Страница:
Когда луна выглянула снова, я увидел кучера, взбиравшегося на сиденье;
а волков и след простыл. Все это было так странно и необычайно, что я
почувствовал безумный страх и боялся говорить и двигаться. Время тянулось
бесконечно. Дальнейшее путешествие мы продолжали уже в совершенной тьме,
так как проносившиеся облака совсем скрывали луну. Мы продолжали
подниматься в гору, только изредка периодически спускались, но потом опять
все время поднимались. Я не помню, сколько времени это продолжалось...
Вдруг я почувствовал, что мы остановились. Мы были на дворе обширного,
развалившегося замка, высокие окна которого были темны и мрачны, а
обломанные зубчатые стены при свете луны вытянулись в зигзагообразную
линию.
Я, должно быть, задремал, иначе наверное заметил бы приближение к
такому замечательному месту. Во мраке двор казался обширным, но, может быть,
он, как и некоторые темные дорожки, ведущие от него к большим круглым аркам,
казался большим, чем был на самом деле. Я до сих пор еще не видел его при
дневном свете. Когда коляска остановилась, кучер соскочил с козел и протянул
мне руку, чтобы помочь сойти. Тут я опять невольно обратил внимание на его
необыкновенную силу. Его рука казалась стальными клещами, которыми при
желании он мог раздавить мою ладонь. Затем он положил мои пожитки возле меня
на выложенную массивными камнями площадку, на которую выходила громадная
старая дверь, обитая большими железными гвоздями. Даже при тусклом освещении
я заметил, что камни были стерты от времени и непогоды. Пока я стоял, кучер
опять взобрался на козлы, тронул вожжами, лошади дернули и скрылись вместе
с экипажем под одним из темных сводов. Я остался один среди двора в полном
одиночестве и не знал, что предпринять. У дверей не видно было даже намека
на звонок или молоток: не было также и надежды на то, чтобы мой голос мог
проникнуть сквозь мрачные стены и темные оконные проемы. Мне стало
казаться, что я жду здесь бесконечно долго, и меня начали одолевать сомнения
и страх. Куда я попал? К каким людям? В какую ужасную историю я впутался?
Было ли это обыкновенным простым приключением в жизни помощника адвоката,
посланного для разъяснений по поводу приобретенного иностранцем в Лондоне
недвижимого имущества! Помощник адвоката?.. Мне это звание ужасно нравится
-- да, я и позабыл, ведь перед самым отъездом из Лондона я узнал, что мои
экзамены прошли успешно; так что, в сущности говоря, я теперь не помощник, а
адвокат... Я начал протирать глаза и щипать себя, чтобы убедиться, что не
сплю. Все это продолжало казаться мне каким-- то ужасным ночным кошмаром, и
я надеялся, что вдруг проснусь у себя дома, совершенно разбитым, как это
бывало иногда при напряженной мозговой работе. Но, к сожалению, мое тело
ясно чувствовало щипки, и мои глаза не обманывали меня. Я действительно не
спал, а находился в Карпатах. Мне оставалось только запастись терпением и
ожидать наступления утра. Как только я пришел к этому заключению, я услышал
приближающиеся тяжелые шаги за большой дверью и увидел сквозь щель мерцание
света. Потом раздался звук гремящих цепей, шум отодвигаемых массивных
засовов, и большая дверь медленно распахнулась. В дверях стоял высокий
старик с чисто выбритым подбородком и длинными седыми усами; одет он был с
головы до ног во все черное. В руке старик держал старинную серебряную
лампу, в которой пламя свободно горело без какого бы то ни было стекла или
трубы и бросало длинные, трепещущие тени от сквозного ветра. Старик
приветствовал меня изысканным жестом правой рукой и сказал мне на прекрасном
английском языке, но с иностранным акцентом:
-- Добро пожаловать в мой дом! Войдите в него свободно и по доброй
воле.
Он не сделал ни одного движения, чтобы пойти мне навстречу, а стоял
неподвижно, как статуя, будто жест приветствия превратил его в камень; но не
успел я переступить порог, как он сделал движение вперед и, протянув мне
руку, сжал мою ладонь с такой силой, что заставил меня содрогнуться -- его
рука была холодна как лед и напоминала скорее руку мертвеца, нежели живого
человека. Он снова сказал:
-- Добро пожаловать в мой дом! Входите смело, идите без страха и
оставьте нам здесь что-- нибудь из принесенного вами счастья.
Сила его руки была настолько похожа на ту, которую я заметил у кучера,
лица которого я так и не разглядел, что меня одолело сомнение, не одно ли и
то же лицо -- кучер и господин, с которым я в данный момент разговариваю;
чтобы рассеять сомнения, я спросил:
-- Граф Дракула?
Он ответил:
-- Я -- Дракула. Приветствую вас, мистер Харкер, в моем доме. Войдите;
ночь холодна, а вы нуждаетесь в пище и отдыхе.
Говоря это, он повесил лампу на крючок в стене и, ступив вперед, взял
мой багаж. Он проделал это так быстро, что я не успел его упредить. Я тщетно
попытался возразить.
-- Нет, сударь, вы мой гость. Теперь поздно, и поэтому на моих людей
рассчитывать нечего. Позвольте мне самому позаботиться о вас.
Он настоял на своем, понес мои пожитки по коридору и поднялся по
большой винтовой лестнице, откуда мы попали в другой широкий коридор, где
наши шаги гулко раздавались благодаря каменному полу. В конце коридора он
толкнул тяжелую дверь, и я с наслаждением вошел в ярко освещенную комнату,
где стоял стол, накрытый к ужину, а в большом камине весело потрескивали
дрова.
Граф закрыл за нами дверь и, пройдя через столовую, открыл вторую
дверь, которая вела в маленькую восьмиугольную комнату, освещенную одной
лампой и, по-- видимому, совершенно лишенную окон. Миновав ее, он снова
открыл дверь в следующее помещение, куда и пригласил меня войти. Я очень
обрадовался, увидев его: оно оказалось большой спальней, прекрасно
освещенной, в которой тепло поддерживалось топившимся камином. Граф,
положив собственноручно принесенные им вещи, произнес, прикрывая дверь
перед уходом:
-- Вы после дороги захотите, конечно, освежиться и переодеться.
Надеюсь, вы найдете здесь все необходимое, а когда будете готовы, пройдите
в столовую, где найдете приготовленный для вас ужин.
