Вайнеры Братья. Визит к Минотавру

   Он расстегнул крашеный черный полушубок, засмеялся:
   -- А что -- тебя? Тебя я сразу освободил, все на себя взял, а ты, вишь какой -- несогласный. Вот ищи теперя запрошлый снег.
   -- А что, нового ничего не надумали, Степан Андреевич?
   -- Так я ведь допрежь разговора думаю. Чего удумал -- все сказал.
   --- Ага, прекрасно, -- я встал, походил по кабинету, потом спросил: -С предъявленным обвинением вы согласились, Степан Андреевич?
   -- Частично, -- ухмыльнулся Мельник. -- Один я все это сделал, не было со мной никаких людей.
   -- Значит, и скрипку вы тоже взяли?
   -- Чего ты пристал ко мне с этой скрипкой? На кой она мне сдалась? Там добра вагоном не вывезти, а ты -- скрипку! Все, окромя магнитофона, вы у меня нашли. За него выплачу. Чай, не безрукий, меня работой не напугаешь, я и в заключении деньгу зашибу.
   -- Но скрипки-то нет?
   -- Далась тебе эта скрипка! -- с досадой сказал Мельник.-- Ну, если без нее никак нельзя, запиши на меня... Их в магазине на Неглинной сто штук висит, цена -- червонец!
   -- Червонец, говорите? -- переспросил я. -- Ну-ну... Расскажите тогда еще раз, как все это дело получилось.
   -- Да чего там снова рассказывать? "Наколол" я эту хату, присмотрелся к ней, значит, дождался, пока все уехали, пошел и взял.
   -- Так и записывать в протокол?
   -- А чего там? Валяй.
   -- И что скрипку вы взяли, тоже писать?
   -- Пиши. Подумаешь...
   Я записал его слова в протокол, протянул бланк:
   -- Распишитесь, что ответы правильно записаны.
   Мельник вынул из кармана круглые старые очки в проволочной оправе, не спеша надел, внимательно, шевеля узкими губами, прочитал протокол, твердой негнущейся рукой поставил подпись. Отдал мне бланк и озабоченно спросил:
   -- Вопрос у меня к тебе серьезный будет, гражданин...
   -- Слушаю.
   -- Когда обыск у меня делали, добро искали, то весь дом мне искорежили -- полы подняли, стенки пробили, обои оторвали. Считай, полтыщи на ремонт уйдет. Так это за чей счет? Оплатит милиция или проси у господа бога?
   Я откинулся на ступе и внимательно посмотрел на него:
   -- Как вы с господом богом разойдетесь -- я не знаю. А милиция платить не будет, это точно.
   Мельник снял очки и удивленно развел руками:
   -- Вот те на! А кто же мне убыток покроет? Сам того не ожидая, Мельник навел меня на правильный путь. Я пожал плечами и беззаботно сказал:
   -- Не знаю. Поселковый Совет, может быть, выделит средства. Да и рабсилу предоставит...
   Мельник подозрительно блеснул глазами, недоверчиво протянул:
   -- Поссовет? Как же, у них допросишься. Да и баба моя там одна за этими архаровцами не уследит...
   Я вложил бланк допроса в папку, закрыл ее и бросил в ящик стола.
   -- Да вы не беспокойтесь, Степан Андреевич. Мы вас от забот по дому освободим, наверное.
   -- Это как еще?
   -- Обыкновенно. Я, конечно, не суд, но думаю, что дом ваш конфискуют. Хороший дом-то, с садом. А? Там для ребятишек дача -- первый сорт будет!
   --| То есть почему это? -- сразу севшим голосом спросил Мельник, и впервые с момента нашего знакомства я увидел в его глазах серый налет страха. -- Почему конфискуют? По моей статье нельзя конфискацию...
   -- Можно, -- ответил я твердо. -- Вы ведь еще и статьи своей толком не знаете. Придется мне провести некоторую разъяснительную работу.
   -- Ну, разъясни, разъясни, я послухаю. Чужого ума наберусь, коли своего не накопил, -- с плохо сдерживаемой злобой сказал Мельник.
