Тарасов Александр. Миллионер

Мария Георгиевна протянула сборник романсов. Месроп взглянул ей в глаза
и вдруг ощутил удивительную перемену в женщине. Ее одухотворенное лицо с
зардевшим румянцем на щеках было покорным и даже печальным. Не осталось и
следа раздражения, с которым обычно она смотрела на него.
- Вы хотите спеть? - спросил он.
Она кивнула.
- Что же выбрать?
- Любой романс. Я знаю все, - ответила Мария Георгиевна.
Когда она запела, Месроп был поражен ее голосом. С таким вдохновением
она еще не пела никогда в своей жизни. После романса он встал и сжал ее руки
в своих ладонях...
Несмотря на светский образ жизни, Мария Георгиевна хранила верность
своему мужу. И теперь, после признания в любви другому, написала ему письмо,
не допуская и в мыслях обмана.
Владимир находился в это время в районе Нового Афона. Его очередное
дело провалилось. Он вложил деньги в торговлю антиквариатом, но заезжий
турок обманул: товара не привез и просто скрылся. Необходимую сумму Владимир
занял у брата, а теперь и речи о ее возврате быть не могло. Туберкулез все
больше и больше поражал его организм. Кашель с кровью скручивал тело пополам
и иногда просто валил с ног. А тут еще прощальное письмо от жены, которую он
уже не видел полгода...
Владимир ехал в пригородном поезде и перечитывал письмо. До
железнодорожного вокзала Нового Афона оставалось минут пятнадцать. Последней
остановкой перед ним была маленькая станция в ущелье над горным озером с
водопадом. Она разместилась между двумя тоннелями, и поезд обычно
проскакивал ее, не останавливаясь, за несколько минут. Станция так и
называлась - Минутка, но в этот раз поезд остановился перед красным
светофором. Владимир прошел по вагону и сошел на станции. Никого вокруг не
было. Он обошел павильон и встал на террасе, нависавшей над голубым озером.
Перед взором возвышалась гора, заросшая кустарником и кипарисами. Его снова
настиг кашель, который длился безостановочно несколько минут. Едва вдохнув
наконец свежий горный воздух, Владимир последний раз взглянул на письмо и
застрелился. Гулкий звук выстрела эхом отозвался в скалах и пронесся над
ущельем к самым вершинам гор.
Самоубийство мужа не вызвало большой грусти в душе Марии Георгиевны.
После смерти сына она словно похоронила и мужа. Она нисколько не винила себя
в его смерти. Да и любовь к Месропу заслоняла печаль. Уже через несколько
месяцев они поженились...
В Пятигорске это событие обсуждали целую неделю. Когда молодая пара
появлялась на публике, в памяти всплывали образы из "Собора Парижской
Богоматери", так как смотрелись они вместе будто Эсмеральда с Квазимодо.
Сразу же пошли слухи о спрятанном богатстве Тарасова, якобы вывезенном из
разоренного Северо-Кавказского банка отцом и переданном сыну по наследству.
Это хоть как-то объясняло возможность соединения такой пары. Никто и слышать
не хотел об их любви и тем более поверить в это.
Много позже Месроп сказал Марии Георгиевне:
- Эх, Мара, окривела бы ты на один глаз!
- Ты что? С ума сошел?
- Это мое признание в любви. Мне бы тогда спокойнее стало с тобой жить.
Помимо крови армянской Месроп имел еще примесь и черкесской крови, что
добавило в его натуру, обуреваемую страстями, вспыльчивости и ревности.
Только красота Марии Георгиевны сдерживала Месропа от чересчур бурных
проявлений чувств. Он рассудком понимал, что удержать рядом такую женщину
можно только, не посадив ее себе на голову, не поддавшись силе ее красоты и
не попав к ней в добровольное рабство.
Шло время. Родился ребенок, которого назвали Михаилом. Это был мой
отец. Советская власть все более укреплялась. В 1920 году в Пятигорске был
открыт первый в стране Бальнеологический институт, который фактически
заложил начало развития всех советских курортов. В Пятигорск стали приезжать
отдыхающие, принадлежавшие к новой советской элите: крупные военные и
руководители партийных и советских органов власти.
