Тырин Михаил Юрьевич. Синдикат «Громовержец»

   — Вот возьми. Будет очень страшно — меня позовешь.
   — Да, — согласилась Машка. — И пульт эвакуатора возьми.
   Кирилл взвесил на руке оба прибора, потом покачал головой.
   — Нет, ребята, ничего я брать не буду. Если с этими погремушками поймают — тогда точно не отмажусь. А так — пусть ловят, сколько хотят. С меня взять нечего.
   Он скрылся в темноте. Предстояло пересечь широкий луг, лежащий между лесом и городом. Здесь все было истоптано коровами, исчерчено следами машин и тракторов. На открытом пространстве Кирилл почувствовал себя неуверенно. Он бежал, словно летел в пустоте. И все, что существовало в мире — это огни впереди и шум собственных шагов.
   С первого взгляда город показался привычно пустым. Стоял третий час ночи, в это время жизнь в Зарыбинске совершенно замирала. Редко кто проходил по темным улицам, сопровождаемый лаем собак.
   Кирилл крался осторожно, держась вплотную к заборам, поэтому успел вовремя заметить патруль. Трое солдат шли по середине улицы, зевая и роняя сигаретные искры. Кирилл был настороже, но в панику и излишнюю боязливость не впадал. Солдаты не знали тех потайных тропок, дырявых заборов и густых зарослей, среди которых вырос Кирилл. Он знал, как ему стать невидимым в своем городе.
   В родительском доме окна были темными. Кирилл подошел со стороны сада. Забеспокоился, зарычал Черныш, но тут же утих, признав своего. Кирилл затаился под окнами, прислушиваясь. Возле дома могла быть засада. Или даже в доме.
   Тихонько свистнув, Кирилл подозвал собаку.
   — Голос! — прошептал он и щелкнул пальцами.
   Черныш тихо заворчал, дивясь странной прихоти хозяина.
   — Ну? Голос!
   Собака начала лаять — сначала неуверенно, потом все громче и чаще. Звякнул шпингалет, на крыльце показалась мать, придерживая рукой халат.
   — Кто там? — с тревогой спросила она.
   — Ма, это я! — громко прошептал Кирилл. — Дома тихо? Нету никого?
   Через секунду мать уже изо всех сил обнимала его и мочила щеку слезами.
   — Сынок… а я думаю, куда ты подевался?.. — всхлипывала она. — Солдаты за тобой приходили. По пять раз на день спрашивали, где ты. А я подумала, случилось чего-то…
   — Ничего не случилось. Ерунда все, потом расскажу.
   — Ну скажи… скажи, что натворил? Я — мать, я пойму. Я от тюрьмы тебя спрячу.
   — Да какая тюрьма! — почти разозлился Кирилл. — Запомни: ничего плохого я не делал. Подставили меня — вот что!
   — А я гляжу, — продолжала плакать мать, — и денег нет в шкафу. Пропал, думаю, убежал совсем. Кирилл похолодел.
   — Ты… смотрела? Ты уже знаешь, что денег нет?
   — Да бес с ними, с деньгами, — отмахнулась мать. — Обойдемся, новых заработаем. Ну пойдем. Пойдем в дом, накормлю.
   — Не, мам, в дом не пойду. Некогда. Я так зашел.
   — Как это — так? — всплеснула руками мать. — Да куда я тебя теперь отпущу?
   — Не могу, честное слово. Слышь, ма, я еще побуду некоторое время… кое-где. Недалеко тут. Так надо. Дела у меня. Ты, главное, ничего не бойся и никого не слушай.
   — Я с ума сойду.
   — Да брось… Не говори никому, что я приходил. Отцу, может, только. Главное, я живой, здоровый, и… И все будет хорошо. А сейчас побегу, меня Машка ждет.
   — Ты с Машей? — как и следовало ожидать, имя Машки подействовало лучше валерьянки. Мать сразу стала спокойней.
   — Ага, с Машкой, — подтвердил Кирилл. — Я присмотреть за ней должен. Что б не обидел никто, понимаешь?
   Мать лишь сокрушенно покачала головой.
   — Возьми хоть покушать, — сказала она. — Я сала достану, яичек отварю. И курточку какую-нибудь— ночь-то холодная.
