тому назад я слышал, как некий Блоксмэн рассказывал, что он
со своим помощником сделали какое-- то темное дело в каком-- то старом доме
в Перфмоте. Такие дела не так часто встречаются, и возможно, что Сэм
Блоксмэн расскажет вам что-- нибудь интересное.
Я сказал, что если он достанет его адрес, то получит еще полсоверена.
Тут он наскоро проглотил свой чай и встал, сказав, что пойдет искать его
повсюду. У дверей он остановился и сказал:
-- Послушайте, начальник, вам нет никакого смысла оставаться тут. Найду
ли я Сэма, скоро или нет, сегодня во всяком случае он вам ничего не скажет.
Сэм удивительный человек, когда он пьян. Если вы мне дадите конверт с маркой
и напишете на нем свой адрес, я отыщу Сэма и напишу вам сегодня же вечером.
Но вам придется отправиться к нему с утра, так как Сэм встает очень рано и
немедленно уходит из дома, как бы он ни был пьян накануне.
Я написал адрес, наклеил марку и, отдав конверт Смолетту, отправился
домой. Как бы там ни было, а мы уже идем по следам. Я сегодня устал, и мне
хочется спать. Мина крепко спит, она что-- то слишком бледна, и у нее такой
вид, будто она плакала. Бедняжка, я убежден, что это неведение ее терзает, и
она наверное беспокоится за меня и за других. Но в данном случае мне легче
видеть ее разочарованной и беспокоящейся сейчас, нежели в будущем с
окончательно расстроенными нервами.
2 октября. Вечером.
Длинный, томительный, тревожный день. С первой же почтой я получил
адресованный мне конверт с вложением грязного лоскута бумаги, на котором
карандашом дрожащей рукой было написано:
"Сэм Блокемэн, Коркранс, 4, Поттер Корт, Бартэлстрит, Уолворф.
Спросить перевозчика".
Я получил письмо, когда еще лежал в постели, и встал, не будя Мину. Она
выглядела усталой, бледной и не совсем здоровой. Я решил не будить ее и,
вернувшись со своих новых поисков, отправить ее в Эксэтер. Мне кажется, что
дома, занимаясь своей повседневной работой, она будет лучше себя
чувствовать, чем здесь, среди нас, да еще в полном неведении относительно
того, что происходит. Я встретил доктора Сьюарда и сказал ему, куда ухожу,
обещав вскоре вернуться и рассказать ему и остальным, как только что--
нибудь разузнаю. Я поехал в Уолворф и с некоторыми затруднениями нашел
Поттер Корт и дом Коркранса. Когда я спросил человека, открывшего дверь, где
живет перевозчик, то за полсоверена узнал, что мистер Блоксмэн, выспавшись
после выпитого накануне в Коркоране пива, уже в пять часов утра отправился
на работу в Поплар. Он не знал точно, где находится это место, но насколько
он помнил, в каком-- то вновь открытом товарном складе; с этими жалкими
данными я отправился в Поплар. Было около двенадцати часов, когда я, ничего
не найдя, зашел в кафе, где обедали несколько рабочих. Один из них
утверждал, что на Кросс Энджэл стрит строят новый холодный амбар для нового
товарного склада. Я тотчас же принял это к сведению. Беседа со сторожем и
главным приказчиком -- я наградил их обоих звонкой монетой -- навела меня на
след Блоксмэна; я обещал уплатить ему его поденную плату, и он пошел к
своему начальнику спросить разрешения поговорить со мной. Он был довольно
видный малый, хотя немного грубый в разговоре и манерах. Когда я дал ему
задаток, обещав заплатить за сведения, он сказал мне, что дважды ездил из
Карфакса в какой-- то дом на Пикадилли и отвез туда девять больших ящиков
-- "невероятно тяжелых" -- на специально нанятой повозке. Я спросил о номере
дома на Пикадилли, на что он ответил:
-- Номер-- то, начальник, я забыл, но это всего в нескольких шагах от
большой, недавно выстроенной белой церкви или чего-- то в том же роде. Дом
старый и пыльный, хотя в сравнении с тем проклятым домом, откуда ящики
взяты, это царский дворец.
-- Как же вы попали в эти дома, раз они пустые?
-- В доме в Пэрфлитс меня встретил старый господин, он же помог мне
поднять ящики и поставить на телегу. Черт подери, это был самый здоровый
парень, которого я когда-- либо видел, а ведь такой старый, с седыми усами,
и такой тощий, что даже тени не отбрасывал.
Эти слова ужасно меня поразили.
-- Представьте, он поднял свой конец ящика с такой легкостью, точно
это был фунт чаю, между тем как я, задыхаясь и обливаясь потом, с трудом
поднял свой, а ведь я тоже не цыпленок.
-- Как же вы вошли в дом на Пикадилли? -- спросил я.
-- Там был он же. Он, должно быть, вышел и пришел туда раньше и сам
открыл мне дверь и помог внести ящики в переднюю.
-- Все девять? -- спросил я.
-- Да, на первой телеге их было пять, а на второй четыре. Это был
ужасно тяжелый труд, и я даже не помню, как попал домой.
-- Что же, вы оставили ящики в передней?