Страница:
Поучительно, что в ряде хозяйств стали возникать новые, оригинальные
разновидности птицы. В совхозе "Красное" появилась группа кур без больших
маховых перьев; эта группа не могла летать. А такая птица именно и нужна
хозяйству. Продуктивность выведенных кур не уступала продуктивности
рекордисток.
С леггорнами -- лучшей мировой породой по яйценоскости -- случилось у
нас то же самое, что и со многими другими иностранными породами, -- они
стали иными. Если несколько лет назад нас еще упрекали в привязанности к
иностранщине, то 1945-1946 гг. и последующие годы работы показали, что это
неправильно, что упреки не обоснованы.
В 1945 г. первый мирный груз из Америки состоял из инкубационных яиц,
перевезенных через Сибирь на самолетах. Когда мы вывели цыплят и сопоставили
их с нашими леггорнами, то оказалось, что они резко отличаются друг от
друга. Американские леггорны крайне капризны, нежны. Наши же леггорны не
предъявляли повышенных требований. Следовательно, мы переделали в течение
10-12 лет американских леггорнов.
Война нанесла сильный ущерб птицеводству. Многие селекционные хозяйства
погибли. В частности, в Пятигорске в племенном рассаднике осталось только
500 несушек и ни одного петуха. Я потом узнал, как это произошло. Это
хозяйства было передано одному эсэсовцу, который считал его своим имением.
Когда стала приближаться Советская Армия, то он ничего не мог придумать
лучшего, как сжечь селекционные архивы и перерезать всех петухов. Остались
одни куры, и этих высокопродуктивных несушек пришлось скрещивать с простыми,
беспородными петухами, полученными из находящихся поблизости колхозных ферм.
Последствия войны в птицеводстве быстро ликвидируются. В 1948 г.
подмосковные хозяйства дали невиданные в мире показатели по инкубации. Из
каждых ста яиц наши инкубаторщики выводят более 85 цыплят, тогда как в США
процент вывода не превышает 70. В Пятигорске уже имеются куры, которые несут
по 200 яиц в год.
Сейчас мы осваиваем новую форму птицеводства -- мясную. До войны мы в
основном ориентировались на яйценоское направление птицеводства. Сейчас мы
хотим получить мясных кур, причем с мясом деликатесным. Можно сказать, что
через несколько месяцев москвичи, может быть немного, но попробуют
специально выращенных тяжелых мясных вкусных цыплят. А пройдет год-два, и
москвичи и зимой и летом будут иметь свежую птицу.
Какими же методами работали мы, советские птицеводы? На нашей
деятельности сказывается вся история генетики. В тридцатых годах над нами
довлеют тогдашние генетические установки. И никто иной, как Михалков,
выпускает настолько формалистскую работу, что даже в то время она была
осуждена. Профессор А. С. Серебровский провел колоссальную организационную
работу, пытаясь направить птицеводство по линии близкородственного
разведения. Но это не прошло, хотя инбридинг мы и применяли для "округления"
лучших семей.
Ряд формалистских мест можно найти и в моей книге, изданной, кажется, в
1934 г. Это было веяние эпохи.
Но освоение диалектического метода, вдумчивое отношение к работам
зоотехников, настоящих зоотехников, развернувшаяся дискуссия не только в
этих стенах, но и в печати, быстро сказались на нашей работе и на наших
теоретических подходах. Мы по достоинству оценили указания М. Ф. Иванова о
том, какое большое влияние на создание породы оказывает среда и, в
частности, кормление. Конечно, человеку, воспитанному на формальной
генетике, работающему над построением карты хромосом курицы, не легко
разобраться в том, какая тесная, неразрывная связь имеется между организмом
и внешней средой, связь породы с той средой, в которой она живет и
создается.
В одном из хозяйств мы разработали своеобразный метод семейно-групповой
селекции. В селекции птиц считалось обязательным скрещивать каждую самку с
одним определенным самцом. Но для промышленного производства этот прием
несуразен, так как здесь самка никогда не спаривается с одним самцом, а
всегда с десятками, сотнями самцов. Нам удалось разработать метод
семейно-групповой селекции, который был проведен на практике, и сейчас, по
существу, индивидуальные скрещивания становятся уже пережитком.
Работником Загорского института птицеводства М. В. Орловым проводится
интереснейший опыт. Он работает над тем, чтобы повысить продуктивность птицы
за счет воздействия внешними факторами на эмбриональное развитие. На
определенной стадии развития эмбриона изменяется внешняя среда и благодаря
этому изменяется организм.
Мне хочется остановиться на очень интересном вопросе, который здесь
затронул академик Н. Г. Беленький: о курсах и учебниках. Я был оторван от
педагогической работы с 1938 г., когда пошел в докторантуру, но в прошлом
году вновь получил возможность вести педагогическую работу. Правда, мне
пришлось преподавать не по своей специальности. Я птицевод, а преподавал
генетику в Рыбном институте.
Во время чтения этого курса я понял две вещи. Первое: имеющиеся
учебники, конечно, устарели. Было крайне трудно их рекомендовать студентам.
Со многими студентами приходилось очень долго беседовать и разъяснять, как
надо понимать то или другое, написанное в учебниках. Многие страницы
учебников приходилось просто зачеркивать. Ведь они были написаны лет 10-12
назад, когда мы были еще "мальчишками", а теперь мы уже взрослые люди, и за
это время наука ушла вперед.
Академик Т. Д. Лысенко. Разве тогда не было взрослых людей?
С. Г. Петров. Вот эти взрослые и писали.
Академик Т. Д. Лысенко. Ведь книга Рокицкого всегда была неправильна.
С. Г. Петров. Абсолютно верно, но ведь когда-то люди верили в бога,
верили, что солнце вертится вокруг земли. Так и мы.
Академик С. С. Перов. Это не оправдание.
С. Г. Петров. Второе, что я увидел, -- это привлекательность построения
курса генетики на широкой концепции дарвино-мичуринского учения. Я, в
частности, начал свою первую лекцию с определения, что такое генетика, и
выдвинул два определения. Одно определение Лысенко, а другое формальных
генетиков. Возникла дискуссия, народ заинтересовался. При этом я привлек
обширный материал, связанный с практикой.
