Тарасов Александр. Миллионер

убеждением голосовать только за меня.
На следующий день уволили с работы режиссера и эту пьесу сняли из
репертуара театра.
Летчики смоленского вертолетного отряда, проявив инициативу, разбросали
над сельскими районами мои листовки. Как в военное время. Это была первая
подобная акция со времен Отечественной войны. Ребят, конечно, лишили летных
удостоверений и работы. За нарушения маршрута следования... И так повсюду и
со всеми, кто пытался мне помогать.
От чисто физических действий, например, со стороны КГБ меня спасало
только то, что среди высшего руководства, как ни странно, нашлись люди,
которые положительно отреагировали на мою историю. Меня поддержал бывший
глава КГБ Чебриков, который в тот момент, к несчастью, был уже заменен
Крючковым. В одной региональной газете написали, что член Политбюро ЦК КПСС
Егор Лигачев высказался в поддержку Тарасова, потому что у него самого
сын-кооператор. И это была правда.
И пронесся слух о Лигачеве и Тарасове.
На каждой встрече мне обязательно задавали примерно такие вопросы:
"Какую зарплату получает сын Лигачева в вашем кооперативе? Какие
родственные отношения связывают вас с Лигачевым? А правда, что сын Лигачева
женат на вашей родственнице?" Подобные записки преследовали меня. Чтобы не
допустить меня к победе на выборах, их посылали специально подготовленные
люди, присутствовавшие на моих выступлениях.
Узнавали мой маршрут, ну, предположим, я еду в Вязьму. Туда направлялся
специальный человек из горкома и самовольно изменял время встречи, например
переносил на более ранний час. Получалось, что мы приезжали на два часа
позже, чем указано в объявлении, и уже никого не заставали. Народ расходился
по домам.
Было множество незабываемых встреч и эпизодов в той предвыборной
кампании. Впервые в послереволюционной истории СССР мы действительно вели
настоящую пропагандистскую работу не по указу власти, а вопреки ее воле. Мы
выступали прямо у ворот заводов и фабрик, когда народ выходил со смены,
поскольку внутрь предприятий нас под разными предлогами не пускали. Я ощущал
себя в тот момент первым революционером или декабристом и понимал, что за
это романтическое и упоительное чувство и за веру можно было пойти на плаху.
Один из эпизодов, который всплывает сейчас в памяти, произошел в
Брянске. В городском парке была намечена встреча с избирателями, которую
поддержала местная организация партии "зеленых". Они предложили мне
выступить с открытой сцены в парке, а сами обещали собрать народ и развесить
объявления о встрече по дворам. Они предрекали большое количество народа и
обязательный скандал.
- Вы только не волнуйтесь! У нас с местной властью всегда скандал. Это
нормально, будет способствовать вашей популярности.
Действительно, к назначенному времени, несмотря на то что лил дождь, на
открытой площадке парка собралось более тысячи человек. В репродукторах по
обеим сторонам сцены играла музыка. Мне давно уже было пора начинать
выступление, но, во-первых, отсутствовал микрофон, а во-вторых, динамики
просто надрывались вальсами и маршами советских композиторов и никто не мог
их выключить. Дело в том, что пульт находился в специальной комнатке за
сценой, в которой забаррикадировался служащий парка, получивший строгое
распоряжение не давать Тарасову выступать на сцене, поступившее от самого
директора парка.
Когда попытки взлома обитой железом двери этой комнаты оказались
тщетными, на сцену выбежал представитель партии "зеленых" Брянска и
закричал:
- Мы не допустим произвола властей! Нам не дают встретиться с нашим
кандидатом! НА ОБКОМ!
Казалось, собравшаяся толпа только этого призыва и ждала. Все, как по
команде, развернулись и направились к выходу из парка, чтобы пикетировать
обком коммунистической партии.
Не отдавая себе отчета в своих действиях, я выскочил на сцену и
закричал:
- Остановитесь! Мне не надо микрофона! Я буду выступать без него!
Все остановились. На сцену поднялись двое молодых ребят, залезли под
потолок сцены, сорвали оба динамика, бросив их на пол под бурные
аплодисменты публики. И я стал выступать, форсируя голос, который звучал на
весь парк.
А на следующий день в местных газетах появилась заметка о том, как
Тарасов остановил в парке негодующую толпу, готовую идти и громить обком
партии.
