Страница:
ИОАНН XXIV: ПОЧЕМУ Я ОТРЕКСЯ ОТ РЕЛИГИИ.
"Унита", 13 июля. Ватикан (по телефону). Товарищ Пинетти, в прошлом видный деятель католической церкви Иоанн, а ныне лектор общества "Знание", выступил с публичным докладом в концертном зале "Грасиа". "Под знаменем марксизма-ленинизма к коммунизму вперед и вперед!" -- этими словами, потонувшими в буре оваций, тов. Иоанн Пинетти закончил свой яркий, насыщенный интересными фактами доклад".
ОТПИСАЛИСЬ...
"Таймс", 5 января, Лондон. Труженики Шотландского района собрали в прошлом году невиданный урожай огурцов. А на прилавках лондонских овощных магазинов огурцов не густо. В чем причина?
-- Тары нет, -- отвечает председатель колхоза "Онест уэй" Герой Социалистического Труда Петти Бридж".
И т.д. и т.п. и пр. в том же духе.
Вероятно все же, что прав не Андрей Амальрик, а Орвелл, который в своей провидческой книге "1984", описывая победивший социализм в Англии, предугадал основные элементы духовного перерождения. В СССР они уже наступили. К примеру, существование двух партий в одной партии, внутренней -- всевластной и внешней -- безгласной; контроль властителя над мыслями и жестокое преследование инакомыслия. Постоянная слежка за каждым при помощи телекрина и пр.
Именно Орвеллом навеян этот мрачный юмор самиздата. Орвеллом и -доподлинным знанием советской действительности, во многом, и правда, орвелловской.
Во второй книге Андрея Амальрика собраны письма, посланные им в различные инстанции. Из них, на мой взгляд, наиболее интересно его открытое письмо Анатолию Кузнецову, в котором он пишет о свободе внутренней и внешней.
Кроме этих документов, важным было письмо, которое называется "Иностранные корреспонденты в Москве". В этом письме Андрей Амальрик сообщил миру о том, что в Москве знали почти все инакомыслящие, которые пытались хоть раз установить связи с иностранной прессой. Лишь незначительная часть иностранных корреспондентов решается вступить в контакт с инакомыслящими.
Андрей Амальрик -- поистине дитя самиздата. Жизненный опыт он выстрадал, что называется, своими боками, а писал о нем уже в русле установившейся традиции самиздата; традиции Паустовского-- Бека-- Шаламова-Евгении Гинзбург, наконец, Александра Солженицына, рукописи которого к 1969 году гуляли по Москве и другим крупным городам.
Новое поколение шагнуло в самиздат, как в родную стихию. Порой по-юношески демонстрируя свою свободу, оно, как Андрей Амальрик, отдавало на Запад свои рукописи открыто, безбоязненно. Оно само помогало, в этом случае, палачам скрутить ему руки. Однако, с другой стороны, подавало пример гражданского неповиновения, как воздух необходимый замордованной России.
10. "ОСТОРОЖНО, КАПКАНЫ!"
I. ПОЛИЦЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Пожалуй, ничто так не обеспокоило режим, как прозрение и мужество молодежи. Все было испробовано: исключение из институтов, ссылка в Сибирь, мордовские лагеря.
А результат -- почти нулевой! Власти были на грани паники: если уже первые секретари нацкомпартий, люди осторожные, возглашают с трибун партийных съездов о том, что произошла "...ценностная переориентация убеждений у части населения, особенно у молодежи", то дело скверное191.
Осознав, что большинства им не запугать (хотя мысль эта, как увидим, не отставлена), власти торопливо ставят на пути духовного созревания молодых новые капканы.
Заработала полицейская литература, которой хотели бы подменить подлинную...
Думается, мы не имеем права оставить без внимания эти книги, выходившие в СССР миллионными тиражами. Они важны для нас и сами по себе -- для исследования общих литературно-нравственных процессов. Они тем более необходимы, если осветят и самые темные закоулки государственной шигалевщины, предсказанной Достоевским.
В начале послевоенного литературно-полицейского потока стоят два романа, встреченные сдержанными, но подозрительно долгими рукоплесканиями прессы. Так аплодировали в сталинское время -- каждый боялся оборвать рукоплескание первым.
Авторы их в какой-то мере читателю известны. Это Василий Ардаматский и Лев Никулин, из так называемого "этапа следователей в литературу..."
Они были разными. Василий Ардаматский -- веселый демагог, анекдотчик, любитель пропустить рюмку-другую в своем писательском кругу... "Душа-человек". Я был свидетелем, скажем, такого его балагурства за столиком ресторана в Клубе писателей. Рядом с ним сидел Павел Антокольский, старый и известный поэт. У старика было измученное лицо, синие круги под глазами. Он поднял налитую рюмку, вздохнул:
-- Напрасно ты, Василий, написал донос на М. М., быть может, остался б в живых, если бы не ты...
Ардаматский деловито плеснул остатки коньяка в рюмки, ответил с незлой усмешкой:
-- Сразу видно, что ты не христианин. Злопамятен. -- Поднял рюмку: -За мир и дружбу!..
Литераторы выпили и... продолжали говорить о том же, о душегубстве, но таким тоном, словно о чем-то незначительном.
К Ардаматскому прилипла неумирающая кличка: Пиня Ардаматский. В 1949 году он, тертый калач, бывший чекист, сторонился космополитической кампании, как сторонятся пожара. Лишь в конце зимы 1953 года, за считанные дни до смерти Сталина, он выступил в журнале "Крокодил" с черносотенным фельетоном "Пиня из Жмеринки". Пресса уже отгрохотала. Ждали высылки евреев... Запоздалый "Пиня" прозвучал, как залп на погосте. Многое было забыто, а это запомнили. Стоило Ардаматскому показаться в дверях московского Дома актера или Дома кино, как кто-либо непременно портил ему аппетит: -- А вот и сам Пиня Ардаматский!
Василий Ардаматский тут же скрывался.
...К началу юбилиады был приурочен выход в свет его романа "Возмездие"192. Затем Ардаматский издавался уже такими тиражами, что библиотекари стали отмерять его на метры, как ранее Бабаевского или Шолохова.
На первой странице книги декларируется ее подлинность. Приведем этот любопытный документ. "Из Протокола Президиума Центрального Исполнительного Комитета СССР. От 5 сентября 1924 года.
17. О награждении орденом Красного Знамени группы работников ОГПУ.
Принимая во внимание успешное завершение, упорную работу и проявление полной преданности делу, в связи с исполнением трудных и сложных заданий ОГПУ... Президиум ЦИК Союза ССР постановляет: Наградить орденом Красного Знамени тт. Менжинского В. Р., Федорова А. П., Сыроежкина Г. С., Демиденко Н. И., Пузицкого Р. В. и Пиляра Р. А.
Председатель Президиума ЦИК СССР М. Калинин.
Секретарь А. Енукидзе".
Почему били в литавры? ОГПУ создало фальшиво-подпольную организацию "Л.Д.", и той удалось заманить в Россию неуловимого Бориса Савинкова.
Это была, как известно, удавшаяся провокация. Заманили и -- убили.
Восторг автора не знает пределов. Он раскрывает и подноготную.
Феликс Дзержинский рассказывает: "Когда Владимир Ильич был еще здоров, я однажды рассказал ему о нашем замысле выманить Савинкова из-за границы... Владимир Ильич к нашему замыслу отнесся одобрительно, но сказал, что это будет такая крупная игра, проиграть которую непозволительно". На заседание привлечен Луначарский, -- замечает автор, чтоб никто не сомневался: с самого начала чекисты и литераторы шли в одном строю...
О чем мечтает чекист Сыроежкин, простодушный, слепо верящий партии богатырь: "Знаешь, я бы что сделал? Я бы о смерти Ильича не объявлял. Нашел бы похожего человека и, когда выхода нет, показывал бы его".
Словом, чекистская "подпольная" организация свое дело сделала. Наворотила горы лжи. Савинков с ближайшими друзьями отправляется на подводах до Минска, прямо на квартиру начальника ГПУ, будто бы явочную, и там его, друга Ивана Каляева, участника покушений на министра Плеве и великого князя Сергея Александровича, вяжут, как не вязали и в царской охранке.
О стиле книги не стоило б и говорить, если б он не перекликался со стилем официальных статей и приговоров. Можно сказать, одна рука водила: "У железного Феликса добрейшее сердце, оно наполнено любовью к людям, страстным желанием принести им счастье"; "французская военщина", "брал деньги у империалистов" (из цитируемых автором документов).
Вторым "классиком" полицейской литературы (а возможно, и первым) стал Лев Никулин, тот самый Никулин, "стукач-надомник". Чуть ранее Вас. Ардаматского он опубликовал роман "Мертвая зыбь".
В нем повествуется о том, как сотрудники ОГПУ проникли в Париже в Высший монархический совет. Чекист Якушев встречался в Париже с генералами Кутеповым и Врангелем, конечно же, от имени существующей в России подпольной организации.
Якушеву поверили настолько, что известный черносотенец Шульгин "инкогнито" ездил в Россию, где от него, нетрудно понять, не отводили глаз.
Только в 1927 году монархисты обнаружили обман. Одни успели уйти через "финское окно", других уничтожили.
Проводившие эти нелегкие "операции" чекисты были поголовно расстреляны в 1937 году, на смену им пришел "слой" позднейших провокаторов и мордобийц, но суть не в этом.
Разведка, шпионаж всегда считались делом аморальным. Тайные убийства, хищения, обман -- какая разведка гнушалась ими?
Однако нечасто тайные хищения, ложь государственных учреждений, провокации становились предметом восхищения в русской литературе, славившейся своей высокой нравственностью.
Василий Ардаматский пытается обелить "органы" -- в деталях. Он подробно выписал, к примеру, как застрелили в тюрьме генерала Павловского, военного советника Савинкова. Естественно, при попытке к бегству. Между тем, Павловского просто "убрали". Без суда. Выстрелом в затылок. Я слышал это от самого Ардаматского.
Ардаматский пишет так, словно никогда не существовало ни тридцать седьмого года с его морями крови, ни Архипелага ГУЛАГ, перемалывавшего невиновных.
Строго говоря, рассказывается о том, как начиналась подготовка к великой резне. Большой террор. Как возникла ложь -- "во славу революции".
Возникнув и утвердившись "во славу", что стоило ей, Большой лжи, распространиться в любую сторону?..
С каким восторгом описывает Вас. Ардаматский и дальнейшее предательство! "С этим Султан-Гиреем (князем, руководителем повстанцев. -Г.С.) чекисты вели на Кавказе смелую игру. Подлинный Султан уже давно сидел в Ростовской тюрьме, а в горах действовал очень похожий на Султана чекист по имени Ибрагим, который исправно передавал в руки своих товарищей последние остатки банды Султан-Гирея".
Таков и нравственный уровень "Мертвой зыби" Льва Никулина...
Подобная нравственная "оглушенность" встречается, как известно, порой и у Н. Тренева, и у Б. Лавренева, и у В. Катаева.
И это пишется, и переиздается, без изменений и в конце шестидесятых, и в семидесятых годах, и -- не только, как видим, бывшими следователями. Идут и идут косяками книги с перевернутой моралью. Зловещая антилитература, которая вот уже много лет разлагает нравственные устои народа, героизируя ложь, вероломство, предательство.
II. ПЕСНЯ БЕЗ СЛОВ
У литературы аморализма есть еще один аспект, который в последние годы стал доминирующим. Он заслуживает особого рассмотрения, ибо здесь капканы ставят особенно широко. На всех дорогах. И бывшими следователями. И бывшими подследственными, не ведающими порой, что творят.
Начнем с цитат:
"Будущее Соломона родители представляли себе по-разному. Отец мечтал сделать сына богатым торговцем-коммерсантом, а мать спала и видела своего Соломона раввином или, на худой конец, цадиком. Но Соломон рассудил по-своему: еще в юности он, выявив не только недюжинный ум, но и острый политический нюх, вступил в Бунд. Тот же верный нюх помог ему верно сориентироваться после революции и, порвав с Бундом, а затем вступив в РСДРП... стал делать карьеру. За образец взял Льва Троцкого... Носил френч военного покроя, галифе, заправленные в хромовые, всегда начищенные сапоги, и всегда держал про запас революционнейшие фразы..."
"...Теперь я прослеживаю линию, считываю родословие, -- черное родословие сынов израилевых в наши дни. Да, да, вот оно: Соломон породил комиссаров, комиссары посмеялись над его душевной наготой, наивной прямолинейностью и упрятали в желтый дом. Комиссары породили наркомов, те поставили комиссаров к стенке, сослали в лагеря. Наркомы породили... кого? Да его, разумеется, Болотина, -- кого еще! Вот он, жалкий последыш линии, ее гаснущее окончание".
"...Кроме укороченной и деформированной руки, Болотин еще и кривобок: не хватает нескольких ребер. Я так настойчиво обрисовываю его физическую неполноценность, потому что тип человека, который в нем осуществлен, нерасторжим в моем представлении с внешним уродством. В памяти всплывают еще два еврея подобного типа -- у одного не хватало двух пальцев на ноге, другой был горбат". "...У Болотина должно быть поле деятельности, где царит абсолютное разрушение, абсолютное зло"... "И вот я иду к Болотину... ободранный телевизор, грязный потертый диван... Квартира в таком виде, будто здесь идет ремонт, хотя сразу понимаешь, что никакого ремонта нет... И вот тут-то и приходит мысль о цельности замысла, господствующего тут (курсив автора рассказа. -- Г.С.)... Та самая зона абсолютного разрушения, которую предтечи Болотина получили в масштабах всей России, ужалась до размеров одной квартиры -- и вот я лицом к лицу с результатом! Ха, ха! Хорош бы был Василий Розанов с его апофеозом еврейскому чувству дома здесь, у Болотина. Да, уж Розанов развел бы руками, уж он бы кое-что понял в Болотине!.. куда же деваться от Болотина? Куда ускользнуть от того, что окружает тебя со всех сторон, нависает над тобой и давит, давит?"
Как легко понять, это цитаты из одной книги, прослеживающей "черное родословие сынов израилевых..."
Первая цитата взята из антисемитского романа Анатолия Димарова "Путями жизни", опубликованного в советском журнале "Днипро".
А последующие -- из диссидентского парижского журнала "Континент". окрещенного всеми советскими изданиями -- антисоветским...
Произошла неожиданная, на журнальных орбитах, идейная "стыковка" изданий советских и антисоветских? По национальному вопросу -- одному из главных вопросов нынешней России?..
Остановимся здесь и -- поразмышляем.
"Прельщение и рабство национализма есть более глубокая форма рабства... Это очень глубоко вкоренено в эмоциональной жизни человека, более глубоко, чем его отношение к государству".
Не знаю, читал ли Сталин Бердяева. Пасынок духовной семинарии, не исключено, интересовался. Во всяком случае, великорусский поворот его, под знамена Кутузова и Суворова, был предвиден прозорливым Бердяевым до деталей, что немудрено: Бердяев обобщил в нем великий опыт Екатерины II и Николая I, Ленина и Дзержинского, вытолкавшего философа Бердяева в Париж:
"Когда самое дурное для человека переносится на коллективные реальности, признанные идеальными и сверхличными, то оно становится хорошим и даже превращается в долг. Эгоизм, корысть, самомнение, гордость, воля к могуществу, ненависть к другим, насилие -- все делается добродетелью, когда переносится с личности на национальное целое".
Сталинский поворот 1942 года был облегчен тем, что, вопреки утвердившемуся представлению, в том числе и в диссидентской литературе, в России никогда не было интернационализма. Иначе говоря, равенства трудящихся всех рас и наций. Не было и быть не могло: не было уважения к человеческой личности.
Кто когда уважал в дни Октября духовный мир человека, особенно если он не отвечал сиюминутным лозунгам? Великий гуманист Короленко был отброшен, как падаль, ибо протестовал в своих письмах против глумления над людьми, против бессудных расправ над украинцами, русскими, евреями.
О духовном мире верующих и говорить нечего. Я уже упоминал об этом, -в двадцатом году были запрещены специальным декретом два языка: старославянский и иврит как "языки религиозных обрядов", языки церковников.
Личность, которая, в отличие от самого поэта, "наступает на горло собственной песне" одержимо-фанатично, раз и навсегда, т.е. расстается со своей культурой, религией или традициями, -- теряет духовное своеобразие, иначе говоря, умирает. Становится пресловутым "винтиком".
Революция вела к бездуховности, -- это было заложено в ее основы, -- а не химеры "интернационального братства", хотя выцветшие лозунги уже полвека твердят об обратном.
А национальные мифы мессианства она добивала сама. К началу второй мировой войны от них не осталось в душах молодежи даже тени.
Я был взят в армию в ноябре 1939 года и, помню, что о захвате Львова, Черновиц, Белостока красноармейцы уж иначе и не говорили, как с веселой иронией: "Единокровных братьев освобождаем!.."
Самый неразвитый солдат знал, что Сталин отодвигает, в предвиденье войны с Германией, государственные границы. Политруки доводили эту мысль до каждого: кремлевские куранты в те дни еще вызванивали в глухую полночь "Интернационал". Об "единокровных братьях" трещали только газеты.
Наконец, даже часы на Спасской башне Кремля стали вызванивать уж не "Интернационал", а "песню без слов", как окрестили в СССР гимн Советского Союза. Хоры перестали петь: "Нас вырастил Сталин на верность народу", а нового текста все не было...
Голым атомное государство ходить не может ("Безыдейность режима не могла не тревожить этот режим", -- справедливо заметил Амальрик). Мундир государственного шовинизма пришелся впору.
Не надо думать, что великодержавная буффонада была безропотно воспринята всеми. Даже поэт Алексей Марков, обрушившийся в свое время на "Бабий Яр" Е. Евтушенко, казалось, надежный, правый, "свой", -- вдруг заявил в 1968 г. на одном из публичных обсуждений, что ему стыдно называться русским. Начались неожиданные для властей протесты в научно-исследовательских институтах -- против "танковой политики" в Чехословакии, Африке, на Ближнем Востоке; на заводах откровенно заговорили: "черножопым помогаем, а самим жрать нечего".
Даже молодые сотрудники КГБ порой переставали вести себя, как автоматы. Рассказывали, лейтенант КГБ, обыскивавший дом генерала Григоренко, все время спрашивал у Григоренко, а чего он хочет, есть у него положительная программа?.. Это вовсе не входило в его обязанности. Задачей оперслужбы было собрать все в мешки и опечатать; все остальное -- дело следователей. А этот молодой оперативник был живо, по-человечески заинтересован: что делать-то? Есть положительные идеи?.. О подобном выспрашивали и у Краснова-Левитина, и у Эдуарда Кузнецова -- солдаты лагерной охраны, дорожный конвой.
Когда в связи с публикациями моих выступлений на Западе меня вызвали на Лубянку, и я в беседе с "искусствоведом в штатском" сказал, что у писателей есть основания для беспокойства: более одной трети их было в лагерях, молодой "искусствовед" перебил меня с очевидной искренностью:
-- А вы знаете, что в ЧК-НКВД было срезано шесть слоев! При крушениях отвечают стрелочники!
Подобные мысли вряд ли порождают энтузиазм.
Идеи! Как воздух нужны были идеи! Тотальная прививка шовинизма, мессианства, долга перед "прогрессивными народами", -- чего угодно: советский солдат, высаженный хоть на Огненной земле, должен ощущать, что ступает тут по праву. Как освободитель.
Первую (после Сталина) прививку новобранцам было "рекомендовано" сделать на страницах журнала "Молодая гвардия"197. Еще в первом году юбилиады, продуманном, как увидим, всесторонне. Это было наступление по всему фронту.
По "странному совпадению", одновременно с романом Василия Ардаматского воспевшего провокации ЧК, день в день с поэмой С. В. Смирнова, вдруг воспевшего Сталина:
...не о нем ли, как о капитане,
Мы трубили тоже неспроста!
Это он в годину испытаний
Не сходил с командного поста... сразу после публикации скандального романа В. Закруткина, в котором положительный герой уже грозит своему противнику:
-- Ты Сталина не тронь... Мы знаем, почему Сталин встал вам поперек горла... -- зашевелился и журнал "Молодая гвардия", напечатав запевную статью угрюмого критика Чалмаева, идеолога "нутряного патриотизма".
Даже Александр Солженицын, сердцем приявший этот всплеск "смутно вспомненной национальной идеи", и тот поежился от сумбура "заурядного темноватого публициста Чалмаева (а вероятно, за ним стоял кто-то поумней)".
Журнал "Молодая гвардия" вдруг затрясло, как корабль, брошенный твердой рукой на подводные камни. В пролом хлынула, во всех жанрах, "нутряная тема", которую особо впечатляюще выражал в подпитии мой товарищ военных лет Костя Зародов: "Я р-русский весь! Меня родила Вологда!.."
Я весьма благодушно взирал тогда на эти его, как считал, всполохи национальной гордости, особенно участившиеся, когда Сталин поднял тост "за русский народ". Однако почему-то именно Костя Зародов с его все усиливавшейся мрачноватой гордыней стал со временем Константином Ивановичем Зародовым, главным редактором самой реакционной газеты "Советская Россия", а затем членом ЦК КПСС и шеф-редактором международного коммунистического журнала "Проблемы мира и социализма", лидером и теоретиком "твердой линии" в мировом коммунистическом движении. Его принимает Л. Брежнев, о чем сообщается в специальном коммюнике, для сведения французской, итальянской и других "пошатнувшихся" компартий. На него с надеждой глядят адепты "великой и неделимой" советской России как на "твердую руку", которая сменит полуживых лидеров.
"Национализм всегда приводит к тирании", -- Н. Бердяев предвидел и это.
А началось так безобидно и даже весело: "Я р-русский весь! Меня родила Вологда..."
Когда давняя зародовская тема заполонила "комсомольский корабль" доверху (и Запад облаяли, который-де "задыхается от избытка ненависти", и корень всех бед отыскали: "мещанство оторвалось от национальной почвы"), Москва тревожно заговорила о "дозволенном советском славянофильстве".
"Дозволили бить своих, чтоб чужие боялись", -- невесело шутили в Союзе писателей, откуда, у всех на памяти, выносили почему-то помиравших один за другим "безродных космополитов".
Шутки замерли у всех на устах, когда смысл комсомольско-нутряного, от земли, напора разъяснила статья кандидата исторических наук С. Семанова.
Оказалось, по С. Семанову, подлинная и благородная революция в СССР произошла в... 1937 году, когда цвет русской науки и культуры был перерезан. "Теперь ясно, что в деле борьбы с разрушителями и нигилистами перелом произошел в середине 30-х годов, -- сообщил он... -- именно после принятия нашей Конституции (она была принята 5 декабря 1936 года. -- Г.С.) ... возникло всеобщее равенство граждан перед законом". "Эти перемены оказали самое благотворное влияние на развитие нашей культуры".
"Новый мир" А. Твардовского более не существовал.
Самиздат нокаутировал "истинно-русского" Семанова без промедлений203. Напомнил ему, что именно в 30-х "благотворных" годах была уничтожена не только советская культура, но и та, о которой Семанов будто бы печется.
"Храм Христа Спасителя в Москве разрушен не в первые годы революции. Его спокойно, по плану, утвержденному Сталиным, снесли в тех самых благословенных 30-х годах. И храм Спаса-на-бору (XIV в., с перестройками XVI в.) внутри Московского Кремля, и Чудов, и Вознесенский монастыри (XIV-- XV вв.) там же, и Красное крыльцо Грановитой палаты -- все это было снесено тогда же, с благословения или по прямому указанию Сталина. При этом на месте Вознесенского монастыря был построен никому не нужный Кремлевский театр бездарной архитектуры".
Как же может С. Семанов, "ученый-историк", из солоухинской когорты "защитников памятников старины", датировать начало расцвета русской культуры 1937 годом?
"А вот может, -- гневно продолжал автор самиздатской статьи, -- и тем с головой выдает себя. Ибо, в сущности, нет ему дела ни до русского народа, ни до русской литературы, а важна и дорога ему идея русской великодержавности... Семанов, Чалмаев и прочие "неославянофилы" имеют полное основание питать признательность к Сталину... В ту пору великодержавный шовинизм был объявлен Сталиным единственной и незыблемо верной ("вечные ценности") коммунистической идеологией, а всякое несогласие с ним -антикоммунизмом, антисоветчиной... И, по мановению пальца законодателя... черносотенцы, не имея иной возможности защищать свои взгляды, с удовольствием устремляются внутрь господствующей идеологии, уютно устраиваются в ней и с течением времени ее перерабатывают".
Такого срывания с себя "коммунистических одежд" не вынесли руководители ЦК партии Суслов, Демичев и романовы. Прикрывая ладошками "срамные места" доктрины, обнаженные семановыми-- чалмаевыми и самиздатом, они приказали приспустить на "комсомольском судне" государственный флаг великодержавия... Выпороли "козла отпущения" -- редактора.
Однако тот же флаг продолжал реять над многими государственными издательствами, в частности над Военным и "Московским рабочим", публиковавшими одну за другой открыто погромные книги Ивана Шевцова. Над сереньким Домом АПН, который без устали громил Пражскую весну ("Чехи сами во всем виноваты").
Затрепетал стяг шовинизма и над клубом "Родина", занятым будто бы защитой памятников старины. Он расположился на Петровке, в глубине двора, этот клуб, неподалеку от Петровки, 38, Управления городской милиции; так сказать, под охраной властей. Здесь семановы в форме и без формы читали научные доклады о "национальной почве", о засилье инородцев в русской культуре, а Ленина величали не иначе, как Бланком, по фамилии одного из его дедушек иудейского вероисповедания. Само собой подразумевалось, что русские люди в русских бедах не виноваты...
Ах, как топали ногами на писательницу Мариетту Шагинян, которая раскопала в архивах существование дедушки Бланка! Сколько неповинных архивариусов, говорят, погнали с работы!
"Унита", 13 июля. Ватикан (по телефону). Товарищ Пинетти, в прошлом видный деятель католической церкви Иоанн, а ныне лектор общества "Знание", выступил с публичным докладом в концертном зале "Грасиа". "Под знаменем марксизма-ленинизма к коммунизму вперед и вперед!" -- этими словами, потонувшими в буре оваций, тов. Иоанн Пинетти закончил свой яркий, насыщенный интересными фактами доклад".
ОТПИСАЛИСЬ...
"Таймс", 5 января, Лондон. Труженики Шотландского района собрали в прошлом году невиданный урожай огурцов. А на прилавках лондонских овощных магазинов огурцов не густо. В чем причина?
-- Тары нет, -- отвечает председатель колхоза "Онест уэй" Герой Социалистического Труда Петти Бридж".
И т.д. и т.п. и пр. в том же духе.
Вероятно все же, что прав не Андрей Амальрик, а Орвелл, который в своей провидческой книге "1984", описывая победивший социализм в Англии, предугадал основные элементы духовного перерождения. В СССР они уже наступили. К примеру, существование двух партий в одной партии, внутренней -- всевластной и внешней -- безгласной; контроль властителя над мыслями и жестокое преследование инакомыслия. Постоянная слежка за каждым при помощи телекрина и пр.
Именно Орвеллом навеян этот мрачный юмор самиздата. Орвеллом и -доподлинным знанием советской действительности, во многом, и правда, орвелловской.
Во второй книге Андрея Амальрика собраны письма, посланные им в различные инстанции. Из них, на мой взгляд, наиболее интересно его открытое письмо Анатолию Кузнецову, в котором он пишет о свободе внутренней и внешней.
Кроме этих документов, важным было письмо, которое называется "Иностранные корреспонденты в Москве". В этом письме Андрей Амальрик сообщил миру о том, что в Москве знали почти все инакомыслящие, которые пытались хоть раз установить связи с иностранной прессой. Лишь незначительная часть иностранных корреспондентов решается вступить в контакт с инакомыслящими.
Андрей Амальрик -- поистине дитя самиздата. Жизненный опыт он выстрадал, что называется, своими боками, а писал о нем уже в русле установившейся традиции самиздата; традиции Паустовского-- Бека-- Шаламова-Евгении Гинзбург, наконец, Александра Солженицына, рукописи которого к 1969 году гуляли по Москве и другим крупным городам.
Новое поколение шагнуло в самиздат, как в родную стихию. Порой по-юношески демонстрируя свою свободу, оно, как Андрей Амальрик, отдавало на Запад свои рукописи открыто, безбоязненно. Оно само помогало, в этом случае, палачам скрутить ему руки. Однако, с другой стороны, подавало пример гражданского неповиновения, как воздух необходимый замордованной России.
10. "ОСТОРОЖНО, КАПКАНЫ!"
I. ПОЛИЦЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Пожалуй, ничто так не обеспокоило режим, как прозрение и мужество молодежи. Все было испробовано: исключение из институтов, ссылка в Сибирь, мордовские лагеря.
А результат -- почти нулевой! Власти были на грани паники: если уже первые секретари нацкомпартий, люди осторожные, возглашают с трибун партийных съездов о том, что произошла "...ценностная переориентация убеждений у части населения, особенно у молодежи", то дело скверное191.
Осознав, что большинства им не запугать (хотя мысль эта, как увидим, не отставлена), власти торопливо ставят на пути духовного созревания молодых новые капканы.
Заработала полицейская литература, которой хотели бы подменить подлинную...
Думается, мы не имеем права оставить без внимания эти книги, выходившие в СССР миллионными тиражами. Они важны для нас и сами по себе -- для исследования общих литературно-нравственных процессов. Они тем более необходимы, если осветят и самые темные закоулки государственной шигалевщины, предсказанной Достоевским.
В начале послевоенного литературно-полицейского потока стоят два романа, встреченные сдержанными, но подозрительно долгими рукоплесканиями прессы. Так аплодировали в сталинское время -- каждый боялся оборвать рукоплескание первым.
Авторы их в какой-то мере читателю известны. Это Василий Ардаматский и Лев Никулин, из так называемого "этапа следователей в литературу..."
Они были разными. Василий Ардаматский -- веселый демагог, анекдотчик, любитель пропустить рюмку-другую в своем писательском кругу... "Душа-человек". Я был свидетелем, скажем, такого его балагурства за столиком ресторана в Клубе писателей. Рядом с ним сидел Павел Антокольский, старый и известный поэт. У старика было измученное лицо, синие круги под глазами. Он поднял налитую рюмку, вздохнул:
-- Напрасно ты, Василий, написал донос на М. М., быть может, остался б в живых, если бы не ты...
Ардаматский деловито плеснул остатки коньяка в рюмки, ответил с незлой усмешкой:
-- Сразу видно, что ты не христианин. Злопамятен. -- Поднял рюмку: -За мир и дружбу!..
Литераторы выпили и... продолжали говорить о том же, о душегубстве, но таким тоном, словно о чем-то незначительном.
К Ардаматскому прилипла неумирающая кличка: Пиня Ардаматский. В 1949 году он, тертый калач, бывший чекист, сторонился космополитической кампании, как сторонятся пожара. Лишь в конце зимы 1953 года, за считанные дни до смерти Сталина, он выступил в журнале "Крокодил" с черносотенным фельетоном "Пиня из Жмеринки". Пресса уже отгрохотала. Ждали высылки евреев... Запоздалый "Пиня" прозвучал, как залп на погосте. Многое было забыто, а это запомнили. Стоило Ардаматскому показаться в дверях московского Дома актера или Дома кино, как кто-либо непременно портил ему аппетит: -- А вот и сам Пиня Ардаматский!
Василий Ардаматский тут же скрывался.
...К началу юбилиады был приурочен выход в свет его романа "Возмездие"192. Затем Ардаматский издавался уже такими тиражами, что библиотекари стали отмерять его на метры, как ранее Бабаевского или Шолохова.
На первой странице книги декларируется ее подлинность. Приведем этот любопытный документ. "Из Протокола Президиума Центрального Исполнительного Комитета СССР. От 5 сентября 1924 года.
17. О награждении орденом Красного Знамени группы работников ОГПУ.
Принимая во внимание успешное завершение, упорную работу и проявление полной преданности делу, в связи с исполнением трудных и сложных заданий ОГПУ... Президиум ЦИК Союза ССР постановляет: Наградить орденом Красного Знамени тт. Менжинского В. Р., Федорова А. П., Сыроежкина Г. С., Демиденко Н. И., Пузицкого Р. В. и Пиляра Р. А.