   — Да нет, не надо ничего. Ну, свитер принеси только. И еще сигарет — возьми там у бати.
   Мать не хотела его отпускать и пришлось вырываться чуть ли не силой. Она все же окликнула вдогонку:
   — Кирюша! Скажи честно: не убил, не ограбил?
   — Нет, — помотал головой Кирилл. — Честное слово. Когда он вернулся на опушку к капсуле, там еще никого не было. Машка с Хрящем появились только через полчаса.
   — Ну как, поставили? — поинтересовался Кирилл.
   — Ага, работает, — ответил Хрящ, разгоряченный после ночного рейда на кладбище.
   — И еще, — добавила Машка. — Мы, кажется, нашли капсулу.

* * *

   Зарыбинцы уже привыкли к постоянному присутствию военных на улицах и не обращали на это особого внимания. Старый алкоголик Мендельсон даже извлек из подобного положения выгоду: частенько, нацепив на рубашку полдюжины значков и медалек победителей каких-то соревнований и участников различных конференций, он останавливался перед патрулем и жалобно говорил:
   — Братишки! Солдатики! Не пожалейте рубля для ветерана…
   Бывало, ему везло. Но одного не могли горожане добиться от бойцов: точного ответа на вопрос, зачем те вошли в город. Пятнистые «стрепеты» крепко держали язык за зубами, и городу оставалось только питаться причудливыми слухами.
   Пасмурным утром, вскоре после заварухи у дома Машки Дерезуевой, размеренные будни местной молодежи прервало одно небольшое, но своеобразное событие. Накануне ночью Коля Веточкин, сорокалетний грузчик с лесоторговой базы, напился вусмерть и уснул с расстегнутыми настежь штанами прямо под памятником героям-трактористам.
   К памятнику тут же потянулись большие и малые группы зрителей — как вполне взрослые парни, так и юные школьники. Да и школьницы тоже заходили. Все с интересом разглядывали то, что вывалилось из ширинки Коли Веточкина, бурно обсуждая и комментируя ситуацию. И еще ждали, когда тот проснется и какая у него при этом будет физиономия. Вызывать милицию никто, понятное дело, не торопился.
   Наконец кто-то из сердобольных мужиков сочувственно вздохнул.
   — У него брат тут рядом работает, Санька. Надо б сказать…
   Побежали за братом Санькой в столовую, где тот числился разнорабочим. Брат явился почти немедленно, вытирая руки о жирный заляпанный фартук. И с неожиданным злорадством расхохотался:
   — А-а, попался! Теперь я тоже ему так сделаю.
   — Что ты ему сделаешь? — удивились мужики.
   — Не знаю… Как он мне сделал. Я раз тоже уснул в —гараже, так он мне штаны и рубаху скобами к полу прибил. Мне на работу вставать — а не могу. Думал, парализовало, чуть с ума не сошел. Щас я ему тоже сделаю…
   Санька куда-то убежал. Было пасмурно, по небу плелись рваные серые облака. Зрители покуривали, с нетерпением ожидая продолжения семейной драмы.
   Санька вернулся, прижимая к фартуку целый кулек осклизлых мясных отходов.
   — Щас, щас… — пообещал он, склоняясь над телом брата. — Вот тебе, Коляха! Получи, братишка!
   К восторгу и удивлению публики он аккуратно пересыпал содержимое кулька прямо в штаны Коли Веточкина, безмятежно спящего под сенью гипсовых героев-трактористов.
   — На тебе, дорогой! — прошипел он и застегнул брату ширинку.
   — Хыть у одного совесть!. — сварливо бросила проходящая мимо женщина. — Хыть один додумался страмоту человеку спрятать.
   — Ну чего… — пробормотал Санька, отходя назад и прячась за спинами зрителей. — Пускай просыпается. Поглядим на него, умника…
   Но Коля Веточкин не просыпался, лишь сучил ногами, которым стало мокро и неудобно.
   — Алле, пацаны! — призвал Санька. — Есть рогатка? Будите его на хрен! Прямо в задницу садите.