В то время еще не было даже понятия "рейтинг", и слова такого, пожалуй,
никто в СССР не употреблял, но смысл этого был понятен в ЦК КПСС. Там все
больше и больше нервничали, наблюдая за тем, как шансы на победу в выборах у
меня с каждым днем росли. Это порождало все более строгие указания о
недопущении меня во власть, которые по фельдъегерской почте рассылались
руководителям районов и городов.
Когда подсчитали голоса, отданные за претендентов в первом туре, отрыв
от остальных претендентов у меня и у председателя колхоза Николаева был
настолько велик, что объявить о победе кого-то иного у администрации округа
не хватило смелости и духу. Проиграли и генерал и космонавт.
За меня проголосовала основная масса населения крупных городов -
Смоленска, Брянска и Калуги, но в сельских районах я очень сильно уступил
Николаеву. Я вначале не мог понять, почему так получалось. Но потом мы во
всем разобрались.
Если в городах еще не существовало системы подтасовки голосов на
выборах с использованием административного ресурса, то в сельских районах
все было легче. Поскольку Николаев был членом обкома партии, всем колхозам и
совхозам была спущена директива: обеспечить его победу. Мы узнали, что в
сельсоветах рядом с урной для голосования стояли представители руководства.
Иногда и сам председатель колхоза, который проводил примерно такую беседу с
голосовавшими гражданами прямо на участках в день выборов.
- Ну что, бабка Нюра, - говорил председатель крестьянке. - Если за
Николаева проголосуешь, все будет нормально. Он наш, колхозный парень. А
если за другого, комбикорма в этом году не получишь! Думай сама. Я не
агитирую.
Когда стало ясно, что я все же прошел во второй тур выборов, передача
"Взгляд" решила сделать сюжет обо мне как о кандидате в депутаты. Чтобы
соблюсти паритет, взяли интервью и у Николаева. И вот опять, во второй раз,
я попал в прямой эфир.
Не думая о последствиях, я откровенно рассказал обо всех нарушениях,
которые были в первом туре выборов на местах. Такого в прямом эфире в то
время советский народ никогда не слышал. Может быть, закрывшись на кухнях,
люди и говорили о манипуляциях власти, оглядываясь то на холодильник, то на
висевший репродуктор, но только шепотом. А я выдал громко, на весь эфир.
Я рассказал об информации, поступившей из сумасшедшего дома Брянской
области, где все до одного триста пациентов проголосовали против меня.
Директриса дома сама заполнила бюллетени и помогла пациентам опустить их в
урну для голосования. Пациентка с диагнозом "шизофрения" написала мне
недовольное письмо: у нее отняли бюллетень и вычеркнули мою фамилию. А
Тарасов, писала мне эта больная женщина, "вполне нормальный человек, я
слышала его по радио...".
Накануне дня голосования мы узнали, что в одну из школ Брянска каждый
день насильно привозят на автобусах людей с разных предприятий и читают им
лекцию на актуальнейшую тему: "Почему нельзя голосовать за Тарасова".
Мы поехали туда, тихонько вошли в зал и сели на последний ряд. Лектор,
заместитель председателя брянского управления КГБ, говорил следующее:
- Тарасов - это представитель бандитских кругов, бывший спекулянт,
теневик, миллионер, окружил себя вооруженной охраной и бандитами, которые
никого к нему не допускают. Этот человек очень опасен, и, если он придет в
ваш коллектив, я вам не советую с ним встречаться. Вы имеете все права
отказать ему во встрече с работниками. Он антисоветчик, он тащит нас в
капиталистический мир, где безработица, голод, негры, убийства и вообще
сплошной криминал...
Для большей убедительности торжественно зачитывалось секретное письмо
No СС-360, где ЦК КПСС указывал на недопустимость выбора в народные депутаты
СССР Тарасова A.M. и призывал все партийные и профсоюзные органы проводить
агитационную работу против меня на местах.
Лектор из КГБ, видимо, не знал меня в лицо, поскольку смотрел на меня
спокойно, никак не выделяя из аудитории. Или он просто не мог предположить,
что я приду на его лекцию, и счел меня человеком, похожим на кандидата
Тарасова.
В самой середине лекции после прочтения письма ЦК КПСС я не выдержал,
встал и, пройдя через весь зал, вышел прямо на сцену.
