Стокер Брэм. Вампир

по­сторонних.
Интерес Мины к нашему делу все возрастал, и я с радостью видел, что
благодаря этому она на время забыла свое ужасное ночное приключение. Она
была бледна, как видение, страшно бледна, и притом так худа, что почти не
видно было ее губ, поэтому видны были зубы. Я ничего не сказал ей об этом,
боясь напрасно огорчить ее, но вздрагивал при мысли о том, что случилось с
бедной Люси, когда граф высосал ее кровь. Хотя пока было еще незаметно,
чтобы зубы стали острее, но ведь это произошло очень недавно и могло
случиться самое худшее.
Когда мы стали подробно обсуждать порядок выполнения нашего плана и
расстановку сил, возникли новые сомнения. В конце концов было решено перед
отправ­лением на Пикадилли разрушить ближайшее логовище графа. Если бы он
даже узнал об этом раньше времени, то все-- таки мы опередили бы его, и
тогда присутствие графа в чисто материальном, самом уязвимом виде дало бы
нам новые преимущества.
Что же касается расположения наших сил, то про­фессор решил, что после
посещения Карфакса мы все проникнем в дом на Пикадилли; затем я и оба
доктора останутся там, а в это время лорд Годалминг и Квинси отыщут и
разрушат убежища графа в Уолворсе и Мэйл-- Энде. Было, конечно, возможно,
хотя и маловероятно, как сказал профессор, что граф явится днем в свой дом
на Пикадилли, и тогда мы сможем схватить его там. Во всяком случае мы сможем
последовать за ним. Я упорно выступал против этого плана, настаивая на том,
чтобы остаться для защиты Мины.
Я полагал, что могу это сделать; но Мина не хотела и слышать об этом.
Она сказала, что я буду полезным там, так как среди бумаг графа могут
оказаться указания, которые я пойму лучше, чем другие, после моего
приклю­чения в Трансильвании, и что, наконец, для борьбы с необыкновенным
могуществом графа нам надо собрать все наши силы. Я уступил, потому что
решение Мины было непоколебимо: она сказала, что ее последняя на­дежда
заключается в том, что мы будем работать все вместе.
-- Что же касается меня, -- прибавила она, -- то я его не боюсь. Я уже
испытала худшее, и что бы ни случилось, все же найду хоть какое-- то
успокоение. Ступай же, друг мой. Бог защитит меня, если такова Его воля, и
без вас. Тогда я встал и воскликнул:
-- Итак, с Богом! Пойдем, не теряя времени. Граф может прийти на
Пикадилли раньше, чем мы предпо­лагаем.
-- Нет, этого не может быть! -- произнес Ван Хел­зинк, подняв руку.
-- Почему? -- спросил я.
-- Разве вы забыли, -- ответил он, пытаясь улыб­нуться, -- что в
прошлую ночь он пировал и поэтому встанет позже?
Разве я мог это забыть! Разве я когда-- нибудь это забуду! Забудет ли
кто-- нибудь из нас эту ужасную сцену? Мина собрала все свои силы, чтобы
сохранить спокой­ствие, но страдание пересилило, и закрыв лицо руками, она
задрожала и жалобно застонала.
Ван Хелзинк вовсе не желал напоминать ей об ужас­ном приключении. Он
просто в рассеянности забыл О ее присутствии и упустил из виду ее участие в
этом деле. Увидев, какое действие произвели его слова, он сам испугался и
попытался успокоить Мину.
Наш завтрак не походил на обыкновенный завтрак. Мы пытались казаться
веселыми и ободрять друг друга, но самой веселой и любезной из нас,
казалось, была Мина. По окончании завтрака Ван Хелзинк встал и сказал:
-- Теперь, друзья мои, мы приступим к исполнению нашего ужасного плана;
скажите мне, все ли вооружены так, как в ту ночь, когда мы впервые проникли
в лого­вище врага; вооружены ли мы против нападения духов и против нападения
смертных людей? Если да, то все в порядке. Теперь, госпожа Мина, вы во
всяком случае здесь в полной безопасности... до восхода луны; а к тому
времени мы вернемся... если нам вообще суждено вер­нуться! Но прежде чем
уйти, я хочу удостовериться в том, что вы вооружены против его нападения.
