Страница:
пострадали. В лабораторию не попала ни одна бомба, зато все стекла выбило
взрывной волной.
Раундбуш вертел головой в разные стороны.
-- Ты прав -- они не сбросили ни одной бомбы на посадочные полосы, --
сказал он. -- Совсем не похоже на ящеров. Такое впечатление, что они
хотят... -- он ненадолго замолчал, -- оставить их для себя.
Не успел Раундбуш замолчать, как раздался оглушительный рев с юга.
Казалось, он доносится сверху, но Гольдфарбу никогда не приходилось слышать
ничего подобного. Затем он заметил нечто, напоминающее головастика,
промчавшегося над линией электропередачи.
-- Вертолет! -- закричал он.
-- Вертолеты, -- мрачно поправил его Раундбуш. -- И они направляются к
нам -- наверное, хотят захватить посадочную полосу.
Некоторое время Гольдфарб продолжал наблюдение. Затем один из
вертолетов сделал ракетный залп. Дэвид бросился на дно траншеи. Несколько
ракет ударило в здание лаборатории; сверху на людей упал кусок горячего
железа, плашмя, словно агрессивный игрок противника в регби.
-- Ой! -- воскликнул Гольдфарб. Раздалось еще несколько взрывов.
Дэвид попытался отодвинуть кусок железа и вылезти, но Раундбуш прижал
его к земле.
-- Не дергайся, дурак! -- закричал офицер.
Словно подчеркивая его правоту, в пыль рядом с ними ударила пулеметная
очередь. Когда истребитель атакует тебя на бреющем полете, это продолжается
совсем недолго. А вертолеты висят в воздухе неподвижно и поливают огнем все
вокруг.
Перекрывая шум выстрелов, Гольдфарб сказал:
-- Похоже, исследовательская группа Хиппла только что прекратила свое
существование.
-- Ты совершенно прав, -- ответил Раундбуш.
-- Ладно, дайте мне "стен", -- сказал Ральф Виггс. -- Если они намерены
нас расстрелять, мы хотя бы откроем ответный огонь.
Одноногий немолодой метеоролог говорил совершенно спокойно, и Гольдфарб
ему позавидовал. Но после Сомме Ниггса трудно было чем-то удивить.
Раундбуш передал ему пулемет. Виггс взвел затвор, высунул из траншеи
голову и принялся стрелять, несмотря на то что противник продолжал поливать
их очередями. При Сомме был настоящий пулеметный ад, когда сотни орудий
поливали британских солдат, бегущих навстречу вражеским позициям. По
сравнению с этим атака ящеров была легкой разминкой.
Если Виггс нашел в себе мужество сражаться, Гольдфарб решил, что он
ничем не хуже. Он выглянул из траншеи. Вертолеты по-прежнему висели над
посадочной полосой, прикрывая ящеров, которые бежали по бетонированной
полосе, стреляя из автоматов. Гольдфарб пустил длинную очередь. Несколько
ящеров упало, но он не знал, подстрелил ли он их или они просто решили
переждать огонь.
В следующее мгновение один из вертолетов превратился в бело-голубой
огненный шар. Гольдфарб завопил, как индеец. Брантингторп окружали зенитки.
Выяснилось, что они умеют стрелять не только по своим истребителям, но
иногда сбивают и вертолеты ящеров.
Уцелевший вертолет развернулся в воздухе и выпустил несколько ракет в
сторону зенитного орудия, сбившего его спутника. Гольдфарб не мог себе
представить, чтобы кто-то мог выжить в образовавшемся огненном аду, но
зенитка продолжала стрелять. Затем вертолет дернулся. Гольдфарб закричал еще
громче. К сожалению, второй вертолет не взорвался, а полетел прочь -- за ним
тянулся хвост дыма.
Бэзил Раундбуш выскочил из траншеи и принялся стрелять по залегшим
ящерам.
-- Нужно прикончить их сейчас, -- закричал он, -- пока у них нет
прикрытия с воздуха.
Гольдфарб выскочил из траншеи, хотя чувствовал себя так, будто с него
вдруг сорвали всю одежду. Он выпустил пулеметную очередь, упал на живот и,
периодически стреляя, пополз вперед.
К ним присоединились люди, которые выскакивали из траншей и развалин
зданий. Ральф Виггс ковылял в атаку, словно вернулся в 1916 год. В него
попала пуля. Он упал, но продолжал стрелять.
-- Ты серьезно ранен? -- спросил Гольдфарб. Виггс покачал головой.
-- Пуля попала в колено, и я не могу встать, но в остальном со мной все
в порядке. -- И он вновь принялся стрелять.
Он держался совсем не как человек, только что получивший ранение.
Гольдфарб удивленно посмотрел на него, но тут сообразил, что вражеская пуля
попала в протез. И хотя они находились на открытом месте, Гольдфарб
расхохотался.
-- Здесь не больше двух взводов, -- прикинул Раундбуш. -- Мы можем с
ними покончить.
И в подтверждение его слов зенитный пулемет, который так и не смогли
уничтожить вертолеты, открыл огонь по ящерам. Первыми использовать зенитки
против пехоты придумали немцы в 1940 году во время молниеносной войны во
Франции. Получилось дьявольски эффективно.
Гольдфарб побежал к обломкам, разбросанным на посадочной полосе, и
спрятался за ними, радуясь, что ему удалось найти укрытие. Высунув наружу
ствол пулемета, он выпустил короткую очередь в сторону ящеров.
-- Прекратить огонь! -- крикнул кто-то с противоположной стороны
посадочной полосы. -- Они хотят сдаться.
Постепенно стрельба начала стихать. Гольдфарб осторожно высунулся
наружу и посмотрел на ящеров. Он видел их в виде точек на экране радара, а
также во время налета на тюрьму, когда они освободили его кузена Мойше
Русецкого. Но только теперь, когда остатки атакующего отряда бросили оружие
и подняли руки, он сумел разглядеть неприятеля как следует.
Ящеры были ростом с ребенка. Конечно, Дэвид их уже видел, но на
эмоциональном уровне только сейчас понял, как сильно они отличаются от
людей. Они обладали такой развитой технологией, словно были великанами.
Впрочем, если по правде, ящеры совсем не походили на детей -- наклоненный
вперед корпус, покрытый чешуей, как у динозавров, шлемы и бронежилеты,
которые придавали им воинственный вид -- наверное, более воинственный, чем у
него, подумал Дэвид, бросив взгляд на свою грязную форму РАФ.
К нему подошел Бэзил Раундбуш.
-- Клянусь богом, мы их победили! -- воскликнул он.
-- Точно. -- Гольдфарб знал, что его голос прозвучал удивленно, но
ничего не мог с собой поделать. Он не ожидал, что останется в живых, тем
более одержит победу. -- Интересно, подойдет ли мне их бронежилет?
