Страница:
колени:
- Пожалуйста, Месроп, не выгоняй меня. Я люблю только тебя одного. Я
поняла свою ошибку. Прости меня, если можешь, ну, пожалуйста...
Он поднял ее с колен и стал целовать в заплаканное лицо.
На следующий день на работе ухаживания Данченко стали перерастать в
прямое домогательство. Мария Георгиевна понимала, что с той же легкостью, с
которой Данченко оставил мужа в Новосибирске, он может поменять свое решение
или просто перевести его со свободного поселения в тюрьму, а возможно, и
расстрелять прямо у стены бани.
Ей приходилось прибегать к разным женским уловкам, чтобы отбиваться от
домогательств. А он стал вызывать ее в кабинет, закрывал двери на ключ, что
повергало ее в трепет и волнение, диктовал какие-то неважные бумаги, брал ее
за руки, гладил по плечам.
И, наконец, он просто признался ей в любви и тут же предложил:
- Вы можете выбрать любую страну: Францию, Италию, Германию, и меня тут
же направят туда послом. Мне только стоит позвонить в Москву. И тогда вы
поедете туда жить со мной. Только укажите, в какой стране вы бы хотели жить.
Зачем вам оставаться с каторжанином? Разве вы не скучаете по своему сыну?
Разве вам безразлична его судьба? Мальчика надо отдать в хорошую швейцарскую
школу.
Данченко стоял на одном колене напротив Марии Георгиевны и сжимал ее
запястье.
- Не говорите мне сейчас ничего. Вы же умная женщина и сможете все
продумать. Я с женой живу только формально. Она не против такого поворота. Я
обо всем ей рассказал. Мы договорились, что, обеспечив ее и детей, я могу
быть свободным. Я безумно люблю вас и готов на все. Слышите, абсолютно на
все...
Мария Георгиевна выдернула руку и поспешно вышла из кабинета Данченко.
Она не смогла оставаться на работе и, сославшись на головную боль, быстро
ушла домой. По дороге, которая была довольно длинной, Мария Георгиевна шла,
вздрагивая от любого шума мотора, думая, что это машина Данченко, посланная
следом. Она понимала, что генерал уже не может бороться с собственными
чувствами и действительно готов пойти на все.
"Но что делать? Поговорить с мужем? А зачем? Что может сделать он? Это
приведет только к усилению конфликта и дополнительным переживаниям, - думала
Мария Георгиевна. - Может быть, стать его любовницей? Но это так постыдно. И
разве я смогу скрыть измену от мужа? И разве это остановит его от действий в
отношении Месропа?"
Незаметно для себя, за размышлениями, она зашла во двор разрушенной
церкви и прошла в храм через двери. Внутри все было разорено. Фрески на
стенах изуродованы, только местами оставались куски с росписью, сохранившие
рисунок. Иконостас либо вывезен, либо уничтожен. Ко всему прочему церковь
еще и жгли. На месте алтаря валялись обуглившиеся куски бревен. Купол был
наполовину снесен, и вверху, словно рана, зияла огромная дыра, устремленная
в небо.
Мария Георгиевна перекрестилась и прочла молитву: "Ангеле Христов
святый, к тебе припадая молюся, хранителю мой святый, приданный мне за
соблюдение души и телу моему грешному от святого крещения..."
Она вышла из развалин и столкнулась в дверях со старушкой, которая
странно на нее посмотрела и сказала:
- Все будет хорошо, доченька... Вот увидишь! Храни тебя Бог!
Мария Георгиевна быстро пошла по улице и вскоре оказалась дома. Месроп
возвращался домой уже затемно, перемазанный глиной, множество раз
пропотевший и продрогший за день в канавах. Он так сильно уставал, что
временами полностью замыкался и весь вечер, до самого сна, не ронял ни
слова. Он тоже жил напряженным ожиданием худшего, потому многое понимал, но
оставался смиренным.
В этот вечер он тоже было замкнулся в себе, но вдруг, взглянув на жену,
спросил:
- Мара! У тебя что-то сегодня произошло?
- Нет. Ничего особенного. С чего ты это взял? - ответила она.
Месроп опустил глаза и больше ничего в этот вечер не говорил. Она
вязала ему свитер на самодельных деревянных спицах, а он задумчиво сидел у
печки и грел замерзшие руки.
Когда Месроп уснул, она взяла лист бумаги и при свете лампы стала
писать.
Утром, на работе Мария Георгиевна обнаружила большой букет белых роз на
столе. Она посмотрела на них несколько секунд и решительно вошла в кабинет
Данченко. Поздоровавшись, она протянула ему сложенный вдвое листок бумаги.
Данченко взял его в руки, развернул и прочитал. Это было ее заявление
об увольнении с работы по собственному желанию. Он повертел бумагу в руке и,
не глядя на Марию Георгиевну, написал резолюцию в углу: "Согласен".
- Ну и как вы будете жить дальше? Вы все равно можете в любой момент
принять мое предложение. Я подожду.
Наверное, Данченко имел своих осведомителей, которые докладывали ему о
проблемах в жизни семьи Тарасовых. Иначе он не был бы столь терпеливым.
В то время среди новой элиты было модным жениться на бывших
аристократках. Эта своеобразная тенденция появилась, в частности, и по
причине разорения многих светских барышень и их родителей. Мария Георгиевна
не могла на это пойти. Она ушла из департамента, оставив на столе розы и
ничего не объяснив сослуживцам.
Дома она рассказала Месропу о своем поступке. Во время рассказа Мария
Георгиевна смотрела ему в глаза, пытаясь оценить реакцию мужа. Он оставался
невозмутимым и слушал ее спокойно.
- Ну что же, это еще один благородный поступок с твоей стороны, Мара. Я
наверняка этого не заслужил.
Камень упал с сердца Марии Георгиевны. Она стала весела и игрива, а
вскоре устроилась на работу декоратором в павильоне выставки народного
хозяйства.
Через две недели произошло событие, которое окончательно положило конец
опасениям семьи. Брали банду в соседнем поселке. Операцией руководил лично
Данченко. В перестрелке с бандитами он был серьезно ранен и, не приходя в
сознание, скончался в городской больнице.
- - -
Дела в семье необъяснимым на первый взгляд образом начали налаживаться.
