Уотт-Эванс Лоуренс. Отмеченный богами

   — Видимо, скоро они нас обгонят, — предположил Оннел, — и мы сможем посмотреть, что эти заступники из себя представляют.
   Прошло, однако, более полутора часов, и Оннел уже успел передать знамя бывшему плотнику из Давренароджа, когда поступил приказ пехоте посторониться, чтобы пропустить конницу.
   Семеро земляков в молчании следили за всадниками.
   Когда последняя лошадь проскакала мимо них, пехотинцы повернулись лицом к востоку и возобновили марш.
   — Теперь только и смотри под ноги, — ворчал Бузиан. — Того и гляди в дерьмо вляпаешься.
   — Надеюсь, мы редко будем встречать конницу, — пробормотал Орзин, для которого предупреждение Бузиана опоздало на доли секунды.
   — Думаю, очень редко, — согласился Оннел, — если те олухи, которых мы встретили, — самое лучшее, что способна выставить Империя! Большинство из них едва держатся в седлах. Половина в форме, а половина в штатском… Интересно, почему это?
   — А их передовой мне понравился. Тот, что в шляпе с перьями, — заметил Тимуан.
   — Он более или менее ничего, — неохотно согласился Оннел. — Он по крайней мере в седле красиво сидит, да и на мослах у него мясо есть.
   — Да смотрите же под ноги! — повторил Бузиан.

Глава двадцатая

   Терраса у входа в храм была защищена от солнца высокой крышей, сложенной из сланцевых плит; рядом раскинулся древний дуб.
   Маллед опустил мешок на мраморный пол и постоял несколько мгновений, наслаждаясь прохладой.
   Вокруг него жрецы и жители Бьекдау занимались своими делами. Рядом с каждой из трех дверей и у нескольких огромных колонн храма стояли облаченные в белые мантии мужчины и женщины. Они отвечали на вопросы посетителей, указывали им нужное направление или просто наблюдали за порядком. Посетители в одеждах всех цветов и стилей шастали в разные стороны или, собравшись группами, беседовали, случалось, на повышенных тонах. Когда группа спорщиков становилась слишком многочисленной и начинала мешать прохожим, к ней приближался жрец, вопрошая, не может ли он чем-нибудь помочь.
   Маллед некоторое время наблюдал за этим мельтешением, а затем обратил свой взор на город. Храм стоял на вершине самого большого холма, но, поскольку в Бьекдау по-настоящему высокие холмы отсутствовали, — рельеф был более плоским, чем в Грозеродже, а дома гораздо выше, — обзор оказался несколько ограниченным.
   Дюжина мраморных ступеней вела с террасы на площадь, мощенную серыми и красными каменными плитами. От площади расходилось с полдюжины улиц, по обеим их сторонам выстроились двух — и трехэтажные здания, преимущественно из желтого кирпича или серого камня. Они отличались добротностью и величием, не то что жалкие строения Грозероджа. Фасады некоторых домов украшали кариатиды и резной каменный орнамент. Глядя вдоль улиц между рядами зданий, Маллед различал вдалеке, где-то уже за городом, красные и голубые паруса судов, двигающихся по реке Врен. А когда он встал на цыпочки, мог даже разглядеть солнечные блики на поверхности воды.
   Маллед дал себе слово: прежде чем тронуться в обратный путь, он спустится к реке и пройдет полмили вверх по течению, чтобы взглянуть на Нижние пороги. Он с самого раннего детства мечтал видеть их летом, свободными ото льда. Из города пороги не были видны, так же как не было слышно шума воды. Река прокладывала себе дорогу между многочисленными холмами, и доносящийся издали шум мог просто теряться в гуле голосов, звуках шагов и стуке колес.
   А когда-нибудь, думал Маллед, он доберется и до Верхних порогов, в шестидесяти милях вверх по течению. Можно, правда, пойти в другую сторону и, преодолев несколько сотен миль, дошагать до моря Илази. Малледу не приходилось бывать на взморье, и он даже вообразить себе не мог такого водного пространства, когда не видно противоположного берега.
   Но все эти путешествия дело будущего, сейчас же он пришел в храм, чтобы поговорить со жрецом по имени Вадевия. А после беседы он отправится домой к Анве и детям.
   Отвернувшись от площади, он поднял мешок и направился к центральному входу.
   — Могу ли я вам помочь, господин? — спросила стоявшая у двери жрица.
   — Мне надо встретиться со жрецом по имени Вадевия, — ответил Маллед.
