Страница:
Толпа зашумела. Тома схватили и поволокли к машине.
— Масса Стронг, мисс Бекки! — отчаянно взывал Том.
— Старик ни в чем не виноват! — закричал Стронг, пытаясь вырваться из мощных объятий жены.
— Не смейте трогать Тома, оставьте его! — кричала Бекки.
— Аллен, Бекки, глупая девчонка, молчите! — сказала Дебора и схватила Бекки за руку. — Защищая цветного, вы позорите себя, меня и Арнольда Лифкена. Доброе имя мне дороже сотни негров. Ты сам себе не можешь помочь… Я еле-еле свожу концы с концами. Лучше употреби свою энергию на пользу семьи! — И Дебора еще сильнее сжала своей мощной рукой плечи мужа.
— Сто на одного старика! Трусы и негодяи! — кричала Бекки, стараясь освободить свою руку из сильных пальцев матери.
Аллена Стронга поразила исключительная осведомленность Лиги. В письме были перечислены, без указания на соавторство Лифкена, все его многолетние работы по борьбе с колорадским жуком, японским жуком, розовым червем, фитофторой картофеля и другими вредителями и болезнями растений. Упоминались даже ранние научные доклады, о которых он и сам успел позабыть.
Ученый был польщен любезным, почти льстивым тоном письма. Лига предлагала Стронгу самую широкую материальную помощь в его работах и просила, формальности ради, заполнить небольшую анкету. В ней было всего пять вопросов:
1. Какую научную и изобретательскую работу вы ведете сейчас?
2. Кто финансирует вашу работу?
3. Над какими проблемами вы собираетесь работать в будущем?
4. Чем помочь вам и в каких размерах?
5. Какова причина таинственной гибели оазиса в Сахаре, названной газетами «Эффектом Стронга» и которую вы сами называли «Феноменом Стронга»?
Посыльный Том, принесший этот пакет, увидел, как посветлело усталое лицо Стронга. Доцент пошарил в кармане, вынул бумажку в пять долларов и протянул ее Тому.
— Ну как, старина, нелегко тебе? Ничего, мы с тобой еще доживем до лучших времен!
Слезы благодарности выступили на глазах Тома. Всегда у массы Стронга находилось доброе словечко для старого негра. Старик вышел, неслышно ступая подагрическими ногами в войлочных туфлях.
Аллен Стронг задумчиво перечитывал письмо. Неужели же наконец к нему пришло долгожданное признание?
Весь мир ученых Стронг делил на два неравных и резко отличных лагеря. В одном — ученые-дельцы, для которых наука не более чем выгодный бизнес. Почти все работники колледжа были таковы. Аллен их бесконечно презирал, они платили ему тем же.
В другом лагере — подлинные ученые, бескорыстно преданные науке, неутомимые искатели, истинные творцы научного прогресса. Здесь, в ринезотском колледже, был один настоящий ученый, да и тот недавно уволен с работы согласно указанию Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности за то, что подписал Стокгольмское воззвание.
Стронг был огорчен его уходом. Что ж, сам виноват: зачем он занимался политикой! Это не дело для ученого. «Это уведет его далеко от науки, появятся иные интересы», — говаривал Стронг. Однако в последнее время, к большому удивлению Стронга, то один, то другой ученый — из числа тех, которых он высоко ценил, — вступал в политическую борьбу. Об этом Стронгу обычно сообщал профессор Лифкен, предостерегая, чтобы он не упоминал в своих работах их имен. Стронг грустно вздыхал. Ему казалось, что какая-то неведомая болезнь уносит его соратников с поля боя.
С ранних лет Аллен Стронг был воспитан отцом в духе недоверия к людям, занимавшимся политикой.
«Все они плуты, — поучал его отец, — невежественные, лживые. Одни называют себя республиканцами, другие — демократами, но и те и другие одинаково надувают народ. Политиканы сулят рай тем, кто будет голосовать за их партии, а на самом деле стремятся к власти, чтобы набить карманы за счет избирателей. Это просто разновидность гангстеризма! Держись подальше от политики!»
Все помыслы Аллена Стронга были обращены к науке, и он свято верил, что она одна может создать всеобщее изобилие и вывести человечество на путь процветания. Время шло. Появилась коммунистическая партия, верный друг народа, мужественный защитник его интересов, но Стронг, воспитанный отцом в духе отвращения к политике, не вникал в различия между партиями и не понимал их.
Стронг принципиально не читал газет. Ибо так называемая «большая пресса» раз и навсегда оттолкнула его своим крикливым враньем. Он никогда не ходил в кино — ему были противны голливудские фильмы, смакующие уголовные подвиги. Не интересовался он и беллетристикой, уверившись, что в большинстве своем это бульварное, пошлое чтиво. Он добровольно заточил себя в монастырском уединении своего рабочего кабинета. Науки хватало, чтобы заполнить его жизнь целиком.
Человеком совсем иного рода был Арнольд Лифкен. Довольно быстро он сумел сделать блестящую служебную карьеру. Из скромного, бесцветного ассистента стал профессором, руководителем кафедры и обладателем солидного текущего счета в банке. И все это он сумел проделать при отсутствии серьезных научных заслуг. О них и не упоминали, характеризуя Арнольда Лифкена, а попросту говорили: «Профессор стоит сто тысяч долларов».
Нет, не научные, а совсем иные качества способствовали возвышению Лифкена. Ведь в капиталистическом мире человека ценят не по уму, не по таланту, а по тому количеству долларов, какое он смог добыть любым путем, хотя бы грабежом и обманом. Газеты, кино, радио воспевали богатство и накопление богатства любыми средствами, как единственную цель жизни американца.
В ринезотском колледже профессора Лифкена окружала атмосфера раболепия. К доценту Стронгу коллеги относились, напротив, со снисходительным презрением. Он считался неудачником, и если бы не покровительство профессора Лифкена, который почему-то защищал своего доцента, то не работать бы Аллену Стронгу в колледже…
Ученый бурно вздохнул и даже тряхнул головой, стараясь не думать о прошлом.
Положив перед собой анкету Лиги ученых и изобретателей, Стронг принялся заполнять ее. Проделывал он это с медлительной осторожностью, казалось не вызывавшейся простыми вопросами анкеты.