-- Хорошая мысль! -- воскликнул Раундбуш и оглядел Гольдфарба с ног до
головы. -- Ты стройнее и ниже меня, может, тебе повезет. Надеюсь, подойдет,
поскольку время исследований в старой доброй Англии подошло к концу. -- Он
пнул разбитую логарифмическую линейку. -- Пока мы не вышвырнем отсюда
чешуйчатых ублюдков, нам остается только сражаться.
"О боже! Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя
повелителем бесконечности. Если бы только не мои дурные сны!" ["Гамлет", акт
II, сцена 2. Перевод Бориса Пастернака].
"Проклятье, откуда эта цитата? "Макбет"? "Гамлет"? "Король Лир"?" --
Йенс Ларссен никак не мог вспомнить, но, черт подери, это точно из Шекспира.
Строчки всплыли в его сознании, когда он взобрался на вершину Льюистон-Хилл.
Глядя на запад с вершины горы, он вполне мог считать себя повелителем
бесконечности. Даже в этих местах, славящихся своими прекрасными пейзажами,
открывшийся его глазам вид производил потрясающее впечатление. Кругом
расстилалась заросшая полынью бесконечная прерия штата Вашингтон, для
которой гораздо больше подходило слово "пустыня".
Впрочем, недалеко отсюда располагался город Кларксон, штат Вашингтон, а
на этом берегу реки -- городок Льюистон, штат Айдахо, угнездившийся в месте
слияния рек Змея и Клируотер, зажатый с севера и юга горами, так что
казалось, будто город состоит из одной длинной улицы.
Вниз по течению Змеи плыли деревянные плоты, ниже их выловят из воды и
используют для борьбы с ящерами. Казалось, время вернулось на поколение
назад, все чаще и чаще части самолетов делали из дерева.
Но сейчас Йенса не волновала война с инопланетянами. Покорение ящерами
всей Земли было кошмаром из дурного сна. Но если люди, которые готовятся
остановить ящеров, причинили ему столько зла, как он должен себя
чувствовать?
-- Как в аду, -- вслух проговорил Ларссен. И нажал на педали --
Льюистон был уже рядом.
"Нужно съехать вниз", -- так ему сказали; на расстоянии в десять миль
между Льюистон-Хилл и самим Льюистоном местность понижалась на две тысячи
футов, в среднем на четыре градуса. Средние значения могут оказаться
обманчивыми -- в некоторых местах уклон оказался гораздо более крутым.
Спускаться вниз на велосипеде было приятно, но если бы ему пришлось
возвращаться тем же путем, он брел бы пешком до самой вершины. От одной
только мысли об этом у Йенса начинали болеть ноги.
В Льюистоне царила суета, какой он не видел с тех пор, как ушел из
Денвера -- или покинул Чикаго. По улицам шагали лесорубы и рабочие с
лесопилок; далеко не весь добытый здесь лес отправлялся в Вашингтон. Большая
часть дерева шла на одну из крупнейших в мире лесосушилок, расположенную в
миле вниз по течению Клируотер. Судя по дыму, который поднимался из ее труб,
она работала на полную мощность. Как бы ящеры ни старались, они не в
состоянии уничтожить все заводы.
Абстрактно лесопилка представляла интерес, но Йенс не стал
останавливаться, чтобы ее рассмотреть. Зато, подъехав к зданию ИМКА
[Ассоциация молодых христиан], он так резко затормозил, что чуть не врезался
головой в руль. У входа стояло несколько велосипедов, рядом дежурил
вооруженный пистолетом охранник. Ларссену уже приходилось наблюдать подобные
картины в Денвере, да и в других местах. Более того, на улицах Льюистона
часто попадались лошади.
Ларссен кивнул охраннику, оставил свой велосипед рядом с другими и,
войдя в здание, спросил у сидящего за конторкой клерка:
-- У вас есть горячая вода?
-- Да, сэр, -- ответил мужчина, которого не смутило неожиданное
появление чумазого незнакомца с рюкзаком и винтовкой за плечами. Очевидно,
здесь и не такое видали. -- Горячий душ стоит два доллара. Если вы хотите
побриться, то можете воспользоваться опасной бритвой, и, пожалуй, вам
потребуются ножницы -- еще пятьдесят центов. Если оставите у меня свои вещи,
получите их обратно, когда расплатитесь.
Ларссен отдал ему винтовку "Спрингфилд".
-- Спасибо, дружище. Бритва мне не понадобится; я привык к бороде.
-- Многие мужчины так говорят, -- кивнув, ответил клерк. -- Если
хотите, чтобы вашу одежду постирали, прачечная Чанга находится на
противоположной стороне улицы, там знают свое дело.
-- Я здесь проездом, боюсь, что не смогу задержаться, но все равно
спасибо, -- сказал Йенс. -- Но горячий душ! Горячая сосиска!
И он направился в душевую.
Как и обещал клерк, вода в душе была горячей, даже обжигающей. А мыло,
явно домашнего производства, мягкое, с большим количеством щелока и сильным
запахом, справилось не только с грязью, но и содрало верхний слой кожи. Но
когда Йенс выключил воду и вытерся полотенцем, его кожа вновь стала розовой,
а не разных оттенков коричневого.
Надевать несвежую одежду на чистое тело не очень хотелось, и Йенс
поморщился. Он так долго не мылся, что перестал замечать грязь. Может быть,
все-таки имеет смысл заглянуть к Чангу. Он причесал волосы и, насвистывая,
вернулся к конторке.
Отдав клерку два доллара, он получил обратно свои веши, Йенс проверил,
все ли на месте в рюкзаке, и клерк обиженно отвернулся. Наверное, с ним уже
сотни раз проделывали подобные штучки.
Йенс отдал десять центов охраннику, сел в седло и поехал к мосту через
Змею, который вел в штат Вашингтон. В двух кварталах к западу от ИМКА, как и
сказал клерк, располагалась прачечная Чанга, на вывеске Йенс заметил
китайские иероглифы. Он уже собирался проехать мимо, когда заметил
заведение, которое называлась просто: "Мама".
Он остановился. Если Чанг работает быстро, может быть он успеет
спокойно поесть?
-- Почему бы и нет? -- пробормотал он. Лишний час ничего не изменит.
Хозяин прачечной, которого звали Гораций, говорил на отличном
английском языке. Он захихикал, когда Ларссен сказал, что собирается
перекусить у "Мамы", но обещал вернуть выстиранную одежду через час.
Открыв дверь в соседнее заведение, Йенс не ощутил запахов домашней
кухни. В нос ударили ароматы духов. Здесь пахло, как в публичном доме. Через
мгновение он понял, что и в самом деле попал в бордель. Все естественно. Не
могут же дровосеки целыми днями валить деревья. Он вспомнил, как захихикал
Гораций Чанг, когда Йенс сказал, что хочет перекусить у "Мамы".
Крупная краснощекая женщина, возможно сама Мама, вышла из задней
комнаты. Винтовка Йенса ее нисколько не напугала.
-- Ну, вы, наверное, скрипите от чистоты, -- сказала она, глядя на его
только что вымытое лицо и влажные волосы. -- Могу спорить, вы только что из
ИМКА. Очень разумный поступок. А теперь заходите и выбирайте себе
хорошенькую девочку.