   -- Пожалуйста, послушайте. Каждый человек, решившись на преступление, совершает первую ошибку: он твердо уверен, что его не поймают -- иначе не стал бы связываться. Эту ошибку совершили и вы. Правильно?
   -- Положим. И что?
   -- Потом, когда мы вашего брата все-таки берем, вы на первых порах совершаете вторую ошибку -- полагаете, что это случайность, мол, из-за глупости попался. Гак что лучше помолчать пока. Но мы вас не случайно взяли. Мы вас искали и потому нашли. Это вы понимаете?
   Мельник кивнул.
   -- Ну вот и отлично, что у нас такое взаимопонимание наметилось,
   -- Хорошо начали, посмотрим, как окончим, -- усмехнулся он сердито.
   -- Хорошо окончим, -- заверил я. -- Я вам точно говорю, что хорошо окончим. Вы ведь у нас впервые, а я на этом стуле кое-кого похлестче видел. И вот когда они доспевали до вашей нынешней стадии, то, как правило, делали следующую ошибку. Вот как вы сейчас.
   -- Какую же это ошибку я сотворил сейчас, желательно узнать?
   -- А ту, что вы меня глупее себя считаете. А это неправильно. Вы кого угодно спросите, вам всякий скажет, что я вас не глупее. Ваше единственное преимущество в том, что вы знаете, с кем и как обворовали квартиру, а я-нет. Пока. Но я это обязательно узнаю, все и выяснится, что вы остались в дураках... А в доме вашем летом детишки будут отдыхать. Вот так-то! Тогда и поймете, кто из нас глупее...
   -- А я как раз и не понял, почему это вы мой дом конфискуете.
   -- Так я просто постепенно подвожу вас к пониманию всей проблемы в целом, чтобы вы меня дураком не считали.
   -- А тебе это никак обидно? -- спросил со злой улыбкой Мельник.
   -- Нет, что вы! -- замахал я руками. -- Это нам с вами мешает правильно работать. А теперь слушайте меня внимательно -- я расскажу, что вы думаете о сложившейся ситуации. Во всяком случае, что должны думать.
   -- Очень даже интересно узнать, чего я там себе думаю, -- сложил на груди огромные руки Мельник.
   -- Думаете же вы вот что: спалили мы вас дотла -- ни отпереться, ни отказаться. Изобличают вещи, которые мы нашли у вас, опознают Поляков и ребята, которым вы продали магнитофон. Так что отвечать придется -- это уж как пить дать. Теперь вам надо решить вопрос--сдавать поделыциков или все взять на себя. Но вопроса такого для вас нет -- надо брать на себя. Все резоны на то: во-первых, вор-одиночка получает наказание меньше. Во-вторых, компаньоны ваши -- наверняка судимые и пойдут как рецидивисты, а вы привлекаетесь впервые -- значит, вам от суда снисхождение. Наконец, все вещи возвращены -- гражданский иск будет три копейки. Так что получите в суде года два, хорошо поработаете в колонии, лета у вас почтенные, глядишь, вскорости клубнику у себя на грядках можно сажать. Точно все изложил?
   -- Адвокат! -- мотнул головой Мельник. -- Тебя бы в суд моим защитником...
   -- Не могу. А работки побольше вашему адвокату подкинуть я постараюсь.
   -- Эт-та я вижу, -- тяжело вздохнул Мельник.
   -- Да-а. Так вот, может быть, оно бы так и построилось, да скрипочка вмешалась.
   -- Скрипочка? -- удивленно поднял на меня глаза Мельник.
   -- Да, скрипочка. О которой вы думаете, что ее за червонец купить можно. На Неглинке.
   -- А что скрипочка? -- катанул на щеках желваки Мельник.
   -- А то, что вы из-за этой скрипочки отнесены теперь к категории особо опасных государственных преступников.
   Мельник тяжело, медведем встал со стула, наклонился над столом, с сипением сказал:
   -- Ты, начальничек молодой, шутки со мной не шути. И на пушку меня не бери. Молоко еще на губах не обсохло...
   Я засмеялся. Не знаю, может быть, если бы я рассердился, или уткнулся в протокол, или стал бы кричать -- может быть, он бы мне не поверил. Но я только засмеялся.