   Рогатка нашлась. Какой-то второклассник тщательно выбирал гнутик, прежде чем сделать выстрел. При общем дефиците цветных металлов алюминиевые гну-тики для рогатки ценились в городке не меньше, чем патроны для «кольта» на Диком Западе.
   После первого выстрела Коля лишь взбрыкнул ногами. После второго зашевелился всем телом и вдруг замер. Медленно поднял голову, посмотрел непонимающим взглядом по сторонам. Затем сунул руку в штаны и тут же вскочил.
 
   — А-а-а! — вырвалось у него. — Врача! «Скорую»! Его шатало, лицо было испуганным и растерянным. Говяжьи обрезки вываливались через штанину на ботинок.
   — «Скорую»! — хрипло взывал он, не понимая, зачем вокруг так много людей и почему они корчатся от смеха.
   В этот момент из дальнего угла сквера появился Дрын, сопровождаемый двумя приятелями. Навстречуему тут же выскочил из толпы маленький Бивень.
   — Ну, Дрын, ты такой концерт пропустил! — воскликнул он, исступленно затягиваясь «Примой». — Иди скорей, еще не кончилось.
   — Обойдусь без концертов, — бросил Дрын, искоса поглядев на ошалевшего Колю, который метался между забором и кустами и блажил, словно умалишенный. — Мне ты нужен. Что ты там про Паклю говорил?
   — А-а, — понимающе кивнул Бивень и тут же стал серьезным. — Точно, видал я Паклю.
   — И что, в натуре, прячется?
   — Ага, — Бивень обкусил болячку на кулаке и кивнул в неопределенном направлении. — За кладбищем на старой фабрике. И никаких с ним амбалов нет. Я их не видел, хоть долго смотрел.
   — Хе… — Дрын ухмыльнулся, блеснув большими зубами. — Значит, довыпендривался, хорек вонючий. А чего сразу не сказал?
   — А ты чего хотел-то? — спросил в свою очередь Бивень, хотя и сам обо всем догадывался.
   — А хлебало ему расковырять я хотел, — охотно ответил Дрын. — Сам не знаешь, что ли?
   — Так и я пойду! — воскликнул Бивень.
   — Все пойдем, — многозначительно пообещал Дрын. — А Поршня ты с ним не видел?
   — Нет, никого больше не видел. Один он там. Когда пойдем?
   — Скоро. Пацанов соберем и пойдем. Только надо бы сначала… Короче, воздух там сначала надо понюхать. Сходить тихонько, поглядеть… Чтобы все без накладок.
   — А-а… ну сходим, поглядим. Когда? Давай сейчас.
   — А концерт досматривать не будешь?
   Бивень обернулся на Колю Веточкина. Тот уже расстегнул штаны и горстями высыпал из них кровавую говяжыо мешанину, время от времени вскрикивая от ужаса.
   — Да ладно, — махнул рукой Бивень. — Уже досмотрел. Пошли на фабрику.

* * *

   В живодерку Поршень спускался в отличном настроении. Однако стоило ему лишь раз вдохнуть тошнотворные запахи подземелья, настроение скисло. Он зашел в «кабинетик» и застал Паклю лежащим на диване в хмельной полудреме.
   — Собирайся, поехали, — сказал Поршень, стараясь, пореже дышать.
   — Куда поехали? — выдавил из себя Пакля. Его взгляд был заторможенным и мутным, хотя иногда в этой мути мелькали живые полубезумные искорки.
   — Поехали, говорю. Я ж обещал — шашлыки, природа… Шевелись скорее, люди ждут.
   Пакля присел на диване, потряс головой. Поршень смотрел на него, пытаясь скрыть брезгливость. Приятель напоминал старого, больного и завшивленного кота.
   — Какие еще люди?.. — спросил Пакля. — Пельмень, что ли?
 
   — И Пельмень. И еще кое-кто. Должны ведь мы нормальных ребят под собой собрать?
   — Какие еще ребята… — тихо пробормотал Пакля, вставляя ноги в кроссовки и засовывая в сумку шлем, с которым в любом состоянии не расставался.
   Они вышли на воздух, там у Пакли начала проясняться голова. Он расстегнул рубашку, проветривая давно не мытое тело. Дул прохладный ветерок, солнце время от времени высовывалось из-за серых облаков.