Йенс открыл рот, собираясь объяснить, что он зашел, только чтобы
поесть, но передумал и молча последовал за ней. Ему все равно придется ждать
целый час, а здесь будет веселее, чем в ресторане.
Несмотря на заверения Мамы, девушки не выглядели особенно красивыми, а
большинство и вовсе показались Йенсу злыми. Дамское белье, которое они щедро
демонстрировали, знавало лучшие времена. Ларссен задал себе вопрос: а хочет
ли он этого? И тут же обнаружил, что кивает девушке с курчавыми светлыми
волосами. Она была немного похожа на Барбару -- времен, когда они только
познакомились, -- по он этого даже не осознавал. Йенс просто выбрал самую
симпатичную девушку.
Она встала и потянулась. Поднимаясь вверх по лестнице, она сказала:
-- Обычный сеанс стоит сорок. Еще десять баксов, если пополам, и десять
за французскую любовь. Если хочешь чего-нибудь еще, поищи другую девочку.
Столь дерзкое обращение заставило Йенса повернуться на каблуках и выйти
на улицу. Если Гораций Чанг еще не выстирал его одежду, он вернется.
Так уж получилось, что он вернулся к шлюхе. Простыни на постели были
слегка вылинявшими, но чистыми. Интересно, стирает ли Гораций для заведения
Мамы, и если да, то как с ним расплачиваются?
Девушка сбросила туфли, стянула рубашку через голову и осталась перед
ним совершенно обнаженной.
-- Ну, так чего ты хочешь, приятель?
-- Скажи мне хотя бы твое имя, -- пробормотал смутившийся Йенс -- уж
слишком по-деловому вела себя девица.
-- Эди, -- ответила она, но не спросила, как зовут его, а лишь
повторила свой вопрос: -- Ну, так как ты хочешь?
-- Пополам, -- ответил он, все еще смущаясь.
-- Сначала покажи деньги. Не заплатишь -- не сыграешь. -- Она кивнула,
когда он бросил на кровать несколько банкнот, и добавила: -- Если кончишь,
пока я буду сосать, заплатишь еще десять за полный французский вариант,
хорошо?
-- Ладно, ладно. -- Йенс замотал головой, он чувствовал возбуждение и
презрение к себе.
В лучшие времена он ничем подобным не занимался. Это имело такое же
отношение к любви, как Мона Лиза -- к картинке на ящике с апельсинами. Но
сейчас ни на что другое ему рассчитывать не приходилось.
Йенс снял рюкзак, поставил винтовку в угол и разделся. Эди посмотрела
на него так, словно изучала лабораторную крысу перед опытом.
-- Ну, во всяком случае ты принял душ, -- повторила она слова Мамы. --
Уже кое-что. Никогда не видела тебя в наших краях. Ты зашел в ИМКА, потому
что собирался сюда?
-- Да, конечно, -- ответил он, обрадовавшись, что между ними возник
хоть какой-то человеческий контакт.
Однако на этом все разговоры закончились.
-- Присядь на край кровати, ладно? -- попросила она.
Когда он молча повиновался, она опустилась на колени перед ним и
принялась за работу.
Она знала свое дело, тут сомневаться не приходилось. Наконец Йенс
постучал по матрасу. Эди улеглась на постель и раздвинула ноги. Она никак не
отреагировала, когда он принялся ее ласкать, но когда он забрался на нее,
она все проделала по высшему разряду. Затем спрятала деньги.
Он уже одевался, когда вспомнил, что не воспользовался резинкой.
"Тем хуже для нее", -- холодно подумал Йенс. Если занимаешься такой
работой, всегда рискуешь подхватить триппер.
-- Хочешь еще разок за полцены? -- спросила она.
-- Нет, достаточно, -- ответил он; сейчас он думал о возвращении в ИМКА
и еще одном горячем душе.
У него еще оставалось время, но ему совсем не хотелось объясняться с
клерком -- или обойтись без объяснений, ощущая на себе его неприятный рыбий
взгляд.
-- Может быть, хочешь выпить внизу? -- спросила Эди. -- У нас есть
домашнее пиво и даже немного настоящего виски, если ты готов платить.
Ей следовало бы продавать подержанные машины, а не собственную задницу
с прилежащими к ней достоинствами.
-- Нет, -- коротко ответил Йенс; сейчас он хотел только одного --
убраться отсюда подальше.
Эди выразительно посмотрела на него -- _скряга_. Он сделал вид, что
ничего не заметил.
Когда Йенс вернулся в прачечную Чанга, владелец спросил:
-- Ну, как вам ленч, сэр? -- и громко захихикал.
Затем он заглянул в заднюю комнату и что-то крикнул по-китайски.
Послышался женский смех. Йенс почувствовал, как у него покраснели уши. Он
даже захотел бросить здесь свою одежду и на полной скорости умчаться на
запад.
В конце концов, он решил остаться. Когда Чанг принес еще горячую
одежду, он засунул ее в рюкзак, даже не подумав о том, чтобы переодеться.
Стальной подвесной мост через Змею уже давно ушел в историю -- ящеры
его не пощадили, хотя лесопилка и уцелела. Перебраться на другую сторону
реки можно было только в лодке. Все лодочники требовали за работу пятнадцать
долларов. Тогда Йенс вытащил из кармана бумагу, где говори лось, что он
путешествует по важному правительственному заданию. Один из перевозчиков
сказал:
-- Я такой же патриот, как и все, но мне необходимо кормить семью.
Йенсу пришлось заплатить.
Восточная часть штата Вашингтон напомнила ему штат Юта: рядом с реками
лежали плодородные земли, а в остальных местах -- бледные солончаки, на
которых росла лишь полынь. Он всегда считал, что в штате Вашингтон полно
сосен, мха и папоротников и много воды. Оказалось, что он ошибался.
Дороги здесь сохранились в хорошем состоянии -- ящеры почему-то не
стали их бомбить. Да и мосты через небольшие речушки не тронули. Ну, а в тех
местах, где не хватало нескольких пролетов, кто-то положил деревянные
мостки. Впрочем, еще дважды Йенсу пришлось платить за переезд.
Он еще раз расслабился в Уолла-Уолла [Город на юго-востоке штата
Вашингтон, на языке индейского племени кайюс название города означает "много
ручьев"], на третий день после того, как пересек границу штата Вашингтон. Он
вновь выбрал блондинку -- и опять не обратил внимания на свой выбор. На сей
раз ему не пришлось заходить в прачечную за одеждой -- и Йенс действительно
почувствовал облегчение.
В тридцати милях к западу от Уолла-Уолла дорога сворачивала на север,
вдоль восточного берега реки Колумбия, в сторону ее слияния со Змеей. Здесь
землю орошали, впрочем, многие поля выглядели заброшенными; возможно,
фермеры не могли платить за воду.