   -- Эх, Степан Андреевич, в том-то и беда, что не шучу я. Вы ведь все время на 144-ю статью рассчитываете -- кража личного имущества, мера наказания -- максимум до пяти лет. А скрипка-то государственная, за нее только страховая цена 300 тысяч золотых рублей назначена. Хищение в особо крупных размерах. Это и статья другая, и не только конфискацией она пахнет...
   Мельник сел на стул, даже не сел, а тяжело плюхнулся. Он хотел что-то сказать, но рот открывался, бессильно шевелились губы, алебастром затекало лицо. Долго сидели мы молча, и ничто не нарушало тишины, кроме сиплого, с присвистом дыхания Мельника. Потом он сказал тусклым голосом:
   -- Понял я все. Пришить мне дело хотите.
   -- Не надо, -- махнул я рукой. -- Ну чего снова переливать из пустого в порожнее? Вы мне теперь, Степан Андреевич, будете первым помощником по розыску скрипки...
   -- Вона как! Это почему еще?..
   -- По логике. Как я понял из нашего разговора, вы совсем не представляли ценности этой скрипки. А существует всего три мотива, по которым могли ее украсть: чтобы уничтожить, чтобы спрятать в виде сокровища или чтобы переправить за границу. Продать ее в нашей стране невозможно -такие скрипки наперечет, их знают в лицо, как знаменитых людей. Поэтому либо расскажите, кто вас навел, либо...
   Мельник встал и срывающимся голосом крикнул:
   -- Никто не наводил. Один я был! А скрипку не брал!..
   -- Ну, сядьте, сядьте, пожалуйста! И сцен мне трогательных не устраивайте! Ребенку понятно, что орудовала шайка, а вы мне тут ерунду порете и хотите, чтобы я вам помог от наказания уйти. Дудки! Или все расскажете, как было, или мы вас будем считать организатором кражи скрипки.
   Мельник помолчал, потом угрюмо сказал:
   -- Мне подумать надо.
   -- Это пожалуйста, -- согласился я, твердо зная, что у Мельника выхода нет. -- Только думайте быстрее -- вы тоже заинтересованы в том, чтобы мы изловили ваших сообщников.
   -- Не было у меня сообщников, -- сделал последнюю попытку Мельник.
   -- Это вы бросьте, Мельник. Не заставляйте меня поминутно уличать вас во лжи. Вы уже старый человек, мне даже совестно. Мельник усмехнулся:
   -- Работа у тебя такая -- за людей совеститься. Как у попа...
   Комиссар отбивался по телефону:
   -- Да, очень я ценю и уважаю наших розыскных собак... Конечно... Но я не председатель Моссовета... А в исполком с ходатайством об отводе участка вошли... Ага -- очень остроумный совет... Вот слушай, Кузнецов, у меня тридцать шесть офицеров на очереди за жильем, так что я сначала на этот вопрос употреблю свое влияние... А собачки подождут немного... Ну, давай, привет...
   Комиссар положил трубку и спросил меня:
   -- Так, сколько их, по-твоему, было?
   -- Не меньше двух наверняка.
   Комиссар почесал щеку тупым концом карандаша, задумчиво, будто вспоминая, сказал:
   -- Помнится мне, кто-то когда-то голову давал на отрез, что там побывал один человек. Я принужденно улыбнулся:
   -- Что делать -- я задним умом крепок. Как говорит про меня Лаврова -ль эспери де эскайе.
   -- Это что? -- с интересом посмотрел на меня комиссар.
   -- По-французски значит "лестничный ум".
   -- А! Ну да, эскалатор -- лестница! -- сообразил комиссар. -- А она что -- только говорит или думает так же?
   -- Трудно сказать. Наверное, думает.
   -- Это плохо. Подчиненные должны уважать начальство -- тяготы служебные кажутся много легче.
   -- Ага! -- радостно заухмылялся я. -- По себе я это давно заметил.
   Комиссар сказал:
   -- Так что ты своим эскалаторным умом надумал?
   -- О том, что Мельник провернул такую акцию один -- и говорить нечего. Скорее всего, его использовали как инструмент...
   -- Это в части организации преступления. А в реализации его? В самом факте кражи сколько человек участвовало? Ведь очистить квартиру Мельник мог и один?
