Страница:
— Чего тебе надо? — взорвался Кирилл.
— Нет, ничего… Ты ж, кажется, видел, как мои пацаны мазутников утоптали?
— Ну видел. И что?
— А просто мы подписаться за тебя можем. Давай к нам. Будем вместе ходить — к нам тут никто не полезет. Ты, я. Пельмень…
— А, бригаду собираешь, — догадался Кирилл.
— Ну… — Пакля пожал плечами.
— Хочешь совет? Там в скверике Адмирал Пеночкин гуляет. Ты его позови в бригаду. Самое то для вас с Пельменем. А я свои вопросы сам разберу, ясно?
— Много ты сам наразбираешь, — снисходительно усмехнулся Пакля и сплюнул. — Так и будут тебя пинать разные уроды. И чужие, и свои будут. Я-то знаю.. Уже весь город скоро будет говорить, что ты украл деньги. Слушай, а чего ты на меня так смотришь?
— Знаешь, Пакля, — произнес Кирилл, неотрывно глядя на его блестящие губы, — когда ты говоришь, то кажется, что две пиявки сношаются.
И, не дожидаясь ответных реплик, он начал спускаться по ступенькам. Пакля с досады закурил свой «Кент», забыв, что собирался экономить и расходовать его только на представительские нужды. Он силился понять, в чем тут загвоздка? Чего этому Кириллу надо защиту ему предлагают, сигаретами хорошими угощают, а он только хамит в ответ.
Мимо прошли, поддерживая друг друга, Людка с Натахой — истерзанные и опухшие. Людка хромала, Натаха держалась за расцарапанную щеку.
— Хоть ты и дура, Людка, а все равно я тебя люблю.
— Кто дура? За дуру ответишь.
— Заколебала, еще получишь…
Пакля тяжело вздохнул. Он остро нуждался в обществе. Причем не в таком, как Пельмень или ему подобные. Пакле нужны были достойные пацаны в команде. Авторитетные. Желательно со связями.
Он рассчитывал, что Кирилл, которого прижали обстоятельства, сразу ухватится за предложение. Почему-то не ухватился.
Ну ничего. В ближайшее время Пакля собирался так красиво блеснуть, что этот вшивый городок ослепнет. И тогда не только Кирилл прибежит к нему с виноватой улыбкой. Все прибегут…
— Кончай очковать, — злобно шипел Пакля и больно поддавал в бок приятелю. — Распустил сопли, свинья, будто тебя на бойню везут.
Оба ехали в областной город. Наступил день, когда Пакля твердо решил начать активные действия. Откладывать больше не было сил.
Выехали на последнем четырехчасовом автобусе, чтоб к вечеру быть на месте. Утром же Пакля рассчитывал вернуться домой в Зарыбинск изрядно разбогатевшим.
Пельмень надел в поездку идиотскую панаму и огромные темные очки, кажется, женские. Пакля еле заставил его все это снять.
— Чего ты вырядился, как фофан? Хочешь, чтоб в бомжатник прямо с вокзала забрали?
— Почему в бомжатник? — бурчал Пельмень. — Это я, чтоб не узнали, когда пойдем банк грабить.
— Тише ты, дебил неотесанный! — негодовал Пакля. — Не будем мы банк грабить. А в этой лесбиянской шляпке тебя весь город запомнит. Да еще знакомым будут говорить — мол, видели такого толстого придурка…
На некоторое время Пельмень успокоился, откинулся на спинку и закрыл глаза. Но было видно, что страх так и бродит у него внутри, готовый с шумом вырваться наружу.
— Пакля! — вдруг горячо зашептал он. — Слышишь? Скорей… останови автобус. Мне надо обратно, срочно. У меня приступ. Помнишь, я с табуретки упал? Теперь каждый месяц приступы. В ушах трещит и в животе что-то булькает.
— Если ты еще раз булькнешь, — с угрозой прошептал Пакля, — у тебя везде затрещит. Чего ты меньжуешь, дебил? Мы в стороне стоять будем. Близнецы все сделают.
— А где они? Если заблудятся?
— Не заблудятся. Прибегут, как миленькие. Они у меня послушные, не то что ты, кусок свинины…
Перед отъездом Пакля поставил бойцам задачу — добраться до города самостоятельно. Чтоб не тратиться на билеты. Его не волновало, как это сделают его верные Слуги — добегут ли пешком или догадаются прицепиться к какому-нибудь грузовику. Он уже знал, что приказы выполняются ими аккуратно и в срок.
— Не заблудятся, — повторил он и погладил сумку, где лежал шлем, тщательно завернутый в наволочку. — Надену эту штуку, скажу: «К ноге!» — тут же прибегут.
В город они добрались под конец рабочего дня. Раскалившиеся за день улицы были полны пестрого суетливого люда, которому ни до чего не было дела. Пельмень ступил на горячий асфальт автовокзала торжественно и скорбно, словно на алтарь для жертвоприношений. Снова он чувствовал себя медузой, оказавшейся в горячем котле, полном свирепых акул. Не говоря уж о том, что его приятель вместе с ним собирается бросить вызов этим акулам…
— Расслабься, дурень, — шипел Пакля. — На твоей роже, знаешь, что написано? На ней написано: вот приехал чувак из деревни, чтоб ограбить банк и заодно кого-нибудь зарезать. Расслабься, думай о приятном.
Пельмень, конечно, попробовал думать о новом аквариуме для «селедок», но ничего не вышло. Представлялся все тот же кипящий котел, полный зубастых рыб-мутантов.
— И не шарахайся от прохожих, — продолжал увещевать Пакля. — Ты в городе. Ты тут на хрен никому не нужен. Можешь снять штаны посреди улицы, им плевать. Стой здесь, я пойду расписание смотреть…
Пельмень простоял несколько минут, уперев взгляд в асфальт. Потом как-то вышло, что он вступил в пространный диалог с привокзальной цыганкой и уже собирался отдать ей часы. Но тут появился Пакля, дернул его за штанину и сказал:
— Я все узнал. Поехали встречать близнецов.
Они нашли остановку городского автобуса и отправились на окраину. Пакля прилип к окну: он высматривал банки и ювелирные магазины. Пельмень же в основном заботился о том, чтоб не выдать ни единой мелочью своих преступных намерений.
Он всем улыбался, потом начал беззаботно насвистывать. Замолчал лишь тогда, когда на него посмотрел весь автобус и кто-то крикнул спереди:
— Э, жиртрест, у себя на хуторе будешь свистеть.
Город никак не кончался. Казалось бы, вот уже конец домам и улицам, но вдруг снова появлялись какие-то магазины, светофоры, а главное — люди. Зарыбинск в этом отношении был куда удобнее: десять минут ходу — и ты в поле.
Приятели покинули автобус на конечной остановке. Здесь был многоэтажный жилой массив, на котором город резко обрывался. Дальше шел чахлый пустырь с живописно разбросанным строительным мусором.