Пока вы были внизу, я приготовил все в вашей комнате и оставил там кое--
какие предметы, при виде которых он не посмеет войти. Теперь позвольте
защитить вас самих. Этой свя­щенной облаткой я касаюсь вашего чела во имя
Отца и Сына и...
Послышался страшный стон, от которого у нас замерло сердце. Когда он
коснулся облаткой чела Мины, то она обожгла ей кожу, как будто лба коснулись
куском раскаленного добела металла. Как только она почув­ствовала боль, то
сейчас же все поняла -- ее измученные нервы не выдержали, и она испустила
этот ужасный стон. Но дар речи скоро к ней вернулся; не успел за­глохнуть
отголосок стона, как наступила реакция, и она в отчаянии упала на колени,
закрыв лицо своими чудными волосами, точно скрывая струпья проказы на лице.
Мина заговорила сквозь рыдания:
-- НечистаяНечистая! Даже сам Всемогущий избегает меня. Я должна буду
носить это позорное клеймо до Страшного суда!
Все умолкли. Я бросился рядом с ней на колени, чувствуя свою
беспомощность, и крепко обнял ее. Не­сколько минут наши печальные сердца
бились вместе, в то время как наши друзья плакали, отвернув головы, чтобы
скрыть слезы. Наконец, Ван Хелзинк повернулся к нам и произнес таким
необыкновенно серьезным тоном, что я понял, что на него нашло в некотором
роде вдохновение:
-- Быть может, вам и придется носить это клеймо, пока в день Страшного
суда сам Бог не разберет, в чем ваша вина. Он это сделает, так как все
преступления, совершенные на земле, совершены его детьми, которых Он поселил
на ней. О, госпожа Мина, если бы мы только могли быть там в то время, когда
это красное клеймо, знак всезнания Господа исчезнет и ваше чело будет таким
же ясным как и ваша душа! Клянусь вечностью, клеймо исчезнет, когда Богу
будет угодно снять с нас тяжкий крест, который мы несем. До этого же мы
будем послушны Его воле и будем нести свой крест, как это делал Его Сын. Кто
знает, может быть мы избраны и должны следовать Его приказанию несмотря на
удары и стыд, несмотря на кровь и слезы, сомнение и страх и все остальное,
чем человек разнится от Бога.
В его словах звучала надежда и успокоение.
Пора было уходить. Я распрощаются с Миной, и этого прощания мы не
забудем до самой нашей смерти. Нако­нец мы вышли.
Я приготовился к одному: если окажется, что Мина до конца жизни
останется вампиром, то она не уйдет одинокой в неведомую страну, полную
ужасов.

Мы без всяких приключений вошли в Карфакс и нашли все в том же
положении, как при нашем первом посещении. Трудно было поверить, что среди
такой обыденной обстановки, свидетельствующей о пренебре­жении и упадке,
могло быть нечто возбуждающее невы­разимый ужас, какой мы уже испытали. Если
бы мы не были к этому подготовлены и если бы у нас не оста­лись ужасные
воспоминания, мы навряд ли продолжали нашу борьбу. В доме мы не нашли
никаких бумаг, ника­ких полезных указаний, а ящики в старой часовне
выглядели точно такими, какими мы видели их в послед­ний раз. Когда мы
остановились перед доктором Ван Хелзинком, он сказал нам торжественно:
-- Мы должны обезвредить эту землю, освященную памятью святых, которую
он привез из отдаленного края с такой бесчеловечной целью. Он взял эту
землю, потому что она была освящена. Таким образом, мы победим его его же
оружием, так как сделаем ее еще более освященной. Она была освящена для
людей, теперь мы посвятим ее Богу.