Начал он почему-то с конца, с пятого пункта, который, видимо, казался ему наиболее важным. Стронга удивило, почему Лига задает ему вопрос о таинственном происшествии в Сахаре, случившемся много лет назад. Значит, кто-то помнит… Но ведь о настоящем, страшном значении «Эффекта Стронга» никто не знает, за исключением его, Стронга, и Арнольда Лифкена, который тогда был его ассистентом.
Именно по возвращении из Сахары и началась карьера Лифкена. Вот уже двадцать вторая совместная их работа выходит в свет, и профессор Лифкен значится как основной их автор…
После долгого раздумья Стронг написал в пятой графе анкеты: «Незавершенная мной работа по археоэнтомологии. То было во время Северо-Африканской экспедиции по изучению сельскохозяйственных вредителей в сосудах с остатками зерновых культур, находимых при археологических раскопках».
Аллен Стронг перечитал свой ответ и остался доволен. Ничего определенного. Даже не упомянут этот термин «Эффект Стронга», который он считал давно забытым.
Стронг перешел к пункту первому. Ну, здесь полегче, можно изъясняться открыто и полно. Он быстро написал, не утруждая себя поисками формулировок:
«Заканчиваю работу над классификацией болезней и вредителей сельского хозяйства по странам света и ареалам их наибольшего распространения, с указанием путей распространения».
Подумав немного, он прибавил:
«Эти работы являются дальнейшим развитием учения Дарвина о приспособляемости живых организмов. Кроме того, я открыл новый инсектицид яд против важнейших вредителей».
Увлеченный письмом, Аллен не услышал, что в кабинет вошла его жена, Дебора Стронг. Ее высокая, крупная фигура, осанка, полная величественности, крутой, решительный нрав и пристрастие к пышным выражениям составляли разительный контраст с ее щуплым, тихим и застенчивым мужем. В бытовых вопросах Аллен Стронг беспрекословно подчинялся своей супруге, чья заботливость, впрочем, принимала порой тиранический характер.
Наклонившись над плечом мужа, она сказала:
— Алл, твое легкомыслие не знает пределов. Зачеркни упоминание о Дарвине. Профессор Лифкен все равно выбросит его.
Стронг ответил непривычно резким тоном:
— Не смей говорить Лифкену об этом письме, Дебора! (А не Ди, как обычно.) Ты поступила бы благоразумно, если бы не вмешивалась в то, чего ты не понимаешь. Речь идет о таком изобретении… Да нет, ты не поймешь… Словом, это мой шанс вырваться на свободу. И помни: ни слова Лифкену! Иди погуляй…
Дебора Стронг решительно опустилась в кресло у стола. Она пристально посмотрела на мужа. Что это, попытка бунта? О, следует немедленно пресечь ее, просто из педагогических соображений!
— Алл, радость моя, — сказала она своим протяжным трубным голосом, твой неуместный интерес к Дарвину немедленно вызовет интерес к тебе со стороны Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Ты хочешь скандала, краха, нашей гибели, Алл! Если бы не профессор Лифкен, мы давно бы умерли с голоду. Я очень рада, что Арни… я хочу сказать — мистер Арнольд Лифкен… заинтересовался нашей дочерью. Бекки семнадцать лет самый подходящий возраст для того чтобы выйти замуж. И я не мечтала бы о лучшем зяте для нас с тобой, чем профессор Лифкен. У него прекрасный счет в банке. Он председатель многих обществ… Что касается его наружности…
Тут миссис Дебора пустилась в длинные рассуждения о том, необходима ли мужчинам привлекательная внешность.
Аллен Стронг воспользовался длинной речью своей жены, чтобы ответить на остальные вопросы анкеты. В графе четвертой, которая запрашивала «чем помочь?», он написал: «Литературой из других стран, она сейчас задерживается доставкой. Особенно же прошу прислать работы советских ученых».
— Денег! Мы задыхаемся без денег! — сказала Дебора, прочитавшая его ответ. — А что ты написал по вопросу «кто финансирует»? Да разве те гроши, что дает колледж, это финансирование? Не смотри на меня так, не считай меня дурой!
Это был долгий, утомительный спор. Аллен доказывал, умолял, Дебора кричала. Стронг ненавидел бурные объяснения жены, направленные всегда на то, чтобы сделать из него, человека науки, практичного дельца. А самолюбие миссис Стронг страдало оттого, что роль главы семьи выполняет она и Аллен не такой мужчина, который умеет делать деньги.
Когда Дебора ушла, предварительно вырвав у мужа обещание поговорить с Бекки о свадьбе с Лифкеном, Аллен Стронг быстро запечатал анкету в конверт. Потом столь же спешно он написал телеграмму своему коллеге на остров Барбадос, профессору Джонсону, с которым был хоть и заочно, но давно знаком по научной переписке и считал его настоящим ученым.
Телеграмма гласила: «Прошу немедленно приехать. Очень важно».
Сделав это, Стронг осторожно выглянул в окно. Старый Том был неподалеку. Стронг поманил его пальцем и передал ему телеграмму и письмо. При этом Стронг выразительным жестом приложил палец к губам.
Старик понимающе кивнул головой и побежал на почту…
В ночь расправы над Томом Аллен и Дебора ссорились до утра. Как ни уклонялся Аллен, а все же пришлось ему рассказать своей супруге содержание письма в белом конверте, послужившем причиной несчастья с Томом. Если верить Стронгу, в этом письме Лига ученых и изобретателей предлагала купить у Стронга секрет изобретенного им инсектицида — яда против сельскохозяйственных вредителей. Что касается ночных прогулок, то, по словам Стронга, они были связаны с тем же инсектицидом. Дебора не верила рассказам Аллена о ночных испытаниях действия изобретенного яда на вредных жуков.
Аллен убеждал ее, что это единственная возможность не дать Лифкену, у которого они были в материальной зависимости, присвоить и это изобретение. Оправдываясь, Стронг чего-то не договаривал, что-то скрывал, и Дебора это чувствовала. Она сердилась, кричала, что ей не верят, и сгоряча пригрозила «посоветоваться» с Лифкеном. И хотя миссис Дебора в конце концов дала мужу слово, что ничего не расскажет Лифкену, Стронг не поверил ей. И как только монументальная фигура жены удалилась из кабинета, Стронг быстро набросал телеграмму. Она была адресована в Сан-Франциско, в Лигу ученых и изобретателей. Стронг сообщал, что согласен продать изобретенный им инсектицид.
Бекки пошла утром погулять и отнесла телеграмму на почту.