— А зачем мы сюда приехали? — спросил Пельмень, помяв для порядка ухо. — Не мог, что ли, в городе со своими близнецами встретиться?
— Ага, — ухмыльнулся Пакля. — Вышел бы на площадь, нацепил шлем, да?
— А что? Тут много всяких придурков, еще и не такое надевают.
— Сам ты… Пошли в тот лесок, там тихо. С расстояния в полкилометра город казался лишь грудой белых кубиков. Пельмень с облегчением почувствовал, что напряжение немного отпустило его. Он находился на лоне природы, среди привычных звуков — шума ветра, пения птиц и шороха ветвей. И не беда, что лоно природы оказалось засыпано потрясающим количеством мусора.
Пакля нацепил шлем и уселся на пенек, заложив ногу за ногу. Он не шевелился, его лицо было скрыто щитком. Пельмень наблюдал за ним с суеверным трепетом.
— Ну? — не выдержал он. — Где они?
— Бегут, — чуть погодя ответил Пакля. — Наверно, уже рядом. Только зрение чего-то не включается. Нет, должно быть, еще далеко.
Пельмень нахмурился, пытаясь постичь смысл сказанного. Ему надоело стоять, и он тоже присел — на большую жестяную банку.
— Пакля, — позвал он. — А мы правда в стороне стоять будем? Правда близнецы сами все ограбят?
— Правда, — донесся голос из-под шлема. — А тебя, толстопузый мешок, я вообще за километр отведу. А то все испортишь.
— Это хорошо, — успокоился Пельмень. — А зачем тогда меня привез?
— А чтобы ты не думал, что все просто так получается. Увидел бы, как я мучаюсь, чтоб ты потом красную икру жрал. Мне одному, что ли, рисковать?
— Почему рисковать? —всполошился Пельмень. — Ты же сказал…
— А, отвали…
Пельмень обиженно засопел. Он понимал, что Пакля включил его в операцию из-за денег, которые Пельмень достал на дорогу. Выпросил у матери, соврал, что «селедки» заболели и им понадобились специальные таблетки. Но разве Пакле это скажешь?
Бойцы показались минут через пятнадцать, бесшумно вынырнув из зарослей. Они были какие-то бледные, измочаленные. То жалкое тряпье, в которое одел их Пакля, было мокрым от пота, а потому еще более жалким. Никак нельзя было заподозрить, что это крутые десантники, а не какие-то помойные бродяги.
— И чего? — вздохнул Пельмень. — Мы с такими обсосами будем по городу ходить?
— Обожди, — буркнул Пакля. — С ними что-то не то… Пельмень, услышав про «не то», отступил на всякий случай к кустам и приготовился бежать сломя голову.
Но Пакля имел в виду совсем другое.
— У них сил нет, — сказал он. — Бежали всю дорогу. Им пожрать надо.
— У меня баранки в кармане, — с искреннимучастием предложил Пельмень.
— Надень их себе… сам знаешь, куда. Вот, блин… — Пакля снял шлем и вздохнул с досадой. — А я хотел, чтобы они сзади нас всегда ходили. И прикрывали, если что. А тут придется их на ужин отпустить…
— Конечно, пусть лучше покушают, — с готовностью сказал Пельмень. Ему вовсе не улыбалось ходить по людному городу в обществе потных оборванцев. — А зачем у них рюкзаки?
— Пригодятся, — буркнул Пакля. — Ну ладно. Пусть пока погуляют, травки пощиплют… И мы погуляем. Как стемнеет, в городе встретимся. Стой тихо, сейчас я им буду стрелу забивать.
Пакля натянул шлем и погрузился в общение с бойцами. Сколько Пельмень не наблюдал, он так и не понял, как приятель это делает.
Наконец, когда присели отдохнуть на оградку, Пакля сказал:
— Знаешь, я тут посмотрел… Наверно, не будем пока банк трогать.
— Правильно! — оживился Пельмень. — Поехали лучше домой. Мать, наверно, рыбу жарит. И кино сегодня по второй…
— Никакой рыбы! Скоро столько рыбы у тебя будет, что у самого хвост вырастет. Банки трогать пока не будем, там охранники какие-то, сигнализация… Чувствую, много шума выйдет. Нашатнем для начала пару магазинчиков или ночных палаток.
Пельмень издал тихий, но очень жалобный стон протеста. Вещи, которые говорил Пакля, казались настолько дикими и чуждыми Пельменю, что голова шла кругом.
Между тем уже смеркалось. Пакля надеялся, что с наступлением темноты робкие и рыхлые горожане попрячутся по берлогам, да куда там… Город жил и веселился, люди толпились на улицах, пили пиво в летних кафе. Пельмень с Паклей тоже были бы не против словить кайф на пластмассовом стульчике со стаканом пива, но не имели на то материальных ресурсов. Пакля успокаивал себя тем, что до наступления новой жизни, лихой, беззаботной и богатой, оставалось лишь несколько часов.
После полуночи они пришли к автовокзалу, где их уже дожидались оба близнеца, малость посвежевшие. В привокзальном скверике никого не было, кроме пары собак и пьяного бродяги, уснувшего поперек тротуара.
— Пакля! — воскликнул вдруг Пельмень. — Гляди, у этого близнеца вся рожа в крови.
— Вижу. Ну и что?
— Может, на них напали?
— Да ну… Небось поймали собаку и сожрали живьем. Вот будешь ныть, скажу им, что тебя тоже жрать можно. Ты, наверно, жирный, мягкий, питательный. После тебя даже в зубах ковырять не надо.
Пельмень приуныл, но Пакля взбодрил его звучным шлепком по спине.
— Ничего, ничего… Теперь можешь ничего не бояться. Близнецы к нам ни одного урода не подпустят. Мы с тобой теперь в этом городе хозяева.
Центральные улицы все еще оставались многолюдными. Приятели наугад выбрали поворот и начали углубляться в менее шумные кварталы. Бойцы шли следом, отставая на полсотни шагов.
Пакля вынул из шлема ободок и нацепил на шею. Сумку со шлемом он хотел было отдать пока Пельменю, но передумал — испортит или потеряет.
Они долго и бесцельно шли, примериваясь к одиноко стоящим торговым точкам. Пакля почему-то все варианты отвергал. Пельмень даже заподозрил его в нерешительности.
Потом на широком перекрестке им навстречу выбежал взбудораженный парень с кривой железкой в руке.
— О, пацаны! — вскричал он. — Вы тут не видели двоих со стиральной машиной? Не пробегали, а?