Освещение и теплота, а также изысканное обращение графа совершенно
рассеяли все мои сомнения и страхи. Придя благодаря этому в нормальное
состояние, я ощутил невероятный голод, поэтому, наскоро переодевшись, я
поспешил в первую комнату. Ужин был уже подан. Мой хозяин, стоя у камина,
грациозным жестом пригласил меня к столу:
-- Надеюсь, вы меня извините, если я не составлю вам компании: я уже
обедал и никогда не ужинаю.
Я вручил ему запечатанное письмо от мистера Хаукинса. Граф распечатают
его, прочел, затем с очаровательной улыбкой передал письмо мне. Одно место в
нем мне в особенности польстило:
"Я очень сожалею, что приступ подагры, которой я давно подвержен,
лишает меня возможности предпринять какое бы то ни было путешествие; и я
счастлив, что могу послать своего заместителя, которому я вполне доверяю.
Это энергичный и талантливый молодой человек. Во все время своего пребывания
у вас он будет к вашим услугам и весь в вашем распоряжении".
Граф подошел к столу, сам снял крышку с блюда -- и я накинулся на
прекрасно зажаренного цыпленка. Затем сыр и салат, да еще бутылка старого
токайского вина, которого я выпил бокала два-- три, -- составили мой ужин.
Пока я ел, граф расспрашивал меня о моем путешествии, и я рассказал ему по
порядку все, пережитое мною. Затем я придвинул свой стул к огню и закурил
сигару, предложенную графом, который тут же извинился, что не курит. Теперь
мне представился удобный случай рассмотреть его, и я нашел, что наружность
графа заслуживает внимания.
У него было энергичное, оригинальное лицо, тонкий нос и какие-- то
особенные, странной формы ноздри; надменный высокий лоб, и волосы, скудно и
в то же время густыми клоками росшие около висков; очень густые, почти
сходившиеся на лбу брови. Рот, насколько я мог разглядеть под тяжелыми
усами, был решительный, даже жестокий на вид с необыкновенно острыми белыми
зубами, выступавшими между губами, яркая окраска которых поражала своей
жизненностью у человека его лет. Но сильнее всего поражала необыкновенная
бледность лица.
До сих пор мне удалось заметить издали только тыльную сторону его рук,
когда он держал их на коленях; при свете горящего камина они производили
впечатление белых и тонких; но, увидев их теперь вблизи, ладонями кверху, я
заметил, что они были грубы, мясисты, с короткими толстыми пальцами.
Особенно странно было то, что в центре ладони росли волосы. Ногти были
длинные и тонкие, с заостренными концами. Когда граф наклонился ко мне и его
рука дотронулась до меня, я не мог удержаться от содрогания. Возможно, его
дыхание было тлетворным, потому что мною овладело какое-- то ужасное чувство
тошноты, которого я никак не мог скрыть. Граф, очевидно, заметил это, так
как сейчас же отодвинулся; и с какой-- то угрюмой улыбкой опять сел на свое
прежнее место у камина. Мы оба молчали некоторое время, и когда я посмотрел
в окно, то увидел первый проблеск наступающего рассвета.
Какая-- то странная тишина царила всюду; но прислушавшись, я услышал
где-- то вдалеке как будто вой волков. Глаза графа засверкали, и он сказал:
-- Прислушайтесь к ним, к детям ночи! Что за музыку они заводят!
Заметя странное, должно быть, для него выражение моего лица, он
прибавил:
-- Ах, сударь, вы, городские жители, не можете понять чувство
охотника! Но вы наверное устали. Ваша кровать совершенно готова, и завтра вы
можете спать, сколько хотите. Я буду в отсутствии до полудня; спите же
спокойно -- и приятных сновидений!
С изысканным поклоном он сам открыл дверь в мою восьмиугольную комнату,
и я прошел в спальню...
7 мая.
Опять раннее утро. Вчера я спал до вечера и проснулся сам. Одевшись, я
прошел в комнату, где накануне ужинал, и нашел там холодный завтрак и кофе,
которое подогревалось, стоя на огне в камине. На столе лежала карточка с
надписью:
"Я должен ненадолго отлучиться. Не ждите меня. Д."
Радуясь свободному времени, я уселся за еду. Позавтракав, я стал
искать звонок, чтобы дать знать прислуге, что я окончил трапезу; но звонка
нигде не оказалось. В замке, как видно, странные недостатки, особенно если
принять во внимание чрезмерное богатство, окружающее меня. Столовая
сервировка из золота, да такой великолепной выделки, что стоит наверное
громадных денег. Занавеси, обивка стульев и кушетки -- прекрасного качества
и потребовали, без сомнения, баснословных затрат даже тогда, когда
приобретались, так как этим вещам много сот лет, хотя все сохранялось в
идеальном порядке. Я видел нечто подобное в Хемпстонском дворце, но там все
было порвано, потерто и изъедено молью. Но странно, что во всех комнатах
отсутствовали зеркала. Даже туалетного зеркала не было на моем столике, и
мне пришлось вынуть маленькое зеркальце из несессера, чтобы побриться и
причесаться. Кроме того, я не видел ни одного слуги и не слышал ни одного
звука вблизи замка за исключением волчьего воя. Покончив с едой, я начал
искать что-- нибудь для чтения, так как без разрешения графа мне не хотелось
осматривать замок. В столовой я ровно ничего не нашел -- полное отсутствие
книг, газет, даже всяких письменных принадлежностей; тогда я открыл другую
дверь и вошел в библиотеку. В библиотеке я нашел, к великой моей радости,
большое количество английских изданий -- целые полки были полны книгами и
переплетенными за долгие годы газетами и журналами. Стол посредине комнаты
оказался завален английскими журналами, газетами, но лишь старыми номерами.
Книги встречались разнообразнейшие: по истории, географии, политике,
политической экономии, ботанике, геологии, законоведению -- все относящееся
к Англии и английской жизни, обычаям и нравам. Пока я рассматривал книги,
дверь отворилась и вошел граф. Он радушно меня приветствовал, выразив
надежду, что я хорошо спал в эту ночь. Затем продолжал:
-- Я очень рад, что вы сюда зашли, так как убежден, что здесь найдется
много интересного для вас материала. Они, -- и граф положил руку на
некоторые книги, -- были мне преданными друзьями в течение нескольких лет,
когда я еще и не думал попасть в Лондон; книги эти доставили мне много
приятных часов. Благодаря им я ознакомился с вашей великой Англией; а знать
-- значит любить. Я жажду попасть на переполненные народом улицы вашего
величественного Лондона, проникнуть в самый круговорот суеты человечества,
участвовать в этой жизни и ее переменах, ее смерти, словом, во всем том, что
делает эту страну тем, что она есть. Но, увы! Пока я знаком с вашим языком
лишь по книгам. Надеюсь, мой друг, благодаря вам я научусь и изъясняться
по-- английски как следует.