   — Хорошо… — вздохнул Пакля, расчесывая бока. И вдруг удивленно присвистнул. — А это что такое?
   Возле стены фабрики стоял, поблескивая недавно мытыми стеклами, небольшой серый джип. Старенький, угловатый, с неудобным «правым» рулем, но все-таки джип.
   — Что это?! — еще раз воскликнул Пакля.
   — А это… вот… — повел плечами Поршень — На нем поедем. Джип «Сузуки».
   Пакля еще раз присвистнул и обошел машину кругом, тронул капот, крылья, ручки на дверях. От джипа шел волнующий бензиновый дух.
   — Чей это?
   — Мой, — скромно ответил Поршень.
   — Твой? — проговорил Пакля с каким-то странным выражением. — Твой, значит, да?
   — Ну да, нужна ведь машина-то…
   — Машина нужна… — у Пакли неожиданно затряслись губы. И вдруг он перешел на истерический крик: — А где мой джип?! Говори, козел! Почему здесь не стоит мой джип?
   Поршень, не ожидавший такой реакции, даже попятился.
   — Тихо, тихо, — испуганно заговорил он. — Будет тебе джип. Хочешь — забирай этот. Только куда поедешь-то? До первого поста?
   Пакля уже сбросил напряжение, хотя губы еще продолжали трястись.
   — Я поведу, — произнес он таким решительным голосом, словно от этого многое зависело. — Говори, куда ехать.
   Джип тарахтел и трясся, как трактор, но с места брал резво. Поршень со смешанными чувствами поглядывал, как Пакля ерзает по сиденью. Он словно боялся, что какая-нибудь зараза переползет с мятых заляпанных штанов приятеля на обивку.
   — Так чего там у тебя за ребята?
   — Нормальные пацаны, на Узловой познакомились, в кабаке. Двое с Шишорева, один с Мехстанции. Ломовые мужики. С нами теперь работать будут. Они уже на месте — костерчик разводят и все такое…
   Пакля неопределенно хмыкнул. Поршень поспешил развеять его сомнения.
   — Я им сказал, что ты у нас — бугор. Сказал, что ты в розыске и пока прячешься.
   Ничего такого Поршень, естественно, не говорил.
   Он бы просто постеснялся предъявить кому-то замызганного вонючего Паклю и назвать его своим бугром.
   Умер бы со стыда.
   В уютной ложбинке у ручья, впадающего в Подгорку, поднимался дымок. Аппетитно пахло жареным мясом и свежими огурцами. Пакля увидел троих незнакомых парней и Пельменя. Последний сидел, отсвечивая лысиной, чуть поодаль с лицом, как всегда, испуганным и настороженным. Впрочем, Пакля все равно был жутко рад его видеть.
   — О, наконец-то! — пробасил один из незнакомцев — чернявый, широкоплечий, надутый мышцами, с тремя бородавками на лице. — Уже готово все.
   Пакля вышел, выпрямил спину и сделал нахальное лицо — чтобы больше походить на главного. Сумку со шлемом он закинул за спину.
   — Здорово, братва, — произнес он сквозь нарочито кривую ухмылку.
   — Знакомься, — предложил Поршень, и Пакля начал пожимать руки.
   Бородавчатого звали Хамыч, когда он улыбнулся, у него обнаружилось полрта золотых зубов. Второй — коротко стриженный, узкоглазый, с небольшими розовыми шрамами на запястьях — назвался Чингизом. И был еще один, сонный и апатичный, с печальными глазами, его звали Шуша.
   Пакле они не понравились. Эти парни внушали ему какой-то подсознательный страх. Сразу было ясно, что Поршень собрал самых отъявленных отморозков, каких только нашел. И тем не менее, их сила и характер притягивали. С такими людьми лучше ходить в друзьях, чем наоборот.
   Пакля был особенно рад видеть Пельменя. Он даже захотел потрясти его за плечи и закричать: «Здорово, Пельмень, как твои „селедки“?» Но сдержался. Просто сказал «привет» и солидно пожал руку.
   — Все, садимся, — сказал Хамыч, снимая шампуры с углей. — Э, толстый, метнись за лекарствами.