Не выслушав ответ, он куда-то умчался. Потом побежал обратно, но уже по другой стороне улицы. Тут же где-то раздались чьи-то ликующие крики, но их перекрыли два гулких выстрела. Затем просигналила машина. Неподалеку тяжело пробежали двое, таща что-то большое и прямоугольное, очевидно, стиральную машину. Еще раз грохнул выстрел, и они побежали обратно. Пакля и Пельмень к этому моменту уже забились в придорожные кусты и прижались к земле. Пакля шипел:
— Не сопи, бегемот! На всю улицу слышно.
— У близнецов пистолеты есть, — обиженно отвечал Пельмень. — Пусть отстреливаются.
Мимо с ревом пролетела машина. Потом — обратно. Через несколько секунд она во что-то врезалась, был слышен удар и звон стекла. Раздались злорадные крики нескольких человек. И опять появились двое со стиральной машиной. Они перебегали дорогу, кряхтя и раскачиваясь под тяжкой ношей, когда прогремели три выстрела подряд. Один упал, второй переместил груз на себя и потащился дальше, негромко поругиваясь. Стало тихо.
— Пойдем отсюда, — стонал побелевший Пельмень.
— Лежи спокойно, — процедил Пакля и огрел приятеля кулаком по спине.
Через минуту раздались спокойные неторопливые шаги. Прямо посреди улицы шли, обнявшись, парень с девушкой.
— О, гляди! — обрадовался парень, заметив лежащего человека. — Гляди, ботинки классные.
Склонившись над телом, он принялся возиться со шнурками.
— Да оставь… — лениво предложила девушка.
— Ты что? На день рождения же идем. Некультурно без подарка.
Они взяли ботинки и ушли. Через некоторое время Пакля разрешил Пельменю пошевелиться. Тот поднялся и сокрушенно сказал:
— Ты извини. Пакля, но, кажется, мы все равно здесь не хозяева.
Они прошли еще несколько кварталов, когда Пакля вдруг резко остановился и сказал:
— Оно!
Впереди светился окнами торговый павильон, сработанный из листового железа и решеток. Вокруг было безлюдно, в этот поздний час посетителей находилось мало.
— Берем, — сказал Пакля и потащил Пельменя в глубь дворов. Оба засели в беседке, окруженной акацией. В дневное время здесь, наверно, был рай для доминошников и ценителей плодово-ягодных вин.
— Здесь у нас будет как бы командный пункт, — пояснил Пакля, вставляя голову в шлем. — Я начинаю.
Сиди тихо и не порть воздух.
Пельмень зажмурил глаза и сжал кулаки. Если до последней минуты он был просто Пельмень, то теперь по воле приятеля он превращался в Пельменя-разбойника.
Она была не виновата в том, что привыкла так жить. Еще когда Эльвира была простой лоточницей и работала на армян, Артурчик говорил ей, ковыряясь в зубах перочинным ножом:
— Зачэм оклад? Гырку подпылила, дэнюшку нэдосчитала — и никакой оклад нэ надо. Все тэбэ!
И позже, когда ее поставили торговать шашлыками на трассе, вместо твердой зарплаты она бесплатно получала в день пару килограммов тухловатого мяса, которое посильнее перчила и подавала клиентам под маркой «шашлык острый». Всю выручку с этого блюда она брала себе — вот и оклад.
Поэтому, уйдя от армян, она не стала участвовать в конкурсах, собеседованиях и посылать свои резюме в большие магазины. Просто нашла на ближайшем столбе объявление: «Требуется продавец» — и явилась в металлический сарай с решетчатыми окнами и вывеской «Продукты».
По большому счету, Эльвира не ошиблась. Оклад ей, конечно, положили смехотворный — другого она и не ждала. Зато есть крыша над головой и электрообогреватель у ног. Зато круглосуточно тянутся из бараков и рабочих общежитии трясущиеся страдальцы, иные неспособны отличить сторублевку от лотерейного билета. Вот и перепадала ей копеечка-другая.
Всяких покупателей она видела — и грязных, и истрепанных, и в луже повалявшихся, и облеванных, и со свежеразбитыми мордами, и с порванными ушами… Потому и не удивилась, когда поздно ночью на пороге магазинчика вдруг возникли два потасканных типчика в самой позорной рванине, которую только можно себе представить.
Они топтались у входа, озираясь на полки, а Эльвира безразлично смотрела на них, стряхивая пепел в сломанный магнитофон. Из подсобки выглянул охранник, отставной милицейский прапорщик, одетый в джинсы, свитер и камуфляжный берет. Он, сплетя руки, встал у стены и с ухмылкой принялся следить за двумя увальнями, пропившимися, видимо, до исподнего.
Поскольку те не двигались с места, Эльвира взяла инициативу в свои руки.
— Пустых бутылок нет, хлеб доели, мелочь отдали, окурки выбросили, — монотонно перечислила она. — Ничем помочь не могу. Идите, куда шли, ребята.
«Ребята» топтались с такими невинными выражениями лиц, что Эльвира сжалилась.
— Ладно, — проворчала она. — Скумбрия осталась, правда, с запашком. Сейчас вынесу, все равно выбрасывать.
Зайдя в подсобку, Эльвира вдруг услышала какой-то скрежет и затем жалобный крик охранника. Она схватила попавшийся под руку веник и решительно бросилась в торговый зал.
Ее чуть не хватил удар. Один из припозднившихся забулдыг выдрал из прилавка кассовый аппарат и потрошил его, сидя на полу. Второй ходил вдоль полок и невозмутимо наполнял рюкзак ветчиной, сигаретами, бутылками, сыром и шоколадом. Охранник бросался на него со всех сторон и охаживал палкой копченой колбасы, но не достигал ровно никакого результата.
Бесстрашная, закаленная лоточной торговлей женщина ринулась на помощь охраннику и принялась избивать грабителя веником. Тот даже не обернулся, запихивая в рюкзак большой окорок. Его напарник тем временем совал за пазуху комки мятых денег из кассы.
Охранник вспомнил, что у него в пиджаке лежит баллончик с газом. Он побежал за ним в подсобку и там малость остыл. Закурил, перевел дух и подумал: «А стоит ли торопиться обратно?»
Когда он вернулся, налетчики как раз выходили из магазина, оставив за собой бардак и поломанные прилавки. Эльвира повисла было у одного из них на спине, сдавив забулдыге горло, но неприятель стряхнул ее легким движением плеча.
Только тут она вспомнила, что в магазине имеется местная сигнализация. В тишину ночи ворвалось омерзительное бренчание мощного электрического звонка. Захлопали форточки и двери балконов, раздались возмущенные крики:
— Что за хулиганство?! Людям на работу идти!
— Прекратите, дети просыпаются!
— Еще раз позвонишь, козел, сожгу твой магазин на хрен!
Близнецы тем временем благополучно скрылись в темноте.
В эту минуту Пакля снял шлем и, счастливо улыбаясь, проговорил:
— Ну все… — он провел ладонью по вспотевшим волосам. — Праздник удался.
— Все? — обрадовался Пельмень. — Можно домой?
