Страница:
собственной цели. Хотел бы я знать, во сколько он ценит человеческую жизнь?
26 июля.
Я очень беспокоюсь, и единственное, что на меня благотворно действует,
возможность высказаться в своем дневнике; в нем я как будто изливаю свою
душу и одновременно слушаю сама себя. Я получила, наконец, весточку от
Джонатана. Послание заключается в одной строчке и в ней сообщается, что
Джонатан только что выехал домой. Это не похоже на Джонатана. Я не понимаю
этой краткости, и она меня беспокоит. Да тут еще Люси, несмотря на
совершенно здоровый вид, снова принялась за свою прежнюю привычку ходить во
сне. Мы с ее матерью обсудили этот вопрос и решили, что отныне я на ночь
буду закрывать дверь нашей спальни на ключ. Миссис Вестенр вообразила, что
лунатики всегда ходят по крышам домов и по краям утесов, а за тем внезапно
пробуждаются и с раздирающим душу криком, который эхом разносится по всей
окрестности, падают вниз. Она боится за дочь и говорит что это у нее
наследственная привычка от отца. Осенью свадьба Люси, и она уже теперь
мечтает о том, как все устроит у себя и доме. Я очень сочувствую ей, так как
у меня те же мечты, но только нам с Джонатаном предстоит вступить в новую
жизнь на очень скромных началах, и мне придется с трудом сводить концы с
концами. Мистер Холмвуд, вернее, высокочтимый сэр Артур Холмвуд --
единственный сын лорда Холмвуда -- приедет сюда, как только сможет покинуть
город. Задерживает его лишь болезнь отца. Милая Люси наверное считает дни до
его приезда. Ей хочется свести его на нашу скамейку на кладбищенской скале,
чтобы показать ему, до чего живописен Уайтби. Я убеждена, что из-- за этого
ожидания она так и волнуется. Она, наверное, совершенно поправится, как
только он приедет.
27 июля.
Никаких известий о Джонатане. Очень беспокоюсь о нем, хотя, собственно,
не знаю, почему: хорошо было бы, если бы он написал хоть одну строчку. Люси
страдает лунатизмом больше, чем когда-- либо, и я каждую ночь просыпаюсь от
ее хождения по комнате. К счастью, так жарко, что она не может простудиться,
но все-- таки мое беспокойство и вынужденная бессонница дают себя знать. Я
стала нервной и плохо сплю. Слава Богу, что хоть в остальном она совершенно
здорова.
3 августа.
Еще неделя прошла, и никаких известий от Джонатана, и даже мистер
Хаукинс ничего не знает. Но я надеюсь, что он не болен, иначе, наверное,
написал бы. Я перечитываю его последнее письмо, но оно меня не
удовлетворяет. Оно как-- то непохоже на Джонатана, хотя почерк, несомненно,
его. В этом не может быть никакого сомнения. Люси не особенно много
разгуливала по ночам последнюю неделю, но с ней происходит что-- то
странное, чего я даже не понимаю: она как будто следит за мною, даже во сне;
пробует двери и когда находит их запертыми, ищет по всей комнате ключи.
6 августа.
Снова прошло три дня без всяких известий. Это молчание становится
положительно невыносимым. Если бы я только знала, куда писать или куда
поехать, я бы чувствовала себя гораздо лучше; но никто ничего не слышал о
Джонатане после его последнего письма. Я должна только молить Бога о
терпении. Люси еще более возбуждена, чем раньше, но в общем здорова. Вчера
ночью погода стала очень бурной, и рыбаки говорят, что ожидается шторм.
Сегодня пасмурно, и небо заволокло большими тучами, высоко стоящими над
Кэтлнесом. Все предметы серы, исключая зеленую траву, напоминающую изумруд.
Море, окутанное надвигающимся туманом, перекидывается с ревом через отмели
и прибрежные камни. Тучи висят, как исполинские скалы, и в природе
слышится голос приближающегося рока. На морском берегу виднеются тут и там
черные движущиеся в тумане фигуры. Рыбачьи лодки спешат домой; влетая в
гавань, они то появляются, то снова исчезают в бешеном прибое волн. Вот
идет старик Свэлз. Он направляется прямо ко мне, и по тому, как он мне
кланяется, я вижу, что он хочет со мной поговорить...
Меня тронула перемена, происшедшая в старике. Сев возле меня, он очень
ласково заговорил со мною:
-- Мне хочется вам кое-- что сказать, мисс.
Я видела, что ему как-- то не по себе, поэтому я взяла его старческую,
морщинистую руку и ласково попросила его высказаться; оставив свою руку в
моей, он сказал:
-- Я боюсь, дорогая моя, что я оскорбил вас всеми теми ужасами, которые
наговорил, рассказывая вам о мертвецах и тому подобном на прошлой неделе. Но
у меня этого вовсе не было на уме, вот это-- то я и пришел вам сказать, пока
еще не умер. Но я, мисс, не боюсь смерти, нисколько не боюсь. Мой конец,
должно быть, уже близок, ибо я стар и 100 лет -- это для всякого человека
слишком долгое ожидание; а мой конец уже так близок, что "Старуха" уже точит
свою косу. В один прекрасный день Ангел Смерти затрубит в свою трубу надо
мной. Не нужно грустить и плакать, моя дорогая, -- перебил он свою речь,
заметив, что я плачу. -- Если он придет ко мне сегодня ночью, то я не
откажусь ответить на его зов, ибо, в общем, жизнь нечто иное, как ожидание
чего-- то большего, чем наша здешняя суета, и смерть -- это единственное, на
что мы действительно надеемся; но я все же доволен, дорогая моя, что она ко
мне приближается, и при этом так быстро. Она может настигнуть меня вот
сейчас, пока мы здесь сидим и любуемся. Смотрите, смотрите, -- закричал он
внезапно, -- возможно, что этот ветер с моря уже несет судьбу и гибель, и
отчаянное горе, и сердечную печаль. Смертью запахло! Я чувствую ее
приближение! Дай Бог мне с покорностью ответить на ее зов!
Он благоговейно простер свои руки вдаль и снял шапку. Его губы
шевелились -- будто шептали молитву. После нескольких минут молчания он
встал, пожал мне руку и благословил меня, затем попрощался и, прихрамывая,
пошел домой. Это меня тронуло и потрясло. Я обрадовалась, когда увидела
подходившего ко мне берегового сторожа с подзорной трубой под мышкой. Он как
всегда остановился поговорить со мною и при этом все время не сводил глаз с
какого-- то странного корабля.
-- Я не могу разобрать, какой это корабль; по-- видимому, русский.