В непосредственной близости от реки следы запустения были не так
заметны, однако ирригационные каналы обмелели, поля начали зарастать
сорняками. Некоторые фермеры продолжали возделывать небольшие сады и
огороды, но большие участки земли под палящими лучами солнца приобрели
неприятный бурый цвет пустошей. Йенс никак не мог понять, что здесь
произошло, пока не проехал мимо развалин нескольких насосных станций. Как
только вода перестала орошать землю, заниматься сельским хозяйством стало
бессмысленно.
Ближайший город к мосту через Змею (Йенс не рассчитывал, что мост все
еще стоит) назывался Бербанк. Перед тем как въехать в него, он решил внести
свой вклад в орошение придорожных растений. Едва начав мочиться, Йенс едва
не закричал от боли. Теперь он прекрасно знал, что она означает.
-- _Еще одна_ порция триппера? -- возопил он, обращаясь к небу, хотя
подхватил эту пакость совсем в другом месте.
Теперь следующие две недели, пока боль не отступит, его ждут сплошные
мучения.
Затем, к собственному удивлению, он рассмеялся. Насколько он знал,
триппер не вызывает у женщин болезненных ощущений, но из этого вовсе не
следует, что они им не болеют. На сей раз он был уверен, что поделился
своими неприятностями с другими.
* * *
Когда Никифор Шолуденко без приглашения заглянул в землянку, где
отдыхала между полетами Людмила Горбунова, она подумала, что он хочет
застать ее полуодетой. Однако Шолуденко сказал:
-- Товарищ пилот, вам приказано немедленно прибыть на доклад к
полковнику Карпову.
Значит, он пришел по делу. Людмила вскочила на ноги.
-- Спасибо, товарищ. Проводите меня к нему, пожалуйста.
Полковник Феофан Карпов не был крупным человеком, но Людмиле он казался
похожим на медведя. Щетина на подбородке и мятая форма лишь усиливали
впечатление. Как и свечи, горящие в его землянке; Людмила сразу подумала о
берлоге.
-- Добрый день, товарищ пилот, -- сказал Карпов, поприветствовав
Людмилу. Его пронзительный голос ничем не напоминал медведя, даже когда он
рычал. -- Вы свободны, товарищ, -- добавил он, обращаясь к Шолуденко, но
достойный член НКВД уже успел исчезнуть.
-- Добрый день, товарищ полковник, -- сказала Людмила. -- По вашему
приказу прибыла.
-- Вольно, Людмила Вадимовна. К вам нет никаких претензий, во всяком
случае с моей стороны, -- сказал Карпов.
Однако Людмила продолжала стоять по стойке смирно; полковник всегда
строго следил за соблюдением устава и не имел привычки обращаться к своим
подчиненным по имени-отчеству. Людмила сумела найти только одну причину для
такого поведения: полковник решил сделать ее своей любовницей. "Если я не
ошиблась, -- подумала Людмила, -- буду кричать".
Вместо того чтобы выйти из-за стола и положить "дружескую руку" ей на
плечо, Карпов сказал:
-- Я получил приказ: вы должны немедленно отправиться на доклад в
Москву. Ну, конечно, не прямо сейчас. -- Он криво улыбнулся. -- Вас ждет
фургон. Они привезли пилота на замену. И нового механика.
-- Нового механика, товарищ полковник? -- недоуменно спросила Людмила.
-- Да. -- На лице Карпова появилось недовольное выражение, и он стал
еще больше походить на медведя. -- У меня забирают не только одного из
лучших пилотов, но еще и этого немца -- Шульца, которого ты нашла. Кого бы
они ни прислали, ему будет далеко до немца; двигателям все равно, фашист
механик или нет.
Перспектива поездки в Москву вместе с Георгом Шульцем вызвала у Людмилы
отвращение. Рассчитывая выяснить, зачем они потребовались в столице, она
спросила:
-- Где и кому я должна доложиться, товарищ полковник?
-- В Кремле или в том, что осталось от Кремля, после того как туда
наведались самолеты ящеров. -- Карпов бросил взгляд на листок бумаги,
лежащий у него на столе. -- Приказ подписан полковником Борисом Лидовым из
комиссариата внутренних дел. -- Он увидел, как напряглась Людмила. -- Вы его
знаете?
-- Да, товарищ полковник, -- негромко ответила Людмила.
Она не удержалась и выглянула в коридор.
-- Ублюдок из НКВД? -- небрежно спросил Карпов, не повышая голоса. -- Я
так и подумал, судя по формулировке приказа. Тут уж ничего не поделаешь.
Соберите свои вещи и отнесите в фургон -- он стоит неподалеку от землянок.
Если сможете, переоденьтесь в гражданское; тогда больше шансов, что ящеры не
атакуют вас с воздуха. Удачи вам, Людмила Вадимовна.
-- Спасибо, товарищ полковник. -- Людмила вновь отдала честь и
вернулась в свою землянку.
Она механически сложила в вещевой мешок комбинезон пилота, военную
форму и пистолет. Гражданской блузки у Людмилы не было, но на дне вещмешка
она обнаружила расшитую цветами юбку. Она не смогла вспомнить, когда
надевала ее в последний раз.
Наконец она вышла из землянки, щурясь, словно крот, от яркого
солнечного света. Как и обещал полковник Карпов, ее поджидал крытый фургон,
на козлах которого сидел одетый в мужицкую одежду возчик. Лошадь, пользуясь
передышкой, щипала траву.
Дно фургона было выстелено соломой. Когда появился Георг Шульц, Людмила
решила, что он ужасно похож на пугало, хотя ей не приходилось видеть пугал с
рыжеватой бородой. Он остался в немецкой гимнастерке и брюках солдата
Красной Армии; у него не нашлось гражданской одежды.
Шульц улыбнулся Людмиле.
-- Иди ко мне, liebchen [Любимая (нем.)], -- сказал он на смеси
русского и немецкого.
-- Одну минутку. -- Она вытащила из вещмешка автоматический пистолет
Токарева, засунула его за пояс и забралась в фургон. -- Ты никогда не
слушаешь, когда я предлагаю тебе не распускать руки. Возможно, эта штука
произведет на тебя впечатление.
-- Возможно. -- Он продолжал улыбаться. Ему приходилось видеть вещи и
похуже пистолета. -- Или нет.
Возчик тронул поводья. Лошадь недовольно фыркнула, подняла голову и
зашагала в сторону Москвы. Возчик насвистывал что-то из Мусоргского --
Людмила узнала "Великие врата Киева". Она улыбнулась, ведь она родилась в
Киеве. Но улыбка тут же исчезла: сначала Киев захватили нацисты, а потом он
перешел к ящерам.
Хотя они удалялись от линии фронта, повсюду виднелись следы войны. На
грязной дороге, которая шла на северо-восток к Москве, через каждые сто
метров попадались воронки от разорвавшихся бомб. Людмиле все время казалось,
что фургон вот-вот перевернется.
Георг Шульц сел, разворошив солому.
-- Ваши вонючие грязные дороги доставили нам столько неприятностей! На
карте показано, что мы выезжаем на шоссе, а вокруг грязь и пыль, как и
прежде. Это нечестно. Вы, проклятые русские, такие отсталые, но дороги вам
взрывной волной.