На каждом примере я старался показать, как надо уметь выделять
положительное. Вспомните отношение Тимирязева к менделевской теории, когда
он говорил, что работа Менделя ликвидировала ахиллесову пяту учения Дарвина.
Вот пример положительного и отрицательного отношения к менделевской теории.
Эта небольшая работа показала мне, что нужно и должно менять учебники, нужно
и должно менять самый характер преподавания генетики и, наконец, как можно
заинтересовать людей, не имеющих к генетике прямого отношения.
Голос с места. Писать учебники по генетике надо с ахиллесовой пятой или
без оной?
С. Г. Петров. Конечно, без оной. Мне кажется, что преодоление
теоретических ошибок, правильное воспитание молодых кадров, без сомнения,
еще более ускорят нашу работу по совершенствованию животных в наших
хозяйствах и тем самым помогут быстрейшему разрешению задачи максимального
обеспечения населения высокоценными калорийными животными продуктами.
Академик П. П. Лобанов. Слово предоставляется профессору С. С. Перову.
Академик С. С. Перов. Дорогие товарища академики! Единственно верным
течением в биологической науке является мичуринское направление, выраженное
в четких словах нашего великого советского преобразователя природы И. В.
Мичурина: "Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее -- наша
задача".
В области земледелия такое же направление было создано нашим академиком
В. Р. Вильямсом. Его травопольная система есть основа основ благополучия
социалистического хозяйства.
В области животноводства академик М. Ф. Иванов разработал методы
управления воспитанием сельскохозяйственных животных, создав новые породы
животных -- асканийского мериноса и белой степной свиньи.
Наиболее яркое обобщение всех мичуринских принципов дано в
теоретических работах и практических достижениях академика Т. Д. Лысенко,
нашего Президента, которого я считаю истинным основателем и обоснователем
советского дарвинизма. Эту мысль я высказал на первом заседании сессии нашей
Академии более десяти лет назад.
В современной биологической науке главнейшими являются два вопроса:
1) что является факторами эволюции как всеобщего биологического
процесса и
2) что является материальным носителем живого, т. е. того же
биологического процесса со всеми его особенностями и прежде всего с явлением
наследственности, ибо это особая отличительная черта живого; в
неорганическом мире наследственности нет или имеются только ее зачатки.
На первый вопрос дал прекрасный ответ К. А. Тимирязев в своей
замечательной статье: "Факторы органической эволюции". Он писал: "А этих
факторов мы знаем пока только три: среду -- изменяющую, наследственность --
накопляющую эти изменения, и отбор -- приспособляющих, организующий,
налагающий на живые формы ту печать совершенства, которая представлялась
назойливой загадкой с той минуты, как человек только начал мыслить" (Соч.,
т. 5, стр. 141).
Благодаря работам главным образом представителей мичуринского
направления в агробиологии, в частности работам академика Т. Д. Лысенко и
его сотрудников, эта формула Тимирязева развернулась в диалектическую
формулу, обогащенную современным опытом. Эта формула такова: факторами
органической эволюции являются -- наследственная изменчивость при условии
примата внешней среды, изменчивая наследственность как производное от этой
среды, и отбор-подбор как фактор направленный и направляющий весь
биологический процесс в органической природе.
В противовес этим позициям реакционные школы, формальные
генетики-морганисты выдвинули идею автогенетического фактора эволюции. Этот
фактор является будто бы формой некоего начала, обусловливающего весь
процесс развития живого, независимо от внешней среды и даже от сомы самого
организма.
Представителем этих школ ныне является академик И. И. Шмальгаузен. Свою
систему взглядов он опубликовал в книге "Факторы эволюции", где открыто
изрекает следующее: "Эволюция шла в общем под знаком освобождения организма
из-под власти случайных явлений во внешней среде". И что "освобождение
организма от детерминирующей роли факторов среды именно и означает
установление системы внутренних факторов развития, определяющих
специфическое течение формообразовательных процессов" (стр. 11).
Отсюда явствует, что академик Шмальгаузен занимает в биологии позицию
автогенетика-индетерминиста, которая, конечно, принадлежит к реакционным
течениям науки. Академик Шмальгаузен относит себя к мутационистам в теории
эволюции. Он говорит: "Всякое же изменение нормы реакции означает мутацию.
Таким образом эволюция строится все же только на мутациях" (стр. 92). А о
мутациях академик Шмальгаузен говорит следующее: "Возникновение отдельных
мутаций имеет все признаки случайных явлений. Мы не можем ни предсказать, ни
вызвать произвольно ту или иную мутацию" (стр. 68). Такое заявление
указывает, что Шмальгаузен окончательно занял индетерминистскую реакционную
позицию и в методологии.
С академиком Шмальгаузеном в конце концов происходит, выражаясь его же
языком, следующее: прогрессивное усложнение системы морфогенетических
корреляций, создаваемых в нем (академике Шмальгаузене) за счет элементарных
выражений плейотропизма, окончательно приняло автономно-регуляторный
характер. Этим, конечно, в психике академика Шмальгаузена достигается
максимальная эволюционная пластичность организма, за счет скрытого резерва
его, Шмальгаузена, изменчивости, мобильности, приспособляемости к каким
угодно формам мышления в биологии. Но все-таки этим не достигаются в нем,
академике Шмальгаузене, максимальные темпы эволюции высших организмов в
направлении диалектического материализма, ибо академику Шмальгаузену мешает
индивидуальная приспособляемость и слишком автономное развитие, хотя у него
и сохраняется высоко развитая система регуляций.
Может быть, это и лишило академика Шмальгаузена лидерства в области
формальной морганической генетики, ибо новая звезда, воссиявшая в созвездии
МГУ, профессор Алиханян объявил на недавней дискуссии по книге Шредингера
"Что такое жизнь с точки зрения физика?" плюсквамперфектумом все, что было
основой для академика Шмальгаузена в области формальной морганической
(мендельянской по выражению Тимирязева) генетики.
