Страница:
вдребезги, и он упал на двор, выложенный каменными плитами. Сквозь звон
разбитого стекла я услышал, как несколько золотых соверенов, звеня, упало на
плиты. Мы кинулись за ним и увидели, что он вскочил невредимым и, перебежав
через двор, открыл дверь конюшни. Затем он остановился и закричал нам:
-- Вы думаете победить меня -- да ведь вы с вашими бледными лицами
похожи на стадо баранов перед мясником. Никто из вас не будет рад тому, что
возбудил мой гнев. Вы думаете, что я остался без всякого убежища, а между
тем у меня их много. Мщение мое только начинается! Оно будет продолжаться
столетия, и время будет моим верным союзником. Женщины, которых вы любите,
уже все мои, а через них и вы все будете моими -- моими тварями,
исполняющими мои приказания, и моими шакалами!
И, презрительно засмеявшись, он быстро вошел в дверь, и мы ясно
услышали скрип заржавленной задвижки.
Вдали послышался шум отворяемой двери, которую сейчас же захлопнули.
Поняв невозможность следовать за ним через конюшню, мы все бросились в
переднюю. Первым заговорил профессор:
-- Мы кое-- что сейчас узнали, и узнали даже многое! Несмотря на свои
гордые слова, он нас боится! Он боится времени, боится и бедности! Если бы
это было не так, то зачем же он так торопился? Самый тон выдал его, или же
мой слух обманул меня. Зачем он подобрал эти деньги? Скорее, следуйте за
ним. Думайте, что вы охотитесь за хищным зверем. Я сделаю так, что он не
найдет здесь ничего нужного для себя, если вздумает вернуться!
Говоря так, он положил в карман оставшиеся деньги, взял связку
документов, которые бросил Харкер и, собрав все остальные предметы, бросил в
камин и зажег всю пачку.
Годалминг и Моррис выбежали во двор. Харкер спустился из окна, и пока
они открывали дверь, его и след простыл. Я и Ван Хелзинк принялись искать
позади дома, но птичка улетела, и никто не видел, как и куда.
Становилось поздно, и до захода солнца оставалось немного времени. Мы
должны были признаться, что на сегодня наша кампания кончилась; и нам
пришлось с тяжелым сердцем согласиться с профессором, который сказал:
-- Вернемся к госпоже Мине! Мы сделали все, что можно было сделать:
здесь же меньше всего в состоянии защитить ее. Но не следует приходить в
отчаяние. Остался всего один ящик, и нам необходимо найти его во что бы то
ни стало; когда это будет сделано, все будет хорошо.
Я видел, что он говорит так смело для того, чтобы успокоить Харкера,
который был совсем подавлен.
С тяжелым сердцем вернулись мы домой, где нашли госпожу Мину, ожидавшую
нас с показным спокойствием, делавшим честь ее храбрости и бескорыстию.
Увидев наши печальные лица, она побледнела как смерть, но спокойно сказала:
-- Я не знаю, как вас благодарить!
Мы поужинали вместе и немного повеселели. Исполняя свое обещание, мы
рассказали Мине все, что произошло. Она слушала спокойно, без всякого
страха, и только когда говорили о том, какая опасность угрожала ее мужу,
она побледнела как снег. Когда мы дошли до того места, как Харкер отважно
бросился на графа, она крепко схватила мужа за руку, как бы защищая его от
несчастья. Однако она ничего не сказала, пока мы не кончили нашего
повествования и не определили настоящего положения дел. Тогда, не выпуская
руки своего мужа, она встала и заговорила:
-- Дорогой Джонатан, и вы, верные мои друзья, я знаю, что вы должны
бороться -- что вы должны уничтожить "его" так же, как вы уничтожили ту --
чужую Люси, чтобы настоящая Люси перестала страдать. Но это не ненависть. Та
бедная душа, которая является виновником всех этих несчастий, сама достойна
величайшего сожаления. Подумайте, как она обрадуется, если ее худшая
половина будет уничтожена, чтобы лучшая половина достигла бессмертия. Вы
должны испытать жалость и к графу, хотя это чувство не должно удержать вас
от его уничтожения.
Ее слова причинили страшные мучения Джонатану, который резко ответил:
-- Дай Бог, чтобы он попался в мои руки, чтобы я мог уничтожить его
земную жизнь и тем самым достичь нашей цели. И если бы я затем мог послать
его душу навеки в ад, я охотно бы это сделал!
-- Тише! ТишеРади Бога, замолчи! Не говори таких вещей, дорогой, ты
меня пугаешь. Подожди, дорогой, -- я думала в течение всего этого долгого
дня... быть может... когда-- нибудь и я буду нуждаться в подобном сожалении;
и кто-- нибудь другой, как теперь ты, откажет мне в этом. Я бы не говорила
этого, если бы могла. Но я молю Бога, чтобы Он принял твои безумные слова
лишь за вспышку сильно любящего человека, сердце которого разбито и омрачено
горем.
Он бросился перед ней на колени и, обняв ее, спрятал свое лицо в
складках ее платья. Ван Хелзинк кивнул нам, и мы тихо вышли из комнаты,
оставив эти два любящих сердца наедине с Богом.
Прежде чем они пошли спать, профессор загородил вход в их комнату,
чтобы вампир не мог проникнуть туда, и уверил госпожу Харкер в ее полной
безопасности. Она сама пыталась приучить себя к этой мысли и, видимо, ради
своего мужа старалась казаться довольной. Ван Хелзинк оставил им
колокольчик, чтобы они могли позвонить в случае надобности. Когда они ушли,
Квинси, Годалминг и я решили бодрствовать всю ночь напролет поочередно и
охранять бедную разбитую горем женщину. Первым остался сторожить Квинси,
остальные же постарались по возможности скорее лечь в постель. Годалминг уже
спит, так как его очередь сторожить вторым. Теперь и я, окончив свою работу,
последую его примеру.
Полночь с 3-- го на 4-- е октября.
Я думал, что вчерашний день никогда не кончится. Я страшно боялся
уснуть, полагая почему-- то, что если буду бодрствовать, то ночью произойдет
какая-- нибудь перемена, а всякая перемена в нашем положении к лучшему.
Прежде чем уйти спать, мы стали обсуждать наши дальнейшие шаги, но не пришли
ни к какому соглашению. Мы знаем только, что у графа остался один ящик и
что только граф знает, где тот находится. Если он пожелает, в нем
спрятаться, то в течение многих лет мы ничего не сможем предпринять, а между
тем мне страшно от одной этой мысли. Но я верю, что Бог спасет Мину! В этом
моя надежда! Мы несемся на подводные скалы, и Бог -- наш единственный якорь
спасения. Слава Богу, Мина спит спокойно и не бредит. Я боялся, что сны ее
будут такие же страшные, как и вызвавшая их действительность. После захода
солнца я впервые вижу Мину такой спокойной. Лицо ее тихо засияло, как будто
его освежило дыхание весеннего ветерка. Я сам не сплю, хотя и устал, устал
до смерти. Но я должен уснуть, потому что завтра надо все обдумать, и я не
успокоюсь, пока...