Говоря это, он вынул стамеску и отвертку, и через несколько минут
крышка одного из ящиков с шумом отскочила.
Земля пахла сыростью и плесенью, но мы не обращали на это никакого
внимания, потому что во все глаза внимательно следили за профессором. Взяв
из коробочки освященную облатку, он благоговейно положил ее на землю, покрыл
ящик крышкой и завинтил его с нашей помощью.
Мы проделали то же самое со всеми ящиками и затем оставили их, по--
видимому, такими же, какими они были раньше; однако в каждом находилась
облатка.
Когда мы заперли за собою дверь, профессор сказал:
-- Многое уже сделано. Если все остальное будет исполнено так же легко
и удачно, то еще до захода солнца лицо госпожи Мины засияет и своей прежней
чистоте; с нее исчезнет позорное клеймо.
Проходя по дорого к станции через луг, мы могли видеть фасад нашего
дома. Я взглянул пристальней и увидел в окне моей комнаты Мину. Я послал ей
рукою привет и кивком головы показал, что наша работа исполнена удачно. Она
кивнула мне в знак того, что поняла меня.
Я с глубокой грустью смотрел, как она махала рукой на прощание. Мы с
тяжелым сердцем добрались до станции и едва не пропустили поезд, который уже
под­ходил, когда мы выходили на платформу.
Эти строки записаны мною в поезде.


Пикадилли, 12 часов 30 минут.

Перед тем как мы добрались до Фенчероуз-- стрит, лорд Годалминг сказал
мне:
-- Мы с Квинси пойдем за слесарем. Лучше, если вы останетесь здесь, так
как могут возникнуть некоторые затруднения, а при таких обстоятельствах нам,
может быть, не удастся ворваться в покинутый дом. Но вы принадлежите к
адвокатскому сословию, которое может поставить вам на вид, что вы хорошо
знали, на что шли.
Я возразил, что не обращаю внимания на опасность и даже на свою
репутацию, но он продолжал:
-- К тому же, чем меньше нас будет, тем меньше на нас будут обращать
внимание. Мой титул поможет нам при переговорах со слесарем и при
вмешательстве какого-- нибудь полисмена. Будет лучше, если вы с Джо­ном и
профессором пойдете в Грин-- парк, откуда вы будете наблюдать за домом.
Когда увидите, что дверь открыта и слесарь ушел, тогда входите все. Мы будем
ожидать и впустим вас в дом.
-- Совет хорош! -- сказал Ван Хелзинк.
И мы не возражали. Годалминг и Моррис поехали в одном кэбе, а мы в
другом. На углу Арлингронской улицы мы оставили кэбы и вошли в Грин-- парк.
Сердце мое билось при виде дома, в котором заключалась наша последняя
надежда. Он стоял мрачный и молчаливый, всеми покинутый, выделяясь среди
своих веселых и на­рядных соседей. Мы сели на скамейку, не спуская глаз с
входных дверей, и закурили сигары, стараясь не обра­щать на себя внимания
прохожих. Минуты в ожидании наших друзей протекали страшно медленно.
Наконец мы увидели экипаж, из которого вышли лорд Годалминг и Моррис, а
с козел слез толстый коре­настый человек с ящиком. Моррис заплатил кучеру,
который поклонился и уехал. Оба поднялись по сту­пенькам и лорд Годалминг
показал, что надо сделать. Рабочий снял пиджак и повесил его на забор,
сказав что-- то проходившему мимо полисмену. Полисмен утвер­дительно кивнул
головой, слесарь опустился на колени и придвинул к себе инструменты.