Смотрите, как его страшно бросает во все стороны! Он совершенно не знает,
что ему делать: он, кажется, видит приближение шторма, но никак не может
решить -- пойти ли на север и держаться открытого моря или же войти сюда.
Вот опять, посмотрите! Он совершенно неуправляем, кажется, даже не знает,
как употреблять руль; при каждом порыве ветра меняет свое направление.
Завтра в это время мы что-- нибудь узнаем о нем! Мы еще услышим о нем
завтра!
(Приложенная к дневнику Мины Мюррэй)
От собственного корреспондента. Уайтби.
На днях здесь неожиданно разразился ужасный шторм со странными и
единственными в своем роде последствиями. Погода была немного знойная,
естественное явление в августе. В субботу вечером погода была чудеснейшая;
все окрестные леса и островки были переполнены гуляющими. Пароход "Эмма и
Скэрбаро" делал многочисленные рейсы взад и вперед вдоль побережья; на нем
тоже было необыкновенное количество пассажиров, спешивших в Уайтби и
обратно. Весь день, до самого вечера продержалась хорошая погода; вечером
поднялся легкий ветерок, обозначаемый на барометрическом языке No 2: легкий
бриз". Береговой сторож, находившийся на своем посту, и старый рыбак,
наблюдавший более полустолетия с Восточного Утеса за переменами погоды,
важным тоном заявили, что это предзнаменование шторма. Приближающийся закат
солнца был так чудесен и так величествен в этой массе великолепно окрашенных
туч, что целая толпа собралась на дороге у утеса на кладбище, чтобы
любоваться красотой природы. Пока солнце еще не совсем зашло за черною
массою Кетлнеса, гордо вздымающегося над морскими волнами, путь его к
закату был отмечен мириадами облаков, окрашенных лучами заходящего солнца в
самые разнообразные цвета. Многие капитаны решили тогда оставить в гавани,
пока шторм не минует свои "cobbles" или "mules"1, как они называют свои
пароходишки. Вечером ветер окончательно стих, а к полуночи всюду царила
гробовая тишина, знойная жара и та непреодолимая напряженность, которая при
приближении грозы так странно действует на всякого чувствительного человека.
На море виднелось очень мало судов: береговой пароход, обыкновенно
придерживающийся берега, который вышел в открытое море, несколько рыбачьих
лодок да еще иностранная шхуна, шедшая с распущенными парусами по
направлению к западу. Безумная отвага или полное невежество ее моряков
послужили благодарною темою для пересудов; были сделаны попытки подать ей
сигнал спустить паруса ввиду приближающейся опасности. Ее видели до самого
наступления ночи с праздно развевающимися парусами, нежно колышущейся на
вольной поверхности моря.
Незадолго до десяти часов штиль стал положительно угнетающим, и тишина
была настолько велика, что ясно слышно было блеяние овец в поле и лай собаки
в городе, а толпа на плотине, с ее веселыми песнями, являлась как бы
диссонансом в великой гармонии тишины в природе. Немного после полуночи
раздался какой-- то странный звук со стороны моря.
Затем без всяких предупреждений разразилась буря. С быстротою,
казавшейся сначала невероятной, а затем уже невозможной, весь вид природы
как-- то вдруг преобразился. Волны вздымались с возрастающей яростью,
причем каждая из них превышала свою предшественницу, пока наконец, в
какие-- то несколько минут, море, бывшее только что гладким как зеркало, не
уподобилось ревущему и все поглощающему чудовищу. Волны, украшенные белыми
гребнями, бешено бились о песчаные берега и взбегали по крутым скалам; иные
перекидывались через молы и своей пеной омывали фонари с маяков,
находившихся на конце каждого мола гавани Уайтби. Ветер ревел как гром и дул
с такой силой, что даже сильному человеку с трудом удавалось держаться на
ногах и то только в том случае, если ему удавалось уцепиться за железные
стойки. Пришлось очистить всю пристань от толпы зрителей, иначе ужасы ночи
были бы еще значительнее. Вдобавок ко всем затруднениям и опасностям этой
минуты, с моря на берег ринулся туман -- белые мокрые тучи, двигавшиеся как
привидения, такие серые, мокрые и холодные, что достаточно было совершенно
скудной фантазии, чтобы вообразить, что это духи погибших в море обнимают
своих живых братьев цепкими руками смерти, и многие содрогались, когда эта
пелена морского тумана настлала их. Временами туман рассеивался, и на
некотором расстоянии виднелось море в ослепительном сверкании молний,
непрерывно следовавших одна за другой и сопровождавшихся такими внезапными
ударами грома, что все небо, казалось, дрожало от порывов шторма. Некоторые
из этих явлений были бесконечно величественны, а море -- поразительно
интересно; тут и там бешено неслась, с лохмотьями вместо паруса, рыбачья
лодка в поисках приюта. На вершине Восточного Утеса был уже приготовлен
новый прожектор для опытов, но его все как-- то не удавалось применить.
Теперь офицеры, которым он был поручен, привели его в действие и в просветах
тумана освещали лучами поверхность моря. Труды их были не напрасны. Какую--
то полузатопленную рыбачью лодку несло к гавани, и только благодаря
спасительному свету прожектора ей удалось избегнуть несчастья разбиться о
мол. Каждый раз, когда какая-- нибудь лодка оказывалась в безопасности в
гавани, среди толпы, стоящей на берегу, раздавалось ликование. Радостные
крики прорезывали на мгновение рев бури и уносились затем вместе с ее новым
порывом. Вскоре прожектор осветил вдали корабль с распущенными парусами,
очевидно, ту самую шхуну, которая была замечена немного раньше вечером. За
это время ветер повернул к востоку, и дрожь охватила зрителей на утесе,
когда они поняли ту ужасную опасность, в которой оказалась теперь шхуна.
Между шхуной и портом находился большой плоский риф, из-- за которого
пострадало так много пароходов: и при ветре, дувшем с невероятной силой,
шхуне не было никакой возможности достигнуть входа в гавань. Был уже час
высшей точки прилива, волны были так высоки, что чайки неслись с ними на
одном уровне, и на всех парусах с невероятной быстротой летела шхуна. Затем
снова разостлался туман гуще и плотнее, чем раньше. Лучи прожектора были
теперь направлены через Восточный Мол на вход в гавань, на то место, где
ожидалось крушение. Толпа ждала, затаив дыхание. Ветер внезапно повернул к
северо-- востоку, и остаток морского тумана рассеялся в его порыве. И тогда
между молами появилась странная шхуна и, перекатываясь с волны на волну, с
головокружительной быстротой, на всех парусах вошла в гавань. Прожектор
ярко осветил ее, и тогда содрогание охватило всех ее увидевших, так как
оказалось, что к рулю был привязан чей-- то труп, голова которого болталась
из стороны в сторону при каждом движении корабля. На палубе никого больше не
было видно. Ужас овладел всеми, так как казалось, что корабль попал в гавань
как бы чудом, ведомый рукой мертвеца. Все это произошло гораздо скорее, чем
возможно написать эти строки. Шхуна, не останавливаясь, пронеслась по гавани
и врезалась в большую массу песка и гравия, омытую многими приливами и
штормами, -- в юго-- восточном углу плотины, находящейся под Восточным
Утесом, известной здесь под названием Тэт Хилл Пир.