Мария Георгиевна проявила себя как инициативная особа и предложила мужу
открыть пансион для отдыхающих. Эта идея пришла ей в голову совершенно
неожиданно. Сестра Элеонора уехала в Петроград, а Мария Георгиевна, обходя
как-то опустевший дом, вдруг решила начать дело. Посоветовавшись с мужем и
матерью, сделали вместе необходимый ремонт помещений, закупили нужную мебель
и взяли на работу прислугу и шеф-повара. Получилось двадцать отдельных
номеров с душевыми, террасами и даже с отдельными входами. В большом зале
оборудовали столовую, где подавали блюда по желанию клиентов, а также
специальную диетическую пищу для стремящихся похудеть.
Наступило время нэпа, были разрешены частная собственность и частное
предпринимательство. Очень скоро недавно открытый пансион завоевал
популярность не только на Кавказе, но и во всей России. Он пришелся ко
времени. Появились постоянные отдыхающие, которые каждый год приезжали
именно сюда. Многим нравились красивая и гостеприимная хозяйка, удачное
расположение дома поблизости от источников минеральной воды и атмосфера,
созданная хозяйкой. Пансион стал приносить немалые по тем временам доходы, и
семья зажила счастливо и благополучно.
У Марии Георгиевны открылись незаурядные организаторские способности.
Наталья Николаевна выполняла роль бухгалтера, делопроизводителя и секретаря.
Месроп ежедневно закупал продукты на базаре и в сельских районах, привозил
дрова, отвозил белье в стирку, занимался мелким ремонтом помещений. Сама
Мария Георгиевна управляла всем хозяйством, в том числе и гостями пансиона.
Шеф-повар по имени Мустафа был татарином, обладал характером вспыльчивым и
непокорным, но готовил просто изумительно.

Глава 16
КОРНИ-2
В начале двадцатых годов большевистская власть добралась и до Кавказа.
Заметно опустели все популярные в прошлом светские места. Интеллигентный
народ из Пятигорска схлынул и больше не появлялся. Многие подались за
границу с последними кораблями из Одессы или даже пешком через иранскую
границу, как брат Егиазарова Альфред. От возвышенных дам, ходивших по улицам
в длинных платьях с кружевными зонтиками в руках, остались только фотографии
и случайные воспоминания. Появилась новая волна отдыхающих в сопровождении
крестьянок и работниц в ситцевых платьях и красных косынках на головах.
Мужчины в кирзовых сапогах, в галифе, в рубашках-косоворотках, поверх
которых были надеты грязного цвета сюртуки.
Обстановка на Кавказе оставалась очень напряженной. Большевики
устраивали чистки среди представителей старого казачества и оставшихся в
Пятигорске офицеров из армии генерала Деникина. Обыски и аресты год от года
производились чаще. Был издан указ: расстреливать на месте любого
вооруженного человека, если он не был в Красной армии или ВЧК.
Большевики укрепляли свою власть в городе. Так, замечательный городской
театр был превращен в Дом профсоюзов по личному указанию наркома Кирова.
Были конфискованы дома городской управы, лицея, усадьбы, закрыты газеты,
разрушены библиотеки, конфискованы и уничтожены музеи. Был создан
пролетарский театр, в котором даже ставились небольшие пьесы местных
драматургов, повествовавшие о торжестве коммунистических идей.
Пансион Марии Георгиевны, однако, работал вовсю и даже процветал. Среди
знатных гостей появились работники наркоматов, партийных ведомств наряду с
красноармейскими начальниками и нэпманами. Как-то сам генерал Тухачевский
пробыл в пансионе несколько дней.
Ничто не предвещало опасности, но однажды вечером к дому подъехал
большой черный автомобиль. Из машины вышли трое и постучали в дверь. В это
время хозяева пансиона вместе с отдыхающими находились в гостиной. Мария
Георгиевна музицировала, развлекая гостей. Вошедшие осмотрелись и
направились прямо к Месропу. Один из них протянул ему какую-то бумагу.
Музыка смолкла. Все с волнением смотрели на незнакомцев.
Месроп пробежал бумагу глазами. Встал и, накинув пиджак, проследовал к
выходу. За ним молча удалились люди в кожаных куртках.
Через секунду оцепенения Мария Георгиевна бросилась на улицу. Месроп
уже садился на заднее сиденье автомашины.
- Это мой муж! Куда вы его везете? - вскрикнула она.
- У нас постановление. Отойдите, гражданка.
- Не волнуйся, Мара. Это должно было случиться. Береги сына! - успел
сказать Месроп из-за спин чекистов.
Его посадили в середину на заднее сиденье, а по бокам расположились
двое сопровождающих. Третий сел впереди с шофером, машина, окрещенная в
народе "черный ворон", проехала вдоль двора и скрылась за поворотом.