Оказалось, что за короткое время произошла колоссальная ревизия
классической формальной генетики, и новый пророк ее пишет уже о химической
природе гена, а МГУ и "Успехи современной биологии" (хорошие, видимо,
успехи!) печатают. По этой теории ген есть лишь средоточие, где встречаются
внешние и внутренние факторы развития организма. Ген, действительно,
существует в хромосоме реально, но он связан с признаками и влияет на них
лишь через геногормоны, испускаемые генами, очевидно, внутрь организма, как
это полагается для гормонов. Как известно, в биохимии гормоны являются очень
сложными соединениями, которые создаются специальными органами -- железами
внутренней секреции. Додуматься до представления о гене, как органе, железе,
с развитой морфологической и очень специфической структурой, может только
ученый, решивший покончить с собой научным самоубийством. Представлять, что
ген, являясь частью хромосомы, обладает способностью испускать неизвестные и
не найденные вещества и заявлять, не будучи биохимиком, что эти вещества --
гормоны, значит заниматься метафизической внеопытной спекуляцией, что
является смертью для экспериментальной науки. Подобно тому, как Шредингер
попробовал объяснить жизнь при помощи физики, Алиханян пытается объяснить ее
при помощи химии. Но участь обоих бесславна, а в особенности Алиханяна, ибо
Шредингер все-таки сам физик, а Алиханян в химии понимает ровно столько же,
сколько Шредингер в области биологии. Огромная литература иностранного и
довольно странного происхождения, приведенная Алиханяном в статье о
химической природе гена, хоть и показывает раболепие его перед заграницей,
однако вынуждает с самого начала признать, "что прямая помощь, которую
оказывает химия в освещении генетической и биологической эволюции, пока
довольно ограничена, но она обещает оказаться в дальнейшем все более
значительной" ("Химическая природа гена", стр. 105). То-то и оно-то! Не от
хорошей жизни генетик забрел в чуждую и темную область, из которой его
попросят сами химики.
В другой своей статье -- "Проблема гена в современной генетике" --
автор Алиханян совершенно бессовестно пытался подкрепить многочисленными
цитатами из классиков марксизма явно метафизические положения вроде
следующих: "Гена не зародыш признака и не единственная ответственная
материальная частица клетки, определяющая образование признаков или
развертывающаяся в признак. Признак -- это результат развития всей клетки,
взаимодействия клеток и, наконец, результат взаимодействия с внешней средой
(чего же в конце концов? -- С. П.). Гена определяет специфическое развитие
признака, определяет направление, в котором должен развиваться признак"
(стр. 11). Правильно говорил академик Шмальгаузен, что представление о гене
"приблизилось к вейсмановскому представлению о детерминанте" (стр. 53), т.
е. самому реакционному и ненаучному представлению в биологии.
Еще большую смелость, так сказать, проявляет Алиханян, когда
авторитетно заявляет, что "на синтез триптофана влияют два разных гена. Один
из них требует для роста или индол или атраниловую кислоту, другой -- только
индол. Оба эти вещества являются предшественниками триптофана, а атраниловая
кислота -- более раннее звено в цепи реакций", что "возможно сведение
действия генов к простым химическим реакциям" и что "количество генов,
связанных с синтезом какого-либо вещества, приближается к количеству звеньев
в реакции" (см. рис. 9 и стр. 10, 11).
Таковы рассуждения человека, очевидно мало знакомого с органической
химией, ибо он антраниловую кислоту упорно именует атраниловой.
Подобными рассуждениями наполнена вся статья. Ясно, что новый уклон в
формальной генетике еще хуже, чем прежний!
Главный принцип вейсманистов -- отрицание передачи по наследству
приобретенных признаков. Господство этой концепции в науке всегда приводило
в дореволюционное время к трагическим развязкам. Так, например, крупный
материалист биолог профессор Шимкевич, мой учитель по теории эволюции, в
своей в общем очень хорошей книге "Биологические основы зоологии" писал по
поводу Вейсмана не то, что он говорил нам в узком кругу, причем он довольно
цинично заявлял, что не хочет терять кафедры из-за этого вопроса и не хочет
попадать в положение Сеченова, на которого, в свое время, за его
материалистические взгляды ополчилась не только светская, но и духовная
власть. Шимкевич, боясь в условиях дореволюционной России преследований,
забросил и свои интересные опыты по влиянию на процесс инкубации ряда
веществ, вызывающих резкие изменения в ходе онтогенетического развития
организма, остановку филогенетического повторения и направление онтогенеза
по иному руслу.
Нападки формальных генетиков на теоретические опыты Е. А. Богданова с
мясной мухой, выводы из которых противоречили менделизму-морганизму, на
работы М. Ф. Иванова в племенном животноводстве были настолько
ожесточенными, что подчас создавали невыносимые условия для их работы.
Слишком шумно формальные генетики проявляют себя в СССР и ныне.
Достаточно им было собраться в стенах Московского университета и оказаться в
случайном большинстве, как они тотчас же отлучили от дарвинизма мичуринское
течение, тотчас же сделали попытку изгнать из Ленинградского университета
тов. Презента и тов. Турбина. Особенно усердствовал в стремлении уничтожить
мичуринцев профессор Поляков из Харькова. Для характеристики этого
профессора я прочту документ, относящийся еще к 1927 г. Этот самый Поляков
пишет профессору Козо-Полянскому:
Уважаемый товарищ Козо-Полянский! По поручению группы товарищей
информирую Вас о следующем. На-днях окончился Всесоюзный съезд зоологов,
анатомов и гистологов. Биологи-диалектические материалисты, бывшие на
съезде, решили сорганизоваться и положить начало существованию Всесоюзного
объединения биологов-марксистов. Пока что мы решили не замыкаться в рамки
общества, а установили личные связи, переписку и включили в план нашей
работы за 1928 г. Всесоюзную дискуссионную конференцию и обмен докладчиками.
В наше объединение решено привлечь лишь узкий круг товарищей, стоящих на
позиции последовательного диалектического материализма.
Организаторы-корреспонденты по Москве -- Левин, Завадовский Б. М. и
Агол, по Ленинграду -- Куразов, Харькову -- Финкельштейн и я (т. е. Поляков.
