Страница:
И. И. Презент. В данном случае ведь было произведено скрещивание не с
дикой, а с культурной яблоней, и где же вы видели, чтобы при прививке одного
культурного сорта на другой, тоже культурный, получился дичок? Правда, вы
можете возразить, что так иногда бывает при половом скрещивании. Принимаю
такое возможное возражение, однако и оно говорит в пользу того, что я
доказывая. Ведь если принять такое возражение, то при прививке проявился
некий дичок с грушевидными плодами, то это лишь доказывает, что вегетативный
гибрид может давать такой же эффект, как и половой. Нет у вас выхода,
академик Жуковский. Не придумаете его, гарантирую!
Говорят, нет вегетативных гибридов. А известен ли вам, академик
Жуковский, такой случай, который был в Тимирязевской академии. Некоторые
сотрудники этой Академии, вопреки насаждаемому в этой Академии духу
неприязни к мичуринскому учению и методам (кстати укажу, академик Немчинов,
что мичуринцы все же у вас в Академии есть, и могу вас утешить, что их скоро
будет еще больше) (смех), некоторые мичуринцы в Тимирязевской академии
провели вегетативную гибридизацию и высеяли семенное потомство гибридов. Так
как это были вегетативные гибриды помидоров на дурмане, та и была вывешена
предостерегающая надпись: "Осторожно, плодов не рвать, опасно". И все-таки,
не по неверию, понятно, в вегетативные гибриды, а просто по незнанию,
проходящие срывали эти плоды и попадали потом в больницу.
Если и этих фактов мало, то могу напомнить, что на экспериментальной
базе Академии Горки Ленинские, незадолго перед войной были привиты помидоры
на паслен. Не только в самих гибридных плодах, но и в семенном потомстве от
этой прививки получился довольно приятный острый привкус плодов. Семенного
потомства этих вегетативных гибридов было получено так много, что пришлось
их плоды сдать в местный кооператив для реализации. Люди из соседних сел,
которым, видно, понравился этот особый вкус гибридных плодов, приходили в
кооператив и запросто спрашивали: "Отпустите килограмм вегетативных
гибридов". Это все были простые люди, ценящие плоды по вкусу, а не по
названию. Академик же Жуковский и здесь наверняка вышел бы из положения и,
покупая помидоры вегетативных гибридов, говорил бы: "Отпустите мне килограмм
мутаций".
Много басен рассказывают морганисты о мичуринцах. Морганисты пользуются
этим оружием за неимением другого, лучшего. Так в своем выступлении академик
Жуковский сказал, что он слышал от кого-то, будто Лысенко и его
единомышленники объявили несуществующим открытое русским ученым С. Г.
Навашиным двойное оплодотворение, приводящее к образованию эндосперма.
Я спрашиваю: кто развивает прогрессивную сторону работ С. Г. Навашина?
Что сделали морганисты, чтобы явление и эффект двойного оплодотворения
теоретически объяснить с дарвинистских позиций? Ничего. А мы, скромные
мичуринцы, подняли и исследуем эту проблему под углом зрения теории
биологического прогресса, разработанной другим крупным русским ученым А. Н.
Северцовым, с позиций дарвиновско-мичуринского учения о пользе
оплодотворения вообще и перекрестного оплодотворения в особенности. Я
позволю себе вкратце здесь указать, что, экспериментально работая над этим
вопросом, я пришел к выводу, что двойное оплодотворение имеет тот же
биологический смысл, что и оплодотворение вообще. Благодаря двойному
оплодотворению получается пища особого рода, совмещающая в себе видовое
богатство приспособления. Двойное оплодотворение, как и оплодотворение
вообще, ведет к расширению приспособительных возможностей организма, к
расширению амплитуды его связей с внешними условиями, при одновременной
меньшей морфологической зависимости развивающегося организма от колебаний
внешней среды. Это и есть тот общий подъем жизнедеятельности, который
академик А. Н. Северцов определил как "ароморфоз". Эффект этого вида
ароморфоза противоположен инцухту. И когда мы в наших экспериментах снимали
продукт двойного оплодотворения, т. е. эндосперм, выращивали растения из
изолированных от эндосперма зародышей, то получали явление, аналогичное
инцухту: растения устойчивых выровненных сортов оказывались чрезвычайно
разнообразными, изменяли признаки вплоть до разновидностных. Это относится к
негибридным и, в еще большей степени, к гибридным формам. Что касается
последних, то я позволю себе ответить еще на одно утверждение академика
Жуковского, заявившего, что он не знает исключения из правил Менделя. Он был
бы гораздо ближе к истине, если бы сказал, что не знает подтверждения этих
правил. Что же касается исключений, то позвольте вам продемонстрировать
следующее (демонстрация). Вы говорили, академик Жуковский, что правила
Менделя являются твердо установленными.
П. М. Жуковский. Для однолетних самоопылителей.
И. И. Презент. Позвольте вам продемонстрировать гибридные растения
пшеницы от скрещивания безостого опушенного сорта с остистым неопушенным.
Как видите, это самоопылители, и притом однолетние. Так вот извольте
сказать, какое же это поколение? По-вашему и по Менделю это ведь не может
быть первым, поскольку здесь имеются в одном и том же поколении и остистые и
безостые формы, и опушенные и неопушенные. Но это именно первое поколение. И
для получения такого "расщепления" достаточно было вырастить гибридные
растения в первом поколении из изолированных от эндосперма зародышей, лишить
их гибридной пищи.
Уважаемые товарищи! Наши менделисты-морганисты ныне путаются выдавать
себя за дарвинистов, называя иногда себя доподлинными дарвинистами или еще
ортодоксальными дарвинистами. И, конечно, таким дарвинистом в первую очередь
провозглашается академик И. И. Шмальгаузен.
Я давно ждал, что если у академика Шмальгаузена есть какие-либо
замечания или опровержения на сделанный мной анализ его работ как
антидарвинистских, то он выскажет их перед лицом научной общественности. И
вот уже прошло два года, а академик Шмальгаузен, не выступая в научной
печати по данному вопросу, одновременно пишет всюду заявления, жалуется, что
Презент его искажает. Но ведь эти заявления не заменяют научной
аргументации. Наконец, после долгих усилий удалось упросить академика
Шмальгаузена выступить здесь, с этой научной трибуны.