— Доктор Стронг, рад познакомиться! — сказал он, зажав пальцы ученого в своей огромной потной ладони. — Я Роберт Трумс. Прилетел по вашей телеграмме, полученной Лигой ученых и изобретателей. Я представитель деловых кругов, интересующихся борьбой с вредителями и болезнями растений. Ваш новый инсектицид, по-видимому, недурная штучка. Мы согласны купить его. Но это не все! — Трумс значительно оглядел супругов своими пуговичными глазками и продолжал: — Вы, док, изучаете распространение вредителей и болезней растений по странам света. Это совпадает с задачами нашего вновь организованного института. Здесь пахнет хорошим бизнесом. Согласны ли вы, док, с завтрашнего дня со всеми вашими рукописями, жучками и прочими потрохами перейти к нам на работу? А? Ваши условия, док?
— У меня еще, собственно, не совсем закончены опыты по испытанию инсектицида на различных видах насекомых, так что я думаю… в общем…Стронг смутился, так как встретил испытующий взгляд жены, от которой он скрыл телеграмму. Кроме того, он не привык к решительным поступкам. Его коробил грубый тон дельца…
Миссис Дебора сочла этот момент самым удобным, для того чтобы взять переговоры в свои руки.
— Мой муж — крупный ученый. Хватит ли у вас средств, чтобы создать для него соответствующую обстановку? — приняв величественную позу, обратилась она к Трумсу. — Здесь его очень ценит профессор Лифкен. Но надо признаться, что научная работа масштаба Стронга требует таких средств, которых у ринезотского колледжа нет. Что вы предлагаете, мистер Трумс?
— Вы деловая женщина, мэм, рад познакомиться, — сказал Трумс. Он вынул сигару изо рта и помахал ею в воздухе, что должно было означать приветствие.
— Жена права. Здесь я не имею самого необходимого для работы и меня не ценят. Мне прежде всего нужны условия для научной работы.
Роберт Трумс изложил условия Лиги: должность профессора, отдельная кафедра, своя лаборатория, большой оклад, крупные средства для научной работы и т. п. Условия были прекрасные. Как будто бы он не расслышал слов Аллена, что здесь его не ценят.
После этого Трумс завел разговор о покупке инсектицида, но тут Стронг знаком попросил его замолчать, кивая при этом в сторону Деборы.
— Все будет превосходно, — продолжал гость.
Но ему, Роберту Трумсу, не нравится та часть письма Аллена Стронга в Лигу, где он пишет, что лучшим вознаграждением для себя он считает выполнение своего долга перед наукой. Трумс решительно заявил, что долг служащих состоит в том, чтобы оправдать выплачиваемое им жалованье. Это и есть долг ученого. Трумс добавил, что ему хотелось бы, чтобы Аллен Стронг думал так же…
— Лига, — Трумс ткнул пальцем в анкету, — запрашивала вас, мистер Стронг, о причине странной гибели оазиса в пустыне. В нашем распоряжении есть ваш старый отчет об африканской экспедиции, но он полон недомолвок и умолчаний… А здесь вы также не пишете ничего определенного…
Аллен Стронг пожал плечами:
— Я и не хотел ничего сказать по этому вопросу.
— Вы и на вторичный наш запрос об африканской экспедиции не ответили ни слова. Почему?
— Есть странные явления, мистер Трумс. Они похоронены в глубине веков и забыты. Людям незачем снова вызывать их к жизни.
— Но вы-то знаете? — спросил Трумс, энергично перебрасывая сигару из одного угла рта в другой.
— К сожалению, знаю.
— Ну, вот видите! И если вы будете работать у меня, то знайте: я не потерплю никаких секретов, связанных с выполнением служебных обязанностей. Все, что делает научный работник, немедленно становится достоянием института. Ведь секрет африканской экспедиции относится к компетенции вашей научной работы?
— Да… то есть… нет… то есть… да…
— Но в чем же дело?
— Для счастья человечества, — угрюмо пробормотал Стронг, — людям лучше ничего не знать об этом.
— Наука должна знать все, мистер Стронг! — строго проговорил Трумс. Мы можем не оглашать тайну, но знать ее мы должны. Мистер Стронг, работать у меня — значит всего себя отдать науке. Задача научных работников загребать денежки, продавая похищенные у природы секреты, а не способствовать их сокрытию во вред своему счету в банке. Это значило бы работать против науки. Неужели вы способны утаить от меня, своего шефа, это научное открытие? Я гарантирую тайну. Согласен оплатить это отдельно. Идет?
— Нет!
— Решительно нет?
— Нет, нет и нет!
— Тогда нам не о чем говорить с вами, Аллен Стронг. Я был более высокого мнения о ваших деловых способностях… Очень сожалею, миссис Стронг, но ваш муж чрезмерно упрям. Я бы сказал, в нем есть опасный фанатизм. Это несчастье для семьи. Я слышал, что у вас есть дочь. Мне жаль ее. Вместо цветов у вас на окнах в горшках под колпаками плесень и жучки. Так сказать, лаборатория на дому. Беден, но честен. Придется вашей дочурке ловить богатого женишка, вроде профессора Лифкена….
— Ни слова о моей дочери и Лифкене, или я вышвырну вас за дверь!
Столько было ярости в голосе Стронга, что трусоватый Трумс, из массивного тела которого можно было бы выкроить по меньшей мере трех Стронгов, мгновенно очутился у двери.
— Будьте практичны, подумайте о счастье дочери, — сказал он. — А насчет «Эффекта Стронга» нам, собственно, уже многое известно. Мы хотели докупить у вас только некоторые подробности. Две недели назад профессор Лифкен продал нам этот секрет за десять тысяч долларов.
— Врете! — крикнул в отчаянии Стронг.
— Не вру. Вот! — И Трумс потряс свертком, который он вытащил из кармана пиджака.
— Мистер Стронг даст вам ответ позже, — быстро сказала Дебора и схватила за руку мужа, рванувшегося к Трумсу.
Аллен, дрожа всем телом от волнения, вытер пот и сказал тихим голосом:
— Сознайтесь, что вы пошутили и Лифкен не продавал вам «Эффекта Стронга»!
— Не будем ссориться, — примирительно сказал Трумс. — Но, клянусь богом, это правда. Я могу показать вам, что он написал.
— Прошу ко мне наверх, — тихо сказал бледный и дрожащий Стронг.
Деревянные ступеньки заскрипели под ногами грузного Трумса, поднимавшегося в домашнюю лабораторию Стронга. Едва он очутился в комнате, как Аллен быстро захлопнул за собой дверь и запер ее на ключ.