— Ты что? Никаких домой!
— А… а куда, — разочарованно вымолвил Пельмень.
— Ночь впереди длинная, — недобро усмехнулся Пакля, — а магазинов еще, знаешь, сколько? Он взбодрил приятеля шлепком по спине.
— Подымайся, толстая сосиска. Завтра будем крутыми и богатыми.
Он купил пиво и отошел с ним в скверик, где нашлась свободная скамейка. С Кириллом соседствовали только мальчик и девочка лет десяти. Они болтали ножками, грызли яблоки из общего пакета и упражнялись в ненормативной этимологии:
— А ты, — говорил мальчик, — скотокозлиная брюхосклизлая гнилодрянь.
— А ты, — отвечала ему девочка, — тухлопузая жирновислая слюногадость.
— А ты — свинососущая дристовонючая соплежаба.
—А ты…
Кирилл некоторое время прислушивался, отметив между делом, что неплохо бы записать пару выражений на будущее. Но тут с ним рядом присели двое знакомых парней с Гимназии — Утя и Брундуляк.
Стоило Кириллу посмотреть на их лица, и его настроение безнадежно упало. Оба были избиты, причем совсем недавно. У Брундуляка еще сочилась кровью разбитая губа, он промакивал ее спичечным коробком. Происхождение травмы было вполне понятным.
Кирилл поставил на скамейку пиво и приготовился выслушивать.
— Кира! — промычал Утя. — Нам навешали на Промзаводе.
— Вижу, — пробормотал Кирилл, глядя в сторону.
— Кира! Они, знаешь, что говорили? Они про тебя говорили.
Кирилл смог только что-то смущенно пробормотать. Брундуляк пока в разговор не лез, только бубнил сам особой: «Легче на подъеме… по тормозам, по тормозам…» Он был неплохим парнем — спокойным и безобидным, правда, его освободили от армии по причине врожденного слабоумия.
— А знаешь, Кира, что они про тебя говорили? — продолжал мычать Утя. — Они про тебя говорили, знаешь, что?
Ему, кажется, неудобно было высказывать неприятные вещи союзнику-гимназисту, но вопрос был слишком щепетильным.
— Они говорили, что ты деньги какие-то уныкал. Деньги уныкал у Машки Дерезуевой, которые ей родители в наследство оставили, что ли.
— Брехня, — тихо сказал Кирилл.
— Я не очень понял… Говорили вроде, — продолжал Утя, — что приперся к ней пьяный и деньги отобрал. И тетку ее избил, что-то такое…
— Еще что? — сурово спросил Кирилл. — Соседа не задушил, случайно?
— Не знаю, — мычал Утя. — Просто они говорят, что….
Кирилл, чтоб занять руки, полез за сигаретами, некоторое время возился с прикуриванием, ломая спички. Утя сидел рядом и смущенно шмыгал носом.
— Кира, — сказал он. — Я знаю, промзаводские — они ублюдки, конечно… Но они про тебя говорили. Это правда, что ли?
— Правда, — кивнул Кирилл. — И деньги украл, и тетку зарезал, и дом им сжег, ты разве не знал?
— Легче, легче… — бормотал Брундуляк. — Не гони… дверь не закрылась… перегазовка…
— Не в обиду, Кира. Я б даже не спрашивал, но дело такое… Ты вот скажи — правда деньги у Машки украл? Кирилл подавил в себе стон.
— Нет, не правда! — раздался вдруг девичий голос. Все удивленно обернулись. Сзади стояла Машка и весьма решительно смотрела на всю троицу.
— Неправда, — повторила она. — Никто ничего у меня не украл.
— Я так и думал, что Промзавод — ублюдки, — с облегчением сказал Утя.
— Ручник не держит… — добавил Брундуляк. — Поршневую менять… кольца старые…
— Идем, — сказала Машка изумленному Кириллу и взяла его за руку.
Тот безвольно поднялся и сделал несколько шагов, потом в замешательстве обернулся на приятелей.
— Кира, — еще раз прогундосил Утя. — Вечером будем решать, что с «мазутом» делать… Наверно, придется пехоту собирать, на Промзавод идти, вопросы разбирать. Ты пойдешь?
— Пойду. Какой разговор.
— Вечером, в общем, на Гимназии… И они с Брундуляком занялись пивом, которое оставил Кирилл.
— Правда пойдешь? — спросила Машка, когда они вышли из скверика.
— Правда, — сказал Кирилл. — Видала, что они с нашими делают?
— Не ходи лучше. Тебе это не нужно. Ты не такой.
Кирилл хотел было ответить в рифму. И ответил бы, но рядом была Машка, а не какая-нибудь фря из «навозной академии». Он смолчал.
— Кирилл, что вокруг творится? — с тревогой спросила она. — Какие-то разговоры, какие-то деньги… Я ничего не понимаю.
— А тебе мазутники разве не разъяснили еще? — Кирилл был угрюм.
— Сказали, что ты мне деньги должен. Какие деньги?
— И все? Больше ничего не сказали?
— Сказали, что… — Машка вдруг запнулась и опустила глаза. — Они сказали, что принесут тебя с отбитыми почками. И ты сам остальное расскажешь.
— А-а… Ну, когда принесут — тогда и расскажу.
Самое время было повернуться и уйти. Не хватало только Машке жаловаться — обманули меня, бедненького дурачка, обокрали… Но Кирилл не мог просто так уйти. Все-таки рядом Машка, не кто-нибудь.
— Ты думаешь, что я девчонка, и поэтому со мной разговаривать не стоит, — печально констатировала она. — Это по-детски, Кирилл. Ну хорошо. Не говори ничего. Я сама скажу, кому надо…
— Что ты скажешь? — всполошился Кирилл.
— Ничего… Я хочу, чтоб ты знал — я никому из них не верю. Ты не мог сделать мне ничего плохого.
— Ну… да, не мог, — признался Кирилл.
И вдруг он увидел Паклю.
Удивление Кирилла было так велико, что он застыл с широко открытым ртом. Никогда еще он не наблюдал Паклю в таком виде.
Это было что-то невероятное. Пакля был вдрызг пьян и необычайно весел. Он стоял возле баданянской палатки и поил завсегдатаев коньяком и мартини.
— Нет, ничего… Ты ж, кажется, видел, как мои пацаны мазутников утоптали?
— Ну видел. И что?
— А просто мы подписаться за тебя можем. Давай к нам. Будем вместе ходить — к нам тут никто не полезет. Ты, я. Пельмень…
— А, бригаду собираешь, — догадался Кирилл.
— Ну… — Пакля пожал плечами.
— Хочешь совет? Там в скверике Адмирал Пеночкин гуляет. Ты его позови в бригаду. Самое то для вас с Пельменем. А я свои вопросы сам разберу, ясно?