Мария Георгиевна вернулась к гостям.
- Это какое-то недоразумение! Вы не волнуйтесь. Завтра все выяснится! -
говорили постояльцы, стеснительно отводя глаза в сторону.
- Конечно! Завтра его отпустят. Я прямо с утра пойду в комендатуру, -
говорила Мария Георгиевна, все еще не воспринимая реальность случившегося.
Следующий день ничего не принес. Попытки прояснить ситуацию
наталкивались на один и тот же ответ во всех инстанциях:
- Не беспокойтесь, гражданка! Разберутся.
Уже на пятый день суд, проходивший за закрытыми дверями, принял
постановление о признании Месропа виновным с формулировкой: "Экономический
контрреволюционер" - и вынес приговор: "Двенадцать лет каторги".
Белогвардейское прошлое деда, по всей видимости, раскрыто не было. Иначе его
тут же бы расстреляли. С Деникиным он не был связан, а офицерские документы
из армии Корнилова были надежно спрятаны. Однако сын банкира не мог
оставаться на свободе, поэтому, скорее всего, и была придумана такая
формулировка приговора.
Мария Георгиевна просто не находила себе места. Узнав о происшедшем,
приехала из Москвы Элеонора. Она предложила помощь, но в ней не было
никакого смысла. Гости съехали незамедлительно, так как нельзя было
оставаться в доме "врага народа". Пансион окончательно опустел. В любую
минуту могли арестовать Марию Георгиевну и Наталью Николаевну. Но уже
несколько дней ничего не происходило. Видимо, кто-то из тех больших
начальников, к которым она обращалась за помощью в последние дни,
ходатайствовал за нее саму.
Оставаться в Пятигорске стало невозможно, продать дом - нереально.
Поэтому Элеонора увезла в Москву племянника и Наталью Николаевну, а Мария
Георгиевна приняла для себя твердое и единственно приемлемое для нее
решение: последовать за мужем по этапу!
Месропа сослали в Сибирь. Ей удалось узнать номер состава с
заключенными. Она отправилась одна по его маршруту в глубь варварской
России, не думая об опасностях, которые могли ее ожидать. Единственной
мыслью было догнать поезд во что бы то ни стало.
Этапирование проходило медленно. Состав подолгу задерживали на запасных
путях больших и маленьких станций, и он двигался даже не во вторую, а в
самую последнюю очередь. Заключенных на перегонах из вагонов не выводили.
Нужду справляли там же, где спали и ели. Похлебку конвойные раздавали один
раз в день, и то, если поезд стоял. Во время движения состава никого не
кормили вообще.
Последний перегон, после которого обычные пассажирские поезда не
ходили, располагался между станцией Чулымская и Новосибирском. Дальше на
восток шли исключительно специальные поезда. Туда везли каторжников, а
обратно - лес.
Еще в Пятигорске Марии Георгиевне сказали, что если мужа ушлют за
Новосибирск, значит, конец. Оттуда из ссылки никто не возвращался. Она не
знала, что распоряжением Пятигорского уездного суда Месропа направили в
Якутию...
Так и не найдя поезд по маршруту движения, Мария Георгиевна решила
дождаться его в Новосибирске. Она приехала всего днем раньше и, получив
необходимую информацию, на следующий день встретила состав на вокзале. Поезд
с ссыльными остановили на дальнем пути, чтобы добраться к нему, надо было
сойти с перрона и пересечь несколько железнодорожных полотен.
Она прошла мимо вагонов, не обращая внимания на охрану, все время
выкрикивая его имя. И вдруг, о чудо! В одном из зарешеченных оконцев под
самой крышей вагона появилось его лицо. Месроп выглядел ужасно. Он осунулся,
зарос щетиной, в арестантской шапке на голове.
Мария Георгиевна приложила ладонь к щеке и стояла, глядя на мужа. А он
смотрел на нее с удивлением, гордостью и печалью. Месроп понимал, что видит
свою любимую жену в последний раз.
- Тебя снимут в Новосибирске? - спросила она с надеждой.
Месроп отрицательно покачал головой.
- Тебе не следовало сюда приезжать... - прошептали его губы. - Уезжай
как можно быстрее!
- Что ты! Дорогой! Тебя обязательно оставят в Новосибирске!
Мария Георгиевна вдруг почувствовала необъяснимый прилив сил и
потребность немедленно действовать. В ее сторону направлялся часовой,
охранявший поезд. Она побежала на станцию с единственной мыслью снять мужа с
поезда.