-- Помилуйте, граф, ведь вы же великолепно владеете английским!
-- Благодарю вас, друг мой, за ваше слишком лестное обо мне мнение, но
все же я боюсь, что в знании языка нахожусь еще только на полпути. Правда, я
знаю грамматику и слова, но я еще не знаю, как их произносить и когда какое
употреблять.
-- Уверяю вас, вы прекрасно говорите.
-- Все это не то... Я знаю, что живи и разговаривай я в вашем Лондоне,
всякий тотчас узнает во мне иностранца. Этого мне мало. Здесь я знатен; я
-- магнат; весь народ меня знает, и я -- господин. Но иностранец на чужбине
-- ничто; люди его не знают, а не знать человека -- значит не заботиться о
нем. В таком случае я предпочитаю ничем не выделяться из толпы, чтобы люди
при виде меня или слыша мою английскую речь не останавливались бы и не
указывали на меня пальцами. Я привык быть господином и хочу им остаться
навсегда или же, по крайней мере, устроиться так, чтобы никто не мог стать
господином надо мною. Вы приехали сюда не только для того, чтобы разъяснить
мне все относительно моего нового владения в Лондоне; я надеюсь, что вы
пробудете со мною еще некоторое время, чтобы благодаря вашим беседам я
привык и изучил разговорный язык. Поэтому я настаиваю и прошу вас
исправлять мои ошибки в произношении наистрожайшим образом.
Я, конечно, сказал, что прошу его не стесняться меня, а затем попросил
пользоваться библиотекой по своему усмотрению.
Он ответил:
-- О, да... Вообще, вы можете свободно передвигаться по замку и
заходить, куда вздумаете, за исключением тех комнат, двери которых заперты;
впрочем, туда вы и сами наверное не захотите проникнуть. Есть уважительные
причины для того, чтобы все было так как есть, и если бы вы глядели моими
глазами и обладали моим знанием, то, без сомнения, лучше бы все поняли.
Я сказал, что и не сомневаюсь в этом, и он продолжал дальше:
-- Мы в Трансильвании, а Трансильвания -- это не Англия, наши дороги --
не ваши дороги, и тут вы встретите много странностей. Ну, хотя бы из вашего
короткого опыта во время поездки сюда, вы уже знаете кое-- что о тех
странных вещах, которые здесь могут происходить.
Это послужило началом длинного разговора; я задал ему несколько
вопросов по поводу необычайных происшествий, участником которых я был или
которые обратили на себя мое внимание. Иногда он уклонялся от вопроса или
же переводил беседу на другие темы, делая вид, что не понимает меня; но, в
общем, он отвечал совершенно откровенно и подробно. Немного погодя,
осмелев, я спросил его о некоторых странностях, происшедших прошлой ночью,
например, почему кучер подходил к тем местам, где мы видели синие огни.
Правда ли, что они указывают на места, где зарыто и спрятано золото? Тогда
он мне объяснил, что простонародье верит, будто в определенную ночь в году
-- как раз в прошлую ночь -- нечистая сила неограниченно господствует на
земле, и тогда-- то появляются синие огоньки в тех местах, где зарыты клады.
Затем мы перешли на другие темы.
-- Давайте поговорим о Лондоне и о том доме, который вы для меня
приобрели, -- сказал он.
Извинившись за оплошность, я пошел в свою комнату, чтобы взять бумаги,
относящиеся к покупке. В то время, как я вынимал их из чемодана и приводил
в порядок, я слышал в соседней комнате стук посуды и серебра, а когда
возвращался в библиотеку, то проходя через столовую, заметил, что стол был
прибран, а комната ярко освещена лампами; уже темнело. Лампы горели и в
библиотеке. Когда я вошел, граф очистил стол от книг и журналов, и мы
углубились в чтение всевозможных документов, планов и бумаг. Он
интересовался положительно всем и задавал мне миллиарды вопросов
относительно местоположения дома и его окрестностей. Очевидно, он раньше
изучил все, что касалось приобретения, так как в конце концов выяснилось,
что он обо всем знает гораздо больше меня. Когда я ему это заметил, он
ответил:
-- Да, друг мой, но разве это не естественно? Когда я туда отправлюсь,
то окажусь в совершенном одиночестве, и моего друга Джонатана Харкера не
будет рядом, чтобы поправлять меня и помогать мне. Он будет в Эксетере, на
расстоянии многих миль, увлеченный, вероятно, изучением законов с другим
моим другом, Питером Хаукинсом. Не так ли?
Мы снова углубились в дело о покупке недвижимого имущества в Пэрфлите.
Когда я изложил ему суть дела, дал подписать все нужные бумаги и составил
письмо мистеру Хаукинсу, он стал расспрашивать меня, каким образом удалось
приобрести такой подходящий участок. На что я прочел ему все мои заметки,
которые тогда вел. Вот они:
"В Пэрфлите, проходя по окольной дороге, я случайно набрел на участок,
который, как мне показалось, и был нужен нашему клиенту. Участок окружен
высокой стеной старинной архитектуры, построенной из массивного камня и не
ремонтированной уже много-- много лет.
Поместье называется Карфакс, должно быть, исковерканное старое
"quatres faces" -- четыре фасада, так как дом четырехсторонний. В общем там
около 20 акров земли, окруженных вышеупомянутой каменной стеной. Много
деревьев, придающих поместью местами мрачный вид, затем имеется еще глубокий
темный пруд или, вернее, маленькое озеро, питающееся, вероятно, подземными
ключами, поскольку вода в нем необыкновенно прозрачна, а кроме того, оно
служит началом довольно порядочной речки. Дом очень обширный и старинный, с
немногими высоко расположенными окнами, загороженными тяжелыми решетками.
Он скорее походит на часть тюрьмы и примыкает к какой-- то старой часовне
или церкви. Я не смог осмотреть ее, так как ключа от двери, ведущей из дома
в часовню, не оказалось. Но я снял своим "кодаком" несколько видов с
различных точек. Часть дома была пристроена впоследствии, но довольно
странным образом, так что вычислить точно, какую площадь занимает дом,
немыслимо; она, должно быть, очень велика".