Конечно, когда корабль выбросило на песчаную кучу, это вызвало большое
сотрясение. Все брусья, веревки и снасти были уничтожены, и некоторые из
верхних с треском полетели вниз. Но страннее всего было то, что как только
шхуна коснулась берега, на палубу выскочила громадная собака и, пробежав по
палубе, соскочила на берег. Направившись прямо к крутому утесу, на котором
подвышается кладбище, собака исчезла в густом мраке.
Как-- то случилось, что в это время на Тэт Хилл Пир никого не было, ибо
все, чьи дома находились по соседству, или уже спали, или находились на
утесах. Таким образом, береговой сторож, находившийся на восточной стороне
гавани и тотчас же спустившийся и прибежавший к малой плотине, был первым
взобравшимся на борт человеком. Он подбежал к корме шхуны и наклонился,
присматриваясь, над рулевым колесом. Но сразу попятился назад, как будто
внезапно чем-- то потрясенный. Это обстоятельство вызвало всеобщее
любопытство, и целая масса народа устремилась туда. От Западного Утеса до
Тэт Хилл Пир порядочное расстояние, но ваш корреспондент довольно хороший
бегун и поэтому прибежал намного раньше своих спутников. Тем не менее,
когда я появился, на плотине собралась уже целая толпа, так как сторож и
полиция не разрешали ей взойти на борт. Благодаря любезности главного
лодочника мне, как корреспонденту, и еще маленькой группе людей, уже
видевшей мертвого моряка, привязанного к колесу, было разрешено взойти на
палубу.
Нет ничего удивительного в том, что береговой сторож был поражен или
даже испуган, так как редко приходится видеть такие сцены. Человек был
привязан за руки к спице колеса, причем руки его были связаны одна над
другой. Между рукой и деревом находился крест, а четки, к которым этот крест
был приделан, обмотаны вокруг кистей рук и колеса, и все вместе было связано
веревкой. Возможно, что этот бедняк раньше находился в сидячем положении, но
хлопавшие и бьющиеся паруса, очевидно, разбили рулевое колесо, и тогда его
начало кидать из стороны в сторону, так что веревки, которыми он был
привязан, врезались в мясо до самых костей. Были сделаны точные записи о
положении вещей, и доктор, сэр Дж. М. Каффин, прибывший сейчас же вслед за
мной, после краткого осмотра заявил, что этот человек уже, по крайней мере,
два дня как умер. В его кармане была пустая, плотно закупоренная бутылка со
свертком бумаги внутри, оказавшимся дополнением к корабельному журналу.
Береговой сторож говорил, что он, должно быть, сам связал себе руки,
затянув веревку зубами. Затем покойный штурман был почтительно снят с того
места, где он стоял на своей благородной вахте до самой смерти, и теперь,
внесенный в список мертвых, ожидает следствия.
Внезапно налетевший шторм уже проходит, его свирепость спадает; тучи
рассеиваются, и небо начинает уже пунцоветь над йоркширскими полями. Я вышлю
вам к следующему номеру дальнейшие подробности о покинутом пароходе,
нашедшем таким чудесным образом путь к пристани в бурю.
Уайтби.
9 августа.
Обстоятельства, открывшиеся после вчерашнего странного прибытия шхуны в
шторм, еще ужаснее, чем сам факт. Это оказалась русская шхуна из Варны под
названием "Дмитрий". Она почти целиком наполнена грузом серебристого песка,
кроме того, совершенно незначительным грузом, состоящим из порядочного
количества больших деревянных ящиков, наполненных черноземом. Груз этот
предназначался стряпчему м-- ру С. Ф. Биллингтон-- Крессин в Уайтби,
прибывшему сегодня утром на борт и официально принявшему в свое распоряжение
предназначенное ему имущество. Русский консул принял по обязанности в свое
владение пароход и заплатил все портовые расходы. Здесь много говорят о
собаке, выскочившей на сушу, как только пристал корабль, которой нигде не
могли найти; казалось, будто, она совершенно исчезла из города. Возможно,
ее напугали, и она сбежала в болота, где и теперь еще прячется от страха.
Сегодня рано утром нашли большую собаку, принадлежащую торговцу углем,
вблизи от Тэт Хилл Пира мертвой как раз на дороге, против двора ее хозяина.
Она с кем-- то подралась и, по-- видимому, с ярым противником, так как
горло ее было разорвано, а брюхо распорото как будто громадными когтями.
Позже.
Благодаря любезности инспектора Министерства торговли, мне было
разрешено просмотреть корабельный журнал "Дмитрия", доведенный в полном
порядке до последних трех дней, но в нем не оказалось ничего особенного,
кроме факта исчезновения людей. Гораздо больший интерес представляет бумага,
найденная в бутылке, доставленная сегодня для исследования; и
сопоставление обоих документов привело меня к выводу, что я не в состоянии
разгадать эту тайну. Поскольку не было причин что-- то скрывать, мне
разрешили воспользоваться ими, так что я посылаю вам копии.
По всему кажется, что капитан был охвачен какою-- то навязчивою идеей
перед выходом в море, и что она последовательно развивалась в нем в течение
всего путешествия. Я пишу под диктовку секретаря русского консула, который
был так любезен, что перевел записки и журнале.
Варна -- Уайтби
Записано 18 июля.
Происходят такие странные вещи, что я отныне буду аккуратно записывать
их, пока не прибудем на место.
6 июля.
Мы кончили принимать груз -- серебряный песок и ящики с землей. В
полдень подняли паруса. Восточный ветер прохладен, экипаж -- пять матросов,
два помощника, повар и я.
11 июля.
Туман. Вошли в Босфор. Приняты на борт турецкие таможенные офицеры.
Бакшиш. Все в порядке. Вышли в 4 часа дня.
13 июля.