Голос с места. Он же болен.
И. И. Презент. Два года болен? Если он болен и не может писать
опровержения, то почему же он здоров, когда пишет на меня заявления?!
(Смех.)
Сегодня академик Шмальгаузен заявил, что он доподлинный дарвинист и
никаких отступлений от Дарвина в его работах найти нельзя.
Полностью разбирать ошибки Шмальгаузена -- это значит строка за строкой
цитировать его работы. Я не имею этой возможности; поэтому остановлюсь
только на некоторых его ошибочных положениях.
Укажу, прежде всего, на такой парадокс. Шмальгаузен объявляет себя
врагом Ламарка. Известный буржуазный биолог идеалист Копп является одним из
крупнейших столпов идеализма в биологии, берущего из учения Ламарка самое
гнилое, самое отсталое, отбрасывающего при этом прогрессивные и
материалистические стороны учения Ламарка. Как известно, Копп обнародовал
так называемую "доктрину неспециализированного".
Сущность этой доктрины заключается в том, что всякое новообразование
может иметь своим источником только неспециализированную организацию живых
существ и чем больше идет процесс специализации организма и его свойств, тем
меньше шансов для всякого рода новообразований. Из этой "доктрины"
последователи Коппа сделали соответственные выводы. Они говорят: мог ли,
например, человек произойти от какого-либо предка современной обезьяны? И,
посмотрев всех ископаемых обезьян, доказывают, что любой из них присущи в
какой-то мере черты специализации. Ведь, на самом деле, моря и континенты
никогда не были заселены схемами, а были заселены приспособленными, в
какой-то степени специализированными организмами. И если "доктрина
неспециализированного" права, то предком человека нельзя считать ни одну из
ископаемых обезьян и человек имеет свой собственных, независимый от
остальных животных, источник происхождения. Нетрудно видеть, что такого рода
аргументация является полностью антидарвинистской, открыто ведет к
поповщине.
Наши крупные русские ученые, такие, как академик Сушкин, опровергли эту
ложную антинаучную копповскую "доктрину", а академик Шмальгаузен, несмотря
на всю абсурдность копповской "доктрины" ее принимает. При этом Шмальгаузен
прославляет Коппа в книге "Проблемы дарвинизма". А ведь указанную книгу
Шмальгаузен с этой трибуны рекомендовал как вполне мичуринскую и
дарвинистскую.
Вот что пишет Шмальгаузен:
"...мы должны обратить внимание на данные палеонтологии, отмеченные еще
Коппом и с тех пор многократно подтвержденные... новые формы происходят
поэтому всегда от мало специализированных предков -- представителей
предыдущей эпохи... Эти выводы следуют из всей суммы наших знаний" (И. И.
Шмальгаузен. Проблемы дарвинизма, стр. 465).
Я позволю себе спросить у академика Шмальгаузена, не почитает ли он,
веруя в доктрину Коппа, что современные пингвины, имеющие цевку менее
специализированную, чем у первоптицы (чем у археоптерикса), не могут
происходить от нее, а должны иметь какого-то особого от всех остальных птиц,
своего собственного первозданного родоначальника? Как Шмальгаузен объяснить,
что эволюция продолжается у современных растений и животных, которые уже в
достаточной степени специализировались, или может быть он согласится с
провозглашенным Джулианом Гексли концом прогрессивной эволюции, которая
сейчас, по Гексли, висит на единственной тоненькой ниточке, на ниточке
эволюции человека. Я спрашиваю, как можно копповский бред считать полезным
вкладом в дарвинизм? Я спрашиваю, как может антидарвинистская концепция
преподноситься в книге, которая носит название "Проблемы дарвинизма"? Я
спрашиваю, как может такого рода книга рекомендоваться Министерством высшего
образования как учебное пособие для наших вузов.
Шмальгаузен заявил, что все ошибки ему облыжно приписаны. Так позвольте
его спросить, считает ли он и до сих пор правильным следующее написанное им
все в той же книге "Проблемы дарвинизма":
"После установления основ современной генетики в виде менделизма,
шведский ученый Иогансен задался целью подвергнуть теорию естественного
отбора экспериментальной проверке. Оказалось, что в популяции
самоопыляющегося растения (бобы) искусственный отбор ведет к выделению
чистых линий, которые в дальнейшем остаются постоянными. В пределах чистых
линий отбор оказывается бессильным. Эти факты были, по недоразумению,
истолкованы как противоречащие теории естественного отбора... В природе
чистых линий нет и отбор действует всегда в более или менее гетерогенных
популяциях, обладающих огромным размахом всевозможных индивидуальных
особенностей. В этом случае естественный отбор имеет почти неограниченное
поле действия" (И. И. Шмальгаузен. Проблемы дарвинизма, 1946, стр. 204).
Нетрудно видеть, что Шмальгаузен считает утверждение морганистов о
недействительности отбора в "чистых линиях" неприменимым к стихийной природе
лишь по той причине, что здесь, мол, нет "чистых линий". Зато подобные
утверждения Шмальгаузен считает совершенно пригодными и правильными там, где
такие "чистые линии" имеются, т. е. в области селекции. Удивительно, где был
все последние годы Шмальгаузен, в какой области витала его мысль, если он,
числясь в дарвинистах, оказался совершенно несведущим в области селекционных
фактов, если он не знает, что тысячи людей экспериментально подтвердили
положение Т. Д. Лысенко об изменчивости чистых линий, если он не знает, что
массовые опыты по внутрисортовым скрещиваниям, проводившимся в том числе и
внутри чистолинейных сортов, дали несомненный и притом положительный эффект.
Достойно ли профессора дарвинизма утверждение, что в пределах чистых линий
отбор оказывается бессильным?
Вообще можно посочувствовать И. И. Шмальгаузену. Преподавая дарвинизм,
он к теории дарвинизма имеет мало отношения, а если имеет, то весьма
отрицательное, но, с другой стороны, если ты пошел в некую область знаний
имея звание академика, то ведь следует же учитывать сделанное с этой трибуны
указание академика Жуковского, что "ученье -- свет, а неученье -- тьма".
