Тарасов Александр. Миллионер

работали только самые красивые женщины - таков был жесткий принцип хозяев.
Каждый вечер у дверей универмага выстраивалась вереница экипажей,
встречавших после работы продавщиц. Среди них и был замечен экипаж Георгия
Христофоровича, а следовательно, там у него работала любовница. Наталья
Николаевна переживала в себе эту новость, но однажды провела с мужем беседу
при закрытых дверях. Суть беседы состояла в следующем - не пристало мужу
княжны с такой сиятельной фамилией и дружившей с самой императрицей
светиться на людях. Пора заканчивать с этими похождениями и пристроить
девушку куда-то в место поприличнее и менее заметное, коли уж не встречаться
с ней невмоготу. Надо ее убрать с глаз долой, а уж как поступить со своими
соблазнами, пусть сам Георгий Христофорович решает. Позиция жены потрясла
прадеда до глубины души, и он купил молодой продавщице шляпный магазин. С
тех пор его экипажа у "Мюра и Мюрилиза" замечено не было.
Однажды во время очередного салонного вечера Наталья Николаевна отвела
Владимира в сторону и многозначительно взглянула ему в глаза:
- Вы понимаете, о чем я хотела бы с вами поговорить, молодой человек?
- Да, кажется, да, - ответил Егиазаров.
- Это, конечно, не наше дело. Мы живем в современном обществе, однако ж
определенные права, как у матери, у меня есть...
Мария Георгиевна, заметив, что Наталья Николаевна уединилась с Володей,
убежала в свою комнату и, встав на колени перед образами, молилась, сгорая
от стыда и надежды.
- Дело это, понятно, наше общее, я имею в виду обе наши семьи. Я уже
получил благословение родителей и намереваюсь на следующей неделе, прямо в
понедельник, к вам явиться с официальным предложением, - ответил Владимир.
- Ну, вот и славненько. Вы меня успокоили. Я больше не вмешиваюсь. Вы
мне искренне симпатичны, иначе я бы вам отказала в приеме...
Сватовство прошло в начале следующей недели. Молодых обвенчали в церкви
Святого Николая на Арбате. И оттуда до самого дома в Нащекинском переулке
вся дорога была усыпана цветами. Для этой цели специально из Голландии был
заказан целый вагон тюльпанов. Молодые шли по тюльпанам, сзади эскорт из
подруг и друзей Марии Георгиевны, разодетые детишки по три человека с каждой
стороны, несли фату, растянувшуюся на целых три метра.

- - -

В первую же брачную ночь Мария Георгиевна, лишившись девственности,
забеременела. Молодой супруг повез жену в Ереван, где семья Егиазаровых
славилась богатством и пользовалась большим почетом. Они занимались
недвижимостью и владели заводами.
- Помню, как мы ехали в экипаже по городу, - рассказывала бабушка. - А
Ваган все время показывал по сторонам и говорил: "Это наш дом. И это наш
дом. И вон тот на пригорке - тоже наш дом".
Через какое-то время Мария Георгиевна взглянула в окно и вдруг сказала
ни с того ни с сего:
- А это мой дом!
- Правильно, - согласился Ваган. - Я не знаю, откуда тебе это известно,
но это тоже наш дом! Кто тебе об этом сказал?
В конце концов все же решили поселиться в Москве. В середине 1917 года
родился сын, которого назвали Дмитрием.
Прошла буржуазная революция. Николай II отрекся от престола, и
воцарился российский либерализм. Русская интеллигенция поддержала перемены и
новый порядок. Мария Георгиевна с подругами, беременная, выходила на улицы
Москвы - все с алыми бантами на одежде - в знак солидарности с победившей
монархию буржуазией. Они пели "Марсельезу" и принимали участие в митингах и
торжествах в честь победы демократии. Россия не будет больше монархией! Не
будет больше империи! Казалось, победившая революция ускорит прогресс и
страна быстро обретет социальную справедливость, а потом уж совсем скоро
наступит всеобщее благоденствие.
Сын Марии Георгиевны родился слабым ребенком. А тут грянул Октябрьский
переворот. Большевики пришли к власти в Москве. Прадед, Георгий
Христофорович, сумел доказать в ВЧК, что, будучи главным инженером по
электрификации, принес несомненную пользу России. Это по его проекту был
протянут первый в истории подводный телеграфный кабель в Беринговом проливе,
соединивший Россию и Америку.