— Аллен, открой! — послышался голос Деборы.
Она толкнула дверь. Бесполезно. Тогда она припала ухом к замочной скважине. Слышались сдержанные голоса. Говорили долго, спорили. Потом она совершенно явственно услышала шелест пересчитываемых денег, и это заставило ее сдержаться.
Гость ушел. Ворвавшись в комнату, Дебора потребовала у Аллена денег, но тот заявил, что деньги присланы ему на опыты.
— Значит, ты опять за старое — разводить гниль, червей! Значит, опять едва сводить концы с концами! Ты отказал Трумсу?
Этого Дебора не могла перенести и помчалась за помощью к профессору Лифкену, лишь бы он, из-за неразумного поступка Аллена, не отказался от Бекки. Что скажут люди!
Тогда профессор Джонсон попытался разъяснить досадное недоразумение с документами в руках. Но и это не помогло. В конце концов он пошел объясняться с начальником станции и позвонил в управление железных дорог. Но ни ссылка на влияние лучей тропического солнца на кожу белого человека, ни его английский паспорт, ни готовность поклясться на Библии в том, что он отнюдь не негр, а чистокровный белый и темный цвет его кожи просто загар, ничто не помогло, и профессор Джонсон, почетный член нескольких академий и многих научных обществ, вынужден был продолжать поездку в вагоне «только для негров».
Не слишком приятно после океанской качки и морской болезни сидеть в душном вагоне, битком набитом пассажирами, в то время когда рядом находятся почти пустые вагоны первого класса.
Негодованию профессора не было границ. Об этом красноречиво свидетельствовал бурный поток гневных слов, подкрепляемых не менее энергичными жестами. Профессор Джонсон начал свой обличительный спич возле кассы вокзала, продолжил его по пути в вагон, чем вызвал немало колкостей и оскорблений по своему адресу от сопровождавшей его толпы любопытных бездельников. Тем приятнее для его оскорбленного самолюбия было то напряженное и почтительное внимание, с каким черные пассажиры отнеслись к его обличительным речам.
— Это несправедливо, — горячился профессор, — чтобы одни — только потому, что у них темная кожа — ехали как сельди в бочке, а другие — только потому, что у них светлая кожа — ехали в пустых мягких вагонах! Чем же это не фашизм? Надо бороться с подобной дискриминацией!
Одобрительные возгласы, восторженное внимание были ответом на его речи.
Вот почему, подъехав с триумфом в вагоне «только для негров» к станции города Ринезота, профессор Джонсон, находившийся к тому времени в необычайно воинственном настроении духа, был неприятно поражен не столько отсутствием носильщиков на вокзале, сколько разъяснением начальника станции.
— И не ищите и не зовите, — сказал начальник станции пассажирам. — Всех наших носильщиков с утра как ветром сдуло. Все нигеры попрятались в лесах. Боятся, канальи! Ночью хотели линчевать одного старого плута, а он по пути сбежал и спрятался в негритянском квартале. Начали обыскивать негритянские дома… Ну, и началось… Чувствуете запах дыма? Это горят негритянские лачуги. Выкуривают нигеров! До сих пор ищут!
Негр, проводник вагона, помог профессору вытащить его тяжелый чемодан в тамбур, но выйти из вагона, чтобы отнести чемодан на вокзальную площадь, отказался.
— Я негр, — сказал он, — и сегодня для нас плохой день в этом городе. Вам тоже лучше переждать дня три, а потом приехать сюда.
— Мне?! — рассердился профессор. — Да ведь я белый, и мне, собственно, надо за город, в колледж при Институте Карнеджи, к доценту Стронгу. Надеюсь, здесь, в городе, не будет этого массового помешательства, когда в каждом загорелом белом человеке подозревают негра. Не все же американцы сумасшедшие.
— Вы рассуждаете, как приезжий, — неодобрительно сказал проводник и ушел.
Профессор молча, со вздохом поднял чемодан, пошатнувшись под его тяжестью, и пошел к стоянке такси. Здесь он начал чертыхаться. Шоферы отказались везти его. Плата не соблазняла их. «Еще попадешь в потеху вместе с негром», — говорили они.
— Но ведь я белый! — убеждал их профессор. — Я с острова Барбадос. Я просто загорел. Вот паспорт.
Его окружила толпа зевак. Кто-то взял из его рук паспорт.
— Да ты в зеркало посмотри! Боб, не твой ли это бледнолицый брат? Бел душой, но черен телом! — слышались насмешки.
Паспорт вырывали друг у друга из рук, перебрасывали через головы.
— Отдайте паспорт! — закричал профессор.
В толпе смеялись. Кто-то протянул ему паспорт, но едва он дотронулся до него, как паспорт отдернули назад.
Так повторялось несколько раз. Толпа забавлялась.
Шляпа соскочила с головы Джонсона, и чьи-то ноги наступили на нее. Профессор громко позвал на помощь полисмена, который, широко расставив ноги, стоял невдалеке.
Полисмен неторопливо подошел, взял паспорт, узнал, в чем дело, и, подмигнув, приказал шоферу ближайшего такси отвезти пассажира «по назначению». Профессор обещал хорошо заплатить.
Шофер нехотя открыл дверцу, предоставляя Джонсону самому втаскивать большой чемодан в машину. Высунувшись в открытое окно, шофер крикнул:
— Эй, Боб!
Из толпы вышел плотный, почти четырехугольный мужчина с приплюснутым носом и изуродованным левым ухом.
— Посмотри на его ногти, — шепнул шофер.
Боб обошел машину, молча отвел руки профессора от чемодана и рывком впихнул чемодан в машину.
Заметив, что Джонсон хочет сесть рядом с ним, шофер заявил:
— Пассажиров вожу только на заднем сидении.
Шофер взглянул на типа с приплюснутым носом. Тот сказал:
— Выпивка за нами.
— Масса Стронг, мисс Бекки! — отчаянно взывал Том.
— Старик ни в чем не виноват! — закричал Стронг, пытаясь вырваться из мощных объятий жены.
— Не смейте трогать Тома, оставьте его! — кричала Бекки.
— Аллен, Бекки, глупая девчонка, молчите! — сказала Дебора и схватила Бекки за руку. — Защищая цветного, вы позорите себя, меня и Арнольда Лифкена. Доброе имя мне дороже сотни негров. Ты сам себе не можешь помочь… Я еле-еле свожу концы с концами. Лучше употреби свою энергию на пользу семьи! — И Дебора еще сильнее сжала своей мощной рукой плечи мужа.