-- С. П.), Ташкенту -- Бродский. Ленинградским товарищам поручено привлечь в
наше Объединение ботаников, которые приедут на Всесоюзный ботанический
съезд. От нас будут тт. Рыжков и Коршиков. Думаю, что Вы не откажетесь
присоединиться к нам. С товарищеским приветом И. Поляков. Харьков, ул.
Артема, 46, кв. 2, 27/XII 1927 г." Мы не будем говорить, что вышло из затеи.
Сегодня это не столь важно.
Как видно, это -- функционер уже не первого года. Через 20 лет у него
вновь вспыхнуло в крови желание объединиться методом оппозиции.
А платформа попрежнему самая ортодоксальная! Формальная генетика под
красным флагом! Таковы попытки менделистов-морганистов в настоящее время
сорганизоваться в биологической науке под флагом дарвиновской конференции в
Московском университете. И, конечно, не ради биологии -- "не очень много
шили там и не в шитье была там сила".
Но какими бы жупелами ни пугали меня эти меньшевиствующие идеалисты --
и разговорами об ортодоксальном дарвинизме, и намеками на анархизм, и
обвинениями в ламаркизме, и т. д., и т. п., я все-таки думаю, что положение
о передаче по наследству приобретенных признаков есть несомненный, истинный
факт материальной природы, ведущий за собой эволюцию организмов.
Вторым вопросом огромного значения является вопрос о материальном
носителе живого как процесса. Формальные генетики нашли его в мистическом,
мифическом и по существу не материальном гене, находящемся в половой клетке.
Я не буду полемизировать с ними, разбирая нелепость этого положения с точки
зрения биохимии.
Академик Т. Д. Лысенко совершенно правильно говорит: "Под
наследственностью мы понимаем свойство живого тела требовать определенных
условий для своей жизни, своего развития и определенно реагировать на те или
иные условия. Под термином наследственности мы понимаем природу живого тела"
(Агробиология, 1946, стр. 328). В этом высказывании кратко охарактеризовано
то, что называется жизнью, и материальным фактором ее названо "живое тело".
Этот биологически правильный термин мы, биохимики, расшифровываем
биохимически, или, правильнее, агробиохимически, в названии "живой белок",
созданный из "мертвого протида", "протеина".
Энгельс устанавливает, что жизнь это форма существования белковых тел и
эта форма существования заключается преимущественно в постоянном
самообновлении химических составных частей этих тел.
Следовательно, разгадку живого, а тем самым эволюционного процесса в
целом необходимо искать в белке. Советская наука может гордиться тем, что
сущность белка, его микромолекула дана нашими крупнейшими учеными --
академиком Н. Д. Зелинским и профессором Н. И. Гавриловым, в теории и опыте
установившими дикетопиперазинное строение белка. Работа этих ученых
"Современное состояние вопроса о циклической природе связей аминокислот в
молекуле белка" в 1947 г. удостоена Сталинской премии. Академик Зелинский и
профессор Гаврилов пишут, что и вторая часть проблемы строения белка --
структура микромолекулы тоже решена советскими учеными. А именно:
"Микромолекула построена из центральной циклической группировки или
пиперазина или дигидропиперазина, со вторым и пятым углеродами которого
амидинообразно связаны через свой α-аминный азот различное количество
аминокислот или разной длины полипептиды. Карбоксил последней аминокислоты
является конечной функциональной группой белка, что и обусловливает главную
характеристику белка, как кислоты, выдвинутую в свое время С. С. Перовым"
(Академик Н. Д. Зелинский и профессор Н. И. Гаврилов, Современное состояние
вопроса о циклической природе связей аминокислот в молекуле белка, стр. 80).
Итак, исследователи белка, решая с разных сторон структуру белка,
сходятся так же, как две группы, работающих над туннелем и с двух сторон
ведущих бурение, при правильном расчете встречаются и пожимают друг другу
руки.
Проблема макроструктуры белка решена в недрах нашей Академии. И
сущность ее изложена в книжке "Казеиновая белковая протокислота". Это
впервые в мире, как пишут академик Зелинский и профессор Гаврилов, данный
стандарт белка, а также доказательство его кислотной функции. Правильное
решение макроструктуры белка позволяет нам, биохимикам и, лучше сказать,
агробиохимикам, управлять жизнью, а значит, и понимать и объяснять ее.
Примерами могут служить работы Перова и Чукичева над искусственной плазмой
крови, когда еще в 1931 г. Перовым был приготовлен чистейший белок из молока
-- протокислота и введен Чукичевым интравенозно в кровь кролику с
положительным результатом освоения чуждого белка организмом кролика.
Эффектен был опыт Перова и Иорданского, когда у собаки из рациона был
совершенно исключен белок и введен в форме казеиновой протокислоты, т.е.
белок молока, интравенозно, причем собака жила 90 дней и была снята с опыта
потому, что явление освоения чужеродного белка было доказано, несмотря на
принятое правило анафилактогенности и предсказание формалистов биохимии, что
собака должна была погибнуть через 2-3 часа после примененного опыта.
Не менее интересными являются и опыты академика Н. Г. Беленького,
который преобразовал очень простым способом сыворотку крови коровы и ввел ее
многими литрами в организм человека. Превосходная работа Беленького
утверждает единство белковых субстратов при известных условиях их обработки
и принадлежит к факторам, управляющим жизнью.
Мне в нашей Академии удалось решить не только проблему об единстве
белковых веществ, но и проблему специфичности белков, а тем самым подойти к
вопросу о специфике наследственности и, в частности, специфике, если можно
так выразиться, полового белка, да, кстати сказать, и белка любой сомы, ибо
в ней есть специфичность.
Специфичностью в нативном белке является некоторый ингредиент его,
состоящий противовесом кислому единому белку, или, как выражаемся мы иначе,
белковой протокислоте, которая обща если не всем растениям и животным, то
многим. Этот ингредиент, выделяемый мною из растительных и животных
субстратов, относится уже к щелочным веществам, чаще всего протидного типа.