Академик Шмальгаузен заявил, что его искажают, приписывая ему
утверждение неопределенности характера мутаций. Больше того, в недавно
вышедшем "Вестнике Московского университета" академик Шмальгаузен
представлен как борец и защитник определенности наследственных изменений,
как защитник качественной зависимости их от условий жизни.
Не знаю, под влиянием каких внешних условий университетские деятели
биофака стали нынче подавать Шмальгаузена таким образом. Но ведь от фактов,
от документов никуда не уйдешь. Ведь Шмальгаузен же писал, солидаризуясь с
Дарвином, что "По Дарвину индивидуальная изменчивость вообще не могла играть
руководящей роли в эволюции, так как она имеет первично неопределенный
характер; она лишена направленности" (И. И. Шмальгаузен. Проблемы
дарвинизма, стр. 190). Ведь Шмальгаузен писал, что "...нас не должно
удивлять, что при применении определенных факторов получаются разные мутации
и действием различных агентов получаются в общем те же мутации, какие
встречаются и в природе" (там же, стр. 221). Ведь Шмальгаузен утверждал, что
"неопределенность реакции, вместе с наследственностью изменения, являются
наилучшими характеристиками мутаций" (там же, стр. 210).
Шмальгаузен заявляет, что его искажают, приписывая ему угасание
изменчивости в процессе эволюции.
Но ведь именно Шмальгаузен утверждал, что "алломорфоз вполне
закономерно переходит в теломорфоз, т. е. в специализацию, связанную с
утерей пластичности и постепенным замиранием эволюции" (там же, стр. 497), и
что "индивидуальная изменчивость организма будет непрерывно снижаться.
Специализированный организм теряет свою пластичность" (там же, стр. 506).
Шмальгаузен заявил с этой трибуны, что он нигде и никогда не утверждал,
что на заре введения в культуру виды животных и растений более богаты
изменчивостью, нежели в последующем, что в культуре виды животных и растений
подвержены потухающей кривой изменчивости. Шмальгаузен ссылается при этом на
некие оговорки, которыми он ограничивает свои утверждения. Но ведь оговорки
не меняют основной линии рассуждений Шмальгаузена. Ведь и здесь на сессии он
заявил, что свекла, например, бурно изменяясь на заре введения ее в
культуру, в дальнейшем все более и более снижала свою изменчивость. Кто же,
спрашивается, выступает здесь в роли искажающего? Не сам ли академик
Шмальгаузен выступает в этой неприглядной роли, искажая явления и
закономерности природы и пытаясь в свое оправдание исказить смысл своих
собственных утверждений?
И. И. Шмальгаузен и его защитник И. М. Поляков заявляют, что если в
книге "Факторы эволюции" нет Мичурина и мичуринцев, то зато уж книга
"Проблемы дарвинизма" заполнена этими именами, заполнена изложением идей
Мичурина и его последователей. Действительно, в последней книге, в отличие
от первой, излагаются учение и метода Мичурина и Лысенко. Но как излагаются?
"Мичуринские методы "воспитания", -- пишет Шмальгаузен, -- означают
создание таких условий для развития организма, которые способствуют
максимальному выявлению нужных для нас свойств" (там же, стр. 241-242).
Таким образом, менторы и другие методы воспитания негибридных и
гибридных форм преподносятся Шмальгаузеном нашему студенчеству лишь как
методы выявления свойств, а не как методы их создания. Это -- нарочитое и
грубое искажение сути мичуринского учения. Мичурин давно уже опроверг
трактовку роли внешних условий лишь как проявителей уже предсуществовавших
свойств. "Неправильно, протестовал Мичурин против подобного рода
утверждений, -- не все задатки признаков заложены в гаметах. Некоторые могут
сложиться и проявиться под воздействием факторов внешней среды, к которым
можно причислить и наследственно введенные человеком в форме подвоя другого
вида с привоем растения" (И. В. Мичурин.. Соч., т. IV, стр. 196).
Так же искаженно излагает Шмальгаузен и работы академика Т. Д. Лысенко.
Он пытается внушить читателю, что Лысенко добился только модификационной, т.
е. ненаследственной, изменчивости организма, а отнюдь не направленного
изменения самой природы органической формы, не планомерного изменения ее
наследственности. "Теория акад. Лысенко, -- пишет Шмальгаузен, -- дополняет
это требованием специфических условий среды еще и на каждой стадии развития,
соответственно особенностям каждого сорта. Это составляет дальнейший шаг в
деле управления индивидуальной, т. е. модификационной изменчивостью
организма" (И. И. Шмальгаузен. Проблемы дарвинизма, стр. 242)
В приемах искажения Мичурина и Лысенко Шмальгаузен идет в ногу со
своими единомышленниками и последователями. Так как замолчать Мичурина в
книге, предназначенной для советских студентов, нельзя, то методы Мичурина
преподносятся как проявители уже детерминированных в зародышевой клетке
будущих свойств, а сам Мичурин преподносится не в роли великого
преобразователя природы, а в некоей неблаговидной роли "проявителя". Та же
операция проделывается и с Лысенко. Лысенко, мол, только управляет
модификациями и не больше. Он может яровизировать озимые сорта, но не
переделывать их в яровые. Ведь умудрился же в свое время молодой морганист
Лобашев (ныне за свои морганистские заслуги выдвинутый в деканы биофака)
утверждать, что Лысенко переделывает наследственно озимые сорта в
наследственно яровые. Такого рода ухищрения морганистов чрезвычайно
показательны и характерны для их изложения учения Мичурина и Лысенко. Нет,
уж лучше последователи Шмальгаузена умалчивали бы о Мичурине и Лысенко, как
это делает Шмальгаузен в своих "Факторах эволюции". Искажение вреднее
умалчивания.