Немного спустя.
Я все-- таки, по-- видимому, заснул, так как Мина разбудила меня. Она
сидела в постели с искаженным от ужаса лицом. Я мог все видеть, поскольку в
комнате было светло. Она закрыла мой рот рукой и прошептала на ухо:
-- Тише! В коридоре кто-- то есть!
Я тихо встал и, пройдя через комнату, осторожно отворил дверь.
Передо мной с открытыми глазами лежал мистер Моррис, вытянувшись на
матрасе. Увидев меня, он поднял руку и прошептал:
-- Тише! Идите спать: все в порядке. Мы будем поочередно сторожить
здесь. Мы приняли меры предосторожности.
Взгляд его и решительный жест не допускали дальнейших возражений, так
что я вернулся к Мине и рассказал ей обо всем. Она вздохнула, и по ее
бледному лицу пробежала едва заметная улыбка, когда она, обняв меня, нежно
пробормотала:
-- Да поможет Бог этим добрым людям!
С тяжелым вздохом она опустилась на кровать и скоро снова заснула.
Утро 4 октября.
В течение этой ночи я еще раз был разбужен Миной. На сей раз мы успели
хорошо выспаться: серое утро уже глядело в продолговатые окна.
-- Скорее, позови профессора! -- сказала она торопливо. -- Мне нужно
немедленно его видеть.
-- Зачем? -- спросил я.
-- Мне пришла в голову мысль. Я думаю, она зародилась и развилась в
моем мозгу ночью, так, что я этого не знала. Мне кажется, профессор должен
загипнотизировать меня до восхода солнца, и тогда я сумею многое
рассказать. Иди скорее, дорогой. Времени осталось мало.
Я отправился к двери. Доктор Сьюард сидел на матрасе и при моем
появлении вскочил на ноги.
-- Что-- нибудь случилось? -- спросил он в тревоге.
-- Нет! -- отвечал я, -- но Мина хочет сейчас же видеть Ван Хелзинка.
-- Я пойду за ним, -- сказал он, бросаясь к комнате профессора. Минуты
через две-- три Ван Хелзинк стоял уже совершенно одетый в нашей комнате, в
то время как Моррис и Годалминг расспрашивали доктора Сьюарда. Увидев Мину,
профессор улыбнулся, чтобы скрыть свое беспокойство, потер руки и сказал:
-- О, дорогая Мина, действительно, перемена к лучшему. Посмотрите--
ка, Джонатан, мы вернули себе нашу Мину, она точно такая же, какая была
всегда... Ну, что вы хотите? Ведь недаром же меня позвали в столь неурочный
час?
-- Я хочу, чтобы вы меня загипнотизировали, -- ответила она, -- и
притом до восхода солнца, так как я чувствую, что могу говорить свободно.
Торопитесь, время не терпит!
Не говоря ни слова, он заставил ее сесть в постели. Затем, устремив на
нее пристальный взгляд, он стал проделывать пассы, водя руками сверху вниз.
Постепенно глаза Мины начали смыкаться, и вскоре она заснула. Профессор
сделал еще несколько пассов и затем остановился; я видел, что с его лба
градом струился пот. Мина открыла глаза, но теперь она казалась совсем
другой женщиной. Глаза ее глядели куда-- то вдаль, а голос звучал как-- то
мечтательно, чего я прежде никогда не слыхал. Профессор поднял руку в знак
молчания и приказал мне позвать остальных. Они вошли на цыпочках, заперев
за собой дверь, и стали у конца кровати. Мина их, видимо, не замечала.
Наконец, Ван Хелзинк нарушил молчание, говоря тихим голосом, чтобы не
прерывать течения ее мыслей.
-- Где вы?
-- Я не знаю, -- послышался ответ.
На несколько минут опять водворилась тишина.
Мина сидела без движения перед профессором, вперившим в нее свой взор;
остальные едва осмеливались дышать. В комнате стало светлей; все еще не
сводя глаз с лица Мины, профессор приказал мне поднять шторы.
Я исполнил его желание, и розовые лучи расплылись по комнате. Профессор
сейчас же продолжал.
-- Где вы теперь?
Ответ прозвучал как бы издалека:
-- Я не знаю. Все мне чуждо!
-- Что вы видите?
-- Я ничего не могу различить, все темно вокруг меня.
-- Что вы слышите?
-- Плеск воды; она журчит и волнуется, точно вздымая маленькие волны.
Я слышу их снаружи.
-- Значит, вы находитесь на корабле?
-- О, да!
-- Что вы еще слышите?
-- Шаги людей, бегающих над моей головой; кроме того, лязг цепей и
грохот якоря.
-- Что вы делаете?
-- Я лежу спокойно, да, спокойно, как будто я уже умерла!
Голос ее умолк, и она задышала как во сне, глаза закрылись.
Между тем солнце поднялось высоко, и наступил день. Ван Хелзинк положил
свои руки на плечи Мины и осторожно опустил ее голову на подушку. Она лежала
несколько минут, как спящее дитя, затем глубоко вздохнула и с удивлением
посмотрела на нас.
-- Я говорила во сне? -- спросила она. Она это знала, по-- видимому, и
так. Но ей хотелось узнать, что она говорила. Профессор повторил весь
разговор и сказал:
-- Итак, нельзя терять ни минуты; быть может, еще не поздно!
Мистер Моррис и лорд Годалминг направились к двери, но профессор позвал
их спокойным голосом:
-- Подождите, друзья! Судно это поднимало якорь в то время, когда она
говорила. В огромном порту Лондона сейчас многие суда готовятся к отплытию.
Которое из них наше? Слава Богу, у нас опять есть нить, хотя мы и не знаем,
куда она приведет. Мы были слепы; если сейчас бросить взгляд назад, то
станет ясно, что мы могли бы тогда увидеть. Теперь мы знаем, о чем думал
граф, захватывая с собой деньги, хотя ему угрожал страшный кинжал Джонатана.
Он хотел убежать. Вы слышите, убежать! Но зная, что у него остался всего
один ящик, и что ему не укрыться в Лондоне, где его преследуют пять
человек, словно собаки, охотящиеся за птицей, он сел на судно, захватил с
собой ящик и покинул страну. Он думает убежать, но мы последуем за ним. Наша
лиса хитра, ох, как хитра, и мы должны следить за ней очень внимательно. Я
тоже хитер, и думаю, хитрее его. А пока мы можем быть спокойны, потому что
между ним и нами лежит вода, и он не сможет сюда явиться, пока судно не
пристанет к берегу. Посмотрите, солнце уже высоко, и день принадлежит нам до
захода. Примем ванну, оденемся и позавтракаем, в чем все мы нуждаемся и что
можем спокойно сделать, так как его нет больше в этой стране.
