Страница:
но... пожалуй, нужно срочно рвать когти.
Дэниелс вздохнул. Он привык мыслить стратегически в отличие от многих
других.
-- Нужно соблюдать осторожность, -- прошептал он. -- Если мы не
прикончили сукина сына, он постарается пристрелить нас. Кажется, там должен
быть дом, -- он показал правой рукой на запад, -- до него около ста ярдов. Я
попробую туда сбегать. Если ящер начнет в меня стрелять, постарайся
заставить его замолчать.
-- Да, лейтенант, конечно, -- ответил Джейкобс.
Остолопу вдруг показалось, что солдат нарочно меняет слова местами --
видимо, он так развлекался.
Дэниелс пополз на животе, словно рептилия, к развалинам соседнего дома.
Часть второго этажа уцелела, что делало здание почти уникальным -- отличный
наблюдательный пункт, пока ящеры не сообразят, что там кто-то есть. Тогда
они вполне могут запустить ракету или даже сбросить бомбу, чтобы уничтожить
дом.
В нескольких футах впереди кто-то быстро пробежал мимо. Остолоп застыл
на месте, но оказалось, что это всего лишь крыса. Воображение быстро
дорисовало картину -- толстый довольный зверек, вроде тех, каких он видел в
окопах во Франции. Лучше не думать о том, чем они питаются.
Ему удалось благополучно добраться до соседнего здания. Ящеры так и не
открыли стрельбу, похоже, они с Джейкобсом прикончили вражеского лазутчика.
В доме царила тишина. Когда Остолоп начал подниматься по лестнице на второй
этаж, она слегка закачалась. Зато из окошка наверху открывался отличный вид.
Дэниелс вернулся к Джейкобсу:
-- Все в порядке. Пойдем со мной, я покажу тебе твой новый пост. --
После того как солдат устроился на новом месте, Остолоп сказал: -- Я объясню
твоему сменщику, где тебя найти.
-- Ладно, хорошо, лейтенант, -- ответил Джейкобс.
Когда Остолоп во второй раз приблизился к прежней позиции Джейкобса,
ящер, устроившийся где-то на ничейной земле, выстрелил в него. Дэниелс упал
лицом вниз, над ним со свистом проносились пули и с визгом отскакивали от
кирпичных стен.
-- Ах ты, подлый маленький ублюдок, -- пробормотал Остолоп, нажимая на
курок, чтобы дать понять ящеру, что он все еще здесь.
Противник принялся стрелять в ответ. Несколько минут они обменивались
длинными очередями, а потом Остолоп отступил; ящер, наверное, тоже.
"Ладно, ящер, -- подумал Дэниелс. -- Летом ты имел преимущество. А
теперь, когда наступили холода, мы вышвырнем твою чешуйчатую задницу из
Чикаго. Подожди и сам увидишь".
* * *
Тосевитский птенец перекатился по полу лаборатории, которая стала его
домом с тех самых пор, как Томалсс начал о нем заботиться. Прошло некоторое
время, и детеныш перекатился снова, а потом еще раз. И все три раза в одном
направлении. Томалсс пришел к выводу, что он начинает понимать, что такое
_направление_.
Его ужасно интересовал любой прогресс, поскольку маленькое существо
развивалось очень медленно. По стандартам Расы птенцы тосевитов вообще не
должны были превращаться в Больших Уродов, оказавшихся удивительно опасными
противниками. Если бы детеныши тосевитов оказались в изоляции от тех, кто за
ними ухаживает, ни один из них не выжил бы. У Расы сохранилось немало
историй о диких птенцах, вылупившихся из яиц, о которых забыли, и успешно
доживших до взрослого возраста, -- многие такие рассказы имели вполне
достоверные подтверждения. Среди тосевитов аналогичных историй он почти не
встречал, и они больше походили на легенды, чем на факты.
Что-то зашуршало -- маленькое существо взяло в руку кусочек целлофана,
случайно оказавшегося на полу. Томалсс быстро наклонился и вытащил мусор изо
рта тосевита.
-- Это несъедобно, -- сказал он строгим голосом -- во всяком случае он
надеялся, что голос прозвучал строго.
Детеныш рассмеялся. Все, что попадало ему в руки, он засовывал в рот, и
Томалссу приходилось постоянно за ним следить.
"Просто удивительно, почему все Большие Уроды не отравились и не
задохнулись", -- не уставал повторять Томалсс.
Он взял птенца на руки -- опять весь мокрый.
Томалсс отнес его на стол, где лежали куски ткани, впитывающие (хотя бы
частично) влагу. Детеныш довольно залопотал. Иногда Томалссу казалось, что
эти звуки напоминают щелканье и шипение языка Расы. Конечно, если бы птенец
находился среди Больших Уродов, он бы издавал совсем другие звуки. Похоже,
тосевиты обладают лингвистическими способностями.
После того как Томалсс закончил мыть птенца, тот принялся издавать
воющие звуки, означавшие, что он хочет есть. Томалсс дал ему пососать из
бутылочки, а потом принялся ходить взад и вперед, держа детеныша на руках.
Маленькое существо безуспешно сражалось со сном. Наконец Томалсс
удовлетворенно вздохнул и положил птенца на мягкую подстилку, где тот спал.
-- Хвала Императору, -- пробормотал Томалсс, поскольку птенец при этом
не проснулся.
С тех пор как он начал ухаживать за маленьким тосевитом, Томалсс стал
измерять свое свободное время его сном. Даже в тех случаях, когда Томалсс
покидал лабораторию, он всегда носил на поясе монитор. Если Большой Урод
начинал кричать, ему приходилось срочно возвращаться и успокаивать его. К
сожалению, никто не мог заменить Томалсса -- только он обладал необходимыми
умениями.
Не успел он на несколько шагов удалиться от подстилки, на которой лежал
птенец, как другой психолог, самец по имени Тессрек, постучал когтями по
дверной ручке, показывая, что хочет войти. Томалсс разрешил, и Тессрек тут
же спросил:
-- Как сегодня обходится с тобой юный тосевит, _мать_? -- И он
приоткрыл рот, показывая, что шутит.
Томалссу его шутка смешной не показалась. Он уже много раз слышал ее от
своих коллег. Многие из них, как и Тессрек, заимствовали слово "мать" из
того тосевитского языка, который знали лучше. Получалось, что Томалсс не
просто самец, который несет яйца, но еще и тот, у кого вылупился Большой
Урод.
-- У существа все в порядке, спасибо. Оно становится более подвижным и
разумным.
Впрочем, Томалсс прекрасно понимал: тосевитскому птенцу еще далеко до
того, на что способен птенец Расы в тот момент, когда раскалывается скорлупа
яйца.
Однако насмешка коллеги над птенцом была равносильна неуважению к
научным трудам Томалсса, и он приготовился защищать свою работу изо всех
сил.
Теперь рот Тессрека приоткрылся иначе -- он демонстрировал отвращение.
-- Какое вонючее маленькое существо, -- заметил Тессрек.