Месроп продолжал копать канавы под фундаменты бараков, но, не удержавшись,
стал подсказывать строителям, как лучше строить и ставить стены. Помните, у
него было архитектурное образование? Строители стали к нему прислушиваться,
и очень скоро его произвели в прорабы, несмотря на статус ссыльного. Вскоре
Месропа попросили поработать в архитектурном управлении города и помочь с
проектом новой застройки. Его пригласили на должность инженера-строителя и
по его личным проектам начали застраивать улицы Новосибирска.
Тарасовым дали однокомнатную квартиру в центре города, а потом и
двухкомнатную. Архитектурное управление подписало ходатайство о помиловании
Месропа, и бумага ушла в Москву.
Работать Марии Георгиевне уже было незачем. Вскоре приехал Миша, вполне
сформировавшийся юноша. Внешне он был похож на мать, чем радовал и самого
Месропа. Сын пошел в школу, построенную по проекту отца, чем очень гордился.
И наконец через пару лет из Москвы пришел ответ с резолюцией о
помиловании. А еще через год Месропа назначили главным архитектором
Новосибирского округа. Это было самое престижное из всех возможных мест
работы, которое мог занять в это время беспартийный, да еще из "бывших".
Месроп, впрочем, политикой совершенно не интересовался, а всецело уходил в
свое творчество. Он стал одним из зачинателей нового советского стиля в
архитектуре, который впоследствии окрестят "сталинским ампиром". Этот стиль
так нравился власти, что каждый второй кирпичный дом на центральных улицах
Новосибирска был построен на такой манер.
Месроп страдал туберкулезом в закрытой форме и тромбофлебитом ног,
болезнями, приобретенными в канавах. Жить в Новосибирске становилось трудно
из-за климата. В это время туда приехал нарком тяжелой промышленности Серго
Орджоникидзе. Он был потрясен качеством и красотой возводимых домов и
захотел лично познакомиться с архитектором проектов. С первого же вечера они
чудесным образом понравились друг другу. Серго даже согласился посетить дом
Тарасова и, увидев Марию Георгиевну, был потрясен ее красотой.
- Я теперь понимаю, почему вы строите такие прекрасные дома! При такой
красавице жене очень легко обрести вдохновение! - сказал он за столом.
Серго Орджоникидзе был дворянского происхождения и воспринял
интеллигентную семью Тарасовых достаточно адекватно. А через несколько часов
он уже пригласил Месропа переехать в Тбилиси, с чем тот с радостью
согласился.
Став главным архитектором города Тбилиси, дед продолжил
совершенствовать городское строительство. Марии Георгиевне особенно приятно
было оказаться в Тбилиси, где жили две ее двоюродные сестры. Они были
прекрасно устроены, и обе работали в библиотеке. Мария Георгиевна к ним
присоединилась на общественных началах.
Секрет благоустройства сестер оказался простым. Когда-то, еще до
Октябрьской революции, в маленьком грузинском городе Гори отец сестер - брат
Натальи Николаевны, помог молодому революционеру укрываться от преследования
полиции. Он поселил у себя молодого человека с кавказскими усами и заботился
о нем, как о родном сыне. Этим человеком был Иосиф Джугашвили, Сталин.
Когда семья сестер оказалась в бедственном положении в Тбилиси и
размещалась в маленькой комнатке в коммунальной квартире, отец, не имевший
работы и подвергавшийся преследованиям, решился написать письмо в Кремль.
"Дорогой Coco! - начиналось его послание. - Мне хочется верить, что ты
вспомнишь обо мне..."
Через несколько дней к дому, где жили сестры, подъехала огромная
легковая машина. Все подумали, что отца уже больше не увидят, когда за ним
закрылись двери автомобиля. Он сам решил, что дорога лежит прямо в тюрьму,
но на самом деле его повезли по улицам Тбилиси, показывая одну за другой
великолепные многокомнатные квартиры в центре города. Он выбрал одну из них,
с видом на Куру у подножия горы Мтацминда. И с тех пор семья жила в
пятикомнатной квартире, получала специальный паек, которого не просто
хватало не только на жизнь, но еще и на задаривание продуктами всех соседей,
что считалось естественным на Кавказе.
Дома по проектам Месропа строились на самых главных улицах в Тбилиси.
Особенно было приятно смотреть, как они вырастали на проспекте Руставели,
где так любили гулять Тарасовы. Им тоже дали приличную квартиру в центре.
Михаил уже ходил в старшие классы школы, а Мария Георгиевна продолжала
любить мужа и жить его судьбой.
Перед Отечественной войной Орджоникидзе неожиданно вызвал Месропа в
Москву. Освободилось место главного архитектора Наркомтяжпрома, Серго
вспомнил о Тарасове и настоял на том, чтобы его перевели в Москву. Перевод
был оформлен в порядке приказа, и, хотя Тарасов оставался беспартийным, не
подчиниться приказу было нельзя.
В Москве им выделили квартиру на Гоголевском бульваре, совсем недалеко
от переулка имени Фурманова, где находился родной дом бабушки,
конфискованный комиссаром. Мария Георгиевна с большим волнением прошла по
Сивцеву Вражку и, завернув налево, подошла к своему дому. Фурманов умер в
1926 году, и теперь на доме висела мемориальная доска.
Дом был поделен на множество коммунальных квартир и перестроен внутри.
Мария Георгиевна постояла рядом, потрогала стену и отошла. Войти она так и
не решилась. Это только усилило бы печаль Марии Георгиевны.
Месроп продолжал успешно проектировать дома. Множество из них было
построено на Тверской улице, позже переименованной в улицу Горького. Но
венцом архитектурного творчества моего деда стало здание ВГИКа (Всесоюзного
государственного института кинематографии).
Во время войны Месроп получил освобождение от службы в армии. Он должен
был постоянно находиться в Москве и после каждой бомбежки составлять
подробный анализ разрушений зданий в центре города. Кроме того, по прямому
указу Сталина Месропа назначили в комитет по сооружению фортификационных
заграждений вокруг Москвы. Военная обстановка требовала полной мобилизации
сил. А здоровье Месропа быстро ухудшалось. Тяжело заболела и Наталья
Николаевна. Сын Михаил ушел на фронт добровольцем. Мария Георгиевна сдавала
кровь и стала почетным донором. Кроме того, это давало прибавку к денежному
довольствию семьи, которого не хватало на всех. Ведь на ее содержании
оказалась еще и семья младшей сестры Элеоноры с больным мужем, а также две
сестры ее мужа, не имевшие продовольственных карточек.