Об академике Шмальгаузене и его вероучении можно было бы и нужно было
бы говорить очень много. Однако время идет, поэтому я позволю себе
остановиться еще лишь на одном пункте выступления Шмальгаузена здесь на
сессии. В своем выступлении Шмальгаузен рекомендовал себя как продолжателя
дела Северцова, заявляя, что сам Северцов посвятил его в продолжатели. Не
смею это оспаривать. Но если Северцов и посвятил Шмальгаузена, то следует
признать, что посвященный отнюдь не оправдал возложенного на него весьма
почетного сана. С полным правом можно утверждать, что академик Шмальгаузен,
под видом "продолжения" северцовских работ, лишь умножает и классифицирует
слова, делая вид, что развивает учение Северцова, а по существу лишь засоряя
его алломорфозами, теломорфозами, катаморфозами, гипоморфозами,
гиперморфозами, вплоть до некоего эпиморфоза, под чем подразумевается
человеческая история, поставленная в общий ряд классификации путей животной
эволюции. Отныне да знают наши преподаватели исторического материализма, что
история человеческого общества -- это эпиморфоз
Что же касается основного в никчемных и лженаучных построениях
Шмальгаузена, то это -- вейсманистская автономизация организма, нашедшая
четкое выражение у последователя Шмальгаузена -- профессора Парамонова,
который заявил, что "...организм составляет самостоятельную систему, а
окружающая среда -- другую систему... направления изменения среды и
изменчивости организмов независимы друг от друга" (А. А. Парамонов. Курс
дарвинизма, 1945 г., стр. 253-254)
Наши морганисты, отступая по всем линиям перед напором мичуринских
фактов, пытаются задержаться на рубеже, наименее подвергнутом наступлению
мичуринцев. На этом коньке от цитологии, на цитологическом параденпфердэ,
как говорят немцы, пытался здесь выступать и академик Жуковский.
Но вы -- ботаник, академик Жуковский, специально работающий над тонкими
структурами. Вы обязаны знать, что времена Бовери и Страсбургера -- это
плюсквамперфектум, как выразился Алиханян по поводу академика Шмальгаузена
после того, как книга последнего не прошла на Сталинскую премию. Как можете
вы, ботаник Жуковский, не знать, что сейчас существует большое количество
тончайших цитологических работ, являющихся результатом применения новых
микроскопов и новых реактивов, работ, которые полностью опровергают всю
цитогенетическую схему. А если эти работы знаете, то почему вы их скрываете
и не делаете из них соответственных выводов?
Советский ученый профессор Макаров (Ленинградский университет) показал,
что так называемая непрерывность хромосом -- это миф. Крупный цитолог
Джеффри показал, что одно из основных, демонстрированное здесь академиком
Жуковским при помощи пальцев, положений цитогенетики об уменьшении числа
хромосом на стадии мейозиса, как простого следствия соединения расположенных
бок-о-бок хромосом в пары, как только осуществится редукция, -- неверно.
"Это предположение, -- пишет Джеффри, -- является результатом явного
незнания структуры соматических или телесных хромосом и, прежде всего,
незнания организации до сих пор совершенно не изученных в структурном
отношении репродуктивных или гаметических хромосом. При существующем
состоянии наших знаний нет достоверно известного случая соединения хромосом,
расположенных бок-о-бок, так как изучение организации всех типов хромосом
ясно показывает, что все хромосомы неизменно соединяются только концами.
Больше того, соединение хромосом никогда не имеет места в начале деления
ядра (как общепризнанные теории приписывают сущности мейозиса или редукции),
но в конце (в телофазе) непосредственно предшествующего деления. Можно
добавить, что не только соединение хромосом в клеточном делении характерно
для предшествующего деления и приурочено к его концу, но это положение
является также неизменной особенностью всех соединений хромосом, будь то
соматические, репродуктивные или редукционные" (E. C. Jeffrey. The Nucleus
in Relation to Heredity and Sex. Science, 1947, v. 106, No2753).
Описав и продемонстрировав при помощи усовершенствованной
микрофотографии структуру хромосом, Джеффри указывает, что "хромосомы
мейозиса, сомы и гамет -- все обнаруживают одинаковое строение..." "Это
положение, -- заключает Джеффри, -- как было наглядно показано выше с
помощью фотомикрографий, совершенно не соответствует принятым взглядам на
связь хромосом с наследственностью... Отсюда следует, что доктрина о
параллельном или латеральном влиянии хромосом в редукционном делении и
заключения о передаче наследственности, основанные на этом предполагаемом
условии, в действительности не имеют прочного основания" (там же).
Открытия Джеффри заставили даже редакцию такого журнала, как "Сайнс",
заявить, что "эти исследования делают необходимым пересмотр наших взглядов
на связь ядра и его производных хромосом с наследственностью и детерминацией
пола (там же -- "От редакции").
Вице-президент Американской ассоциации прогресса науки и председатель
секции зоологических наук Ф. Шредер, делая обзор цитологии за три четверти
века, вынужден признать, что "в цитологии дрозофилы имеется много такого,
что не соответствует ходу событий, которые мы считаем стандартными" (F.
Schrader. Three Quarter centuries of Cytology. Science, v. 107, No2772), что
"большая часть основ, на которых зиждется современная цитогенетика, требует
перестройки", и "что почти все цитологи, за исключением Дарлингтона и его
последователей, в настоящее время убеждены в неправильности его фактических
данных (F. Schrader, там же).
Обычно генетики-морганисты выдвигают, как нечто незыблемо
подтверждающее их систему воззрений, положение, что, дескать, проблема пола
уже вне всякого сомнения решается именно на основе морганизма, на основе так
называемых x- и y-хромосом. Но почитайте работы самого Моргана, только не в
популярных изданиях для студенчества и общественности, а для своих
собственных единомышленников, и вы увидите, что Морган вынужден указать, что
пол нельзя считать детерминированным только наличием x- и y-хромосом.
Система цитогенетики рушится. Недаром же морганисты на скорую руку
придумывают в дополнение к генам всякие "плазмогены", "пластидогены" и
другие такого же рода слова, долженствующие завуалировать полный
теоретический и фактический разгром морганизма. Недаром же Гуго Илтис, тот
самый Гуго Илтис, который в свое время при воздвижении памятника Менделю
клялся его праху, предвосхищая тем самым рекомендацию академика Жуковского,
ныне, став хранителем и сотрудником менделевского музея в Фредериксбурге,
уныло заявляет:
"Для генов наступили черные дни. Тяжело, когда твое существование
берется под сомнение... Не меньшим поношением достоинства гена, главной
гордостью которого была его кристаллоподобная чистота и постоянство,
является обвинение в лабильности и едва ли в большей стабильности, чем
стабильность куска сахара, растворяющегося в чашке кофе" (The Journal of
Heredity, 1944, v. 35, No11).