-- Ну, ты исчерпал все свои комплименты? -- холодно осведомился
Томалсс.
Они с Тессреком имели одинаковый ранг, что усложняло дело: поскольку ни
один из них не должен был демонстрировать формальное уважение, им никак не
удавалось скрыть взаимную неприязнь. Томалсс продолжил:
-- Мои хеморецепторы не воспринимают никакого сильного запаха.
Возможно, я просто привык. -- Не совсем правда, но Томалсс не собирался
откровенничать с Тессреком.
-- Вероятно, все дело в том, что ты вынужден проводить столько времени
рядом с маленьким тосевитом, -- ответил Тессрек. -- И это притупило
восприятие твоих хеморецепторов -- или даже уничтожило их.
-- Вполне возможно, -- не стал спорить Томалсс. -- Пожалуй, ты прав, я
провожу здесь слишком много времени. Мне даже не удается систематизировать
собранные данные. -- Он обратил оба глазных бугорка на Тессрека. -- Кстати,
ты мог бы отлично подойти на роль моего помощника.
-- Я? -- Тессрек даже отпрянул назад. -- С какой стати? Должно быть, ты
сошел с ума.
-- Вовсе нет, коллега. Разве не ты занимался изучением тосевитского
самца Бобби Фьоре, чьи совокупления с тосе-витской самкой, доставленной на
наш корабль в исследовательских целях, и привели к появлению этого птенца? У
тебя есть -- как говорят Большие Уроды? -- да, семейная связь, именно так.
-- У меня нет никаких связей с уродливым маленьким существом! --
сердито ответил Тессрек. -- Тосевитский птенец -- твоя проблема и твоя
ответственность. И в случае необходимости я готов повторить свои слова
высокому начальству. Прощай. -- И он быстро вышел из лаборатории.
У него за спиной Томалсс широко открыл рот -- иногда у шуток тоже
бывают зубы. Он сделал свое предложение, чтобы заставить чесаться у Тессрека
место под чешуей, до которого никак не добраться. Но сейчас после некоторых
размышлений Томалсс понял, что это очень даже неплохая мысль. Ему необходима
помощь в работе с тосевитским птенцом, и Тессрек -- самая подходящая
кандидатура на роль его заместителя.
Продолжая смеяться, он взял телефон и связался со старшим психологом.
Сэм Игер ходил взад и вперед по вестибюлю военного госпиталя. Умеют ли
местные врачи принимать роды? Большинство пациентов госпиталя -- мужчины...
Откуда у врачей необходимый опыт? Возможно, медики принимали роды у своих
жен? Только на это и оставалось надеяться.
Из операционной донесся сдавленный крик. Игер так сжал кулаки, что
ногти вонзились в ладони, прикусил губу и ощутил во рту солоноватый вкус
крови. Это кричала Барбара, изо всех сил стараясь вытолкнуть ребенка в мир.
Ему ужасно хотелось быть рядом с ней, взять за руку, сказать, что все будет
хорошо. (Пожалуйста, Господи, пусть все будет хорошо!) С другой стороны, он
знал, что либо расстанется с завтраком, либо упадет в обморок, если увидит,
как мучается его жена.
Он начал ходить еще быстрее, сожалея, что у него нет сигареты, чтобы
хоть немного успокоиться и занять руки. В южной части Миссури ему удалось
выкурить несколько трубок, там выращивали табак. Но как только он узнал, что
Барбара должна со дня на день родить, он тут же вернулся в Хот-Спрингс.
Роберт Годдард отпустил его -- теперь Сэм перед ним в долгу.
Барбара вновь закричала, теперь уже громче. Мужчина не должен слышать,
как мучается его жена. Но что ему оставалось делать -- в операционную его не
пускали, а достать где-нибудь бутылку виски и напиться... Нет, он не мог так
поступить. Нужно оставаться здесь и набраться терпения. В некотором смысле
сражаться даже легче. Во время боя опасность грозит ему лично, и у него есть
возможность хотя бы частично контролировать ход событий. А сейчас он ничем
не мог повлиять на происходящее.
Может быть, хуже всего было то, что он не слышал слов врачей и
медицинских сестер, до него доносились лишь крики Барбары. Он не знал,
должна ли она так кричать, все ли идет нормально или возникли осложнения?
Никогда еще Сэм Игер не чувствовал себя таким беспомощным.
Он сел на жесткий стул и попытался расслабиться, словно ему предстояло
выйти с битой против знаменитого подающего, способного швырять мяч с
огромной силой. Он постарался отрешиться от всего, закрыл глаза и сделал
несколько глубоких вдохов. Сердце перестало колотиться с бешеной быстротой.
"Так-то лучше", -- подумал он.
В следующее мгновение Барбара издала новый звук, нечто среднее между
криком и стоном. Казалось, она пытается сделать огромное усилие --
приподнять автомобиль, например. Сэм вскочил на ноги, забыв о бесплодных
попытках расслабиться. Еще немного, и он превратится в мяч, посланный
твердой рукой Хэнка Гринберга.
Барбара вновь и вновь издавала странный пугающий звук. Потом, примерно
на минуту, наступила тишина.
-- Пожалуйста, Господи, пусть с ней все будет в порядке, -- пробормотал
Сэм.
Он не умел молиться; обращаясь к Богу, он просто просил его о том, что
ему больше всего хотелось получить.
И в следующее мгновение раздался пронзительный сердитый вопль, значение
которого не вызывало сомнений: "что это за место и какого дьявола я здесь
делаю?"
У Сэма подогнулись колени, но, к счастью, он стоял рядом со стулом, и
неожиданно оказалось, что он сидит.
Вращающиеся двери распахнулись. Из операционной вышел врач, успевший
снять марлевую повязку с лица; на белом халате виднелись следы крови. В
одной руке он держал небрежно свернутую сигару, а в другой -- самое
маленькое существо из всех, что Сэму доводилось видеть. Врач протянул сигару
Сэму.
-- Мои поздравления, сержант, -- сказал он. -- У вас родился
замечательный мальчик. Я его еще не взвешивал, но думаю, он потянет на семь
с половиной фунтов. У него все пальчики на руках и на ногах и хорошие
легкие.
И чтобы доказать его правоту, ребенок громко завопил.
-- Б-б-б-б... -- Сэм сделал глубокий вдох и заставил себя говорить
внятно: -- Как Барбара? С ней все в порядке?
-- Она отлично справилась со своей задачей, -- улыбаясь, ответил врач.
-- Вы хотите на нее взглянуть? -- Когда Игер кивнул, доктор протянул ему
ребенка. -- Вот. Почему бы вам не взять своего сына?
"Своего сына".
От этих слов у Сэма вновь едва не подогнулись колени. Он засунул сигару
в карман брюк и несмело протянул руки к ребенку. Врач показал ему, как
следует держать младенца, чтобы головка не болталась, как рыба, вытащенная
из воды.
Теперь он мог пройти через двери, которые совсем недавно были для него
закрыты. В операционной пахло потом и уборной; сестра уносила ведро с
какой-то гадостью. Да, процесс появления человека на свет выглядит не
слишком привлекательно.