— Сто на одного старика! Трусы и негодяи! — кричала Бекки, стараясь освободить свою руку из сильных пальцев матери.
3
Первый большой белый конверт с золотыми буквами, о котором вспоминал посыльный Том в ту злосчастную ночь, очень взволновал Аллена Стронга. Письмо было из Лиги ученых и изобретателей, учрежденной недавно. Обычно все письма научных обществ адресовались к профессору Арнольду Лифкену, как основному автору их совместных трудов. Это же письмо было адресовано лично Стронгу.Аллена Стронга поразила исключительная осведомленность Лиги. В письме были перечислены, без указания на соавторство Лифкена, все его многолетние работы по борьбе с колорадским жуком, японским жуком, розовым червем, фитофторой картофеля и другими вредителями и болезнями растений. Упоминались даже ранние научные доклады, о которых он и сам успел позабыть.
Ученый был польщен любезным, почти льстивым тоном письма. Лига предлагала Стронгу самую широкую материальную помощь в его работах и просила, формальности ради, заполнить небольшую анкету. В ней было всего пять вопросов:
1. Какую научную и изобретательскую работу вы ведете сейчас?
2. Кто финансирует вашу работу?
3. Над какими проблемами вы собираетесь работать в будущем?
4. Чем помочь вам и в каких размерах?
5. Какова причина таинственной гибели оазиса в Сахаре, названной газетами «Эффектом Стронга» и которую вы сами называли «Феноменом Стронга»?
Посыльный Том, принесший этот пакет, увидел, как посветлело усталое лицо Стронга. Доцент пошарил в кармане, вынул бумажку в пять долларов и протянул ее Тому.
— Ну как, старина, нелегко тебе? Ничего, мы с тобой еще доживем до лучших времен!
Слезы благодарности выступили на глазах Тома. Всегда у массы Стронга находилось доброе словечко для старого негра. Старик вышел, неслышно ступая подагрическими ногами в войлочных туфлях.
Аллен Стронг задумчиво перечитывал письмо. Неужели же наконец к нему пришло долгожданное признание?
Весь мир ученых Стронг делил на два неравных и резко отличных лагеря. В одном — ученые-дельцы, для которых наука не более чем выгодный бизнес. Почти все работники колледжа были таковы. Аллен их бесконечно презирал, они платили ему тем же.
В другом лагере — подлинные ученые, бескорыстно преданные науке, неутомимые искатели, истинные творцы научного прогресса. Здесь, в ринезотском колледже, был один настоящий ученый, да и тот недавно уволен с работы согласно указанию Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности за то, что подписал Стокгольмское воззвание.
Стронг был огорчен его уходом. Что ж, сам виноват: зачем он занимался политикой! Это не дело для ученого. «Это уведет его далеко от науки, появятся иные интересы», — говаривал Стронг. Однако в последнее время, к большому удивлению Стронга, то один, то другой ученый — из числа тех, которых он высоко ценил, — вступал в политическую борьбу. Об этом Стронгу обычно сообщал профессор Лифкен, предостерегая, чтобы он не упоминал в своих работах их имен. Стронг грустно вздыхал. Ему казалось, что какая-то неведомая болезнь уносит его соратников с поля боя.
С ранних лет Аллен Стронг был воспитан отцом в духе недоверия к людям, занимавшимся политикой.
«Все они плуты, — поучал его отец, — невежественные, лживые. Одни называют себя республиканцами, другие — демократами, но и те и другие одинаково надувают народ. Политиканы сулят рай тем, кто будет голосовать за их партии, а на самом деле стремятся к власти, чтобы набить карманы за счет избирателей. Это просто разновидность гангстеризма! Держись подальше от политики!»
Все помыслы Аллена Стронга были обращены к науке, и он свято верил, что она одна может создать всеобщее изобилие и вывести человечество на путь процветания. Время шло. Появилась коммунистическая партия, верный друг народа, мужественный защитник его интересов, но Стронг, воспитанный отцом в духе отвращения к политике, не вникал в различия между партиями и не понимал их.
Стронг принципиально не читал газет. Ибо так называемая «большая пресса» раз и навсегда оттолкнула его своим крикливым враньем. Он никогда не ходил в кино — ему были противны голливудские фильмы, смакующие уголовные подвиги. Не интересовался он и беллетристикой, уверившись, что в большинстве своем это бульварное, пошлое чтиво. Он добровольно заточил себя в монастырском уединении своего рабочего кабинета. Науки хватало, чтобы заполнить его жизнь целиком.
Человеком совсем иного рода был Арнольд Лифкен. Довольно быстро он сумел сделать блестящую служебную карьеру. Из скромного, бесцветного ассистента стал профессором, руководителем кафедры и обладателем солидного текущего счета в банке. И все это он сумел проделать при отсутствии серьезных научных заслуг. О них и не упоминали, характеризуя Арнольда Лифкена, а попросту говорили: «Профессор стоит сто тысяч долларов».
Нет, не научные, а совсем иные качества способствовали возвышению Лифкена. Ведь в капиталистическом мире человека ценят не по уму, не по таланту, а по тому количеству долларов, какое он смог добыть любым путем, хотя бы грабежом и обманом. Газеты, кино, радио воспевали богатство и накопление богатства любыми средствами, как единственную цель жизни американца.
В ринезотском колледже профессора Лифкена окружала атмосфера раболепия. К доценту Стронгу коллеги относились, напротив, со снисходительным презрением. Он считался неудачником, и если бы не покровительство профессора Лифкена, который почему-то защищал своего доцента, то не работать бы Аллену Стронгу в колледже…
Ученый бурно вздохнул и даже тряхнул головой, стараясь не думать о прошлом.
Положив перед собой анкету Лиги ученых и изобретателей, Стронг принялся заполнять ее. Проделывал он это с медлительной осторожностью, казалось не вызывавшейся простыми вопросами анкеты.
Начал он почему-то с конца, с пятого пункта, который, видимо, казался ему наиболее важным. Стронга удивило, почему Лига задает ему вопрос о таинственном происшествии в Сахаре, случившемся много лет назад. Значит, кто-то помнит… Но ведь о настоящем, страшном значении «Эффекта Стронга» никто не знает, за исключением его, Стронга, и Арнольда Лифкена, который тогда был его ассистентом.