- Вы что, товарищ? - спросил меня лектор. - Вам что-нибудь нужно?
- Я - ваш кандидат в народные депутаты Артем Тарасов, - ответил я.
И тут произошла совершенно невероятная вещь: народ вскочил с мест и как
по команде бросился к выходу. Люди были настолько запуганы, что боялись
находиться рядом со мной в одном зале! Они давили друг друга, чтобы поскорее
выбраться на улицу...
Горбачев сам тогда уже сильно боялся гласности, которую провозгласил. К
этому времени появились первые выступления против него, и моментально
выпустили закон, запрещающий публичную дискредитацию представителей власти.
Если бы я просто рассказал эту историю по телевидению, меня могли бы
обвинить в дискредитации и снять с выборов. Но не говорить об этом я не мог.
Поэтому я нашел дипломатичный способ изложить случившееся и прямо с экрана
обратился к председателю КГБ с таким заявлением:
"Поскольку ваш представитель, выступая с явной ложью против одного из
кандидатов в народные депутаты, публично дискредитирует органы КГБ, а
значит, органы власти, он по закону подлежит немедленному аресту. Товарищ
Крючков, прошу вас принять меры и сообщить мне об этом".
Программу "Взгляд" вел журналист Мукусев. После эфира он схватился за
голову руками, ужасно разволновался и сказал, что "Взгляд" теперь точно
закроют...
"Взгляд", слава богу, никто не закрыл, а вот я впервые обнаружил за
собой "наружку". Потом за мной уже следили повсюду и ночью, и днем. Зато мое
выступление произвело сильное впечатление на зрителей, и, когда я снова
приехал в Брянск, мне для выступления тут же распахнули двери центрального
Дворца культуры, хотя раньше ограничивались гораздо менее престижными
площадками.
В тот день в Брянске ко мне подошла незнакомая женщина и передала пачку
бюллетеней первого тура голосования. Во всех бюллетенях голосовали за меня.
Предстоял второй тур, и меня, естественно, заинтересовало, как к ней попали
бюллетени проголосовавших за меня в первом туре избирателей. Разве они могли
оказаться у кого-либо в руках? Они должны были находиться в хранилище
окружной избирательной комиссии, подсчитанными и опечатанными.
- Артем Михайлович, я смогла украдкой их достать из мешков с
бюллетенями, которые жгли на костре. Там все бюллетени были за вас. Их
сжигали ночью после голосования, прямо во дворе нашего дома, который
напротив районной избирательной комиссии, - сказала женщина.
Вот это да! Еще не были изобретены изощренные методы подтасовки
результатов выборов, которые применяются сегодня. И поступали просто:
высыпали все бюллетени за того кандидата, который не должен был победить,
уничтожали их, а затем засыпали нужные, которые сами же и готовили. На
случай пересчета количество проголосовавших граждан по участкам совпадало с
точностью до одного человека.
Я взял бюллетени, которые не успели сжечь, вернулся в Москву и снова
попытался попасть на передачу "Взгляд". Программу вел Влад Листьев. Я его
вызвал прямо из студии во время эфира и попросил несколько секунд, чтобы
показать вещественные доказательства фальсификации выборов. Но на
телевидении еще не утихли страсти после моего скандального обращения к
председателю КГБ, Мукусева действительно вызывали куда-то с объяснениями, и
Влад мне отказал...
Впоследствии мы вспоминали с ним об этом случае, уже в 1995 году, когда
Влад Листьев был в зените славы и только что стал генеральным директором
Центрального телевидения. Мы разговорились в вестибюле банка "Столичный"
после встречи Влада с банкирами. Это было, по-моему, в двадцатых числах
февраля. За девять дней до убийства Листьева в подъезде собственного дома
двумя выстрелами в спину. Вот такая судьба...
А тогда, в 1989 году, второй тур выборов выиграл член обкома компартии
Калужской области, председатель отстающего колхоза Николаев. А я, победив с
огромным преимуществом в Брянске (70 процентов), в Смоленске и Калуге,
суммарно проиграл выборы из-за подтасовки результатов в районах.
Странным образом, но после поражения у меня осталось прекрасное чувство
удовлетворения. Мне довелось впервые самому испытать, что такое быть
публичным политиком: я срывал аплодисменты, самозабвенно рассказывал, как
можно изменить страну, отвечал на вопросы и получал колоссальный заряд
энергии после каждого выступления. Наверное, это свойство моего организма.