Сын пошевелился на руках Сэма, и тот едва его не уронил.
-- Давай его сюда, -- велела Барбара, лежавшая на операционном столе.
-- Мне показали его всего на пару секунд.
Голос ее звучал едва слышно. Да и выглядела она не лучшим образом. Лицо
побледнело и осунулось, под глазами появились темные круги. Кожа блестела от
пота, хотя в операционной было прохладно. Сэм решил, что если он сыграет два
матча в один день при тридцатиградусной жаре и девяностопроцентной
влажности, то будет выглядеть примерно так же.
Сэм показал Барбаре ребенка. Улыбка, появившаяся у нее на лице, на
время прогнала усталость.
-- Дай его мне, -- попросила она, протягивая руки.
-- Если хотите, можете его покормить, -- сказал врач из-за спины Сэма.
-- Пожалуй, лучше не откладывать. Теперь мало искусственно вскормленных
детей.
-- Наверное, вы правы, -- ответила Барбара. -- До войны большинство
моих приятельниц не кормили детей грудью. Бутылочки казались всем удобнее и
гигиеничнее. Но теперь их негде взять... -- Она сдвинула простыню,
накрывавшую верхнюю часть ее тела.
На мгновение Сэма удивило, что она обнажила грудь перед доктором. Потом
он посоветовал себе не быть идиотом. Не следовало забывать, что этот человек
помогал их ребенку появиться на свет и для него не осталось никаких тайн.
Барбара приложила сына к груди. Малыш знал, что нужно делать. В
противном случае люди давно бы вымерли, как динозавры. Мальчик тихонько
причмокивал -- совсем как теленок или поросенок на ферме, где вырос Сэм.
-- Как вы решили его назвать? -- спросил врач.
-- Джонатан Филипп, -- ответила Барбара.
Сэм кивнул. Не самое необычное имя -- в честь его отца и отца Барбары,
-- но и не самое худшее. Если бы родилась девочка, они назвали бы ее Кэрол
Паулетта, в честь своих матерей.
-- Жаль, что мы не можем сообщить нашим родителям о рождении внука, --
сказал Сэм и добавил: -- Проклятье, неплохо бы сообщить им о нашей свадьбе
или хотя бы о том, что мы живы. Я и сам не знаю, что стало с моими
родителями; насколько мне известно, ящеры оккупировали Небраску в самом
начале вторжения.
-- А я бы хотела, -- заявила Барбара, сев и обернувшись простыней, как
тогой, -- чего-нибудь поесть. У меня такое ощущение, будто две последние
недели я копала траншеи.
-- Никаких проблем, -- заверил ее доктор.
И тут же в операционную вошла сестра и вкатила столик, на котором
стояли тарелка с большим бифштексом и двумя печеными картофелинами, еще одна
с тыквенным пирогом и две большие чашки. Показав на чашки, доктор извинился:
-- Я знаю, в них должно быть шампанское, но мы налили вам наше лучшее
домашнее пиво. Считайте, что это жертвоприношение войне. -- И он подкатил
столик поближе к Барбаре.
Поскольку жена продолжала кормить Джонатана, Сэм взялся за вилку и нож,
иногда отрезая по кусочку мяса и для себя. Ему еще никогда не приходилось
кого-нибудь так кормить. Барбара радостно улыбалась ему -- для нее это тоже
было в новинку. Она действительно сильно проголодалась, еда исчезла с
тарелки с поразительной быстротой. Домашнее пиво, как доктор и обещал,
оказалось вкусным и довольно крепким.
-- Если алкоголь попадет в молоко, Джонатан, наверное, опьянеет?
-- Вполне возможно, -- ответил врач. -- И будет крепче спать. Не думаю,
что вас это огорчит.
"И как мы будем жить в одной комнате, -- вдруг понял Сэм, -- мужчина,
женщина и ребенок". Впрочем, другие люди как-то справляются -- значит, и у
них все будет в порядке Потом он вспомнил, что ему необходимо вернуться в
Миссури. Он решил, что это нечестно по отношению к ним с Барбарой, но не
знал, что с этим можно сделать. Нет, не совсем так. Он знал. Знал, что
ничего сделать нельзя.
Барбара закончила есть, и сестра унесла поднос. Сэм стал ждать, когда
она вернется к Барбаре с креслом на колесиках, но потом сообразил, что из-за
отсутствия электричества лифты не работают.
-- Барбара не сможет подняться по лестнице, -- запротестовал он.
-- Она справится, -- возразил врач. -- Люди гораздо сильнее, чем
кажутся на первый взгляд. Впрочем, мы не позволим ей подниматься по
лестнице. Мы с вами, сержант, сумеем донести вашу жену.
И они решили эту задачу при помощи пожарной переноски, приспособленной
для медицинских целей. Когда они поднялись на четвертый этаж, оба
задыхались.
-- Если бы не торжественность события, я бы предпочла подняться сама,
-- сказала Барбара
Она решила сама добраться до их с Сэмом комнаты. Правда, она с трудом
ковыляла и так широко расставляла ноги, словно последние двадцать лет
провела в седле.
Страха вышел из своей комнаты посмотреть, что делается в коридоре.
Раскраска его тела оставалась неизменной -- он все еще считал себя капитаном
корабля. Для него не существовало официальной раскраски американского
пленного. Он быстро подошел к сестре, которая держала на руках ребенка. Она
невольно отступила на шаг, словно хотела защитить мальчика.
-- Все в порядке, -- быстро сказал Сэм. -- Мы друзья. Пусть посмотрит
на Джонатана.
Сестра с некоторым сомнением показала Страхе мальчика. Сэм заметил, что
ящер смутился.
-- Это тосевитский птенец? -- спросил он на своем шипящем языке. --
Маленький, а не Большой Урод. -- И он широко открыл рот, радуясь собственной
шутке.
Барбара ответила на его родном языке:
-- Капитан, этой _мой_ птенец, и он совсем не уродлив. -- И она
кашлянула в знак подтверждения.
Игер также кашлянул, показывая, что согласен со словами жены. С точки
зрения грамматики предложение было построено несколько нестандартно, но
Страха его понял.
-- Семейные привязанности, -- сказал Страха, словно напоминая себе. --
Уверяю, я не хотел вас обидеть. По тосевитским меркам он настоящий образец
красоты.
-- О чем он говорит? -- поинтересовался врач.
-- Он утверждает, что у нас получился хорошенький ребенок, -- ответил
Сэм.
Он скептически относился к искренности Страхи, но ящер занимал слишком
высокое положение, чтобы с ним спорить. К тому же -- если не считать
несколько преувеличенных представлений о собственных достоинствах и
значимости, характерных для многих ящеров, -- он был неплохим парнем.
-- Ходить я могу, но стоять на одном месте трудно, -- сказала Барбара
по-английски. -- Мне нужно прилечь.
Она с трудом преодолела последние метры и открыла дверь в комнату.