Именно по возвращении из Сахары и началась карьера Лифкена. Вот уже двадцать вторая совместная их работа выходит в свет, и профессор Лифкен значится как основной их автор…
После долгого раздумья Стронг написал в пятой графе анкеты: «Незавершенная мной работа по археоэнтомологии. То было во время Северо-Африканской экспедиции по изучению сельскохозяйственных вредителей в сосудах с остатками зерновых культур, находимых при археологических раскопках».
Аллен Стронг перечитал свой ответ и остался доволен. Ничего определенного. Даже не упомянут этот термин «Эффект Стронга», который он считал давно забытым.
Стронг перешел к пункту первому. Ну, здесь полегче, можно изъясняться открыто и полно. Он быстро написал, не утруждая себя поисками формулировок:
«Заканчиваю работу над классификацией болезней и вредителей сельского хозяйства по странам света и ареалам их наибольшего распространения, с указанием путей распространения».
Подумав немного, он прибавил:
«Эти работы являются дальнейшим развитием учения Дарвина о приспособляемости живых организмов. Кроме того, я открыл новый инсектицид яд против важнейших вредителей».
Увлеченный письмом, Аллен не услышал, что в кабинет вошла его жена, Дебора Стронг. Ее высокая, крупная фигура, осанка, полная величественности, крутой, решительный нрав и пристрастие к пышным выражениям составляли разительный контраст с ее щуплым, тихим и застенчивым мужем. В бытовых вопросах Аллен Стронг беспрекословно подчинялся своей супруге, чья заботливость, впрочем, принимала порой тиранический характер.
Наклонившись над плечом мужа, она сказала:
— Алл, твое легкомыслие не знает пределов. Зачеркни упоминание о Дарвине. Профессор Лифкен все равно выбросит его.
Стронг ответил непривычно резким тоном:
— Не смей говорить Лифкену об этом письме, Дебора! (А не Ди, как обычно.) Ты поступила бы благоразумно, если бы не вмешивалась в то, чего ты не понимаешь. Речь идет о таком изобретении… Да нет, ты не поймешь… Словом, это мой шанс вырваться на свободу. И помни: ни слова Лифкену! Иди погуляй…
Дебора Стронг решительно опустилась в кресло у стола. Она пристально посмотрела на мужа. Что это, попытка бунта? О, следует немедленно пресечь ее, просто из педагогических соображений!
— Алл, радость моя, — сказала она своим протяжным трубным голосом, твой неуместный интерес к Дарвину немедленно вызовет интерес к тебе со стороны Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Ты хочешь скандала, краха, нашей гибели, Алл! Если бы не профессор Лифкен, мы давно бы умерли с голоду. Я очень рада, что Арни… я хочу сказать — мистер Арнольд Лифкен… заинтересовался нашей дочерью. Бекки семнадцать лет самый подходящий возраст для того чтобы выйти замуж. И я не мечтала бы о лучшем зяте для нас с тобой, чем профессор Лифкен. У него прекрасный счет в банке. Он председатель многих обществ… Что касается его наружности…
Тут миссис Дебора пустилась в длинные рассуждения о том, необходима ли мужчинам привлекательная внешность.
Аллен Стронг воспользовался длинной речью своей жены, чтобы ответить на остальные вопросы анкеты. В графе четвертой, которая запрашивала «чем помочь?», он написал: «Литературой из других стран, она сейчас задерживается доставкой. Особенно же прошу прислать работы советских ученых».
— Денег! Мы задыхаемся без денег! — сказала Дебора, прочитавшая его ответ. — А что ты написал по вопросу «кто финансирует»? Да разве те гроши, что дает колледж, это финансирование? Не смотри на меня так, не считай меня дурой!
Это был долгий, утомительный спор. Аллен доказывал, умолял, Дебора кричала. Стронг ненавидел бурные объяснения жены, направленные всегда на то, чтобы сделать из него, человека науки, практичного дельца. А самолюбие миссис Стронг страдало оттого, что роль главы семьи выполняет она и Аллен не такой мужчина, который умеет делать деньги.
Когда Дебора ушла, предварительно вырвав у мужа обещание поговорить с Бекки о свадьбе с Лифкеном, Аллен Стронг быстро запечатал анкету в конверт. Потом столь же спешно он написал телеграмму своему коллеге на остров Барбадос, профессору Джонсону, с которым был хоть и заочно, но давно знаком по научной переписке и считал его настоящим ученым.
Телеграмма гласила: «Прошу немедленно приехать. Очень важно».
Сделав это, Стронг осторожно выглянул в окно. Старый Том был неподалеку. Стронг поманил его пальцем и передал ему телеграмму и письмо. При этом Стронг выразительным жестом приложил палец к губам.
Старик понимающе кивнул головой и побежал на почту…
В ночь расправы над Томом Аллен и Дебора ссорились до утра. Как ни уклонялся Аллен, а все же пришлось ему рассказать своей супруге содержание письма в белом конверте, послужившем причиной несчастья с Томом. Если верить Стронгу, в этом письме Лига ученых и изобретателей предлагала купить у Стронга секрет изобретенного им инсектицида — яда против сельскохозяйственных вредителей. Что касается ночных прогулок, то, по словам Стронга, они были связаны с тем же инсектицидом. Дебора не верила рассказам Аллена о ночных испытаниях действия изобретенного яда на вредных жуков.
Аллен убеждал ее, что это единственная возможность не дать Лифкену, у которого они были в материальной зависимости, присвоить и это изобретение. Оправдываясь, Стронг чего-то не договаривал, что-то скрывал, и Дебора это чувствовала. Она сердилась, кричала, что ей не верят, и сгоряча пригрозила «посоветоваться» с Лифкеном. И хотя миссис Дебора в конце концов дала мужу слово, что ничего не расскажет Лифкену, Стронг не поверил ей. И как только монументальная фигура жены удалилась из кабинета, Стронг быстро набросал телеграмму. Она была адресована в Сан-Франциско, в Лигу ученых и изобретателей. Стронг сообщал, что согласен продать изобретенный им инсектицид.
Бекки пошла утром погулять и отнесла телеграмму на почту.