Конечно, мне явно не хватало опыта и знания азов политической борьбы.
Как-то раз ко мне подошел человек и представился имиджмейкером из Германии.
Сейчас это одна из самых популярных профессий в России, а в то время никто
не знал, что это такое. Он познакомил меня с тремя основными способами
предвыборной борьбы: позитивным, негативным и самым действенным -
негативно-позитивным.
Выяснилось, что я пользовался только первым способом, а позитивная
борьба далеко не самая эффективная. Людям гораздо интереснее, когда кандидат
находится в оппозиции к своим соперникам и постоянно против кого-то
выступает. При этом совершенно необязательно говорить о себе и своих
взглядах, надо методично уничтожать противника, показывая людям, насколько
вы его превосходите. Он также рассказал мне о "черном пиаре", что произвело
на меня неизгладимое впечатление. Я понял наконец, зачем соперники пытались
меня так унижать и обманывали людей. Это было частью предвыборной
технологии. К сожалению, было уже поздно что-либо менять в тактике борьбы.
Я действительно тогда совершенно не интересовался выступлениями
конкурентов и не упоминал о них на своих встречах с избирателями, хотя тот
же Николаев постоянно стегал меня как кооператора. Эти грамотные советы мне
в конечном счете помогли, но уже на других выборах.
Во время же той, первой кампании только официально было
зарегистрировано сто пятьдесят нарушений закона. Мои интересы пытался
отстаивать в Верховном Совете известный русский богатырь, депутат Дикуль. На
съезде народных депутатов он прямо из зала обратился к Горбачеву и
потребовал проверить все нарушения закона. Проверку поручили провести
председателю Центральной избирательной комиссии Гидаспову, и он сделал такое
заключение. К сожалению, нарушения имели место, но не могли существенно
повлиять на результаты голосования. Так как их было всего сто пятьдесят, а
участков на территории несколько тысяч. Так Николаев стал народным депутатом
СССР, а я - нет...
Кстати, много позже я как-то встретил первого секретаря брянского
обкома КПСС. Того самого, с которым был в ложе стадиона на футболе. Я
подошел к нему и говорю:
- Зачем вы сфальсифицировали выборы?
На что он, не возражая, ответил:
- А что же ты ко мне не пришел тогда? Выступал где-то, по деревням
мотался. Мы бы с тобой посидели в кабинете, выпили водочки, поговорили,
может, я бы и склонился на твою сторону. Ведь мужик ты умный, понимающий...
Николаев - он ведь из райкомов и обкомов не вылезал. Вот где надо было
агитацию проводить! А ты все на людях. Глупо.

- - -

К осени 89-го года я был отстранен от своего бизнеса, на мне висели
огромные долги и около 50-60 арбитражных исков. Часть исков мы закрыли за
счет экспорта тоссола из Могилева, отдав долг компьютерами. Но это была
капля в море - и в любой момент меня могли и посадить в тюрьму, и даже
подвести под расстрел.
Тем не менее меня избрали в конце лета вице-президентом Союза
кооператоров СССР, и я активно работал в союзе. Мы очень близко сошлись
тогда с академиком Тихоновым. Союз кооператоров превратился в творческую
лабораторию, там собиралось огромное количество людей. Кооператоры приходили
со своими проблемами, и мы помогали их решать. К нам стекался огромный поток
информации, поэтому учрежденная нами газета "Коммерсантъ" была нарасхват:
весь тираж с первых же дней раскупался, и шла активная на нее подписка...
А в октябре произошло примечательное событие - первая за
семидесятилетнюю историю Советского Союза забастовка шахтеров в Воркуте.
Люди еще как-то мирились с тем, что в магазинах пропали мыло, мясо и все
остальные продукты, но исчезновение сигарет в Воркуте повергло всех в ужас,
и шахтеры забастовали. Причем одним из требований забастовочного комитета
было запретить кооперативы, которые, по их мнению, были виноваты во всем.
Эту дезинформацию шахтерам, видимо, очень искусно подкинули идеологи из ЦК
КПСС. Создавали "образ врага".