Порывшись в ящике, он выбрал из него что-- то и положил рядом с собой. Затем
встал, посмотрел в замочную скважину, подул в нее и, обратившись к
предполагаемым хозяевам, ска­зал им что-- то, на что лорд Годалминг ответил
с улыбкой, а слесарь взял большую связку ключей, выбрал один ключ и
попробовал им открыть дверь. Повертев им не­много, он попробовал второй,
затем третий. Вдруг дверь широко открылась, и они все трое вошли в дом. Мы
си­дели молча и возбужденно курили свои сигары; Ван Хелзинк оставался
спокойным. Мы тоже успокоились и стали ждать терпеливее, когда увидели, что
рабочий со своим инструментом вышел. Он притворил дверь, упершись в нее
коленями, пока прилаживал к замку ключ, который он наконец и вручил лорду
Годалмингу. Тот вынул кошелек и заплатил ему. Слесарь снял шляпу, взял ящик
с инструментами, надел пиджак и ушел; ни одна душа не обратила на это ни
малейшего внимания.
Когда рабочий окончательно ушел, мы перешли через дорогу и постучали в
дверь. Квинси Моррис сейчас же открыл ее; рядом с ним стоял и лорд
Годалминг, куря сигару.
-- Здесь очень скверно пахнет, -- сказал лорд, когда мы вошли.
Действительно, пахло очень скверно -- точно в ста­рой часовне Карфакса;
на основании нашего прежнего опыта мы поняли, что граф очень часто
пользуется этим убежищем. Мы отправились исследовать дом, держась на случай
нападения все вместе, так как знали, что имеем дело с сильным врагом; к тому
же нам не было известно, в доме граф или нет. В столовой, находящей­ся за
передней, мы нашли восемь ящиков с землей. Всего только восемь из девяти,
которые мы искали. Наше предприятие не кончилось и никогда не будет доведено
до конца, если мы не найдем недостающего ящика. Сперва мы открыли ставни
окна, выходившего на маленький, вымощенный камнями двор. Прямо про­тив окон
находилась конюшня, похожая на крошечный домик. Там не было окон, и нам
нечего было бояться нескромных взглядов. Мы не теряли времени и приня­лись
за ящики. При помощи принесенных с собой ин­струментов мы открыли их один за
другим и поступили так же, как и с находившимися в старой часовне. Было
ясно, что графа нет дома, и мы стали искать его вещи. Осмотрев внимательно
другие помещения, мы пришли к заключению, что в столовой находятся некоторые
предметы, принадлежащие, по-- видимому, графу. Мы подвергли их тщательному
исследованию. Они лежали на большом обеденном столе в беспорядке, в котором,
однако, была какая-- то система. Там лежала связка документов,
удостоверяющая покупку дома на Пика­дилли, бумаги, удостоверявшие продажу
домов в Мэйл-- Энде и Бермондси; кроме того, нотная бумага, конверты, перья,
чернила. Все они были защищены от пыли обер­точной бумагой; затем мы нашли
платяную щетку, гре­бенку и умывальник с грязной водой, красной от крови. В
конце концов мы наткнулись на связку разных клю­чей, принадлежащих, по--
видимому, другим домам. После того как мы осмотрели последнюю находку, лорд
Годал­минг и Моррис записали точные адреса домов на востоке и на юге города,
захватили с собой ключи и отправились на поиски. Мы же -- остальные --
должны были остать­ся и терпеливо дожидаться их возвращения или прихода
графа.

Глава двадцать третья

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

3 октября.

В ожидании возвращения Годалминга и Морриса время тянулось страшно
медленно. Профессор всячески старался поддерживать в нас бодрость духа; но
Харкер был подавлен горем. Еще в прошлую ночь это был ве­селый,
жизнерадостный человек, полный энергии, со здоровым моложавым лицом и
темно-- русыми волосами. Теперь же он превратился в угрюмого старика с
седыми волосами, вполне гармонирующими с его впалыми ще­ками, горящими
глазами и глубокими морщинами, следами перенесенных страданий. Но все же он
еще не совсем потерял энергию. Этому обстоятельству Джо­натан, вероятно, и
будет обязан своим спасением, по­тому что, если все пойдет хорошо, он
переживет этот период отчаяния. А после он как-- нибудь вернется к жизни.