4
На следующий день в ринезотском колледже появился плотный мужчина с толстой, бычьей шеей, маленькими глазками и сигарой в зубах, которую он часто и быстро без помощи пальцев передвигал из одного угла рта в другой. При этом он отчаянно гримасничал. Не постучавшись, дымя сигарой, он вошел в столовую Стронга и застал супругов за завтраком.— Доктор Стронг, рад познакомиться! — сказал он, зажав пальцы ученого в своей огромной потной ладони. — Я Роберт Трумс. Прилетел по вашей телеграмме, полученной Лигой ученых и изобретателей. Я представитель деловых кругов, интересующихся борьбой с вредителями и болезнями растений. Ваш новый инсектицид, по-видимому, недурная штучка. Мы согласны купить его. Но это не все! — Трумс значительно оглядел супругов своими пуговичными глазками и продолжал: — Вы, док, изучаете распространение вредителей и болезней растений по странам света. Это совпадает с задачами нашего вновь организованного института. Здесь пахнет хорошим бизнесом. Согласны ли вы, док, с завтрашнего дня со всеми вашими рукописями, жучками и прочими потрохами перейти к нам на работу? А? Ваши условия, док?
— У меня еще, собственно, не совсем закончены опыты по испытанию инсектицида на различных видах насекомых, так что я думаю… в общем…Стронг смутился, так как встретил испытующий взгляд жены, от которой он скрыл телеграмму. Кроме того, он не привык к решительным поступкам. Его коробил грубый тон дельца…
Миссис Дебора сочла этот момент самым удобным, для того чтобы взять переговоры в свои руки.
— Мой муж — крупный ученый. Хватит ли у вас средств, чтобы создать для него соответствующую обстановку? — приняв величественную позу, обратилась она к Трумсу. — Здесь его очень ценит профессор Лифкен. Но надо признаться, что научная работа масштаба Стронга требует таких средств, которых у ринезотского колледжа нет. Что вы предлагаете, мистер Трумс?
— Вы деловая женщина, мэм, рад познакомиться, — сказал Трумс. Он вынул сигару изо рта и помахал ею в воздухе, что должно было означать приветствие.
— Жена права. Здесь я не имею самого необходимого для работы и меня не ценят. Мне прежде всего нужны условия для научной работы.
Роберт Трумс изложил условия Лиги: должность профессора, отдельная кафедра, своя лаборатория, большой оклад, крупные средства для научной работы и т. п. Условия были прекрасные. Как будто бы он не расслышал слов Аллена, что здесь его не ценят.
После этого Трумс завел разговор о покупке инсектицида, но тут Стронг знаком попросил его замолчать, кивая при этом в сторону Деборы.
— Все будет превосходно, — продолжал гость.
Но ему, Роберту Трумсу, не нравится та часть письма Аллена Стронга в Лигу, где он пишет, что лучшим вознаграждением для себя он считает выполнение своего долга перед наукой. Трумс решительно заявил, что долг служащих состоит в том, чтобы оправдать выплачиваемое им жалованье. Это и есть долг ученого. Трумс добавил, что ему хотелось бы, чтобы Аллен Стронг думал так же…
— Лига, — Трумс ткнул пальцем в анкету, — запрашивала вас, мистер Стронг, о причине странной гибели оазиса в пустыне. В нашем распоряжении есть ваш старый отчет об африканской экспедиции, но он полон недомолвок и умолчаний… А здесь вы также не пишете ничего определенного…
Аллен Стронг пожал плечами:
— Я и не хотел ничего сказать по этому вопросу.
— Вы и на вторичный наш запрос об африканской экспедиции не ответили ни слова. Почему?
— Есть странные явления, мистер Трумс. Они похоронены в глубине веков и забыты. Людям незачем снова вызывать их к жизни.
— Но вы-то знаете? — спросил Трумс, энергично перебрасывая сигару из одного угла рта в другой.
— К сожалению, знаю.
— Ну, вот видите! И если вы будете работать у меня, то знайте: я не потерплю никаких секретов, связанных с выполнением служебных обязанностей. Все, что делает научный работник, немедленно становится достоянием института. Ведь секрет африканской экспедиции относится к компетенции вашей научной работы?
— Да… то есть… нет… то есть… да…
— Но в чем же дело?
— Для счастья человечества, — угрюмо пробормотал Стронг, — людям лучше ничего не знать об этом.
— Наука должна знать все, мистер Стронг! — строго проговорил Трумс. Мы можем не оглашать тайну, но знать ее мы должны. Мистер Стронг, работать у меня — значит всего себя отдать науке. Задача научных работников загребать денежки, продавая похищенные у природы секреты, а не способствовать их сокрытию во вред своему счету в банке. Это значило бы работать против науки. Неужели вы способны утаить от меня, своего шефа, это научное открытие? Я гарантирую тайну. Согласен оплатить это отдельно. Идет?
— Нет!
— Решительно нет?
— Нет, нет и нет!
— Тогда нам не о чем говорить с вами, Аллен Стронг. Я был более высокого мнения о ваших деловых способностях… Очень сожалею, миссис Стронг, но ваш муж чрезмерно упрям. Я бы сказал, в нем есть опасный фанатизм. Это несчастье для семьи. Я слышал, что у вас есть дочь. Мне жаль ее. Вместо цветов у вас на окнах в горшках под колпаками плесень и жучки. Так сказать, лаборатория на дому. Беден, но честен. Придется вашей дочурке ловить богатого женишка, вроде профессора Лифкена….
— Ни слова о моей дочери и Лифкене, или я вышвырну вас за дверь!
Столько было ярости в голосе Стронга, что трусоватый Трумс, из массивного тела которого можно было бы выкроить по меньшей мере трех Стронгов, мгновенно очутился у двери.
— Будьте практичны, подумайте о счастье дочери, — сказал он. — А насчет «Эффекта Стронга» нам, собственно, уже многое известно. Мы хотели докупить у вас только некоторые подробности. Две недели назад профессор Лифкен продал нам этот секрет за десять тысяч долларов.
— Врете! — крикнул в отчаянии Стронг.
— Не вру. Вот! — И Трумс потряс свертком, который он вытащил из кармана пиджака.
— Мистер Стронг даст вам ответ позже, — быстро сказала Дебора и схватила за руку мужа, рванувшегося к Трумсу.
Аллен, дрожа всем телом от волнения, вытер пот и сказал тихим голосом:
— Сознайтесь, что вы пошутили и Лифкен не продавал вам «Эффекта Стронга»!
— Не будем ссориться, — примирительно сказал Трумс. — Но, клянусь богом, это правда. Я могу показать вам, что он написал.
— Прошу ко мне наверх, — тихо сказал бледный и дрожащий Стронг.