Сестра последовала за ней с ребенком на руках.
Но прежде чем Барбара успела скрыться за дверью, появились Ристин и
Ульхасс, пожелавшие взглянуть на ребенка. Они вели себя вежливее, чем
Страха, но их явно распирало любопытство. Когда Джонатан открыл рот, чтобы
закричать, Ристин воскликнул:
-- У птенца нет зубов! Как он будет есть, если у него нет зубов?
Барбара закатила глаза.
-- Если бы у ребенка были зубы, он не смог бы питаться моим молоком, --
с чувством ответила она.
-- Верно! Вы, тосевиты, сами кормите своих птенцов, -- задумчиво
проговорил Ульхасс. -- Не сомневаюсь, что вы сделаете все необходимое для
этого маленького -- кстати, он самец или самка? -- существа, выдающегося
представителя своей расы.
-- Спасибо, Ульхасс, -- сказала Барбара, -- но если мне придется
простоять на ногах еще минуту, я превращусь в лежащего представителя своей
расы.
И она вошла в комнату, которую они с Сэмом теперь будут делить с сыном.
Сестра внесла ребенка.
-- Если потребуется какая-то помощь, позови меня, -- сказала она и
вручила ребенка Барбаре. -- Удачи тебе, милая. -- С этими словами она ушла,
закрыв за собой дверь.
Сэму, несмотря на заверения сестры, вдруг показалось, что он, его жена
и их ребенок остались единственными людьми во всем мире. Он вздохнул. Сумеет
ли он справиться с такой ответственностью? Затем он сообразил, что задает
бессмысленный вопрос. Ведь Джонатан и Барбара останутся здесь, а он вернется
в Миссури.
Барбара положила Джонатана в кроватку, которую Сэм купил в комиссионном
магазине в Хот-Спрингс. Колыбелька была совсем маленькой -- хотя после ее
появления в комнате стало не повернуться, -- однако ребенок не занял и
половины отведенного ему места. Барбара с тихим стоном опустилась на
кровать.
-- С тобой все в порядке, дорогая? -- с тревогой спросил Сэм.
-- Думаю, да, -- ответила она. -- Но я не уверена. Мне еще не
приходилось рожать детей. Неужели я должна чувствовать себя так, словно по
мне проехал паровой каток?
-- Я знаю об этом еще меньше, чем ты, но если верить моей матери,
именно так и должно быть.
-- Хорошо. Мне хочется немного отдохнуть, пока ребенок спит, а потом,
если он не проснется, я бы приняла душ. Благодарение небесам, источники дают
нам горячую воду -- никогда еще я не чувствовала себя такой грязной. Это
была тяжелая работа.
-- Я люблю тебя, милая. -- Он наклонился и поцеловал ее в щеку, а потом
повернулся и сурово погрозил пальцем Джонатану. -- А ты, парень, помолчи
немного. -- Он рассмеялся. -- Вот, я уже показываю нашему сыну, кто здесь
босс.
-- А это и так ясно -- он. -- Барбара закрыла глаза.
Сэм уселся на единственный стул, имевшийся у них в хозяйстве, а Барбара
почти сразу заснула. Ее медленное, глубокое дыхание странным образом
сливалось с быстрыми, неровными вдохами Джонатана. Ребенок спал беспокойно,
постоянно ерзая, иногда принимался сосать простыни или одеяло. Периодически
Игер подходил, чтобы на него посмотреть. Он пытался понять, на кого похож
Джонатан, однако ни к какому определенному выводу так и не пришел. Ребенок
казался ему каким-то сплющенным. Даже голова. Впрочем, врач и сестры ничего
не сказали, значит, все в порядке.
Примерно через час Барбара потянулась и сказала:
-- Он похож на маленького ангела, правда? Пойду, помоюсь. Постараюсь
долго не задерживаться. Если он проснется, возьми его на руки.
Сэм об этом как-то не думал. Он собирался покинуть Барбару на
неопределенный срок, но она женщина. Считается, что именно женщины должны
ухаживать за детьми. А что он будет делать, если Джонатан заплачет?
Джонатан заплакал. С минуту он лежал тихо, пофыркивая и постанывая, а
потом завыл, как сирена, предупреждающая о налете авиации. Сэм подхватил его
на руки, стараясь поддерживать головку, как показал ему врач, и сразу
обнаружил, что ребенок мокрый.
Рядом с колыбелькой лежала стопка пеленок; на комоде были приготовлены
английские булавки. Сэм снял пеленку и обнаружил, что Джонатан не просто
мокрый -- к пеленке прилипла какая-то масса. Сэм захлопал глазами: почему
она имеет зеленовато-черный оттенок? Он не знал, но решил считать это
нормальным, пока его не убедят в обратном.
Он вырос на ферме и привык иметь дело с самой разной грязью. Сэм вытер
сыну попку, отчего Джонатан завопил еще громче, сложил пеленку в виде
треугольника и завернул в нее ребенка. Он умудрился уколоться только один
раз, застегивая булавку, и посчитал это победой. Врач не сделал мальчику
обрезание. Впрочем, Сэму его тоже не делали, поэтому он не стал тревожиться.
Джонатан продолжал вертеться.
-- Все в порядке, приятель, -- сказал Сэм, покачивая младенца на руках.
Постепенно ребенок успокоился и заснул. Сэм осторожно положил его в
кроватку. Мальчик не проснулся. Сэм чувствовал себя так, словно ему удалось
поймать решающий мяч.
Вскоре вернулась Барбара.
-- Он _все еще_ спит? -- воскликнула она, взглянув на ребенка.
Сэм показал эмалированное ведро, в которое бросил грязную пеленку.
-- Я справился! -- объявил он и вдруг вспомнил про Остолопа Дэниелса --
интересно, что он сейчас делает?
В последнее время из Чикаго приходили обнадеживающие новости, однако
там все еще шли тяжелые бои.
-- Как жаль, что завтра тебе нужно возвращаться, -- сказала Барбара,
когда они укладывались в постель.
-- Я бы и сам с удовольствием остался, -- вздохнул Сэм, передавая жене
подаренную врачом сигару -- они курили ее по очереди. -- Но я ничего не могу
поделать. Нам еще повезло, что доктор Годдард вообще меня отпустил.
К тому моменту, когда он выполз из постели на следующее утро, Сэм уже
сомневался в том, что ему не хочется уезжать. Теперь отъезд больше походил
на спасение. Он предполагал, что Джонатан проснется ночью пару раз. Чего он
никак не ожидал -- судя по ее несчастному виду, Барбара тоже, -- так это
способности младенца будить их, не просыпаясь самому. Любой звук -- легкое
сопение или всхлипывание -- моментально заставлял молодых родителей
вскакивать с широко раскрытыми глазами. В большинстве случаев оказывалось,
что они могли спокойно спать дальше.
Сэм медленно одевался. Ему казалось, что будто он попал на дно океана и
на него давит толща воды. Барбара выглядела и того хуже.
-- Господи, -- хрипло пробормотал он, -- как жаль, что у нас нет кофе.