Бедный малый, я думал, что мое собственное горе было достаточно велико, но
его!!!
Профессор это очень хорошо понимает и всячески старается, чтобы мозг
Джонатана работал. То, что он говорил нам тогда, было чрезвычайно интересно.
Вот его слова, насколько я их помню:
-- Я основательно изучил все попавшиеся мне в руки бумаги, которые
имели какое-- либо отношение к этому чудовищу. И чем больше я в них вникал,
тем больше я приходил к убеждению, что его надо уничто­жить. В них везде
говорится о его успехах; кроме того, видно, что он хорошо сознает свое
могущество. На осно­вании сведений, полученных мною от моего друга
Ар­миниуса из Будапешта, я пришел к заключению, что это был удивительнейший
человек своего времени. Он был в одно и то же время и солдатом, и
государственным деятелем, и даже алхимиком -- эта последняя наука была
высшей степенью знаний того времени. Он обла­дал большим умом и
необыкновенными способностями; к сожалению, сердце его не знало страха и
угрызений совести. Он не отступил даже перед изучением схоласти­ческих наук,
и кажется, не было вообще такой области, которую бы он не изучил. Как нам
известно, после фи­зической смерти его умственные силы сохранились; хотя,
по-- видимому, воспоминания о былом в полном виде не сохранились в его
рассудке. Некоторые части его мозга так же мало развиты, как у ребенка.
Однако он продолжает развиваться, и многое, что казалось дет­ским, теперь
возмужало. Он удачно начал, и если бы мы не встали на его пути, то он стал
бы -- и он станет, если наш план не удастся -- родоначальником новых
существ, которые будут существовать "в смерти", а не в жизни.
С первого же дня своего прибытия он проверил свое могущество: его
детский ум работал, продвигаясь вперед медленно, но уверенно; и если бы он
осмелился с самого начала приняться за тайные науки, то мы уже давно были бы
бессильны против него. Впрочем, он на­деется достичь успеха, а человек, у
которого впереди еще столетия, может спокойно ждать и не торопиться. Тише
едешь -- дальше будешь -- вот его девиз.
-- Я не понимаю, -- сказал печально Харкер. -- Прошу вас объяснить мне
все подробнее. Быть может, горе и беспокойство затемняют мой разум.
-- Хорошо, дитя мое, я постараюсь быть ясным. Разве вы не заметили, что
это чудовище приобретало свои знания постепенно, на основании своих опытов;
как оно воспользовалось пациентом, чтобы войти в дом нашего Джона, потому
что вампир хотя и может вхо­дить в жилище человека, когда и как ему угодно,
но не раньше, чем его позовет туда такое же существо, как и он. По это еще
не главные его опыты. Разве мы не видели, что вначале эти большие ящики
перетаски­вали другие. Но все время, пока его младенческий разум развивался,
он обдумывал, нельзя ли ему самому пере­двигать их. Таким образом он начал
помогать: когда же увидел, что все идет хорошо, то и сам без посторон­ней
помощи сделал попытку перенести ящики, и никто кроме него самого не мог
знать, где они скрыты. Он, вероятно, зарыл их глубоко в землю, так что
пользует­ся ими только ночью или же в то время, когда может изменить свой
образ: и никто не подозревает, что он в них скрывается. Но, дитя мое, не
предавайтесь отчая­нию! Это знание он приобрел слишком поздно! Теперь уже
все его убежища уничтожены, за исключением лишь одного, да и это последнее
также будет нами най­дено еще до захода солнца. Тогда у него не будет места,
где бы он мог скрыться. Я медлил утром, чтобы мы могли действовать
наверняка. Ведь мы рискуем не мень­ше его! Так почему же нам не быть
осторожнее? По моим часам теперь ровно час, и если все обошлось
бла­гополучно, то Артур и Квинси находятся в данный момент на обратном пути.