Когда я кончил, граф сказал:
-- Я рад, что дом старинный и обширный; я сам из старинной семьи, и
необходимость жить в новом доме убила бы меня. Дом не может сразу стать
жилым; в сущности, как мало дано дней, чтобы составить столетие... Меня
радует также и то, что я найду там старинную часовню. Мы, магнаты
Трансильвании, не можем допустить, чтобы наши кости покоились среди простых
смертных. Я не ищу ни веселья, ни радости, ни изобилия солнечных лучей и
искрящихся вод, столь любимых молодыми и веселыми людьми. Я уже не молод; а
мое сердце, измученное годами печали, не приспособлено больше к радости; к
тому же стены моего замка разрушены; здесь много тени, ветер свободно
доносит свои холодные дуновения сквозь разрушенные стены и раскрытые окна. Я
люблю мир и тишину и хотел бы быть наедине со своими мыслями, насколько это
возможно.
Иногда слова графа будто шли вразрез с его общим видом, а может быть,
это происходило от особого свойства его лица -- придавать улыбкам лукавый и
саркастический оттенок. Спустя немного времени он извинился и покинул
меня, попросив собрать все мои бумаги.
В его отсутствие я стал подробно знакомиться с библиотекой. Я
наткнулся на атлас, открытый, конечно, на карте Англии; видно было, что им
часто пользовались. Разглядывая внимательно карту, я заметил, что
определенные пункты на ней были обведены кружками, и присмотревшись, увидел,
что один из них находился около Лондона с восточной стороны, как раз там,
где находилось вновь приобретенное им поместье; остальные два были: Эксетер
и Уайтби, на Йоркширском побережье.
Через полчаса граф вернулся.
-- Ах! -- сказал он, -- все еще за книгами! Вам не следует так много
работать... Пойдемте: ваш ужин готов и подан.
Он взял меня под руку, и мы вышли в столовую, где меня действительно
ожидал великолепный ужин. Граф опять извинился, что уже пообедал вне дома.
Но так же, как и накануне, он уселся у камина и болтал, пока я ел. После
ужина я закурил сигару, как и в прошлую ночь, и граф просидел со мной,
болтая и задавая мне вопросы, затрагивающие различные темы; так проходили
часы за часами. Хотя я и чувствовал, что становится очень поздно, но ничего
не говорил, поскольку решил, что должен быть к услугам хозяина и исполнять
его малейшие желания. Спать же мне не хотелось, так как вчерашний
продолжительный сон подкрепил меня; но вдруг я почувствовал то ощущение
озноба, которое всегда овладевает людьми на рассвете или во время прилива.
Говорят, люди ближе всего к смерти и умирают обычно на рассвете или же во
время прилива. Вдруг мы услышали крик петуха, прорезавший со
сверхъестественной пронзительностью чистый утренний воздух. Граф Дракула
моментально вскочил и сказал:
-- Как, уже опять утро! Как непростительно с моей стороны, что я
заставляю вас так долго бодрствовать!.. Не говорите со мной о вашей стране
-- меня так интересует все, что касается моей новой родины -- дорогой
Англии, -- что я забываю о времени, а в вашей занимательной беседе оно
проходит слишком быстро!
И, изысканно поклонившись, он оставил меня.
Я прошел к себе в комнату и записал все, что произошло за день.
8 мая.
Когда я начал записывать в эту тетрадь свои заметки, то боялся, что
пишу слишком подробно, но теперь счастлив, что записал все мельчайшие
подробности с самого начала, ибо здесь происходит много необычного, -- это
тревожит меня; я думаю только о том, как бы выйти здравым и невредимым
отсюда, и начинаю жалеть о том, что приехал; возможно, ночные бодрствования
так отзываются на мне, но если бы этим все и ограничивалось. Если можно
было с кем поговорить, мне стало бы легче, но, к сожалению, никого нет.
Только граф, а он... Я начинаю думать, что здесь я единственная живая душа.
Позвольте мне быть прозаиком, поскольку того требуют факты; это поможет мне
разобраться во всем, сохранить здравый смысл и уклониться от все более и
более овладевающей мною власти фантазии... Иначе я погиб!.. Дайте мне
рассказать все, как оно есть...
Я проспал всего несколько часов и, чувствуя, что больше не засну,
встал. Поставив зеркало для бритья на окно, я начал бриться. Вдруг я
почувствовал руку на своем плече и услышал голос графа. "С добрым утром", --
сказал он. Я замер, так как меня изумило, что я не вижу его в зеркале, хотя
видел в зеркале всю комнату. Остановившись внезапно, я слегка порезался, но
не сразу обратил на это внимание. Ответив на приветствие, я опять
повернулся к зеркалу, чтобы посмотреть, как я мог так ошибиться. На сей раз
никакого сомнения не было: граф стоял почти вплотную ко мне, и я мог видеть
его через плечо. Но его отражения в зеркале не было!.. Это потрясло меня и
усилило странность происходящего; мною снова овладело чувство смутного
беспокойства, которое охватывало меня всякий раз, когда граф находился
поблизости. Только теперь я заметил свой порез. Я отложил бритву в сторону
и повернулся при этом вполоборота к графу в поисках пластыря. Когда граф
увидел мое лицо, его глаза сверкнули каким-- то демоническим бешенством, и
он внезапно схватил меня за горло. Я отпрянул, и его рука коснулась шнурка,
на котором висел крест. Это сразу вызвало в нем перемену, причем ярость
прошла с такой быстротой, что я подумал, была ли она вообще.
-- Смотрите, будьте осторожны, -- сказал он, -- будьте осторожны, когда
бреетесь. В наших краях это гораздо опаснее, чем вы думаете.
Затем, схватив зеркало, он продолжал:
-- Вот эта злополучная вещица все и натворила! Ничто иное, как глупая
игрушка человеческого тщеславия. Долой ее!
Он открыл тяжелое окно одним взмахом своей ужасной руки и вышвырнул
зеркало, которое разбилось на тысячу кусков, упав на камни, которыми был
выложен двор. Затем, не говоря ни слова, удалился. Это ужасно неприятно, так
как я положительно не знаю, как я теперь буду бриться, разве перед
металлической коробкой от часов, или перед крышкой моего бритвенного
прибора, которая, к счастью, сделана из полированного металла.
Когда я вошел в столовую, завтрак был уже на столе, но графа я нигде не
мог найти. Так я и позавтракал в одиночестве. Как странно, что я до сих пор
не видел графа ни за едой, ни за питьем. Он, вероятно, совершенно
необыкновенный человек. После завтрака я сделал небольшой обход замка,
который меня сильно взволновал: двери, двери, всюду двери, и все заперто и
загорожено... Нигде никакой возможности выбраться из замка, разве только
через окна! Замок -- настоящая тюрьма, а я -- пленник!..