— Много ты сам наразбираешь, — снисходительно усмехнулся Пакля и сплюнул. — Так и будут тебя пинать разные уроды. И чужие, и свои будут. Я-то знаю.. Уже весь город скоро будет говорить, что ты украл деньги. Слушай, а чего ты на меня так смотришь?
— Знаешь, Пакля, — произнес Кирилл, неотрывно глядя на его блестящие губы, — когда ты говоришь, то кажется, что две пиявки сношаются.
И, не дожидаясь ответных реплик, он начал спускаться по ступенькам. Пакля с досады закурил свой «Кент», забыв, что собирался экономить и расходовать его только на представительские нужды. Он силился понять, в чем тут загвоздка? Чего этому Кириллу надо защиту ему предлагают, сигаретами хорошими угощают, а он только хамит в ответ.
Мимо прошли, поддерживая друг друга, Людка с Натахой — истерзанные и опухшие. Людка хромала, Натаха держалась за расцарапанную щеку.
— Хоть ты и дура, Людка, а все равно я тебя люблю.
— Кто дура? За дуру ответишь.
— Заколебала, еще получишь…
Пакля тяжело вздохнул. Он остро нуждался в обществе. Причем не в таком, как Пельмень или ему подобные. Пакле нужны были достойные пацаны в команде. Авторитетные. Желательно со связями.
Он рассчитывал, что Кирилл, которого прижали обстоятельства, сразу ухватится за предложение. Почему-то не ухватился.
Ну ничего. В ближайшее время Пакля собирался так красиво блеснуть, что этот вшивый городок ослепнет. И тогда не только Кирилл прибежит к нему с виноватой улыбкой. Все прибегут…
* * *
В автобусе Пельменя начало трясти. Он вцепился в сиденье, словно попал на прием к садисту-стоматологу. Гудел двигатель, за окном летели елки и березки, и с каждой минутой Пельмень все больше терял присутствие духа.— Кончай очковать, — злобно шипел Пакля и больно поддавал в бок приятелю. — Распустил сопли, свинья, будто тебя на бойню везут.
Оба ехали в областной город. Наступил день, когда Пакля твердо решил начать активные действия. Откладывать больше не было сил.
Выехали на последнем четырехчасовом автобусе, чтоб к вечеру быть на месте. Утром же Пакля рассчитывал вернуться домой в Зарыбинск изрядно разбогатевшим.
Пельмень надел в поездку идиотскую панаму и огромные темные очки, кажется, женские. Пакля еле заставил его все это снять.
— Чего ты вырядился, как фофан? Хочешь, чтоб в бомжатник прямо с вокзала забрали?
— Почему в бомжатник? — бурчал Пельмень. — Это я, чтоб не узнали, когда пойдем банк грабить.
— Тише ты, дебил неотесанный! — негодовал Пакля. — Не будем мы банк грабить. А в этой лесбиянской шляпке тебя весь город запомнит. Да еще знакомым будут говорить — мол, видели такого толстого придурка…
На некоторое время Пельмень успокоился, откинулся на спинку и закрыл глаза. Но было видно, что страх так и бродит у него внутри, готовый с шумом вырваться наружу.
— Пакля! — вдруг горячо зашептал он. — Слышишь? Скорей… останови автобус. Мне надо обратно, срочно. У меня приступ. Помнишь, я с табуретки упал? Теперь каждый месяц приступы. В ушах трещит и в животе что-то булькает.
— Если ты еще раз булькнешь, — с угрозой прошептал Пакля, — у тебя везде затрещит. Чего ты меньжуешь, дебил? Мы в стороне стоять будем. Близнецы все сделают.
— А где они? Если заблудятся?
— Не заблудятся. Прибегут, как миленькие. Они у меня послушные, не то что ты, кусок свинины…
Перед отъездом Пакля поставил бойцам задачу — добраться до города самостоятельно. Чтоб не тратиться на билеты. Его не волновало, как это сделают его верные Слуги — добегут ли пешком или догадаются прицепиться к какому-нибудь грузовику. Он уже знал, что приказы выполняются ими аккуратно и в срок.
— Не заблудятся, — повторил он и погладил сумку, где лежал шлем, тщательно завернутый в наволочку. — Надену эту штуку, скажу: «К ноге!» — тут же прибегут.
В город они добрались под конец рабочего дня. Раскалившиеся за день улицы были полны пестрого суетливого люда, которому ни до чего не было дела. Пельмень ступил на горячий асфальт автовокзала торжественно и скорбно, словно на алтарь для жертвоприношений. Снова он чувствовал себя медузой, оказавшейся в горячем котле, полном свирепых акул. Не говоря уж о том, что его приятель вместе с ним собирается бросить вызов этим акулам…
— Расслабься, дурень, — шипел Пакля. — На твоей роже, знаешь, что написано? На ней написано: вот приехал чувак из деревни, чтоб ограбить банк и заодно кого-нибудь зарезать. Расслабься, думай о приятном.
Пельмень, конечно, попробовал думать о новом аквариуме для «селедок», но ничего не вышло. Представлялся все тот же кипящий котел, полный зубастых рыб-мутантов.
— И не шарахайся от прохожих, — продолжал увещевать Пакля. — Ты в городе. Ты тут на хрен никому не нужен. Можешь снять штаны посреди улицы, им плевать. Стой здесь, я пойду расписание смотреть…
Пельмень простоял несколько минут, уперев взгляд в асфальт. Потом как-то вышло, что он вступил в пространный диалог с привокзальной цыганкой и уже собирался отдать ей часы. Но тут появился Пакля, дернул его за штанину и сказал:
— Я все узнал. Поехали встречать близнецов.
Они нашли остановку городского автобуса и отправились на окраину. Пакля прилип к окну: он высматривал банки и ювелирные магазины. Пельмень же в основном заботился о том, чтоб не выдать ни единой мелочью своих преступных намерений.
Он всем улыбался, потом начал беззаботно насвистывать. Замолчал лишь тогда, когда на него посмотрел весь автобус и кто-то крикнул спереди:
— Э, жиртрест, у себя на хуторе будешь свистеть.
Город никак не кончался. Казалось бы, вот уже конец домам и улицам, но вдруг снова появлялись какие-то магазины, светофоры, а главное — люди. Зарыбинск в этом отношении был куда удобнее: десять минут ходу — и ты в поле.
Приятели покинули автобус на конечной остановке. Здесь был многоэтажный жилой массив, на котором город резко обрывался. Дальше шел чахлый пустырь с живописно разбросанным строительным мусором.
— А зачем мы сюда приехали? — спросил Пельмень, помяв для порядка ухо. — Не мог, что ли, в городе со своими близнецами встретиться?
— Ага, — ухмыльнулся Пакля. — Вышел бы на площадь, нацепил шлем, да?
— А что? Тут много всяких придурков, еще и не такое надевают.