Менделизм-морганизм уже полностью обнажил свою зияющую пустоту, он
дикой, а с культурной яблоней, и где же вы видели, чтобы при прививке одного
культурного сорта на другой, тоже культурный, получился дичок? Правда, вы
можете возразить, что так иногда бывает при половом скрещивании. Принимаю
такое возможное возражение, однако и оно говорит в пользу того, что я
доказывая. Ведь если принять такое возражение, то при прививке проявился
некий дичок с грушевидными плодами, то это лишь доказывает, что вегетативный
гибрид может давать такой же эффект, как и половой. Нет у вас выхода,
академик Жуковский. Не придумаете его, гарантирую!
Говорят, нет вегетативных гибридов. А известен ли вам, академик
Жуковский, такой случай, который был в Тимирязевской академии. Некоторые
сотрудники этой Академии, вопреки насаждаемому в этой Академии духу
неприязни к мичуринскому учению и методам (кстати укажу, академик Немчинов,
что мичуринцы все же у вас в Академии есть, и могу вас утешить, что их скоро
будет еще больше) (смех), некоторые мичуринцы в Тимирязевской академии
провели вегетативную гибридизацию и высеяли семенное потомство гибридов. Так
как это были вегетативные гибриды помидоров на дурмане, та и была вывешена
предостерегающая надпись: "Осторожно, плодов не рвать, опасно". И все-таки,
не по неверию, понятно, в вегетативные гибриды, а просто по незнанию,
проходящие срывали эти плоды и попадали потом в больницу.
Если и этих фактов мало, то могу напомнить, что на экспериментальной
базе Академии Горки Ленинские, незадолго перед войной были привиты помидоры
на паслен. Не только в самих гибридных плодах, но и в семенном потомстве от
этой прививки получился довольно приятный острый привкус плодов. Семенного
потомства этих вегетативных гибридов было получено так много, что пришлось
их плоды сдать в местный кооператив для реализации. Люди из соседних сел,
которым, видно, понравился этот особый вкус гибридных плодов, приходили в
кооператив и запросто спрашивали: "Отпустите килограмм вегетативных
гибридов". Это все были простые люди, ценящие плоды по вкусу, а не по
названию. Академик же Жуковский и здесь наверняка вышел бы из положения и,
покупая помидоры вегетативных гибридов, говорил бы: "Отпустите мне килограмм
мутаций".
Много басен рассказывают морганисты о мичуринцах. Морганисты пользуются
этим оружием за неимением другого, лучшего. Так в своем выступлении академик
Жуковский сказал, что он слышал от кого-то, будто Лысенко и его
единомышленники объявили несуществующим открытое русским ученым С. Г.
Навашиным двойное оплодотворение, приводящее к образованию эндосперма.
Я спрашиваю: кто развивает прогрессивную сторону работ С. Г. Навашина?
Что сделали морганисты, чтобы явление и эффект двойного оплодотворения
теоретически объяснить с дарвинистских позиций? Ничего. А мы, скромные
мичуринцы, подняли и исследуем эту проблему под углом зрения теории
биологического прогресса, разработанной другим крупным русским ученым А. Н.
Северцовым, с позиций дарвиновско-мичуринского учения о пользе
оплодотворения вообще и перекрестного оплодотворения в особенности. Я
позволю себе вкратце здесь указать, что, экспериментально работая над этим
вопросом, я пришел к выводу, что двойное оплодотворение имеет тот же
биологический смысл, что и оплодотворение вообще. Благодаря двойному
оплодотворению получается пища особого рода, совмещающая в себе видовое
богатство приспособления. Двойное оплодотворение, как и оплодотворение
вообще, ведет к расширению приспособительных возможностей организма, к
расширению амплитуды его связей с внешними условиями, при одновременной
меньшей морфологической зависимости развивающегося организма от колебаний
внешней среды. Это и есть тот общий подъем жизнедеятельности, который
академик А. Н. Северцов определил как "ароморфоз". Эффект этого вида
ароморфоза противоположен инцухту. И когда мы в наших экспериментах снимали
продукт двойного оплодотворения, т. е. эндосперм, выращивали растения из
изолированных от эндосперма зародышей, то получали явление, аналогичное
инцухту: растения устойчивых выровненных сортов оказывались чрезвычайно
разнообразными, изменяли признаки вплоть до разновидностных. Это относится к
негибридным и, в еще большей степени, к гибридным формам. Что касается
последних, то я позволю себе ответить еще на одно утверждение академика
Жуковского, заявившего, что он не знает исключения из правил Менделя. Он был
бы гораздо ближе к истине, если бы сказал, что не знает подтверждения этих
правил. Что же касается исключений, то позвольте вам продемонстрировать
следующее (демонстрация). Вы говорили, академик Жуковский, что правила
Менделя являются твердо установленными.
П. М. Жуковский. Для однолетних самоопылителей.
И. И. Презент. Позвольте вам продемонстрировать гибридные растения
пшеницы от скрещивания безостого опушенного сорта с остистым неопушенным.
Как видите, это самоопылители, и притом однолетние. Так вот извольте
сказать, какое же это поколение? По-вашему и по Менделю это ведь не может
быть первым, поскольку здесь имеются в одном и том же поколении и остистые и
безостые формы, и опушенные и неопушенные. Но это именно первое поколение. И
для получения такого "расщепления" достаточно было вырастить гибридные
растения в первом поколении из изолированных от эндосперма зародышей, лишить
их гибридной пищи.
Уважаемые товарищи! Наши менделисты-морганисты ныне путаются выдавать
себя за дарвинистов, называя иногда себя доподлинными дарвинистами или еще
ортодоксальными дарвинистами. И, конечно, таким дарвинистом в первую очередь
провозглашается академик И. И. Шмальгаузен.
Я давно ждал, что если у академика Шмальгаузена есть какие-либо
замечания или опровержения на сделанный мной анализ его работ как
антидарвинистских, то он выскажет их перед лицом научной общественности. И
вот уже прошло два года, а академик Шмальгаузен, не выступая в научной
печати по данному вопросу, одновременно пишет всюду заявления, жалуется, что
Презент его искажает. Но ведь эти заявления не заменяют научной
аргументации. Наконец, после долгих усилий удалось упросить академика
Шмальгаузена выступить здесь, с этой научной трибуны.