Дэниелс вздохнул. Он привык мыслить стратегически в отличие от многих
других.
-- Нужно соблюдать осторожность, -- прошептал он. -- Если мы не
прикончили сукина сына, он постарается пристрелить нас. Кажется, там должен
быть дом, -- он показал правой рукой на запад, -- до него около ста ярдов. Я
попробую туда сбегать. Если ящер начнет в меня стрелять, постарайся
заставить его замолчать.
-- Да, лейтенант, конечно, -- ответил Джейкобс.
Остолопу вдруг показалось, что солдат нарочно меняет слова местами --
видимо, он так развлекался.
Дэниелс пополз на животе, словно рептилия, к развалинам соседнего дома.
Часть второго этажа уцелела, что делало здание почти уникальным -- отличный
наблюдательный пункт, пока ящеры не сообразят, что там кто-то есть. Тогда
они вполне могут запустить ракету или даже сбросить бомбу, чтобы уничтожить
дом.
В нескольких футах впереди кто-то быстро пробежал мимо. Остолоп застыл
на месте, но оказалось, что это всего лишь крыса. Воображение быстро
дорисовало картину -- толстый довольный зверек, вроде тех, каких он видел в
окопах во Франции. Лучше не думать о том, чем они питаются.
Ему удалось благополучно добраться до соседнего здания. Ящеры так и не
открыли стрельбу, похоже, они с Джейкобсом прикончили вражеского лазутчика.
В доме царила тишина. Когда Остолоп начал подниматься по лестнице на второй
этаж, она слегка закачалась. Зато из окошка наверху открывался отличный вид.
Дэниелс вернулся к Джейкобсу:
-- Все в порядке. Пойдем со мной, я покажу тебе твой новый пост. --
После того как солдат устроился на новом месте, Остолоп сказал: -- Я объясню
твоему сменщику, где тебя найти.
-- Ладно, хорошо, лейтенант, -- ответил Джейкобс.
Когда Остолоп во второй раз приблизился к прежней позиции Джейкобса,
ящер, устроившийся где-то на ничейной земле, выстрелил в него. Дэниелс упал
лицом вниз, над ним со свистом проносились пули и с визгом отскакивали от
кирпичных стен.
-- Ах ты, подлый маленький ублюдок, -- пробормотал Остолоп, нажимая на
курок, чтобы дать понять ящеру, что он все еще здесь.
Противник принялся стрелять в ответ. Несколько минут они обменивались
длинными очередями, а потом Остолоп отступил; ящер, наверное, тоже.
"Ладно, ящер, -- подумал Дэниелс. -- Летом ты имел преимущество. А
теперь, когда наступили холода, мы вышвырнем твою чешуйчатую задницу из
Чикаго. Подожди и сам увидишь".
* * *
Тосевитский птенец перекатился по полу лаборатории, которая стала его
домом с тех самых пор, как Томалсс начал о нем заботиться. Прошло некоторое
время, и детеныш перекатился снова, а потом еще раз. И все три раза в одном
направлении. Томалсс пришел к выводу, что он начинает понимать, что такое
_направление_.
Его ужасно интересовал любой прогресс, поскольку маленькое существо
развивалось очень медленно. По стандартам Расы птенцы тосевитов вообще не
должны были превращаться в Больших Уродов, оказавшихся удивительно опасными
противниками. Если бы детеныши тосевитов оказались в изоляции от тех, кто за
ними ухаживает, ни один из них не выжил бы. У Расы сохранилось немало
историй о диких птенцах, вылупившихся из яиц, о которых забыли, и успешно
доживших до взрослого возраста, -- многие такие рассказы имели вполне
достоверные подтверждения. Среди тосевитов аналогичных историй он почти не
встречал, и они больше походили на легенды, чем на факты.
Что-то зашуршало -- маленькое существо взяло в руку кусочек целлофана,
случайно оказавшегося на полу. Томалсс быстро наклонился и вытащил мусор изо
рта тосевита.
-- Это несъедобно, -- сказал он строгим голосом -- во всяком случае он
надеялся, что голос прозвучал строго.
Детеныш рассмеялся. Все, что попадало ему в руки, он засовывал в рот, и
Томалссу приходилось постоянно за ним следить.
"Просто удивительно, почему все Большие Уроды не отравились и не
задохнулись", -- не уставал повторять Томалсс.
Он взял птенца на руки -- опять весь мокрый.
Томалсс отнес его на стол, где лежали куски ткани, впитывающие (хотя бы
частично) влагу. Детеныш довольно залопотал. Иногда Томалссу казалось, что
эти звуки напоминают щелканье и шипение языка Расы. Конечно, если бы птенец
находился среди Больших Уродов, он бы издавал совсем другие звуки. Похоже,
тосевиты обладают лингвистическими способностями.
После того как Томалсс закончил мыть птенца, тот принялся издавать
воющие звуки, означавшие, что он хочет есть. Томалсс дал ему пососать из
бутылочки, а потом принялся ходить взад и вперед, держа детеныша на руках.
Маленькое существо безуспешно сражалось со сном. Наконец Томалсс
удовлетворенно вздохнул и положил птенца на мягкую подстилку, где тот спал.
-- Хвала Императору, -- пробормотал Томалсс, поскольку птенец при этом
не проснулся.
С тех пор как он начал ухаживать за маленьким тосевитом, Томалсс стал
измерять свое свободное время его сном. Даже в тех случаях, когда Томалсс
покидал лабораторию, он всегда носил на поясе монитор. Если Большой Урод
начинал кричать, ему приходилось срочно возвращаться и успокаивать его. К
сожалению, никто не мог заменить Томалсса -- только он обладал необходимыми
умениями.
Не успел он на несколько шагов удалиться от подстилки, на которой лежал
птенец, как другой психолог, самец по имени Тессрек, постучал когтями по
дверной ручке, показывая, что хочет войти. Томалсс разрешил, и Тессрек тут
же спросил:
-- Как сегодня обходится с тобой юный тосевит, _мать_? -- И он
приоткрыл рот, показывая, что шутит.
Томалссу его шутка смешной не показалась. Он уже много раз слышал ее от
своих коллег. Многие из них, как и Тессрек, заимствовали слово "мать" из
того тосевитского языка, который знали лучше. Получалось, что Томалсс не
просто самец, который несет яйца, но еще и тот, у кого вылупился Большой
Урод.
-- У существа все в порядке, спасибо. Оно становится более подвижным и
разумным.
Впрочем, Томалсс прекрасно понимал: тосевитскому птенцу еще далеко до
того, на что способен птенец Расы в тот момент, когда раскалывается скорлупа
яйца.
Однако насмешка коллеги над птенцом была равносильна неуважению к
научным трудам Томалсса, и он приготовился защищать свою работу изо всех
сил.
Теперь рот Тессрека приоткрылся иначе -- он демонстрировал отвращение.
-- Какое вонючее маленькое существо, -- заметил Тессрек.