Сегодняшний день -- наш, и мы должны действовать уверенно, хотя и не
опромет­чиво, не упуская ни одного шанса; если отсутствующие вернутся, нас
будет пятеро против одного.
Вдруг, при его последних словах, мы все вздрогнули, потому что за
дверью раздался стук. Мы разом броси­лись в переднюю, но Ван Хелзинк,
приказав нам шепо­том остаться, подошел к двери и осторожно открыл ее...
Рассыльный подал ему телеграмму. Профессор, снова заперев дверь, вскрыл
депешу и громко прочел ее: "Ожи­дайте Дракулу. Он только что, в 12 часов 45
минут, поспешно отправился из Карфакса по направлению к югу. Он, по--
видимому, делает обход и хочет застать вас врасплох. Мина".
Наступило продолжительное молчание. Наконец послышался голос Харкера:
"Теперь, слава Богу, мы его встретим". Ван Хелзинк быстро обернулся к нему и
сказал:
-- Все случится по роле Божьей и когда Он того пожелает. Не бойтесь, но
и не радуйтесь преждевре­менно: быть может, именно то, чего мы желаем, будет
причиною нашей гибели.
-- Я теперь думаю только о том, чтобы стереть этого зверя с лица земли.
Для этой цели я даже готов продать свою душу!
-- Тише, тише, дитя мое! -- быстро перебил его Ван Хелзинк. -- Бог не
покупает душ, а дьявол, если и покупает, то никогда не держит своего
обещания. Но Бог милостив и справедлив, и Он знает ваши стра­дания и вашу
любовь к Мине. Подумайте о том, как увеличится ее горе, когда она услышит
ваши безумные слова. Доверьтесь нам, мы все преданы этому делу, и сегодня
все должно кончиться. Настало время дей­ствовать. Днем вампир не сильнее
остальных людей, и до заката солнца он не переменит своего образа. Ему надо
время, чтобы прибыть сюда -- посмотрите, уже 20 минут второго -- и как бы он
ни торопился, все же у нас есть еще несколько минут, прежде чем он явится
сюда. Главное, лишь бы лорд Артур и Квинси прибыли раньше него.
Приблизительно через полчаса после того, как мы получили телеграмму от
миссис Харкер, в дверях раз­дался решительный стук. Это был самый
обыкновенный стук: так стучат ежеминутно тысячи людей; однако, когда мы
услыхали его наши сердца сильно забились. Мы посмотрели друг на друга и все
вместе вышли в переднюю: каждый из нас держал наготове свое ору­жие -- в
левой руке оружие против духов, в правой -- против людей. Ван Хелзинк
отодвинул задвижку, при­открыл немного дверь и отскочил, приготовившись к
нападению. Но наши лица повеселели, когда мы увидели на пороге лорда
Годалминга и Квинси Морриса. Они торопливо вошли, закрыв за собою дверь, и
первый сказал, проходя через переднюю:
-- Все в порядке. Мы нашли оба логовища: в каждом было по шести ящиков,
которые мы и уничтожили.
-- Уничтожили? -- переспросил профессор.
-- Да, он ими не сможет воспользоваться!
Наступила небольшая пауза, которую первым нару­шил Квинси, сказав:
-- Теперь нам остается только одно -- ожидать его здесь. Если же до
пяти часов он не придет, мы долж­ны уйти, потому что было бы неблагоразумно
оставить госпожу Харкер одну после захода солнца.
-- Он теперь должен прийти скоро, -- сказал Ван Хелзинк, глядя в свою
карманную книжку. -- По теле­грамме Мины видно, что он направился на юг,
значит, ему придется переправиться через реку, что он сможет сделать только
во время отлива, т. е. немного раньше часа. То обстоятельство, что он
направился на юг, имеет для нас большое значение. Он теперь только
подозре­вает наше вмешательство, а мы направились из Кар­факса сперва туда,
где он меньше всего может ожидать нашего появления. Мы были в Бермондси за
несколько минут до его прихода. То обстоятельство, что его еще здесь нет,
доказывает, что он отправился в Мэйл-- Энд. Это заняло некоторое время, так
как ему надо было затем переехать через реку. Поверьте мне, друзья мои, нам
не придется долго ждать. Мы должны бы соста­вить какой-- нибудь план
нападения, чтобы не упустить чего-- нибудь. Но тише, теперь нет больше
времени для разговоров. Приготовьте свое оружие.