В мае 43-го умерла Наталья Николаевна. Доставшиеся от нее в наследство
несколько украшений Мария Георгиевна отнесла в Торгсин. Была такая
государственная скупка, где за копейки у населения выкупали драгоценности и
золото. Тогда произошла удивительная история.
Как-то, обратив внимание на большой серебряный поднос, Мария Георгиевна
решила и его отнести в Торгсин, хотя понимала, что возьмут его как лом
металла и больше нескольких десятков копеек ожидать нельзя. Вместе с
подносом она решила отнести и мамино кольцо, которое лежало в коробке с
нитками, было изготовлено из белого металла с большим темно-зеленым камнем
квадратной огранки.
- Может быть, и за него дадут пару копеек, - предположила Мария
Георгиевна.
Она пошла в ближайшее отделение Торгсина и вначале протянула поднос.
Его взвесили и выдали двадцать семь копеек. Затем Мария Георгиевна, не
ожидая ничего примечательного, протянула оценщику кольцо. Тот взял его в
руки, повертел в пальцах и, нацепив большую лупу, уставился на камень.
Прошла минута. Оценщик периодически отрывался от камня и поднимал взгляд на
Марию Георгиевну, потом опять опускал голову и кряхтя осматривал камень.
- Откуда у вас эта вещь? - спросил он наконец.
- Досталась по наследству, после смерти мамы.
- Тогда подождите в зале одну минуточку.
Оценщик вышел в служебную комнату приемного пункта и вскоре появился
обратно со своим коллегой. Тот тоже стал осматривать кольцо в лупу и что-то
при этом нашептывать сослуживцу. Потом он резко взглянул на Марию Георгиевну
и произнес:
- Вас девятьсот девяносто рублей за кольцо устраивает?
- ?
Хотя названная сумма не укладывалась в воображении Марии Георгиевны,
она все же не потеряла самообладания и неожиданно для себя самой ответила:
- Нет, не устраивает. Верните кольцо.
Служащий Торгсина покачал головой и вернул кольцо. Это оказался изумруд
редчайшего темно-зеленого цвета, практически без изъянов и вкраплений, весом
почти тридцать пять карат.
Мария Георгиевна бросилась в соседний Торгсин. Она не понимала, что
информация о кольце была уже передана по всей сети Торгсинов, и, куда бы она
ни обратилась, всюду уже были готовы ее встретить.
Поэтому в следующем Торгсине за кольцо предложили только девятьсот
восемьдесят восемь рублей, почти не изучая его в лупу.
Ей пришлось возвратиться в прежнее место и согласиться на продажу.
Семья и люди, находившиеся у них на иждивении, прожили на эти деньги почти
весь год.
Моя бабушка Мария Георгиевна умерла в 1991 году, в последний год моей
жизни в Москве, перед моей вынужденной эмиграцией. Я не видел момента ее
смерти.
Медицинская сестра, которую я нанял для ухода за бабушкой, справлялась
с этим на дому, а в больницу Марию Георгиевну не взяли. Им не нужна была
лишняя статистика смертей. А может быть, и по другой причине. Но даже
предложенная мной взятка не сработала. У бабушки был рак кожи, и открытая
рана кровоточила и излучала ужасный гнойный запах.
Она умерла под утро, не позвав меня и не разбудив медицинскую сестру,
задремавшую рядом. Как ни странно, об этом первой узнала соседка за стеной,
граничившей с комнатой бабушки. Там у них находилась кухня и на газовой
плите располагалась большущая коробка спичек. Соседка только что проснулась
и зашла на кухню, как вдруг коробка спичек буквально взорвалась на ее
глазах! Она почему-то подумала о Марии Георгиевне и позвонила к нам в дверь.
Когда мы зашли в комнату к бабушке, она уже была мертва.
Если верить синергетике, ее дух, вырвавшись из тела наружу, был
настолько сильным в этот момент, что зажег коробку спичек за стеной! Это
самое последнее воспоминание о ее жизни и смерти.
Глава 17
ВСЕ НА ВЫБОРЫ ИЗ ОДНОГО ЗЛА
Что бы там ни говорили, но участие в политических выборах - это
наркотик. Зависимость от него можно излечить поражением. Однако лечение
проходит болезненно и порой с тяжелыми моральными последствиями для
пациента.
В процессе же самих выборов пациент находится в полной эйфории от
собственной личности. Он упивается возможностью общаться с остальным народом
"на равных", и какую бы чушь он ни нес с экрана телевизора или на встречах с
избирателями, он делает это с полной убежденностью в гениальности своих
программ и обещаний. Участник выборов незаметно начинает смотреть на себя
как бы со стороны. А портреты, размещенные на огромных билбордах, где
пациент собственной персоной олицетворяет светлое будущее страны, только
прибавляют ему ощущения величия. И надписи: "Долой коррупцию!", "Все для
народа!", "За счастье и стабильность!", "Это - наш выбор!"... Разве есть
большее наслаждение для личности, чем лицезреть это наружное украшение
города, пролетая по разделительной полосе дороги на глазах у бессильных
что-либо предпринять гаишников?
Люди, страдающие хронической зависимостью от наркотика публичности,
выискивают любые возможности, чтобы закрепиться на Олимпе всеобщего
внимания. Они пытаются стать лидерами партий или общественных объединений,
занять руководящие посты в центре и на местах и готовы пойти на все, чтобы
только удержаться в поле народного интереса. Они легко меняют собственные
взгляды, не чураются лести и подхалимства, плетут интриги и подсиживают
начальство, и даже идут на уголовные преступления... Пусть земля тебе будет
пухом, Сергей Юшенков!
Тебя убили на пороге дома потому, что хотели занять твое место в
либеральной партии...
- - -
Сколько же выборов, самых разных, было у меня за эти годы - не
сосчитать!
На эту "иглу" я сел давно, еще в СССР, в 1989 году. До сих пор не
пойму, почему я все-таки поехал в Обнинск, закрытый город, о котором ровно
ничего не знал. Ну, конечно, слышал о знаменитом военно-космическом
комплексе "Энергия", о том, что там где-то находилась Обнинская атомная
электростанция. И все.
В это время были объявлены довыборы в депутаты Верховного Совета СССР
по Смоленскому округу No 27. И надо же такому произойти: городская
комсомольская организация выдвинула меня в кандидаты. Это была полная
неожиданность, я не понимал, что такое выборы, что такое политическая
борьба. Но ребята-комсомольцы так просили, что, не желая им отказывать, я
отправился в Обнинск.