-- Но зачем нам его искать, раз он уехал?
Он взял ее руку и погладил, говоря:
-- Не расспрашивайте меня пока ни о чем, после завтрака я все расскажу.
Он замолчал, и мы разошлись по своим комнатам, чтобы переодеться. После
завтрака Мина повторила свой вопрос.
Он посмотрел на нее серьезно и ответил печальным голосом:
-- Потому что, дорогая госпожа Мина, мы теперь больше, чем когда-- либо
должны найти его, если бы даже нам пришлось проникнуть в самый ад!
Она побледнела и спросила едва слышно:
-- Почему?
-- Потому что, -- ответил он торжественно, -- чудовище может прожить
сотни лет, а вы только смертная женщина! Теперь надо бояться времени, раз он
наложил на вас свое клеймо.
Я вовремя успел подхватить ее, так как она упала, как подкошенная.
(Фонографическая запись того, что было написано
профессором Ван Хелзинком Джонатану Харкеру)
Вы останетесь здесь с Миной, в то время как мы отправимся на поиски.
Сегодня он ни в коем случае не явится сюда. Позвольте теперь сообщить вам
то, что я уже рассказал другим. Наш враг бежал; он отправился в свой
трансильванский замок. Я уверен в этом так, как будто видел это начертанным
огненной рукой на стене. Он давно на всякий случай готовился к этому;
потому-- то и держал наготове последний ящик, чтобы отправить его на
корабль. Вот зачем он и деньги взял; граф торопился, чтобы мы не могли
захватить его до захода солнца. Это была его последняя надежда, хотя он,
кроме того, думал, что сможет скрыться в могиле, которую приготовит наша
бедная Люси; он уверен, что она такая же, как он. Но у него не оставалось
больше времени. Потерпев поражение, граф обратился к последнему средству
спасения, своему последнему земному пристанищу.
Он храбр, да, он очень храбр! Он знает, что его игра здесь кончена, и
поэтому решил вернуться домой. Он нашел судно, которое отправляется по тому
же пути, каким он приехал сюда, и сел на него.
Теперь нам надо узнать, что это за судно, и его маршрут. Таким образом
мы окончательно успокоим вас и бедную госпожу Мину, возбудив в ваших душах
новую надежду. Ведь вся надежда в мысли, что еще не все потеряно. Этому
чудовищу, которое мы преследуем, понадобилось несколько сот лет, чтобы
добраться до Лондона; а мы изгнали его в один день, так как изучили пределы
его власти. Он погиб, хотя все еще в состоянии причинить много зла, и
страдает, очень страдает. Но и мы сильны, каждый по своему; а все вместе мы
еще сильнее. Воспряньте же духом! Борьба только начинается, и в конце
концов мы победим; в этом я так же уверен, как и в том, что Бог на небесах
охраняет своих детей. Поэтому будьте спокойны и ждите нашего возвращения.
Ваш Хелзинк.
4 октября.
Когда я прочел Мине послание Ван Хелзинка, бедняжка значительно
повеселела. Уже одно известие о том, что граф покинул страну, успокоило ее;
а успокоение придало силы. Что касается меня, то теперь, когда страшная
опасность не угрожает нам больше, мне кажется, что этому нельзя поверить.
Даже мои собственные ужасные приключения в замке Дракулы кажутся каким-- то
давно забытым сновидением. Здесь, на свежем осеннем воздухе, в ярких лучах
солнца... Увы! Разве я смею не верить? Во время моих мечтаний взгляд мой
упал на красное клеймо на белом лбу моей дорогой жены. Пока оно не исчезнет,
я не могу не верить.
5 октября, 5 часов пополудни.
Профессор Ван Хелзинк сообщил нам, какие шаги они предприняли для того,
чтобы узнать, на каком корабле и куда бежал граф Дракула.
-- Так как я знал, что он стремится вернуться в Трансильванию, то был
уверен, что он проедет через устье Дуная или, во всяком случае, через Черное
море, ибо он прибыл сюда этим путем.
Мы принялись наводить справки, какие корабли отплыли в порты Черного
моря. Нам было известно, что граф находится на парусном судне, потому что
госпожа Мина сказала, что слышит, как поднимают паруса. Обыкновенно эти
суда не попадают в список отправлений кораблей, печатаемый в Те, и потому по
настоянию лорда Годалминга мы навели справки в конторе Ллойда; здесь имеются
сведения о всех судах, как бы малы они ни были. Там мы узнали, что только
одно судно отплыло с приливом от Дулитлской пристани в Черное море. Это была
"Czarine Caterine"7, которая направилась в Варну, а оттуда в другие порты и
вверх по Дунаю!
Так вот, -- решил я, -- на этом-- то судне и находится граф. Мы все
отправились к Дулитлской пристани и нашли там в крошечной конторе толстого
господина.
У него мы осведомились о "Czarine Caterine". Он орал, клялся и ругался,
лицо его наливалось кровью, но все же он оказался славным малым, особенно
после того как Квинси дал ему новенький кредитный билет. Он пошел с нами,
расспрашивая встречных, не отличавшихся особой вежливостью: но и они
оказались славными ребятами. Они-- то и сообщили нам все, что нам нужно было
узнать.
Из их рассказов выяснилось, что около пяти часов прибежал какой-- то
человек. Высокий, худощавый и бледный мужчина с горбатым носом, белыми
зубами и сверкающими глазами. Одет он был во все черное, только шляпа --
соломенная, не по сезону. Он не жалел денег, чтобы скорее узнать, какое
судно отправляется в гавани Черного моря. Кто-- то указал ему контору, а
затем и корабль. Однако он отказался взойти по трапу, попросив капитана
спуститься к нему. Капитан вышел, узнав предварительно, что ему хорошо
заплатят, и хотя вначале ругался, но все-- таки заключил условие. Затем
худощавый господин спросил, где можно нанять лошадь и телегу. Он ушел, но
вскоре вернулся, сопровождая телегу, груженую большим ящиком, который он
сам снял с телеги, хотя, чтобы поднять его на судно, понадобилось несколько
человек. Господин долго объяснял капитану, куда надо поставить ящик, но
тому это не нравилось, и он ругался на всех языках, приглашая господина
самому подняться и посмотреть, где будет стоять ящик. Но тот отказался,
ссылаясь на многочисленные дела. На что капитан отвечал, что будет лучше,
если он поторопится -- ко всем чертям -- так как судно отчалит от пристани
-- черт бы ее драл -- до начала прилива -- ко всем чертям. Тогда худощавый
господин улыбнулся и сказал, что, конечно, судно отправится тогда, когда
капитан найдет это удобным, но господин будет очень удивлен, если это
случится так скоро. Капитан снова принялся ругаться на всех языках, а
худощавый господин поклонился ему, поблагодарил и сказал, что будет
настолько любезен, что явится на судно как раз перед отходом. Тогда капитан
покраснел еще больше и сказал, что ему не надо французов -- черт бы их
побрал -- на своем корабле -- чтобы его тоже черт побрал. Господин спросил,
где поблизости лавка, и ушел.