В кабинете начальника вокзала в этот момент находился председатель
Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) Сибирского округа генерал
Данченко. Он лично занимался проверкой отправления специального поезда с
заключенными в Якутию.
Перед входом в кабинет начальника обосновался адъютант генерала.
Раскрасневшаяся от бега Мария Георгиевна ворвалась в помещение абсолютно
неожиданно. Адъютант уставился на нее с изумлением, поскольку выглядела она
словно богиня Аврора, сошедшая с полотен византийских художников и непонятно
как очутившаяся в глубинке пролетарской Сибири. Мария Георгиевна была одета
в длинное походное платье, с накидкой, обрамленной мехом, и с муфточкой в
руках. Ее тонкие аристократические черты лица, черные глаза, сверкавшие
из-под красивых бровей, подействовали на адъютанта магически.
- Мне надо с кем-нибудь поговорить... С начальником... У меня
просьба...
- Садитесь, пожалуйста, расскажите все по порядку, - предложил
адъютант.
Он налил Марии Георгиевне стакан воды из графина.
Она сбивчиво, задыхаясь от волнения, рассказала историю мужа, о полной
его невиновности и необходимости снять его с поезда до отправки дальше.
Адъютант, приходя постепенно в себя, выслушал историю и сказал:
- Мадам! Я сейчас пропущу вас к начальнику, к самому генералу Данченко.
От него действительно все зависит. Вы как войдете в кабинет - сразу же
начинайте плакать. Я вам скажу по секрету: мой начальник просто не выносит
слез. Только плачьте не останавливаясь!
Данченко был высок, сухощав, лет сорока пяти, в сером мундире и галифе.
Его выправка говорила о долгой службе в армии, наверняка еще в царской.
Начальник вокзала находился рядом и показывал ему какие-то бумаги. На столе
дымились два стакана чая в мельхиоровых подстаканниках.
Он с удивлением взглянул на Марию Георгиевну и спросил:
- Кто вас сюда пропустил? Что у вас?
Она всхлипнула и залилась слезами. Оказалось, что возможность
выплакаться, предоставленная ей, была именно тем необходимым действием, к
которому все ее существо стремилось последние долгие недели. Обессиленная
женщина опустилась на стул, продолжая рыдать.
Данченко поднялся из-за стола, сделал несколько шагов в ее сторону и
довольно резко сказал:
- Прекратите немедленно плакать! В чем дело, в конце концов? Я слушаю
вас. Вы можете говорить? Гражданка, прекратите рыдать! Адъютант, сюда!
Вошел адъютант и стал объяснять генералу существо вопроса.
- Я догоняла этот поезд две недели! - заговорила сквозь слезы Мария
Георгиевна. - Если моего мужа не снимут с поезда в Новосибирске, мне ничего
другого не останется, как поехать в гостиницу и покончить жизнь
самоубийством!.. Умоляю вас! Он не виновен!
Данченко возвратился к столу и начал изучать папки с делами
заключенных. Достал дело Тарасова и углубился в чтение.
Мария Георгиевна продолжала плакать. Адъютант за спиной начальника
делал ей одобрительные жесты, дескать, плачьте, плачьте сильнее!
Генерал с силой ударил папкой о стол:
- Вы перестанете, наконец, плакать?! Вот, выпейте мой чай. Его только
что налили! Прекратите рыдать!
- Скажите, что вы его оставите. У меня дети с собой, я их тоже
умерщвлю, если вы его не оставите! И сама на себя руки наложу! Напишу
записку, что из-за вашей черствости...
Это было уже слишком, но Мария Георгиевна не отдавала отчета в том, что
говорила.
Наконец Данченко, еще раз заглянув в папку, сказал:
- Ладно. Оставлю вашего мужа в Новосибирске. А теперь уходите. Мне
нужно работать.
Она выбежала из здания вокзала. Слезы высохли на ее щеках, и Мария
Георгиевна бросилась через пути к поезду. Вот он наконец, его вагон.
- Месроп! Месроп! - закричала она на бегу.
Он снова появился в окошке.
- Сейчас! Сейчас тебя снимут с поезда! - ликовала Мария Георгиевна.
Месроп смотрел на нее с восхищением. Он снова прощался взглядом с
женой.
- Хорошо, хорошо! Ты только не расстраивайся. Уходи, пожалуйста, -
беззвучно шептали его губы.
- Мы вместе уйдем! Вот увидишь! Мне обещали! Сейчас тебя снимут с
поезда, милый мой!
Месроп опять отрицательно покачал головой.