Раундбуш вертел головой в разные стороны.
-- Ты прав -- они не сбросили ни одной бомбы на посадочные полосы, --
сказал он. -- Совсем не похоже на ящеров. Такое впечатление, что они
хотят... -- он ненадолго замолчал, -- оставить их для себя.
Не успел Раундбуш замолчать, как раздался оглушительный рев с юга.
Казалось, он доносится сверху, но Гольдфарбу никогда не приходилось слышать
ничего подобного. Затем он заметил нечто, напоминающее головастика,
промчавшегося над линией электропередачи.
-- Вертолет! -- закричал он.
-- Вертолеты, -- мрачно поправил его Раундбуш. -- И они направляются к
нам -- наверное, хотят захватить посадочную полосу.
Некоторое время Гольдфарб продолжал наблюдение. Затем один из
вертолетов сделал ракетный залп. Дэвид бросился на дно траншеи. Несколько
ракет ударило в здание лаборатории; сверху на людей упал кусок горячего
железа, плашмя, словно агрессивный игрок противника в регби.
-- Ой! -- воскликнул Гольдфарб. Раздалось еще несколько взрывов.
Дэвид попытался отодвинуть кусок железа и вылезти, но Раундбуш прижал
его к земле.
-- Не дергайся, дурак! -- закричал офицер.
Словно подчеркивая его правоту, в пыль рядом с ними ударила пулеметная
очередь. Когда истребитель атакует тебя на бреющем полете, это продолжается
совсем недолго. А вертолеты висят в воздухе неподвижно и поливают огнем все
вокруг.
Перекрывая шум выстрелов, Гольдфарб сказал:
-- Похоже, исследовательская группа Хиппла только что прекратила свое
существование.
-- Ты совершенно прав, -- ответил Раундбуш.
-- Ладно, дайте мне "стен", -- сказал Ральф Виггс. -- Если они намерены
нас расстрелять, мы хотя бы откроем ответный огонь.
Одноногий немолодой метеоролог говорил совершенно спокойно, и Гольдфарб
ему позавидовал. Но после Сомме Ниггса трудно было чем-то удивить.
Раундбуш передал ему пулемет. Виггс взвел затвор, высунул из траншеи
голову и принялся стрелять, несмотря на то что противник продолжал поливать
их очередями. При Сомме был настоящий пулеметный ад, когда сотни орудий
поливали британских солдат, бегущих навстречу вражеским позициям. По
сравнению с этим атака ящеров была легкой разминкой.
Если Виггс нашел в себе мужество сражаться, Гольдфарб решил, что он
ничем не хуже. Он выглянул из траншеи. Вертолеты по-прежнему висели над
посадочной полосой, прикрывая ящеров, которые бежали по бетонированной
полосе, стреляя из автоматов. Гольдфарб пустил длинную очередь. Несколько
ящеров упало, но он не знал, подстрелил ли он их или они просто решили
переждать огонь.
В следующее мгновение один из вертолетов превратился в бело-голубой
огненный шар. Гольдфарб завопил, как индеец. Брантингторп окружали зенитки.
Выяснилось, что они умеют стрелять не только по своим истребителям, но
иногда сбивают и вертолеты ящеров.
Уцелевший вертолет развернулся в воздухе и выпустил несколько ракет в
сторону зенитного орудия, сбившего его спутника. Гольдфарб не мог себе
представить, чтобы кто-то мог выжить в образовавшемся огненном аду, но
зенитка продолжала стрелять. Затем вертолет дернулся. Гольдфарб закричал еще
громче. К сожалению, второй вертолет не взорвался, а полетел прочь -- за ним
тянулся хвост дыма.
Бэзил Раундбуш выскочил из траншеи и принялся стрелять по залегшим
ящерам.
-- Нужно прикончить их сейчас, -- закричал он, -- пока у них нет
прикрытия с воздуха.
Гольдфарб выскочил из траншеи, хотя чувствовал себя так, будто с него
вдруг сорвали всю одежду. Он выпустил пулеметную очередь, упал на живот и,
периодически стреляя, пополз вперед.
К ним присоединились люди, которые выскакивали из траншей и развалин
зданий. Ральф Виггс ковылял в атаку, словно вернулся в 1916 год. В него
попала пуля. Он упал, но продолжал стрелять.
-- Ты серьезно ранен? -- спросил Гольдфарб. Виггс покачал головой.
-- Пуля попала в колено, и я не могу встать, но в остальном со мной все
в порядке. -- И он вновь принялся стрелять.
Он держался совсем не как человек, только что получивший ранение.
Гольдфарб удивленно посмотрел на него, но тут сообразил, что вражеская пуля
попала в протез. И хотя они находились на открытом месте, Гольдфарб
расхохотался.
-- Здесь не больше двух взводов, -- прикинул Раундбуш. -- Мы можем с
ними покончить.
И в подтверждение его слов зенитный пулемет, который так и не смогли
уничтожить вертолеты, открыл огонь по ящерам. Первыми использовать зенитки
против пехоты придумали немцы в 1940 году во время молниеносной войны во
Франции. Получилось дьявольски эффективно.
Гольдфарб побежал к обломкам, разбросанным на посадочной полосе, и
спрятался за ними, радуясь, что ему удалось найти укрытие. Высунув наружу
ствол пулемета, он выпустил короткую очередь в сторону ящеров.
-- Прекратить огонь! -- крикнул кто-то с противоположной стороны
посадочной полосы. -- Они хотят сдаться.
Постепенно стрельба начала стихать. Гольдфарб осторожно высунулся
наружу и посмотрел на ящеров. Он видел их в виде точек на экране радара, а
также во время налета на тюрьму, когда они освободили его кузена Мойше
Русецкого. Но только теперь, когда остатки атакующего отряда бросили оружие
и подняли руки, он сумел разглядеть неприятеля как следует.
Ящеры были ростом с ребенка. Конечно, Дэвид их уже видел, но на
эмоциональном уровне только сейчас понял, как сильно они отличаются от
людей. Они обладали такой развитой технологией, словно были великанами.
Впрочем, если по правде, ящеры совсем не походили на детей -- наклоненный
вперед корпус, покрытый чешуей, как у динозавров, шлемы и бронежилеты,
которые придавали им воинственный вид -- наверное, более воинственный, чем у
него, подумал Дэвид, бросив взгляд на свою грязную форму РАФ.
К нему подошел Бэзил Раундбуш.
-- Клянусь богом, мы их победили! -- воскликнул он.
-- Точно. -- Гольдфарб знал, что его голос прозвучал удивленно, но
ничего не мог с собой поделать. Он не ожидал, что останется в живых, тем
более одержит победу. -- Интересно, подойдет ли мне их бронежилет?
-- Хорошая мысль! -- воскликнул Раундбуш и оглядел Гольдфарба с ног до
головы. -- Ты стройнее и ниже меня, может, тебе повезет. Надеюсь, подойдет,
поскольку время исследований в старой доброй Англии подошло к концу. -- Он
пнул разбитую логарифмическую линейку. -- Пока мы не вышвырнем отсюда
чешуйчатых ублюдков, нам остается только сражаться.