Никто не поинтересовался, куда он пошел, так как им пришлось думать
совсем о другом, потому что вскоре стало ясно, что "Czarine Caterine" не
снимется с якоря так рано, как предполагалось. С поверхности реки поднялся
легкий туман, который вскоре так сгустился, что скрыл все суда в гавани.
Капитан ругался на всех языках -- призывал небо и ад, но ничего не мог
поделать. А вода поднималась и поднималась, и он боялся упустить прилив. Он
был в очень нехорошем настроении, когда вдруг появился худощавый господин и
попросил показать, куда поставили ящик. На что капитан ответил, что желал
бы, чтобы и он и его ящик отправились ко всем чертям в ад. Но господин,
нисколько не обидевшись, спустился вниз со штурманом, посмотрел, где стоит
ящик, затем поднялся на палубу и остался там, окутанный туманом. Никто не
обращал на него внимания.
В самом деле, теперь было не до него, поскольку туман вскоре стал
редеть и воздух прояснился. Как бы то ни было, судно вышло с отливом и утром
находилось уже в устье реки, и когда мы расспрашивали о нем, плыло по
волнам.
Итак, дорогая Мина, мы можем на время отдохнуть, потому что наш враг в
море и плывет, властвуя над туманами, к устью Дуная. На этот переход
парусному судну потребуется немало времени; и если мы сейчас отправимся
сухим путем, то опередим его и встретим на месте. Для нас лучше всего будет
найти его в гробу между восходом и закатом солнца: тогда он будет не в
состоянии бороться, и мы сможем поступить с ним как надо. До того у нас есть
достаточно времени, чтобы составить план. Мы знаем, куда он направляется,
так как видели хозяина корабля, показавшего нам все судовые бумаги. Ящик,
который мы ищем, будет выгружен в Варне и передан агенту, который должен
предъявить доверенность. Итак, наш приятель-- купец помог нам. Он спросил
нас, не случилось ли чего неладного с ящиком, и хотел даже телеграфировать
в Варну, чтобы там занялись расследованием, но мы его успокоили, потому что
вмешательство полиции вовсе нежелательно. Мы должны исполнить все сами.
Когда Ван Хелзинк кончил, я спросила его, уверен ли он, что граф
остался на корабле. Он ответил:
-- У нас имеется самое достоверное доказательство -- ваши собственные
слова во время гипнотического сна.
Я опять спросила, неужели так необходимо преследовать графа, ибо боюсь
оставаться без Джонатана, а я наверняка знаю, что он пойдет туда, куда
пойдут другие.
Ван Хелзинк отвечал мне сперва спокойно, но потом его голос сделался
более страстным и достиг, наконец, такого возбуждения и силы, что все мы
поняли, в чем заключалась та власть, которая нас всех подавляла:
-- Да, необходимо, необходимо, необходимо! Для вашего блага и блага
всего человечества. Это чудовище и так причинило много вреда в ограниченной
оболочке, когда оно было лишь телом и только ощупью, без знаний,
действовало в темноте. Обо всем этом я уже рассказал другим: вы, госпожа
Мина, узнаете все из фонографа Джона или из дневника мужа. Я рассказал им,
как ему понадобились сотни лет, чтобы оставить свою маленькую страну и
отправиться в новую, где столько людей, сколько в поле колосьев. Местность,
в которой в течение столетий жил "не-- умерший", представляет собой только
нагромождение всяких геологических несообразностей. В те тяжелые времена,
когда он еще жил настоящей жизнью, он славился тем, что ни у кого не было
таких железных нервов, такого изворотливого ума и такой храбрости. Некоторые
жизненные силы в нем развились до крайней точки; вместе с телом развился
также и его ум. Все это происходило помимо дьявольской помощи, которую он
несомненно получает, но она должна уступать силам, идущим из источника добра
и их символам. Поэтому-- то он в нашей власти. Он осквернил вас --
простите, дорогая, что я так говорю, -- но это вам полезно. Он заразил вас
таким образом, что даже если он не сделает этого вторично, вы будете только
жить, жить обычным образом: а затем после смерти, являющейся по Божьей воле
уделом всех людей, вы уподобитесь ему.
Но этого не должно случиться! Мы все поклялись, что этого не будет.
Таким образом мы исполняем лишь волю Бога, который не желает, чтобы мир и
люди, за которых пострадал Его Сын, были отданы во власть чудовищам,
существование которых Его оскорбляет.
Он уже позволил вернуть нам в лоно Истины одну душу, и мы отправимся
теперь за другими, подобно древним крестоносцам. Как и они, мы пойдем на
восток, и если погибнем, то погибнем, как и они, за святое дело.
Он остановился; я воспользовалась паузой, чтобы спросить:
-- Но не отступит ли граф перед опасностью из-- за благоразумия? Быть
может, с тех пор, как вы изгнали его из страны, он будет избегать ее подобно
тигру, прогнанному туземцами из деревни?
-- Ага! -- сказал он. -- Ваше сравнение с тигром очень удачно, я им
воспользуюсь. Ваши людоеды, как в Индии зовут тигров, попробовавших
человеческой крови, не желают иной пищи, кроме человечины, и бродят вокруг
деревень, пока им не удастся опять ею полакомиться. Тот, кого мы прогнали
из нашей деревни, -- такой же тигр-- людоед, и он никогда не перестанет
рыскать по соседству с нами. Да и не в его характере отступать. В своем
детском разуме он давно уже решил отправиться в большой город. Мы решили
собраться через полчаса здесь в нашем кабинете и окончательно утвердить план
действий. Я предвижу лишь одно затруднение, которое чувствую инстинктивно:
мы все должны говорить откровенно, но боюсь, что по какой-- то таинственной
причине язык госпожи Харкер будет связан. Я знаю, что она делает свои
выводы, и на основании всего того, что произошло, я могу угадать, как они
правильны и близки к истине: но она не сможет или не захочет сообщить их
нам. Я говорил об этом Ван Хелзинку, когда мы остались наедине, и мы обсудим
это. Я предполагаю, что ужасный яд, попавший в ее кровь, начинает оказывать
свое действие. У графа, видимо, был определенный план, когда он дал ей то,
что Ван Хелзинк называет "кровавым крещением вампира". Должно быть,
существует яд, получаемый из безвредных веществ; в наш век осталось еще
много таинственного, и поэтому нам нечего удивляться. Я знаю одно, а именно:
разбитого стекла я услышал, как несколько золотых соверенов, звеня, упало на
плиты. Мы кинулись за ним и увидели, что он вскочил невредимым и, перебежав
через двор, открыл дверь конюшни. Затем он остановился и закричал нам:
-- Вы думаете победить меня -- да ведь вы с вашими бледными лицами
похожи на стадо баранов перед мясником. Никто из вас не будет рад тому, что
возбудил мой гнев. Вы думаете, что я остался без всякого убежища, а между
тем у меня их много. Мщение мое только начинается! Оно будет продолжаться
столетия, и время будет моим верным союзником. Женщины, которых вы любите,
уже все мои, а через них и вы все будете моими -- моими тварями,
исполняющими мои приказания, и моими шакалами!