— Сам ты… Пошли в тот лесок, там тихо. С расстояния в полкилометра город казался лишь грудой белых кубиков. Пельмень с облегчением почувствовал, что напряжение немного отпустило его. Он находился на лоне природы, среди привычных звуков — шума ветра, пения птиц и шороха ветвей. И не беда, что лоно природы оказалось засыпано потрясающим количеством мусора.
Пакля нацепил шлем и уселся на пенек, заложив ногу за ногу. Он не шевелился, его лицо было скрыто щитком. Пельмень наблюдал за ним с суеверным трепетом.
— Ну? — не выдержал он. — Где они?
— Бегут, — чуть погодя ответил Пакля. — Наверно, уже рядом. Только зрение чего-то не включается. Нет, должно быть, еще далеко.
Пельмень нахмурился, пытаясь постичь смысл сказанного. Ему надоело стоять, и он тоже присел — на большую жестяную банку.
— Пакля, — позвал он. — А мы правда в стороне стоять будем? Правда близнецы сами все ограбят?
— Правда, — донесся голос из-под шлема. — А тебя, толстопузый мешок, я вообще за километр отведу. А то все испортишь.
— Это хорошо, — успокоился Пельмень. — А зачем тогда меня привез?
— А чтобы ты не думал, что все просто так получается. Увидел бы, как я мучаюсь, чтоб ты потом красную икру жрал. Мне одному, что ли, рисковать?
— Почему рисковать? —всполошился Пельмень. — Ты же сказал…
— А, отвали…
Пельмень обиженно засопел. Он понимал, что Пакля включил его в операцию из-за денег, которые Пельмень достал на дорогу. Выпросил у матери, соврал, что «селедки» заболели и им понадобились специальные таблетки. Но разве Пакле это скажешь?
Бойцы показались минут через пятнадцать, бесшумно вынырнув из зарослей. Они были какие-то бледные, измочаленные. То жалкое тряпье, в которое одел их Пакля, было мокрым от пота, а потому еще более жалким. Никак нельзя было заподозрить, что это крутые десантники, а не какие-то помойные бродяги.
— И чего? — вздохнул Пельмень. — Мы с такими обсосами будем по городу ходить?
— Обожди, — буркнул Пакля. — С ними что-то не то… Пельмень, услышав про «не то», отступил на всякий случай к кустам и приготовился бежать сломя голову.
Но Пакля имел в виду совсем другое.
— У них сил нет, — сказал он. — Бежали всю дорогу. Им пожрать надо.
— У меня баранки в кармане, — с искреннимучастием предложил Пельмень.
— Надень их себе… сам знаешь, куда. Вот, блин… — Пакля снял шлем и вздохнул с досадой. — А я хотел, чтобы они сзади нас всегда ходили. И прикрывали, если что. А тут придется их на ужин отпустить…
— Конечно, пусть лучше покушают, — с готовностью сказал Пельмень. Ему вовсе не улыбалось ходить по людному городу в обществе потных оборванцев. — А зачем у них рюкзаки?
— Пригодятся, — буркнул Пакля. — Ну ладно. Пусть пока погуляют, травки пощиплют… И мы погуляем. Как стемнеет, в городе встретимся. Стой тихо, сейчас я им буду стрелу забивать.
Пакля натянул шлем и погрузился в общение с бойцами. Сколько Пельмень не наблюдал, он так и не понял, как приятель это делает.
* * *
Они долго бродили по городу и страшно устали. Пакля даже забрал у Пельменя и съел две баранки. С каждым часом лицо его было все мрачнее. Он подолгу ходил взад-вперед возле сберкасс, обменных пунктов и дорогих магазинов, что-то прикидывал, хмурился, чесал макушку.Наконец, когда присели отдохнуть на оградку, Пакля сказал:
— Знаешь, я тут посмотрел… Наверно, не будем пока банк трогать.
— Правильно! — оживился Пельмень. — Поехали лучше домой. Мать, наверно, рыбу жарит. И кино сегодня по второй…
— Никакой рыбы! Скоро столько рыбы у тебя будет, что у самого хвост вырастет. Банки трогать пока не будем, там охранники какие-то, сигнализация… Чувствую, много шума выйдет. Нашатнем для начала пару магазинчиков или ночных палаток.
Пельмень издал тихий, но очень жалобный стон протеста. Вещи, которые говорил Пакля, казались настолько дикими и чуждыми Пельменю, что голова шла кругом.
Между тем уже смеркалось. Пакля надеялся, что с наступлением темноты робкие и рыхлые горожане попрячутся по берлогам, да куда там… Город жил и веселился, люди толпились на улицах, пили пиво в летних кафе. Пельмень с Паклей тоже были бы не против словить кайф на пластмассовом стульчике со стаканом пива, но не имели на то материальных ресурсов. Пакля успокаивал себя тем, что до наступления новой жизни, лихой, беззаботной и богатой, оставалось лишь несколько часов.
После полуночи они пришли к автовокзалу, где их уже дожидались оба близнеца, малость посвежевшие. В привокзальном скверике никого не было, кроме пары собак и пьяного бродяги, уснувшего поперек тротуара.
— Пакля! — воскликнул вдруг Пельмень. — Гляди, у этого близнеца вся рожа в крови.
— Вижу. Ну и что?
— Может, на них напали?
— Да ну… Небось поймали собаку и сожрали живьем. Вот будешь ныть, скажу им, что тебя тоже жрать можно. Ты, наверно, жирный, мягкий, питательный. После тебя даже в зубах ковырять не надо.
Пельмень приуныл, но Пакля взбодрил его звучным шлепком по спине.
— Ничего, ничего… Теперь можешь ничего не бояться. Близнецы к нам ни одного урода не подпустят. Мы с тобой теперь в этом городе хозяева.
Центральные улицы все еще оставались многолюдными. Приятели наугад выбрали поворот и начали углубляться в менее шумные кварталы. Бойцы шли следом, отставая на полсотни шагов.
Пакля вынул из шлема ободок и нацепил на шею. Сумку со шлемом он хотел было отдать пока Пельменю, но передумал — испортит или потеряет.
Они долго и бесцельно шли, примериваясь к одиноко стоящим торговым точкам. Пакля почему-то все варианты отвергал. Пельмень даже заподозрил его в нерешительности.
Потом на широком перекрестке им навстречу выбежал взбудораженный парень с кривой железкой в руке.
— О, пацаны! — вскричал он. — Вы тут не видели двоих со стиральной машиной? Не пробегали, а?
Не выслушав ответ, он куда-то умчался. Потом побежал обратно, но уже по другой стороне улицы. Тут же где-то раздались чьи-то ликующие крики, но их перекрыли два гулких выстрела. Затем просигналила машина. Неподалеку тяжело пробежали двое, таща что-то большое и прямоугольное, очевидно, стиральную машину. Еще раз грохнул выстрел, и они побежали обратно. Пакля и Пельмень к этому моменту уже забились в придорожные кусты и прижались к земле. Пакля шипел:
— Не сопи, бегемот! На всю улицу слышно.