Прошли мыс Матапан. Экипаж чем-- то недоволен. Казался напуганным, но
не пожелал говорить, в чем дело.
14 июля.
Случилось что-- то неладное с экипажем. Люди все добрые молодцы,
плававшие со мною раньше. Помощник никак не мог добиться, что случилось; ему
сказали только, что что-- то произошло, и перекрестились.
16 июля.
Матрос донес, что утром пропал матрос из экипажа -- Петровский. На это
никак не рассчитывал. Восемь вахт сменилось вчера с левой стороны корабля:
был сменен Абрамовым, но не пошел в кочегарку. Люди подавлены более, чем
когда-- либо. Помощник обращается с ними неприветливо, ожидаю неприятностей.
17 июля.
Вчера один матрос, Олгарен, вошел ко мне в каюту и с испуганным лицом
сказал, что, по его мнению, на корабле находится какой-- то посторонний
человек. Он сказал, что когда стоял на вахте, то на время укрылся за рубку,
так как была страшная непогода и лил сильный дождь; и вдруг увидел, как
высокий топкий человек, совершенно непохожий на кого бы то ни было из членов
экипажа, вышел на палубу, прошел по ней и затем куда-- то исчез. Он
осторожно пошел за ним следом, но когда дошел до самого борта, то никого не
нашел, а все люки были закрыты. Панический суеверный страх овладел им, и я
боюсь, что паника распространится. Чтобы устранить ее, велю завтра
хорошенько обыскать весь пароход от носа до кормы.
Немного позже, днем, я собрал весь экипаж и сказал им, что так как они
думают, будто на шхуне находится посторонний человек, то мы сделаем обыск от
носа до кормы. Первый помощник рассердился, сказал, что это безумие и что
поддерживать такие сумасшедшие идеи, значит деморализовать людей; сказал,
что возьмется освободить их от всех тревог одним средством, но я приказал
ему взяться за руль, а остальные принялись за основательный обыск; все шли
рядом, с фонарями в руках; мы не пропустили ни одного уголка. Так как в
трюме стояли одни только деревянные ящики, то и не оказалось никаких
подозрительных углов, где бы мог спрятаться человек. Люди после обыска сразу
успокоились и снова мирно принялись за работу. Первый помощник хмурился, но
ничего не говорил.
24 июля.
Какой-- то злой рок как будто преследует шхуну, и так уже стало одним
человеком меньше, нужно войти в Бискайский залив, предвидится ужасная
погода, а тут вчера еще один человек исчез. Как и первый -- пропал по время
вахты, и больше его не видели. Люди снова в паническом страхе. Сделал
всеобщий опрос, желательно ли удвоить вахту, так как они боятся оставаться
одни. Помощник рассвирепел.
Боюсь, что снова будет тревога: или он, или остальные совершат какую--
нибудь жестокость.
28 июля.
Четыре дня в аду: кружимся все время в каком-- то водовороте; а буря не
стихает. Ни у кого нет времени поспать. Люди выбились из сил. Затрудняюсь,
кого поставить на вахту, никто не способен выдержать. Второй помощник
взялся за руль и дал возможность людям насладиться получасовым сном. Ветер
стихает, волны еще люты, но меньше, чем раньше, так как чувствую, что шхуна
держится крепче.
29 июля.
Новая трагедия. Ночью на вахте был всего один матрос, так как экипаж
был слишком утомлен, чтобы ее удваивать. Когда утренняя вахта пришла на
смену, то никого не нашла. Теперь я уже и без второго помощника, и среди
экипажа снова паника; помощник и я решили держать при себе заряженные
пистолеты в ожидании объяснения этой тайны.
30 июля.
Рады, что приближаемся к Англии. Погода чудесная, паруса все распущены.
От усталости обессилен. Крепко спал, был разбужен помощником, сообщившим
мне, что оба матроса на вахте и рулевой исчезли. На шхуне остались два
матроса, помощник и я.
1 августа.
Два дня тумана -- и ни одного паруса в виду. Надеялся, что в
английском канале смогу подать сигнал о помощи или же зайти куда-- нибудь.
Мы, кажется, находимся во власти какого-- то ужасного рока. Помощник теперь
сильнее деморализован, чем остальные. Люди в страхе, работают тупо,
терпеливо и покорно. Они русские, он -- румын.
2 августа.
Проснулся после пятиминутного сна от крика, раздавшегося точно у моих
дверей. Бросился на палубу и подбежал к помощнику. Говорит, что также
слышал крик и побежал на помощь, но никого не оказалось на вахте. Еще один
пропал. Господи, помоги нам!
3 августа.
В полночь я пошел к рулевому колесу, заметив там человека, но, подойдя
к колесу, никого там не нашел. Ветер был сильный, и так как мы шли по
ветру, то звать было бесполезно. Я не посмел оставить руль и потому лишь
окликнул помощника. Через несколько минут он выбежал на палубу в нижнем
белье; он выглядел дико и истощенно, я очень опасаюсь за его рассудок. Он
подошел ко мне и глухо шепнул в самое ухо, как будто боясь, чтобы ветер его
не услышал: "Оно здесь; я теперь знаю. Я видел это вчера ночью на вахте, оно
-- в образе высокого, стройного и призрачно-- бледного человека. Оно было на
корме и выглядывало снизу. Я пополз к нему и ударил его ножом, но нож
прошел сквозь него, как сквозь воздух. Но оно здесь, и я его найду. Оно,
может быть, в одном из этих ящиков. Я открою их поочередно, один за другим и
посмотрю. А вы управляйте шхуной". И с угрожающим видом он направился вниз.
Поднялся резкий ветер, так что я не мог отойти от руля. Я видел, как он
снова поднялся на палубу с ящиком для инструментов и фонарем, и как
спускался в передний люк. Он окончательно сошел с ума, и незачем пробовать
его остановить. Он не может испортить этих ящиков; они записаны в накладной
"землею", и передвигать их самая безопасная вещь, какую только можно
сделать.
Прошло немало времени. Я стал было надеяться, что помощник вернется в
более спокойном состоянии, ибо слышал, как он что-- то колотит в трюме, а
работа ему полезна, -- как вдруг раздался страшный крик, от которого вся
кровь ударила мне в голову, и на палубу вылетел взбесившийся безумец с
блуждающими глазами и лицом, искаженным страхом. "Спасите меня, спасите
меня!" -- кричал он; затем его ужас перешел в отчаяние, и он сказал
решительным тоном: "Лучше и вы бы пришли, капитан, пока не поздно. Он там!
Теперь я знаю, в чем секрет. Море спасет меня! Да поможет мне Бог!" И
раньше, чем я успел сказать ему хоть слово или двинуться, чтобы его
26 июля.