И, презрительно засмеявшись, он быстро вошел в дверь, и мы ясно
услышали скрип заржавленной задвижки.
Вдали послышался шум отворяемой двери, которую сейчас же захлопнули.
Поняв невозможность следовать за ним через конюшню, мы все бросились в
переднюю. Первым заговорил профессор:
-- Мы кое-- что сейчас узнали, и узнали даже многое! Несмотря на свои
гордые слова, он нас боится! Он боится времени, боится и бедности! Если бы
это было не так, то зачем же он так торопился? Самый тон выдал его, или же
мой слух обманул меня. Зачем он подобрал эти деньги? Скорее, следуйте за
ним. Думайте, что вы охотитесь за хищным зверем. Я сделаю так, что он не
найдет здесь ничего нужного для себя, если вздумает вернуться!
Говоря так, он положил в карман оставшиеся деньги, взял связку
документов, которые бросил Харкер и, собрав все остальные предметы, бросил в
камин и зажег всю пачку.
Годалминг и Моррис выбежали во двор. Харкер спустился из окна, и пока
они открывали дверь, его и след простыл. Я и Ван Хелзинк принялись искать
позади дома, но птичка улетела, и никто не видел, как и куда.
Становилось поздно, и до захода солнца оставалось немного времени. Мы
должны были признаться, что на сегодня наша кампания кончилась; и нам
пришлось с тяжелым сердцем согласиться с профессором, который сказал:
-- Вернемся к госпоже Мине! Мы сделали все, что можно было сделать:
здесь же меньше всего в состоянии защитить ее. Но не следует приходить в
отчаяние. Остался всего один ящик, и нам необходимо найти его во что бы то
ни стало; когда это будет сделано, все будет хорошо.
Я видел, что он говорит так смело для того, чтобы успокоить Харкера,
который был совсем подавлен.
С тяжелым сердцем вернулись мы домой, где нашли госпожу Мину, ожидавшую
нас с показным спокойствием, делавшим честь ее храбрости и бескорыстию.
Увидев наши печальные лица, она побледнела как смерть, но спокойно сказала:
-- Я не знаю, как вас благодарить!
Мы поужинали вместе и немного повеселели. Исполняя свое обещание, мы
рассказали Мине все, что произошло. Она слушала спокойно, без всякого
страха, и только когда говорили о том, какая опасность угрожала ее мужу,
она побледнела как снег. Когда мы дошли до того места, как Харкер отважно
бросился на графа, она крепко схватила мужа за руку, как бы защищая его от
несчастья. Однако она ничего не сказала, пока мы не кончили нашего
повествования и не определили настоящего положения дел. Тогда, не выпуская
руки своего мужа, она встала и заговорила:
-- Дорогой Джонатан, и вы, верные мои друзья, я знаю, что вы должны
бороться -- что вы должны уничтожить "его" так же, как вы уничтожили ту --
чужую Люси, чтобы настоящая Люси перестала страдать. Но это не ненависть. Та
бедная душа, которая является виновником всех этих несчастий, сама достойна
величайшего сожаления. Подумайте, как она обрадуется, если ее худшая
половина будет уничтожена, чтобы лучшая половина достигла бессмертия. Вы
должны испытать жалость и к графу, хотя это чувство не должно удержать вас
от его уничтожения.
Ее слова причинили страшные мучения Джонатану, который резко ответил:
-- Дай Бог, чтобы он попался в мои руки, чтобы я мог уничтожить его
земную жизнь и тем самым достичь нашей цели. И если бы я затем мог послать
его душу навеки в ад, я охотно бы это сделал!
-- Тише! ТишеРади Бога, замолчи! Не говори таких вещей, дорогой, ты
меня пугаешь. Подожди, дорогой, -- я думала в течение всего этого долгого
дня... быть может... когда-- нибудь и я буду нуждаться в подобном сожалении;
и кто-- нибудь другой, как теперь ты, откажет мне в этом. Я бы не говорила
этого, если бы могла. Но я молю Бога, чтобы Он принял твои безумные слова
лишь за вспышку сильно любящего человека, сердце которого разбито и омрачено
горем.
Он бросился перед ней на колени и, обняв ее, спрятал свое лицо в
складках ее платья. Ван Хелзинк кивнул нам, и мы тихо вышли из комнаты,
оставив эти два любящих сердца наедине с Богом.
Прежде чем они пошли спать, профессор загородил вход в их комнату,
чтобы вампир не мог проникнуть туда, и уверил госпожу Харкер в ее полной
безопасности. Она сама пыталась приучить себя к этой мысли и, видимо, ради
своего мужа старалась казаться довольной. Ван Хелзинк оставил им
колокольчик, чтобы они могли позвонить в случае надобности. Когда они ушли,
Квинси, Годалминг и я решили бодрствовать всю ночь напролет поочередно и
охранять бедную разбитую горем женщину. Первым остался сторожить Квинси,
остальные же постарались по возможности скорее лечь в постель. Годалминг уже
спит, так как его очередь сторожить вторым. Теперь и я, окончив свою работу,
последую его примеру.
Полночь с 3-- го на 4-- е октября.
Я думал, что вчерашний день никогда не кончится. Я страшно боялся
уснуть, полагая почему-- то, что если буду бодрствовать, то ночью произойдет
какая-- нибудь перемена, а всякая перемена в нашем положении к лучшему.
Прежде чем уйти спать, мы стали обсуждать наши дальнейшие шаги, но не пришли
ни к какому соглашению. Мы знаем только, что у графа остался один ящик и
что только граф знает, где тот находится. Если он пожелает, в нем
спрятаться, то в течение многих лет мы ничего не сможем предпринять, а между
тем мне страшно от одной этой мысли. Но я верю, что Бог спасет Мину! В этом
моя надежда! Мы несемся на подводные скалы, и Бог -- наш единственный якорь
спасения. Слава Богу, Мина спит спокойно и не бредит. Я боялся, что сны ее
будут такие же страшные, как и вызвавшая их действительность. После захода
солнца я впервые вижу Мину такой спокойной. Лицо ее тихо засияло, как будто
его освежило дыхание весеннего ветерка. Я сам не сплю, хотя и устал, устал
до смерти. Но я должен уснуть, потому что завтра надо все обдумать, и я не
успокоюсь, пока...