Оценив его заслуги, большевики семью репрессиям не подвергли, однако
Егиазаровым пришлось срочно бежать из Москвы в Армению. Мария Георгиевна
снова переехала в отчий дом с больным Димкой, а семья получила на время
мандат на свободное проживание в Москве. Правда, доходные дома были тут же
конфискованы и заселены семьями рабочих и крестьян, присоединившихся к
революции.
Особняк в Нащекинском переулке оставался по-прежнему в собственности
семьи. Прадед был даже поставлен на довольствие, так как в его квалификации
инженера-электрика и связиста нуждалась новая власть. Он был этим очень
доволен, так как основная масса богатых домов была разграблена, в магазинах
исчезли товары и продукты питания. Экспроприированная собственность была
растащена, владельцы домов либо расстреляны, либо арестованы, кто-то успел
сбежать на юг, куда только катилась волна большевизма из центра.
Интеллигенцией в то время владела единственная мысль - переждать. Все были
абсолютно уверены, что, проворовавшись, эта власть долго не удержится. Ну
какой-нибудь месяц-два, и все вернется на правильные рельсы. Не смогут они
удержаться и управлять Россией. Значит, власть снова перейдет в руки умных и
образованных людей, а собственность будет возвращена. Практически никто из
оставшихся переждать в Москве не сомневался в развитии событий именно по
такому сценарию. Но случилось непредвиденное событие, которое резко изменило
жизнь нашей семьи.
Однажды в воскресный день, когда все обедали, внизу постучали, и вошла
группа из нескольких вооруженных солдат. С ними был человек в кожаной куртке
и в брюках с лампасами. Они бесцеремонно зашли в обеденный зал и стали все
вокруг осматривать: стены, потолок, мебель, картины.
Человек в кожаной куртке представился через несколько минут:
- Комиссар Красной армии - Фурманов!
Это был он. Тот самый комиссар при Василь Ивановиче Чапаеве, известный
пролетарский писатель и видный большевик.
- Вы ешьте, ешьте, господа... - добавил Фурманов. Он продолжал
осматривать серванты с посудой, проводил ладонью по спинкам стульев, а потом
бесцеремонно распахнул двери и проследовал внутрь дома по анфиладе комнат -
прямо к будуару Натальи Николаевны!
Прадед бросился за ним следом, а Фурманов уже вошел туда и крутил в
руках флакончик духов, взяв его прямо с полки трельяжа Натали.
- Что вы себе позволяете! - с возмущением спросил его Георгий
Христофорович. - На каком основании?
Двое солдат, сопровождавших Фурманова, моментально встали между ним и
комиссаром, угрожающе наклонив винтовки со штыками в сторону прадеда.
- Да вот смотрю, - спокойно сказал Фурманов, - подбираю себе дом... Вы
знаете, - обратился он к солдатам, - а, пожалуй, мне этот дом подходит! На
нем и остановимся! Конечно, обстановочку надо будет сменить, картинки эти со
стен убрать. Может, в музей какой отнесете. Барахло всякое тоже мне не
надо... А ты на меня голос-то не повышай! - закончил он фразу, глядя в упор
на Георгия Христофоровича своими бесцветными глазами. - Ты иди пока к семье.
Доедайте там свой обед и помещение освободите! Возьмите с собой то, что
сможете унести.
- Как? Куда унести? Куда нам идти? - спросил пораженный прадед.
- Это уже дело ваше! Хоть к царю, хоть к Временному правительству!
Фурманов прошел обратно. За ним солдаты, а следом на негнущихся ногах
Георгий Христофорович.
Бог уж с этими картинками на стенах! Там висели полотна Айвазовского,
Репина, Сурикова и Левитана. А вот что делать с коллекцией? Прадед всю жизнь
собирал фарфоровые чайники. Их было в коллекции более пятисот штук. Для
полноты не хватало всего двух экземпляров. Революция ему помешала, он уже
нашел коллекционеров в Голландии и в Китае, у которых можно было докупить
два недостающих экспоната...
- Я буду на вас жаловаться! - выкрикнул прадед. - Вы преступники! Я
столько сделал для России. У меня мандат!
- Знаем, знаем, - сказал Фурманов. - Если сейчас же не замолчишь, я
приму меры. Понятно?
Разумеется, прадед понимал, что они могли не только арестовать семью,
но и выстрелить из винтовок во врага революции. И ничего Фурманову за
произвол не будет! Но уняться он все же не мог:
- Вы преступники и бандиты! То, что вы делаете, это бандитизм! Я вас
разоблачу!