Когда я убедился, что нахожусь в плену, меня охватило бешенство. Я
начал стремительно спускаться и подниматься по лестницам, пробуя каждую
дверь, высовываясь в каждое окно, какое попадалось на пути; но немного
а волков и след простыл. Все это было так странно и необычайно, что я
почувствовал безумный страх и боялся говорить и двигаться. Время тянулось
бесконечно. Дальнейшее путешествие мы продолжали уже в совершенной тьме,
так как проносившиеся облака совсем скрывали луну. Мы продолжали
подниматься в гору, только изредка периодически спускались, но потом опять
все время поднимались. Я не помню, сколько времени это продолжалось...
Вдруг я почувствовал, что мы остановились. Мы были на дворе обширного,
развалившегося замка, высокие окна которого были темны и мрачны, а
обломанные зубчатые стены при свете луны вытянулись в зигзагообразную
линию.
Я, должно быть, задремал, иначе наверное заметил бы приближение к
такому замечательному месту. Во мраке двор казался обширным, но, может быть,
он, как и некоторые темные дорожки, ведущие от него к большим круглым аркам,
казался большим, чем был на самом деле. Я до сих пор еще не видел его при
дневном свете. Когда коляска остановилась, кучер соскочил с козел и протянул
мне руку, чтобы помочь сойти. Тут я опять невольно обратил внимание на его
необыкновенную силу. Его рука казалась стальными клещами, которыми при
желании он мог раздавить мою ладонь. Затем он положил мои пожитки возле меня
на выложенную массивными камнями площадку, на которую выходила громадная
старая дверь, обитая большими железными гвоздями. Даже при тусклом освещении
я заметил, что камни были стерты от времени и непогоды. Пока я стоял, кучер
опять взобрался на козлы, тронул вожжами, лошади дернули и скрылись вместе
с экипажем под одним из темных сводов. Я остался один среди двора в полном
одиночестве и не знал, что предпринять. У дверей не видно было даже намека
на звонок или молоток: не было также и надежды на то, чтобы мой голос мог
проникнуть сквозь мрачные стены и темные оконные проемы. Мне стало
казаться, что я жду здесь бесконечно долго, и меня начали одолевать сомнения
и страх. Куда я попал? К каким людям? В какую ужасную историю я впутался?
Было ли это обыкновенным простым приключением в жизни помощника адвоката,
посланного для разъяснений по поводу приобретенного иностранцем в Лондоне
недвижимого имущества! Помощник адвоката?.. Мне это звание ужасно нравится
-- да, я и позабыл, ведь перед самым отъездом из Лондона я узнал, что мои
экзамены прошли успешно; так что, в сущности говоря, я теперь не помощник, а
адвокат... Я начал протирать глаза и щипать себя, чтобы убедиться, что не
сплю. Все это продолжало казаться мне каким-- то ужасным ночным кошмаром, и
я надеялся, что вдруг проснусь у себя дома, совершенно разбитым, как это
бывало иногда при напряженной мозговой работе. Но, к сожалению, мое тело
ясно чувствовало щипки, и мои глаза не обманывали меня. Я действительно не
спал, а находился в Карпатах. Мне оставалось только запастись терпением и
ожидать наступления утра. Как только я пришел к этому заключению, я услышал
приближающиеся тяжелые шаги за большой дверью и увидел сквозь щель мерцание
света. Потом раздался звук гремящих цепей, шум отодвигаемых массивных
засовов, и большая дверь медленно распахнулась. В дверях стоял высокий
старик с чисто выбритым подбородком и длинными седыми усами; одет он был с
головы до ног во все черное. В руке старик держал старинную серебряную
лампу, в которой пламя свободно горело без какого бы то ни было стекла или
трубы и бросало длинные, трепещущие тени от сквозного ветра. Старик
приветствовал меня изысканным жестом правой рукой и сказал мне на прекрасном
английском языке, но с иностранным акцентом:
-- Добро пожаловать в мой дом! Войдите в него свободно и по доброй
воле.
Он не сделал ни одного движения, чтобы пойти мне навстречу, а стоял
неподвижно, как статуя, будто жест приветствия превратил его в камень; но не
успел я переступить порог, как он сделал движение вперед и, протянув мне
руку, сжал мою ладонь с такой силой, что заставил меня содрогнуться -- его
рука была холодна как лед и напоминала скорее руку мертвеца, нежели живого
человека. Он снова сказал:
-- Добро пожаловать в мой дом! Входите смело, идите без страха и
оставьте нам здесь что-- нибудь из принесенного вами счастья.
Сила его руки была настолько похожа на ту, которую я заметил у кучера,
лица которого я так и не разглядел, что меня одолело сомнение, не одно ли и
то же лицо -- кучер и господин, с которым я в данный момент разговариваю;
чтобы рассеять сомнения, я спросил:
-- Граф Дракула?
Он ответил:
-- Я -- Дракула. Приветствую вас, мистер Харкер, в моем доме. Войдите;
ночь холодна, а вы нуждаетесь в пище и отдыхе.
Говоря это, он повесил лампу на крючок в стене и, ступив вперед, взял
мой багаж. Он проделал это так быстро, что я не успел его упредить. Я тщетно
попытался возразить.
-- Нет, сударь, вы мой гость. Теперь поздно, и поэтому на моих людей
рассчитывать нечего. Позвольте мне самому позаботиться о вас.
Он настоял на своем, понес мои пожитки по коридору и поднялся по
большой винтовой лестнице, откуда мы попали в другой широкий коридор, где
наши шаги гулко раздавались благодаря каменному полу. В конце коридора он
толкнул тяжелую дверь, и я с наслаждением вошел в ярко освещенную комнату,
где стоял стол, накрытый к ужину, а в большом камине весело потрескивали
дрова.
Граф закрыл за нами дверь и, пройдя через столовую, открыл вторую
дверь, которая вела в маленькую восьмиугольную комнату, освещенную одной
лампой и, по-- видимому, совершенно лишенную окон. Миновав ее, он снова
открыл дверь в следующее помещение, куда и пригласил меня войти. Я очень
обрадовался, увидев его: оно оказалось большой спальней, прекрасно
освещенной, в которой тепло поддерживалось топившимся камином. Граф,
положив собственноручно принесенные им вещи, произнес, прикрывая дверь
перед уходом:
-- Вы после дороги захотите, конечно, освежиться и переодеться.
Надеюсь, вы найдете здесь все необходимое, а когда будете готовы, пройдите
в столовую, где найдете приготовленный для вас ужин.
Освещение и теплота, а также изысканное обращение графа совершенно
рассеяли все мои сомнения и страхи. Придя благодаря этому в нормальное
состояние, я ощутил невероятный голод, поэтому, наскоро переодевшись, я
поспешил в первую комнату. Ужин был уже подан. Мой хозяин, стоя у камина,
грациозным жестом пригласил меня к столу:
-- Надеюсь, вы меня извините, если я не составлю вам компании: я уже
обедал и никогда не ужинаю.