Немного спустя.
Я все-- таки, по-- видимому, заснул, так как Мина разбудила меня. Она
сидела в постели с искаженным от ужаса лицом. Я мог все видеть, поскольку в
комнате было светло. Она закрыла мой рот рукой и прошептала на ухо:
-- Тише! В коридоре кто-- то есть!
Я тихо встал и, пройдя через комнату, осторожно отворил дверь.
Передо мной с открытыми глазами лежал мистер Моррис, вытянувшись на
матрасе. Увидев меня, он поднял руку и прошептал:
-- Тише! Идите спать: все в порядке. Мы будем поочередно сторожить
здесь. Мы приняли меры предосторожности.
Взгляд его и решительный жест не допускали дальнейших возражений, так
что я вернулся к Мине и рассказал ей обо всем. Она вздохнула, и по ее
бледному лицу пробежала едва заметная улыбка, когда она, обняв меня, нежно
пробормотала:
-- Да поможет Бог этим добрым людям!
С тяжелым вздохом она опустилась на кровать и скоро снова заснула.
Утро 4 октября.
В течение этой ночи я еще раз был разбужен Миной. На сей раз мы успели
хорошо выспаться: серое утро уже глядело в продолговатые окна.
-- Скорее, позови профессора! -- сказала она торопливо. -- Мне нужно
немедленно его видеть.
-- Зачем? -- спросил я.
-- Мне пришла в голову мысль. Я думаю, она зародилась и развилась в
моем мозгу ночью, так, что я этого не знала. Мне кажется, профессор должен
загипнотизировать меня до восхода солнца, и тогда я сумею многое
рассказать. Иди скорее, дорогой. Времени осталось мало.
Я отправился к двери. Доктор Сьюард сидел на матрасе и при моем
появлении вскочил на ноги.
-- Что-- нибудь случилось? -- спросил он в тревоге.
-- Нет! -- отвечал я, -- но Мина хочет сейчас же видеть Ван Хелзинка.
-- Я пойду за ним, -- сказал он, бросаясь к комнате профессора. Минуты
через две-- три Ван Хелзинк стоял уже совершенно одетый в нашей комнате, в
то время как Моррис и Годалминг расспрашивали доктора Сьюарда. Увидев Мину,
профессор улыбнулся, чтобы скрыть свое беспокойство, потер руки и сказал:
-- О, дорогая Мина, действительно, перемена к лучшему. Посмотрите--
ка, Джонатан, мы вернули себе нашу Мину, она точно такая же, какая была
всегда... Ну, что вы хотите? Ведь недаром же меня позвали в столь неурочный
час?
-- Я хочу, чтобы вы меня загипнотизировали, -- ответила она, -- и
притом до восхода солнца, так как я чувствую, что могу говорить свободно.
Торопитесь, время не терпит!
Не говоря ни слова, он заставил ее сесть в постели. Затем, устремив на
нее пристальный взгляд, он стал проделывать пассы, водя руками сверху вниз.
Постепенно глаза Мины начали смыкаться, и вскоре она заснула. Профессор
сделал еще несколько пассов и затем остановился; я видел, что с его лба
градом струился пот. Мина открыла глаза, но теперь она казалась совсем
другой женщиной. Глаза ее глядели куда-- то вдаль, а голос звучал как-- то
мечтательно, чего я прежде никогда не слыхал. Профессор поднял руку в знак
молчания и приказал мне позвать остальных. Они вошли на цыпочках, заперев
за собой дверь, и стали у конца кровати. Мина их, видимо, не замечала.
Наконец, Ван Хелзинк нарушил молчание, говоря тихим голосом, чтобы не
прерывать течения ее мыслей.
-- Где вы?
-- Я не знаю, -- послышался ответ.
На несколько минут опять водворилась тишина.
Мина сидела без движения перед профессором, вперившим в нее свой взор;
остальные едва осмеливались дышать. В комнате стало светлей; все еще не
сводя глаз с лица Мины, профессор приказал мне поднять шторы.
Я исполнил его желание, и розовые лучи расплылись по комнате. Профессор
сейчас же продолжал.
-- Где вы теперь?
Ответ прозвучал как бы издалека:
-- Я не знаю. Все мне чуждо!
-- Что вы видите?
-- Я ничего не могу различить, все темно вокруг меня.
-- Что вы слышите?
-- Плеск воды; она журчит и волнуется, точно вздымая маленькие волны.
Я слышу их снаружи.
-- Значит, вы находитесь на корабле?
-- О, да!
-- Что вы еще слышите?
-- Шаги людей, бегающих над моей головой; кроме того, лязг цепей и
грохот якоря.
-- Что вы делаете?
-- Я лежу спокойно, да, спокойно, как будто я уже умерла!
Голос ее умолк, и она задышала как во сне, глаза закрылись.
Между тем солнце поднялось высоко, и наступил день. Ван Хелзинк положил
свои руки на плечи Мины и осторожно опустил ее голову на подушку. Она лежала
несколько минут, как спящее дитя, затем глубоко вздохнула и с удивлением
посмотрела на нас.
-- Я говорила во сне? -- спросила она. Она это знала, по-- видимому, и
так. Но ей хотелось узнать, что она говорила. Профессор повторил весь
разговор и сказал:
-- Итак, нельзя терять ни минуты; быть может, еще не поздно!
Мистер Моррис и лорд Годалминг направились к двери, но профессор позвал
их спокойным голосом:
-- Подождите, друзья! Судно это поднимало якорь в то время, когда она
говорила. В огромном порту Лондона сейчас многие суда готовятся к отплытию.
Которое из них наше? Слава Богу, у нас опять есть нить, хотя мы и не знаем,
куда она приведет. Мы были слепы; если сейчас бросить взгляд назад, то
станет ясно, что мы могли бы тогда увидеть. Теперь мы знаем, о чем думал
граф, захватывая с собой деньги, хотя ему угрожал страшный кинжал Джонатана.
Он хотел убежать. Вы слышите, убежать! Но зная, что у него остался всего
один ящик, и что ему не укрыться в Лондоне, где его преследуют пять
человек, словно собаки, охотящиеся за птицей, он сел на судно, захватил с
собой ящик и покинул страну. Он думает убежать, но мы последуем за ним. Наша
лиса хитра, ох, как хитра, и мы должны следить за ней очень внимательно. Я
тоже хитер, и думаю, хитрее его. А пока мы можем быть спокойны, потому что
между ним и нами лежит вода, и он не сможет сюда явиться, пока судно не
пристанет к берегу. Посмотрите, солнце уже высоко, и день принадлежит нам до
захода. Примем ванну, оденемся и позавтракаем, в чем все мы нуждаемся и что
можем спокойно сделать, так как его нет больше в этой стране.