- Нет, Мара, - проговорил он. - Меня оставят здесь. Это невозможно.
Прощай навсегда...
И в этот момент раздался гудок паровоза, состав дернулся и медленно
двинулся вперед, набирая скорость. Он успел только помахать ей рукой и, не в
силах более ее видеть, отошел от окна внутрь вагона. Его место сразу же
занял другой ссыльный.
Мария Георгиевна, преодолев в себе желание броситься следом за поездом,
развернулась и побежала в сторону вокзала. Она влетела в приемную и, не
обратив внимания на адъютанта, ворвалась в кабинет начальника вокзала.
Данченко по-прежнему сидел за столом. Он был в кабинете один.
- Как ты посмел меня обмануть?! Холоп! Ты знаешь, кто перед тобой? Я
потомственная сиятельная княжна, а ты, хам, чернь, простолюдин, посмел мне
соврать?
Ее глаза излучали безумную страсть. Данченко опешил от такого натиска.
Никто не смел ему перечить или возражать, а эта дамочка! Он собственноручно
из нагана расстрелял бы любого на ее месте. Но в этот миг, совершенно
потрясенный происходящим, Данченко молча глядел на Марию Георгиевну. Он
вдруг осознал, какая красавица стоит перед ним, и без памяти влюбился в эту
женщину...
- Ты знаешь, что поезд уже ушел! Ты понимаешь, что ты сделал с моей
семьей?
Возникла пауза. Данченко восхищался смелостью и решительностью этой
женщины. Будучи председателем НКВД Сибири, генерал обладал абсолютной
властью в округе. Возможно, у него и возникла в какой-то момент мысль
арестовать ее немедленно, но другая мысль, рожденная вспыхнувшим чувством,
пересилила первую. Он сам захотел удержать эту женщину в Новосибирске.
- Я вам сказал, что его оставлю. Без моего указания поезд никуда не
уйдет. Его просто перегнали на другой путь! Но запомните: если вы подойдете
ко мне на перроне в присутствии посторонних или сделаете хоть один неверный
шаг - тогда все! Можете считать, что мы никогда не виделись! Понятно?
Она молча повернулась и вышла из кабинета. Поезд действительно отогнали
к платформе на пятый путь и там остановили. Мария Георгиевна подошла к
вагону, но позвать Месропа не было сил. И она просто стояла поодаль, глядя
упорно в маленькое окошко вагона. Ее увидел кто-то из заключенных и,
наверное, сообщил Месропу, который вновь возник у окна.
Прошло несколько минут. Наконец в конце платформы появился Данченко,
сопровождаемый начальником вокзала и группой офицеров. Они двигались,
останавливаясь у каждого вагона, ему что-то докладывали, адъютант делал
записи, и процессия продолжала путь. Вот они поравнялись с вагоном, в
котором находился Месроп. Сердце Марии Георгиевны сильно забилось. "Сейчас
он распорядится, и мужа выведут! Ну вот, еще мгновение!" - стучала мысль в
ее голове. Но Данченко у этого вагона задержался не долее, чем у других. Они
о чем-то посовещались... и направились дальше на глазах у Марии Георгиевны.
Группа уходила все дальше и дальше вдоль поезда, а Месроп продолжал смотреть
на жену с печалью. Мария Георгиевна не могла больше стоять на ногах. Она
попятилась назад к ограде и прислонилась к ней спиной.
Данченко вместе с сопровождавшими дошел до конца поезда и,
развернувшись, направился к вокзалу. Вскоре все скрылись в здании.
Потянулись бесконечные минуты. Мария Георгиевна начала сознавать, что
Данченко ее опять обманул. Она не знала, что еще можно предпринять, но вдруг
с перрона в сторону поезда направился офицер с солдатом. Они вошли в тот
самый вагон и еще через минуту вывели из поезда звенящего цепями Месропа.
Ноги у Марии Георгиевны подогнулись, и женщина, скользя спиной по
ограде, медленно опустилась на землю...

- - -

Кандалы с Месропа сняли в местной управе. Для поселения семье могли
предоставить только заброшенную баню на краю города. Месропа определили на
работу землекопом на строительстве бараков. Марии Георгиевне неожиданно
предоставили вполне приличное место секретарши в ведомстве Данченко, который
стал открыто за ней ухаживать, не обращая внимания на сослуживцев. Вызывал
ее к себе в кабинет и подолгу расспрашивал о прошлом, понимая, что подобные
воспоминания доставляли Марии Георгиевне радость. Сам Данченко с семьей жил
в шикарном доме, конфискованном у местного заводчика. У него был целый штат
прислуги: повар, садовник, дворник, рядом неотлучно находились несколько
адъютантов.