"О боже! Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя
повелителем бесконечности. Если бы только не мои дурные сны!" ["Гамлет", акт
II, сцена 2. Перевод Бориса Пастернака].
"Проклятье, откуда эта цитата? "Макбет"? "Гамлет"? "Король Лир"?" --
Йенс Ларссен никак не мог вспомнить, но, черт подери, это точно из Шекспира.
Строчки всплыли в его сознании, когда он взобрался на вершину Льюистон-Хилл.
Глядя на запад с вершины горы, он вполне мог считать себя повелителем
бесконечности. Даже в этих местах, славящихся своими прекрасными пейзажами,
открывшийся его глазам вид производил потрясающее впечатление. Кругом
расстилалась заросшая полынью бесконечная прерия штата Вашингтон, для
которой гораздо больше подходило слово "пустыня".
Впрочем, недалеко отсюда располагался город Кларксон, штат Вашингтон, а
на этом берегу реки -- городок Льюистон, штат Айдахо, угнездившийся в месте
слияния рек Змея и Клируотер, зажатый с севера и юга горами, так что
казалось, будто город состоит из одной длинной улицы.
Вниз по течению Змеи плыли деревянные плоты, ниже их выловят из воды и
используют для борьбы с ящерами. Казалось, время вернулось на поколение
назад, все чаще и чаще части самолетов делали из дерева.
Но сейчас Йенса не волновала война с инопланетянами. Покорение ящерами
всей Земли было кошмаром из дурного сна. Но если люди, которые готовятся
остановить ящеров, причинили ему столько зла, как он должен себя
чувствовать?
-- Как в аду, -- вслух проговорил Ларссен. И нажал на педали --
Льюистон был уже рядом.
"Нужно съехать вниз", -- так ему сказали; на расстоянии в десять миль
между Льюистон-Хилл и самим Льюистоном местность понижалась на две тысячи
футов, в среднем на четыре градуса. Средние значения могут оказаться
обманчивыми -- в некоторых местах уклон оказался гораздо более крутым.
Спускаться вниз на велосипеде было приятно, но если бы ему пришлось
возвращаться тем же путем, он брел бы пешком до самой вершины. От одной
только мысли об этом у Йенса начинали болеть ноги.
В Льюистоне царила суета, какой он не видел с тех пор, как ушел из
Денвера -- или покинул Чикаго. По улицам шагали лесорубы и рабочие с
лесопилок; далеко не весь добытый здесь лес отправлялся в Вашингтон. Большая
часть дерева шла на одну из крупнейших в мире лесосушилок, расположенную в
миле вниз по течению Клируотер. Судя по дыму, который поднимался из ее труб,
она работала на полную мощность. Как бы ящеры ни старались, они не в
состоянии уничтожить все заводы.
Абстрактно лесопилка представляла интерес, но Йенс не стал
останавливаться, чтобы ее рассмотреть. Зато, подъехав к зданию ИМКА
[Ассоциация молодых христиан], он так резко затормозил, что чуть не врезался
головой в руль. У входа стояло несколько велосипедов, рядом дежурил
вооруженный пистолетом охранник. Ларссену уже приходилось наблюдать подобные
картины в Денвере, да и в других местах. Более того, на улицах Льюистона
часто попадались лошади.
Ларссен кивнул охраннику, оставил свой велосипед рядом с другими и,
войдя в здание, спросил у сидящего за конторкой клерка:
-- У вас есть горячая вода?
-- Да, сэр, -- ответил мужчина, которого не смутило неожиданное
появление чумазого незнакомца с рюкзаком и винтовкой за плечами. Очевидно,
здесь и не такое видали. -- Горячий душ стоит два доллара. Если вы хотите
побриться, то можете воспользоваться опасной бритвой, и, пожалуй, вам
потребуются ножницы -- еще пятьдесят центов. Если оставите у меня свои вещи,
получите их обратно, когда расплатитесь.
Ларссен отдал ему винтовку "Спрингфилд".
-- Спасибо, дружище. Бритва мне не понадобится; я привык к бороде.
-- Многие мужчины так говорят, -- кивнув, ответил клерк. -- Если
хотите, чтобы вашу одежду постирали, прачечная Чанга находится на
противоположной стороне улицы, там знают свое дело.
-- Я здесь проездом, боюсь, что не смогу задержаться, но все равно
спасибо, -- сказал Йенс. -- Но горячий душ! Горячая сосиска!
И он направился в душевую.
Как и обещал клерк, вода в душе была горячей, даже обжигающей. А мыло,
явно домашнего производства, мягкое, с большим количеством щелока и сильным
запахом, справилось не только с грязью, но и содрало верхний слой кожи. Но
когда Йенс выключил воду и вытерся полотенцем, его кожа вновь стала розовой,
а не разных оттенков коричневого.
Надевать несвежую одежду на чистое тело не очень хотелось, и Йенс
поморщился. Он так долго не мылся, что перестал замечать грязь. Может быть,
все-таки имеет смысл заглянуть к Чангу. Он причесал волосы и, насвистывая,
вернулся к конторке.
Отдав клерку два доллара, он получил обратно свои веши, Йенс проверил,
все ли на месте в рюкзаке, и клерк обиженно отвернулся. Наверное, с ним уже
сотни раз проделывали подобные штучки.
Йенс отдал десять центов охраннику, сел в седло и поехал к мосту через
Змею, который вел в штат Вашингтон. В двух кварталах к западу от ИМКА, как и
сказал клерк, располагалась прачечная Чанга, на вывеске Йенс заметил
китайские иероглифы. Он уже собирался проехать мимо, когда заметил
заведение, которое называлась просто: "Мама".
Он остановился. Если Чанг работает быстро, может быть он успеет
спокойно поесть?
-- Почему бы и нет? -- пробормотал он. Лишний час ничего не изменит.
Хозяин прачечной, которого звали Гораций, говорил на отличном
английском языке. Он захихикал, когда Ларссен сказал, что собирается
перекусить у "Мамы", но обещал вернуть выстиранную одежду через час.
Открыв дверь в соседнее заведение, Йенс не ощутил запахов домашней
кухни. В нос ударили ароматы духов. Здесь пахло, как в публичном доме. Через
мгновение он понял, что и в самом деле попал в бордель. Все естественно. Не
могут же дровосеки целыми днями валить деревья. Он вспомнил, как захихикал
Гораций Чанг, когда Йенс сказал, что хочет перекусить у "Мамы".
Крупная краснощекая женщина, возможно сама Мама, вышла из задней
комнаты. Винтовка Йенса ее нисколько не напугала.
-- Ну, вы, наверное, скрипите от чистоты, -- сказала она, глядя на его
только что вымытое лицо и влажные волосы. -- Могу спорить, вы только что из
ИМКА. Очень разумный поступок. А теперь заходите и выбирайте себе
хорошенькую девочку.