-- Ну, ты исчерпал все свои комплименты? -- холодно осведомился
Томалсс.
Они с Тессреком имели одинаковый ранг, что усложняло дело: поскольку ни
один из них не должен был демонстрировать формальное уважение, им никак не
удавалось скрыть взаимную неприязнь. Томалсс продолжил:
-- Мои хеморецепторы не воспринимают никакого сильного запаха.
Возможно, я просто привык. -- Не совсем правда, но Томалсс не собирался
откровенничать с Тессреком.
-- Вероятно, все дело в том, что ты вынужден проводить столько времени
рядом с маленьким тосевитом, -- ответил Тессрек. -- И это притупило
восприятие твоих хеморецепторов -- или даже уничтожило их.
-- Вполне возможно, -- не стал спорить Томалсс. -- Пожалуй, ты прав, я
провожу здесь слишком много времени. Мне даже не удается систематизировать
собранные данные. -- Он обратил оба глазных бугорка на Тессрека. -- Кстати,
ты мог бы отлично подойти на роль моего помощника.
-- Я? -- Тессрек даже отпрянул назад. -- С какой стати? Должно быть, ты
сошел с ума.
-- Вовсе нет, коллега. Разве не ты занимался изучением тосевитского
самца Бобби Фьоре, чьи совокупления с тосе-витской самкой, доставленной на
наш корабль в исследовательских целях, и привели к появлению этого птенца? У
тебя есть -- как говорят Большие Уроды? -- да, семейная связь, именно так.
-- У меня нет никаких связей с уродливым маленьким существом! --
сердито ответил Тессрек. -- Тосевитский птенец -- твоя проблема и твоя
ответственность. И в случае необходимости я готов повторить свои слова
высокому начальству. Прощай. -- И он быстро вышел из лаборатории.
У него за спиной Томалсс широко открыл рот -- иногда у шуток тоже
бывают зубы. Он сделал свое предложение, чтобы заставить чесаться у Тессрека
место под чешуей, до которого никак не добраться. Но сейчас после некоторых
размышлений Томалсс понял, что это очень даже неплохая мысль. Ему необходима
помощь в работе с тосевитским птенцом, и Тессрек -- самая подходящая
кандидатура на роль его заместителя.
Продолжая смеяться, он взял телефон и связался со старшим психологом.
Сэм Игер ходил взад и вперед по вестибюлю военного госпиталя. Умеют ли
местные врачи принимать роды? Большинство пациентов госпиталя -- мужчины...
Откуда у врачей необходимый опыт? Возможно, медики принимали роды у своих
жен? Только на это и оставалось надеяться.
Из операционной донесся сдавленный крик. Игер так сжал кулаки, что
ногти вонзились в ладони, прикусил губу и ощутил во рту солоноватый вкус
крови. Это кричала Барбара, изо всех сил стараясь вытолкнуть ребенка в мир.
Ему ужасно хотелось быть рядом с ней, взять за руку, сказать, что все будет
хорошо. (Пожалуйста, Господи, пусть все будет хорошо!) С другой стороны, он
знал, что либо расстанется с завтраком, либо упадет в обморок, если увидит,
как мучается его жена.
Он начал ходить еще быстрее, сожалея, что у него нет сигареты, чтобы
хоть немного успокоиться и занять руки. В южной части Миссури ему удалось
выкурить несколько трубок, там выращивали табак. Но как только он узнал, что
Барбара должна со дня на день родить, он тут же вернулся в Хот-Спрингс.
Роберт Годдард отпустил его -- теперь Сэм перед ним в долгу.
Барбара вновь закричала, теперь уже громче. Мужчина не должен слышать,
как мучается его жена. Но что ему оставалось делать -- в операционную его не
пускали, а достать где-нибудь бутылку виски и напиться... Нет, он не мог так
поступить. Нужно оставаться здесь и набраться терпения. В некотором смысле
сражаться даже легче. Во время боя опасность грозит ему лично, и у него есть
возможность хотя бы частично контролировать ход событий. А сейчас он ничем
не мог повлиять на происходящее.
Может быть, хуже всего было то, что он не слышал слов врачей и
медицинских сестер, до него доносились лишь крики Барбары. Он не знал,
должна ли она так кричать, все ли идет нормально или возникли осложнения?
Никогда еще Сэм Игер не чувствовал себя таким беспомощным.
Он сел на жесткий стул и попытался расслабиться, словно ему предстояло
выйти с битой против знаменитого подающего, способного швырять мяч с
огромной силой. Он постарался отрешиться от всего, закрыл глаза и сделал
несколько глубоких вдохов. Сердце перестало колотиться с бешеной быстротой.
"Так-то лучше", -- подумал он.
В следующее мгновение Барбара издала новый звук, нечто среднее между
криком и стоном. Казалось, она пытается сделать огромное усилие --
приподнять автомобиль, например. Сэм вскочил на ноги, забыв о бесплодных
попытках расслабиться. Еще немного, и он превратится в мяч, посланный
твердой рукой Хэнка Гринберга.
Барбара вновь и вновь издавала странный пугающий звук. Потом, примерно
на минуту, наступила тишина.
-- Пожалуйста, Господи, пусть с ней все будет в порядке, -- пробормотал
Сэм.
Он не умел молиться; обращаясь к Богу, он просто просил его о том, что
ему больше всего хотелось получить.
И в следующее мгновение раздался пронзительный сердитый вопль, значение
которого не вызывало сомнений: "что это за место и какого дьявола я здесь
делаю?"
У Сэма подогнулись колени, но, к счастью, он стоял рядом со стулом, и
неожиданно оказалось, что он сидит.
Вращающиеся двери распахнулись. Из операционной вышел врач, успевший
снять марлевую повязку с лица; на белом халате виднелись следы крови. В
одной руке он держал небрежно свернутую сигару, а в другой -- самое
маленькое существо из всех, что Сэму доводилось видеть. Врач протянул сигару
Сэму.
-- Мои поздравления, сержант, -- сказал он. -- У вас родился
замечательный мальчик. Я его еще не взвешивал, но думаю, он потянет на семь
с половиной фунтов. У него все пальчики на руках и на ногах и хорошие
легкие.
И чтобы доказать его правоту, ребенок громко завопил.
-- Б-б-б-б... -- Сэм сделал глубокий вдох и заставил себя говорить
внятно: -- Как Барбара? С ней все в порядке?
-- Она отлично справилась со своей задачей, -- улыбаясь, ответил врач.
-- Вы хотите на нее взглянуть? -- Когда Игер кивнул, доктор протянул ему
ребенка. -- Вот. Почему бы вам не взять своего сына?
"Своего сына".
От этих слов у Сэма вновь едва не подогнулись колени. Он засунул сигару
в карман брюк и несмело протянул руки к ребенку. Врач показал ему, как
следует держать младенца, чтобы головка не болталась, как рыба, вытащенная
из воды.
Теперь он мог пройти через двери, которые совсем недавно были для него
закрыты. В операционной пахло потом и уборной; сестра уносила ведро с
какой-то гадостью. Да, процесс появления человека на свет выглядит не
слишком привлекательно.