   -- Не думаю, чтобы он в квартире был один. Во-первых, из трех скрипок в доме вор безо всяких сомнений взял самую ценную. Во-вторых, отпечаток ноги Мельнику не принадлежит -- ботиночек аккуратный, сороковой размер.
   Комиссар побарабанил толстыми короткими пальцами по столу, пригладил белесые прямые волосы, посмотрел своим хитрым зеленым глазом на меня вприщур:
   -- А я допускаю, что Мельник вообще не притрагивался к скрипке.
   -- А как же?
   -- Не знаю, -- пожал плечами комиссар. -- Допускаю, что те, кому нужна была скрипка, оставили ему, как всякому наемнику, взятый город на разграбление.
   Зазвонил телефон. Комиссар снял трубку:
   -- Слушаю. Ну? У меня. А что такое? А-а, это всегда надо приветствовать. Доставьте его прямо ко мне.
   Комиссар положил трубку и, подняв палец, значительно сказал:
   -- Арестованный Мельник просится на допрос. Но с тобой, видишь, не захотел разговаривать, а изъявил пожелание дать показания главном генералу в МУРе. Удовлетворим просьбу?
   -- Обязательно.
   Комиссар надел очки, весело взглянул на меня:
   -- Вот видишь, Тихонов, как хорошо быть генералом?
   -- Я думаю...
   -- То-то. Ты сколько пыхтел, пока жука этого навозного изловил? А вся слава от его признания мне достанется, Я махнул рукой:
   -- Это мы еще посмотрим...
   -- Чего смотреть-то?
   -- А что он скажет?..
   Мельник остановился посреди огромного кабинета -- тулуп расстегнут, настороженно закинута голова, руки за спиной -- прямо стрелецкий воевода перед казнью. Сердито повел клочкастыми бровями, посмотрел на меня мельком, перевел взгляд на тускло высвечивающие серебром погоны комиссара, снова глянул на меня, недовольно сказал:
   --. А он здеся зачем? Я ведь сказал, что только главному буду давать показания!
   Комиссар вышел ему навстречу из-за стола, сделал несколько мелких катящихся шажков и замер в испуге:
   -- Степан Андреевич, никак я вас прогневал? Недовольны вы, что пустил я на допрос инспектора Тихонова? Может, прогоним его? Мне же беседа с вами куда как дороже!
   -- Я свое слово сказал! -- отрубил Мельник. Комиссар обернулся ко мне:
   -- Слышал, Тихонов, золотое слово? Прямо ума не приложу, что мне и делать теперь. Ведь не будет, я думаю, говорить со мной Мельник. Ах, жалость-то какая! Может, такое счастье раз в жизни человеку выпадает, а ты мне, Тихонов, все испортил. Он у тебя где, в КПЗ содержится?
   Я кивнул. Комиссар горестно развел руками, торопливо вернулся за стол, тяжело вздохнув, сказал:
   -- Значится, так: переведи его в тюрьму, то бишь, следственный изолятор. Это раз. Теперь два -- подготовь материалы для предъявления ему также обвинения в краже государственного имущества в особо крупных размерах. Сколько там по девяносто третьей статье, по "приме" полагается, запамятовал я?
   -- От восьми лет до расстрела.
   -- Прекрасный диапазон, -- одобрил комиссар. -- И третье, затребуй все дела -- Калаганина, Фомки Крысы, Финогея, Сявки-Сидоренко, ну, короче, всех по списку, где проходил инструмент нашего уголовного фабриканта. Привлекать мы тебя, Степан Андреевич, и по этим всем делам будем, -- ласково заверил комиссар. -- Чистое соучастие в стадии приготовления преступления. А засим, как говорится, не смею задерживать, конвой вас ждет в приемной...
   Мельник не ожидал такого поворота. Он как-то весь съежился, усох, ростом стал меньше, к выходу пошел, тяжело двигая враз зачугуневшими ногами. У дверей остановился, оглянулся на комиссара, сказал грустно:
   -- Я думал, у нас душевный разговор получится...