Йенс открыл рот, собираясь объяснить, что он зашел, только чтобы
поесть, но передумал и молча последовал за ней. Ему все равно придется ждать
целый час, а здесь будет веселее, чем в ресторане.
Несмотря на заверения Мамы, девушки не выглядели особенно красивыми, а
большинство и вовсе показались Йенсу злыми. Дамское белье, которое они щедро
демонстрировали, знавало лучшие времена. Ларссен задал себе вопрос: а хочет
ли он этого? И тут же обнаружил, что кивает девушке с курчавыми светлыми
волосами. Она была немного похожа на Барбару -- времен, когда они только
познакомились, -- по он этого даже не осознавал. Йенс просто выбрал самую
симпатичную девушку.
Она встала и потянулась. Поднимаясь вверх по лестнице, она сказала:
-- Обычный сеанс стоит сорок. Еще десять баксов, если пополам, и десять
за французскую любовь. Если хочешь чего-нибудь еще, поищи другую девочку.
Столь дерзкое обращение заставило Йенса повернуться на каблуках и выйти
на улицу. Если Гораций Чанг еще не выстирал его одежду, он вернется.
Так уж получилось, что он вернулся к шлюхе. Простыни на постели были
слегка вылинявшими, но чистыми. Интересно, стирает ли Гораций для заведения
Мамы, и если да, то как с ним расплачиваются?
Девушка сбросила туфли, стянула рубашку через голову и осталась перед
ним совершенно обнаженной.
-- Ну, так чего ты хочешь, приятель?
-- Скажи мне хотя бы твое имя, -- пробормотал смутившийся Йенс -- уж
слишком по-деловому вела себя девица.
-- Эди, -- ответила она, но не спросила, как зовут его, а лишь
повторила свой вопрос: -- Ну, так как ты хочешь?
-- Пополам, -- ответил он, все еще смущаясь.
-- Сначала покажи деньги. Не заплатишь -- не сыграешь. -- Она кивнула,
когда он бросил на кровать несколько банкнот, и добавила: -- Если кончишь,
пока я буду сосать, заплатишь еще десять за полный французский вариант,
хорошо?
-- Ладно, ладно. -- Йенс замотал головой, он чувствовал возбуждение и
презрение к себе.
В лучшие времена он ничем подобным не занимался. Это имело такое же
отношение к любви, как Мона Лиза -- к картинке на ящике с апельсинами. Но
сейчас ни на что другое ему рассчитывать не приходилось.
Йенс снял рюкзак, поставил винтовку в угол и разделся. Эди посмотрела
на него так, словно изучала лабораторную крысу перед опытом.
-- Ну, во всяком случае ты принял душ, -- повторила она слова Мамы. --
Уже кое-что. Никогда не видела тебя в наших краях. Ты зашел в ИМКА, потому
что собирался сюда?
-- Да, конечно, -- ответил он, обрадовавшись, что между ними возник
хоть какой-то человеческий контакт.
Однако на этом все разговоры закончились.
-- Присядь на край кровати, ладно? -- попросила она.
Когда он молча повиновался, она опустилась на колени перед ним и
принялась за работу.
Она знала свое дело, тут сомневаться не приходилось. Наконец Йенс
постучал по матрасу. Эди улеглась на постель и раздвинула ноги. Она никак не
отреагировала, когда он принялся ее ласкать, но когда он забрался на нее,
она все проделала по высшему разряду. Затем спрятала деньги.
Он уже одевался, когда вспомнил, что не воспользовался резинкой.
"Тем хуже для нее", -- холодно подумал Йенс. Если занимаешься такой
работой, всегда рискуешь подхватить триппер.
-- Хочешь еще разок за полцены? -- спросила она.
-- Нет, достаточно, -- ответил он; сейчас он думал о возвращении в ИМКА
и еще одном горячем душе.
У него еще оставалось время, но ему совсем не хотелось объясняться с
клерком -- или обойтись без объяснений, ощущая на себе его неприятный рыбий
взгляд.
-- Может быть, хочешь выпить внизу? -- спросила Эди. -- У нас есть
домашнее пиво и даже немного настоящего виски, если ты готов платить.
Ей следовало бы продавать подержанные машины, а не собственную задницу
с прилежащими к ней достоинствами.
-- Нет, -- коротко ответил Йенс; сейчас он хотел только одного --
убраться отсюда подальше.
Эди выразительно посмотрела на него -- _скряга_. Он сделал вид, что
ничего не заметил.
Когда Йенс вернулся в прачечную Чанга, владелец спросил:
-- Ну, как вам ленч, сэр? -- и громко захихикал.
Затем он заглянул в заднюю комнату и что-то крикнул по-китайски.
Послышался женский смех. Йенс почувствовал, как у него покраснели уши. Он
даже захотел бросить здесь свою одежду и на полной скорости умчаться на
запад.
В конце концов, он решил остаться. Когда Чанг принес еще горячую
одежду, он засунул ее в рюкзак, даже не подумав о том, чтобы переодеться.
Стальной подвесной мост через Змею уже давно ушел в историю -- ящеры
его не пощадили, хотя лесопилка и уцелела. Перебраться на другую сторону
реки можно было только в лодке. Все лодочники требовали за работу пятнадцать
долларов. Тогда Йенс вытащил из кармана бумагу, где говори лось, что он
путешествует по важному правительственному заданию. Один из перевозчиков
сказал:
-- Я такой же патриот, как и все, но мне необходимо кормить семью.
Йенсу пришлось заплатить.
Восточная часть штата Вашингтон напомнила ему штат Юта: рядом с реками
лежали плодородные земли, а в остальных местах -- бледные солончаки, на
которых росла лишь полынь. Он всегда считал, что в штате Вашингтон полно
сосен, мха и папоротников и много воды. Оказалось, что он ошибался.
Дороги здесь сохранились в хорошем состоянии -- ящеры почему-то не
стали их бомбить. Да и мосты через небольшие речушки не тронули. Ну, а в тех
местах, где не хватало нескольких пролетов, кто-то положил деревянные
мостки. Впрочем, еще дважды Йенсу пришлось платить за переезд.
Он еще раз расслабился в Уолла-Уолла [Город на юго-востоке штата
Вашингтон, на языке индейского племени кайюс название города означает "много
ручьев"], на третий день после того, как пересек границу штата Вашингтон. Он
вновь выбрал блондинку -- и опять не обратил внимания на свой выбор. На сей
раз ему не пришлось заходить в прачечную за одеждой -- и Йенс действительно
почувствовал облегчение.
В тридцати милях к западу от Уолла-Уолла дорога сворачивала на север,
вдоль восточного берега реки Колумбия, в сторону ее слияния со Змеей. Здесь
землю орошали, впрочем, многие поля выглядели заброшенными; возможно,
фермеры не могли платить за воду.