   Жрица бросила удивленный взгляд на второго привратника. Юный жрец, поколебавшись немного, произнес:
   — Я не уверен, что Вадевия сейчас свободен.
   — Если он занят, я подожду.
   — Могу ли спросить: какое у вас к нему дело?
   Маллед задумался.
   Конечно, большинство людей приходят в храм для встречи с определенным жрецом. Они являются с просьбой о сеансе магии или за советом. Они ищут святилище своего божества или хотят договориться о совершении какого-нибудь ритуала. Но Маллед был уверен, некоторые приходят и ради того, чтобы повидаться с конкретным жрецом. Это могут быть родственники, старые друзья, возлюбленные…
   Возможно, такие посетители идут через другой вход в храм. Не исключено также, что Вадевия вообще не расположен к какому бы то ни было общению. В любом случае Маллед не хотел тратить время на пустопорожние дискуссии. У него есть отличный способ убедить служителей храма в необходимости встречи со жрецом, и он должен им воспользоваться. В противном случае приходить сюда вообще не имело смысла.
   — Подождите минуту, — сказал кузнец, опуская на пол мешок.
   Он развязал бечевку, порылся в недрах мешка и извлек на свет цилиндрический ларчик из слоновой кости.
   — Вот. — Он открыл ларец и протянул привратнику свиток. — Прочитайте это, а затем найдите мне Вадевию.
   Юный жрец взял письмо и стал внимательно читать. Сначала у него поднялись брови от удивления, затем по мере заглатывания строк его лицо все больше выражало трепетное изумление. Когда он поднял глаза, руки у него дрожали.
   — Вы — тот самый сын кузнеца из Грозероджа? Тот, о котором говорится в письме? Неужели это правда? Богоизбранный Заступник здесь, у нас, в Бьекдау?
   Маллед помрачнел. Теперь он не был уверен, стоило ли показывать письмо.
   — Я Маллед, сын Хмара, — ответил он. — Это письмо вручили матери в тот день, когда я родился. — Кузнец протянул руку за свитком.
   Жрец вернул ему пергамент и, поклонившись в пояс, заявил:
   — Это величайшая честь для меня, мой господин! Следуйте за мной. Мы найдем Вадевию.
   Он повернулся и повел Малледа в храм. Жрица так и осталась стоять с открытым ртом.
   Маллед положил письмо на место, а потом с ларчиком в одной руке и мешком в другой вступил в прохладный полумрак огромного зала под главным куполом храма. Это было центральное святилище Бьекдау. С внешней стороны купол, возвышавшийся над серым сланцем крыши, сиял белоснежным мрамором, но внутри он стал за многие столетия серым от благовонных воскурений и копоти свечей. Воздух в храме по этой же причине казался спертым и сладковатым. Часовни с коленопреклоненными богомольцами были едва заметны в боковых приделах главного зала и казались игрой воображения, а не реальными помещениями из камня. Однако от Малледа не укрылось, что стены и алтари в них сверкают золотом и драгоценными каменьями. За цветными витражами мерцали свечи, дымки из курильниц лениво поднимались к куполу, образуя причудливые кружева в лучах солнца, льющихся из окон, расположенных высоко под крышей.
   Малледу доводилось бывать здесь и раньше, но только мимоходом. Последний раз это случилось десять лет назад, когда он и Анва сочетались браком перед алтарем Дремегера, к которому Маллед совершал ежегодное паломничество. Святилище этого бога находилось не в боковых приделах храма и даже не в его дальнем конце, где поклонялись более мелким богам, а в галерее-пристройке за пределами главного здания. Центральный зал — святилище наиболее могущественных богов — просто ошеломлял, и Маллед оглядывал все, преисполненный благоговейного интереса.
   Юный жрец, не обращая внимания на окружающее великолепие, шел через зал мимо алтаря бракосочетаний к небольшой дверце, укрывшейся за статуей Веваниса. Пока служитель богов возился с запором, Маллед сосредоточенно изучал облик бога любви и долга. Интересно, думал кузнец, как поступает Веванис, когда любовь и долг входят в противоречие? Маллед любил Анву, но в то же время у него был и долг перед Империей. Домдар призывал кузнецов. Имеет ли он право игнорировать этот призыв?
   Слева от статуи Веваниса находилось изваяние его жены и одновременно сестры — Орини. Что касается этой дамы, то её выбор не вызывал у Малледа сомнений. Богиня страсти наверняка посоветовала бы ему остаться дома с Анвой…
   Однако вполне возможно, что и Орини приняла бы иное решение. Разве не она вместе с другими богами избирала его Заступником Империи?
   Дверь открылась, и Маллед, прервав размышления, вступил вслед за провожатым в холодный каменный коридор. Жрец, минуя закрытые двери справа и окна, выходящие на залитые солнцем грядки, слева, свернул в боковой проход. Дойдя до конца, он постучал в дверь и стал ждать ответа.
   — Входите.
   Юный служитель богов распахнул дверь и, чуть помедлив, отступил в сторону, пропуская вперед Малледа.
   Вадевия сидел в уютном кресле у окна. Маллед мгновенно узнал его, хотя голова и борода старца сделались совершенно седыми. Прекратив созерцание внешнего мира, жрец обернулся к сторону двери и увидел Малледа.
   Он не сразу узнал кузнеца, но, поняв, кто его гость, улыбнулся и радостно произнес:
   — Маллед! Входи, входи! Чем я могу тебе помочь?
   — Надеюсь, вы сможете ответить на мои вопросы, — ответил Маллед, входя в комнату, залитую солнечным светом. Если в помещении храма и коридорах царила прохлада, то здесь было почти жарко.
   — Я тоже надеюсь. — Вадевия бросил взгляд на дверь и спросил:
   — Маллед, ты желаешь, чтобы Хелизар остался с нами, или предпочитаешь, чтобы он нас покинул?
   — Мне это совершенно безразлично.
   — Ты можешь идти, Хелизар, — бросил Вадевия, взмахнув рукой. Затем посмотрел на Малледа. — Ему известно, кто ты?
   — Он прочитал письмо Долкаута.
   — Ах, вот как… Хелизар, будь добр, закрой поплотнее дверь, когда будешь уходить, да и рот тоже. Не говори никому о моем госте. Ни о том, что он здесь, и уж тем более ни о том, кто он.
   — Как видишь, я не могу побороть соблазн удержать тебя при себе, — улыбнулся жрец. — Мезизар, Хелизар, Талас и Дирван будут мне страшно завидовать.
   — Если они могут завидовать беседе с кузнецом, то глупость их не имеет пределов, — хмыкнул Маллед. — Любой желающий может протопать десять миль до Грозероджа и посетить меня в кузнице.
   Он опустил мешок на пол.
   — Но им это не известно, — сказал Вадевия, — и кроме того, жрецы не имеют права покидать территорию храма без позволения Главного Жреца.
   — Так, значит, шесть лет назад вы получили разрешение?
   — Конечно. Данугаи полностью поддерживал мои изыскания. Правда, я не говорил ему, с какой целью отправляюсь в Грозеродж. Сказал просто, что мне надо туда.
   Некоторое время оба сидели молча. Маллед отчаянно старался найти изящный способ настроить беседу на интересующую его тему, но на ум ничего не приходило. Кузнец не хотел выглядеть в глазах жреца неотесанной деревенщиной — как-никак он умеет читать и писать, к тому же слывет искусным мастером. Но вместе с тем Маллед понимал, здесь его знания — ничто. Дабы убедиться в этом, достаточно одного беглого взгляда. Три стены были заняты полками, набитыми до отказа свитками и пачками древних рукописей. В центре комнаты стоял большой письменный стол, на котором находились чернильница, подставка для гусиных перьев и несколько листков пергамента. Из всего следовало, что Вадевия был большим ученым.
   — Ты хотел меня о чем-то спросить? — первым нарушил тишину Вадевия.
   — Да, — ответил кузнец. — О войне на востоке.
   — Я так и думал. — Повернувшись к Малледу, жрец осведомился:
   — Так что же ты хочешь знать?
   — Я хочу знать, что там происходит на самом деле. Сообщения, которые мы слышим, либо лживы, либо не полны. Нас уверяют, будто один-единственный чародей, используя черную магию, сколотил войско и после целого сезона сражений все ещё не побежден, а теперь на борьбу с ним направлена Имперская Армия!
   Вадевия поднялся с кресла и кивнул:
   — Что ж, по сути все именно так и есть.
   — Один человек? Имперская Армия собирается воевать с одним человеком?
   — Ребири Назакри — не обычный человек. Еще более необычный, нежели ты. И он не одинок. Недовольные всегда найдутся, вот он и собрал всех недовольных из Олнамии, Говии, Матуа — одним словом, отовсюду.
   — Но разве там нет гарнизонов? И куда подевались жрецы-маги?
   — И то, и другое там есть, однако Ребири Назакри владеет крайне необычной и могущественной магией. Она совсем не похожа на нашу, традиционную. В ней есть что-то от Новой Магии, но в основе своей она остается незнакомой и по воздействию превосходит все, что могут предложить Врей Буррей и остальные маги Колледжа.
   Маллед нахмурился и, помолчав немного, спросил:
   — И на что же столь грозное и неодолимое способен этот чародей?
   Вадевия вздохнул и снова отвернулся к окну.
   — Дело в том, что Имперский Совет просил нас не говорить об этом никому, кроме жречества и членов правительства. Я уже превысил свои полномочия, сообщив тебе, что магия Назакри нам не известна.
   — Это я сообразил и без вас.
   — И ты хочешь, чтобы я тебе ещё что-то поведал?
   — Да, хочу, — слегка замявшись, произнес Маллед. — В письме Долкаута говорится, что вы обязаны отвечать на все мои вопросы.
   — Знаю, — с очередным вздохом ответил Вадевия.
   — Итак?
   — Бредущие в нощи.
   — Что? — недоуменно помаргивая, переспросил Маллед.
   Жрец снова повернулся к нему лицом.
   — Бредущие в нощи. Ребири Назакри открыл способ их создания, научился заставлять покойников не только ходить, но и сражаться под его командованием.
   В маленьком кабинете было жарко, но Малледа охватил ледяной холод. До него доходили кое-какие слухи, однако он им не верил. Он не хотел верить.
   — Бредущие в нощи — миф, — вымолвил он. — Рассказами о них пугают детей.
   — Хорошо, если б это было так. — Вадевия развел руками.
   — Но бродячих жмуриков нет уже много веков! — стоял на своем Маллед.
   — Насколько нам известно — ты прав. До недавнего времени их не было, — согласился жрец. — До тех пор, пока Назакри не научился их создавать.
   — Но боги уничтожили Бредущих! Мать рассказывала мне, как это произошло.
   Он не стал упоминать о том, что мама сделала это только потому, что сестры до смерти пугали его ужасами об оживших мертвецах.
   — Да, мы тоже так считали, — кивнул Вадевия. — Теперь ты понимаешь, Маллед, почему мы не хотим, чтобы об этом все знали? Посмотри на свою реакцию и представь панику среди людей, когда они узнают, что все ужасы их детства стали реальностью. Но эти Бредущие в нощи, Маллед, не те нежити, с которыми восемь веков назад боролся Зобил со товарищи. Это новые кадавры — мужчины и женщины, — которых Ребири Назакри вернул к жизни с помощью черной магии.
   — И боги допустили это?
   Вадевия снова вздохнул и пересел к окну.
   — Маллед, мы не знаем, что позволяют боги. После того как умолкли оракулы, о богах нам ничего не известно. — Он обвел рукой полки вдоль стен. — Ты видишь все эти книги, Маллед? Как ты думаешь, почему они здесь? Тебе известно, чем я занимаюсь целыми днями?
   — Нет.
   — Это летописи, составленные в храмах за много столетий. Святыня в Бьекдау стоит без малого девять веков и является одной из самых древних в Империи. Первоначальные строения Великого Храма в Зейдабаре на два века старше, а в Агабдале и Ришна Габиделле есть святыни, возраст которых никто не решается назвать. В общем, так или иначе, наш храм очень древний и существует не одну дюжину поколений. И за все это время никто не удосужился привести в порядок записи, сделанные в храмах. Никому не приходило в голову записывать, что сказали оракулы или что сделали жрецы. В этом не было никакой необходимости. Если у кого-то возникал важный вопрос, то за ответом он обращался к оракулу. Мы никогда не задумывались над тем, чего хотят от нас боги или насколько правильны наши поступки. Оракулы богини Ведал предупреждали нас об опасности голода, и мы запасались продовольствием. Если приближался ураган, то об этом заранее сообщал Шешар, и торговые суда оставались в портах. А когда мы не знали, кого из богов спросить, то обращались к Самардасу. Это была легкая жизнь. Ни у кого не возникало сомнений в том, кому благоволят боги, как и не было вопросов, чего они от нас хотят. Тысячу лет оракулы руководили Домдаром. — Он снова вздохнул. — А вот шестнадцать лет назад они перестали говорить с нами, или, вернее, боги отказались сообщать оракулам свои мысли и решения, и теперь нам самим приходится строить догадки.
   Маллед в ответ пробурчал нечто невнятное. То, о чем говорил жрец, новостью не являлось, хотя кузнецу было интересно услышать, как существовали жрецы в старое время. Простые деревенские жители не имели возможности по первому желанию встретиться с оракулом.
   — Мы очень не любим строить догадки, Маллед, — продолжал Вадевия, — поэтому сейчас изыскиваем новые пути, чтобы узнавать, чего желают боги и какое будущее они нам сулят. Мы пытаемся использовать все возможности для выяснения воли луножителей. Моя задача состоит в том, чтобы изучить все до единой рукописи, хранящиеся в этом храме, выписать то, что было когда-либо сказано о каждом из богов и попытаться все это классифицировать и осмыслить.
   — Так вот, значит, что это такое! — Маллед махнул рукой в сторону полок.
   — Именно, — кивнул Вадевия. — Оглянись, Маллед, и подивись тому, что видишь. Это все, что жрецы удосужились записать за девять веков существования храма. И оно умещается в одной крошечной комнате. Я начинал кодификацию с двумя жрецами, Мезизаром и Лазридиром, но уже через год выяснилось, что троих для этой работы слишком много, и моих коллег направили записывать воспоминания старейших жрецов о годах их юности. Теперь я просматриваю и систематизирую записи, сделанные Мезизаром и Лазридиром, а они беседуют уже со жрецами, которые были неофитами в то время, когда умолкли оракулы. Эти ещё не старые люди рассказывают, какими воспоминаниями делились с ними когда-то их более старшие коллеги.
   — О!.. — На Малледа произвела впечатление грандиозность замысла.
   — И в этом проекте принимают участие не только ученые жрецы, — продолжал Вадевия. — Астрологи изучают движение лун ещё более тщательно, чем ранее. Нас всегда интересовало сближение двух или более лун, поскольку это означало взаимодействие заселяющих их богов. Но в то время у нас всегда имелась возможность задать прямой вопрос. А теперь, когда мы лишены её, это чрезвычайно важно! Все математики, все жрецы, обладающие острым зрением, заняты тем, что вычерчивают лунные орбиты, выискивая в их сочетаниях систему, на основе которой можно делать предсказания.
   Геомансеры изучают следы, оставленные на земле, а онейроманты записывают сны, в надежде на то что некоторые из них ниспосланы богами… В течение многих столетий, Маллед, мы, жрецы, были слугами богов и их посыльными. Мы выполняли их поручения, пересказывали людям их желания и передавали им молитвы простых смертных. Одним словом, мы были чем-то вроде мальчиков на побегушках у крупных купцов. И вот купцы уплыли в неизвестном направлении, оставив нас в неведении не только о том, когда и с чем придет следующий корабль, но и где находятся их склады.
   Мы не знаем, чего хотят боги.
   И это нас пугает. Нам очень страшно.

Глава двадцать первая

   Цо Хат жевал хлебную корку, беспокойно оглядываясь по сторонам. Солнце склонялось к закату на противоположной стороне бесконечной плоской равнины, которую предстояло пересечь. Бредущие в нощи начинали проявлять признаки пробуждения. Нет, ничего особенного с ними не происходило, он не замечал никаких движений, на которые могли бы обратить внимание другие. Цо Хат просто чувствовал, что, уложенные рядами на влажную почву, мертвецы стали каким-то непостижимым образом менее мертвыми, чем за минуту до этого.
   Однако по-прежнему они источали скверный запах, отбивая тем самым у Цо Хата аппетит. По правде говоря, сухая хлебная корка и без того была достаточно безвкусной.
   Тем не менее он упорно продолжал жевать, не глядя на покойников. Он видел, что находящиеся справа и слева от него люди поглощают свой жалкий ужин, тоже избегая смотреть на трупы. Примерно через полчаса после того, как солнце полностью скроется за горизонтом и небо потемнеет, эти тела начнут шевелиться, садиться и оглядываться по сторонам в предвкушении ночного похода.
   Цо Хат и остальные живые люди к тому времени тоже будут готовы под командованием Ребири Назакри шагать вслед за Бредущими в нощи на запад, в направлении Зейдабара. Когда же утром солнце опять начнет подниматься из-за горизонта, нежити вначале станут передвигаться медленнее, затем остановятся, а там и вовсе рухнут на землю. Живые люди после этого разобьют лагерь и отойдут ко сну — если, конечно, на лагерь снова не нападет Домдар. В случае нападения днем они встанут на защиту мертвецов, так как все, кто жил и дышал, были обязаны охранять нежитей вплоть до очередного заката. Если же домдарцы ударят ночью, сражаться будут жмурики, а живые отойдут на безопасное расстояние.
   Цо Хат покрутил бедрами, чтобы ощутить покачивание меча, взятого им у убитого судьи. Его жизнь была наполнена тяжким трудом, который сопровождался постоянным чувством усталости и галлюцинациями, вызванными необходимостью спать днем и шагать ночью, стараясь при этом не навлечь на себя гнев Назакри. Такую жизнь даже с большой натяжкой нельзя было назвать хорошей.
   Вовсе не такое существование представлял себе Цо Хат, присоединяясь к мятежникам. Он мечтал о коротких победоносных уличных схватках в городах провинции Матуа, когда жители радостными криками встречают своих освободителей, а лорды Домдара спасаются бегством и под ногами у них горит земля. Вместо этого Цо Хату пришлось долго, к тому же с боями, карабкаться по обледенелым каменистым склонам хребта Говия. А теперь ему предстояло прокладывать путь на запад к легендарному городу-крепости Зейдабар, который, по слухам, лежит за этим бесконечным, плоским как стол пространством. Но это ещё не все. Цо Хат чувствовал, осада города продлится немало времени — весьма сомнительно, чтобы обитатели столицы встретили ходячих покойников как своих освободителей. Во всяком случае, большинство матуанцев этого не сделали.
   Он посмотрел на хлеб в своей руке и бросил остатки в котелок. Даже питание у них никуда не годное! Он, как цивилизованный человек, должен есть рис, но о рисе на сухих западных склонах Говия оставалось только мечтать. Они были вынуждены красть зерно на фермах или в деревнях, мимо которых проходили, молоть и выпекать из него этот несъедобный, клейкий корм.
   Сидящие вокруг него люди дожевывали свои пайки, тихонько жалуясь друг другу. Они не осмеливались протестовать громко, у Ребири были повсюду уши, а сам он не видел разницы между недовольством и изменой. Цо Хат никогда не жаловался. Что толку в пустом нытье?
   Один труп дернулся в подступающем сумраке. Цо Хат взглянул на него и тотчас отвернулся.
   Иные жмурики выглядели вовсе неплохо. Они, конечно, были бледны, как покойники, и изрядно пованивали, но если не смотреть в мертвые, черные глаза и стараться при этом не дышать, то их можно было принять за живых, хотя и серьезно больных людей.
   Остальные, однако, не были столь же сносными — особенно те из них, что принимали участие в боях. На них зияли раны, обнажая кости и внутренности. Над ними кружили тучи мух, а искромсанная плоть разлагалась, чернела и смердила. Ни у кого не могло возникнуть сомнения, что это трупы. Цо Хат мечтал о том дне, когда ему не придется оставаться рядом с ними.
   Ужасающая внешняя сторона его службы, конечно, играла свою роль. Но это было далеко не все. Цо Хат считал для себя унизительным занятием охранять банду реанимированных трупов. Он мнил себя революционером, стратегом восстания, лидером крестьян и членом правительства свободного Матуа. В самом кошмарном сне он не мог бы увидеть, что станет простым кладбищенским сторожем, — причем на кладбище, где трупы остаются незахороненными.
   Бесспорно, кто-то должен охранять Бредущих в нощи — они абсолютно беззащитны при свете дня, — но он, Цо Хат, в этой охране находиться не желал.
   Однако выбора, честно говоря, у него не было. Каждый, кто служил Ребири Назакри, служил одновременно и стражем у нежитей. Все, кто отказывался, умирали, пополняя собою число ходячих трупов. Лучше уж охранять их, чем стать одним из них, думал Цо Хат.
   Если б он правильно оценил ситуацию, то ни за что не примкнул бы к мятежу. Ведь он считал Ребири Назакри революционером, преисполненным решимости освободить восток от ига Домдара и восстановить древние государства. Цо Хат никак не предполагал, что ему придется иметь дело с одержимым жаждой мести безумцем. Цо Хат считал, что повстанцы, свергнув правление Домдара, сформируют новые правительства, которые станут продолжать борьбу с Империей или вступят с ней в переговоры. Цо и его друзья верили — теперь, когда оракулы умолкли и боги ничего не говорят о необходимости сохранять Империю, Домдар не станет тратить силы на то, чтобы отвоевать Олнамию, Матуа и Грею.