Я вручил ему запечатанное письмо от мистера Хаукинса. Граф распечатают
его, прочел, затем с очаровательной улыбкой передал письмо мне. Одно место в
нем мне в особенности польстило:
"Я очень сожалею, что приступ подагры, которой я давно подвержен,
лишает меня возможности предпринять какое бы то ни было путешествие; и я
счастлив, что могу послать своего заместителя, которому я вполне доверяю.
Это энергичный и талантливый молодой человек. Во все время своего пребывания
у вас он будет к вашим услугам и весь в вашем распоряжении".
Граф подошел к столу, сам снял крышку с блюда -- и я накинулся на
прекрасно зажаренного цыпленка. Затем сыр и салат, да еще бутылка старого
токайского вина, которого я выпил бокала два-- три, -- составили мой ужин.
Пока я ел, граф расспрашивал меня о моем путешествии, и я рассказал ему по
порядку все, пережитое мною. Затем я придвинул свой стул к огню и закурил
сигару, предложенную графом, который тут же извинился, что не курит. Теперь
мне представился удобный случай рассмотреть его, и я нашел, что наружность
графа заслуживает внимания.
У него было энергичное, оригинальное лицо, тонкий нос и какие-- то
особенные, странной формы ноздри; надменный высокий лоб, и волосы, скудно и
в то же время густыми клоками росшие около висков; очень густые, почти
сходившиеся на лбу брови. Рот, насколько я мог разглядеть под тяжелыми
усами, был решительный, даже жестокий на вид с необыкновенно острыми белыми
зубами, выступавшими между губами, яркая окраска которых поражала своей
жизненностью у человека его лет. Но сильнее всего поражала необыкновенная
бледность лица.
До сих пор мне удалось заметить издали только тыльную сторону его рук,
когда он держал их на коленях; при свете горящего камина они производили
впечатление белых и тонких; но, увидев их теперь вблизи, ладонями кверху, я
заметил, что они были грубы, мясисты, с короткими толстыми пальцами.
Особенно странно было то, что в центре ладони росли волосы. Ногти были
длинные и тонкие, с заостренными концами. Когда граф наклонился ко мне и его
рука дотронулась до меня, я не мог удержаться от содрогания. Возможно, его
дыхание было тлетворным, потому что мною овладело какое-- то ужасное чувство
тошноты, которого я никак не мог скрыть. Граф, очевидно, заметил это, так
как сейчас же отодвинулся; и с какой-- то угрюмой улыбкой опять сел на свое
прежнее место у камина. Мы оба молчали некоторое время, и когда я посмотрел
в окно, то увидел первый проблеск наступающего рассвета.
Какая-- то странная тишина царила всюду; но прислушавшись, я услышал
где-- то вдалеке как будто вой волков. Глаза графа засверкали, и он сказал:
-- Прислушайтесь к ним, к детям ночи! Что за музыку они заводят!
Заметя странное, должно быть, для него выражение моего лица, он
прибавил:
-- Ах, сударь, вы, городские жители, не можете понять чувство
охотника! Но вы наверное устали. Ваша кровать совершенно готова, и завтра вы
можете спать, сколько хотите. Я буду в отсутствии до полудня; спите же
спокойно -- и приятных сновидений!
С изысканным поклоном он сам открыл дверь в мою восьмиугольную комнату,
и я прошел в спальню...
7 мая.
Опять раннее утро. Вчера я спал до вечера и проснулся сам. Одевшись, я
прошел в комнату, где накануне ужинал, и нашел там холодный завтрак и кофе,
которое подогревалось, стоя на огне в камине. На столе лежала карточка с
надписью:
"Я должен ненадолго отлучиться. Не ждите меня. Д."
Радуясь свободному времени, я уселся за еду. Позавтракав, я стал
искать звонок, чтобы дать знать прислуге, что я окончил трапезу; но звонка
нигде не оказалось. В замке, как видно, странные недостатки, особенно если
принять во внимание чрезмерное богатство, окружающее меня. Столовая
сервировка из золота, да такой великолепной выделки, что стоит наверное
громадных денег. Занавеси, обивка стульев и кушетки -- прекрасного качества
и потребовали, без сомнения, баснословных затрат даже тогда, когда
приобретались, так как этим вещам много сот лет, хотя все сохранялось в
идеальном порядке. Я видел нечто подобное в Хемпстонском дворце, но там все
было порвано, потерто и изъедено молью. Но странно, что во всех комнатах
отсутствовали зеркала. Даже туалетного зеркала не было на моем столике, и
мне пришлось вынуть маленькое зеркальце из несессера, чтобы побриться и
причесаться. Кроме того, я не видел ни одного слуги и не слышал ни одного
звука вблизи замка за исключением волчьего воя. Покончив с едой, я начал
искать что-- нибудь для чтения, так как без разрешения графа мне не хотелось
осматривать замок. В столовой я ровно ничего не нашел -- полное отсутствие
книг, газет, даже всяких письменных принадлежностей; тогда я открыл другую
дверь и вошел в библиотеку. В библиотеке я нашел, к великой моей радости,
большое количество английских изданий -- целые полки были полны книгами и
переплетенными за долгие годы газетами и журналами. Стол посредине комнаты
оказался завален английскими журналами, газетами, но лишь старыми номерами.
Книги встречались разнообразнейшие: по истории, географии, политике,
политической экономии, ботанике, геологии, законоведению -- все относящееся
к Англии и английской жизни, обычаям и нравам. Пока я рассматривал книги,
дверь отворилась и вошел граф. Он радушно меня приветствовал, выразив
надежду, что я хорошо спал в эту ночь. Затем продолжал:
-- Я очень рад, что вы сюда зашли, так как убежден, что здесь найдется
много интересного для вас материала. Они, -- и граф положил руку на
некоторые книги, -- были мне преданными друзьями в течение нескольких лет,
когда я еще и не думал попасть в Лондон; книги эти доставили мне много
приятных часов. Благодаря им я ознакомился с вашей великой Англией; а знать
-- значит любить. Я жажду попасть на переполненные народом улицы вашего
величественного Лондона, проникнуть в самый круговорот суеты человечества,
участвовать в этой жизни и ее переменах, ее смерти, словом, во всем том, что
делает эту страну тем, что она есть. Но, увы! Пока я знаком с вашим языком
лишь по книгам. Надеюсь, мой друг, благодаря вам я научусь и изъясняться
по-- английски как следует.