Сын пошевелился на руках Сэма, и тот едва его не уронил.
-- Давай его сюда, -- велела Барбара, лежавшая на операционном столе.
-- Мне показали его всего на пару секунд.
Голос ее звучал едва слышно. Да и выглядела она не лучшим образом. Лицо
побледнело и осунулось, под глазами появились темные круги. Кожа блестела от
пота, хотя в операционной было прохладно. Сэм решил, что если он сыграет два
матча в один день при тридцатиградусной жаре и девяностопроцентной
влажности, то будет выглядеть примерно так же.
Сэм показал Барбаре ребенка. Улыбка, появившаяся у нее на лице, на
время прогнала усталость.
-- Дай его мне, -- попросила она, протягивая руки.
-- Если хотите, можете его покормить, -- сказал врач из-за спины Сэма.
-- Пожалуй, лучше не откладывать. Теперь мало искусственно вскормленных
детей.
-- Наверное, вы правы, -- ответила Барбара. -- До войны большинство
моих приятельниц не кормили детей грудью. Бутылочки казались всем удобнее и
гигиеничнее. Но теперь их негде взять... -- Она сдвинула простыню,
накрывавшую верхнюю часть ее тела.
На мгновение Сэма удивило, что она обнажила грудь перед доктором. Потом
он посоветовал себе не быть идиотом. Не следовало забывать, что этот человек
помогал их ребенку появиться на свет и для него не осталось никаких тайн.
Барбара приложила сына к груди. Малыш знал, что нужно делать. В
противном случае люди давно бы вымерли, как динозавры. Мальчик тихонько
причмокивал -- совсем как теленок или поросенок на ферме, где вырос Сэм.
-- Как вы решили его назвать? -- спросил врач.
-- Джонатан Филипп, -- ответила Барбара.
Сэм кивнул. Не самое необычное имя -- в честь его отца и отца Барбары,
-- но и не самое худшее. Если бы родилась девочка, они назвали бы ее Кэрол
Паулетта, в честь своих матерей.
-- Жаль, что мы не можем сообщить нашим родителям о рождении внука, --
сказал Сэм и добавил: -- Проклятье, неплохо бы сообщить им о нашей свадьбе
или хотя бы о том, что мы живы. Я и сам не знаю, что стало с моими
родителями; насколько мне известно, ящеры оккупировали Небраску в самом
начале вторжения.
-- А я бы хотела, -- заявила Барбара, сев и обернувшись простыней, как
тогой, -- чего-нибудь поесть. У меня такое ощущение, будто две последние
недели я копала траншеи.
-- Никаких проблем, -- заверил ее доктор.
И тут же в операционную вошла сестра и вкатила столик, на котором
стояли тарелка с большим бифштексом и двумя печеными картофелинами, еще одна
с тыквенным пирогом и две большие чашки. Показав на чашки, доктор извинился:
-- Я знаю, в них должно быть шампанское, но мы налили вам наше лучшее
домашнее пиво. Считайте, что это жертвоприношение войне. -- И он подкатил
столик поближе к Барбаре.
Поскольку жена продолжала кормить Джонатана, Сэм взялся за вилку и нож,
иногда отрезая по кусочку мяса и для себя. Ему еще никогда не приходилось
кого-нибудь так кормить. Барбара радостно улыбалась ему -- для нее это тоже
было в новинку. Она действительно сильно проголодалась, еда исчезла с
тарелки с поразительной быстротой. Домашнее пиво, как доктор и обещал,
оказалось вкусным и довольно крепким.
-- Если алкоголь попадет в молоко, Джонатан, наверное, опьянеет?
-- Вполне возможно, -- ответил врач. -- И будет крепче спать. Не думаю,
что вас это огорчит.
"И как мы будем жить в одной комнате, -- вдруг понял Сэм, -- мужчина,
женщина и ребенок". Впрочем, другие люди как-то справляются -- значит, и у
них все будет в порядке Потом он вспомнил, что ему необходимо вернуться в
Миссури. Он решил, что это нечестно по отношению к ним с Барбарой, но не
знал, что с этим можно сделать. Нет, не совсем так. Он знал. Знал, что
ничего сделать нельзя.
Барбара закончила есть, и сестра унесла поднос. Сэм стал ждать, когда
она вернется к Барбаре с креслом на колесиках, но потом сообразил, что из-за
отсутствия электричества лифты не работают.
-- Барбара не сможет подняться по лестнице, -- запротестовал он.
-- Она справится, -- возразил врач. -- Люди гораздо сильнее, чем
кажутся на первый взгляд. Впрочем, мы не позволим ей подниматься по
лестнице. Мы с вами, сержант, сумеем донести вашу жену.
И они решили эту задачу при помощи пожарной переноски, приспособленной
для медицинских целей. Когда они поднялись на четвертый этаж, оба
задыхались.
-- Если бы не торжественность события, я бы предпочла подняться сама,
-- сказала Барбара
Она решила сама добраться до их с Сэмом комнаты. Правда, она с трудом
ковыляла и так широко расставляла ноги, словно последние двадцать лет
провела в седле.
Страха вышел из своей комнаты посмотреть, что делается в коридоре.
Раскраска его тела оставалась неизменной -- он все еще считал себя капитаном
корабля. Для него не существовало официальной раскраски американского
пленного. Он быстро подошел к сестре, которая держала на руках ребенка. Она
невольно отступила на шаг, словно хотела защитить мальчика.
-- Все в порядке, -- быстро сказал Сэм. -- Мы друзья. Пусть посмотрит
на Джонатана.
Сестра с некоторым сомнением показала Страхе мальчика. Сэм заметил, что
ящер смутился.
-- Это тосевитский птенец? -- спросил он на своем шипящем языке. --
Маленький, а не Большой Урод. -- И он широко открыл рот, радуясь собственной
шутке.
Барбара ответила на его родном языке:
-- Капитан, этой _мой_ птенец, и он совсем не уродлив. -- И она
кашлянула в знак подтверждения.
Игер также кашлянул, показывая, что согласен со словами жены. С точки
зрения грамматики предложение было построено несколько нестандартно, но
Страха его понял.
-- Семейные привязанности, -- сказал Страха, словно напоминая себе. --
Уверяю, я не хотел вас обидеть. По тосевитским меркам он настоящий образец
красоты.
-- О чем он говорит? -- поинтересовался врач.
-- Он утверждает, что у нас получился хорошенький ребенок, -- ответил
Сэм.
Он скептически относился к искренности Страхи, но ящер занимал слишком
высокое положение, чтобы с ним спорить. К тому же -- если не считать
несколько преувеличенных представлений о собственных достоинствах и
значимости, характерных для многих ящеров, -- он был неплохим парнем.
-- Ходить я могу, но стоять на одном месте трудно, -- сказала Барбара
по-английски. -- Мне нужно прилечь.
Она с трудом преодолела последние метры и открыла дверь в комнату.
Сестра последовала за ней с ребенком на руках.