То, что сказал прадед, было ужасно. Через секунду оцепенения спокойный
до этого Фурманов визгливо заорал:
- Я тебя в Сибири сгною! Контра собачья! Мразь буржуазная! Все вон из
моего дома! Вон! Немедленно!
Он выхватил из кобуры револьвер, и прадед понял, что последний шанс
остаться в живых - это быстро убежать на улицу.
Через несколько минут семья была в переулке с теми вещами, которые
успели схватить. Они, к счастью, поймали извозчика и, забившись в его
повозку, поехали прямо на вокзал. В руках Натальи Николаевны была маленькая
сумочка с украшениями и небольшая картинка на дереве - набросок "Мадонны с
ребенком", написанный рукой самого Рафаэля.
Прадед успел схватить припасенные деньги, что позволило купить билеты
до Пятигорска. Поезд отправлялся через два часа. И это казалось счастьем.
Семья не заходила в здание вокзала, чтобы их не заметили военные. Опасались:
их вот-вот найдут и арестуют. Все спрятались за тюками прямо на перроне.
Почти не разговаривали и ждали либо поезда, либо ареста.
А Фурманов так и поселился в нашем доме, и Нащекинский переулок вскоре
переименовали в улицу Фурманова. После смерти пролетарского писателя на
нашем особняке висела мемориальная доска: "Здесь жил и умер известный
советский писатель Фурманов". В конце девяностых дом продали какой-то
иностранной фирме, доску убрали, а переулку вернули прежнее имя.
На Северный Кавказ бежали не только из Москвы и Санкт-Петербурга, а со
всей России, по которой катилась волна большевистской власти. Пятигорск стал
местом, куда наряду с Крымом съезжалась российская аристократия, чудом
избежавшая ареста и репрессий. Новая власть там еще не установилась,
обстановку контролировали казачьи атаманы, поэтому все было спокойно.
Создавалось впечатление, будто прибывающие люди просто приезжают на курорт и
нет никакой революции и большевистского путча.

- - -

Они сели в поезд. Началось путешествие из Москвы на Кавказ. Паровоз по
дороге останавливался, иногда прямо посреди поля или леса, и никто не мог
предсказать, сколько будет длиться остановка и двинется ли состав дальше.
Люди ехали в тамбурах, в проходах и даже на крышах вагонов, обложившись
тюками и плетеными корзинками со снедью.
В вагоне бывшего первого класса на каждой нижней полке сидели по
четыре-пять человек, да еще по трое забирались на верхние полки, с которых
вниз свисали ноги в рваных сапогах и вонючих портянках. Была страшенная
духота, а когда открывали окна - становилось ужасно холодно, и все
замерзали.
Прадед не мог прийти в себя очень долго. Он просиживал дни с
окаменевшим лицом, на котором застыла гримаса ужаса и стыда. Сестры, Мария
Георгиевна и Элеонора, свернувшись в клубочки, старались хоть немного
поспать на верхней полке. Маленький Димка спал по очереди у всех на руках.
Наталья Николаевна сидела внизу и безучастно смотрела в окно, то и дело
прикладывая к губам ажурный батистовый платочек.
Неожиданные остановки в пути всех приводили в замешательство. Многие
слышали о набегах банд на поезда, и на каждой остановке казалось, что вот
сейчас ворвутся и станут грабить и насиловать. Но боже милостивый -
обошлось!
Они доехали быстро - всего за двенадцать суток. На Пятигорском вокзале
царила обстановка благодушия. Дамы в длинных платьях неспешно прогуливались
по перрону, держа в руках матерчатые зонтики от солнца и весело общаясь с
кавалерами. Те, в свою очередь, были в сюртуках, цилиндрах и с тросточками в
руках.
Революция доберется сюда постепенно, только к двадцатым годам. А тогда
шел год девятнадцатый, и все это казалось миром старым, нетронутым и до боли
дорогим своей незащищенностью.
Прямо на вокзале они прочли объявление о предоставлении жилплощади
внаем, недорого и в самом центре города. Как раз искали для проживания
интеллигентную семью из Москвы или Санкт-Петербурга.
В доме, куда они срочно поехали с вокзала, Георгий Христофорович
договорился арендовать флигель.