Голос с места. Он же болен.
И. И. Презент. Два года болен? Если он болен и не может писать
опровержения, то почему же он здоров, когда пишет на меня заявления?!
(Смех.)
Сегодня академик Шмальгаузен заявил, что он доподлинный дарвинист и
никаких отступлений от Дарвина в его работах найти нельзя.
Полностью разбирать ошибки Шмальгаузена -- это значит строка за строкой
цитировать его работы. Я не имею этой возможности; поэтому остановлюсь
только на некоторых его ошибочных положениях.
Укажу, прежде всего, на такой парадокс. Шмальгаузен объявляет себя
врагом Ламарка. Известный буржуазный биолог идеалист Копп является одним из
крупнейших столпов идеализма в биологии, берущего из учения Ламарка самое
гнилое, самое отсталое, отбрасывающего при этом прогрессивные и
материалистические стороны учения Ламарка. Как известно, Копп обнародовал
так называемую "доктрину неспециализированного".
Сущность этой доктрины заключается в том, что всякое новообразование
может иметь своим источником только неспециализированную организацию живых
существ и чем больше идет процесс специализации организма и его свойств, тем
меньше шансов для всякого рода новообразований. Из этой "доктрины"
последователи Коппа сделали соответственные выводы. Они говорят: мог ли,
например, человек произойти от какого-либо предка современной обезьяны? И,
посмотрев всех ископаемых обезьян, доказывают, что любой из них присущи в
какой-то мере черты специализации. Ведь, на самом деле, моря и континенты
никогда не были заселены схемами, а были заселены приспособленными, в
какой-то степени специализированными организмами. И если "доктрина
неспециализированного" права, то предком человека нельзя считать ни одну из
ископаемых обезьян и человек имеет свой собственных, независимый от
остальных животных, источник происхождения. Нетрудно видеть, что такого рода
аргументация является полностью антидарвинистской, открыто ведет к
поповщине.
Наши крупные русские ученые, такие, как академик Сушкин, опровергли эту
ложную антинаучную копповскую "доктрину", а академик Шмальгаузен, несмотря
на всю абсурдность копповской "доктрины" ее принимает. При этом Шмальгаузен
прославляет Коппа в книге "Проблемы дарвинизма". А ведь указанную книгу
Шмальгаузен с этой трибуны рекомендовал как вполне мичуринскую и
дарвинистскую.
Вот что пишет Шмальгаузен:
"...мы должны обратить внимание на данные палеонтологии, отмеченные еще
Коппом и с тех пор многократно подтвержденные... новые формы происходят
поэтому всегда от мало специализированных предков -- представителей
предыдущей эпохи... Эти выводы следуют из всей суммы наших знаний" (И. И.
Шмальгаузен. Проблемы дарвинизма, стр. 465).
Я позволю себе спросить у академика Шмальгаузена, не почитает ли он,
веруя в доктрину Коппа, что современные пингвины, имеющие цевку менее
специализированную, чем у первоптицы (чем у археоптерикса), не могут
происходить от нее, а должны иметь какого-то особого от всех остальных птиц,
своего собственного первозданного родоначальника? Как Шмальгаузен объяснить,
что эволюция продолжается у современных растений и животных, которые уже в
достаточной степени специализировались, или может быть он согласится с
провозглашенным Джулианом Гексли концом прогрессивной эволюции, которая
сейчас, по Гексли, висит на единственной тоненькой ниточке, на ниточке
эволюции человека. Я спрашиваю, как можно копповский бред считать полезным
вкладом в дарвинизм? Я спрашиваю, как может антидарвинистская концепция
преподноситься в книге, которая носит название "Проблемы дарвинизма"? Я
спрашиваю, как может такого рода книга рекомендоваться Министерством высшего
образования как учебное пособие для наших вузов.
Шмальгаузен заявил, что все ошибки ему облыжно приписаны. Так позвольте
его спросить, считает ли он и до сих пор правильным следующее написанное им
все в той же книге "Проблемы дарвинизма":
"После установления основ современной генетики в виде менделизма,
шведский ученый Иогансен задался целью подвергнуть теорию естественного
отбора экспериментальной проверке. Оказалось, что в популяции
самоопыляющегося растения (бобы) искусственный отбор ведет к выделению
чистых линий, которые в дальнейшем остаются постоянными. В пределах чистых
линий отбор оказывается бессильным. Эти факты были, по недоразумению,
истолкованы как противоречащие теории естественного отбора... В природе
чистых линий нет и отбор действует всегда в более или менее гетерогенных
популяциях, обладающих огромным размахом всевозможных индивидуальных
особенностей. В этом случае естественный отбор имеет почти неограниченное
поле действия" (И. И. Шмальгаузен. Проблемы дарвинизма, 1946, стр. 204).
Нетрудно видеть, что Шмальгаузен считает утверждение морганистов о
недействительности отбора в "чистых линиях" неприменимым к стихийной природе
лишь по той причине, что здесь, мол, нет "чистых линий". Зато подобные
утверждения Шмальгаузен считает совершенно пригодными и правильными там, где
такие "чистые линии" имеются, т. е. в области селекции. Удивительно, где был
все последние годы Шмальгаузен, в какой области витала его мысль, если он,
числясь в дарвинистах, оказался совершенно несведущим в области селекционных
фактов, если он не знает, что тысячи людей экспериментально подтвердили
положение Т. Д. Лысенко об изменчивости чистых линий, если он не знает, что
массовые опыты по внутрисортовым скрещиваниям, проводившимся в том числе и
внутри чистолинейных сортов, дали несомненный и притом положительный эффект.
Достойно ли профессора дарвинизма утверждение, что в пределах чистых линий
отбор оказывается бессильным?
Вообще можно посочувствовать И. И. Шмальгаузену. Преподавая дарвинизм,
он к теории дарвинизма имеет мало отношения, а если имеет, то весьма
отрицательное, но, с другой стороны, если ты пошел в некую область знаний
имея звание академика, то ведь следует же учитывать сделанное с этой трибуны
указание академика Жуковского, что "ученье -- свет, а неученье -- тьма".
Академик Шмальгаузен заявил, что его искажают, приписывая ему
утверждение неопределенности характера мутаций. Больше того, в недавно
вышедшем "Вестнике Московского университета" академик Шмальгаузен
представлен как борец и защитник определенности наследственных изменений,
как защитник качественной зависимости их от условий жизни.