Приезжаю в город, и мне сообщают:
- Артем Михайлович, мы вас не предупредили, но через полчаса в
конференц-зале научного центра состоится собрание общественности, на котором
вы должны выступать со своей предвыборной программой.
Дело в том, что тогда процедура выдвижения кандидатов в народные
депутаты была довольно сложной, не такой, как сейчас.
Впервые в СССР наступил момент, когда существовавшая раньше система
"выборов без выбора" была поставлена под сомнение. С той, старой, все было
предельно ясно: автоматически из года в год партийные органы назначали на
безальтернативной основе кандидатов, которых формально избирали всенародным
голосованием, и всегда с результатом 98 процентов - "за". И так каждые пять
лет, от съезда к съезду.
В 1989 году Политбюро ЦК КПСС и Горбачев, которые вовсю уже заигрывали
с западной демократией, решили провести выборы по-другому, так, чтобы в них
участвовало несколько кандидатов на одно место. Конечно, все это должно было
остаться под полным контролем органов коммунистической партии. Но все же
посмотреть, что получится из новшества, власти очень хотелось.
По замыслу руководства вначале трудовые коллективы в разных местах
должны были выдвигать своих кандидатов на собраниях общественности, и если
их окажется несколько, то среди них выбрать представителей данного района
или города, их и надо направить на окружное собрание избирателей. Там, на
второй стадии, избрать тайным голосованием несколько финалистов от
избирательного округа, которые получали право вступить в предвыборную борьбу
между собой.
В наш огромный Смоленский округ No 27 входили: Калужская, Смоленская и
Брянская области с общим числом избирателей более пяти миллионов человек! Вы
представляете, какое количество кандидатов было предварительно выдвинуто
коллективами в городах и районах этих областей? Точную цифру не помню, но
только по маленькому городку Обнинску было предложено несколько кандидатов
от разных коллективов трудящихся.
Всем нам предстояло выступать со своими программами в коллективах
города. После каждого выступления должно было пройти открытое голосование
"поднятием рук" собравшихся, чтобы определить того, кто наберет наибольшую
поддержку в коллективах и поедет делегатом от Обнинска на окружное собрание
в Смоленск.
Вот такая система впервые была предложена.
Все это застало меня врасплох. У меня не было даже заготовленной речи,
какая уж там программа для страны! Я вообще не представлял, как и о чем
говорить, и даже не догадывался, с кем я встречусь лицом к лицу.
Но отказаться было невозможно. Народ уже начал собираться в огромном
зале предприятия, и объявления были расклеены по всем отделам и цехам
научного центра.
Когда мы с комсомольцами приехали на место и мне в глаза бросилось это
объявление, я, честно говоря, сильно засомневался в успешном исходе того,
что мне предстояло сделать.
Там было написано:
"...выборы кандидата для участия в окружном собрании избирателей от
города Обнинска по Смоленскому округу No 27 между: заместителем Генерального
прокурора СССР - товарищем Катусевым Л.Ф. и кооператором - товарищем
Тарасовым A.M.".
Как выяснилось, сам Катусев в Обнинск не приехал. И это только
усложнило мое положение. Представлять на этом собрании Катусева было
поручено легендарному следователю по особо тяжким уголовным преступлениям,
известному политику Гдляну Тельману Хореновичу - доверенному лицу Катусева.
Тогда на всю страну гремело узбекское дело о коррупции, раскрытое
следователем Гдляном, и Тельман Хоренович находился в первом ряду самых
популярных людей СССР.
И вот я оказался на сцене, а Гдлян задержался где-то в дороге. Каждому
из нас на выступление отводилось по десять минут, а потом должно было
состояться голосование. Поскольку Гдляна еще не было и надо было начинать
собрание, слово для выступления первому дали мне.
Я начал говорить какую-то чушь про перестройку, про гласность и
кооперацию, достаточно вяло и невразумительно, и вдруг моя речь была
прервана буквально шквалом аплодисментов: в зал вошел Гдлян.
Он поднялся на сцену и, не обращая на меня никакого внимания,
раскланивался перед восхищенной публикой, будто дирижер после окончания
концерта.
Когда через несколько минут зал утихомирился и мне дали возможность
продолжить, я кое-как довел не понятное никому выступление до не понятного
никому конца и сел на место.
Гдлян, с усмешкой глядя на меня, встал и подошел к трибуне.
Председательствующий предупредил о регламенте выступления, и Гдлян начал
речь:
- Это вы мне, Гдляну, говорите, что надо выступать всего десять минут?
Гдляну - депутату Верховного Совета СССР, заслуженному юристу Советского
Союза? Гдлян будет говорить столько времени, сколько понадобится! - Он почти
все время говорил о себе в третьем лице, и эта манера придавала ему особую
значимость и величие.
- Удивительно, что здесь происходит? Нет предела возмущению! Вначале
думал, что приехал в солидное учреждение представлять заместителя
генерального прокурора СССР. И кто на сцене? Кооператор-колбасник! Это же
надо было стране до того докатиться, чтобы Гдляну делали какие-то замечания
по регламенту и чтобы Катусеву, заслуженному человеку, на котором держится
вся совесть нации, противостоял какой-то колбасник-кооператор! Такого стыда
Гдлян в своей жизни еще не испытывал!
После этих слов в зале воцарилась какая-то жуткая, тюремная тишина.
Тельман Хоренович выступал почти два часа. Он рассказал о своей жизни,
об узбекском деле, о том, как они, естественно вместе с Катусевым, вернули
государству миллиарды рублей и что чуть ли не сам Катусев раскрыл все эти
преступления, несмотря на давление властей. Далее он отвечал на
многочисленные вопросы из зала, и собрание превратилось в вечер встречи с
легендарным следователем.
Гдлян был очень неплохим оратором, тема разговора о преступлениях
власти была самой злободневной, и через какое-то время люди вообще забыли о
моем присутствии. Действительно, слушать его было очень интересно, ведь
тогда впервые в СССР к ответственности привлекли первых лиц среднеазиатской
республики. Суммы похищенных денег поражали воображение собравшихся, и все
переживали так, будто эти деньги были похищены из их собственных карманов,
но потом возвращены.
Когда Гдлян закончил речь под овацию зала, я увидел чрезвычайно мрачные
и вытянутые лица двух ребят-комсомольцев, сидевших среди публики. Не отдавая
себе полного отчета о том, что делаю, я встал и, обратившись к председателю
собрания, сказал:
- Товарищ председатель! В своей речи уважаемый товарищ Гдлян обращался
- Пожалуйста, Месроп, не выгоняй меня. Я люблю только тебя одного. Я
поняла свою ошибку. Прости меня, если можешь, ну, пожалуйста...