Тихонов тогда предложил:
- Артем Михайлович, нам надо срочно реагировать! Надо поехать в Воркуту
и поговорить с шахтерами.
Реализуя план, мы сначала прилетели в город Сыктывкар, столицу
Республики Коми, встретились с секретарем обкома партии Юрием Спиридоновым и
предложили ему очень интересный проект: выступить с инициативой и объявить
Республику Коми зоной свободной кооперации.
Коми мы выбрали потому, что это был богатый регион и нам не
понадобилось бы ни копейки из государственного бюджета. Только за счет
грамотного освоения ресурсов мы готовы были построить Гонконг в Коми за
несколько лет. Предложение тогда было достаточно обоснованным. Я заплатил
собственные, и немалые, деньги, чтобы немецкие экономисты сделали нам
обоснование проекта. Спиридонову он очень понравился, и, воодушевленные, мы
поехали на север республики, к шахтерам в Воркуту.
Там мы, естественно, спустились в Воргашорскую шахту и выступили
сначала на митинге прямо в забое, а потом во Дворце культуры. Объяснили
шахтерам, что не кооператоры виноваты в их бедах, а разрушенная система
планового хозяйства. Ее нужно срочно восстановить, что уже практически
невозможно, или заменить рыночной экономикой. Тогда на каждом углу будут
сигареты и колбаса. Тихонов призвал шахтеров прекратить забастовку, начать
работу и заменить политические требования - смены власти в Воркуте - на
экономические - поддержать нашу идею о зоне свободной кооперации и частной
собственности в Коми.
В то время общественность еще избегала слова "рынок", которое носило
позорный, криминальный оттенок. Но люди нас поняли, и стачечный комитет
подписал с нами протокол о том, что больше не имеет претензий к
кооператорам. В нем говорилось, что шахтеров просто обманула администрация,
которая пыталась сконцентрировать внимание забастовщиков на вымышленных
врагах, что шахтеры устанавливают с кооператорами тесный контакт и готовы
поддержать идею создания свободной экономической зоны в Республике Коми...
В тот же день нас призвали в воркутинский горком партии. Секретарь
горкома выглядел очень довольным и веселым, но в его кабинете сидел еще один
человек. Когда он говорил, шевелились только губы, а глаза, не моргая,
смотрели в сторону - ну просто не лицо, а маска! Никаких признаков наличия
мускулов и каких-либо эмоций.
Эта маска, обращаясь ко мне, сказала:
- Вы подняли шахтеров на забастовку и будете за это отвечать!
- Кто это, мы? - удивился я. - Да кто вы такой, чтобы мне угрожать? Я
вице-президент Союза кооператоров СССР, а Владимир Александрович Тихонов -
президент, академик и, между прочим, депутат Верховного Совета СССР!
- Да, у Тихонова есть иммунитет. Пока... А тебя нужно арестовать.
- Ну ты и наглец, приятель! - заявил я незнакомцу тоже на "ты". - Меня
многие хотели арестовать, но пока не удалось, руки коротки!
Я и понятия не имел, с кем тогда разговаривал. Обстановку разрядил
секретарь горкома, предложив чаю. Возмущенный поведением этого типа, я вышел
в приемную, оставив Тихонова в кабинете пить чай.
Только в поезде, обратно по дороге в Сыктывкар, Тихонов сказал мне, что
я разговаривал с заместителем генерального прокурора СССР Батурлиным,
специально направленным по приказу Горбачева в Воркуту из Москвы на
подавление забастовки. Одно его личное распоряжение, и мой арест был бы
неминуем. Оставшись в кабинете, Тихонов с трудом спас меня от ордера
воркутинской прокуратуры на мой немедленный арест, который собирался тут же
выписать Батурлин.
"Чему так радовался секретарь горкома?" - думал я в купе поезда и не
находил ответа. Возможность оказаться в воркутинской тюрьме, которая чудом
меня миновала, все еще казалась мне нереальной, и я не придал этому большого
значения.
Вернувшись в Сыктывкар, мы поняли, что произошло нечто серьезное.
Увидев нас, Спиридонов пришел в ярость и закричал, обращаясь
непосредственно ко мне:
- Чтобы ноги вашей больше не было на территории Коми, чтобы вы и думать
забыли про всякие там свободные зоны! Уезжайте немедленно, иначе я приму
самые жесткие меры!