-- Помилуйте, граф, ведь вы же великолепно владеете английским!
-- Благодарю вас, друг мой, за ваше слишком лестное обо мне мнение, но
все же я боюсь, что в знании языка нахожусь еще только на полпути. Правда, я
знаю грамматику и слова, но я еще не знаю, как их произносить и когда какое
употреблять.
-- Уверяю вас, вы прекрасно говорите.
-- Все это не то... Я знаю, что живи и разговаривай я в вашем Лондоне,
всякий тотчас узнает во мне иностранца. Этого мне мало. Здесь я знатен; я
-- магнат; весь народ меня знает, и я -- господин. Но иностранец на чужбине
-- ничто; люди его не знают, а не знать человека -- значит не заботиться о
нем. В таком случае я предпочитаю ничем не выделяться из толпы, чтобы люди
при виде меня или слыша мою английскую речь не останавливались бы и не
указывали на меня пальцами. Я привык быть господином и хочу им остаться
навсегда или же, по крайней мере, устроиться так, чтобы никто не мог стать
господином надо мною. Вы приехали сюда не только для того, чтобы разъяснить
мне все относительно моего нового владения в Лондоне; я надеюсь, что вы
пробудете со мною еще некоторое время, чтобы благодаря вашим беседам я
привык и изучил разговорный язык. Поэтому я настаиваю и прошу вас
исправлять мои ошибки в произношении наистрожайшим образом.
Я, конечно, сказал, что прошу его не стесняться меня, а затем попросил
пользоваться библиотекой по своему усмотрению.
Он ответил:
-- О, да... Вообще, вы можете свободно передвигаться по замку и
заходить, куда вздумаете, за исключением тех комнат, двери которых заперты;
впрочем, туда вы и сами наверное не захотите проникнуть. Есть уважительные
причины для того, чтобы все было так как есть, и если бы вы глядели моими
глазами и обладали моим знанием, то, без сомнения, лучше бы все поняли.
Я сказал, что и не сомневаюсь в этом, и он продолжал дальше:
-- Мы в Трансильвании, а Трансильвания -- это не Англия, наши дороги --
не ваши дороги, и тут вы встретите много странностей. Ну, хотя бы из вашего
короткого опыта во время поездки сюда, вы уже знаете кое-- что о тех
странных вещах, которые здесь могут происходить.
Это послужило началом длинного разговора; я задал ему несколько
вопросов по поводу необычайных происшествий, участником которых я был или
которые обратили на себя мое внимание. Иногда он уклонялся от вопроса или
же переводил беседу на другие темы, делая вид, что не понимает меня; но, в
общем, он отвечал совершенно откровенно и подробно. Немного погодя,
осмелев, я спросил его о некоторых странностях, происшедших прошлой ночью,
например, почему кучер подходил к тем местам, где мы видели синие огни.
Правда ли, что они указывают на места, где зарыто и спрятано золото? Тогда
он мне объяснил, что простонародье верит, будто в определенную ночь в году
-- как раз в прошлую ночь -- нечистая сила неограниченно господствует на
земле, и тогда-- то появляются синие огоньки в тех местах, где зарыты клады.
Затем мы перешли на другие темы.
-- Давайте поговорим о Лондоне и о том доме, который вы для меня
приобрели, -- сказал он.
Извинившись за оплошность, я пошел в свою комнату, чтобы взять бумаги,
относящиеся к покупке. В то время, как я вынимал их из чемодана и приводил
в порядок, я слышал в соседней комнате стук посуды и серебра, а когда
возвращался в библиотеку, то проходя через столовую, заметил, что стол был
прибран, а комната ярко освещена лампами; уже темнело. Лампы горели и в
библиотеке. Когда я вошел, граф очистил стол от книг и журналов, и мы
углубились в чтение всевозможных документов, планов и бумаг. Он
интересовался положительно всем и задавал мне миллиарды вопросов
относительно местоположения дома и его окрестностей. Очевидно, он раньше
изучил все, что касалось приобретения, так как в конце концов выяснилось,
что он обо всем знает гораздо больше меня. Когда я ему это заметил, он
ответил:
-- Да, друг мой, но разве это не естественно? Когда я туда отправлюсь,
то окажусь в совершенном одиночестве, и моего друга Джонатана Харкера не
будет рядом, чтобы поправлять меня и помогать мне. Он будет в Эксетере, на
расстоянии многих миль, увлеченный, вероятно, изучением законов с другим
моим другом, Питером Хаукинсом. Не так ли?
Мы снова углубились в дело о покупке недвижимого имущества в Пэрфлите.
Когда я изложил ему суть дела, дал подписать все нужные бумаги и составил
письмо мистеру Хаукинсу, он стал расспрашивать меня, каким образом удалось
приобрести такой подходящий участок. На что я прочел ему все мои заметки,
которые тогда вел. Вот они:
"В Пэрфлите, проходя по окольной дороге, я случайно набрел на участок,
который, как мне показалось, и был нужен нашему клиенту. Участок окружен
высокой стеной старинной архитектуры, построенной из массивного камня и не
ремонтированной уже много-- много лет.
Поместье называется Карфакс, должно быть, исковерканное старое
"quatres faces" -- четыре фасада, так как дом четырехсторонний. В общем там
около 20 акров земли, окруженных вышеупомянутой каменной стеной. Много
деревьев, придающих поместью местами мрачный вид, затем имеется еще глубокий
темный пруд или, вернее, маленькое озеро, питающееся, вероятно, подземными
ключами, поскольку вода в нем необыкновенно прозрачна, а кроме того, оно
служит началом довольно порядочной речки. Дом очень обширный и старинный, с
немногими высоко расположенными окнами, загороженными тяжелыми решетками.
Он скорее походит на часть тюрьмы и примыкает к какой-- то старой часовне
или церкви. Я не смог осмотреть ее, так как ключа от двери, ведущей из дома
в часовню, не оказалось. Но я снял своим "кодаком" несколько видов с
различных точек. Часть дома была пристроена впоследствии, но довольно
странным образом, так что вычислить точно, какую площадь занимает дом,
немыслимо; она, должно быть, очень велика".