Я очень беспокоюсь, и единственное, что на меня благотворно действует,
возможность высказаться в своем дневнике; в нем я как будто изливаю свою
душу и одновременно слушаю сама себя. Я получила, наконец, весточку от
Джонатана. Послание заключается в одной строчке и в ней сообщается, что
Джонатан только что выехал домой. Это не похоже на Джонатана. Я не понимаю
этой краткости, и она меня беспокоит. Да тут еще Люси, несмотря на
совершенно здоровый вид, снова принялась за свою прежнюю привычку ходить во
сне. Мы с ее матерью обсудили этот вопрос и решили, что отныне я на ночь
буду закрывать дверь нашей спальни на ключ. Миссис Вестенр вообразила, что
лунатики всегда ходят по крышам домов и по краям утесов, а за тем внезапно
пробуждаются и с раздирающим душу криком, который эхом разносится по всей
окрестности, падают вниз. Она боится за дочь и говорит что это у нее
наследственная привычка от отца. Осенью свадьба Люси, и она уже теперь
мечтает о том, как все устроит у себя и доме. Я очень сочувствую ей, так как
у меня те же мечты, но только нам с Джонатаном предстоит вступить в новую
жизнь на очень скромных началах, и мне придется с трудом сводить концы с
концами. Мистер Холмвуд, вернее, высокочтимый сэр Артур Холмвуд --
единственный сын лорда Холмвуда -- приедет сюда, как только сможет покинуть
город. Задерживает его лишь болезнь отца. Милая Люси наверное считает дни до
его приезда. Ей хочется свести его на нашу скамейку на кладбищенской скале,
чтобы показать ему, до чего живописен Уайтби. Я убеждена, что из-- за этого
ожидания она так и волнуется. Она, наверное, совершенно поправится, как
только он приедет.
27 июля.
Никаких известий о Джонатане. Очень беспокоюсь о нем, хотя, собственно,
не знаю, почему: хорошо было бы, если бы он написал хоть одну строчку. Люси
страдает лунатизмом больше, чем когда-- либо, и я каждую ночь просыпаюсь от
ее хождения по комнате. К счастью, так жарко, что она не может простудиться,
но все-- таки мое беспокойство и вынужденная бессонница дают себя знать. Я
стала нервной и плохо сплю. Слава Богу, что хоть в остальном она совершенно
здорова.
3 августа.
Еще неделя прошла, и никаких известий от Джонатана, и даже мистер
Хаукинс ничего не знает. Но я надеюсь, что он не болен, иначе, наверное,
написал бы. Я перечитываю его последнее письмо, но оно меня не
удовлетворяет. Оно как-- то непохоже на Джонатана, хотя почерк, несомненно,
его. В этом не может быть никакого сомнения. Люси не особенно много
разгуливала по ночам последнюю неделю, но с ней происходит что-- то
странное, чего я даже не понимаю: она как будто следит за мною, даже во сне;
пробует двери и когда находит их запертыми, ищет по всей комнате ключи.
6 августа.
Снова прошло три дня без всяких известий. Это молчание становится
положительно невыносимым. Если бы я только знала, куда писать или куда
поехать, я бы чувствовала себя гораздо лучше; но никто ничего не слышал о
Джонатане после его последнего письма. Я должна только молить Бога о
терпении. Люси еще более возбуждена, чем раньше, но в общем здорова. Вчера
ночью погода стала очень бурной, и рыбаки говорят, что ожидается шторм.
Сегодня пасмурно, и небо заволокло большими тучами, высоко стоящими над
Кэтлнесом. Все предметы серы, исключая зеленую траву, напоминающую изумруд.
Море, окутанное надвигающимся туманом, перекидывается с ревом через отмели
и прибрежные камни. Тучи висят, как исполинские скалы, и в природе
слышится голос приближающегося рока. На морском берегу виднеются тут и там
черные движущиеся в тумане фигуры. Рыбачьи лодки спешат домой; влетая в
гавань, они то появляются, то снова исчезают в бешеном прибое волн. Вот
идет старик Свэлз. Он направляется прямо ко мне, и по тому, как он мне
кланяется, я вижу, что он хочет со мной поговорить...
Меня тронула перемена, происшедшая в старике. Сев возле меня, он очень
ласково заговорил со мною:
-- Мне хочется вам кое-- что сказать, мисс.
Я видела, что ему как-- то не по себе, поэтому я взяла его старческую,
морщинистую руку и ласково попросила его высказаться; оставив свою руку в
моей, он сказал:
-- Я боюсь, дорогая моя, что я оскорбил вас всеми теми ужасами, которые
наговорил, рассказывая вам о мертвецах и тому подобном на прошлой неделе. Но
у меня этого вовсе не было на уме, вот это-- то я и пришел вам сказать, пока
еще не умер. Но я, мисс, не боюсь смерти, нисколько не боюсь. Мой конец,
должно быть, уже близок, ибо я стар и 100 лет -- это для всякого человека
слишком долгое ожидание; а мой конец уже так близок, что "Старуха" уже точит
свою косу. В один прекрасный день Ангел Смерти затрубит в свою трубу надо
мной. Не нужно грустить и плакать, моя дорогая, -- перебил он свою речь,
заметив, что я плачу. -- Если он придет ко мне сегодня ночью, то я не
откажусь ответить на его зов, ибо, в общем, жизнь нечто иное, как ожидание
чего-- то большего, чем наша здешняя суета, и смерть -- это единственное, на
что мы действительно надеемся; но я все же доволен, дорогая моя, что она ко
мне приближается, и при этом так быстро. Она может настигнуть меня вот
сейчас, пока мы здесь сидим и любуемся. Смотрите, смотрите, -- закричал он
внезапно, -- возможно, что этот ветер с моря уже несет судьбу и гибель, и
отчаянное горе, и сердечную печаль. Смертью запахло! Я чувствую ее
приближение! Дай Бог мне с покорностью ответить на ее зов!
Он благоговейно простер свои руки вдаль и снял шапку. Его губы
шевелились -- будто шептали молитву. После нескольких минут молчания он
встал, пожал мне руку и благословил меня, затем попрощался и, прихрамывая,
пошел домой. Это меня тронуло и потрясло. Я обрадовалась, когда увидела
подходившего ко мне берегового сторожа с подзорной трубой под мышкой. Он как
всегда остановился поговорить со мною и при этом все время не сводил глаз с
какого-- то странного корабля.
-- Я не могу разобрать, какой это корабль; по-- видимому, русский.