Не знаю, под влиянием каких внешних условий университетские деятели
биофака стали нынче подавать Шмальгаузена таким образом. Но ведь от фактов,
от документов никуда не уйдешь. Ведь Шмальгаузен же писал, солидаризуясь с
Дарвином, что "По Дарвину индивидуальная изменчивость вообще не могла играть
руководящей роли в эволюции, так как она имеет первично неопределенный
характер; она лишена направленности" (И. И. Шмальгаузен. Проблемы
дарвинизма, стр. 190). Ведь Шмальгаузен писал, что "...нас не должно
удивлять, что при применении определенных факторов получаются разные мутации
и действием различных агентов получаются в общем те же мутации, какие
встречаются и в природе" (там же, стр. 221). Ведь Шмальгаузен утверждал, что
"неопределенность реакции, вместе с наследственностью изменения, являются
наилучшими характеристиками мутаций" (там же, стр. 210).
Шмальгаузен заявляет, что его искажают, приписывая ему угасание
изменчивости в процессе эволюции.
Но ведь именно Шмальгаузен утверждал, что "алломорфоз вполне
закономерно переходит в теломорфоз, т. е. в специализацию, связанную с
утерей пластичности и постепенным замиранием эволюции" (там же, стр. 497), и
что "индивидуальная изменчивость организма будет непрерывно снижаться.
Специализированный организм теряет свою пластичность" (там же, стр. 506).
Шмальгаузен заявил с этой трибуны, что он нигде и никогда не утверждал,
что на заре введения в культуру виды животных и растений более богаты
изменчивостью, нежели в последующем, что в культуре виды животных и растений
подвержены потухающей кривой изменчивости. Шмальгаузен ссылается при этом на
некие оговорки, которыми он ограничивает свои утверждения. Но ведь оговорки
не меняют основной линии рассуждений Шмальгаузена. Ведь и здесь на сессии он
заявил, что свекла, например, бурно изменяясь на заре введения ее в
культуру, в дальнейшем все более и более снижала свою изменчивость. Кто же,
спрашивается, выступает здесь в роли искажающего? Не сам ли академик
Шмальгаузен выступает в этой неприглядной роли, искажая явления и
закономерности природы и пытаясь в свое оправдание исказить смысл своих
собственных утверждений?
И. И. Шмальгаузен и его защитник И. М. Поляков заявляют, что если в
книге "Факторы эволюции" нет Мичурина и мичуринцев, то зато уж книга
"Проблемы дарвинизма" заполнена этими именами, заполнена изложением идей
Мичурина и его последователей. Действительно, в последней книге, в отличие
от первой, излагаются учение и метода Мичурина и Лысенко. Но как излагаются?
"Мичуринские методы "воспитания", -- пишет Шмальгаузен, -- означают
создание таких условий для развития организма, которые способствуют
максимальному выявлению нужных для нас свойств" (там же, стр. 241-242).
Таким образом, менторы и другие методы воспитания негибридных и
гибридных форм преподносятся Шмальгаузеном нашему студенчеству лишь как
методы выявления свойств, а не как методы их создания. Это -- нарочитое и
грубое искажение сути мичуринского учения. Мичурин давно уже опроверг
трактовку роли внешних условий лишь как проявителей уже предсуществовавших
свойств. "Неправильно, протестовал Мичурин против подобного рода
утверждений, -- не все задатки признаков заложены в гаметах. Некоторые могут
сложиться и проявиться под воздействием факторов внешней среды, к которым
можно причислить и наследственно введенные человеком в форме подвоя другого
вида с привоем растения" (И. В. Мичурин.. Соч., т. IV, стр. 196).
Так же искаженно излагает Шмальгаузен и работы академика Т. Д. Лысенко.
Он пытается внушить читателю, что Лысенко добился только модификационной, т.
е. ненаследственной, изменчивости организма, а отнюдь не направленного
изменения самой природы органической формы, не планомерного изменения ее
наследственности. "Теория акад. Лысенко, -- пишет Шмальгаузен, -- дополняет
это требованием специфических условий среды еще и на каждой стадии развития,
соответственно особенностям каждого сорта. Это составляет дальнейший шаг в
деле управления индивидуальной, т. е. модификационной изменчивостью
организма" (И. И. Шмальгаузен. Проблемы дарвинизма, стр. 242)
В приемах искажения Мичурина и Лысенко Шмальгаузен идет в ногу со
своими единомышленниками и последователями. Так как замолчать Мичурина в
книге, предназначенной для советских студентов, нельзя, то методы Мичурина
преподносятся как проявители уже детерминированных в зародышевой клетке
будущих свойств, а сам Мичурин преподносится не в роли великого
преобразователя природы, а в некоей неблаговидной роли "проявителя". Та же
операция проделывается и с Лысенко. Лысенко, мол, только управляет
модификациями и не больше. Он может яровизировать озимые сорта, но не
переделывать их в яровые. Ведь умудрился же в свое время молодой морганист
Лобашев (ныне за свои морганистские заслуги выдвинутый в деканы биофака)
утверждать, что Лысенко переделывает наследственно озимые сорта в
наследственно яровые. Такого рода ухищрения морганистов чрезвычайно
показательны и характерны для их изложения учения Мичурина и Лысенко. Нет,
уж лучше последователи Шмальгаузена умалчивали бы о Мичурине и Лысенко, как
это делает Шмальгаузен в своих "Факторах эволюции". Искажение вреднее
умалчивания.