   Комиссар по-кошачьему легко, неслышным плывущим шагом пересек кабинет, и, как в волшебстве кинематографа, вдруг исчез его животик, стали незаметными все лампасы, колодки, погоны, исчезла благообразная генеральская важность -- он летел через коробку кабинета, как пущенный из рогатки литой камень. И это был вновь молодой, прославленный своей удивительной лихостью и бесстрашием оперативник, который четверть века назад внедрился в наводившую на всех ужас банду "Черная кошка" и переловил бандитов всех до одного. Чудо перевоплощения свершилось на глазах, будто комиссар сбросил с себя, как ненужный комбинезон, всю свою блондинистую вальяжную внешность и оттуда, из этого парадного комбинезона, выскочил сухой, жилистый, черный от злости человек.
   -- А почему у нас с тобой должен был получиться душевный разговор? -тихо спросил комиссар, и от этого тихого голоса, почти шепота, Мельник вздрогнул.
   Честное слово, от неожиданности я сам испугался! Комиссар подошел к Мельнику вплотную, но все равно было как-то незаметно, что вор выше его на целую голову. Комиссар смотрел ему в подбородок, не задирая головы, и Мельник против воли стал клониться, его как-то судорожно изгибало -- так старался он поймать взгляд комиссара.
   -- Ты что думал? -- так же тихо, без выражения сказал комиссар. -Стоит тебе согласиться, так я здесь чай с пирогами накрою, сядем в обнимку и поговорим про жизнь твою, мною загубленную? Да-а? Вот на-ка, выкуси! Ты вор, старый уголовник, ты мне, Тихонову, ты всему нашему народу поперек горла стоишь! Ты украл скрипку, которую гений в слезах и поту выстрадал! И играл на ней гений, людям нашим счастье каждым мгновеньем дарил, а ты обокрал весь народ -- и теперь ко мне явился, снизошел до дружеской душевной беседы. Ты что думал, что я -- советский генерал -- буду пожимать лапы твои поганые, унижаться перед тобой, к тебе в настроение подкладываться -- сделай милость, Мельник, расскажи мне, по дружбе нашей возникшей, как ты скрипочку упер? Не дождешься!! Ишь, добродей нашелся! Ты что-то не пришел ко мне с душевной беседой, когда мы тебя искали. А когда Тихонов, как кота нагадившего, из-под шкафа тебя за шиворот выволок, ты про душевность вспомнил! Я из-за таких ребят душевных инфаркт имею, три ваших пули в себе ношу и без снотворного уснуть не могу! И никаких снисхождений не жди себе -- это я тебе именно душевно обещаю. Поэтому ты или всю правду, слышишь -- всю! -- расскажешь, или мы с тобой вопрос решенным считаем. Доказательств по делу -- во, по самую маковку!
   Комиссар повернулся на каблуках, спокойно, не спеша прошел к своему креслу, и в то мгновение, пока усаживался, он успел вновь неуловимо нацепить комбинезон своего спокойного благодушия.
   -- Черствые и бездушные мы люди с тобой, Тихонов, -- блеснул он золотыми зубами. -- Не имеем деликатного подхода к молодому неопытному человеку, впервые оступившемуся в жизни.
   Я засмеялся:
   -- Мельник у нас действительно тонкий, мечтательный паренек. Ну так что, Мельник?..
   Он скинул полушубок, аккуратно свернул его и положил на пол у дверей, подошел к столу, уселся прочно, провел рукой по лысине, деловито сказал:
   -- А чего ж теперь делать-то мне остается? Придется говорить, а то, я вижу, сердит вы, гражданин начальник, сразу в амбицию. Чего ж вас злить понапрасну, и так видать, что вы мужчина серьезный.
   -- Это с самого начала надо было понять -- для собственной же пользы, -- сказал комиссар и, нажав кнопочку на пульте, сказал в микрофон: -Стенографистку ко мне...
   -- С чего начинать? -- спросил Мельник.
   -- С начала. С детства с самого.
   -- Э-э, долгая будет тогда история. Мне ведь, почитай, годов, как вам обоим будет.
   -- Ты на нас жалость не нагоняй, -- сказал комиссар. -- А лег тебе всего на пять больше, чем мне.