Нападать на Тихонова было неудобно, все же депутат Верховного Совета
СССР, убеленный сединами академик, поэтому все шишки посыпались на меня.
Спиридонов поносил меня публично на заседании руководства Республики Коми в
обкоме партии, куда мы пришли поблагодарить его за оказанное содействие.
После такого приема мы спешно уехали в Москву. Тихонов нервничал, но
сам не мог понять, что же произошло.
Все выяснилось только спустя некоторое время. Оказывается, секретарь
воркутинского горкома партии вместе с заместителем генерального прокурора
СССР Батурлиным безуспешно пытались остановить забастовку шахтеров. Еще
немного времени, и на них бы обрушился гнев ЦК КПСС, грозивший отставкой и
понижением в должности. И в этот момент как раз приехали мы с Тихоновым.
Довольный секретарь горкома сразу же после нашего отъезда отправил в ЦК КПСС
сообщение, дескать, забастовка была остановлена, но приехали Тихонов и
Тарасов и вновь спровоцировали ее продолжение. Извините, дескать, не наша
вина.
Горбачев тут же сам позвонил Спиридонову в Коми и пятнадцать минут, не
давая слова вставить, обливал того грязью и сыпал всяческими оскорблениями.
Грозил страшными карами за то, что Спиридонов позволил нам встретиться с
шахтерами. И вот буквально через полчаса после окончания этого телефонного
разговора появляемся мы с Тихоновым, как говорится, в белых рубашках.
Реакция Спиридонова становилась вполне понятной и объяснимой.
По возвращении в Москву вопрос о моем аресте был сразу поставлен в
Генеральной прокуратуре. Но, поскольку оставались уже считанные недели до
первых арбитражей, в прокуратуре, как я узнал позже, никаких действий против
меня решили не предпринимать. Все равно, по их мнению, меня ожидала тюрьма
после решения арбитража о долгах кооператива "Техника". "Тогда и посадим", -
подумали там.
С академиком Тихоновым решено было разобраться прямо на Политбюро ЦК
КПСС. Эту историю позже рассказал мне член тогдашнего Политбюро Александр
Яковлев. Вопрос докладывал премьер-министр СССР Николай Рыжков. Он предложил
исключить из членов КПСС академика Тихонова, который тем самым терял
возможность оставаться народным депутатом СССР, так как прошел на выборах по
спискам Академии наук. После исключения из партии Академия наук должна была
лишить Тихонова звания академика как подстрекателя к противоправным
действиям против власти.
После Рыжкова выступил председатель КГБ Крючков. Он зачитал выдержки из
речи Тихонова перед шахтерами, в которой Владимир Александрович якобы
призывал всех к продолжению забастовки. Самые страшные призывы, чуть ли не к
прямому свержению Горбачева, приписывались мне, поскольку я тоже выступал
перед шахтерами. Это были главные доказательства того, что прекращенную
забастовку вновь спровоцировали Тихонов и Тарасов.
Горбачев чувствовал себя неудобно, волновался, но сказал:
- Вопрос ясен, есть еще желающие выступить или ставим на голосование?
Чем бы закончилось это голосование, всем было понятно заранее. Но в
самый решающий момент слово взял Александр Николаевич Яковлев и
поинтересовался, когда и кем были застенографированы выступления Тихонова и
Тарасова в воркутинской шахте. Оказалось, что в руках Крючкова не
стенограмма, а всего лишь интерпретация наших слов, причем нами не
подписанная, а значит, не имеющая документального подтверждения.
Магнитофонной записи наших выступлений, которыми поинтересовался Яковлев,
также не существовало.
Не ожидавший такого поворота событий, Горбачев, как всегда, моментально
решил уйти в кусты и произнес:
- Что же это получается, товарищи, почему вы неподготовленные вопросы
выносите на Политбюро?
Вопрос был снят с повестки дня, как неподготовленный. Я потом только
выяснил, что Александр Яковлев и Владимир Тихонов были друзьями еще со
студенческой скамьи.
Через много лет после описанных выше событий я оказался в гостях у
Александра Яковлева, бывшего тогда директором ОРТ. Мы сидели на кухне за
чашкой чая, и я спросил: "Что же все-таки за человек Михаил Сергеевич
Горбачев?" И Яковлев для иллюстрации поведал мне одну историю, которая не
требовала комментариев.