При этих словах он поднял руку, предлагая нам быть настороже, и мы все
услыхали, как кто-- то осторож­но пытается отворить ключом входную дверь.
Даже в этот страшный момент я мог только удив­ляться тому, как властный
характер повсюду выказы­вает себя. Когда мы вместе с Квинси Моррисом и
Ар­туром охотились, или просто рыскали по всему свету, ищa приключений,
Моррис всегда был нашим коново­дом, составляя план действий, мы же с Артуром
при­выкли слепо повиноваться ему. Теперь мы инстинктивно вернулись к старой
привычке. Бросив беглый взгляд на комнату, он тотчас же изложил план
нападения и затем, не говоря ни слова, жестами указал каждому свое место.
Ван Хелзинк, Харкер и я стали как раз за дверью, так что, если ее откроют,
то профессор мог защитить ее, пока мы вдвоем загораживаем вход. Квин­си
спрятался впереди, так чтобы его нельзя было уви­деть, держась наготове, и
преграждая путь к окну. Мы ждали с таким напряжением, что секунды казались
целой вечностью. Тихие, осторожные шаги послыша­лись в передней: граф, по--
видимому, ожидал нападения, по крайней мере, нам так казалось.
Вдруг одним прыжком он очутился посреди комнаты, прежде чем кто--
нибудь из нас смог поднять про­тив него руку или преградить дорогу. В его
движениях было столько хищного, столько нечеловеческого, что мы не скоро
пришли в себя от удивления, вызванного его появлением. Харкер первый
поспешно бросился к двери, которая вела в комнату, выходившую на улицу. Граф
при виде нас дико зарычал, оскалив свои длин­ные острые зубы: но эта усмешка
быстро исчезла, и холодный взгляд его выражал лишь гордое презрение.
Затем выражение лица графа снова изменилось, когда мы все, словно по
внушению, двинулись на него. Как жаль, что мы не составили лучшего плана
напа­дения, так как и в этот момент я недоумевал, что нам делать.
Я сам не знал, поможет ли нам наше смертоносное оружие или нет. Харкер,
по-- видимому, решил это про­верить, так как он выхватил свой длинный
малайский кинжал и в бешенстве замахнулся на графа. Удар был страшный, и
граф спасся только благодаря той дьяволь­ской ловкости, с которой отпрыгнул
назад. Опоздай он на секунду, и острие кинжала пронзило бы его сердце.
Теперь же кончик ножа разрезал лишь сюртук, и из разреза выпала пачка
банкнот, а затем на пол полился целый дождь золотых монет. Лицо графа
приняло такое дьявольское выражение, что я сперва испугался за Харкера, хотя
и видел, что он поднял страшный нож и приготовился ударить вторично. Я
ин­стинктивно двинулся вперед, держа в поднятой правой руке распятие, а в
левой -- освященную облатку. Я чув­ствовал, что по моей руке пробежала
могучая сила, и с удивлением заметил, как чудовище прижалось к стене, ибо
остальные последовали моему примеру. Никакое перо не в состоянии было бы
описать то выражение дикой ненависти и коварной злобы, то дьявольское
бешенство, которое исказило лицо графа. Восковый цвет его лица сделался
зеленовато-- желтым, глаза за­пылали адским пламенем, а красный рубец
выделялся на бледном лбу как кровавая рана. В одно мгновение граф ловким
движением проскользнул под рукою Хар­кера прежде чем тот успел его ударить,
бросился через комнату и выпрыгнул в окно. Стекла со звоном разле­телись