Деревянные ступеньки заскрипели под ногами грузного Трумса, поднимавшегося в домашнюю лабораторию Стронга. Едва он очутился в комнате, как Аллен быстро захлопнул за собой дверь и запер ее на ключ.
— Аллен, открой! — послышался голос Деборы.
Она толкнула дверь. Бесполезно. Тогда она припала ухом к замочной скважине. Слышались сдержанные голоса. Говорили долго, спорили. Потом она совершенно явственно услышала шелест пересчитываемых денег, и это заставило ее сдержаться.
Гость ушел. Ворвавшись в комнату, Дебора потребовала у Аллена денег, но тот заявил, что деньги присланы ему на опыты.
— Значит, ты опять за старое — разводить гниль, червей! Значит, опять едва сводить концы с концами! Ты отказал Трумсу?
Этого Дебора не могла перенести и помчалась за помощью к профессору Лифкену, лишь бы он, из-за неразумного поступка Аллена, не отказался от Бекки. Что скажут люди!
5
Сначала профессор Джонсон, житель острова Барбадос и подданный его величества короля Великобритании, принял своеобразное отношение к себе нью-орлеанцев как грубоватую американскую шутку. От природы он был веселым, толстым и шумливым человеком. Но ему дали понять, что это не шутка. Тогда он настойчиво захотел перевести все в шутку, но это удалось еще меньше.Тогда профессор Джонсон попытался разъяснить досадное недоразумение с документами в руках. Но и это не помогло. В конце концов он пошел объясняться с начальником станции и позвонил в управление железных дорог. Но ни ссылка на влияние лучей тропического солнца на кожу белого человека, ни его английский паспорт, ни готовность поклясться на Библии в том, что он отнюдь не негр, а чистокровный белый и темный цвет его кожи просто загар, ничто не помогло, и профессор Джонсон, почетный член нескольких академий и многих научных обществ, вынужден был продолжать поездку в вагоне «только для негров».
Не слишком приятно после океанской качки и морской болезни сидеть в душном вагоне, битком набитом пассажирами, в то время когда рядом находятся почти пустые вагоны первого класса.
Негодованию профессора не было границ. Об этом красноречиво свидетельствовал бурный поток гневных слов, подкрепляемых не менее энергичными жестами. Профессор Джонсон начал свой обличительный спич возле кассы вокзала, продолжил его по пути в вагон, чем вызвал немало колкостей и оскорблений по своему адресу от сопровождавшей его толпы любопытных бездельников. Тем приятнее для его оскорбленного самолюбия было то напряженное и почтительное внимание, с каким черные пассажиры отнеслись к его обличительным речам.
— Это несправедливо, — горячился профессор, — чтобы одни — только потому, что у них темная кожа — ехали как сельди в бочке, а другие — только потому, что у них светлая кожа — ехали в пустых мягких вагонах! Чем же это не фашизм? Надо бороться с подобной дискриминацией!
Одобрительные возгласы, восторженное внимание были ответом на его речи.
Вот почему, подъехав с триумфом в вагоне «только для негров» к станции города Ринезота, профессор Джонсон, находившийся к тому времени в необычайно воинственном настроении духа, был неприятно поражен не столько отсутствием носильщиков на вокзале, сколько разъяснением начальника станции.
— И не ищите и не зовите, — сказал начальник станции пассажирам. — Всех наших носильщиков с утра как ветром сдуло. Все нигеры попрятались в лесах. Боятся, канальи! Ночью хотели линчевать одного старого плута, а он по пути сбежал и спрятался в негритянском квартале. Начали обыскивать негритянские дома… Ну, и началось… Чувствуете запах дыма? Это горят негритянские лачуги. Выкуривают нигеров! До сих пор ищут!
Негр, проводник вагона, помог профессору вытащить его тяжелый чемодан в тамбур, но выйти из вагона, чтобы отнести чемодан на вокзальную площадь, отказался.
— Я негр, — сказал он, — и сегодня для нас плохой день в этом городе. Вам тоже лучше переждать дня три, а потом приехать сюда.
— Мне?! — рассердился профессор. — Да ведь я белый, и мне, собственно, надо за город, в колледж при Институте Карнеджи, к доценту Стронгу. Надеюсь, здесь, в городе, не будет этого массового помешательства, когда в каждом загорелом белом человеке подозревают негра. Не все же американцы сумасшедшие.
— Вы рассуждаете, как приезжий, — неодобрительно сказал проводник и ушел.
Профессор молча, со вздохом поднял чемодан, пошатнувшись под его тяжестью, и пошел к стоянке такси. Здесь он начал чертыхаться. Шоферы отказались везти его. Плата не соблазняла их. «Еще попадешь в потеху вместе с негром», — говорили они.
— Но ведь я белый! — убеждал их профессор. — Я с острова Барбадос. Я просто загорел. Вот паспорт.
Его окружила толпа зевак. Кто-то взял из его рук паспорт.
— Да ты в зеркало посмотри! Боб, не твой ли это бледнолицый брат? Бел душой, но черен телом! — слышались насмешки.
Паспорт вырывали друг у друга из рук, перебрасывали через головы.
— Отдайте паспорт! — закричал профессор.
В толпе смеялись. Кто-то протянул ему паспорт, но едва он дотронулся до него, как паспорт отдернули назад.
Так повторялось несколько раз. Толпа забавлялась.
Шляпа соскочила с головы Джонсона, и чьи-то ноги наступили на нее. Профессор громко позвал на помощь полисмена, который, широко расставив ноги, стоял невдалеке.
Полисмен неторопливо подошел, взял паспорт, узнал, в чем дело, и, подмигнув, приказал шоферу ближайшего такси отвезти пассажира «по назначению». Профессор обещал хорошо заплатить.
Шофер нехотя открыл дверцу, предоставляя Джонсону самому втаскивать большой чемодан в машину. Высунувшись в открытое окно, шофер крикнул:
— Эй, Боб!
Из толпы вышел плотный, почти четырехугольный мужчина с приплюснутым носом и изуродованным левым ухом.
— Посмотри на его ногти, — шепнул шофер.
Боб обошел машину, молча отвел руки профессора от чемодана и рывком впихнул чемодан в машину.
Заметив, что Джонсон хочет сесть рядом с ним, шофер заявил:
— Пассажиров вожу только на заднем сидении.
Шофер взглянул на типа с приплюснутым носом. Тот сказал:
— Выпивка за нами.