Я назвал его пока белковым антикомплексом. Он несомненно различен в разных
разновидности птицы. В совхозе "Красное" появилась группа кур без больших
маховых перьев; эта группа не могла летать. А такая птица именно и нужна
хозяйству. Продуктивность выведенных кур не уступала продуктивности
рекордисток.
С леггорнами -- лучшей мировой породой по яйценоскости -- случилось у
нас то же самое, что и со многими другими иностранными породами, -- они
стали иными. Если несколько лет назад нас еще упрекали в привязанности к
иностранщине, то 1945-1946 гг. и последующие годы работы показали, что это
неправильно, что упреки не обоснованы.
В 1945 г. первый мирный груз из Америки состоял из инкубационных яиц,
перевезенных через Сибирь на самолетах. Когда мы вывели цыплят и сопоставили
их с нашими леггорнами, то оказалось, что они резко отличаются друг от
друга. Американские леггорны крайне капризны, нежны. Наши же леггорны не
предъявляли повышенных требований. Следовательно, мы переделали в течение
10-12 лет американских леггорнов.
Война нанесла сильный ущерб птицеводству. Многие селекционные хозяйства
погибли. В частности, в Пятигорске в племенном рассаднике осталось только
500 несушек и ни одного петуха. Я потом узнал, как это произошло. Это
хозяйства было передано одному эсэсовцу, который считал его своим имением.
Когда стала приближаться Советская Армия, то он ничего не мог придумать
лучшего, как сжечь селекционные архивы и перерезать всех петухов. Остались
одни куры, и этих высокопродуктивных несушек пришлось скрещивать с простыми,
беспородными петухами, полученными из находящихся поблизости колхозных ферм.
Последствия войны в птицеводстве быстро ликвидируются. В 1948 г.
подмосковные хозяйства дали невиданные в мире показатели по инкубации. Из
каждых ста яиц наши инкубаторщики выводят более 85 цыплят, тогда как в США
процент вывода не превышает 70. В Пятигорске уже имеются куры, которые несут
по 200 яиц в год.
Сейчас мы осваиваем новую форму птицеводства -- мясную. До войны мы в
основном ориентировались на яйценоское направление птицеводства. Сейчас мы
хотим получить мясных кур, причем с мясом деликатесным. Можно сказать, что
через несколько месяцев москвичи, может быть немного, но попробуют
специально выращенных тяжелых мясных вкусных цыплят. А пройдет год-два, и
москвичи и зимой и летом будут иметь свежую птицу.
Какими же методами работали мы, советские птицеводы? На нашей
деятельности сказывается вся история генетики. В тридцатых годах над нами
довлеют тогдашние генетические установки. И никто иной, как Михалков,
выпускает настолько формалистскую работу, что даже в то время она была
осуждена. Профессор А. С. Серебровский провел колоссальную организационную
работу, пытаясь направить птицеводство по линии близкородственного
разведения. Но это не прошло, хотя инбридинг мы и применяли для "округления"
лучших семей.
Ряд формалистских мест можно найти и в моей книге, изданной, кажется, в
1934 г. Это было веяние эпохи.
Но освоение диалектического метода, вдумчивое отношение к работам
зоотехников, настоящих зоотехников, развернувшаяся дискуссия не только в
этих стенах, но и в печати, быстро сказались на нашей работе и на наших
теоретических подходах. Мы по достоинству оценили указания М. Ф. Иванова о
том, какое большое влияние на создание породы оказывает среда и, в
частности, кормление. Конечно, человеку, воспитанному на формальной
генетике, работающему над построением карты хромосом курицы, не легко
разобраться в том, какая тесная, неразрывная связь имеется между организмом
и внешней средой, связь породы с той средой, в которой она живет и
создается.
В одном из хозяйств мы разработали своеобразный метод семейно-групповой
селекции. В селекции птиц считалось обязательным скрещивать каждую самку с
одним определенным самцом. Но для промышленного производства этот прием
несуразен, так как здесь самка никогда не спаривается с одним самцом, а
всегда с десятками, сотнями самцов. Нам удалось разработать метод
семейно-групповой селекции, который был проведен на практике, и сейчас, по
существу, индивидуальные скрещивания становятся уже пережитком.
Работником Загорского института птицеводства М. В. Орловым проводится
интереснейший опыт. Он работает над тем, чтобы повысить продуктивность птицы
за счет воздействия внешними факторами на эмбриональное развитие. На
определенной стадии развития эмбриона изменяется внешняя среда и благодаря
этому изменяется организм.
Мне хочется остановиться на очень интересном вопросе, который здесь
затронул академик Н. Г. Беленький: о курсах и учебниках. Я был оторван от
педагогической работы с 1938 г., когда пошел в докторантуру, но в прошлом
году вновь получил возможность вести педагогическую работу. Правда, мне
пришлось преподавать не по своей специальности. Я птицевод, а преподавал
генетику в Рыбном институте.
Во время чтения этого курса я понял две вещи. Первое: имеющиеся
учебники, конечно, устарели. Было крайне трудно их рекомендовать студентам.
Со многими студентами приходилось очень долго беседовать и разъяснять, как
надо понимать то или другое, написанное в учебниках. Многие страницы
учебников приходилось просто зачеркивать. Ведь они были написаны лет 10-12
назад, когда мы были еще "мальчишками", а теперь мы уже взрослые люди, и за
это время наука ушла вперед.
Академик Т. Д. Лысенко. Разве тогда не было взрослых людей?
С. Г. Петров. Вот эти взрослые и писали.
Академик Т. Д. Лысенко. Ведь книга Рокицкого всегда была неправильна.
С. Г. Петров. Абсолютно верно, но ведь когда-то люди верили в бога,
верили, что солнце вертится вокруг земли. Так и мы.
Академик С. С. Перов. Это не оправдание.
С. Г. Петров. Второе, что я увидел, -- это привлекательность построения
курса генетики на широкой концепции дарвино-мичуринского учения. Я, в
частности, начал свою первую лекцию с определения, что такое генетика, и
выдвинул два определения. Одно определение Лысенко, а другое формальных
генетиков. Возникла дискуссия, народ заинтересовался. При этом я привлек
обширный материал, связанный с практикой.