— У близнецов пистолеты есть, — обиженно отвечал Пельмень. — Пусть отстреливаются.
Мимо с ревом пролетела машина. Потом — обратно. Через несколько секунд она во что-то врезалась, был слышен удар и звон стекла. Раздались злорадные крики нескольких человек. И опять появились двое со стиральной машиной. Они перебегали дорогу, кряхтя и раскачиваясь под тяжкой ношей, когда прогремели три выстрела подряд. Один упал, второй переместил груз на себя и потащился дальше, негромко поругиваясь. Стало тихо.
— Пойдем отсюда, — стонал побелевший Пельмень.
— Лежи спокойно, — процедил Пакля и огрел приятеля кулаком по спине.
Через минуту раздались спокойные неторопливые шаги. Прямо посреди улицы шли, обнявшись, парень с девушкой.
— О, гляди! — обрадовался парень, заметив лежащего человека. — Гляди, ботинки классные.
Склонившись над телом, он принялся возиться со шнурками.
— Да оставь… — лениво предложила девушка.
— Ты что? На день рождения же идем. Некультурно без подарка.
Они взяли ботинки и ушли. Через некоторое время Пакля разрешил Пельменю пошевелиться. Тот поднялся и сокрушенно сказал:
— Ты извини. Пакля, но, кажется, мы все равно здесь не хозяева.
Они прошли еще несколько кварталов, когда Пакля вдруг резко остановился и сказал:
— Оно!
Впереди светился окнами торговый павильон, сработанный из листового железа и решеток. Вокруг было безлюдно, в этот поздний час посетителей находилось мало.
— Берем, — сказал Пакля и потащил Пельменя в глубь дворов. Оба засели в беседке, окруженной акацией. В дневное время здесь, наверно, был рай для доминошников и ценителей плодово-ягодных вин.
— Здесь у нас будет как бы командный пункт, — пояснил Пакля, вставляя голову в шлем. — Я начинаю.
Сиди тихо и не порть воздух.
Пельмень зажмурил глаза и сжал кулаки. Если до последней минуты он был просто Пельмень, то теперь по воле приятеля он превращался в Пельменя-разбойника.
* * *
Эльвира не тешила себя надеждами, что в больших сверкающих супермаркетах она получала бы денег больше, чем в любой занюханной лавчонке, торгующей «паленой» водкой. Наоборот, в супермаркетах и контроль строже, и начальство злее, и всякие сигнализации, телекамеры, детекторы… Много не наворуешь, проще говоря.Она была не виновата в том, что привыкла так жить. Еще когда Эльвира была простой лоточницей и работала на армян, Артурчик говорил ей, ковыряясь в зубах перочинным ножом:
— Зачэм оклад? Гырку подпылила, дэнюшку нэдосчитала — и никакой оклад нэ надо. Все тэбэ!
И позже, когда ее поставили торговать шашлыками на трассе, вместо твердой зарплаты она бесплатно получала в день пару килограммов тухловатого мяса, которое посильнее перчила и подавала клиентам под маркой «шашлык острый». Всю выручку с этого блюда она брала себе — вот и оклад.
Поэтому, уйдя от армян, она не стала участвовать в конкурсах, собеседованиях и посылать свои резюме в большие магазины. Просто нашла на ближайшем столбе объявление: «Требуется продавец» — и явилась в металлический сарай с решетчатыми окнами и вывеской «Продукты».
По большому счету, Эльвира не ошиблась. Оклад ей, конечно, положили смехотворный — другого она и не ждала. Зато есть крыша над головой и электрообогреватель у ног. Зато круглосуточно тянутся из бараков и рабочих общежитии трясущиеся страдальцы, иные неспособны отличить сторублевку от лотерейного билета. Вот и перепадала ей копеечка-другая.
Всяких покупателей она видела — и грязных, и истрепанных, и в луже повалявшихся, и облеванных, и со свежеразбитыми мордами, и с порванными ушами… Потому и не удивилась, когда поздно ночью на пороге магазинчика вдруг возникли два потасканных типчика в самой позорной рванине, которую только можно себе представить.
Они топтались у входа, озираясь на полки, а Эльвира безразлично смотрела на них, стряхивая пепел в сломанный магнитофон. Из подсобки выглянул охранник, отставной милицейский прапорщик, одетый в джинсы, свитер и камуфляжный берет. Он, сплетя руки, встал у стены и с ухмылкой принялся следить за двумя увальнями, пропившимися, видимо, до исподнего.
Поскольку те не двигались с места, Эльвира взяла инициативу в свои руки.
— Пустых бутылок нет, хлеб доели, мелочь отдали, окурки выбросили, — монотонно перечислила она. — Ничем помочь не могу. Идите, куда шли, ребята.
«Ребята» топтались с такими невинными выражениями лиц, что Эльвира сжалилась.
— Ладно, — проворчала она. — Скумбрия осталась, правда, с запашком. Сейчас вынесу, все равно выбрасывать.
Зайдя в подсобку, Эльвира вдруг услышала какой-то скрежет и затем жалобный крик охранника. Она схватила попавшийся под руку веник и решительно бросилась в торговый зал.
Ее чуть не хватил удар. Один из припозднившихся забулдыг выдрал из прилавка кассовый аппарат и потрошил его, сидя на полу. Второй ходил вдоль полок и невозмутимо наполнял рюкзак ветчиной, сигаретами, бутылками, сыром и шоколадом. Охранник бросался на него со всех сторон и охаживал палкой копченой колбасы, но не достигал ровно никакого результата.
Бесстрашная, закаленная лоточной торговлей женщина ринулась на помощь охраннику и принялась избивать грабителя веником. Тот даже не обернулся, запихивая в рюкзак большой окорок. Его напарник тем временем совал за пазуху комки мятых денег из кассы.
Охранник вспомнил, что у него в пиджаке лежит баллончик с газом. Он побежал за ним в подсобку и там малость остыл. Закурил, перевел дух и подумал: «А стоит ли торопиться обратно?»
Когда он вернулся, налетчики как раз выходили из магазина, оставив за собой бардак и поломанные прилавки. Эльвира повисла было у одного из них на спине, сдавив забулдыге горло, но неприятель стряхнул ее легким движением плеча.
Только тут она вспомнила, что в магазине имеется местная сигнализация. В тишину ночи ворвалось омерзительное бренчание мощного электрического звонка. Захлопали форточки и двери балконов, раздались возмущенные крики:
— Что за хулиганство?! Людям на работу идти!
— Прекратите, дети просыпаются!
— Еще раз позвонишь, козел, сожгу твой магазин на хрен!
Близнецы тем временем благополучно скрылись в темноте.