   Пельмень поднялся и поплелся к берегу, откуда вскоре принес авоську с мокрыми холодными бутылками водки. В приготовленных стаканах знакомо забулькало.
   Пакля чувствовал себя как-то странно. Вроде бы он был тут главным, основным, ради него все затеялось… Но эти златозубые, плохо побритые, мускулистые и решительные пацаны все равно были главнее. Пакля попытался было смотреть на них покровительственно, но наткнулся на взгляд Чингиза и — съежился, отвел глаза. У Чингиза глаза были матовые, непроницаемые, безжалостные. Он, наверно, мог убить человека. Или уже убивал…
   — Ну, за наш синдикат, — предложил Пакля, качнув стаканом.
   — Чего? Какой синдикат? — спросил Хамыч, отведя от лица шампур.
   Поршень громко и фальшиво рассмеялся.
   — Нормально! — сказал он. — За синдикат, за встречу — какая разница?
   Про синдикат своим новым друзьям он, естественно, тоже не сказал ни слова. Пакля, не обратив внимания на заминку, проглотил водку и поспешно пихнул в рот кусок помидора. Нечаянно глянул на Пельменя: тот все еще держал полный стакан, настороженно поглядывая на новых знакомых. Чувствовалось, он готов драпануть от них в любой момент.
   Пакля вдруг ощутил толчок локтем в бок. Он повернулся — на него смотрел сонный Шуша. Он смотрел как-то странно — словно не видел. Или видел, но не собеседника, а что-то другое.
   — Чего? — пробормотал Пакля.
   — А прикинь, — тихо сказал Шуша— Вот стоит чувак. Толстый, килограмм на двести. На дороге стоит. И тачка летит, «Феррари», — под двести километров. И — буц ему в брюхо! И весь его жир — вдребезги по дороге.
   — Чей жир? — оторопел Пакля.
   — Чувака этого.
   — Какого чувака?
   — Да просто чувака. Прикинь. Короче, двигать пора.
   — А-а… — медленно кивнул Пакля, невольно отодвигаясь.
   Поршень и Хамыч с Чингизом начали о чем-то переговариваться. Пакля прислушался, но до него доносились только обрывки фраз:
   — …а чего ты бычки-то? Подумаешь, бычком прижег…
   — Бычком и сам себе могу…
   — Утюгом надо…
   — Старо. Сейчас ребята пальцы в тиски…
   — Девку его надо было разложить…
   — … а, маленькая. Пионерка…
   — Кадык вскрыть лезвием и ширнуть в вену, будто сам…
   — …ничего, я котенка брал и на их глазах отверткой… Дети, блин, орали, сучата…
   Шашлыки были жесткие и пахли керосином. Пакля где-то слышал, что протухшее мясо специально керосином прыскают, чтобы опарыши выползли. Он отложил шампур в сторону и закурил. И вновь Шуша толкнул его в бок.
   — Чего? — нахмурился Пакля.
   — А прикинь, — сказал Шуша, пристально глядя, как в зубах Пакли горит сигарета. — Прикинь, чувак курит. Вот сигарета до рта догорела — губы тлеть начали, потом вся голова задымилась…
   — Ты про какого чувака все мне шепчешь?
   — Да так… Просто, прикинь. Я говорю, двигать пора.
   Пакле захотелось поскорее избавиться от кошмарных образов, которыми пичкал его сонный Шуша, поэтому он прокашлялся и спросил:
   — Ну чего, пацаны, какие у нас планы?
   Он стремился сделать голос солидным и одновременно небрежным, чтобы ненавязчиво намекнуть на свой высокий статус в команде. Но никто его стараний не заметил, только Хамыч кивнул, скосив глаза.
   — Все нормально… сиди отдыхай.
   Где-то на пределе слышимости вдруг послушалось мяуканье. Чингиз тут же вскочил, его глаза сверкнули.
   — Кошка, — сказал он. — Тут где-то кошка.
   — Откуда здесь? — с недоумением пробормотал Шуша.
   — Но я слышал! — Чингиз бегал глазами по кустам и его руки непроизвольно дергались, словно он ловил мух.
   — С лесничества могла прибежать, — высказался Поршень. — Рыбки половить.
   — А ну, обождите… — бросил Чингиз и молниеносно исчез в прибрежных кустах.