   -- Труднее мои годы были, потому много они дольше, -- мотнул головой Мельник. -- Прятаться -- оно всегда тяжельше, чем вдогонку бегать.
   -- Угу, -- кивнул комиссар. -- Кто же это тебя прятаться заставлял? Ты же ведь, говорят, как Кулибин, все своими руками сделать можешь. Вот и работал бы себе на здоровье.
   -- Задарма-то? -- зло посмотрел на него Мельник. -- Кабы жизнь по-другому выстроилась, я бы миллионер был, своим заводом управлял, а не у тебя в кутузке горюнил с ворами-то...
   -- Чем же это жизнь твоя не задалась?
   -- Потому как жить по-людски не даете -- если человек умел и к работе охоч, должен иметь он свое материальное награждение. Я работать -- спор да умел, а рядом -- дармоед. Ему -- за общественность, за болтовню -- грамоту, он, бездельник, как всяк дурак, красному рад, да и не стоит он большего, а мне -- на кой шиш нужна мне грамота? Я свою прибыль иметь хочу -- а мне прогрессивку, пятак за просто так в зубы ткнут и на Доску почетную. Ударник! А мне ваш почет, как рыбке зонт. Мне моя копейка надобна, тогда бы сроду на чужую не позарился. Да и не брал я никогда чужого вот до последнего случая. Инструмент фартовым людям делал -- это было! Так они его за деньги покупали у меня, а что там творили они с ним -- меня это не касаемо.
   -- Хороша у тебя философия, -- пробормотал комиссар.
   -- А чего в ней плохого? Это если я в сельпе топор куплю да жене дома башку снесу, что же -- продавца со мной под суд? Я свой труд, умение приложил, вещь изготовил, а там не мое дело -- "фомкой" и гусиной лапой орудуют или пользуют как сверло либо там вороток!
   Комиссар тихо засмеялся и спросил:
   -- А ты зачем молнии на "фомках" ставил? Вещь приметной делал, скорее засыпаться можно было. Зачем? Мельник пожал плечами:
   -- Просто так ставил. Вроде знака моего мастерового... Чтобы знали...
   Комиссар покачал головой:
   -- Нет, неправда это, что просто так. А знак свой -- это точно. Чтобы не спутали. Риск хоть и понимал, а жадность была сильнее. Блатной переплачивал охотно, шик свой в этом видел, да и вроде гарантии были твои молнии для него -- знали, что ты хороший мастер. Но это теперь все неважно, я так, кстати спросил. Значит, заработку тебе честного не хватало, повязался ты с ворами. Так?
   -- Так, -- согласился Мельник.
   -- А я вот на тебя уже все бумаги вытребовал, -- сказал комиссар. -- Не видать по ним, чтобы ты сильно бедовал на государственной получке. Куда тебе больше было -- у тебя же детей нет?
   -- А при чем дети? -- удивился Мельник. -- Человеку и без детей копейка живая нужна.
   -- А зачем? -- простовато спросил комиссар. Мельник наклонился к нему ближе, жарко дыша жадностью и завистью.
   -- Ты соседей, чай, только на нижнем этаже у себя видел. Покои у тебя в квартире, поди, барские, как генералу полагается быть. И машиночка черная, лаковая с шофером подается по утрам, теплая, чтоб не застыл ты по дороге, спаси бог. И дачка об два этажа, из кирпичиков сложенная, с участком на гектар на цельный -- все, все это имеешь. А мне почему нельзя? У нас ведь равенство! Или я рылом до равенства не вышел? Так ты скажи -- я еще потерплю, повременю, когда мне все это понастроят да на блюде с полотенцем подадут..,
   Комиссар задумчиво забарабанил по столу карандашом, а я про себя засмеялся -- Мельник до удивления попал не в цвет: комиссар только три года как переехал из коммунальной квартиры в двухкомнатную малогабаритку, из физкультурных соображений принципиально ходит на работу пешком, а дачи не имеет, поскольку яростно ненавидит всякие дачные кошелки, комаров, клубничные грядки и необходимость ежедневно терять два часа на езду. По той же причине он терпеть не может охоту и рыбалку.
   А комиссар сказал:
   -- Да, имею. Квартира хорошая и дачка -- ничего, не жалуюсь. И шофер с машиной положен мне по должности. Ну и что? Что следует из этого?