А в их с Тарасовым бане жили огромные крысы. Животные изгрызли все
вокруг: деревянные лавки, стены и периодически съедали даже тряпки,
совершенно не боясь присутствия людей. Существовал большой риск, что крысы
могли напасть на спящих.
Однажды, проснувшись ночью, Мария Георгиевна свесилась с кровати и
зажгла керосиновую лампу, стоявшую на полу. И вдруг в мерцающем свете
увидела огромную крысу, сидевшую прямо на одеяле у нее на постели. Крыса
приподнялась и уселась на задних лапах, спокойно наблюдая за Марией
Георгиевной и пережевывая что-то во рту, а потом в два прыжка оказалась на
полу в другой части комнаты.
Жизнь в бане с неустроенным бытом вскоре стала невыносимой.
Дополнительные трудности возникали от неумения Марии Георгиевны что-либо
делать самой. Ей практически никогда ранее в жизни не приходилось готовить
пищу, стирать одежду, стоять в очередях за хлебом и картошкой и просто
убирать помещение. Даже застилать за собой кровать ее никто никогда не учил.
Она снимала верхнюю одежду и бросала ее тут же при входе на пол. Мыть полы
тоже оказалось проблемой, не говоря уж о глажении одежды утюгом, в котором
находились горящие угли. Начались ссоры с мужем. Он безумно ее ревновал.
С другой стороны, на работе Марию Георгиевну встречали свежие цветы в
вазе от Данченко, приглашения сходить в концерт или на званый обед и все
более и более настойчивые ухаживания. Генерал дарил ей не только цветы, но и
многое другое, например шоколадные конфеты в огромных коробках, и настойчиво
добивался своей цели.
- Как может такая женщина, как вы, жить в этих чудовищных условиях? Но
я ничем вам не могу помочь, пока вы замужем за ссыльным. А законом, кстати,
предусмотрена очень легкая процедура развода с осужденными. Вам только надо
написать единственное заявление...
- Я не хочу это слушать! - прерывала его Мария Георгиевна. - Я
пожертвовала своей жизнью ради мужа и останусь ему верной женой. Вы можете
себе позволить ухаживания за любой женщиной вокруг. Зачем вы мне это
говорите?
Она спешно удалялась из его кабинета, как только разговоры приобретали
такой характер, но подарки принимала: было выше ее сил отказаться от
очередного флакона французских духов или помады.
Муж видел эти подарки, но молчал, переживал страшное смятение чувств,
терпел. Он считал, что Мария Георгиевна живет с ним только из жалости к его
ничтожному положению, что было унизительно для Месропа. Он чувствовал себя в
положении прокаженного или инвалида, за которым в силу долга ухаживает
прекрасная двадцатичетырехлетняя женщина. Она могла бы устроить свою жизнь в
столице или вообще уехать вслед за прошлой эпохой за границу.
Однажды, вернувшись с работы особенно уставшим, Месроп вымыл ноги в
тазу и свалился боком на кровать.
- Мара! Вылей воду из таза! - сказал он.
Мария Георгиевна сидела в этот момент перед зеркалом и занималась
своими бровями.
- Что ты сказал? - переспросила она и добавила: - Встань и вылей сам!
- Нет! Это ты сейчас же возьмешь и выльешь воду, без разговора! -
повторил Месроп.
Она замерла на секунду, а потом резко встала, подошла к тазу, подняла
его и вылила воду прямо на голову мужу.
Месроп побелел, его глаза заблестели. Он поднялся с постели, подошел к
стене, сорвал с нее огромный черкесский кинжал, выхватил его из ножен и
бросился на жену. Ее спасло только одно мгновение: она взглянула ему в глаза
и упала в обморок. Он признавался ей потом, что, не случись этого, наверняка
бы ее убил.
Придя в себя, Мария Георгиевна сначала стала собирать вещи, но потом
села на стул, бессильно опустив руки на колени, и заплакала. Месроп не мог
найти в себе силы, чтобы подойти и успокоить жену. Он отвернулся к стене.
- Если ты живешь со мной только из жалости - завтра же уезжай в Москву,
- сказал он. - Мне от тебя жалости не надо. Я не буду против развода.
Это был один из самых серьезных семейных кризисов в их жизни. Мария
Георгиевна покорно подошла к мужу сама и опустилась перед кроватью на