...Я видел этот дом! Так случилось, что спустя шестьдесят лет я попал в
Пятигорск. Бабушка заранее мне поведала, где искать этот дом, и я его
достаточно легко нашел. Построенный из красного кирпича, он так и стоял на
своем месте. Длинный, вытянутый вдоль двора и слегка изогнутый в середине -
двухэтажное строение XIX века в форме дуги. Бабушке было уже семьдесят
девять лет. Она к этому времени похоронила всех своих родных, живших в этом
доме. Я увидел слезы на ее лице, когда передал ей свою фотографию, сделанную
в Пятигорске на фоне этого дома. Ведь он сыграл самую большую роль в жизни
моей семьи...

- - -

Дом в Пятигорске принадлежал Тарасовым. Они купили его и переехали туда
в последний момент, перед тем как был конфискован Северо-Кавказский
коммерческий банк в Армавире, фактически принадлежавший Александру Тарасову.
Александр Тарасов был личностью незаурядной. Он владел и правил банком
настолько профессионально и успешно, что банк стал головным финансовым
учреждением на Северном Кавказе и пользовался исключительным авторитетом и
почетом во всем мире. Именно через этот банк производились все торговые и
финансовые операции, связанные с азербайджанской нефтью, недвижимостью на
Кавказе и транспортом.
Из воспоминаний моей бабушки я узнал об одном случае, который дает
яркое впечатление об Александре Тарасове.
Как-то на заседании правления банка между акционерами возник спор. Один
из должников банка в погашение долга предлагал заложить имущество: мельницу
в Армавире, конезавод и рыбацкую артель на Дону. Акционеры в один голос
отказались принять залог. Они требовали проведения экспертизы недвижимости,
проверки состоятельности конного завода и доказательств эффективности работы
рыболовецкой артели. Спор разгорался, шум стоял невообразимый, и только
Александр Тарасов молчал.
Через некоторое время он встал и, дождавшись, пока все умолкли, глядя в
его сторону, объявил:
- Мне кажется, нашу встречу пора закончить. Время стоит денег. Сколько
просит должник ему погасить?
- Десять миллионов золотом.
- Так вот, я лично выкупаю его долги и вношу за это свои собственные
деньги. А вы, любезный, - обратился он к должнику, - свое имущество обратно
у меня и выкупите. Если всех устраивает, собрание считаю закрытым.
Теперь в Пятигорске семья Тарасовых жила бедно и тихо. Так же, как и
основная масса беженцев от революции. Все продолжали надеяться на изменение
ситуации, на Антанту, на помощь Европы и на скорый конец большевизма.
Александр Тарасов переживал случившееся очень тяжело. Он винил себя в
том, что не уехал из России в начале 17-го года вместе со своими братьями,
которые из Москвы эмигрировали в Париж. Они, впрочем, никогда особенно
близки не были и, по сравнению с Александром проживали в столице весьма
небогато. Пользуясь великодушием брата, часто просили у него денег
по-родственному - без расписок и обязательств возврата.
Но московские Тарасовы вовсе не бедствовали. Достаточно успешно
продолжала свою торговую деятельность компания "Товарищество мануфактур
братьев Тарасовых", которая приносила высокие доходы.
Племянник Александра Тарасова слыл повесой и прожигателем жизни в
столичном обществе. Он держал, как и Манташев, огромный легковой автомобиль,
щеголял в костюмах, сшитых в Париже на заказ, и не пропускал ни одного
светского мероприятия. Его звали Николай Лазаревич Тарасов.
Александру Тарасову казалось, что племянник бессмысленно проматывал
деньги, доставшиеся ему по наследству после смерти старшего брата.
Однако Николай Лазаревич навсегда остался в истории России как
известный меценат и покровитель театра.
Был случай, когда в Германии труппа Московского Художественного театра
не смогла продолжать гастроли: у них не было денег даже на возвращение в
Москву. Николай Лазаревич оказался тогда в Берлине и, встретившись с
Немировичем-Данченко, предложил ему тридцать тысяч рублей без всяких
условий. Деньги были приняты, театр продолжил гастроли, а Николая Лазаревича
сразу же записали в состав пайщиков и сделали членом дирекции МХТа.
В Москве Николай Лазаревич вместе с несколькими друзьями из
артистической среды решил подыскать дом, чтобы организовать там кабаре, где
было бы уютно и приятно собираться вместе, проводить время в обществе
актеров и ухаживать за барышнями.