-- Но зачем нам его искать, раз он уехал?
Он взял ее руку и погладил, говоря:
-- Не расспрашивайте меня пока ни о чем, после завтрака я все расскажу.
Он замолчал, и мы разошлись по своим комнатам, чтобы переодеться. После
завтрака Мина повторила свой вопрос.
Он посмотрел на нее серьезно и ответил печальным голосом:
-- Потому что, дорогая госпожа Мина, мы теперь больше, чем когда-- либо
должны найти его, если бы даже нам пришлось проникнуть в самый ад!
Она побледнела и спросила едва слышно:
-- Почему?
-- Потому что, -- ответил он торжественно, -- чудовище может прожить
сотни лет, а вы только смертная женщина! Теперь надо бояться времени, раз он
наложил на вас свое клеймо.
Я вовремя успел подхватить ее, так как она упала, как подкошенная.
(Фонографическая запись того, что было написано
профессором Ван Хелзинком Джонатану Харкеру)
Вы останетесь здесь с Миной, в то время как мы отправимся на поиски.
Сегодня он ни в коем случае не явится сюда. Позвольте теперь сообщить вам
то, что я уже рассказал другим. Наш враг бежал; он отправился в свой
трансильванский замок. Я уверен в этом так, как будто видел это начертанным
огненной рукой на стене. Он давно на всякий случай готовился к этому;
потому-- то и держал наготове последний ящик, чтобы отправить его на
корабль. Вот зачем он и деньги взял; граф торопился, чтобы мы не могли
захватить его до захода солнца. Это была его последняя надежда, хотя он,
кроме того, думал, что сможет скрыться в могиле, которую приготовит наша
бедная Люси; он уверен, что она такая же, как он. Но у него не оставалось
больше времени. Потерпев поражение, граф обратился к последнему средству
спасения, своему последнему земному пристанищу.
Он храбр, да, он очень храбр! Он знает, что его игра здесь кончена, и
поэтому решил вернуться домой. Он нашел судно, которое отправляется по тому
же пути, каким он приехал сюда, и сел на него.
Теперь нам надо узнать, что это за судно, и его маршрут. Таким образом
мы окончательно успокоим вас и бедную госпожу Мину, возбудив в ваших душах
новую надежду. Ведь вся надежда в мысли, что еще не все потеряно. Этому
чудовищу, которое мы преследуем, понадобилось несколько сот лет, чтобы
добраться до Лондона; а мы изгнали его в один день, так как изучили пределы
его власти. Он погиб, хотя все еще в состоянии причинить много зла, и
страдает, очень страдает. Но и мы сильны, каждый по своему; а все вместе мы
еще сильнее. Воспряньте же духом! Борьба только начинается, и в конце
концов мы победим; в этом я так же уверен, как и в том, что Бог на небесах
охраняет своих детей. Поэтому будьте спокойны и ждите нашего возвращения.
Ваш Хелзинк.
4 октября.
Когда я прочел Мине послание Ван Хелзинка, бедняжка значительно
повеселела. Уже одно известие о том, что граф покинул страну, успокоило ее;
а успокоение придало силы. Что касается меня, то теперь, когда страшная
опасность не угрожает нам больше, мне кажется, что этому нельзя поверить.
Даже мои собственные ужасные приключения в замке Дракулы кажутся каким-- то
давно забытым сновидением. Здесь, на свежем осеннем воздухе, в ярких лучах
солнца... Увы! Разве я смею не верить? Во время моих мечтаний взгляд мой
упал на красное клеймо на белом лбу моей дорогой жены. Пока оно не исчезнет,
я не могу не верить.
5 октября, 5 часов пополудни.
Профессор Ван Хелзинк сообщил нам, какие шаги они предприняли для того,
чтобы узнать, на каком корабле и куда бежал граф Дракула.
-- Так как я знал, что он стремится вернуться в Трансильванию, то был
уверен, что он проедет через устье Дуная или, во всяком случае, через Черное
море, ибо он прибыл сюда этим путем.
Мы принялись наводить справки, какие корабли отплыли в порты Черного
моря. Нам было известно, что граф находится на парусном судне, потому что
госпожа Мина сказала, что слышит, как поднимают паруса. Обыкновенно эти
суда не попадают в список отправлений кораблей, печатаемый в Те, и потому по
настоянию лорда Годалминга мы навели справки в конторе Ллойда; здесь имеются
сведения о всех судах, как бы малы они ни были. Там мы узнали, что только
одно судно отплыло с приливом от Дулитлской пристани в Черное море. Это была
"Czarine Caterine"7, которая направилась в Варну, а оттуда в другие порты и
вверх по Дунаю!
Так вот, -- решил я, -- на этом-- то судне и находится граф. Мы все
отправились к Дулитлской пристани и нашли там в крошечной конторе толстого
господина.
У него мы осведомились о "Czarine Caterine". Он орал, клялся и ругался,
лицо его наливалось кровью, но все же он оказался славным малым, особенно
после того как Квинси дал ему новенький кредитный билет. Он пошел с нами,
расспрашивая встречных, не отличавшихся особой вежливостью: но и они
оказались славными ребятами. Они-- то и сообщили нам все, что нам нужно было
узнать.
Из их рассказов выяснилось, что около пяти часов прибежал какой-- то
человек. Высокий, худощавый и бледный мужчина с горбатым носом, белыми
зубами и сверкающими глазами. Одет он был во все черное, только шляпа --
соломенная, не по сезону. Он не жалел денег, чтобы скорее узнать, какое
судно отправляется в гавани Черного моря. Кто-- то указал ему контору, а
затем и корабль. Однако он отказался взойти по трапу, попросив капитана
спуститься к нему. Капитан вышел, узнав предварительно, что ему хорошо
заплатят, и хотя вначале ругался, но все-- таки заключил условие. Затем
худощавый господин спросил, где можно нанять лошадь и телегу. Он ушел, но
вскоре вернулся, сопровождая телегу, груженую большим ящиком, который он
сам снял с телеги, хотя, чтобы поднять его на судно, понадобилось несколько
человек. Господин долго объяснял капитану, куда надо поставить ящик, но
тому это не нравилось, и он ругался на всех языках, приглашая господина
самому подняться и посмотреть, где будет стоять ящик. Но тот отказался,
ссылаясь на многочисленные дела. На что капитан отвечал, что будет лучше,
если он поторопится -- ко всем чертям -- так как судно отчалит от пристани
-- черт бы ее драл -- до начала прилива -- ко всем чертям. Тогда худощавый
господин улыбнулся и сказал, что, конечно, судно отправится тогда, когда
капитан найдет это удобным, но господин будет очень удивлен, если это
случится так скоро. Капитан снова принялся ругаться на всех языках, а
худощавый господин поклонился ему, поблагодарил и сказал, что будет
настолько любезен, что явится на судно как раз перед отходом. Тогда капитан
покраснел еще больше и сказал, что ему не надо французов -- черт бы их
побрал -- на своем корабле -- чтобы его тоже черт побрал. Господин спросил,
где поблизости лавка, и ушел.