На каждом примере я старался показать, как надо уметь выделять
положительное. Вспомните отношение Тимирязева к менделевской теории, когда
он говорил, что работа Менделя ликвидировала ахиллесову пяту учения Дарвина.
Вот пример положительного и отрицательного отношения к менделевской теории.
Эта небольшая работа показала мне, что нужно и должно менять учебники, нужно
и должно менять самый характер преподавания генетики и, наконец, как можно
заинтересовать людей, не имеющих к генетике прямого отношения.
Голос с места. Писать учебники по генетике надо с ахиллесовой пятой или
без оной?
С. Г. Петров. Конечно, без оной. Мне кажется, что преодоление
теоретических ошибок, правильное воспитание молодых кадров, без сомнения,
еще более ускорят нашу работу по совершенствованию животных в наших
хозяйствах и тем самым помогут быстрейшему разрешению задачи максимального
обеспечения населения высокоценными калорийными животными продуктами.
Академик П. П. Лобанов. Слово предоставляется профессору С. С. Перову.
Академик С. С. Перов. Дорогие товарища академики! Единственно верным
течением в биологической науке является мичуринское направление, выраженное
в четких словах нашего великого советского преобразователя природы И. В.
Мичурина: "Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее -- наша
задача".
В области земледелия такое же направление было создано нашим академиком
В. Р. Вильямсом. Его травопольная система есть основа основ благополучия
социалистического хозяйства.
В области животноводства академик М. Ф. Иванов разработал методы
управления воспитанием сельскохозяйственных животных, создав новые породы
животных -- асканийского мериноса и белой степной свиньи.
Наиболее яркое обобщение всех мичуринских принципов дано в
теоретических работах и практических достижениях академика Т. Д. Лысенко,
нашего Президента, которого я считаю истинным основателем и обоснователем
советского дарвинизма. Эту мысль я высказал на первом заседании сессии нашей
Академии более десяти лет назад.
В современной биологической науке главнейшими являются два вопроса:
1) что является факторами эволюции как всеобщего биологического
процесса и
2) что является материальным носителем живого, т. е. того же
биологического процесса со всеми его особенностями и прежде всего с явлением
наследственности, ибо это особая отличительная черта живого; в
неорганическом мире наследственности нет или имеются только ее зачатки.
На первый вопрос дал прекрасный ответ К. А. Тимирязев в своей
замечательной статье: "Факторы органической эволюции". Он писал: "А этих
факторов мы знаем пока только три: среду -- изменяющую, наследственность --
накопляющую эти изменения, и отбор -- приспособляющих, организующий,
налагающий на живые формы ту печать совершенства, которая представлялась
назойливой загадкой с той минуты, как человек только начал мыслить" (Соч.,
т. 5, стр. 141).
Благодаря работам главным образом представителей мичуринского
направления в агробиологии, в частности работам академика Т. Д. Лысенко и
его сотрудников, эта формула Тимирязева развернулась в диалектическую
формулу, обогащенную современным опытом. Эта формула такова: факторами
органической эволюции являются -- наследственная изменчивость при условии
примата внешней среды, изменчивая наследственность как производное от этой
среды, и отбор-подбор как фактор направленный и направляющий весь
биологический процесс в органической природе.
В противовес этим позициям реакционные школы, формальные
генетики-морганисты выдвинули идею автогенетического фактора эволюции. Этот
фактор является будто бы формой некоего начала, обусловливающего весь
процесс развития живого, независимо от внешней среды и даже от сомы самого
организма.
Представителем этих школ ныне является академик И. И. Шмальгаузен. Свою
систему взглядов он опубликовал в книге "Факторы эволюции", где открыто
изрекает следующее: "Эволюция шла в общем под знаком освобождения организма
из-под власти случайных явлений во внешней среде". И что "освобождение
организма от детерминирующей роли факторов среды именно и означает
установление системы внутренних факторов развития, определяющих
специфическое течение формообразовательных процессов" (стр. 11).
Отсюда явствует, что академик Шмальгаузен занимает в биологии позицию
автогенетика-индетерминиста, которая, конечно, принадлежит к реакционным
течениям науки. Академик Шмальгаузен относит себя к мутационистам в теории
эволюции. Он говорит: "Всякое же изменение нормы реакции означает мутацию.
Таким образом эволюция строится все же только на мутациях" (стр. 92). А о
мутациях академик Шмальгаузен говорит следующее: "Возникновение отдельных
мутаций имеет все признаки случайных явлений. Мы не можем ни предсказать, ни
вызвать произвольно ту или иную мутацию" (стр. 68). Такое заявление
указывает, что Шмальгаузен окончательно занял индетерминистскую реакционную
позицию и в методологии.
С академиком Шмальгаузеном в конце концов происходит, выражаясь его же
языком, следующее: прогрессивное усложнение системы морфогенетических
корреляций, создаваемых в нем (академике Шмальгаузене) за счет элементарных
выражений плейотропизма, окончательно приняло автономно-регуляторный
характер. Этим, конечно, в психике академика Шмальгаузена достигается
максимальная эволюционная пластичность организма, за счет скрытого резерва
его, Шмальгаузена, изменчивости, мобильности, приспособляемости к каким
угодно формам мышления в биологии. Но все-таки этим не достигаются в нем,
академике Шмальгаузене, максимальные темпы эволюции высших организмов в
направлении диалектического материализма, ибо академику Шмальгаузену мешает
индивидуальная приспособляемость и слишком автономное развитие, хотя у него
и сохраняется высоко развитая система регуляций.
Может быть, это и лишило академика Шмальгаузена лидерства в области
формальной морганической генетики, ибо новая звезда, воссиявшая в созвездии
МГУ, профессор Алиханян объявил на недавней дискуссии по книге Шредингера
"Что такое жизнь с точки зрения физика?" плюсквамперфектумом все, что было
основой для академика Шмальгаузена в области формальной морганической
(мендельянской по выражению Тимирязева) генетики.