Но прежде чем Барбара успела скрыться за дверью, появились Ристин и
Ульхасс, пожелавшие взглянуть на ребенка. Они вели себя вежливее, чем
Страха, но их явно распирало любопытство. Когда Джонатан открыл рот, чтобы
закричать, Ристин воскликнул:
-- У птенца нет зубов! Как он будет есть, если у него нет зубов?
Барбара закатила глаза.
-- Если бы у ребенка были зубы, он не смог бы питаться моим молоком, --
с чувством ответила она.
-- Верно! Вы, тосевиты, сами кормите своих птенцов, -- задумчиво
проговорил Ульхасс. -- Не сомневаюсь, что вы сделаете все необходимое для
этого маленького -- кстати, он самец или самка? -- существа, выдающегося
представителя своей расы.
-- Спасибо, Ульхасс, -- сказала Барбара, -- но если мне придется
простоять на ногах еще минуту, я превращусь в лежащего представителя своей
расы.
И она вошла в комнату, которую они с Сэмом теперь будут делить с сыном.
Сестра внесла ребенка.
-- Если потребуется какая-то помощь, позови меня, -- сказала она и
вручила ребенка Барбаре. -- Удачи тебе, милая. -- С этими словами она ушла,
закрыв за собой дверь.
Сэму, несмотря на заверения сестры, вдруг показалось, что он, его жена
и их ребенок остались единственными людьми во всем мире. Он вздохнул. Сумеет
ли он справиться с такой ответственностью? Затем он сообразил, что задает
бессмысленный вопрос. Ведь Джонатан и Барбара останутся здесь, а он вернется
в Миссури.
Барбара положила Джонатана в кроватку, которую Сэм купил в комиссионном
магазине в Хот-Спрингс. Колыбелька была совсем маленькой -- хотя после ее
появления в комнате стало не повернуться, -- однако ребенок не занял и
половины отведенного ему места. Барбара с тихим стоном опустилась на
кровать.
-- С тобой все в порядке, дорогая? -- с тревогой спросил Сэм.
-- Думаю, да, -- ответила она. -- Но я не уверена. Мне еще не
приходилось рожать детей. Неужели я должна чувствовать себя так, словно по
мне проехал паровой каток?
-- Я знаю об этом еще меньше, чем ты, но если верить моей матери,
именно так и должно быть.
-- Хорошо. Мне хочется немного отдохнуть, пока ребенок спит, а потом,
если он не проснется, я бы приняла душ. Благодарение небесам, источники дают
нам горячую воду -- никогда еще я не чувствовала себя такой грязной. Это
была тяжелая работа.
-- Я люблю тебя, милая. -- Он наклонился и поцеловал ее в щеку, а потом
повернулся и сурово погрозил пальцем Джонатану. -- А ты, парень, помолчи
немного. -- Он рассмеялся. -- Вот, я уже показываю нашему сыну, кто здесь
босс.
-- А это и так ясно -- он. -- Барбара закрыла глаза.
Сэм уселся на единственный стул, имевшийся у них в хозяйстве, а Барбара
почти сразу заснула. Ее медленное, глубокое дыхание странным образом
сливалось с быстрыми, неровными вдохами Джонатана. Ребенок спал беспокойно,
постоянно ерзая, иногда принимался сосать простыни или одеяло. Периодически
Игер подходил, чтобы на него посмотреть. Он пытался понять, на кого похож
Джонатан, однако ни к какому определенному выводу так и не пришел. Ребенок
казался ему каким-то сплющенным. Даже голова. Впрочем, врач и сестры ничего
не сказали, значит, все в порядке.
Примерно через час Барбара потянулась и сказала:
-- Он похож на маленького ангела, правда? Пойду, помоюсь. Постараюсь
долго не задерживаться. Если он проснется, возьми его на руки.
Сэм об этом как-то не думал. Он собирался покинуть Барбару на
неопределенный срок, но она женщина. Считается, что именно женщины должны
ухаживать за детьми. А что он будет делать, если Джонатан заплачет?
Джонатан заплакал. С минуту он лежал тихо, пофыркивая и постанывая, а
потом завыл, как сирена, предупреждающая о налете авиации. Сэм подхватил его
на руки, стараясь поддерживать головку, как показал ему врач, и сразу
обнаружил, что ребенок мокрый.
Рядом с колыбелькой лежала стопка пеленок; на комоде были приготовлены
английские булавки. Сэм снял пеленку и обнаружил, что Джонатан не просто
мокрый -- к пеленке прилипла какая-то масса. Сэм захлопал глазами: почему
она имеет зеленовато-черный оттенок? Он не знал, но решил считать это
нормальным, пока его не убедят в обратном.
Он вырос на ферме и привык иметь дело с самой разной грязью. Сэм вытер
сыну попку, отчего Джонатан завопил еще громче, сложил пеленку в виде
треугольника и завернул в нее ребенка. Он умудрился уколоться только один
раз, застегивая булавку, и посчитал это победой. Врач не сделал мальчику
обрезание. Впрочем, Сэму его тоже не делали, поэтому он не стал тревожиться.
Джонатан продолжал вертеться.
-- Все в порядке, приятель, -- сказал Сэм, покачивая младенца на руках.
Постепенно ребенок успокоился и заснул. Сэм осторожно положил его в
кроватку. Мальчик не проснулся. Сэм чувствовал себя так, словно ему удалось
поймать решающий мяч.
Вскоре вернулась Барбара.
-- Он _все еще_ спит? -- воскликнула она, взглянув на ребенка.
Сэм показал эмалированное ведро, в которое бросил грязную пеленку.
-- Я справился! -- объявил он и вдруг вспомнил про Остолопа Дэниелса --
интересно, что он сейчас делает?
В последнее время из Чикаго приходили обнадеживающие новости, однако
там все еще шли тяжелые бои.
-- Как жаль, что завтра тебе нужно возвращаться, -- сказала Барбара,
когда они укладывались в постель.
-- Я бы и сам с удовольствием остался, -- вздохнул Сэм, передавая жене
подаренную врачом сигару -- они курили ее по очереди. -- Но я ничего не могу
поделать. Нам еще повезло, что доктор Годдард вообще меня отпустил.
К тому моменту, когда он выполз из постели на следующее утро, Сэм уже
сомневался в том, что ему не хочется уезжать. Теперь отъезд больше походил
на спасение. Он предполагал, что Джонатан проснется ночью пару раз. Чего он
никак не ожидал -- судя по ее несчастному виду, Барбара тоже, -- так это
способности младенца будить их, не просыпаясь самому. Любой звук -- легкое
сопение или всхлипывание -- моментально заставлял молодых родителей
вскакивать с широко раскрытыми глазами. В большинстве случаев оказывалось,
что они могли спокойно спать дальше.
Сэм медленно одевался. Ему казалось, что будто он попал на дно океана и
на него давит толща воды. Барбара выглядела и того хуже.
-- Господи, -- хрипло пробормотал он, -- как жаль, что у нас нет кофе.