   -- А то следует, что ты от государства все это за так имеешь, а мне хоть бы малую толику от добра твоего руками своими мозолистыми заколотить надобно. Вот и считаешь ты меня жуликом, а я тебя тем и хуже только, что тоже жить хочу по-людски...
   Комиссар засмеялся и с любопытством спросил:
   -- А кто был твой папа, Мельник? Чем отец занимался?
   -- Не бойся, не фабрикант, не помещик, не эксплуатировал никого. Трудовой был он человек.
   -- А точнее. Где трудился? Батрачил? На заводе Нобеля лямку тянул?
   -- Не батрачил, но и ему в жизни досталось горюшка да слез хлебнуть. Мастеровой он был человек.
   Комиссар открыл ящик стола и достал несколько бумажек.
   -- Вот запросил я о тебе сведения по месту рождения и подтвердили мне, что твой папаша был действительно человек мастеровой. Архивы, знаешь, какую память долгую держат? И людей-то уж никаких не осталось с тех пор, а там все записано...
   Мельник подсох лицом, глаза потускнели, пропал в них жаркий злой блеск. А комиссар надел на нос очки, отодвинул бумагу подальше от глаз:
   "-- ...Мельник Андрей Никандрович, 1882 года рождения, мещанин города Самары, почетный гражданин городской, жалован золотой медалью Союза русских промышленников, владелец собственного каменного дома и двух доходных домов, держит механическую мастерскую с кузней и слесарную мануфактуру, имеет откупной лист на сборку и ремонт самодвижущихся экипажей американской компании "Форд". В августе 1916 года получил заказ военного министерства на изготовление бронеавтомобилей, но развернуть производство смог только в 1918 году и поставлял броневики для армий атамана Краснова и генерала Деникина. Участник контрреволюционного заговора в Самаре, расстрелян по приговору Военно-революционного трибунала..."
   Комиссар положил бумагу на стол и сказал:
   -- Вот видишь, и впрямь папаша твой мастеровой был человек.
   -- А что ж, по-вашему, я за своего отца ответчик? Мне восемь лет было, когда он помер.
   -- Почему же -- ответчик? Я это к твоему разговору насчет моих богатств несметных и твоей сирости. Моего папашу убили вовсе под Волочаевкой и был он не мастеровой, а крестьянин из-под Кондопоги. И когда стали мы с тобой сиротами-беспризорниками, перспективы у нас с гобой были равные. Но ты был умный и хотел свое хозяйство поставить, а я был глупый и от своего голодранства хотел весь мир накормить. Ты на рынке стал чайники паять, а в меня кулак Спиридонов железной чекой по башке классовое сознание вселил. Потом ты стал потихоньку ворованное скупать, а я на Путиловский подался. Ты у себя дома мастерскую налаживаешь, а я -- на рабфак. По радио поют -"Вставай, страна огромная" -- я под Ельню, а ты, с язвой-то со своей липовой -- под бронь механиком-наладчиком на хлебозавод. Что ты так смотришь на меня? Я твою биографию хорошо прочитал.,.
   -- Оно и видать! -- сказал Мельник.
   -- Конечно, -- невозмутимо ответил комиссар. -- Я с батальонной разведкой через линию фронта, а ты с буханкой под фуфайкой -- через проходную. Да-а, значит, пришел я с фронта -- и в ОББ -- отдел борьбы с бандитизмом, а ты -- за старое. Я -- по малинам и притонам, а ты -- им инструмент надежный, двумя молниями меченный. И в конце оба мы с тобой в этом кабинете, только я здесь хозяин, а ты мне ответчик. Вот видишь, как оно все раскрутилось. А ты боялся, что душевного разговора у нас не получится. Вот теперь и объясни нам, как ты на это дело пошел.
   Долго сидел Мельник молча, уперев ладонями тяжелую шишкастую голову, и по напряженной широкой спине его я видел, как борются в нем, кипят злость, усталость, гнев, досада, сожаление о невозвратимом, бессилие и необычайная, громадная тоска и жалость о том, что было сделано в целой жизни и теперь бесследно утекает, как вода из пригоршни.