Никто не поинтересовался, куда он пошел, так как им пришлось думать
совсем о другом, потому что вскоре стало ясно, что "Czarine Caterine" не
снимется с якоря так рано, как предполагалось. С поверхности реки поднялся
легкий туман, который вскоре так сгустился, что скрыл все суда в гавани.
Капитан ругался на всех языках -- призывал небо и ад, но ничего не мог
поделать. А вода поднималась и поднималась, и он боялся упустить прилив. Он
был в очень нехорошем настроении, когда вдруг появился худощавый господин и
попросил показать, куда поставили ящик. На что капитан ответил, что желал
бы, чтобы и он и его ящик отправились ко всем чертям в ад. Но господин,
нисколько не обидевшись, спустился вниз со штурманом, посмотрел, где стоит
ящик, затем поднялся на палубу и остался там, окутанный туманом. Никто не
обращал на него внимания.
В самом деле, теперь было не до него, поскольку туман вскоре стал
редеть и воздух прояснился. Как бы то ни было, судно вышло с отливом и утром
находилось уже в устье реки, и когда мы расспрашивали о нем, плыло по
волнам.
Итак, дорогая Мина, мы можем на время отдохнуть, потому что наш враг в
море и плывет, властвуя над туманами, к устью Дуная. На этот переход
парусному судну потребуется немало времени; и если мы сейчас отправимся
сухим путем, то опередим его и встретим на месте. Для нас лучше всего будет
найти его в гробу между восходом и закатом солнца: тогда он будет не в
состоянии бороться, и мы сможем поступить с ним как надо. До того у нас есть
достаточно времени, чтобы составить план. Мы знаем, куда он направляется,
так как видели хозяина корабля, показавшего нам все судовые бумаги. Ящик,
который мы ищем, будет выгружен в Варне и передан агенту, который должен
предъявить доверенность. Итак, наш приятель-- купец помог нам. Он спросил
нас, не случилось ли чего неладного с ящиком, и хотел даже телеграфировать
в Варну, чтобы там занялись расследованием, но мы его успокоили, потому что
вмешательство полиции вовсе нежелательно. Мы должны исполнить все сами.
Когда Ван Хелзинк кончил, я спросила его, уверен ли он, что граф
остался на корабле. Он ответил:
-- У нас имеется самое достоверное доказательство -- ваши собственные
слова во время гипнотического сна.
Я опять спросила, неужели так необходимо преследовать графа, ибо боюсь
оставаться без Джонатана, а я наверняка знаю, что он пойдет туда, куда
пойдут другие.
Ван Хелзинк отвечал мне сперва спокойно, но потом его голос сделался
более страстным и достиг, наконец, такого возбуждения и силы, что все мы
поняли, в чем заключалась та власть, которая нас всех подавляла:
-- Да, необходимо, необходимо, необходимо! Для вашего блага и блага
всего человечества. Это чудовище и так причинило много вреда в ограниченной
оболочке, когда оно было лишь телом и только ощупью, без знаний,
действовало в темноте. Обо всем этом я уже рассказал другим: вы, госпожа
Мина, узнаете все из фонографа Джона или из дневника мужа. Я рассказал им,
как ему понадобились сотни лет, чтобы оставить свою маленькую страну и
отправиться в новую, где столько людей, сколько в поле колосьев. Местность,
в которой в течение столетий жил "не-- умерший", представляет собой только
нагромождение всяких геологических несообразностей. В те тяжелые времена,
когда он еще жил настоящей жизнью, он славился тем, что ни у кого не было
таких железных нервов, такого изворотливого ума и такой храбрости. Некоторые
жизненные силы в нем развились до крайней точки; вместе с телом развился
также и его ум. Все это происходило помимо дьявольской помощи, которую он
несомненно получает, но она должна уступать силам, идущим из источника добра
и их символам. Поэтому-- то он в нашей власти. Он осквернил вас --
простите, дорогая, что я так говорю, -- но это вам полезно. Он заразил вас
таким образом, что даже если он не сделает этого вторично, вы будете только
жить, жить обычным образом: а затем после смерти, являющейся по Божьей воле
уделом всех людей, вы уподобитесь ему.
Но этого не должно случиться! Мы все поклялись, что этого не будет.
Таким образом мы исполняем лишь волю Бога, который не желает, чтобы мир и
люди, за которых пострадал Его Сын, были отданы во власть чудовищам,
существование которых Его оскорбляет.
Он уже позволил вернуть нам в лоно Истины одну душу, и мы отправимся
теперь за другими, подобно древним крестоносцам. Как и они, мы пойдем на
восток, и если погибнем, то погибнем, как и они, за святое дело.
Он остановился; я воспользовалась паузой, чтобы спросить:
-- Но не отступит ли граф перед опасностью из-- за благоразумия? Быть
может, с тех пор, как вы изгнали его из страны, он будет избегать ее подобно
тигру, прогнанному туземцами из деревни?
-- Ага! -- сказал он. -- Ваше сравнение с тигром очень удачно, я им
воспользуюсь. Ваши людоеды, как в Индии зовут тигров, попробовавших
человеческой крови, не желают иной пищи, кроме человечины, и бродят вокруг
деревень, пока им не удастся опять ею полакомиться. Тот, кого мы прогнали
из нашей деревни, -- такой же тигр-- людоед, и он никогда не перестанет
рыскать по соседству с нами. Да и не в его характере отступать. В своем
детском разуме он давно уже решил отправиться в большой город. Мы решили
собраться через полчаса здесь в нашем кабинете и окончательно утвердить план
действий. Я предвижу лишь одно затруднение, которое чувствую инстинктивно:
мы все должны говорить откровенно, но боюсь, что по какой-- то таинственной
причине язык госпожи Харкер будет связан. Я знаю, что она делает свои
выводы, и на основании всего того, что произошло, я могу угадать, как они
правильны и близки к истине: но она не сможет или не захочет сообщить их
нам. Я говорил об этом Ван Хелзинку, когда мы остались наедине, и мы обсудим
это. Я предполагаю, что ужасный яд, попавший в ее кровь, начинает оказывать
свое действие. У графа, видимо, был определенный план, когда он дал ей то,
что Ван Хелзинк называет "кровавым крещением вампира". Должно быть,
существует яд, получаемый из безвредных веществ; в наш век осталось еще
много таинственного, и поэтому нам нечего удивляться. Я знаю одно, а именно: