Страница:
трудности возникают...
Конечно, разговор с телевизионным начальством ничего не дал, пленка в
эфир так и не пошла. И я понял, что происходит нечто совсем нешуточное...
Нервное напряжение росло с каждым днем. К тому же у меня начались
проблемы в семье с мамой моего ребенка. Я приходил домой - и абсолютно не
мог там расслабиться. Эта женщина постоянно создавала дополнительное
напряжение. В какой-то момент я сорвался, ушел из дома и обосновался на даче
у Павличенко, который сразу после взлома нашего офиса сам переехал и перевез
семью на подпольную квартиру.
Все-таки у меня был иммунитет народного депутата РСФСР, а Павличенко
вообще могли забрать в любой момент! Тем более что милицейское начальство
наверняка торопило следователей с расправой.
Тем временем арестовали даже моего телохранителя. Это был совсем еще
мальчишка, воин-афганец, который служил там инструктором и сам был майором
МВД. Его поместили в общую камеру с зэками, которые надругались над ним и
потом избивали каждый день и каждую ночь.
- - -
Мы собрались на подпольной квартире и стали думать, что предпринять. У
Павличенко стояла виза во Францию. В итоге решили срочно вывезти его за
границу.
Очевидно, ордера на арест Павличенко все еще не было, да никто и не
предполагал, что он может скрыться во Франции. Поэтому отъезд прошел безо
всяких проблем: мы быстро купили ему билет через нашу службу, знакомый
таможенник отштамповал паспорт, наша шереметьевская бригада грузчиков легко
протащила его сквозь все кордоны без очередей, и Павличенко улетел.
Поскольку жить на его даче было опасно, я перебрался сначала к одним
друзьям, потом к другим. И тем не менее продолжал появляться в публичных
местах, рассудив, что на людях со мной ничего не сделают. То есть я
присутствовал на съезде московских кооператоров, работал в парламенте, а
вечера просиживал на конспиративных квартирах.
У меня имелись свои очень ценные источники информации. Одним из них был
сотрудник "Истока" Григорий Петрович Катаев, который в определенные моменты
моей жизни не раз играл существенную роль.
Катаев появился у нас в середине 90-го года. Помню, как он пришел ко
мне в кабинет и с порога заявил:
- Артем Михайлович, я генерал КГБ, вот мое удостоверение!
- Очень хорошо, - говорю. - И что дальше?
- Я руководил самым дрянным подразделением в КГБ, какое только может
быть: мы ловили антисоветчиков, - невозмутимо сказал Катаев. - Мы следили за
людьми, делали страшные вещи. Я морально ущербный человек, очень многим
людям сломал жизнь... А сейчас уволился. Прочитав вашу статью, решил
обратиться к вам: меня не устраивает пенсия в четыреста рублей, я хочу
зарабатывать деньги! Мне только пятьдесят два года. Возьмите меня на работу!
Узнав об этом визите, Павличенко жутко испугался:
- Мы пропали, это конец!
- Если бы это был конец, он не пришел бы в открытую, а что-нибудь
наврал! - ответил я.
И взял генерала на работу, несмотря на все протесты Павличенко.
Сначала Григорий Петрович подвергся со стороны большинства сотрудников
"Истока" страшному издевательству. Когда он входил, все закрывали бумаги
руками или прятали их в стол. С ним общались очень вежливо, но только
односложными фразами. А он все это выдерживал с абсолютным хладнокровием.
Вскоре я послал его в Одессу договориться об отгрузке мазута. Катаев
при увольнении умудрился какое-то время не сдавать свое удостоверение.
Поэтому в командировках он мог решать любые вопросы. Например, запросто
зайти в кабинет к начальнику Одесского порта.
- Надо отгрузить мазут? Будет сделано! - вставал начальник по стойке
"смирно". - Надо зафрахтовать танкер? Нет проблем! Загружать без очереди?
Пожалуйста, мы же все понимаем! Будет сделано, товарищ генерал!
Так что Григорий Петрович оказался очень полезным человеком. Помимо
прочего, он еще и дружил с Бобковым - тоже генералом КГБ, заместителем
Крючкова, впоследствии начальником службы безопасности Гусинского.
Бобков щедро снабжал друга информацией, которая касалась нашего
кооператива. Как-то в конце января Григорий Петрович неожиданно явился ко
мне и говорит:
- Удирай! Я тебе не могу больше ничего сказать, но знаю: ни тебе, ни
"Истоку" работать больше не дадут. Все деньги, которые поступят на счет,
конфискуют, а ты окажешься в тюрьме! Или еще хуже...
Это был для меня первый серьезный сигнал. Второй последовал почти
сразу. Поскольку я все еще был председателем Совета по внешнеэкономической
деятельности, то как-то позвонил Гавриилу Попову:
- Не может ли Москва мне чем-то помочь?
Попов ушел в кусты. Он панически боялся любых конфликтов.
Тогда я поехал напрямую к генералу Богданову, начальнику Петровки, 38,
который когда-то возил меня к Бакатину. К сожалению, самого министра МВД
СССР Бакатина тогда уже сняли с работы и его место занимал Пуго.
- Я к вам обращаюсь как депутат Верховного Совета РСФСР, как
председатель Совета по внешнеэкономической деятельности Москвы! - сказал я
Богданову. - Может меня Петровка хоть как-то защитить от произвола?
Богданов оглянулся, хотя в кабинете, кроме нас, никого не было, и тихо
произнес:
- Ты же знаешь, Артем Михайлович, я лично к тебе очень хорошо отношусь.
Но ничего не могу поделать - есть очень четкие указания.
- Откуда?
- С самого верху! - Богданов так закатил глаза, что стали видны белки.
И было третье предупреждение, самое конкретное и страшное. После
очередного съезда кооператоров ко мне в вестибюле гостиницы "Измайловская"
подошел парень, который учился со мной в Горном институте на курс младше. Мы
с ним не были друзьями, может, пару раз играли в преферанс, не более того.
- Вы меня помните? Меня зовут Андрей Гальперин, я теперь
оперуполномоченный с Петровки, 38. И сейчас очень рискую, разговаривая с
вами. Я специально приехал, чтобы предупредить: вас решили устранить... как
бы это сказать... физически.
- Как это устранить? - изумился я.
- За ваше убийство заплачено двенадцать тысяч рублей Исаеву. Это
авторитет, подольский вор в законе. Он сейчас в Москве, остановился вот по
этому адресу. Я вам советую немедленно скрыться!
И протягивает мне бумажку с адресом Исаева в Москве...
Тогда эта история показалась мне абсолютным бредом.
"Как это убить? За что? - думал я. - Не может такого быть в России!"
Я действительно не представлял себе, что мог стать первым бизнесменом и
политиком, которого заказали менты. Первым - в том длинном, очень длинном
списке убиенных в последующие годы...
Как сказал Андрей, посредником между Исаевым и ментами выступил
следователь - тот самый, что положил свой пистолет во время обыска и съемок
в "Истоке".
- Я заслан в банду под прикрытием, - продолжал Гальперин, - поэтому
знаю обо всем изнутри. И поскольку я вас очень уважаю, еще с института, а
моя жена в вас просто влюблена по телевизору... Я должен был вас
предупредить!
Андрей повернулся и быстро ушел. Больше я его никогда не видел. В
правдивости его слов я убедился, как ни странно, только через два с
половиной года.
Я уже был в эмиграции, в Лондоне, и ко мне наведался мой старый
депутатский товарищ Аркаша Мурашов, ставший первым штатским начальником
Петровки, 38.
Мы сидели с ним в маленьком итальянском ресторанчике и беседовали о
Москве, в которой я так долго не был. И вот я говорю Мурашову:
- Слушай, а ведь у тебя там, на Петровке работает прекрасный парень! Мы
с ним вместе учились в Горном институте. Ты бы не мог его продвинуть по
служебной лестнице? Он бы стал тебе настоящим помощником.
- А как его зовут?
- Гальперин, Андрей.
Возникла долгая пауза.
- Мы помогаем его семье. Его же убили почти год назад...
И Аркадий рассказал ужасную историю, как Гальперин, внедренный в
подольскую банду, вдруг исчез и на связь больше не выходил.
- Мы уже записали его в предатели. Думали, он переметнулся к бандитам.
А потом взяли часть банды. Исаев при задержании взорвал гранату, погибли
двое наших, но и он тоже подорвался. Тогда и выяснилось, что Андрея кто-то
сдал. И, конечно, его тут же убили. Сначала сам Исаев душил его солдатским
ремнем, а потом Андрея, еще живого, повезли закапывать в лес. А что, он с
тобой был дружен?
- Нет. Он просто однажды спас мне жизнь. - Мы молча выпили за упокой
души Андрея.
- Я знаю, кто его сдал: тот следователь! - воскликнул я.
Но все это происходило уже в безопасной Англии. А в те дни в Москве мы
сразу проверили указанный Андреем адрес. Там действительно жил уголовник
Исаев и, по-видимому, планировал мое убийство. Все совпало. Причем соседи
утверждали, что в квартире часто появляется милиция и вообще она считается
ментовской...
А еще через день после разговора с Гальпериным была взломана моя бывшая
квартира, где жила Лена с моим полуторагодовалым сыном Филиппом. Слава богу,
их самих в это время не было дома. Когда приехали следователи с Петровки,
они были очень удивлены: грабители украли дорогую шубу, однако на телевизоре
спокойно лежала пачка денег, около трех тысяч рублей, которую они в упор не
заметили. Были перевернуты чемоданы, унесены бумаги, фотографии, а
драгоценности почему-то остались на месте.
- Это больше похоже на обыск, чем на ограбление, - признали
следователи.
На самом деле на ограбление это было совсем не похоже.
- - -
Я понимал, что круг преследования сужается и деваться мне в России
больше некуда. Поскольку у меня тоже стояла французская виза, я решил ехать
к Павличенко в Ниццу. Взял с собой портфель, позвонил на телевидение и в
сопровождении съемочной группы "Взгляда" отправился в Шереметьево.
Я был абсолютно уверен, что покидаю Россию на две-три недели, не
больше. Мне и в голову не приходило, что уезжаю я на целых четыре года и уже
никогда больше не увижу многих дорогих мне людей, а также оставленных личных
вещей.
Пропали мои прекрасные альбомы с почтовыми марками, на которых были
изображены рыбы, - я собирал их еще с институтской скамьи. Исчезли рукописи
так и не напечатанных рассказов, романов и киносценариев, даже сейчас я
часто вспоминаю о них. Ведь для чего-то было мне дано вдохновение столько
написать?
Наконец, исчезли альбомы с сотнями фотографий моих родителей и меня
самого в детстве. Мой отец был фотографом, и этих альбомов в семье хранилось
великое множество. Вместе со всеми вещами они остались в гараже на даче
Павличенко, а потом, скорее всего, были просто выброшены на свалку...
Хорошо еще, что мои основные документы: военный билет, паспорт, диплом
кандидата наук чудом оказались у моей секретарши дома. Впрочем, не таким уж
чудом - ведь она через несколько лет стала моей женой в Англии...
Но главная потеря: я оставил в России свой бизнес и саму Россию,
которые были для меня подлинным смыслом всей жизни.
Напоследок мне удалось выступить на встрече Союза промышленников и
предпринимателей, организованной Аркадием Вольским в Кремле. Горбачев тоже
туда пожаловал и, разумеется, сел на сцене в президиум. Я записался на
выступление заранее и не дать мне слова Вольский не мог. Но зато в его
власти было как следует потянуть время. И он тянул.
Выступавшие директора фабрик и заводов из глубинки все время обращались
к президенту СССР, жалуясь на отсутствие денег, отток лучших специалистов в
кооперативы и проблемы со сбытом продукции.
Горбачеву все это очень не нравилось. Выглядел он просто ужасно:
нервничал, сердился, дергался. Наконец президент встал и, не попрощавшись,
ушел.
Неудивительно, что тут же дали слово мне. А у меня возникло
удивительное ощущение, которое можно назвать моментом истины.
- Я внимательно слушал выступления директоров. Все спрашивают: как
дальше жить? Могу ответить! Все ваши невнятности - только частности. А
проблема в том, что самостоятельность предприятий липовая, нет ее на самом
деле! Поэтому, как бы вы ни старались, вам не дадут сделать дело
по-настоящему хорошо. Возьмите, например, мою историю: недавно разрушена уже
третья компания, созданная моими руками и головой, моей энергией. Допустим,
я начну создавать новое предприятие: оно непременно будет совместным, и
знаете, кого я приглашу в партнеры? ЦК КПСС! Это единственный выход, чтобы
добиться успеха в СССР! И пусть кто-нибудь со мной поспорит!
В зале воцарилась абсолютная тишина.
- А если я прав, чего же вы хотите? Наша страна идет к бюрократическому
и партийному капитализму. И рано или поздно вы все будете батрачить на
власть! Но, наверное, уже без меня...
Я ушел со сцены под гробовое молчание зала. До сих пор мне жаль, что
меня не услышал Горбачев и что мои слова, увы, оказались пророческими.
- - -
Все, кто надо, уже знали о моем отъезде. Было очень смешно, когда в
аэропорту ко мне подошел местный милиционер и говорит:
- Артем Михайлович, вы во Францию? Очень хорошо!
Мои враги мечтали от меня избавиться, но из-за депутатского иммунитета
и игры Горбачева в демократию просто так арестовать не могли. Поэтому из
двух способов разобраться со мной: физически устранить или выдворить из
страны, наверное, сошлись на втором. Благо, у КГБ был накоплен огромный опыт
по выдавливанию неугодных и последующей слежке за ними за рубежом.
А в это время произошло еще одно знаменательное событие. Обиженный
Горбачев подал на меня в суд "за оскорбление чести и достоинства
президента". Генеральному прокурору в Трубникову было поручено выступить в
российском Верховном Совете и потребовать снятия с меня депутатской
неприкосновенности, чтобы привлечь к суду.
Трубников был исполнительным товарищем и таких выступлений сделал аж
целых три. Но каждый раз голосование было в мою пользу! Я тут же узнавал об
этом, поскольку в Лондоне ловил и слушал радиостанцию "Свобода" перед сном.
Конечно, российские депутаты заботились прежде всего о себе. Все
прекрасно понимали, что подобная история может произойти практически с
каждым. Поэтому создавать прецедент со снятием депутатского иммунитета очень
не хотелось...
За границей у меня началась совершенно иная жизнь. Я чувствовал себя
ребенком, который внезапно попал во взрослый мир, минуя детство. И до сих
пор я бесконечно теряюсь в кругу английских друзей, когда они начинают петь
свои песни, такие же известные и любимые здесь, как "Подмосковные вечера" в
России. Или когда они начинают говорить о творчестве Теккерея и читать вслух
его стихи. Только и остается вспоминать Пушкина, который, как оказалось, в
Англии вовсе не считается великим поэтом, и поговорить о нем практически не
с кем.
Увы, у меня отсутствовал целый пласт культуры - и я уже никогда не смог
его восполнить, поскольку даже не представляю, с чего начать: с
рождественских детских песенок, этикетных тонкостей или, может, с детальной
истории английского королевского двора...
Глава 7
ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЕШЬ. НО МОЖНО УБЕЖАТЬ
До конца августа 1991 года с момента моего отъезда в январе за мной
неустанно следили специальные агенты СССР за границей. Слежка была открытой
и наглой, без тени стеснения или намерения укрыться. Мне давали понять, что
никаких вариантов исчезнуть из их поля зрения быть не может. Задействовали
не только агентурные сети КГБ, но, как я узнал позже, и представителей
военной разведки ГРУ СССР.
Я улетел в Ниццу, где меня встретил Павличенко. У него еще не было
виллы, он жил на снятой квартире, и к нему вот-вот должна была приехать жена
с двумя детьми.
Я остановился у него. Хотя квартира, машина и все остальное числилось
за "Истоком", Павличенко, оценив ситуацию, моментально взял все бразды
правления на себя. Прежде всего он овладел финансами: держал у себя
пластиковую карточку "Истока" на свое имя, а мне такую сделать отказывался,
говоря:
- Ну зачем тебе карта? У нас есть одна на двоих! Скажи, что тебе надо,
и мы сразу все купим...
Он ездил на БМВ, а у меня с собой не было ни прав, ни своей машины.
Директорами французского "Истока" были его французские друзья, которых
он назначил и которым платил зарплату.
Словом, моя жизнь во Франции оказалась под полным контролем.
Мне пришлось с первых дней включиться в активную работу. В компании
"Марк Рич", естественно, узнали, что мы в бегах, и поэтому немедленно
остановили все платежи по контракту. А я пытался выбить у них наши деньги.
Моя деятельность была достаточно успешной, и деньги с огромным трудом, но
все-таки попадали на французский счет "Истока". Хотя потребовалось посылать
телеграммы с жалобой на действия английского офиса в Швейцарию, на имя
самого Марка Рича. И только его личное вмешательство обеспечивало
финансирование контракта по отгрузке.
Мы отгрузили двести тысяч тонн мазута и получили двадцать три с лишним
миллиона долларов. Из них девять миллионов были недосягаемы, а еще три
пришлось вернуть министру минеральных удобрений, к которому нагрянула
проверка, и надо было его просто спасать от последствий той сделки по
продаже долларов на рубли.
Он пришел ко мне незадолго до моего отлета из России и сказал:
- Артем, за мной следит КГБ, я попал в страшную историю, я в жутком
состоянии. Мне нужно вернуть те три миллиона, проданные тебе. Они нужны мне
обратно, и они нужны мне сегодня...
Я позвонил Павличенко в Монако и дал указание перевести три миллиона и
спасти министра.
Но в итоге у нас с Павличенко в банке "Париба Монако" оставалось
довольно много денег. И контракты с Марком Ричем продолжали действовать. Из
России регулярно уходили танкеры, груженые нефтепродуктами.
Когда мы уехали, преследовать "Исток" стало незачем. Ему вернули
изъятые бумаги и вещи, хотя, конечно, многие документы бесследно исчезли,
например, наше "Положение об "Истоке"", по которому мы работали. Кроме того,
из компьютеров были выломаны жесткие диски, со множеством писем и
контрактов. Они вернулись полностью очищенные от информации.
"Исток" снова стал работать, и руководить им в Москве остался Ефим
Поздняк, один из моих заместителей.
Да, еще важный момент в этой истории. Перед отъездом меня неожиданно
вызвал генерал КГБ Стерлигов (который был, наверное, дальним родственником
предпринимателя Германа Стерлигова, занимал в правительстве Силаева пост
начальника хозяйственного управления и визировал российские лицензии на
экспорт) и сказал:
- Артем Михалыч, я знаю, что с тобой творится, ты, конечно, вылезешь,
мы тебя в обиду не дадим... Но верни мне все лицензии по программе
"Урожай-90", на которых стоит моя виза.
Я все ему принес. Стерлигов порвал их на моих глазах. Но, видимо, у
Поздняка остались какие-то копии этих лицензий, в том числе на
нефтепродукты.
Уже в марте перед "Истоком" встала дилемма, о которой мы узнали в
Ницце: продолжать ли "Истоку" участвовать в программе "Урожай" или нет?
Я знал, что генеральный прокурор СССР обратился с просьбой о снятии с
меня иммунитета. Я видел, что в Ницце за Павличенко и за мной постоянно
следят. И я понимал, что все это наверняка добром не кончится.
А Поздняк настаивал, чтобы мы продолжали программу - ему удалось
перерегистрировать какие-то советские лицензии на российские или наоборот.
Кроме того, министр сельского хозяйства Кулик, видя, что его положение
становится все хуже и хуже, начал предлагать Поздняку реальные фонды -
мазут, дизельное топливо, нефть...
- Вы получили деньги, срочно покупайте на них товары народного
потребления и высылайте их в Россию! - требовал Поздняк.
Павличенко совсем этого не хотел: даже кратковременная задержка
миллионов долларов на счетах давала большой процент прибыли. Эти проценты
тогда вообще никого, кроме нас, не интересовали, а со ста миллионов долларов
можно было получить десять процентов годовых непосредственно от банка.
Я был уставшим, замученным, психологически подавленным, да еще в полной
финансовой зависимости от Павличенко...
И поэтому предложил ему:
- Давай сделаем расчет по мазутному контракту. Определим чистую
прибыль, которую поделим пополам. И я ухожу, оставляя тебе "Исток", "Биту",
всю деятельность в России, все имущество! Я хочу вообще уехать из Франции и
жить в другой стране...
Павличенко быстро все прикинул, глазки у него забегали, и он сказал:
"О'кей!" Когда мы все подсчитали, оказалось, что мне причитается пять
миллионов. Забрать их как прибыль я не мог. Но, продолжая оставаться
генеральным директором "Истока", я оформил эти пять миллионов долларов как
инвестиции, и это решение я имел право принять самостоятельно, как
генеральный директор.
Я написал протокол о том, что инвестирую пять миллионов в офшорную
компанию, и ушел. На солидные проценты из этих денег я смог очень прилично
жить, уехать из Франции и перебраться в Швейцарию...
А Павличенко стал выполнять программу "Урожай". Он закупил какую-то
некачественную обувь и послал ее в Россию. Потом меня многие годы обвиняли и
в этом, хотя я вообще ничего не знал об этой торговой сделке...
При расставании Павличенко поставил мне единственное условие.
- Уходишь - уходи, мы с тобой не имеем друг к другу претензий, - сказал
он. - Но давай не будем сообщать в России, что ты ушел, - это сразу
остановит всю работу. Я скажу, что ты просто перестал выходить на контакт.
- Да делай, что хочешь - ответил я.
Когда Поздняк в мае понял, что я уже ни в чем не участвую, а Павличенко
взял бразды правления в свои руки, он прекратил отправлять деньги во
французский "Исток", открыл свой собственный счет в Швеции и стал дальше
проводить операции через него.
Поздняк умудрился завезти товаров в Россию на семьдесят два миллиона
долларов, он не выполнил стомиллионное обязательство "Истока" в программе
"Урожай-90" только потому, что в ноябре 91-го года после путча все выданные
ранее российские лицензии были остановлены. Если бы Поздняку дали доработать
до декабря, он выполнил бы нашу часть программы "Урожай-90", положенную
"Истоку".
Но когда Гайдар пришел к власти и стал новым премьер-министром России,
ему срочно понадобились громкие скандалы. Надо было искать крайних, чтобы на
них свалить вину за тяжелейшее экономическое положение России.
Конечно, он вцепился в историю с "Истоком" и создал комиссию по
расследованию выполнения программы "Урожай-90", тем более что меня лично он
боялся, а мои рецепты реформирования экономики абсолютно не воспринимал. Эта
комиссия написала отчет - он существует в уголовном деле, где было сказано:
"Из 38 организаций, участвовавших в выполнении программы "Урожай-90", только
"Исток" выполнил свои обязательства".
Таким образом, создать криминальную историю не получилось. И только
потом, став депутатом Госдумы, я понял, почему эта история стала
преподноситься как одно из самых громких преступлений в России.
Когда ко мне в руки попал проект бюджета России на 1994 год, я с
удивлением обнаружил там строку о выделении пятисот миллионов рублей на
погашение долгов по чекам "Урожай-90".
О каких долгах могла идти речь, когда чеки "Урожай-90" раздавали
бесплатно? Они не были приравнены к деньгам, а давали лишь право
отовариваться дефицитом, но за свои же собственные деньги! То есть никаких
реальных убытков населению чеки "Урожай-90" не принесли!!! А тут на
погашение убытков по программе выделялась такая сумма!
Я заинтересовался этим фактом откровенного воровства денег из бюджета
России на оплату несуществующих долгов. Посмотрел бюджет 1993 года - там
тоже было выделено пятьсот миллионов на погашение долгов, а в бюджете 1992
года - около миллиарда!
Вот так из года в год отдельной строкой шло выделение крупных сумм из
бюджета, что, по сути, было очевидным отмыванием денег, которые благополучно
уходили в чьи-то карманы.
Я выступил в Думе, и в бюджете 1995 года эту строчку исключили. Но
после того, как меня не избрали в Госдуму в 1996 году, продолжилось
выделение миллиардных сумм на погашение по долгам программы "Урожай-90" и,
конечно, параллельно продолжилось расследование по уголовному делу
"Истока"...
Куда шли эти деньги? На предвыборные кампании, на какие-то левые
расходы? Это было прямое воровство средств из государственного бюджета. И
для того, чтобы безнаказанно красть, им нужно было только одно - бесконечное
уголовное дело. Чтобы объявить: "Идет уголовное дело по чекам "Урожая", и,
чтобы компенсировать потери колхозников, мы выделяем деньги..."
Сумма, которая была выплачена за все эти годы, начиная с Гайдара и
кончая Черномырдиным, - пять-шесть миллиардов рублей, то есть порядка одного
миллиарда долларов.
Эти деньги продолжали списывать и дальше. Если посмотреть бюджеты 1998
и 1999 годов, я уверен, вы найдете и там выделенные средства на погашение
несуществующих убытков от программы "Урожай-90"...
На самом деле, о крупных аферах, которые произошли в период с 1991
года, можно рассказывать очень долго - я знаю многих участников и конкретные
суммы. Эти аферы периода накопления начального капитала происходили во всех
странах, но по масштабам Россия, конечно, была вне конкуренции...
Распрощавшись с Павличенко, я нелегально переехал в Швейцарию. Визы у
меня не было, но я положил пять миллионов в швейцарский банк, менеджер
которого жила в маленьком французском пригороде, а работала в Женеве. Так,
кстати, там делают очень многие: во Франции недвижимость в два раза дешевле.
Банкирша каждый день ездила туда и обратно, и, конечно, ее машину не
Конечно, разговор с телевизионным начальством ничего не дал, пленка в
эфир так и не пошла. И я понял, что происходит нечто совсем нешуточное...
Нервное напряжение росло с каждым днем. К тому же у меня начались
проблемы в семье с мамой моего ребенка. Я приходил домой - и абсолютно не
мог там расслабиться. Эта женщина постоянно создавала дополнительное
напряжение. В какой-то момент я сорвался, ушел из дома и обосновался на даче
у Павличенко, который сразу после взлома нашего офиса сам переехал и перевез
семью на подпольную квартиру.
Все-таки у меня был иммунитет народного депутата РСФСР, а Павличенко
вообще могли забрать в любой момент! Тем более что милицейское начальство
наверняка торопило следователей с расправой.
Тем временем арестовали даже моего телохранителя. Это был совсем еще
мальчишка, воин-афганец, который служил там инструктором и сам был майором
МВД. Его поместили в общую камеру с зэками, которые надругались над ним и
потом избивали каждый день и каждую ночь.
- - -
Мы собрались на подпольной квартире и стали думать, что предпринять. У
Павличенко стояла виза во Францию. В итоге решили срочно вывезти его за
границу.
Очевидно, ордера на арест Павличенко все еще не было, да никто и не
предполагал, что он может скрыться во Франции. Поэтому отъезд прошел безо
всяких проблем: мы быстро купили ему билет через нашу службу, знакомый
таможенник отштамповал паспорт, наша шереметьевская бригада грузчиков легко
протащила его сквозь все кордоны без очередей, и Павличенко улетел.
Поскольку жить на его даче было опасно, я перебрался сначала к одним
друзьям, потом к другим. И тем не менее продолжал появляться в публичных
местах, рассудив, что на людях со мной ничего не сделают. То есть я
присутствовал на съезде московских кооператоров, работал в парламенте, а
вечера просиживал на конспиративных квартирах.
У меня имелись свои очень ценные источники информации. Одним из них был
сотрудник "Истока" Григорий Петрович Катаев, который в определенные моменты
моей жизни не раз играл существенную роль.
Катаев появился у нас в середине 90-го года. Помню, как он пришел ко
мне в кабинет и с порога заявил:
- Артем Михайлович, я генерал КГБ, вот мое удостоверение!
- Очень хорошо, - говорю. - И что дальше?
- Я руководил самым дрянным подразделением в КГБ, какое только может
быть: мы ловили антисоветчиков, - невозмутимо сказал Катаев. - Мы следили за
людьми, делали страшные вещи. Я морально ущербный человек, очень многим
людям сломал жизнь... А сейчас уволился. Прочитав вашу статью, решил
обратиться к вам: меня не устраивает пенсия в четыреста рублей, я хочу
зарабатывать деньги! Мне только пятьдесят два года. Возьмите меня на работу!
Узнав об этом визите, Павличенко жутко испугался:
- Мы пропали, это конец!
- Если бы это был конец, он не пришел бы в открытую, а что-нибудь
наврал! - ответил я.
И взял генерала на работу, несмотря на все протесты Павличенко.
Сначала Григорий Петрович подвергся со стороны большинства сотрудников
"Истока" страшному издевательству. Когда он входил, все закрывали бумаги
руками или прятали их в стол. С ним общались очень вежливо, но только
односложными фразами. А он все это выдерживал с абсолютным хладнокровием.
Вскоре я послал его в Одессу договориться об отгрузке мазута. Катаев
при увольнении умудрился какое-то время не сдавать свое удостоверение.
Поэтому в командировках он мог решать любые вопросы. Например, запросто
зайти в кабинет к начальнику Одесского порта.
- Надо отгрузить мазут? Будет сделано! - вставал начальник по стойке
"смирно". - Надо зафрахтовать танкер? Нет проблем! Загружать без очереди?
Пожалуйста, мы же все понимаем! Будет сделано, товарищ генерал!
Так что Григорий Петрович оказался очень полезным человеком. Помимо
прочего, он еще и дружил с Бобковым - тоже генералом КГБ, заместителем
Крючкова, впоследствии начальником службы безопасности Гусинского.
Бобков щедро снабжал друга информацией, которая касалась нашего
кооператива. Как-то в конце января Григорий Петрович неожиданно явился ко
мне и говорит:
- Удирай! Я тебе не могу больше ничего сказать, но знаю: ни тебе, ни
"Истоку" работать больше не дадут. Все деньги, которые поступят на счет,
конфискуют, а ты окажешься в тюрьме! Или еще хуже...
Это был для меня первый серьезный сигнал. Второй последовал почти
сразу. Поскольку я все еще был председателем Совета по внешнеэкономической
деятельности, то как-то позвонил Гавриилу Попову:
- Не может ли Москва мне чем-то помочь?
Попов ушел в кусты. Он панически боялся любых конфликтов.
Тогда я поехал напрямую к генералу Богданову, начальнику Петровки, 38,
который когда-то возил меня к Бакатину. К сожалению, самого министра МВД
СССР Бакатина тогда уже сняли с работы и его место занимал Пуго.
- Я к вам обращаюсь как депутат Верховного Совета РСФСР, как
председатель Совета по внешнеэкономической деятельности Москвы! - сказал я
Богданову. - Может меня Петровка хоть как-то защитить от произвола?
Богданов оглянулся, хотя в кабинете, кроме нас, никого не было, и тихо
произнес:
- Ты же знаешь, Артем Михайлович, я лично к тебе очень хорошо отношусь.
Но ничего не могу поделать - есть очень четкие указания.
- Откуда?
- С самого верху! - Богданов так закатил глаза, что стали видны белки.
И было третье предупреждение, самое конкретное и страшное. После
очередного съезда кооператоров ко мне в вестибюле гостиницы "Измайловская"
подошел парень, который учился со мной в Горном институте на курс младше. Мы
с ним не были друзьями, может, пару раз играли в преферанс, не более того.
- Вы меня помните? Меня зовут Андрей Гальперин, я теперь
оперуполномоченный с Петровки, 38. И сейчас очень рискую, разговаривая с
вами. Я специально приехал, чтобы предупредить: вас решили устранить... как
бы это сказать... физически.
- Как это устранить? - изумился я.
- За ваше убийство заплачено двенадцать тысяч рублей Исаеву. Это
авторитет, подольский вор в законе. Он сейчас в Москве, остановился вот по
этому адресу. Я вам советую немедленно скрыться!
И протягивает мне бумажку с адресом Исаева в Москве...
Тогда эта история показалась мне абсолютным бредом.
"Как это убить? За что? - думал я. - Не может такого быть в России!"
Я действительно не представлял себе, что мог стать первым бизнесменом и
политиком, которого заказали менты. Первым - в том длинном, очень длинном
списке убиенных в последующие годы...
Как сказал Андрей, посредником между Исаевым и ментами выступил
следователь - тот самый, что положил свой пистолет во время обыска и съемок
в "Истоке".
- Я заслан в банду под прикрытием, - продолжал Гальперин, - поэтому
знаю обо всем изнутри. И поскольку я вас очень уважаю, еще с института, а
моя жена в вас просто влюблена по телевизору... Я должен был вас
предупредить!
Андрей повернулся и быстро ушел. Больше я его никогда не видел. В
правдивости его слов я убедился, как ни странно, только через два с
половиной года.
Я уже был в эмиграции, в Лондоне, и ко мне наведался мой старый
депутатский товарищ Аркаша Мурашов, ставший первым штатским начальником
Петровки, 38.
Мы сидели с ним в маленьком итальянском ресторанчике и беседовали о
Москве, в которой я так долго не был. И вот я говорю Мурашову:
- Слушай, а ведь у тебя там, на Петровке работает прекрасный парень! Мы
с ним вместе учились в Горном институте. Ты бы не мог его продвинуть по
служебной лестнице? Он бы стал тебе настоящим помощником.
- А как его зовут?
- Гальперин, Андрей.
Возникла долгая пауза.
- Мы помогаем его семье. Его же убили почти год назад...
И Аркадий рассказал ужасную историю, как Гальперин, внедренный в
подольскую банду, вдруг исчез и на связь больше не выходил.
- Мы уже записали его в предатели. Думали, он переметнулся к бандитам.
А потом взяли часть банды. Исаев при задержании взорвал гранату, погибли
двое наших, но и он тоже подорвался. Тогда и выяснилось, что Андрея кто-то
сдал. И, конечно, его тут же убили. Сначала сам Исаев душил его солдатским
ремнем, а потом Андрея, еще живого, повезли закапывать в лес. А что, он с
тобой был дружен?
- Нет. Он просто однажды спас мне жизнь. - Мы молча выпили за упокой
души Андрея.
- Я знаю, кто его сдал: тот следователь! - воскликнул я.
Но все это происходило уже в безопасной Англии. А в те дни в Москве мы
сразу проверили указанный Андреем адрес. Там действительно жил уголовник
Исаев и, по-видимому, планировал мое убийство. Все совпало. Причем соседи
утверждали, что в квартире часто появляется милиция и вообще она считается
ментовской...
А еще через день после разговора с Гальпериным была взломана моя бывшая
квартира, где жила Лена с моим полуторагодовалым сыном Филиппом. Слава богу,
их самих в это время не было дома. Когда приехали следователи с Петровки,
они были очень удивлены: грабители украли дорогую шубу, однако на телевизоре
спокойно лежала пачка денег, около трех тысяч рублей, которую они в упор не
заметили. Были перевернуты чемоданы, унесены бумаги, фотографии, а
драгоценности почему-то остались на месте.
- Это больше похоже на обыск, чем на ограбление, - признали
следователи.
На самом деле на ограбление это было совсем не похоже.
- - -
Я понимал, что круг преследования сужается и деваться мне в России
больше некуда. Поскольку у меня тоже стояла французская виза, я решил ехать
к Павличенко в Ниццу. Взял с собой портфель, позвонил на телевидение и в
сопровождении съемочной группы "Взгляда" отправился в Шереметьево.
Я был абсолютно уверен, что покидаю Россию на две-три недели, не
больше. Мне и в голову не приходило, что уезжаю я на целых четыре года и уже
никогда больше не увижу многих дорогих мне людей, а также оставленных личных
вещей.
Пропали мои прекрасные альбомы с почтовыми марками, на которых были
изображены рыбы, - я собирал их еще с институтской скамьи. Исчезли рукописи
так и не напечатанных рассказов, романов и киносценариев, даже сейчас я
часто вспоминаю о них. Ведь для чего-то было мне дано вдохновение столько
написать?
Наконец, исчезли альбомы с сотнями фотографий моих родителей и меня
самого в детстве. Мой отец был фотографом, и этих альбомов в семье хранилось
великое множество. Вместе со всеми вещами они остались в гараже на даче
Павличенко, а потом, скорее всего, были просто выброшены на свалку...
Хорошо еще, что мои основные документы: военный билет, паспорт, диплом
кандидата наук чудом оказались у моей секретарши дома. Впрочем, не таким уж
чудом - ведь она через несколько лет стала моей женой в Англии...
Но главная потеря: я оставил в России свой бизнес и саму Россию,
которые были для меня подлинным смыслом всей жизни.
Напоследок мне удалось выступить на встрече Союза промышленников и
предпринимателей, организованной Аркадием Вольским в Кремле. Горбачев тоже
туда пожаловал и, разумеется, сел на сцене в президиум. Я записался на
выступление заранее и не дать мне слова Вольский не мог. Но зато в его
власти было как следует потянуть время. И он тянул.
Выступавшие директора фабрик и заводов из глубинки все время обращались
к президенту СССР, жалуясь на отсутствие денег, отток лучших специалистов в
кооперативы и проблемы со сбытом продукции.
Горбачеву все это очень не нравилось. Выглядел он просто ужасно:
нервничал, сердился, дергался. Наконец президент встал и, не попрощавшись,
ушел.
Неудивительно, что тут же дали слово мне. А у меня возникло
удивительное ощущение, которое можно назвать моментом истины.
- Я внимательно слушал выступления директоров. Все спрашивают: как
дальше жить? Могу ответить! Все ваши невнятности - только частности. А
проблема в том, что самостоятельность предприятий липовая, нет ее на самом
деле! Поэтому, как бы вы ни старались, вам не дадут сделать дело
по-настоящему хорошо. Возьмите, например, мою историю: недавно разрушена уже
третья компания, созданная моими руками и головой, моей энергией. Допустим,
я начну создавать новое предприятие: оно непременно будет совместным, и
знаете, кого я приглашу в партнеры? ЦК КПСС! Это единственный выход, чтобы
добиться успеха в СССР! И пусть кто-нибудь со мной поспорит!
В зале воцарилась абсолютная тишина.
- А если я прав, чего же вы хотите? Наша страна идет к бюрократическому
и партийному капитализму. И рано или поздно вы все будете батрачить на
власть! Но, наверное, уже без меня...
Я ушел со сцены под гробовое молчание зала. До сих пор мне жаль, что
меня не услышал Горбачев и что мои слова, увы, оказались пророческими.
- - -
Все, кто надо, уже знали о моем отъезде. Было очень смешно, когда в
аэропорту ко мне подошел местный милиционер и говорит:
- Артем Михайлович, вы во Францию? Очень хорошо!
Мои враги мечтали от меня избавиться, но из-за депутатского иммунитета
и игры Горбачева в демократию просто так арестовать не могли. Поэтому из
двух способов разобраться со мной: физически устранить или выдворить из
страны, наверное, сошлись на втором. Благо, у КГБ был накоплен огромный опыт
по выдавливанию неугодных и последующей слежке за ними за рубежом.
А в это время произошло еще одно знаменательное событие. Обиженный
Горбачев подал на меня в суд "за оскорбление чести и достоинства
президента". Генеральному прокурору в Трубникову было поручено выступить в
российском Верховном Совете и потребовать снятия с меня депутатской
неприкосновенности, чтобы привлечь к суду.
Трубников был исполнительным товарищем и таких выступлений сделал аж
целых три. Но каждый раз голосование было в мою пользу! Я тут же узнавал об
этом, поскольку в Лондоне ловил и слушал радиостанцию "Свобода" перед сном.
Конечно, российские депутаты заботились прежде всего о себе. Все
прекрасно понимали, что подобная история может произойти практически с
каждым. Поэтому создавать прецедент со снятием депутатского иммунитета очень
не хотелось...
За границей у меня началась совершенно иная жизнь. Я чувствовал себя
ребенком, который внезапно попал во взрослый мир, минуя детство. И до сих
пор я бесконечно теряюсь в кругу английских друзей, когда они начинают петь
свои песни, такие же известные и любимые здесь, как "Подмосковные вечера" в
России. Или когда они начинают говорить о творчестве Теккерея и читать вслух
его стихи. Только и остается вспоминать Пушкина, который, как оказалось, в
Англии вовсе не считается великим поэтом, и поговорить о нем практически не
с кем.
Увы, у меня отсутствовал целый пласт культуры - и я уже никогда не смог
его восполнить, поскольку даже не представляю, с чего начать: с
рождественских детских песенок, этикетных тонкостей или, может, с детальной
истории английского королевского двора...
Глава 7
ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЕШЬ. НО МОЖНО УБЕЖАТЬ
До конца августа 1991 года с момента моего отъезда в январе за мной
неустанно следили специальные агенты СССР за границей. Слежка была открытой
и наглой, без тени стеснения или намерения укрыться. Мне давали понять, что
никаких вариантов исчезнуть из их поля зрения быть не может. Задействовали
не только агентурные сети КГБ, но, как я узнал позже, и представителей
военной разведки ГРУ СССР.
Я улетел в Ниццу, где меня встретил Павличенко. У него еще не было
виллы, он жил на снятой квартире, и к нему вот-вот должна была приехать жена
с двумя детьми.
Я остановился у него. Хотя квартира, машина и все остальное числилось
за "Истоком", Павличенко, оценив ситуацию, моментально взял все бразды
правления на себя. Прежде всего он овладел финансами: держал у себя
пластиковую карточку "Истока" на свое имя, а мне такую сделать отказывался,
говоря:
- Ну зачем тебе карта? У нас есть одна на двоих! Скажи, что тебе надо,
и мы сразу все купим...
Он ездил на БМВ, а у меня с собой не было ни прав, ни своей машины.
Директорами французского "Истока" были его французские друзья, которых
он назначил и которым платил зарплату.
Словом, моя жизнь во Франции оказалась под полным контролем.
Мне пришлось с первых дней включиться в активную работу. В компании
"Марк Рич", естественно, узнали, что мы в бегах, и поэтому немедленно
остановили все платежи по контракту. А я пытался выбить у них наши деньги.
Моя деятельность была достаточно успешной, и деньги с огромным трудом, но
все-таки попадали на французский счет "Истока". Хотя потребовалось посылать
телеграммы с жалобой на действия английского офиса в Швейцарию, на имя
самого Марка Рича. И только его личное вмешательство обеспечивало
финансирование контракта по отгрузке.
Мы отгрузили двести тысяч тонн мазута и получили двадцать три с лишним
миллиона долларов. Из них девять миллионов были недосягаемы, а еще три
пришлось вернуть министру минеральных удобрений, к которому нагрянула
проверка, и надо было его просто спасать от последствий той сделки по
продаже долларов на рубли.
Он пришел ко мне незадолго до моего отлета из России и сказал:
- Артем, за мной следит КГБ, я попал в страшную историю, я в жутком
состоянии. Мне нужно вернуть те три миллиона, проданные тебе. Они нужны мне
обратно, и они нужны мне сегодня...
Я позвонил Павличенко в Монако и дал указание перевести три миллиона и
спасти министра.
Но в итоге у нас с Павличенко в банке "Париба Монако" оставалось
довольно много денег. И контракты с Марком Ричем продолжали действовать. Из
России регулярно уходили танкеры, груженые нефтепродуктами.
Когда мы уехали, преследовать "Исток" стало незачем. Ему вернули
изъятые бумаги и вещи, хотя, конечно, многие документы бесследно исчезли,
например, наше "Положение об "Истоке"", по которому мы работали. Кроме того,
из компьютеров были выломаны жесткие диски, со множеством писем и
контрактов. Они вернулись полностью очищенные от информации.
"Исток" снова стал работать, и руководить им в Москве остался Ефим
Поздняк, один из моих заместителей.
Да, еще важный момент в этой истории. Перед отъездом меня неожиданно
вызвал генерал КГБ Стерлигов (который был, наверное, дальним родственником
предпринимателя Германа Стерлигова, занимал в правительстве Силаева пост
начальника хозяйственного управления и визировал российские лицензии на
экспорт) и сказал:
- Артем Михалыч, я знаю, что с тобой творится, ты, конечно, вылезешь,
мы тебя в обиду не дадим... Но верни мне все лицензии по программе
"Урожай-90", на которых стоит моя виза.
Я все ему принес. Стерлигов порвал их на моих глазах. Но, видимо, у
Поздняка остались какие-то копии этих лицензий, в том числе на
нефтепродукты.
Уже в марте перед "Истоком" встала дилемма, о которой мы узнали в
Ницце: продолжать ли "Истоку" участвовать в программе "Урожай" или нет?
Я знал, что генеральный прокурор СССР обратился с просьбой о снятии с
меня иммунитета. Я видел, что в Ницце за Павличенко и за мной постоянно
следят. И я понимал, что все это наверняка добром не кончится.
А Поздняк настаивал, чтобы мы продолжали программу - ему удалось
перерегистрировать какие-то советские лицензии на российские или наоборот.
Кроме того, министр сельского хозяйства Кулик, видя, что его положение
становится все хуже и хуже, начал предлагать Поздняку реальные фонды -
мазут, дизельное топливо, нефть...
- Вы получили деньги, срочно покупайте на них товары народного
потребления и высылайте их в Россию! - требовал Поздняк.
Павличенко совсем этого не хотел: даже кратковременная задержка
миллионов долларов на счетах давала большой процент прибыли. Эти проценты
тогда вообще никого, кроме нас, не интересовали, а со ста миллионов долларов
можно было получить десять процентов годовых непосредственно от банка.
Я был уставшим, замученным, психологически подавленным, да еще в полной
финансовой зависимости от Павличенко...
И поэтому предложил ему:
- Давай сделаем расчет по мазутному контракту. Определим чистую
прибыль, которую поделим пополам. И я ухожу, оставляя тебе "Исток", "Биту",
всю деятельность в России, все имущество! Я хочу вообще уехать из Франции и
жить в другой стране...
Павличенко быстро все прикинул, глазки у него забегали, и он сказал:
"О'кей!" Когда мы все подсчитали, оказалось, что мне причитается пять
миллионов. Забрать их как прибыль я не мог. Но, продолжая оставаться
генеральным директором "Истока", я оформил эти пять миллионов долларов как
инвестиции, и это решение я имел право принять самостоятельно, как
генеральный директор.
Я написал протокол о том, что инвестирую пять миллионов в офшорную
компанию, и ушел. На солидные проценты из этих денег я смог очень прилично
жить, уехать из Франции и перебраться в Швейцарию...
А Павличенко стал выполнять программу "Урожай". Он закупил какую-то
некачественную обувь и послал ее в Россию. Потом меня многие годы обвиняли и
в этом, хотя я вообще ничего не знал об этой торговой сделке...
При расставании Павличенко поставил мне единственное условие.
- Уходишь - уходи, мы с тобой не имеем друг к другу претензий, - сказал
он. - Но давай не будем сообщать в России, что ты ушел, - это сразу
остановит всю работу. Я скажу, что ты просто перестал выходить на контакт.
- Да делай, что хочешь - ответил я.
Когда Поздняк в мае понял, что я уже ни в чем не участвую, а Павличенко
взял бразды правления в свои руки, он прекратил отправлять деньги во
французский "Исток", открыл свой собственный счет в Швеции и стал дальше
проводить операции через него.
Поздняк умудрился завезти товаров в Россию на семьдесят два миллиона
долларов, он не выполнил стомиллионное обязательство "Истока" в программе
"Урожай-90" только потому, что в ноябре 91-го года после путча все выданные
ранее российские лицензии были остановлены. Если бы Поздняку дали доработать
до декабря, он выполнил бы нашу часть программы "Урожай-90", положенную
"Истоку".
Но когда Гайдар пришел к власти и стал новым премьер-министром России,
ему срочно понадобились громкие скандалы. Надо было искать крайних, чтобы на
них свалить вину за тяжелейшее экономическое положение России.
Конечно, он вцепился в историю с "Истоком" и создал комиссию по
расследованию выполнения программы "Урожай-90", тем более что меня лично он
боялся, а мои рецепты реформирования экономики абсолютно не воспринимал. Эта
комиссия написала отчет - он существует в уголовном деле, где было сказано:
"Из 38 организаций, участвовавших в выполнении программы "Урожай-90", только
"Исток" выполнил свои обязательства".
Таким образом, создать криминальную историю не получилось. И только
потом, став депутатом Госдумы, я понял, почему эта история стала
преподноситься как одно из самых громких преступлений в России.
Когда ко мне в руки попал проект бюджета России на 1994 год, я с
удивлением обнаружил там строку о выделении пятисот миллионов рублей на
погашение долгов по чекам "Урожай-90".
О каких долгах могла идти речь, когда чеки "Урожай-90" раздавали
бесплатно? Они не были приравнены к деньгам, а давали лишь право
отовариваться дефицитом, но за свои же собственные деньги! То есть никаких
реальных убытков населению чеки "Урожай-90" не принесли!!! А тут на
погашение убытков по программе выделялась такая сумма!
Я заинтересовался этим фактом откровенного воровства денег из бюджета
России на оплату несуществующих долгов. Посмотрел бюджет 1993 года - там
тоже было выделено пятьсот миллионов на погашение долгов, а в бюджете 1992
года - около миллиарда!
Вот так из года в год отдельной строкой шло выделение крупных сумм из
бюджета, что, по сути, было очевидным отмыванием денег, которые благополучно
уходили в чьи-то карманы.
Я выступил в Думе, и в бюджете 1995 года эту строчку исключили. Но
после того, как меня не избрали в Госдуму в 1996 году, продолжилось
выделение миллиардных сумм на погашение по долгам программы "Урожай-90" и,
конечно, параллельно продолжилось расследование по уголовному делу
"Истока"...
Куда шли эти деньги? На предвыборные кампании, на какие-то левые
расходы? Это было прямое воровство средств из государственного бюджета. И
для того, чтобы безнаказанно красть, им нужно было только одно - бесконечное
уголовное дело. Чтобы объявить: "Идет уголовное дело по чекам "Урожая", и,
чтобы компенсировать потери колхозников, мы выделяем деньги..."
Сумма, которая была выплачена за все эти годы, начиная с Гайдара и
кончая Черномырдиным, - пять-шесть миллиардов рублей, то есть порядка одного
миллиарда долларов.
Эти деньги продолжали списывать и дальше. Если посмотреть бюджеты 1998
и 1999 годов, я уверен, вы найдете и там выделенные средства на погашение
несуществующих убытков от программы "Урожай-90"...
На самом деле, о крупных аферах, которые произошли в период с 1991
года, можно рассказывать очень долго - я знаю многих участников и конкретные
суммы. Эти аферы периода накопления начального капитала происходили во всех
странах, но по масштабам Россия, конечно, была вне конкуренции...
Распрощавшись с Павличенко, я нелегально переехал в Швейцарию. Визы у
меня не было, но я положил пять миллионов в швейцарский банк, менеджер
которого жила в маленьком французском пригороде, а работала в Женеве. Так,
кстати, там делают очень многие: во Франции недвижимость в два раза дешевле.
Банкирша каждый день ездила туда и обратно, и, конечно, ее машину не