Он поднял ее с колен и стал целовать в заплаканное лицо.
На следующий день на работе ухаживания Данченко стали перерастать в
прямое домогательство. Мария Георгиевна понимала, что с той же легкостью, с
которой Данченко оставил мужа в Новосибирске, он может поменять свое решение
или просто перевести его со свободного поселения в тюрьму, а возможно, и
расстрелять прямо у стены бани.
Ей приходилось прибегать к разным женским уловкам, чтобы отбиваться от
домогательств. А он стал вызывать ее в кабинет, закрывал двери на ключ, что
повергало ее в трепет и волнение, диктовал какие-то неважные бумаги, брал ее
за руки, гладил по плечам.
И, наконец, он просто признался ей в любви и тут же предложил:
- Вы можете выбрать любую страну: Францию, Италию, Германию, и меня тут
же направят туда послом. Мне только стоит позвонить в Москву. И тогда вы
поедете туда жить со мной. Только укажите, в какой стране вы бы хотели жить.
Зачем вам оставаться с каторжанином? Разве вы не скучаете по своему сыну?
Разве вам безразлична его судьба? Мальчика надо отдать в хорошую швейцарскую
школу.
Данченко стоял на одном колене напротив Марии Георгиевны и сжимал ее
запястье.
- Не говорите мне сейчас ничего. Вы же умная женщина и сможете все
продумать. Я с женой живу только формально. Она не против такого поворота. Я
обо всем ей рассказал. Мы договорились, что, обеспечив ее и детей, я могу
быть свободным. Я безумно люблю вас и готов на все. Слышите, абсолютно на
все...
Мария Георгиевна выдернула руку и поспешно вышла из кабинета Данченко.
Она не смогла оставаться на работе и, сославшись на головную боль, быстро
ушла домой. По дороге, которая была довольно длинной, Мария Георгиевна шла,
вздрагивая от любого шума мотора, думая, что это машина Данченко, посланная
следом. Она понимала, что генерал уже не может бороться с собственными
чувствами и действительно готов пойти на все.
"Но что делать? Поговорить с мужем? А зачем? Что может сделать он? Это
приведет только к усилению конфликта и дополнительным переживаниям, - думала
Мария Георгиевна. - Может быть, стать его любовницей? Но это так постыдно. И
разве я смогу скрыть измену от мужа? И разве это остановит его от действий в
отношении Месропа?"
Незаметно для себя, за размышлениями, она зашла во двор разрушенной
церкви и прошла в храм через двери. Внутри все было разорено. Фрески на
стенах изуродованы, только местами оставались куски с росписью, сохранившие
рисунок. Иконостас либо вывезен, либо уничтожен. Ко всему прочему церковь
еще и жгли. На месте алтаря валялись обуглившиеся куски бревен. Купол был
наполовину снесен, и вверху, словно рана, зияла огромная дыра, устремленная
в небо.
Мария Георгиевна перекрестилась и прочла молитву: "Ангеле Христов
святый, к тебе припадая молюся, хранителю мой святый, приданный мне за
соблюдение души и телу моему грешному от святого крещения..."
Она вышла из развалин и столкнулась в дверях со старушкой, которая
странно на нее посмотрела и сказала:
- Все будет хорошо, доченька... Вот увидишь! Храни тебя Бог!
Мария Георгиевна быстро пошла по улице и вскоре оказалась дома. Месроп
возвращался домой уже затемно, перемазанный глиной, множество раз
пропотевший и продрогший за день в канавах. Он так сильно уставал, что
временами полностью замыкался и весь вечер, до самого сна, не ронял ни
слова. Он тоже жил напряженным ожиданием худшего, потому многое понимал, но
оставался смиренным.
В этот вечер он тоже было замкнулся в себе, но вдруг, взглянув на жену,
спросил:
- Мара! У тебя что-то сегодня произошло?
- Нет. Ничего особенного. С чего ты это взял? - ответила она.
Месроп опустил глаза и больше ничего в этот вечер не говорил. Она
вязала ему свитер на самодельных деревянных спицах, а он задумчиво сидел у
печки и грел замерзшие руки.
Когда Месроп уснул, она взяла лист бумаги и при свете лампы стала
писать.
Утром, на работе Мария Георгиевна обнаружила большой букет белых роз на
столе. Она посмотрела на них несколько секунд и решительно вошла в кабинет
Данченко. Поздоровавшись, она протянула ему сложенный вдвое листок бумаги.
Данченко взял его в руки, развернул и прочитал. Это было ее заявление
об увольнении с работы по собственному желанию. Он повертел бумагу в руке и,
не глядя на Марию Георгиевну, написал резолюцию в углу: "Согласен".
- Ну и как вы будете жить дальше? Вы все равно можете в любой момент
принять мое предложение. Я подожду.
Наверное, Данченко имел своих осведомителей, которые докладывали ему о
проблемах в жизни семьи Тарасовых. Иначе он не был бы столь терпеливым.
В то время среди новой элиты было модным жениться на бывших
аристократках. Эта своеобразная тенденция появилась, в частности, и по
причине разорения многих светских барышень и их родителей. Мария Георгиевна
не могла на это пойти. Она ушла из департамента, оставив на столе розы и
ничего не объяснив сослуживцам.
Дома она рассказала Месропу о своем поступке. Во время рассказа Мария
Георгиевна смотрела ему в глаза, пытаясь оценить реакцию мужа. Он оставался
невозмутимым и слушал ее спокойно.
- Ну что же, это еще один благородный поступок с твоей стороны, Мара. Я
наверняка этого не заслужил.
Камень упал с сердца Марии Георгиевны. Она стала весела и игрива, а
вскоре устроилась на работу декоратором в павильоне выставки народного
хозяйства.
Через две недели произошло событие, которое окончательно положило конец
опасениям семьи. Брали банду в соседнем поселке. Операцией руководил лично
Данченко. В перестрелке с бандитами он был серьезно ранен и, не приходя в
сознание, скончался в городской больнице.
- - -
Дела в семье необъяснимым на первый взгляд образом начали налаживаться.
Месроп продолжал копать канавы под фундаменты бараков, но, не удержавшись,
стал подсказывать строителям, как лучше строить и ставить стены. Помните, у
него было архитектурное образование? Строители стали к нему прислушиваться,
и очень скоро его произвели в прорабы, несмотря на статус ссыльного. Вскоре
Месропа попросили поработать в архитектурном управлении города и помочь с
проектом новой застройки. Его пригласили на должность инженера-строителя и
по его личным проектам начали застраивать улицы Новосибирска.
Тарасовым дали однокомнатную квартиру в центре города, а потом и
двухкомнатную. Архитектурное управление подписало ходатайство о помиловании
Месропа, и бумага ушла в Москву.
Работать Марии Георгиевне уже было незачем. Вскоре приехал Миша, вполне
сформировавшийся юноша. Внешне он был похож на мать, чем радовал и самого
Месропа. Сын пошел в школу, построенную по проекту отца, чем очень гордился.
И наконец через пару лет из Москвы пришел ответ с резолюцией о
помиловании. А еще через год Месропа назначили главным архитектором
Новосибирского округа. Это было самое престижное из всех возможных мест
работы, которое мог занять в это время беспартийный, да еще из "бывших".
Месроп, впрочем, политикой совершенно не интересовался, а всецело уходил в
свое творчество. Он стал одним из зачинателей нового советского стиля в
архитектуре, который впоследствии окрестят "сталинским ампиром". Этот стиль
так нравился власти, что каждый второй кирпичный дом на центральных улицах
Новосибирска был построен на такой манер.
Месроп страдал туберкулезом в закрытой форме и тромбофлебитом ног,
болезнями, приобретенными в канавах. Жить в Новосибирске становилось трудно
из-за климата. В это время туда приехал нарком тяжелой промышленности Серго
Орджоникидзе. Он был потрясен качеством и красотой возводимых домов и
захотел лично познакомиться с архитектором проектов. С первого же вечера они
чудесным образом понравились друг другу. Серго даже согласился посетить дом
Тарасова и, увидев Марию Георгиевну, был потрясен ее красотой.
- Я теперь понимаю, почему вы строите такие прекрасные дома! При такой
красавице жене очень легко обрести вдохновение! - сказал он за столом.
Серго Орджоникидзе был дворянского происхождения и воспринял
интеллигентную семью Тарасовых достаточно адекватно. А через несколько часов
он уже пригласил Месропа переехать в Тбилиси, с чем тот с радостью
согласился.
Став главным архитектором города Тбилиси, дед продолжил
совершенствовать городское строительство. Марии Георгиевне особенно приятно
было оказаться в Тбилиси, где жили две ее двоюродные сестры. Они были
прекрасно устроены, и обе работали в библиотеке. Мария Георгиевна к ним
присоединилась на общественных началах.
Секрет благоустройства сестер оказался простым. Когда-то, еще до
Октябрьской революции, в маленьком грузинском городе Гори отец сестер - брат
Натальи Николаевны, помог молодому революционеру укрываться от преследования
полиции. Он поселил у себя молодого человека с кавказскими усами и заботился
о нем, как о родном сыне. Этим человеком был Иосиф Джугашвили, Сталин.
Когда семья сестер оказалась в бедственном положении в Тбилиси и
размещалась в маленькой комнатке в коммунальной квартире, отец, не имевший
работы и подвергавшийся преследованиям, решился написать письмо в Кремль.
"Дорогой Coco! - начиналось его послание. - Мне хочется верить, что ты
вспомнишь обо мне..."
Через несколько дней к дому, где жили сестры, подъехала огромная
легковая машина. Все подумали, что отца уже больше не увидят, когда за ним
закрылись двери автомобиля. Он сам решил, что дорога лежит прямо в тюрьму,
но на самом деле его повезли по улицам Тбилиси, показывая одну за другой
великолепные многокомнатные квартиры в центре города. Он выбрал одну из них,
с видом на Куру у подножия горы Мтацминда. И с тех пор семья жила в
пятикомнатной квартире, получала специальный паек, которого не просто
хватало не только на жизнь, но еще и на задаривание продуктами всех соседей,
что считалось естественным на Кавказе.
Дома по проектам Месропа строились на самых главных улицах в Тбилиси.
Особенно было приятно смотреть, как они вырастали на проспекте Руставели,
где так любили гулять Тарасовы. Им тоже дали приличную квартиру в центре.
Михаил уже ходил в старшие классы школы, а Мария Георгиевна продолжала
любить мужа и жить его судьбой.
Перед Отечественной войной Орджоникидзе неожиданно вызвал Месропа в
Москву. Освободилось место главного архитектора Наркомтяжпрома, Серго
вспомнил о Тарасове и настоял на том, чтобы его перевели в Москву. Перевод
был оформлен в порядке приказа, и, хотя Тарасов оставался беспартийным, не
подчиниться приказу было нельзя.
В Москве им выделили квартиру на Гоголевском бульваре, совсем недалеко
от переулка имени Фурманова, где находился родной дом бабушки,
конфискованный комиссаром. Мария Георгиевна с большим волнением прошла по
Сивцеву Вражку и, завернув налево, подошла к своему дому. Фурманов умер в
1926 году, и теперь на доме висела мемориальная доска.
Дом был поделен на множество коммунальных квартир и перестроен внутри.
Мария Георгиевна постояла рядом, потрогала стену и отошла. Войти она так и
не решилась. Это только усилило бы печаль Марии Георгиевны.
Месроп продолжал успешно проектировать дома. Множество из них было
построено на Тверской улице, позже переименованной в улицу Горького. Но
венцом архитектурного творчества моего деда стало здание ВГИКа (Всесоюзного
государственного института кинематографии).
Во время войны Месроп получил освобождение от службы в армии. Он должен
был постоянно находиться в Москве и после каждой бомбежки составлять
подробный анализ разрушений зданий в центре города. Кроме того, по прямому
указу Сталина Месропа назначили в комитет по сооружению фортификационных
заграждений вокруг Москвы. Военная обстановка требовала полной мобилизации
сил. А здоровье Месропа быстро ухудшалось. Тяжело заболела и Наталья
Николаевна. Сын Михаил ушел на фронт добровольцем. Мария Георгиевна сдавала
кровь и стала почетным донором. Кроме того, это давало прибавку к денежному
довольствию семьи, которого не хватало на всех. Ведь на ее содержании
оказалась еще и семья младшей сестры Элеоноры с больным мужем, а также две
сестры ее мужа, не имевшие продовольственных карточек.