Председатель Президиума ЦИК СССР М. Калинин.
Секретарь А. Енукидзе".
Почему били в литавры? ОГПУ создало фальшиво-подпольную организацию "Л.Д.", и той удалось заманить в Россию неуловимого Бориса Савинкова.
Это была, как известно, удавшаяся провокация. Заманили и -- убили.
Восторг автора не знает пределов. Он раскрывает и подноготную.
Феликс Дзержинский рассказывает: "Когда Владимир Ильич был еще здоров, я однажды рассказал ему о нашем замысле выманить Савинкова из-за границы... Владимир Ильич к нашему замыслу отнесся одобрительно, но сказал, что это будет такая крупная игра, проиграть которую непозволительно". На заседание привлечен Луначарский, -- замечает автор, чтоб никто не сомневался: с самого начала чекисты и литераторы шли в одном строю...
О чем мечтает чекист Сыроежкин, простодушный, слепо верящий партии богатырь: "Знаешь, я бы что сделал? Я бы о смерти Ильича не объявлял. Нашел бы похожего человека и, когда выхода нет, показывал бы его".
Словом, чекистская "подпольная" организация свое дело сделала. Наворотила горы лжи. Савинков с ближайшими друзьями отправляется на подводах до Минска, прямо на квартиру начальника ГПУ, будто бы явочную, и там его, друга Ивана Каляева, участника покушений на министра Плеве и великого князя Сергея Александровича, вяжут, как не вязали и в царской охранке.
О стиле книги не стоило б и говорить, если б он не перекликался со стилем официальных статей и приговоров. Можно сказать, одна рука водила: "У железного Феликса добрейшее сердце, оно наполнено любовью к людям, страстным желанием принести им счастье"; "французская военщина", "брал деньги у империалистов" (из цитируемых автором документов).
Вторым "классиком" полицейской литературы (а возможно, и первым) стал Лев Никулин, тот самый Никулин, "стукач-надомник". Чуть ранее Вас. Ардаматского он опубликовал роман "Мертвая зыбь".
В нем повествуется о том, как сотрудники ОГПУ проникли в Париже в Высший монархический совет. Чекист Якушев встречался в Париже с генералами Кутеповым и Врангелем, конечно же, от имени существующей в России подпольной организации.
Якушеву поверили настолько, что известный черносотенец Шульгин "инкогнито" ездил в Россию, где от него, нетрудно понять, не отводили глаз.
Только в 1927 году монархисты обнаружили обман. Одни успели уйти через "финское окно", других уничтожили.
Проводившие эти нелегкие "операции" чекисты были поголовно расстреляны в 1937 году, на смену им пришел "слой" позднейших провокаторов и мордобийц, но суть не в этом.
Разведка, шпионаж всегда считались делом аморальным. Тайные убийства, хищения, обман -- какая разведка гнушалась ими?
Однако нечасто тайные хищения, ложь государственных учреждений, провокации становились предметом восхищения в русской литературе, славившейся своей высокой нравственностью.
Василий Ардаматский пытается обелить "органы" -- в деталях. Он подробно выписал, к примеру, как застрелили в тюрьме генерала Павловского, военного советника Савинкова. Естественно, при попытке к бегству. Между тем, Павловского просто "убрали". Без суда. Выстрелом в затылок. Я слышал это от самого Ардаматского.
Ардаматский пишет так, словно никогда не существовало ни тридцать седьмого года с его морями крови, ни Архипелага ГУЛАГ, перемалывавшего невиновных.
Строго говоря, рассказывается о том, как начиналась подготовка к великой резне. Большой террор. Как возникла ложь -- "во славу революции".
Возникнув и утвердившись "во славу", что стоило ей, Большой лжи, распространиться в любую сторону?..
С каким восторгом описывает Вас. Ардаматский и дальнейшее предательство! "С этим Султан-Гиреем (князем, руководителем повстанцев. -Г.С.) чекисты вели на Кавказе смелую игру. Подлинный Султан уже давно сидел в Ростовской тюрьме, а в горах действовал очень похожий на Султана чекист по имени Ибрагим, который исправно передавал в руки своих товарищей последние остатки банды Султан-Гирея".
Таков и нравственный уровень "Мертвой зыби" Льва Никулина...
Подобная нравственная "оглушенность" встречается, как известно, порой и у Н. Тренева, и у Б. Лавренева, и у В. Катаева.
И это пишется, и переиздается, без изменений и в конце шестидесятых, и в семидесятых годах, и -- не только, как видим, бывшими следователями. Идут и идут косяками книги с перевернутой моралью. Зловещая антилитература, которая вот уже много лет разлагает нравственные устои народа, героизируя ложь, вероломство, предательство.
II. ПЕСНЯ БЕЗ СЛОВ
У литературы аморализма есть еще один аспект, который в последние годы стал доминирующим. Он заслуживает особого рассмотрения, ибо здесь капканы ставят особенно широко. На всех дорогах. И бывшими следователями. И бывшими подследственными, не ведающими порой, что творят.
Начнем с цитат:
"Будущее Соломона родители представляли себе по-разному. Отец мечтал сделать сына богатым торговцем-коммерсантом, а мать спала и видела своего Соломона раввином или, на худой конец, цадиком. Но Соломон рассудил по-своему: еще в юности он, выявив не только недюжинный ум, но и острый политический нюх, вступил в Бунд. Тот же верный нюх помог ему верно сориентироваться после революции и, порвав с Бундом, а затем вступив в РСДРП... стал делать карьеру. За образец взял Льва Троцкого... Носил френч военного покроя, галифе, заправленные в хромовые, всегда начищенные сапоги, и всегда держал про запас революционнейшие фразы..."
"...Теперь я прослеживаю линию, считываю родословие, -- черное родословие сынов израилевых в наши дни. Да, да, вот оно: Соломон породил комиссаров, комиссары посмеялись над его душевной наготой, наивной прямолинейностью и упрятали в желтый дом. Комиссары породили наркомов, те поставили комиссаров к стенке, сослали в лагеря. Наркомы породили... кого? Да его, разумеется, Болотина, -- кого еще! Вот он, жалкий последыш линии, ее гаснущее окончание".
"...Кроме укороченной и деформированной руки, Болотин еще и кривобок: не хватает нескольких ребер. Я так настойчиво обрисовываю его физическую неполноценность, потому что тип человека, который в нем осуществлен, нерасторжим в моем представлении с внешним уродством. В памяти всплывают еще два еврея подобного типа -- у одного не хватало двух пальцев на ноге, другой был горбат". "...У Болотина должно быть поле деятельности, где царит абсолютное разрушение, абсолютное зло"... "И вот я иду к Болотину... ободранный телевизор, грязный потертый диван... Квартира в таком виде, будто здесь идет ремонт, хотя сразу понимаешь, что никакого ремонта нет... И вот тут-то и приходит мысль о цельности замысла, господствующего тут (курсив автора рассказа. -- Г.С.)... Та самая зона абсолютного разрушения, которую предтечи Болотина получили в масштабах всей России, ужалась до размеров одной квартиры -- и вот я лицом к лицу с результатом! Ха, ха! Хорош бы был Василий Розанов с его апофеозом еврейскому чувству дома здесь, у Болотина. Да, уж Розанов развел бы руками, уж он бы кое-что понял в Болотине!.. куда же деваться от Болотина? Куда ускользнуть от того, что окружает тебя со всех сторон, нависает над тобой и давит, давит?"
Как легко понять, это цитаты из одной книги, прослеживающей "черное родословие сынов израилевых..."
Первая цитата взята из антисемитского романа Анатолия Димарова "Путями жизни", опубликованного в советском журнале "Днипро".
А последующие -- из диссидентского парижского журнала "Континент". окрещенного всеми советскими изданиями -- антисоветским...
Произошла неожиданная, на журнальных орбитах, идейная "стыковка" изданий советских и антисоветских? По национальному вопросу -- одному из главных вопросов нынешней России?..
Остановимся здесь и -- поразмышляем.
"Прельщение и рабство национализма есть более глубокая форма рабства... Это очень глубоко вкоренено в эмоциональной жизни человека, более глубоко, чем его отношение к государству".
Не знаю, читал ли Сталин Бердяева. Пасынок духовной семинарии, не исключено, интересовался. Во всяком случае, великорусский поворот его, под знамена Кутузова и Суворова, был предвиден прозорливым Бердяевым до деталей, что немудрено: Бердяев обобщил в нем великий опыт Екатерины II и Николая I, Ленина и Дзержинского, вытолкавшего философа Бердяева в Париж:
"Когда самое дурное для человека переносится на коллективные реальности, признанные идеальными и сверхличными, то оно становится хорошим и даже превращается в долг. Эгоизм, корысть, самомнение, гордость, воля к могуществу, ненависть к другим, насилие -- все делается добродетелью, когда переносится с личности на национальное целое".
Сталинский поворот 1942 года был облегчен тем, что, вопреки утвердившемуся представлению, в том числе и в диссидентской литературе, в России никогда не было интернационализма. Иначе говоря, равенства трудящихся всех рас и наций. Не было и быть не могло: не было уважения к человеческой личности.
Кто когда уважал в дни Октября духовный мир человека, особенно если он не отвечал сиюминутным лозунгам? Великий гуманист Короленко был отброшен, как падаль, ибо протестовал в своих письмах против глумления над людьми, против бессудных расправ над украинцами, русскими, евреями.
О духовном мире верующих и говорить нечего. Я уже упоминал об этом, -в двадцатом году были запрещены специальным декретом два языка: старославянский и иврит как "языки религиозных обрядов", языки церковников.
Личность, которая, в отличие от самого поэта, "наступает на горло собственной песне" одержимо-фанатично, раз и навсегда, т.е. расстается со своей культурой, религией или традициями, -- теряет духовное своеобразие, иначе говоря, умирает. Становится пресловутым "винтиком".
Революция вела к бездуховности, -- это было заложено в ее основы, -- а не химеры "интернационального братства", хотя выцветшие лозунги уже полвека твердят об обратном.
А национальные мифы мессианства она добивала сама. К началу второй мировой войны от них не осталось в душах молодежи даже тени.
Я был взят в армию в ноябре 1939 года и, помню, что о захвате Львова, Черновиц, Белостока красноармейцы уж иначе и не говорили, как с веселой иронией: "Единокровных братьев освобождаем!.."
Самый неразвитый солдат знал, что Сталин отодвигает, в предвиденье войны с Германией, государственные границы. Политруки доводили эту мысль до каждого: кремлевские куранты в те дни еще вызванивали в глухую полночь "Интернационал". Об "единокровных братьях" трещали только газеты.
Наконец, даже часы на Спасской башне Кремля стали вызванивать уж не "Интернационал", а "песню без слов", как окрестили в СССР гимн Советского Союза. Хоры перестали петь: "Нас вырастил Сталин на верность народу", а нового текста все не было...
Голым атомное государство ходить не может ("Безыдейность режима не могла не тревожить этот режим", -- справедливо заметил Амальрик). Мундир государственного шовинизма пришелся впору.
Не надо думать, что великодержавная буффонада была безропотно воспринята всеми. Даже поэт Алексей Марков, обрушившийся в свое время на "Бабий Яр" Е. Евтушенко, казалось, надежный, правый, "свой", -- вдруг заявил в 1968 г. на одном из публичных обсуждений, что ему стыдно называться русским. Начались неожиданные для властей протесты в научно-исследовательских институтах -- против "танковой политики" в Чехословакии, Африке, на Ближнем Востоке; на заводах откровенно заговорили: "черножопым помогаем, а самим жрать нечего".
Даже молодые сотрудники КГБ порой переставали вести себя, как автоматы. Рассказывали, лейтенант КГБ, обыскивавший дом генерала Григоренко, все время спрашивал у Григоренко, а чего он хочет, есть у него положительная программа?.. Это вовсе не входило в его обязанности. Задачей оперслужбы было собрать все в мешки и опечатать; все остальное -- дело следователей. А этот молодой оперативник был живо, по-человечески заинтересован: что делать-то? Есть положительные идеи?.. О подобном выспрашивали и у Краснова-Левитина, и у Эдуарда Кузнецова -- солдаты лагерной охраны, дорожный конвой.
Когда в связи с публикациями моих выступлений на Западе меня вызвали на Лубянку, и я в беседе с "искусствоведом в штатском" сказал, что у писателей есть основания для беспокойства: более одной трети их было в лагерях, молодой "искусствовед" перебил меня с очевидной искренностью:
-- А вы знаете, что в ЧК-НКВД было срезано шесть слоев! При крушениях отвечают стрелочники!
Подобные мысли вряд ли порождают энтузиазм.
Идеи! Как воздух нужны были идеи! Тотальная прививка шовинизма, мессианства, долга перед "прогрессивными народами", -- чего угодно: советский солдат, высаженный хоть на Огненной земле, должен ощущать, что ступает тут по праву. Как освободитель.
Первую (после Сталина) прививку новобранцам было "рекомендовано" сделать на страницах журнала "Молодая гвардия"197. Еще в первом году юбилиады, продуманном, как увидим, всесторонне. Это было наступление по всему фронту.
По "странному совпадению", одновременно с романом Василия Ардаматского воспевшего провокации ЧК, день в день с поэмой С. В. Смирнова, вдруг воспевшего Сталина:
...не о нем ли, как о капитане,
Мы трубили тоже неспроста!
Это он в годину испытаний
Не сходил с командного поста... сразу после публикации скандального романа В. Закруткина, в котором положительный герой уже грозит своему противнику:
-- Ты Сталина не тронь... Мы знаем, почему Сталин встал вам поперек горла... -- зашевелился и журнал "Молодая гвардия", напечатав запевную статью угрюмого критика Чалмаева, идеолога "нутряного патриотизма".
Даже Александр Солженицын, сердцем приявший этот всплеск "смутно вспомненной национальной идеи", и тот поежился от сумбура "заурядного темноватого публициста Чалмаева (а вероятно, за ним стоял кто-то поумней)".
Журнал "Молодая гвардия" вдруг затрясло, как корабль, брошенный твердой рукой на подводные камни. В пролом хлынула, во всех жанрах, "нутряная тема", которую особо впечатляюще выражал в подпитии мой товарищ военных лет Костя Зародов: "Я р-русский весь! Меня родила Вологда!.."
Я весьма благодушно взирал тогда на эти его, как считал, всполохи национальной гордости, особенно участившиеся, когда Сталин поднял тост "за русский народ". Однако почему-то именно Костя Зародов с его все усиливавшейся мрачноватой гордыней стал со временем Константином Ивановичем Зародовым, главным редактором самой реакционной газеты "Советская Россия", а затем членом ЦК КПСС и шеф-редактором международного коммунистического журнала "Проблемы мира и социализма", лидером и теоретиком "твердой линии" в мировом коммунистическом движении. Его принимает Л. Брежнев, о чем сообщается в специальном коммюнике, для сведения французской, итальянской и других "пошатнувшихся" компартий. На него с надеждой глядят адепты "великой и неделимой" советской России как на "твердую руку", которая сменит полуживых лидеров.
"Национализм всегда приводит к тирании", -- Н. Бердяев предвидел и это.
А началось так безобидно и даже весело: "Я р-русский весь! Меня родила Вологда..."
Когда давняя зародовская тема заполонила "комсомольский корабль" доверху (и Запад облаяли, который-де "задыхается от избытка ненависти", и корень всех бед отыскали: "мещанство оторвалось от национальной почвы"), Москва тревожно заговорила о "дозволенном советском славянофильстве".
"Дозволили бить своих, чтоб чужие боялись", -- невесело шутили в Союзе писателей, откуда, у всех на памяти, выносили почему-то помиравших один за другим "безродных космополитов".
Шутки замерли у всех на устах, когда смысл комсомольско-нутряного, от земли, напора разъяснила статья кандидата исторических наук С. Семанова.
Оказалось, по С. Семанову, подлинная и благородная революция в СССР произошла в... 1937 году, когда цвет русской науки и культуры был перерезан. "Теперь ясно, что в деле борьбы с разрушителями и нигилистами перелом произошел в середине 30-х годов, -- сообщил он... -- именно после принятия нашей Конституции (она была принята 5 декабря 1936 года. -- Г.С.) ... возникло всеобщее равенство граждан перед законом". "Эти перемены оказали самое благотворное влияние на развитие нашей культуры".
"Новый мир" А. Твардовского более не существовал.
Самиздат нокаутировал "истинно-русского" Семанова без промедлений203. Напомнил ему, что именно в 30-х "благотворных" годах была уничтожена не только советская культура, но и та, о которой Семанов будто бы печется.
"Храм Христа Спасителя в Москве разрушен не в первые годы революции. Его спокойно, по плану, утвержденному Сталиным, снесли в тех самых благословенных 30-х годах. И храм Спаса-на-бору (XIV в., с перестройками XVI в.) внутри Московского Кремля, и Чудов, и Вознесенский монастыри (XIV-- XV вв.) там же, и Красное крыльцо Грановитой палаты -- все это было снесено тогда же, с благословения или по прямому указанию Сталина. При этом на месте Вознесенского монастыря был построен никому не нужный Кремлевский театр бездарной архитектуры".
Как же может С. Семанов, "ученый-историк", из солоухинской когорты "защитников памятников старины", датировать начало расцвета русской культуры 1937 годом?
"А вот может, -- гневно продолжал автор самиздатской статьи, -- и тем с головой выдает себя. Ибо, в сущности, нет ему дела ни до русского народа, ни до русской литературы, а важна и дорога ему идея русской великодержавности... Семанов, Чалмаев и прочие "неославянофилы" имеют полное основание питать признательность к Сталину... В ту пору великодержавный шовинизм был объявлен Сталиным единственной и незыблемо верной ("вечные ценности") коммунистической идеологией, а всякое несогласие с ним -антикоммунизмом, антисоветчиной... И, по мановению пальца законодателя... черносотенцы, не имея иной возможности защищать свои взгляды, с удовольствием устремляются внутрь господствующей идеологии, уютно устраиваются в ней и с течением времени ее перерабатывают".
Такого срывания с себя "коммунистических одежд" не вынесли руководители ЦК партии Суслов, Демичев и романовы. Прикрывая ладошками "срамные места" доктрины, обнаженные семановыми-- чалмаевыми и самиздатом, они приказали приспустить на "комсомольском судне" государственный флаг великодержавия... Выпороли "козла отпущения" -- редактора.
Однако тот же флаг продолжал реять над многими государственными издательствами, в частности над Военным и "Московским рабочим", публиковавшими одну за другой открыто погромные книги Ивана Шевцова. Над сереньким Домом АПН, который без устали громил Пражскую весну ("Чехи сами во всем виноваты").
Затрепетал стяг шовинизма и над клубом "Родина", занятым будто бы защитой памятников старины. Он расположился на Петровке, в глубине двора, этот клуб, неподалеку от Петровки, 38, Управления городской милиции; так сказать, под охраной властей. Здесь семановы в форме и без формы читали научные доклады о "национальной почве", о засилье инородцев в русской культуре, а Ленина величали не иначе, как Бланком, по фамилии одного из его дедушек иудейского вероисповедания. Само собой подразумевалось, что русские люди в русских бедах не виноваты...
Ах, как топали ногами на писательницу Мариетту Шагинян, которая раскопала в архивах существование дедушки Бланка! Сколько неповинных архивариусов, говорят, погнали с работы!