Об академике Шмальгаузене и его вероучении можно было бы и нужно было
бы говорить очень много. Однако время идет, поэтому я позволю себе
остановиться еще лишь на одном пункте выступления Шмальгаузена здесь на
сессии. В своем выступлении Шмальгаузен рекомендовал себя как продолжателя
дела Северцова, заявляя, что сам Северцов посвятил его в продолжатели. Не
смею это оспаривать. Но если Северцов и посвятил Шмальгаузена, то следует
признать, что посвященный отнюдь не оправдал возложенного на него весьма
почетного сана. С полным правом можно утверждать, что академик Шмальгаузен,
под видом "продолжения" северцовских работ, лишь умножает и классифицирует
слова, делая вид, что развивает учение Северцова, а по существу лишь засоряя
его алломорфозами, теломорфозами, катаморфозами, гипоморфозами,
гиперморфозами, вплоть до некоего эпиморфоза, под чем подразумевается
человеческая история, поставленная в общий ряд классификации путей животной
эволюции. Отныне да знают наши преподаватели исторического материализма, что
история человеческого общества -- это эпиморфоз
Что же касается основного в никчемных и лженаучных построениях
Шмальгаузена, то это -- вейсманистская автономизация организма, нашедшая
четкое выражение у последователя Шмальгаузена -- профессора Парамонова,
который заявил, что "...организм составляет самостоятельную систему, а
окружающая среда -- другую систему... направления изменения среды и
изменчивости организмов независимы друг от друга" (А. А. Парамонов. Курс
дарвинизма, 1945 г., стр. 253-254)
Наши морганисты, отступая по всем линиям перед напором мичуринских
фактов, пытаются задержаться на рубеже, наименее подвергнутом наступлению
мичуринцев. На этом коньке от цитологии, на цитологическом параденпфердэ,
как говорят немцы, пытался здесь выступать и академик Жуковский.
Но вы -- ботаник, академик Жуковский, специально работающий над тонкими
структурами. Вы обязаны знать, что времена Бовери и Страсбургера -- это
плюсквамперфектум, как выразился Алиханян по поводу академика Шмальгаузена
после того, как книга последнего не прошла на Сталинскую премию. Как можете
вы, ботаник Жуковский, не знать, что сейчас существует большое количество
тончайших цитологических работ, являющихся результатом применения новых
микроскопов и новых реактивов, работ, которые полностью опровергают всю
цитогенетическую схему. А если эти работы знаете, то почему вы их скрываете
и не делаете из них соответственных выводов?
Советский ученый профессор Макаров (Ленинградский университет) показал,
что так называемая непрерывность хромосом -- это миф. Крупный цитолог
Джеффри показал, что одно из основных, демонстрированное здесь академиком
Жуковским при помощи пальцев, положений цитогенетики об уменьшении числа
хромосом на стадии мейозиса, как простого следствия соединения расположенных
бок-о-бок хромосом в пары, как только осуществится редукция, -- неверно.
"Это предположение, -- пишет Джеффри, -- является результатом явного
незнания структуры соматических или телесных хромосом и, прежде всего,
незнания организации до сих пор совершенно не изученных в структурном
отношении репродуктивных или гаметических хромосом. При существующем
состоянии наших знаний нет достоверно известного случая соединения хромосом,
расположенных бок-о-бок, так как изучение организации всех типов хромосом
ясно показывает, что все хромосомы неизменно соединяются только концами.
Больше того, соединение хромосом никогда не имеет места в начале деления
ядра (как общепризнанные теории приписывают сущности мейозиса или редукции),
но в конце (в телофазе) непосредственно предшествующего деления. Можно
добавить, что не только соединение хромосом в клеточном делении характерно
для предшествующего деления и приурочено к его концу, но это положение
является также неизменной особенностью всех соединений хромосом, будь то
соматические, репродуктивные или редукционные" (E. C. Jeffrey. The Nucleus
in Relation to Heredity and Sex. Science, 1947, v. 106, No2753).
Описав и продемонстрировав при помощи усовершенствованной
микрофотографии структуру хромосом, Джеффри указывает, что "хромосомы
мейозиса, сомы и гамет -- все обнаруживают одинаковое строение..." "Это
положение, -- заключает Джеффри, -- как было наглядно показано выше с
помощью фотомикрографий, совершенно не соответствует принятым взглядам на
связь хромосом с наследственностью... Отсюда следует, что доктрина о
параллельном или латеральном влиянии хромосом в редукционном делении и
заключения о передаче наследственности, основанные на этом предполагаемом
условии, в действительности не имеют прочного основания" (там же).
Открытия Джеффри заставили даже редакцию такого журнала, как "Сайнс",
заявить, что "эти исследования делают необходимым пересмотр наших взглядов
на связь ядра и его производных хромосом с наследственностью и детерминацией
пола (там же -- "От редакции").
Вице-президент Американской ассоциации прогресса науки и председатель
секции зоологических наук Ф. Шредер, делая обзор цитологии за три четверти
века, вынужден признать, что "в цитологии дрозофилы имеется много такого,
что не соответствует ходу событий, которые мы считаем стандартными" (F.
Schrader. Three Quarter centuries of Cytology. Science, v. 107, No2772), что
"большая часть основ, на которых зиждется современная цитогенетика, требует
перестройки", и "что почти все цитологи, за исключением Дарлингтона и его
последователей, в настоящее время убеждены в неправильности его фактических
данных (F. Schrader, там же).
Обычно генетики-морганисты выдвигают, как нечто незыблемо
подтверждающее их систему воззрений, положение, что, дескать, проблема пола
уже вне всякого сомнения решается именно на основе морганизма, на основе так
называемых x- и y-хромосом. Но почитайте работы самого Моргана, только не в
популярных изданиях для студенчества и общественности, а для своих
собственных единомышленников, и вы увидите, что Морган вынужден указать, что
пол нельзя считать детерминированным только наличием x- и y-хромосом.
Система цитогенетики рушится. Недаром же морганисты на скорую руку
придумывают в дополнение к генам всякие "плазмогены", "пластидогены" и
другие такого же рода слова, долженствующие завуалировать полный
теоретический и фактический разгром морганизма. Недаром же Гуго Илтис, тот
самый Гуго Илтис, который в свое время при воздвижении памятника Менделю
клялся его праху, предвосхищая тем самым рекомендацию академика Жуковского,
ныне, став хранителем и сотрудником менделевского музея в Фредериксбурге,
уныло заявляет:
"Для генов наступили черные дни. Тяжело, когда твое существование
берется под сомнение... Не меньшим поношением достоинства гена, главной
гордостью которого была его кристаллоподобная чистота и постоянство,
является обвинение в лабильности и едва ли в большей стабильности, чем
стабильность куска сахара, растворяющегося в чашке кофе" (The Journal of
Heredity, 1944, v. 35, No11).
Менделизм-морганизм уже полностью обнажил свою зияющую пустоту, он