Смотрите, как его страшно бросает во все стороны! Он совершенно не знает,
что ему делать: он, кажется, видит приближение шторма, но никак не может
решить -- пойти ли на север и держаться открытого моря или же войти сюда.
Вот опять, посмотрите! Он совершенно неуправляем, кажется, даже не знает,
как употреблять руль; при каждом порыве ветра меняет свое направление.
Завтра в это время мы что-- нибудь узнаем о нем! Мы еще услышим о нем
завтра!
(Приложенная к дневнику Мины Мюррэй)
От собственного корреспондента. Уайтби.
На днях здесь неожиданно разразился ужасный шторм со странными и
единственными в своем роде последствиями. Погода была немного знойная,
естественное явление в августе. В субботу вечером погода была чудеснейшая;
все окрестные леса и островки были переполнены гуляющими. Пароход "Эмма и
Скэрбаро" делал многочисленные рейсы взад и вперед вдоль побережья; на нем
тоже было необыкновенное количество пассажиров, спешивших в Уайтби и
обратно. Весь день, до самого вечера продержалась хорошая погода; вечером
поднялся легкий ветерок, обозначаемый на барометрическом языке No 2: легкий
бриз". Береговой сторож, находившийся на своем посту, и старый рыбак,
наблюдавший более полустолетия с Восточного Утеса за переменами погоды,
важным тоном заявили, что это предзнаменование шторма. Приближающийся закат
солнца был так чудесен и так величествен в этой массе великолепно окрашенных
туч, что целая толпа собралась на дороге у утеса на кладбище, чтобы
любоваться красотой природы. Пока солнце еще не совсем зашло за черною
массою Кетлнеса, гордо вздымающегося над морскими волнами, путь его к
закату был отмечен мириадами облаков, окрашенных лучами заходящего солнца в
самые разнообразные цвета. Многие капитаны решили тогда оставить в гавани,
пока шторм не минует свои "cobbles" или "mules"1, как они называют свои
пароходишки. Вечером ветер окончательно стих, а к полуночи всюду царила
гробовая тишина, знойная жара и та непреодолимая напряженность, которая при
приближении грозы так странно действует на всякого чувствительного человека.
На море виднелось очень мало судов: береговой пароход, обыкновенно
придерживающийся берега, который вышел в открытое море, несколько рыбачьих
лодок да еще иностранная шхуна, шедшая с распущенными парусами по
направлению к западу. Безумная отвага или полное невежество ее моряков
послужили благодарною темою для пересудов; были сделаны попытки подать ей
сигнал спустить паруса ввиду приближающейся опасности. Ее видели до самого
наступления ночи с праздно развевающимися парусами, нежно колышущейся на
вольной поверхности моря.
Незадолго до десяти часов штиль стал положительно угнетающим, и тишина
была настолько велика, что ясно слышно было блеяние овец в поле и лай собаки
в городе, а толпа на плотине, с ее веселыми песнями, являлась как бы
диссонансом в великой гармонии тишины в природе. Немного после полуночи
раздался какой-- то странный звук со стороны моря.
Затем без всяких предупреждений разразилась буря. С быстротою,
казавшейся сначала невероятной, а затем уже невозможной, весь вид природы
как-- то вдруг преобразился. Волны вздымались с возрастающей яростью,
причем каждая из них превышала свою предшественницу, пока наконец, в
какие-- то несколько минут, море, бывшее только что гладким как зеркало, не
уподобилось ревущему и все поглощающему чудовищу. Волны, украшенные белыми
гребнями, бешено бились о песчаные берега и взбегали по крутым скалам; иные
перекидывались через молы и своей пеной омывали фонари с маяков,
находившихся на конце каждого мола гавани Уайтби. Ветер ревел как гром и дул
с такой силой, что даже сильному человеку с трудом удавалось держаться на
ногах и то только в том случае, если ему удавалось уцепиться за железные
стойки. Пришлось очистить всю пристань от толпы зрителей, иначе ужасы ночи
были бы еще значительнее. Вдобавок ко всем затруднениям и опасностям этой
минуты, с моря на берег ринулся туман -- белые мокрые тучи, двигавшиеся как
привидения, такие серые, мокрые и холодные, что достаточно было совершенно
скудной фантазии, чтобы вообразить, что это духи погибших в море обнимают
своих живых братьев цепкими руками смерти, и многие содрогались, когда эта
пелена морского тумана настлала их. Временами туман рассеивался, и на
некотором расстоянии виднелось море в ослепительном сверкании молний,
непрерывно следовавших одна за другой и сопровождавшихся такими внезапными
ударами грома, что все небо, казалось, дрожало от порывов шторма. Некоторые
из этих явлений были бесконечно величественны, а море -- поразительно
интересно; тут и там бешено неслась, с лохмотьями вместо паруса, рыбачья
лодка в поисках приюта. На вершине Восточного Утеса был уже приготовлен
новый прожектор для опытов, но его все как-- то не удавалось применить.
Теперь офицеры, которым он был поручен, привели его в действие и в просветах
тумана освещали лучами поверхность моря. Труды их были не напрасны. Какую--
то полузатопленную рыбачью лодку несло к гавани, и только благодаря
спасительному свету прожектора ей удалось избегнуть несчастья разбиться о
мол. Каждый раз, когда какая-- нибудь лодка оказывалась в безопасности в
гавани, среди толпы, стоящей на берегу, раздавалось ликование. Радостные
крики прорезывали на мгновение рев бури и уносились затем вместе с ее новым
порывом. Вскоре прожектор осветил вдали корабль с распущенными парусами,
очевидно, ту самую шхуну, которая была замечена немного раньше вечером. За
это время ветер повернул к востоку, и дрожь охватила зрителей на утесе,
когда они поняли ту ужасную опасность, в которой оказалась теперь шхуна.
Между шхуной и портом находился большой плоский риф, из-- за которого
пострадало так много пароходов: и при ветре, дувшем с невероятной силой,
шхуне не было никакой возможности достигнуть входа в гавань. Был уже час
высшей точки прилива, волны были так высоки, что чайки неслись с ними на
одном уровне, и на всех парусах с невероятной быстротой летела шхуна. Затем
снова разостлался туман гуще и плотнее, чем раньше. Лучи прожектора были
теперь направлены через Восточный Мол на вход в гавань, на то место, где
ожидалось крушение. Толпа ждала, затаив дыхание. Ветер внезапно повернул к
северо-- востоку, и остаток морского тумана рассеялся в его порыве. И тогда
между молами появилась странная шхуна и, перекатываясь с волны на волну, с
головокружительной быстротой, на всех парусах вошла в гавань. Прожектор
ярко осветил ее, и тогда содрогание охватило всех ее увидевших, так как
оказалось, что к рулю был привязан чей-- то труп, голова которого болталась
из стороны в сторону при каждом движении корабля. На палубе никого больше не
было видно. Ужас овладел всеми, так как казалось, что корабль попал в гавань
как бы чудом, ведомый рукой мертвеца. Все это произошло гораздо скорее, чем
возможно написать эти строки. Шхуна, не останавливаясь, пронеслась по гавани
и врезалась в большую массу песка и гравия, омытую многими приливами и
штормами, -- в юго-- восточном углу плотины, находящейся под Восточным
Утесом, известной здесь под названием Тэт Хилл Пир.