В непосредственной близости от реки следы запустения были не так
заметны, однако ирригационные каналы обмелели, поля начали зарастать
сорняками. Некоторые фермеры продолжали возделывать небольшие сады и
огороды, но большие участки земли под палящими лучами солнца приобрели
неприятный бурый цвет пустошей. Йенс никак не мог понять, что здесь
произошло, пока не проехал мимо развалин нескольких насосных станций. Как
только вода перестала орошать землю, заниматься сельским хозяйством стало
бессмысленно.
Ближайший город к мосту через Змею (Йенс не рассчитывал, что мост все
еще стоит) назывался Бербанк. Перед тем как въехать в него, он решил внести
свой вклад в орошение придорожных растений. Едва начав мочиться, Йенс едва
не закричал от боли. Теперь он прекрасно знал, что она означает.
-- _Еще одна_ порция триппера? -- возопил он, обращаясь к небу, хотя
подхватил эту пакость совсем в другом месте.
Теперь следующие две недели, пока боль не отступит, его ждут сплошные
мучения.
Затем, к собственному удивлению, он рассмеялся. Насколько он знал,
триппер не вызывает у женщин болезненных ощущений, но из этого вовсе не
следует, что они им не болеют. На сей раз он был уверен, что поделился
своими неприятностями с другими.
* * *
Когда Никифор Шолуденко без приглашения заглянул в землянку, где
отдыхала между полетами Людмила Горбунова, она подумала, что он хочет
застать ее полуодетой. Однако Шолуденко сказал:
-- Товарищ пилот, вам приказано немедленно прибыть на доклад к
полковнику Карпову.
Значит, он пришел по делу. Людмила вскочила на ноги.
-- Спасибо, товарищ. Проводите меня к нему, пожалуйста.
Полковник Феофан Карпов не был крупным человеком, но Людмиле он казался
похожим на медведя. Щетина на подбородке и мятая форма лишь усиливали
впечатление. Как и свечи, горящие в его землянке; Людмила сразу подумала о
берлоге.
-- Добрый день, товарищ пилот, -- сказал Карпов, поприветствовав
Людмилу. Его пронзительный голос ничем не напоминал медведя, даже когда он
рычал. -- Вы свободны, товарищ, -- добавил он, обращаясь к Шолуденко, но
достойный член НКВД уже успел исчезнуть.
-- Добрый день, товарищ полковник, -- сказала Людмила. -- По вашему
приказу прибыла.
-- Вольно, Людмила Вадимовна. К вам нет никаких претензий, во всяком
случае с моей стороны, -- сказал Карпов.
Однако Людмила продолжала стоять по стойке смирно; полковник всегда
строго следил за соблюдением устава и не имел привычки обращаться к своим
подчиненным по имени-отчеству. Людмила сумела найти только одну причину для
такого поведения: полковник решил сделать ее своей любовницей. "Если я не
ошиблась, -- подумала Людмила, -- буду кричать".
Вместо того чтобы выйти из-за стола и положить "дружескую руку" ей на
плечо, Карпов сказал:
-- Я получил приказ: вы должны немедленно отправиться на доклад в
Москву. Ну, конечно, не прямо сейчас. -- Он криво улыбнулся. -- Вас ждет
фургон. Они привезли пилота на замену. И нового механика.
-- Нового механика, товарищ полковник? -- недоуменно спросила Людмила.
-- Да. -- На лице Карпова появилось недовольное выражение, и он стал
еще больше походить на медведя. -- У меня забирают не только одного из
лучших пилотов, но еще и этого немца -- Шульца, которого ты нашла. Кого бы
они ни прислали, ему будет далеко до немца; двигателям все равно, фашист
механик или нет.
Перспектива поездки в Москву вместе с Георгом Шульцем вызвала у Людмилы
отвращение. Рассчитывая выяснить, зачем они потребовались в столице, она
спросила:
-- Где и кому я должна доложиться, товарищ полковник?
-- В Кремле или в том, что осталось от Кремля, после того как туда
наведались самолеты ящеров. -- Карпов бросил взгляд на листок бумаги,
лежащий у него на столе. -- Приказ подписан полковником Борисом Лидовым из
комиссариата внутренних дел. -- Он увидел, как напряглась Людмила. -- Вы его
знаете?
-- Да, товарищ полковник, -- негромко ответила Людмила.
Она не удержалась и выглянула в коридор.
-- Ублюдок из НКВД? -- небрежно спросил Карпов, не повышая голоса. -- Я
так и подумал, судя по формулировке приказа. Тут уж ничего не поделаешь.
Соберите свои вещи и отнесите в фургон -- он стоит неподалеку от землянок.
Если сможете, переоденьтесь в гражданское; тогда больше шансов, что ящеры не
атакуют вас с воздуха. Удачи вам, Людмила Вадимовна.
-- Спасибо, товарищ полковник. -- Людмила вновь отдала честь и
вернулась в свою землянку.
Она механически сложила в вещевой мешок комбинезон пилота, военную
форму и пистолет. Гражданской блузки у Людмилы не было, но на дне вещмешка
она обнаружила расшитую цветами юбку. Она не смогла вспомнить, когда
надевала ее в последний раз.
Наконец она вышла из землянки, щурясь, словно крот, от яркого
солнечного света. Как и обещал полковник Карпов, ее поджидал крытый фургон,
на козлах которого сидел одетый в мужицкую одежду возчик. Лошадь, пользуясь
передышкой, щипала траву.
Дно фургона было выстелено соломой. Когда появился Георг Шульц, Людмила
решила, что он ужасно похож на пугало, хотя ей не приходилось видеть пугал с
рыжеватой бородой. Он остался в немецкой гимнастерке и брюках солдата
Красной Армии; у него не нашлось гражданской одежды.
Шульц улыбнулся Людмиле.
-- Иди ко мне, liebchen [Любимая (нем.)], -- сказал он на смеси
русского и немецкого.
-- Одну минутку. -- Она вытащила из вещмешка автоматический пистолет
Токарева, засунула его за пояс и забралась в фургон. -- Ты никогда не
слушаешь, когда я предлагаю тебе не распускать руки. Возможно, эта штука
произведет на тебя впечатление.
-- Возможно. -- Он продолжал улыбаться. Ему приходилось видеть вещи и
похуже пистолета. -- Или нет.
Возчик тронул поводья. Лошадь недовольно фыркнула, подняла голову и
зашагала в сторону Москвы. Возчик насвистывал что-то из Мусоргского --
Людмила узнала "Великие врата Киева". Она улыбнулась, ведь она родилась в
Киеве. Но улыбка тут же исчезла: сначала Киев захватили нацисты, а потом он
перешел к ящерам.
Хотя они удалялись от линии фронта, повсюду виднелись следы войны. На
грязной дороге, которая шла на северо-восток к Москве, через каждые сто
метров попадались воронки от разорвавшихся бомб. Людмиле все время казалось,
что фургон вот-вот перевернется.
Георг Шульц сел, разворошив солому.
-- Ваши вонючие грязные дороги доставили нам столько неприятностей! На
карте показано, что мы выезжаем на шоссе, а вокруг грязь и пыль, как и
прежде. Это нечестно. Вы, проклятые русские, такие отсталые, но дороги вам