Оказалось, что за короткое время произошла колоссальная ревизия
классической формальной генетики, и новый пророк ее пишет уже о химической
природе гена, а МГУ и "Успехи современной биологии" (хорошие, видимо,
успехи!) печатают. По этой теории ген есть лишь средоточие, где встречаются
внешние и внутренние факторы развития организма. Ген, действительно,
существует в хромосоме реально, но он связан с признаками и влияет на них
лишь через геногормоны, испускаемые генами, очевидно, внутрь организма, как
это полагается для гормонов. Как известно, в биохимии гормоны являются очень
сложными соединениями, которые создаются специальными органами -- железами
внутренней секреции. Додуматься до представления о гене, как органе, железе,
с развитой морфологической и очень специфической структурой, может только
ученый, решивший покончить с собой научным самоубийством. Представлять, что
ген, являясь частью хромосомы, обладает способностью испускать неизвестные и
не найденные вещества и заявлять, не будучи биохимиком, что эти вещества --
гормоны, значит заниматься метафизической внеопытной спекуляцией, что
является смертью для экспериментальной науки. Подобно тому, как Шредингер
попробовал объяснить жизнь при помощи физики, Алиханян пытается объяснить ее
при помощи химии. Но участь обоих бесславна, а в особенности Алиханяна, ибо
Шредингер все-таки сам физик, а Алиханян в химии понимает ровно столько же,
сколько Шредингер в области биологии. Огромная литература иностранного и
довольно странного происхождения, приведенная Алиханяном в статье о
химической природе гена, хоть и показывает раболепие его перед заграницей,
однако вынуждает с самого начала признать, "что прямая помощь, которую
оказывает химия в освещении генетической и биологической эволюции, пока
довольно ограничена, но она обещает оказаться в дальнейшем все более
значительной" ("Химическая природа гена", стр. 105). То-то и оно-то! Не от
хорошей жизни генетик забрел в чуждую и темную область, из которой его
попросят сами химики.
В другой своей статье -- "Проблема гена в современной генетике" --
автор Алиханян совершенно бессовестно пытался подкрепить многочисленными
цитатами из классиков марксизма явно метафизические положения вроде
следующих: "Гена не зародыш признака и не единственная ответственная
материальная частица клетки, определяющая образование признаков или
развертывающаяся в признак. Признак -- это результат развития всей клетки,
взаимодействия клеток и, наконец, результат взаимодействия с внешней средой
(чего же в конце концов? -- С. П.). Гена определяет специфическое развитие
признака, определяет направление, в котором должен развиваться признак"
(стр. 11). Правильно говорил академик Шмальгаузен, что представление о гене
"приблизилось к вейсмановскому представлению о детерминанте" (стр. 53), т.
е. самому реакционному и ненаучному представлению в биологии.
Еще большую смелость, так сказать, проявляет Алиханян, когда
авторитетно заявляет, что "на синтез триптофана влияют два разных гена. Один
из них требует для роста или индол или атраниловую кислоту, другой -- только
индол. Оба эти вещества являются предшественниками триптофана, а атраниловая
кислота -- более раннее звено в цепи реакций", что "возможно сведение
действия генов к простым химическим реакциям" и что "количество генов,
связанных с синтезом какого-либо вещества, приближается к количеству звеньев
в реакции" (см. рис. 9 и стр. 10, 11).
Таковы рассуждения человека, очевидно мало знакомого с органической
химией, ибо он антраниловую кислоту упорно именует атраниловой.
Подобными рассуждениями наполнена вся статья. Ясно, что новый уклон в
формальной генетике еще хуже, чем прежний!
Главный принцип вейсманистов -- отрицание передачи по наследству
приобретенных признаков. Господство этой концепции в науке всегда приводило
в дореволюционное время к трагическим развязкам. Так, например, крупный
материалист биолог профессор Шимкевич, мой учитель по теории эволюции, в
своей в общем очень хорошей книге "Биологические основы зоологии" писал по
поводу Вейсмана не то, что он говорил нам в узком кругу, причем он довольно
цинично заявлял, что не хочет терять кафедры из-за этого вопроса и не хочет
попадать в положение Сеченова, на которого, в свое время, за его
материалистические взгляды ополчилась не только светская, но и духовная
власть. Шимкевич, боясь в условиях дореволюционной России преследований,
забросил и свои интересные опыты по влиянию на процесс инкубации ряда
веществ, вызывающих резкие изменения в ходе онтогенетического развития
организма, остановку филогенетического повторения и направление онтогенеза
по иному руслу.
Нападки формальных генетиков на теоретические опыты Е. А. Богданова с
мясной мухой, выводы из которых противоречили менделизму-морганизму, на
работы М. Ф. Иванова в племенном животноводстве были настолько
ожесточенными, что подчас создавали невыносимые условия для их работы.
Слишком шумно формальные генетики проявляют себя в СССР и ныне.
Достаточно им было собраться в стенах Московского университета и оказаться в
случайном большинстве, как они тотчас же отлучили от дарвинизма мичуринское
течение, тотчас же сделали попытку изгнать из Ленинградского университета
тов. Презента и тов. Турбина. Особенно усердствовал в стремлении уничтожить
мичуринцев профессор Поляков из Харькова. Для характеристики этого
профессора я прочту документ, относящийся еще к 1927 г. Этот самый Поляков
пишет профессору Козо-Полянскому:
Уважаемый товарищ Козо-Полянский! По поручению группы товарищей
информирую Вас о следующем. На-днях окончился Всесоюзный съезд зоологов,
анатомов и гистологов. Биологи-диалектические материалисты, бывшие на
съезде, решили сорганизоваться и положить начало существованию Всесоюзного
объединения биологов-марксистов. Пока что мы решили не замыкаться в рамки
общества, а установили личные связи, переписку и включили в план нашей
работы за 1928 г. Всесоюзную дискуссионную конференцию и обмен докладчиками.
В наше объединение решено привлечь лишь узкий круг товарищей, стоящих на
позиции последовательного диалектического материализма.
Организаторы-корреспонденты по Москве -- Левин, Завадовский Б. М. и
Агол, по Ленинграду -- Куразов, Харькову -- Финкельштейн и я (т. е. Поляков.