   — Двигать пора… — едва слышно пробормотал Шуша. Через минуту Чингиз вернулся с пятнистой черно-рыжей кошкой в руке. Он очень ловко, со знанием дела держал ее за шкирку. Несчастное животное извивалось и орало, но вырваться не могло. Чингиз выглядел странно возбужденным, словно поймал не драную обитательницу помоек, а по меньшей мере золотую рыбку.
   — Тьфу, блин… — с омерзением проговорил Хамыч. — Сейчас опять начнет дурковать.
   — Ничего, ничего… — пробормотал Чингиз, поднимая с земли крепкую палку. — Так надо. Поршень, принеси изоленту из машины.
   — У тебя изолента сразу прогорит.
   — А я ею только прихвачу. А потом проволокой. Поршень пожал плечами и принес моток изоленты. Чингиз принялся приматывать кошку к палке. Когда она уже не могла двигаться, он достал из кармана клубок стальной проволоки.
   — Все нормально, — сказал он.
   — Чего это он? — с некоторым испугом спросил Пакля у Поршня.
   — А… он кошек жрет. Привычка такая.
   — Жрет?! — ужаснулся Пакля. — Зачем?
   — Надо двигать, — тихонько пропел ему на ухо Шуша. Пакля взглянул на Пельменя, который до сих пор не проронил ни слова. Пельмень выглядел так, словно его, а не кошку, сейчас собирались жрать. У него, кажется, даже слезы в глазах блестели.
   — Дай хоть я ей шею сверну, — с кислой миной изрек Шуша. — А то орет, как свинья собачья.
   — Нет! Кошку жарить надо, пока живая. Тогда от нее вся сила ко мне перейдет.
   — Много там силы…
   Чингиз суетился, нервничал, чуть ли не облизывался. Кошка хрипела на палке, судорожно дергая лапами.
   — Колышки надо переставить, — пробормотал Чингиз и начал возиться у костра. И тут случилось невероятное.
   Пельмень, на которого не обращали внимания, вдруг схватил палку, отбежал на десяток шагов и быстро-быстро смотал с приговоренного животного изоленту. Кошка, совершив немыслимый кульбит, соскочила на траву, дико вскрикнула и в одно мгновение исчезла в кустах.
   Пельмень застыл, вцепившись в палку, с которой свисали обрывки изоленты. Он, не моргая, смотрел на Чингиза. Тот повернулся, непонимающим взглядом пошарил вокруг костра, наконец, увидел Пельменя с палкой.
   — Ты что? — оторопел он. — Ты что сделал, уродец?
   Пакля сжался от нехороших предчувствий. Он думал, что беспощадный Чингиз сейчас разорвет Пельменя пополам. Пельмень не отвечал, только сопел и трясся.
   — Да оставь пацана, — лениво проговорил Поршень.
   — Ни хрена не оставь, — негромко, но с угрозой проговорил Чингиз. — Он мне теперь должен по жизни.
   — Да ладно, осядь… Иди лучше налью.
   После этой драматичной сцены Пакля ощутил нестерпимую жажду. Он наплескал себе целый стакан водяры, и через пару минут ему стало легче. Он даже стерпел, когда Шуша в очередной раз толкнул его в бок и начал бормотать:
   — Прикинь. Чувак «молнию» на куртке расстегивает, а из-под нее — печень на пол — шлеп!..
   Разморенный спиртным Пакля вдруг захотел пообщаться с Пельменем и немного успокоить его непринужденным разговором.
   — Пельмень, — позвал он. — Как вообще дела-то?
   — Нормально.. — рассеянно ответил Пельмень, взявшись за ухо.
   — «Селедки» плавают?
   — Чего? А-а, да…
   — Бабу хочется, — прервал их беседу Хамыч. Он растянулся на траве, заложив руки за голову. — Большую такую, толстую рыжую бабу. Бабищу. Может, прокатимся в город за девчонками?
   — Рано еще, — качнул головой Поршень. — Все дома сидят, прыщи запудривают перед танцами.
   — А мы домой заявимся. Хрен ли нам?