Когда я кончил, граф сказал:
-- Я рад, что дом старинный и обширный; я сам из старинной семьи, и
необходимость жить в новом доме убила бы меня. Дом не может сразу стать
жилым; в сущности, как мало дано дней, чтобы составить столетие... Меня
радует также и то, что я найду там старинную часовню. Мы, магнаты
Трансильвании, не можем допустить, чтобы наши кости покоились среди простых
смертных. Я не ищу ни веселья, ни радости, ни изобилия солнечных лучей и
искрящихся вод, столь любимых молодыми и веселыми людьми. Я уже не молод; а
мое сердце, измученное годами печали, не приспособлено больше к радости; к
тому же стены моего замка разрушены; здесь много тени, ветер свободно
доносит свои холодные дуновения сквозь разрушенные стены и раскрытые окна. Я
люблю мир и тишину и хотел бы быть наедине со своими мыслями, насколько это
возможно.
Иногда слова графа будто шли вразрез с его общим видом, а может быть,
это происходило от особого свойства его лица -- придавать улыбкам лукавый и
саркастический оттенок. Спустя немного времени он извинился и покинул
меня, попросив собрать все мои бумаги.
В его отсутствие я стал подробно знакомиться с библиотекой. Я
наткнулся на атлас, открытый, конечно, на карте Англии; видно было, что им
часто пользовались. Разглядывая внимательно карту, я заметил, что
определенные пункты на ней были обведены кружками, и присмотревшись, увидел,
что один из них находился около Лондона с восточной стороны, как раз там,
где находилось вновь приобретенное им поместье; остальные два были: Эксетер
и Уайтби, на Йоркширском побережье.
Через полчаса граф вернулся.
-- Ах! -- сказал он, -- все еще за книгами! Вам не следует так много
работать... Пойдемте: ваш ужин готов и подан.
Он взял меня под руку, и мы вышли в столовую, где меня действительно
ожидал великолепный ужин. Граф опять извинился, что уже пообедал вне дома.
Но так же, как и накануне, он уселся у камина и болтал, пока я ел. После
ужина я закурил сигару, как и в прошлую ночь, и граф просидел со мной,
болтая и задавая мне вопросы, затрагивающие различные темы; так проходили
часы за часами. Хотя я и чувствовал, что становится очень поздно, но ничего
не говорил, поскольку решил, что должен быть к услугам хозяина и исполнять
его малейшие желания. Спать же мне не хотелось, так как вчерашний
продолжительный сон подкрепил меня; но вдруг я почувствовал то ощущение
озноба, которое всегда овладевает людьми на рассвете или во время прилива.
Говорят, люди ближе всего к смерти и умирают обычно на рассвете или же во
время прилива. Вдруг мы услышали крик петуха, прорезавший со
сверхъестественной пронзительностью чистый утренний воздух. Граф Дракула
моментально вскочил и сказал:
-- Как, уже опять утро! Как непростительно с моей стороны, что я
заставляю вас так долго бодрствовать!.. Не говорите со мной о вашей стране
-- меня так интересует все, что касается моей новой родины -- дорогой
Англии, -- что я забываю о времени, а в вашей занимательной беседе оно
проходит слишком быстро!
И, изысканно поклонившись, он оставил меня.
Я прошел к себе в комнату и записал все, что произошло за день.
8 мая.
Когда я начал записывать в эту тетрадь свои заметки, то боялся, что
пишу слишком подробно, но теперь счастлив, что записал все мельчайшие
подробности с самого начала, ибо здесь происходит много необычного, -- это
тревожит меня; я думаю только о том, как бы выйти здравым и невредимым
отсюда, и начинаю жалеть о том, что приехал; возможно, ночные бодрствования
так отзываются на мне, но если бы этим все и ограничивалось. Если можно
было с кем поговорить, мне стало бы легче, но, к сожалению, никого нет.
Только граф, а он... Я начинаю думать, что здесь я единственная живая душа.
Позвольте мне быть прозаиком, поскольку того требуют факты; это поможет мне
разобраться во всем, сохранить здравый смысл и уклониться от все более и
более овладевающей мною власти фантазии... Иначе я погиб!.. Дайте мне
рассказать все, как оно есть...
Я проспал всего несколько часов и, чувствуя, что больше не засну,
встал. Поставив зеркало для бритья на окно, я начал бриться. Вдруг я
почувствовал руку на своем плече и услышал голос графа. "С добрым утром", --
сказал он. Я замер, так как меня изумило, что я не вижу его в зеркале, хотя
видел в зеркале всю комнату. Остановившись внезапно, я слегка порезался, но
не сразу обратил на это внимание. Ответив на приветствие, я опять
повернулся к зеркалу, чтобы посмотреть, как я мог так ошибиться. На сей раз
никакого сомнения не было: граф стоял почти вплотную ко мне, и я мог видеть
его через плечо. Но его отражения в зеркале не было!.. Это потрясло меня и
усилило странность происходящего; мною снова овладело чувство смутного
беспокойства, которое охватывало меня всякий раз, когда граф находился
поблизости. Только теперь я заметил свой порез. Я отложил бритву в сторону
и повернулся при этом вполоборота к графу в поисках пластыря. Когда граф
увидел мое лицо, его глаза сверкнули каким-- то демоническим бешенством, и
он внезапно схватил меня за горло. Я отпрянул, и его рука коснулась шнурка,
на котором висел крест. Это сразу вызвало в нем перемену, причем ярость
прошла с такой быстротой, что я подумал, была ли она вообще.
-- Смотрите, будьте осторожны, -- сказал он, -- будьте осторожны, когда
бреетесь. В наших краях это гораздо опаснее, чем вы думаете.
Затем, схватив зеркало, он продолжал:
-- Вот эта злополучная вещица все и натворила! Ничто иное, как глупая
игрушка человеческого тщеславия. Долой ее!
Он открыл тяжелое окно одним взмахом своей ужасной руки и вышвырнул
зеркало, которое разбилось на тысячу кусков, упав на камни, которыми был
выложен двор. Затем, не говоря ни слова, удалился. Это ужасно неприятно, так
как я положительно не знаю, как я теперь буду бриться, разве перед
металлической коробкой от часов, или перед крышкой моего бритвенного
прибора, которая, к счастью, сделана из полированного металла.
Когда я вошел в столовую, завтрак был уже на столе, но графа я нигде не
мог найти. Так я и позавтракал в одиночестве. Как странно, что я до сих пор
не видел графа ни за едой, ни за питьем. Он, вероятно, совершенно
необыкновенный человек. После завтрака я сделал небольшой обход замка,
который меня сильно взволновал: двери, двери, всюду двери, и все заперто и
загорожено... Нигде никакой возможности выбраться из замка, разве только
через окна! Замок -- настоящая тюрьма, а я -- пленник!..
Когда я убедился, что нахожусь в плену, меня охватило бешенство. Я
начал стремительно спускаться и подниматься по лестницам, пробуя каждую
дверь, высовываясь в каждое окно, какое попадалось на пути; но немного