-- С. П.), Ташкенту -- Бродский. Ленинградским товарищам поручено привлечь в
наше Объединение ботаников, которые приедут на Всесоюзный ботанический
съезд. От нас будут тт. Рыжков и Коршиков. Думаю, что Вы не откажетесь
присоединиться к нам. С товарищеским приветом И. Поляков. Харьков, ул.
Артема, 46, кв. 2, 27/XII 1927 г." Мы не будем говорить, что вышло из затеи.
Сегодня это не столь важно.
Как видно, это -- функционер уже не первого года. Через 20 лет у него
вновь вспыхнуло в крови желание объединиться методом оппозиции.
А платформа попрежнему самая ортодоксальная! Формальная генетика под
красным флагом! Таковы попытки менделистов-морганистов в настоящее время
сорганизоваться в биологической науке под флагом дарвиновской конференции в
Московском университете. И, конечно, не ради биологии -- "не очень много
шили там и не в шитье была там сила".
Но какими бы жупелами ни пугали меня эти меньшевиствующие идеалисты --
и разговорами об ортодоксальном дарвинизме, и намеками на анархизм, и
обвинениями в ламаркизме, и т. д., и т. п., я все-таки думаю, что положение
о передаче по наследству приобретенных признаков есть несомненный, истинный
факт материальной природы, ведущий за собой эволюцию организмов.
Вторым вопросом огромного значения является вопрос о материальном
носителе живого как процесса. Формальные генетики нашли его в мистическом,
мифическом и по существу не материальном гене, находящемся в половой клетке.
Я не буду полемизировать с ними, разбирая нелепость этого положения с точки
зрения биохимии.
Академик Т. Д. Лысенко совершенно правильно говорит: "Под
наследственностью мы понимаем свойство живого тела требовать определенных
условий для своей жизни, своего развития и определенно реагировать на те или
иные условия. Под термином наследственности мы понимаем природу живого тела"
(Агробиология, 1946, стр. 328). В этом высказывании кратко охарактеризовано
то, что называется жизнью, и материальным фактором ее названо "живое тело".
Этот биологически правильный термин мы, биохимики, расшифровываем
биохимически, или, правильнее, агробиохимически, в названии "живой белок",
созданный из "мертвого протида", "протеина".
Энгельс устанавливает, что жизнь это форма существования белковых тел и
эта форма существования заключается преимущественно в постоянном
самообновлении химических составных частей этих тел.
Следовательно, разгадку живого, а тем самым эволюционного процесса в
целом необходимо искать в белке. Советская наука может гордиться тем, что
сущность белка, его микромолекула дана нашими крупнейшими учеными --
академиком Н. Д. Зелинским и профессором Н. И. Гавриловым, в теории и опыте
установившими дикетопиперазинное строение белка. Работа этих ученых
"Современное состояние вопроса о циклической природе связей аминокислот в
молекуле белка" в 1947 г. удостоена Сталинской премии. Академик Зелинский и
профессор Гаврилов пишут, что и вторая часть проблемы строения белка --
структура микромолекулы тоже решена советскими учеными. А именно:
"Микромолекула построена из центральной циклической группировки или
пиперазина или дигидропиперазина, со вторым и пятым углеродами которого
амидинообразно связаны через свой α-аминный азот различное количество
аминокислот или разной длины полипептиды. Карбоксил последней аминокислоты
является конечной функциональной группой белка, что и обусловливает главную
характеристику белка, как кислоты, выдвинутую в свое время С. С. Перовым"
(Академик Н. Д. Зелинский и профессор Н. И. Гаврилов, Современное состояние
вопроса о циклической природе связей аминокислот в молекуле белка, стр. 80).
Итак, исследователи белка, решая с разных сторон структуру белка,
сходятся так же, как две группы, работающих над туннелем и с двух сторон
ведущих бурение, при правильном расчете встречаются и пожимают друг другу
руки.
Проблема макроструктуры белка решена в недрах нашей Академии. И
сущность ее изложена в книжке "Казеиновая белковая протокислота". Это
впервые в мире, как пишут академик Зелинский и профессор Гаврилов, данный
стандарт белка, а также доказательство его кислотной функции. Правильное
решение макроструктуры белка позволяет нам, биохимикам и, лучше сказать,
агробиохимикам, управлять жизнью, а значит, и понимать и объяснять ее.
Примерами могут служить работы Перова и Чукичева над искусственной плазмой
крови, когда еще в 1931 г. Перовым был приготовлен чистейший белок из молока
-- протокислота и введен Чукичевым интравенозно в кровь кролику с
положительным результатом освоения чуждого белка организмом кролика.
Эффектен был опыт Перова и Иорданского, когда у собаки из рациона был
совершенно исключен белок и введен в форме казеиновой протокислоты, т.е.
белок молока, интравенозно, причем собака жила 90 дней и была снята с опыта
потому, что явление освоения чужеродного белка было доказано, несмотря на
принятое правило анафилактогенности и предсказание формалистов биохимии, что
собака должна была погибнуть через 2-3 часа после примененного опыта.
Не менее интересными являются и опыты академика Н. Г. Беленького,
который преобразовал очень простым способом сыворотку крови коровы и ввел ее
многими литрами в организм человека. Превосходная работа Беленького
утверждает единство белковых субстратов при известных условиях их обработки
и принадлежит к факторам, управляющим жизнью.
Мне в нашей Академии удалось решить не только проблему об единстве
белковых веществ, но и проблему специфичности белков, а тем самым подойти к
вопросу о специфике наследственности и, в частности, специфике, если можно
так выразиться, полового белка, да, кстати сказать, и белка любой сомы, ибо
в ней есть специфичность.
Специфичностью в нативном белке является некоторый ингредиент его,
состоящий противовесом кислому единому белку, или, как выражаемся мы иначе,
белковой протокислоте, которая обща если не всем растениям и животным, то
многим. Этот ингредиент, выделяемый мною из растительных и животных
субстратов, относится уже к щелочным веществам, чаще всего протидного типа.
Я назвал его пока белковым антикомплексом. Он несомненно различен в разных