Уотт-Эванс Лоуренс. Отмеченный богами

Лоуренс Уотт-Эванс
Отмеченный богами

   Посвящается моей дочери
   Кирит Аманде Эванс

Пролог

   Жрец держал путь на Зелдау. Он шел уверенной поступью, энергично размахивая руками и оставляя за собой запах пота, смешанный с ароматом сандалового дерева. Его отстраненный взгляд был устремлен вперед, к некой потаенной цели.
   Этот человек обгонял редких путников, вовсе не замечая их, так же как серо-коричневую кайму пыли на полах своего белого балахона.
   А люди глядели ему вслед недоумевая: какая печаль вынудила одинокого жреца покинуть святилище и пуститься в странствие — тем более во время летних триад? Ведь жреческое одеяние слишком тяжелое и душное. Не зря ежегодные поминальные ритуалы, да и прочие обряды обычно совершаются в более прохладную погоду.
   Путники постарше полагали, что в странствие во имя богов жреца направили оракулы, юные же, с циничным смехом и непристойными телодвижениями отвергая подобные догадки, утверждали, будто его потянуло в мир не что иное, как зов плоти.
   Богомолец, однако, не внимал ни тем, ни другим, целенаправленно следуя по указанному свыше пути.
   От испепеляющего зноя второго дня триады Баэла по лицу странника бежали струйки пота, но жара нисколько его не беспокоила. Он не обращал свой взор ни на солнце, ни на луны, едва заметные на высоком небосводе.
   Самая большая луна, названная Баэл в честь обитавшего на ней бога, в то утро частично затмевала солнце. Но при таком количестве ночных светил на небе это чудо природы не заслуживало пристального внимания, тем более что, когда жрец добрался до Грозероджа, затмение уже кончилось. Лишь астролог способен с благоговейным трепетом относиться к затмению, вызванному луной бога войны именно во второй день триады, когда Баэл поддерживает жар в солнечном очаге.
   Посреди деревни жрец притормозил и огляделся по сторонам. Затем свернул с большой дороги, пересек площадь и зашагал по аллее мимо железных ворот кладбища, увитых гирляндами живых маргариток.
   Аллея привела его к деревенской кузнице, за которой примостился маленький опрятный домик. Около него толпились дотошные селяне. Они обмахивали разгоряченные лица ладонями и оживленно болтали, но, завидев приближающегося странника, мгновенно умолкли.
   Жрец остановился у дверей в ожидании.
   Вход загораживал здоровенный детина с обнаженным торсом. Он стоял, сунув голову в дверной проем, и наблюдал за происходящим внутри. Наконец он обернулся и стал таращиться на незнакомца, облаченного в белое.
   — Могу ли я войти? — спросил жрец.
   Верзила, немного помешкав, снова заглянул внутрь дома.
   Видимо, не найдя там ответа, он смутился на мгновение, а затем произнес:
   — Не знаю. А сами-то вы кем будете?
   — Я Мезизар из храма в Бьекдау.
   Эти слова ничего не сказали бдительному стражу, и, почесав затылок, он объяснил:
   — Там женское дело, жрец вроде бы ни к чему.
   — Ребенок родился? — с радостной надеждой спросил пришелец. — Мальчик?
   Верзила удивленно моргнул.
   — А вы-то откуда знаете?
   — Никак оракула позвали, — ввернул чей-то голос.
   — А чевой-то он об этом спрашивает? — полюбопытствовал другой.
   Жрец ничего не ответил. Напротив — он повторил свой вопрос:
   — Могу ли я войти?
   Верзила пожал плечами и гаркнул:
   — Эй, Дара! Какой-то потный мужик, одетый жрецом, говорит, что хочет войти в дом!
   Из-за двери донеслись звуки какой-то невообразимой суматохи и мельтешни, а вслед за тем в проеме показалась пухлая женщина. Ее черные волосы были скрыты под туго повязанной косынкой.
   Она загородила путь незнакомцу, держа на весу перед собой влажные, видимо, только что помытые руки. Оглядев его с пят до головы и с головы до пят, толстушка пожевала в задумчивости губами.
   — Не часто увидишь здесь жрецов, — промолвила она. — У нас в Грозеродже нету храма, лишь однажды за целую зиму забредет какой-никакой юнец, чтобы с запинкой помолиться на кладбище.
   Эти слова были не более чем констатацией факта, и жрец пропустил их мимо ушей.
   — Вы — повитуха? — спросил он.
   — Да, — ответила толстушка и, указав на полуголого верзилу, прибавила:
   — А его зовут Спаррак, он — дядя новорожденного. Я велела ему никого не пускать. Здесь у нас дело семейное, а не какой-нибудь храмовый праздник.
   — Я должен увидеть ребенка и родителей, — заявил жрец. — Уверяю вас, что не сделаю ни ему, ни им ничего дурного. Кроме того, тайна деторождения мне знакома. Я не раз принимал роды, когда они происходили в нашем храме. Прежде чем отправиться сюда, я прошел ритуал очищения. Я здоров, и мне нет нужды прикасаться к младенцу.
   Отерев пот с лица рукавом балахона, жрец предъявил повитухе относительно чистое пятно в качестве доказательства, что совершил тщательное омовение не далее как вчера.
   — Вижу, вы заранее подготовили все ответы, — бросила ему упрек повитуха, — хотя вместо рукава могли бы воспользоваться платком. Так кто же вас послал? Кто-то из богов?
   — Не напрямую, — ответил жрец. — Сам я ни с одним оракулом не беседовал. Меня направил сюда Долкаут, Главный Жрец храма в Бьекдау. Уж он-то с оракулами говорил! По меньшей мере с одним из них.
   — Похоже, мне ещё не доводилось слышать имя Долкаут, — заметила Дара.
   Этот диалог вызвал в толпе бурное обсуждение и споры, в результате которых многие согласились с тем, что Главного Жреца в храме Бьекдау зовут Долкаут или, во всяком случае, могут так звать.
   Жрец терпеливо ждал, когда стихнет шум.
   Наконец повитуха ещё раз оглядела его с ног до головы и нехотя отступила в сторону.
   — Что ж… это не мой дом. Но не думаю, что Хмар сейчас стал бы возражать. Входите, только вытрите хорошенько ноги.
   Жрец повиновался, и его провели мимо кучки ухмыляющихся женщин в спальню, где пахло кровью и потом и остро ощущались иные животные запахи.
   Женщина лежала на кровати, справа от неё стоял муж, слева сгрудились пятеро девчушек мал мала меньше. Самая младшая едва успела выйти из пеленок. Роженица, счастливо улыбаясь, прижимала к груди появившегося на свет младенца.
   На комоде у стены стояли два больших таза, валялись окровавленные тряпицы.
   Повитуха оставила жреца и направилась к комоду, чтобы завершить уборку.
   Роженица оторвала взгляд от сына и удивленно посмотрела на гостя. Девчушки отбежали подальше и с разинутыми ртами уставились на него, а младшая даже издала полупридушенный вопль. Папаша, явно перещеголявший своими размерами Спаррака, сиял счастливой улыбкой и не отрывал глаз от малютки. Но стоило ему взглянуть на жреца, как улыбку будто водой смыло. Теперь он хмуро взирал на облаченного в белое чужака, словно опасаясь, что тот явился лишь для того, чтобы отнять у него сына.
   — Могу ли я взглянуть на лицо ребенка? — мягко спросил жрец.
   Роженица не скрывала недоумения, однако повернулась таким образом, чтобы открыть личико младенца, не отпускавшего сосок.
   Через все лицо новорожденного от левого виска до правой нижней челюсти протянулось наискосок красное, похожее на неглубокую кровоточащую ссадину родимое пятно.
   — Это пройдет за дюжину триад, — улыбнулась повитуха, тщательно вытирая руки. — Он станет таким же славным, как и другие детишки.
   — Так не скоро? — удивился жрец. — А я отчаянно спешил, чтобы успеть увидеть пятно.
   Повитуха лишь пожала плечами и удалилась, унося с собой таз.
   Мать подняла на жреца вопросительный взгляд.
   — Прекрасная госпожа, — поведал он ей, — ваше дитя отмечено богами. Они оставили след на его лице, и хотя он, как сказала та добрая женщина, исчезнет, сын ваш на всю жизнь останется Богоизбранным Заступником; его призовут, когда в этом возникнет необходимость.
   Он запустил правую руку в широкий левый рукав, извлек оттуда полированный ларец из слоновой кости диаметром три и длиной примерно восемь дюймов и передал стоявшему рядом отцу.
   — Господин, отдайте это вашему сыну, но только в тот день, когда мальчик будет к этому готов.
   Кузнец принял дар молча — от изумления он утратил дар речи.
   Жрец поклонился и пошел к двери. Все затаив дыхание следили за тем, как он торопливо, без дальнейших церемоний покидает дом.
   Первой очнулась вернувшаяся в спальню повитуха.
   — О чем это он? — спросила она, не обращаясь ни к кому в отдельности.
   — Да чепуха какая-то! — недовольно хмыкнул кузнец. — Наш сынок — Богоизбранный Заступник? Ха!
   Посмотрев ещё раз на ларец из слоновой кости, он пожал плечами и аккуратно положил его на полку над кроватью, а потом нежно улыбнулся жене и сыну.
   — Мальчишка, когда подрастет, с удовольствием выслушает эту забавную историю.

Глава первая

   В тот день в кузницу более сложных заказов не поступило, а потому Хмар занялся изготовлением гвоздей. Запасы, как известно, никогда лишними не бывают.
   Малледа гвозди ничуть не интересовали, хотя он знал — без них не обойтись. Но кузницу мальчик любил: пурпурное сияние раскаленного железа создавало праздник для сердца и глаз, а звонкие удары молота о наковальню были самой приятной мелодией для слуха. Все десять лет своей жизни он наблюдал, как отец ковал гвозди, тысячи и тысячи гвоздей, но в этот день, когда ярко светило солнце и благоухали цветы, было невмоготу, обливаясь потом возле горна, молча наблюдать, как отец скует ещё сотню.
   Вот если бы ему позволили помахать молотом… Но куда там! Кузнец все время твердит: хоть и рослый Маллед не по годам, у него ещё слишком короткие руки, чтобы бить по наковальне. Так что единственный сын оставался пока лишь учеником своего отца, а мастер не должен позволять ученику работать молотом раньше времени. Один раз уступишь — потом не жди послушания.
   Однако, увидев, что мальчику скучен процесс ковки гвоздей, Хмар в конце концов отпустил его погулять.
   Радуясь обретенной свободе и легкому ветерку, обдувающему разгоряченное лицо, Маллед попрыгал немного через противопожарный ров. Но и это занятие ему вскоре надоело — главным образом по причине нестерпимой вони, исходившей от стоячей воды на дне канавы. Тогда он стремглав добежал до дома, осторожно пробрался через хозяйственный двор, где мать стирала белье, лениво обошел кузницу и, оказавшись на аллее, что вела к центру деревни, перешел на рысь.
   Его путь лежал мимо кладбищенской ограды с железными воротами, увитыми гирляндами цветов. Его сестра, Сегуна, обожала рассказывать ему леденящие кровь истории о мертвецах, встающих по ночам, и Маллед, не очень веривший её россказням, все же предпочитал держаться от кладбища подальше.
   Здраво рассуждая о том, что свежие цветы и холодное железо не позволят покойникам выбраться за пределы погоста, он все же вихрем промчался мимо ворот и наконец достиг небольшой площади, расположенной на главной дороге.
   Грозеродж представлял собой самую обыкновенную деревушку, где Хмар был единственным кузнецом. Он первый додумался открыть здесь кузницу, обучившись ремеслу в Зелдау.
   Имелся в Грозеродже также постоялый двор, который служил одновременно и лавкой, и местом собраний. Здесь не было ни храма, ни даже придорожного капища. Кое-кто из жителей время от времени выражал недовольство по этому поводу, но тем дело и кончалось, поскольку никто не горел желанием тратить силы и средства на постройку молельни и её освящение. Тем, кто хотел по всем правилам вступить в брак, или обратиться с просьбой к богам, или посоветоваться с оракулами, или совершить поклонение богу-покровителю, приходилось шагать по главной дороге десять миль до самого Бьекдау. А впрочем, обитатели Грозероджа и без того довольно часто наведывались в город — ведь торговцы почти не заглядывали в их глухомань.
   Маллед ничего не имел против подобного положения вещей: ему не доводилось жить в иных местах. И хоть он обожал ежегодное паломничество в Бьекдау вместе с отцом и рассказы о мире где-то за горизонтом, жизнь в Грозеродже его устраивала вполне. И не просто устраивала, а очень даже нравилась.
   Несметное количество самых разных цветов на центральной площади источало дивный аромат, куда более приятный, чем маргаритки на железных воротах кладбища. Смешиваясь с духом свежих опилок из близлежащей плотницкой мастерской Удерага, запах цветов создавал неповторимую гамму, услаждающую обоняние любого, кто попадет на площадь.
   У коновязи перед постоялым двором топтались две лошади, что явно указывало на прибытие путешественников, ибо ни у кого из обитателей Грозероджа лошадей не было, как, впрочем, и у большинства путников: лошади стоили дорого. Те же, у кого они были, обычно впрягали их в телеги либо фургоны, доставляя грузы в Зелдау или Бьекдау. Лошади, стоявшие перед постоялым двором, не тащили на себе ничего тяжелее седел — видимо, хозяева их были благородного происхождения.
   Из открытых окон постоялого двора доносились голоса путников и жужжание насекомых.
   Слушать их мальчику было интересно и заманчиво, но из-за дома старого Дейвиша, порой заглушая монотонную речь взрослых, долетали до него крики и смех детворы.
   Маллед задумался. Дети, игравшие на огороде Дейвиша, наверняка совсем маленькие и ещё не приставлены ни к какой работе. Он и сам резвился там несколько лет назад.
   Теперь он уже не маленький. В прошлую триаду ему исполнилось десять лет, он почти мужчина. Да к тому же ростом значительно превосходит сверстников. Пожалуй, ему уже не подобает играть с малышней.
   Да и не каждую триаду выпадает счастье поглядеть на настоящих аристократов: ведь на этих холмистых землях нет своего Лорда, люди здесь подчиняются самой Императрице через её представителя в Бьекдау.
   И Маллед направился к постоялому двору.
   Он знал, путники сейчас пьют эль или вино, а кое-кто из местных, располагающих свободным временем, оплачивает им эти напитки в обмен на слухи и сплетни, привезенные из дальних краев. И ещё Маллед был уверен, хозяйка постоялого двора ни в какую не продаст ему ни вино, ни эль — даже будь у него монеты. Почтенная Бардетта полагала, что детям крепкие напитки пить не положено. Да и монет у Малледа не было все равно.
   Но разве он не может просто затаиться и послушать?
   Дверь была распахнута, и Маллед тихонько скользнул через порог.
   После яркого солнечного света глаза не сразу приспособились к прохладному полумраку зала. Когда же зрение вернулось к нему, Маллед разглядел за одним из столов двоих мужчин в яркой одежде. Мужчины потягивали холодный эль и с улыбкой что-то рассказывали друг другу. Хоть эти люди и прошли долгий путь, выглядели они опрятнее обитателей Грозероджа. Тщательно причесанные волосы блестели, одежда на них была из дорогой ткани, на спинках стульев висели широкополые шляпы с плюмажем — украшением, о котором Маллед прежде только слышал, а сейчас видел впервые.
   Вокруг незнакомцев переминались с ноги на ногу восемь или девять местных жителей в обычной домотканой одежке. Ни у одного из них не хватило смелости сесть с путниками за один стол. Слушатели предусмотрительно оставили свободное пространство, чтобы Бардетта могла носить туда-сюда свои подносы с напитками и печевом.
   — Говорят, подобное творится повсеместно, — сказал один путник. — Со всех обитаемых земель, что лежат под Сотней Лун, от всех магов, приписанных к храмам, приходят одни и те же вести. Речь идет не только о Зейдабаре или Бьекдау, но обо всей Империи, обо всем мире от рассвета до заката, от моря до моря. — Он говорил с приятным акцентом, раньше Маллед такого не слышал. — Все оракулы, служившие прежде богам, не произносят ни слова. Остальные маги, как всегда, в полном порядке.
   — Это просто ужас, коли правда, — произнес местный житель, в котором Маллед узнал Неддуела, самого состоятельного крестьянина. — И как прикажете нам вести дела без оракулов?
   Второй путник рассмеялся и хлопнул своего друга по плечу.
   — А что, разве я не говорил то же самое? — У него был точно такой, необычный, выговор, что и у первого.
   — И теми же словами, — подтвердил первый, повернувшись к Неддуелу. — Если верить оракулам, приятель, то именно поэтому боги и решили положить конец их деятельности.
   Неддуел сердито насупился, и его лицо стало красным, как шейный платок.
   — Не понимаю, — послышался из затененного угла женский голос, и Маллед понял, это говорит его старшая сестра, Влайя.
   Надо же, и она здесь!
   — Мой друг хочет сказать, — пояснил второй, — для жителей Империи Домдар настало время самим устраивать свою судьбу, не уповая всецело на богов; так решили сами боги. А жрец, поделившийся с нами этой вестью, ясно дал понять, что боги нас не бросили. Он сравнил их отношение к нам с воспитанием ребенка в ту пору его жизни, когда родители перестают следить за каждым его шагом и не мешают учиться на собственных ошибках. Именно так обстоит дело с богами и их детищем — всей нашей Империей. Пройдя тысячелетний путь, по которому нас вели оракулы, мы уже порядком повзрослели; теперь нам позволительно совершать ошибки и самим находить решения.
   — Если постоянно подсказывать ребенку, что и как делать, — ввернул первый, — он будет полностью зависеть от чужого мнения и навсегда утратит волю к самостоятельным действиям. И именно потому, что мы привыкли зависеть от оракулов (как, например, наш друг с красным платком на шее), боги решили не отвечать на наши вопросы.
   — Это как нельзя лучше подходит для Императрицы и всех её придворных в Зейдабаре, — хмыкнул Неддуел, для пущей убедительности ткнув перед собой указующим перстом, — но у простого земледельца есть такие вопросы, на которые никто, кроме богов, ни в жисть не ответит. Кто, кроме богов, способен предсказать погоду? Кто посоветует, когда сеять и как уберечь хлеба от града или от саранчи?
   — Полагаю, вам придется рисковать, — ответил второй путник, поглядывая с улыбкой на своего приятеля.
   — Значит, боги позволят нам помереть с голоду?
   Путник пожал плечами и уже более серьезно произнес:
   — Вряд ли. Они по-прежнему будут посылать дожди и поддерживать огонь на солнце, и земля останется плодородной, если того пожелает Ведал. Разве этого мало?
   — Мало! — стоял на своем крестьянин.
   — Мы уже не дети, Неддуел, — одернул его кто-то из слушателей. — Как-нибудь да выдюжим!
   — Но это не может быть правдой! — упрямился Неддуел. — С какой стати боги вдруг надумали от нас сбежать? — Он отвернулся от незнакомцев и бросил в лицо своим землякам:
   — А я вот что скажу. Это все враки! Или эти двое издеваются над нами своими небылицами, или брешут жрецы по каким-то им одним ведомым причинам.
   — С чего это жрецы вдруг стали врать? — громко запротестовали двое или трое селян одновременно.
   Гул возрастал, и Маллед, решив, что с него, пожалуй, хватит, так же незаметно, как вошел, выскользнул за дверь.
   Он с удовольствием глотнул свежий воздух. Притаившись в зале, он не замечал ни духоту, ни затхлый запах старого дерева и кислого вина, но, оказавшись на воле, сразу же почувствовал их отсутствие.
   Прежде чем идти дальше, мальчик внимательно изучил принадлежащих путникам лошадей — отец не станет возражать, если он приведет двух богатых заказчиков. Да и вообще, Маллед лошадей очень любил.
   Сбруя была новая и выглядела безукоризненно. А вот как у них с подковами? Маллед не отважился поднять лошадиное копыто и терпеливо ждал, когда какая-нибудь лошадь вскинет ногу, дабы отогнать назойливое насекомое или же просто так, по своей лошадиной прихоти.
   Пока он смотрел, шум на постоялом дворе все не стихал, и тогда Маллед задумался о том, что услышал.
   Значит, боги больше не станут говорить с людьми через своих оракулов? Кажется, так сказал незнакомец?
   Он глянул на небо. Солнце висело прямо над головой. На голубом небосводе белели полоски облаков, но мальчику все же показалось, будто он различает бледные полумесяцы трех или четырех самых крупных лун.
   Ни одна из них не приближалась к солнцу. Сегодня оно было горячим и ярким — черед Баэла поддерживать жар в солнечном очаге закончился совсем недавно, и эта обязанность перешла к богине Ведал, почти такой же могущественной, как бог войны.
   Мать рассказывала Малледу, что, когда боги не поддерживают огонь на солнце и не помогают людям здесь, внизу, они обитают на лунах, и каждая из Сотни Лун принадлежит определенному богу или богине. Жрецы, говорила мама, знают наперечет имена всех богов и всех лун, им известно, какой бог живет на какой луне. А ещё есть такие ученые — астрологи, и эти самые астрологи изучают движение лун и вот таким способом узнают о богах все больше и больше. Она даже показала и назвала сыну самые крупные луны: красную, превосходящую все остальные своими размерами, Баэл — дом бога войны; голубую луну Шешар — обитель богини морей — и зеленую с золотом, принадлежавшую могущественной Ведал, матери земли. Мама знала не менее десятка лун — но это, конечно, не все.
   Однажды, когда Маллед был совсем маленький, он спросил у мамы, не принадлежат ли звезды каким-нибудь крошечным божкам. Мама тогда рассмеялась и ответила, что точно не знает, но, возможно, он и прав. Этот вопрос занимал его по сей день.
   Малледу нравилось осознавать, что там, наверху, обитают боги, которые видят все и вся и помогают Империи Домдар. Частенько у него разыгрывалось воображение, и он представлял себе, как боги, свесившись с края луны, переговариваются, высмеивая глупости, творимые людьми, или насылают ураганы и молнии, чтобы наказать злых, или направляют облака туда, где их ждут земледельцы.
   А если кто-нибудь приходил помолиться и задавал вопрос, который боги считали важным, они давали ответ через храмового оракула. Отвечал обязательно тот бог, к которому вопрос относился. Только он и мог подсказать своему оракулу нужный ответ. Если на вопрос не мог ответить ни один из богов, на выручку являлся бог мудрости Самардас. Вот и получалось, что Самардас — самый занятой бог на небе, которому чаще других приходится общаться с оракулами. А еще, случалось, боги сами делились своими желаниями с оракулами, и те громогласно возвещали волю богов. От одной только мысли, что тебе во всем помогают боги, на душе становилось спокойно.
   Но теперь, если верить путникам, боги больше не будут отвечать на вопросы, перестанут общаться с людьми через оракулов.
   И это лишало Малледа привычного покоя.
   Может быть, луны поднялись чуть выше и слегка удалились от земли? А может, богам просто надоели люди с их вечными проблемами и хлопотами? А что, если в какой-то черный день они все скопом улетят и унесут луны в другое место?
   А есть ли вообще иное место, куда можно улететь?
   А может, звезды — это вовсе не маленькие луны, а более далекие дома давным-давно забытых богов? Наверное, они жили в незапамятные времена, когда мир был раздроблен и народы воевали друг с другом, вместо того чтобы жить в мире и спокойствии в границах Империи, созданной Домдаром.
   Ну вот, опять он все выдумывает!
   Отец частенько выговаривал Малледу за фантазии, уводящие его в иные миры. Скорее всего, так вышло и сейчас.
   Но что же будет и в самом деле, если оракулы вдруг замолчат? Как люди смогут узнать волю богов?
   И станут ли они поступать так, как того желают боги, если боги отказываются говорить им, что делать?
   Вдруг лошадь фыркнула и ударила копытом. Маллед успел вовремя взглянуть вниз и заметил новенькую подкову — видимо, её подковали перед самым отъездом. Для отца тут работы, судя по всему, не предвидится.
   Маллед все ещё стоял возле лошадей, когда дверь постоялого двора распахнулась и из неё вышли оба путника.
   Мальчик решил их не беспокоить и зашагал через площадь к аллее, а затем мимо кладбища к кузнице. Ему не терпелось поделиться с родителями новостью, что оракулы больше не станут отвечать на вопросы.
   Три его сестры играли в салки. Они с хохотом носились у поросшего травой края рва. Их юбки и косички развевались на ветру. Один неверный шаг — и любая из них может низвергнуться в вонючую жижу на дне канавы. Но девчонки, похоже, не замечали опасности.
   — Эй, Маллед! — окликнула брата Ворда, только что догонявшая Делеву. — Неужто отец позволил тебе гулять?
   Делева обернулась.
   — Послушай, Ворда, как тебе могло прийти в голову, что простой кузнец посмеет приказывать избраннику богов? — съехидничала она.
   Дейонис хихикнула. Ей исполнилось двенадцать — почти ровесница Малледа. Ворде было четырнадцать, Делеве — пятнадцать.
   Маллед счел ниже своего достоинства отвечать на насмешку Делевы и не стал спрашивать, почему сестры не помогают матери. Он обежал ров и поспешил к отцу.
   Когда он влетел в кузницу, Хмар мехами раздувал жар в горне. Он смотрел на сына сквозь колеблющиеся потоки раскаленного воздуха.
   — Отец, — закричал Маллед, — на постоялом дворе были два пришельца, они сказали, что оракулы перестанут с нами говорить!
   — Я с ними в жизни не разговаривал. — Кузнец потянул веревку, раздувающую мехи.
   — Они теперь вообще ни с кем не станут говорить, — пояснил Маллед. — Боги решили больше не помогать людям через оракулов.
   — Очередной фокус жрецов! — буркнул Хмар и, глянув на угли, ещё раз качнул мехи. Сообщение сына его явно не заинтересовало.
   Разочарованный, мальчик вышел из кузницы.
   Как только он оказался на улице, к нему вернулось хорошее настроение. Он сейчас все расскажет матери — она в отличие от отца к поступкам богов вовсе не равнодушна.
   Тут он увидел, что у дверей торчат Ворда с Дейонис и посмеиваются исподтишка. А Делева что есть духу несется к дому. Все ясно, подслушала его новость и теперь собирается первой донести её до матери.