В эту минуту Пакля снял шлем и, счастливо улыбаясь, проговорил:
— Ну все… — он провел ладонью по вспотевшим волосам. — Праздник удался.
— Все? — обрадовался Пельмень. — Можно домой?
— Ты что? Никаких домой!
— А… а куда, — разочарованно вымолвил Пельмень.
— Ночь впереди длинная, — недобро усмехнулся Пакля, — а магазинов еще, знаешь, сколько? Он взбодрил приятеля шлепком по спине.
— Подымайся, толстая сосиска. Завтра будем крутыми и богатыми.
* * *
Чем больше Кирилл старался вести себя осторожнее, тем сильнее его тянуло на безрассудные поступки. Сидение дома настолько угнетало и унижало его, что хотелось быть дерзким. Сегодня, например, ему жизненно важным показалось выйти на центральную улицу и на виду у всех попить разливного пивка из баданянской палатки. И не шарахаться при этом от промзаводских лазутчиков.Он купил пиво и отошел с ним в скверик, где нашлась свободная скамейка. С Кириллом соседствовали только мальчик и девочка лет десяти. Они болтали ножками, грызли яблоки из общего пакета и упражнялись в ненормативной этимологии:
— А ты, — говорил мальчик, — скотокозлиная брюхосклизлая гнилодрянь.
— А ты, — отвечала ему девочка, — тухлопузая жирновислая слюногадость.
— А ты — свинососущая дристовонючая соплежаба.
—А ты…
Кирилл некоторое время прислушивался, отметив между делом, что неплохо бы записать пару выражений на будущее. Но тут с ним рядом присели двое знакомых парней с Гимназии — Утя и Брундуляк.
Стоило Кириллу посмотреть на их лица, и его настроение безнадежно упало. Оба были избиты, причем совсем недавно. У Брундуляка еще сочилась кровью разбитая губа, он промакивал ее спичечным коробком. Происхождение травмы было вполне понятным.
Кирилл поставил на скамейку пиво и приготовился выслушивать.
— Кира! — промычал Утя. — Нам навешали на Промзаводе.
— Вижу, — пробормотал Кирилл, глядя в сторону.
— Кира! Они, знаешь, что говорили? Они про тебя говорили.
Кирилл смог только что-то смущенно пробормотать. Брундуляк пока в разговор не лез, только бубнил сам особой: «Легче на подъеме… по тормозам, по тормозам…» Он был неплохим парнем — спокойным и безобидным, правда, его освободили от армии по причине врожденного слабоумия.
— А знаешь, Кира, что они про тебя говорили? — продолжал мычать Утя. — Они про тебя говорили, знаешь, что?
Ему, кажется, неудобно было высказывать неприятные вещи союзнику-гимназисту, но вопрос был слишком щепетильным.
— Они говорили, что ты деньги какие-то уныкал. Деньги уныкал у Машки Дерезуевой, которые ей родители в наследство оставили, что ли.
— Брехня, — тихо сказал Кирилл.
— Я не очень понял… Говорили вроде, — продолжал Утя, — что приперся к ней пьяный и деньги отобрал. И тетку ее избил, что-то такое…
— Еще что? — сурово спросил Кирилл. — Соседа не задушил, случайно?
— Не знаю, — мычал Утя. — Просто они говорят, что….
Кирилл, чтоб занять руки, полез за сигаретами, некоторое время возился с прикуриванием, ломая спички. Утя сидел рядом и смущенно шмыгал носом.
— Кира, — сказал он. — Я знаю, промзаводские — они ублюдки, конечно… Но они про тебя говорили. Это правда, что ли?
— Правда, — кивнул Кирилл. — И деньги украл, и тетку зарезал, и дом им сжег, ты разве не знал?
— Легче, легче… — бормотал Брундуляк. — Не гони… дверь не закрылась… перегазовка…
— Не в обиду, Кира. Я б даже не спрашивал, но дело такое… Ты вот скажи — правда деньги у Машки украл? Кирилл подавил в себе стон.
— Нет, не правда! — раздался вдруг девичий голос. Все удивленно обернулись. Сзади стояла Машка и весьма решительно смотрела на всю троицу.
— Неправда, — повторила она. — Никто ничего у меня не украл.
— Я так и думал, что Промзавод — ублюдки, — с облегчением сказал Утя.
— Ручник не держит… — добавил Брундуляк. — Поршневую менять… кольца старые…
— Идем, — сказала Машка изумленному Кириллу и взяла его за руку.
Тот безвольно поднялся и сделал несколько шагов, потом в замешательстве обернулся на приятелей.
— Кира, — еще раз прогундосил Утя. — Вечером будем решать, что с «мазутом» делать… Наверно, придется пехоту собирать, на Промзавод идти, вопросы разбирать. Ты пойдешь?
— Пойду. Какой разговор.
— Вечером, в общем, на Гимназии… И они с Брундуляком занялись пивом, которое оставил Кирилл.
— Правда пойдешь? — спросила Машка, когда они вышли из скверика.
— Правда, — сказал Кирилл. — Видала, что они с нашими делают?
— Не ходи лучше. Тебе это не нужно. Ты не такой.
Кирилл хотел было ответить в рифму. И ответил бы, но рядом была Машка, а не какая-нибудь фря из «навозной академии». Он смолчал.
— Кирилл, что вокруг творится? — с тревогой спросила она. — Какие-то разговоры, какие-то деньги… Я ничего не понимаю.
— А тебе мазутники разве не разъяснили еще? — Кирилл был угрюм.
— Сказали, что ты мне деньги должен. Какие деньги?
— И все? Больше ничего не сказали?
— Сказали, что… — Машка вдруг запнулась и опустила глаза. — Они сказали, что принесут тебя с отбитыми почками. И ты сам остальное расскажешь.
— А-а… Ну, когда принесут — тогда и расскажу.
Самое время было повернуться и уйти. Не хватало только Машке жаловаться — обманули меня, бедненького дурачка, обокрали… Но Кирилл не мог просто так уйти. Все-таки рядом Машка, не кто-нибудь.
— Ты думаешь, что я девчонка, и поэтому со мной разговаривать не стоит, — печально констатировала она. — Это по-детски, Кирилл. Ну хорошо. Не говори ничего. Я сама скажу, кому надо…
— Что ты скажешь? — всполошился Кирилл.
— Ничего… Я хочу, чтоб ты знал — я никому из них не верю. Ты не мог сделать мне ничего плохого.
— Ну… да, не мог, — признался Кирилл.
И вдруг он увидел Паклю.
Удивление Кирилла было так велико, что он застыл с широко открытым ртом. Никогда еще он не наблюдал Паклю в таком виде.
Это было что-то невероятное. Пакля был вдрызг пьян и необычайно весел. Он стоял возле баданянской палатки и поил завсегдатаев коньяком и мартини.