В мае 43-го умерла Наталья Николаевна. Доставшиеся от нее в наследство
несколько украшений Мария Георгиевна отнесла в Торгсин. Была такая
государственная скупка, где за копейки у населения выкупали драгоценности и
золото. Тогда произошла удивительная история.
Как-то, обратив внимание на большой серебряный поднос, Мария Георгиевна
решила и его отнести в Торгсин, хотя понимала, что возьмут его как лом
металла и больше нескольких десятков копеек ожидать нельзя. Вместе с
подносом она решила отнести и мамино кольцо, которое лежало в коробке с
нитками, было изготовлено из белого металла с большим темно-зеленым камнем
квадратной огранки.
- Может быть, и за него дадут пару копеек, - предположила Мария
Георгиевна.
Она пошла в ближайшее отделение Торгсина и вначале протянула поднос.
Его взвесили и выдали двадцать семь копеек. Затем Мария Георгиевна, не
ожидая ничего примечательного, протянула оценщику кольцо. Тот взял его в
руки, повертел в пальцах и, нацепив большую лупу, уставился на камень.
Прошла минута. Оценщик периодически отрывался от камня и поднимал взгляд на
Марию Георгиевну, потом опять опускал голову и кряхтя осматривал камень.
- Откуда у вас эта вещь? - спросил он наконец.
- Досталась по наследству, после смерти мамы.
- Тогда подождите в зале одну минуточку.
Оценщик вышел в служебную комнату приемного пункта и вскоре появился
обратно со своим коллегой. Тот тоже стал осматривать кольцо в лупу и что-то
при этом нашептывать сослуживцу. Потом он резко взглянул на Марию Георгиевну
и произнес:
- Вас девятьсот девяносто рублей за кольцо устраивает?
- ?
Хотя названная сумма не укладывалась в воображении Марии Георгиевны,
она все же не потеряла самообладания и неожиданно для себя самой ответила:
- Нет, не устраивает. Верните кольцо.
Служащий Торгсина покачал головой и вернул кольцо. Это оказался изумруд
редчайшего темно-зеленого цвета, практически без изъянов и вкраплений, весом
почти тридцать пять карат.
Мария Георгиевна бросилась в соседний Торгсин. Она не понимала, что
информация о кольце была уже передана по всей сети Торгсинов, и, куда бы она
ни обратилась, всюду уже были готовы ее встретить.
Поэтому в следующем Торгсине за кольцо предложили только девятьсот
восемьдесят восемь рублей, почти не изучая его в лупу.
Ей пришлось возвратиться в прежнее место и согласиться на продажу.
Семья и люди, находившиеся у них на иждивении, прожили на эти деньги почти
весь год.
Моя бабушка Мария Георгиевна умерла в 1991 году, в последний год моей
жизни в Москве, перед моей вынужденной эмиграцией. Я не видел момента ее
смерти.
Медицинская сестра, которую я нанял для ухода за бабушкой, справлялась
с этим на дому, а в больницу Марию Георгиевну не взяли. Им не нужна была
лишняя статистика смертей. А может быть, и по другой причине. Но даже
предложенная мной взятка не сработала. У бабушки был рак кожи, и открытая
рана кровоточила и излучала ужасный гнойный запах.
Она умерла под утро, не позвав меня и не разбудив медицинскую сестру,
задремавшую рядом. Как ни странно, об этом первой узнала соседка за стеной,
граничившей с комнатой бабушки. Там у них находилась кухня и на газовой
плите располагалась большущая коробка спичек. Соседка только что проснулась
и зашла на кухню, как вдруг коробка спичек буквально взорвалась на ее
глазах! Она почему-то подумала о Марии Георгиевне и позвонила к нам в дверь.
Когда мы зашли в комнату к бабушке, она уже была мертва.
Если верить синергетике, ее дух, вырвавшись из тела наружу, был
настолько сильным в этот момент, что зажег коробку спичек за стеной! Это
самое последнее воспоминание о ее жизни и смерти.
Глава 17
ВСЕ НА ВЫБОРЫ ИЗ ОДНОГО ЗЛА
Что бы там ни говорили, но участие в политических выборах - это
наркотик. Зависимость от него можно излечить поражением. Однако лечение
проходит болезненно и порой с тяжелыми моральными последствиями для
пациента.
В процессе же самих выборов пациент находится в полной эйфории от
собственной личности. Он упивается возможностью общаться с остальным народом
"на равных", и какую бы чушь он ни нес с экрана телевизора или на встречах с
избирателями, он делает это с полной убежденностью в гениальности своих
программ и обещаний. Участник выборов незаметно начинает смотреть на себя
как бы со стороны. А портреты, размещенные на огромных билбордах, где
пациент собственной персоной олицетворяет светлое будущее страны, только
прибавляют ему ощущения величия. И надписи: "Долой коррупцию!", "Все для
народа!", "За счастье и стабильность!", "Это - наш выбор!"... Разве есть
большее наслаждение для личности, чем лицезреть это наружное украшение
города, пролетая по разделительной полосе дороги на глазах у бессильных
что-либо предпринять гаишников?
Люди, страдающие хронической зависимостью от наркотика публичности,
выискивают любые возможности, чтобы закрепиться на Олимпе всеобщего
внимания. Они пытаются стать лидерами партий или общественных объединений,
занять руководящие посты в центре и на местах и готовы пойти на все, чтобы
только удержаться в поле народного интереса. Они легко меняют собственные
взгляды, не чураются лести и подхалимства, плетут интриги и подсиживают
начальство, и даже идут на уголовные преступления... Пусть земля тебе будет
пухом, Сергей Юшенков!
Тебя убили на пороге дома потому, что хотели занять твое место в
либеральной партии...
- - -
Сколько же выборов, самых разных, было у меня за эти годы - не
сосчитать!
На эту "иглу" я сел давно, еще в СССР, в 1989 году. До сих пор не
пойму, почему я все-таки поехал в Обнинск, закрытый город, о котором ровно
ничего не знал. Ну, конечно, слышал о знаменитом военно-космическом
комплексе "Энергия", о том, что там где-то находилась Обнинская атомная
электростанция. И все.
В это время были объявлены довыборы в депутаты Верховного Совета СССР
по Смоленскому округу No 27. И надо же такому произойти: городская
комсомольская организация выдвинула меня в кандидаты. Это была полная
неожиданность, я не понимал, что такое выборы, что такое политическая
борьба. Но ребята-комсомольцы так просили, что, не желая им отказывать, я
отправился в Обнинск.
Приезжаю в город, и мне сообщают:
- Артем Михайлович, мы вас не предупредили, но через полчаса в
конференц-зале научного центра состоится собрание общественности, на котором
вы должны выступать со своей предвыборной программой.
Дело в том, что тогда процедура выдвижения кандидатов в народные
депутаты была довольно сложной, не такой, как сейчас.
Впервые в СССР наступил момент, когда существовавшая раньше система
"выборов без выбора" была поставлена под сомнение. С той, старой, все было
предельно ясно: автоматически из года в год партийные органы назначали на
безальтернативной основе кандидатов, которых формально избирали всенародным
голосованием, и всегда с результатом 98 процентов - "за". И так каждые пять
лет, от съезда к съезду.
В 1989 году Политбюро ЦК КПСС и Горбачев, которые вовсю уже заигрывали
с западной демократией, решили провести выборы по-другому, так, чтобы в них
участвовало несколько кандидатов на одно место. Конечно, все это должно было
остаться под полным контролем органов коммунистической партии. Но все же
посмотреть, что получится из новшества, власти очень хотелось.
По замыслу руководства вначале трудовые коллективы в разных местах
должны были выдвигать своих кандидатов на собраниях общественности, и если
их окажется несколько, то среди них выбрать представителей данного района
или города, их и надо направить на окружное собрание избирателей. Там, на
второй стадии, избрать тайным голосованием несколько финалистов от
избирательного округа, которые получали право вступить в предвыборную борьбу
между собой.
В наш огромный Смоленский округ No 27 входили: Калужская, Смоленская и
Брянская области с общим числом избирателей более пяти миллионов человек! Вы
представляете, какое количество кандидатов было предварительно выдвинуто
коллективами в городах и районах этих областей? Точную цифру не помню, но
только по маленькому городку Обнинску было предложено несколько кандидатов
от разных коллективов трудящихся.
Всем нам предстояло выступать со своими программами в коллективах
города. После каждого выступления должно было пройти открытое голосование
"поднятием рук" собравшихся, чтобы определить того, кто наберет наибольшую
поддержку в коллективах и поедет делегатом от Обнинска на окружное собрание
в Смоленск.
Вот такая система впервые была предложена.
Все это застало меня врасплох. У меня не было даже заготовленной речи,
какая уж там программа для страны! Я вообще не представлял, как и о чем
говорить, и даже не догадывался, с кем я встречусь лицом к лицу.
Но отказаться было невозможно. Народ уже начал собираться в огромном
зале предприятия, и объявления были расклеены по всем отделам и цехам
научного центра.
Когда мы с комсомольцами приехали на место и мне в глаза бросилось это
объявление, я, честно говоря, сильно засомневался в успешном исходе того,
что мне предстояло сделать.
Там было написано:
"...выборы кандидата для участия в окружном собрании избирателей от
города Обнинска по Смоленскому округу No 27 между: заместителем Генерального
прокурора СССР - товарищем Катусевым Л.Ф. и кооператором - товарищем
Тарасовым A.M.".
Как выяснилось, сам Катусев в Обнинск не приехал. И это только
усложнило мое положение. Представлять на этом собрании Катусева было
поручено легендарному следователю по особо тяжким уголовным преступлениям,
известному политику Гдляну Тельману Хореновичу - доверенному лицу Катусева.
Тогда на всю страну гремело узбекское дело о коррупции, раскрытое
следователем Гдляном, и Тельман Хоренович находился в первом ряду самых
популярных людей СССР.
И вот я оказался на сцене, а Гдлян задержался где-то в дороге. Каждому
из нас на выступление отводилось по десять минут, а потом должно было
состояться голосование. Поскольку Гдляна еще не было и надо было начинать
собрание, слово для выступления первому дали мне.
Я начал говорить какую-то чушь про перестройку, про гласность и
кооперацию, достаточно вяло и невразумительно, и вдруг моя речь была
прервана буквально шквалом аплодисментов: в зал вошел Гдлян.
Он поднялся на сцену и, не обращая на меня никакого внимания,
раскланивался перед восхищенной публикой, будто дирижер после окончания
концерта.
Когда через несколько минут зал утихомирился и мне дали возможность
продолжить, я кое-как довел не понятное никому выступление до не понятного
никому конца и сел на место.
Гдлян, с усмешкой глядя на меня, встал и подошел к трибуне.
Председательствующий предупредил о регламенте выступления, и Гдлян начал
речь:
- Это вы мне, Гдляну, говорите, что надо выступать всего десять минут?
Гдляну - депутату Верховного Совета СССР, заслуженному юристу Советского
Союза? Гдлян будет говорить столько времени, сколько понадобится! - Он почти
все время говорил о себе в третьем лице, и эта манера придавала ему особую
значимость и величие.
- Удивительно, что здесь происходит? Нет предела возмущению! Вначале
думал, что приехал в солидное учреждение представлять заместителя
генерального прокурора СССР. И кто на сцене? Кооператор-колбасник! Это же
надо было стране до того докатиться, чтобы Гдляну делали какие-то замечания
по регламенту и чтобы Катусеву, заслуженному человеку, на котором держится
вся совесть нации, противостоял какой-то колбасник-кооператор! Такого стыда
Гдлян в своей жизни еще не испытывал!
После этих слов в зале воцарилась какая-то жуткая, тюремная тишина.
Тельман Хоренович выступал почти два часа. Он рассказал о своей жизни,
об узбекском деле, о том, как они, естественно вместе с Катусевым, вернули
государству миллиарды рублей и что чуть ли не сам Катусев раскрыл все эти
преступления, несмотря на давление властей. Далее он отвечал на
многочисленные вопросы из зала, и собрание превратилось в вечер встречи с
легендарным следователем.
Гдлян был очень неплохим оратором, тема разговора о преступлениях
власти была самой злободневной, и через какое-то время люди вообще забыли о
моем присутствии. Действительно, слушать его было очень интересно, ведь
тогда впервые в СССР к ответственности привлекли первых лиц среднеазиатской
республики. Суммы похищенных денег поражали воображение собравшихся, и все
переживали так, будто эти деньги были похищены из их собственных карманов,
но потом возвращены.
Когда Гдлян закончил речь под овацию зала, я увидел чрезвычайно мрачные
и вытянутые лица двух ребят-комсомольцев, сидевших среди публики. Не отдавая
себе полного отчета о том, что делаю, я встал и, обратившись к председателю
собрания, сказал:
- Товарищ председатель! В своей речи уважаемый товарищ Гдлян обращался