Конечно, когда корабль выбросило на песчаную кучу, это вызвало большое
сотрясение. Все брусья, веревки и снасти были уничтожены, и некоторые из
верхних с треском полетели вниз. Но страннее всего было то, что как только
шхуна коснулась берега, на палубу выскочила громадная собака и, пробежав по
палубе, соскочила на берег. Направившись прямо к крутому утесу, на котором
подвышается кладбище, собака исчезла в густом мраке.
Как-- то случилось, что в это время на Тэт Хилл Пир никого не было, ибо
все, чьи дома находились по соседству, или уже спали, или находились на
утесах. Таким образом, береговой сторож, находившийся на восточной стороне
гавани и тотчас же спустившийся и прибежавший к малой плотине, был первым
взобравшимся на борт человеком. Он подбежал к корме шхуны и наклонился,
присматриваясь, над рулевым колесом. Но сразу попятился назад, как будто
внезапно чем-- то потрясенный. Это обстоятельство вызвало всеобщее
любопытство, и целая масса народа устремилась туда. От Западного Утеса до
Тэт Хилл Пир порядочное расстояние, но ваш корреспондент довольно хороший
бегун и поэтому прибежал намного раньше своих спутников. Тем не менее,
когда я появился, на плотине собралась уже целая толпа, так как сторож и
полиция не разрешали ей взойти на борт. Благодаря любезности главного
лодочника мне, как корреспонденту, и еще маленькой группе людей, уже
видевшей мертвого моряка, привязанного к колесу, было разрешено взойти на
палубу.
Нет ничего удивительного в том, что береговой сторож был поражен или
даже испуган, так как редко приходится видеть такие сцены. Человек был
привязан за руки к спице колеса, причем руки его были связаны одна над
другой. Между рукой и деревом находился крест, а четки, к которым этот крест
был приделан, обмотаны вокруг кистей рук и колеса, и все вместе было связано
веревкой. Возможно, что этот бедняк раньше находился в сидячем положении, но
хлопавшие и бьющиеся паруса, очевидно, разбили рулевое колесо, и тогда его
начало кидать из стороны в сторону, так что веревки, которыми он был
привязан, врезались в мясо до самых костей. Были сделаны точные записи о
положении вещей, и доктор, сэр Дж. М. Каффин, прибывший сейчас же вслед за
мной, после краткого осмотра заявил, что этот человек уже, по крайней мере,
два дня как умер. В его кармане была пустая, плотно закупоренная бутылка со
свертком бумаги внутри, оказавшимся дополнением к корабельному журналу.
Береговой сторож говорил, что он, должно быть, сам связал себе руки,
затянув веревку зубами. Затем покойный штурман был почтительно снят с того
места, где он стоял на своей благородной вахте до самой смерти, и теперь,
внесенный в список мертвых, ожидает следствия.
Внезапно налетевший шторм уже проходит, его свирепость спадает; тучи
рассеиваются, и небо начинает уже пунцоветь над йоркширскими полями. Я вышлю
вам к следующему номеру дальнейшие подробности о покинутом пароходе,
нашедшем таким чудесным образом путь к пристани в бурю.
Уайтби.
9 августа.
Обстоятельства, открывшиеся после вчерашнего странного прибытия шхуны в
шторм, еще ужаснее, чем сам факт. Это оказалась русская шхуна из Варны под
названием "Дмитрий". Она почти целиком наполнена грузом серебристого песка,
кроме того, совершенно незначительным грузом, состоящим из порядочного
количества больших деревянных ящиков, наполненных черноземом. Груз этот
предназначался стряпчему м-- ру С. Ф. Биллингтон-- Крессин в Уайтби,
прибывшему сегодня утром на борт и официально принявшему в свое распоряжение
предназначенное ему имущество. Русский консул принял по обязанности в свое
владение пароход и заплатил все портовые расходы. Здесь много говорят о
собаке, выскочившей на сушу, как только пристал корабль, которой нигде не
могли найти; казалось, будто, она совершенно исчезла из города. Возможно,
ее напугали, и она сбежала в болота, где и теперь еще прячется от страха.
Сегодня рано утром нашли большую собаку, принадлежащую торговцу углем,
вблизи от Тэт Хилл Пира мертвой как раз на дороге, против двора ее хозяина.
Она с кем-- то подралась и, по-- видимому, с ярым противником, так как
горло ее было разорвано, а брюхо распорото как будто громадными когтями.
Позже.
Благодаря любезности инспектора Министерства торговли, мне было
разрешено просмотреть корабельный журнал "Дмитрия", доведенный в полном
порядке до последних трех дней, но в нем не оказалось ничего особенного,
кроме факта исчезновения людей. Гораздо больший интерес представляет бумага,
найденная в бутылке, доставленная сегодня для исследования; и
сопоставление обоих документов привело меня к выводу, что я не в состоянии
разгадать эту тайну. Поскольку не было причин что-- то скрывать, мне
разрешили воспользоваться ими, так что я посылаю вам копии.
По всему кажется, что капитан был охвачен какою-- то навязчивою идеей
перед выходом в море, и что она последовательно развивалась в нем в течение
всего путешествия. Я пишу под диктовку секретаря русского консула, который
был так любезен, что перевел записки и журнале.
Варна -- Уайтби
Записано 18 июля.
Происходят такие странные вещи, что я отныне буду аккуратно записывать
их, пока не прибудем на место.
6 июля.
Мы кончили принимать груз -- серебряный песок и ящики с землей. В
полдень подняли паруса. Восточный ветер прохладен, экипаж -- пять матросов,
два помощника, повар и я.
11 июля.
Туман. Вошли в Босфор. Приняты на борт турецкие таможенные офицеры.
Бакшиш. Все в порядке. Вышли в 4 часа дня.
13 июля.
Прошли мыс Матапан. Экипаж чем-- то недоволен. Казался напуганным, но
не пожелал говорить, в чем дело.