В результате нашли совершенно заброшенное помещение - подвал в доме
Перцова недалеко от храма Христа Спасителя на Пречистенке. Когда взломали
заколоченную дверь и Тарасов с другом впервые вошли в подвал, оттуда
вылетела летучая мышь. Тут же и решили назвать будущее кабаре "Летучая
Мышь".
Николай Тарасов на обустройство нового помещения денег не пожалел.
Заведение вскоре оказалось очень популярным, попасть в него стремилась вся
столичная молодежь. Начался ажиотаж. Публика своим огромным интересом
подогревала актеров, которые стремились выступить в "Летучей Мыши". И
Николай Тарасов, что называется, "завелся". Он придумывал оригинальные
представления, программы и сценарии. В нем неожиданно открылся талант, и
Николай стал писать стихи, пародии, пьесы, сам подбирал музыку и сам рисовал
эскизы декораций.
Однако на сцену Николай Лазаревич не выходил. В то время в кабаре
"Летучая Мышь" играли великие русские актеры: Качалов, Москвин,
Книппер-Чехова, Лужский, Станиславский и множество одаренной театральной
молодежи. Вечера вел его друг и самый популярный конферансье в городе -
Балуев.
Николай Тарасов был удивительно красивым молодым человеком, но,
поскольку слава о его богатстве распространилась в Москве, ему всегда
казалось, что женщин привлекали только его финансовые возможности, а не он
сам.
Он влюбился в актрису, которая на некоторое время стала его любовницей,
но потом они поссорились из-за недоверия и вечных сомнений Николая Тарасова.
Временная разлука привела легкомысленную актрису в объятия юнкера, который
был заядлым игроком в карты и известным прощелыгой. Актриса, кажется,
влюбилась и отдавала юнкеру все свои деньги, которые тот проматывал за
несколько часов по вечерам. И вот однажды он сильно проигрался в карты.
Актриса позвонила Николаю Лазаревичу и слезно стала просить его
одолжить двадцать пять тысяч рублей золотом, чтобы расплатиться с карточным
долгом юнкера. Тарасов ответил, что эта просьба просто абсурдна и денег он
не даст. И вообще это еще раз доказывает, что их отношения были замешены не
на чувствах, а на деньгах!
- Но пойми же! Он застрелится! - просила актриса.
Тарасов просьбам не внял. На следующий день пришла ужасная весть: не
имея возможности вернуть карточный долг, юнкер действительно застрелился.
Актриса вновь позвонила Тарасову.
- Бесчувственный человек! Что для тебя двадцать пять тысяч рублей? -
срывающимся на рыдание голосом говорила она. - Ты своей жадностью погубил
невинную душу! Ему было всего двадцать три года! Убийца, изверг, душегуб!
Николай Лазаревич молча выслушал ее, а когда она бросила трубку,
ведомый чувством вины, подошел к секретеру, вытащил из ящика револьвер,
приставил дуло к виску и нажал на сурок. Ему самому было в это время всего
двадцать восемь лет.
Это случилось в 1910 году, и с тех пор Александр Тарасов считал позором
для своей семьи эту историю. Она привнесла дополнительную холодность в
отношениях с московскими родственниками, и отчасти поэтому он не
присоединился к семье и не эмигрировал со всеми в 1917 году.

- - -

В пятигорском доме Александр Тарасов проживал вместе со своим сыном
Месропом. Ему было тогда тридцать лет, в недавнем прошлом офицер белой
армии, с прекрасным образованием (окончил архитектурный факультет
университета в Сорбонне), говорил свободно на нескольких языках и прекрасно
играл на фортепьяно. Казалось, он имел лишь один недостаток - внешность.
Месроп был не просто некрасив, но уродлив. Рано облысев, с глубоким шрамом
через всю щеку, полученным во время попытки генерала Корнилова взять
Санкт-Петербург, Месроп сторонился посторонних глаз и всячески избегал
встреч с Марией Георгиевной, поселившейся в их доме.
А двадцатилетняя красавица, какой была в то время моя бабушка Мария
Георгиевна, шутя покорила весь Пятигорск. У дверей дома Тарасовых ежедневно
появлялись букеты прекрасных цветов, в которых скрывались многочисленные
приглашения на балы и светские мероприятия...
Наталья Николаевна встретила в Пятигорске княгиню Оболенскую
(Трубецкую), и та, узнав о бедах семьи, настояла на том, чтобы Натали заняла
у нее денег. Трубецких многое связывало с Кавказом еще с той давней поры,
когда там жил Лермонтов, и у них были финансовые источники для
существования. Она не могла допустить и мысли, что семья княжны
Мелик-Гайказовой будет бедствовать. А когда закончится большевистская
власть, тогда и долг вернут. Ждать уже недолго.