   Поршень кисло усмехнулся и сделал неопределенный жест: нечто среднее между покачиванием головой и пожатием плечами. Пакля при упоминании о девчонках беспокойно заерзал. Заточение в подвале сделало его очень чувствительным к этой теме.
   — А правда, — сказал он. — Может, доехать до города, поискать знакомых? Пельмень, у твоей сеструхи ведь есть подруги?
   — А что за сеструха? — заинтересовался Хамыч, энергично поднимаясь с травы. — Красивая? Или такая же лысая толстуха?
   — Нормальная, — не спеша и со значением проговорил Поршень. — Хорошая баба.
   — Слушай, толстяк, познакомь с сеструхой, — насел на Пельменя Хамыч., — Все по-нормальному будет, не бойся. Давай сгоняем на тачке, прямо сюда привезем, шашлычок как раз поджарим.
   «Из кошки», — почему-то подумал Пакля.
   Пельмень завороженно смотрел, как открывается и закрывается рот Хамыча, усаженный золотыми зубами. Как-то оказалось, что все окружили его, и их взгляды прямо-таки давили. Все разом захотели, чтобы он привез сюда сестру.
   — Ну давай, чего ты? — нажимал Хамыч. — Чего ломаешься-то? Не тебя ведь трахать будем.
   — Она не поедет, — осмелился возразить Пельмень.
   — Так попроси хорошо! Уговори!
   — Нет, она не захочет…
   — Пусть едет и привозит, — угрюмо оборвал его Чингиз. — Он мне должен, пусть отрабатывает. А чего нам тут делать-то без бабы? В жмурки играть?
   — Двигать надо, двигать, — мягко подсказал Шуша.
   — Отвали, успеем, — отмахнулся Хамыч. — Поднимайся, толстый. Поршень тебя подкинет на джипе.
   Пельмень в замешательстве обернулся на Паклю, словно искал защиты. Но Пакля и не собирался защищать. Ему тоже хотелось разбавить компанию женщиной.
   — Да ладно, зови сеструху, — проронил он небрежным тоном. — Не бойся, не обидим. Просто посидим…
   Пельмень затравленно озирался, натыкаясь на недобрые настырные взгляды своих случайных собутыльников. Никто его не жалел, даже старый приятель Пакля.
   — Ну чего сопли жуешь?! — с напором проговорил Хамыч. — Садись в машину, живенько!
   — И… и… — начал выдавливать Пельмень, задыхаясь от ужаса и обиды. И наконец выговорил: — Идите вы, знаете куда?!
   — Да ты чего! — изумился Пакля, приподнимаясь.
   — И ты тоже иди на хрен! — отчаянно крикнул Пельмень и побежал куда-то, с треском подламывая прибрежные кусты.
   — Во дает… — покачал головой Хамыч и усмехнулся, блеснув золотом из-под толстых губ. — Придурок, блин…
   Пакля долго смотрел вслед приятелю, но вместо сочувствия испытывал одно лишь раздражение. Пельмень вел себя так, словно плавал среди своих тупых селедок. А между тем его приняли в свою компанию очень крутые и конкретные ребята. И вести себя с ними нужно достойно, а не мекать-бекать и слюни ронять…
   После ухода Пельменя повисло какое-то напряжение. Один отщепенец, нарушивший единство компании, можно сказать, подпортил всем отдых. Все замолчали и даже не стали открывать новую бутылку.
   — Двигать, двигать… — тихо пропел Шуша.
   — Ладно, уговорил, — махнул рукой Хамыч. — Доставай цацки.
   Шуша радостно вскочил и пошел к машине. Возле костра легла расстеленная газета, на которой возникли пузырьки, шприцы, какие-то ватки, тряпочки. Пакля с беспокойством, но и с любопытством подполз поближе.
   — Готов? — спросил его Хамыч.
   — Чего? — испугался Пакля.
   — Двигу загнать. А ты чего думал?
   — Уколоться, что ли? — недоверчиво переспросил Пакля.
   — А чего ты сразу заморгал-то? Страшно?
   — Почему сразу страшно? — обиженно пробурчал Пакля.
   — Во-от, — поощрительно закивал Хамыч. — Мужчина в жизни должен сделать три вещи: переболеть триппером, отсидеть в тюрьме и — вот это.