14 июля.
Случилось что-- то неладное с экипажем. Люди все добрые молодцы,
плававшие со мною раньше. Помощник никак не мог добиться, что случилось; ему
сказали только, что что-- то произошло, и перекрестились.
16 июля.
Матрос донес, что утром пропал матрос из экипажа -- Петровский. На это
никак не рассчитывал. Восемь вахт сменилось вчера с левой стороны корабля:
был сменен Абрамовым, но не пошел в кочегарку. Люди подавлены более, чем
когда-- либо. Помощник обращается с ними неприветливо, ожидаю неприятностей.
17 июля.
Вчера один матрос, Олгарен, вошел ко мне в каюту и с испуганным лицом
сказал, что, по его мнению, на корабле находится какой-- то посторонний
человек. Он сказал, что когда стоял на вахте, то на время укрылся за рубку,
так как была страшная непогода и лил сильный дождь; и вдруг увидел, как
высокий топкий человек, совершенно непохожий на кого бы то ни было из членов
экипажа, вышел на палубу, прошел по ней и затем куда-- то исчез. Он
осторожно пошел за ним следом, но когда дошел до самого борта, то никого не
нашел, а все люки были закрыты. Панический суеверный страх овладел им, и я
боюсь, что паника распространится. Чтобы устранить ее, велю завтра
хорошенько обыскать весь пароход от носа до кормы.
Немного позже, днем, я собрал весь экипаж и сказал им, что так как они
думают, будто на шхуне находится посторонний человек, то мы сделаем обыск от
носа до кормы. Первый помощник рассердился, сказал, что это безумие и что
поддерживать такие сумасшедшие идеи, значит деморализовать людей; сказал,
что возьмется освободить их от всех тревог одним средством, но я приказал
ему взяться за руль, а остальные принялись за основательный обыск; все шли
рядом, с фонарями в руках; мы не пропустили ни одного уголка. Так как в
трюме стояли одни только деревянные ящики, то и не оказалось никаких
подозрительных углов, где бы мог спрятаться человек. Люди после обыска сразу
успокоились и снова мирно принялись за работу. Первый помощник хмурился, но
ничего не говорил.
24 июля.
Какой-- то злой рок как будто преследует шхуну, и так уже стало одним
человеком меньше, нужно войти в Бискайский залив, предвидится ужасная
погода, а тут вчера еще один человек исчез. Как и первый -- пропал по время
вахты, и больше его не видели. Люди снова в паническом страхе. Сделал
всеобщий опрос, желательно ли удвоить вахту, так как они боятся оставаться
одни. Помощник рассвирепел.
Боюсь, что снова будет тревога: или он, или остальные совершат какую--
нибудь жестокость.
28 июля.
Четыре дня в аду: кружимся все время в каком-- то водовороте; а буря не
стихает. Ни у кого нет времени поспать. Люди выбились из сил. Затрудняюсь,
кого поставить на вахту, никто не способен выдержать. Второй помощник
взялся за руль и дал возможность людям насладиться получасовым сном. Ветер
стихает, волны еще люты, но меньше, чем раньше, так как чувствую, что шхуна
держится крепче.
29 июля.
Новая трагедия. Ночью на вахте был всего один матрос, так как экипаж
был слишком утомлен, чтобы ее удваивать. Когда утренняя вахта пришла на
смену, то никого не нашла. Теперь я уже и без второго помощника, и среди
экипажа снова паника; помощник и я решили держать при себе заряженные
пистолеты в ожидании объяснения этой тайны.
30 июля.
Рады, что приближаемся к Англии. Погода чудесная, паруса все распущены.
От усталости обессилен. Крепко спал, был разбужен помощником, сообщившим
мне, что оба матроса на вахте и рулевой исчезли. На шхуне остались два
матроса, помощник и я.
1 августа.
Два дня тумана -- и ни одного паруса в виду. Надеялся, что в
английском канале смогу подать сигнал о помощи или же зайти куда-- нибудь.
Мы, кажется, находимся во власти какого-- то ужасного рока. Помощник теперь
сильнее деморализован, чем остальные. Люди в страхе, работают тупо,
терпеливо и покорно. Они русские, он -- румын.
2 августа.
Проснулся после пятиминутного сна от крика, раздавшегося точно у моих
дверей. Бросился на палубу и подбежал к помощнику. Говорит, что также
слышал крик и побежал на помощь, но никого не оказалось на вахте. Еще один
пропал. Господи, помоги нам!
3 августа.
В полночь я пошел к рулевому колесу, заметив там человека, но, подойдя
к колесу, никого там не нашел. Ветер был сильный, и так как мы шли по
ветру, то звать было бесполезно. Я не посмел оставить руль и потому лишь
окликнул помощника. Через несколько минут он выбежал на палубу в нижнем
белье; он выглядел дико и истощенно, я очень опасаюсь за его рассудок. Он
подошел ко мне и глухо шепнул в самое ухо, как будто боясь, чтобы ветер его
не услышал: "Оно здесь; я теперь знаю. Я видел это вчера ночью на вахте, оно
-- в образе высокого, стройного и призрачно-- бледного человека. Оно было на
корме и выглядывало снизу. Я пополз к нему и ударил его ножом, но нож
прошел сквозь него, как сквозь воздух. Но оно здесь, и я его найду. Оно,
может быть, в одном из этих ящиков. Я открою их поочередно, один за другим и
посмотрю. А вы управляйте шхуной". И с угрожающим видом он направился вниз.
Поднялся резкий ветер, так что я не мог отойти от руля. Я видел, как он
снова поднялся на палубу с ящиком для инструментов и фонарем, и как
спускался в передний люк. Он окончательно сошел с ума, и незачем пробовать
его остановить. Он не может испортить этих ящиков; они записаны в накладной
"землею", и передвигать их самая безопасная вещь, какую только можно
сделать.
Прошло немало времени. Я стал было надеяться, что помощник вернется в
более спокойном состоянии, ибо слышал, как он что-- то колотит в трюме, а
работа ему полезна, -- как вдруг раздался страшный крик, от которого вся
кровь ударила мне в голову, и на палубу вылетел взбесившийся безумец с
блуждающими глазами и лицом, искаженным страхом. "Спасите меня, спасите
меня!" -- кричал он; затем его ужас перешел в отчаяние, и он сказал
решительным тоном: "Лучше и вы бы пришли, капитан, пока не поздно. Он там!
Теперь я знаю, в чем секрет. Море спасет меня! Да поможет мне Бог!" И
раньше, чем я успел сказать ему хоть слово или двинуться, чтобы его