Георгий Христофорович совсем сдал. Он практически не выходил из дома.
Они подружились с Александром Тарасовым и коротали время вместе. А через год
скончались один за другим...
Владимир появлялся редко. В Армении с 1919 года было неспокойно.
Происходили бесконечные конфликты с окружающими этническими группами -
курдами, азербайджанцами и турками. Владимир практически оттуда не
возвращался и жил в разных местах на Кавказе.
Он привозил деньги, проявляя заботу о жене, и продолжал бесконечно
любить Марию Георгиевну. Но отношения между ними становились все более и
более натянутыми и холодными. После каждой встречи Владимир томился и
переживал. Он часто заставал жену окруженной толпой поклонников и беззаботно
проводившей время в безделье и праздности. Мария Георгиевна завела
собственную лошадь, ездила верхом, посещала балы и светские вечеринки.
Все это вызывало у Владимира чувство горечи и унижения его достоинства.
Он не мог жить на деньги, полученные Натальей Николаевной, и был вынужден
уезжать то в Майкоп, то в Астрахань, то в Ставрополь, где у него имелись
небольшие предприятия.
Владимир обвинял прежде всего себя в том, что не мог обеспечить
достойную жизнь такой великолепной женщине, как его жена. Эти чувства
вынуждали его нервничать и мотаться по всему Кавказу, забираясь в самые
отдаленные уголки.
Неожиданно случилась беда. Умер Дима. Он простудился и после тяжелого
воспаления легких так и не поднялся. Смерть сына сделала жизнь Владимира
абсолютно безрадостной. Он и сам вскоре заболел туберкулезом и, чтобы не
заразить близких, практически перестал приезжать в Пятигорск. Только писал
короткие письма.
Мария Георгиевна оправилась после смерти сына и продолжала вести
светскую жизнь.
Ей так и сыпались предложения бросить мужа и принять ухаживания одного
из многочисленных поклонников. Однако к мужчинам она относилась
снисходительно, общалась с ними свысока и холодно. Бесконечные ухаживания ей
надоели и нагоняли на нее тоску.
Только единственный мужчина не проявлял к ней никакого интереса и, как
назло, попадался чаще всех на глаза! Это был Месроп. Такое поведение
удивляло Марию Георгиевну и вскоре стало ее сильно раздражать. Будучи особой
вздорной и избалованной, она начала специально назло этому "черствому уроду"
постоянно к нему обращаться и всячески привлекать к себе внимание.
- Знаете что, - говорила она, например, Месропу, - мне надо срочно
зайти к модистке в ателье. Вы не проводите меня туда?
- Нет, не провожу. Я, извините, занят.
Месроп срочно уходил к себе в комнату и закрывал дверь.
- Может быть, пойдем погулять по парку вместе? - спрашивала она в
другой раз. - Вам ведь хочется со мной погулять? Не так ли?
- Кто пойдет гулять, а я дома останусь! - отвечал ей Месроп.
"Хам! - думала Мария Георгиевна. - Хам и наглец!"
- Да вы понимаете, что любой из окружающих за счастье сочтет со мной
пройтись по парку? - продолжала она негодуя.
- Значит, не любой! Для меня это никакого интереса не представляет!
Как выяснилось впоследствии, Месроп сознательно избрал такую тактику
общения с Марией Георгиевной. Он сам через многие годы, прожив с ней в
браке, признался в этом. Оказывается, он влюбился в нее с первого взгляда,
но, трезво оценив свои шансы, понял, что добиться взаимного внимания со
стороны такой красавицы можно только одним способом: не замечать ее
достоинств. И эта тактика удивительно быстро привела к успеху.
Мария Георгиевна сначала думала о нем с негодованием, затем все больше
и больше ее охватывал азарт влюбить его в себя и тем самым отомстить за
подобное поведение, и, наконец, влюбилась страстно сама на всю оставшуюся
жизнь!
Их признание во взаимной любви произошло в гостиной. Она тихонько
подошла сзади к Месропу, когда тот с упоением играл на фортепьяно. Мария
Георгиевна завороженная музыкой и захватившими ее чувствами, спросила:
- Простите меня, вы не могли бы мне подыграть? Вот ноты.