Ветер Андрей. Под сводами высокой лжи

   -- Но когда ты успела провернуть всё это?
   -- Как только ты дал мне доверенность, я начала шерстить всех знакомых. Меня свели с неким Василием Васильевым. Забавное имя, не правда ли? Его жена возглавляет издательский концерн "Папирусовый дом". Зовут её Екатерина Алексеевна Васильева. В девичестве Кинжалова.
   -- Катя Кинжалова?
   -- Представь себе... Слово за слово, и вот выяснилось, что вы с ней давние знакомые.
   -- Да, да! То есть Катерина взялась выпустить мои книги?
   -- Без долгих размусоливаний. У неё в офисе я заметила несколько номеров "Поколения-7". Почитывает она твои статейки.
   -- Мы с ней не виделись со студенческих времён.
   -- Теперь есть повод.
   Я привалился к Татьяне и ткнулся лбом в её щеку. Давно никто не подносил мне таких подарков. Таких неописуемо щедрых подарков. Меня захлестнула волна странного чувства, почти сыновней любви, безбрежной благодарности.
   -- Танюша...
   -- Что?
   -- Знаешь, ведь я сам, наверное, никогда бы не понёс книги в издательство.
   -- Ты полагаешь, я об этом не догадывалась?
   -- Так бы всё и лежало в столе... Может, ближе к пенсии рискнул бы... Нет, вряд ли...
   -- Ты слишком не уверен в себе.
   -- Я?
   -- Не понимаю, как ты работаешь в своей шпионской конторе. Ты самый неуверенный в своих талантах человек.
   -- Ты открываешь мне глаза, -- я слушал Таню с большим удивлением.
   -- Надеюсь, это пойдёт тебе на пользу.
   -- Почему ты говоришь, что я неуверен в себе?
   -- Не говорю, а утверждаю. Ты привык считать свою литературную работой не работой, а баловством. Отсюда и растут ноги твоей нерешительности. Вспомни, сколько ты упрямился: "Книги не окончены, их нельзя никому давать"... Чушь! Кинжалова проглотила все три книги одним махом!
   -- Правда?
   -- Вот ты опять не веришь, -- Татьяна начала злиться. -- Ты думаешь, я всегда хвалила тебя только из-за моей любви или из боязни обидеть тебя? Ты не веришь в мою беспристрастность?
   -- Верю... Просто для меня всё это очень неожиданно.
   -- Стало быть, я добилась-таки своего, -- засмеялась она. -- Мечтала об этом, хотела, чтобы ты оторопел от удивления, чтобы дар речи потерял.
   -- Сюрприз удался, -- рассеянно сказал Юрий, -- удался на славу. Но в голове ещё сумбур. Информация получена, но она продолжает оставаться чуть в стороне от меня. Странное состояние. Непривычное и незнакомое.
   -- Привыкай, -- Таня успокаивающе погладила его по лбу, -- и радуйся, Юрка, радуйся. Мне кажется, твоя работа разучила тебя радоваться.
 
   ТАТЬЯНА
 
   Состоявшийся в "Папирусовом доме" фуршет не отличался пышностью. В скромном, но стильном зале -- гладкие белые стены, пол в крупную чёрную и белую клетку -- вдоль стен вытянулись покрытые синей скатертью столы с закуской и выпивкой, по углам помещения красовались огромные букеты ярко-рыжих цветов, похожие на застывшие брызги салюта. Сразу при входе в зал на небольшом столике лежали высокие стопки книг. Собралось человек пятьдесят: почти половину пришедших составляли журналисты, остальные были финансисты и гости из некоторых других книжных издательств. Кое-кого из приглашённых Юрий знал лично, но в основном лица были незнакомые.
   Собираясь на презентацию, Таня заметно нервничала. С раннего утра она была на взводе, разбила две чашки и едва не проткнула себе ногу выскользнувшим из рук тяжёлым кухонным ножом. Полётов всячески старался успокоить её, но она отмахивалась, бодрилась:
   -- Ладно, ладно, не маленькая уже. Справлюсь. Вот придём туда, и я тотчас успокоюсь.
   -- Чего ты нервничаешь так?
   -- Не знаю. Рубеж какой-то. Слишком много торжественности в душе.
   -- Я тебя не узнаю
   -- Сама не узнаю себя, -- она развела руками и улыбнулась. -- Вся издёргалась. Как видишь, психологи тоже умеют психовать...
   Но войдя в банкетный зал, Таня сразу изменилась, взгляд наполнился уверенным спокойствием, на губах заплясала чарующая улыбка.
   -- Вот я и в порядке, милый, -- шепнула она на ухо Юрию и подтолкнула вперёд. -- Иди, принимай поздравления.
   Юра сразу увидел Кинжалову и направился к ней:
   -- Здравствуй, Катюша.
   Она выглядела совсем не так, как девушка из далёких студенческих времён. Держалась подчёркнуто доброжелательно со всеми, но в чертах её лица легко угадывалась своенравность и жёсткость профессионального дельца.
   -- Рада тебя видеть, Юрка, она потянулась губами, чтобы поцеловать его, но чмокнула только воздух, обозначив поцелуй в нескольких сантиметрах от щеки Полётова.
   -- Я тоже.
   -- Ты почти не изменился. Впрочем, нам ещё далеко до того возраста, когда люди становятся неузнаваемыми. Про твои дела не спрашиваю, потому что знаю, что всё в порядке, читаю всё, что ты пишешь. Или почти всё. Теперь вот и книги прочла залпом.
   -- Странно, что мы так долго не виделись. И странно, что наши дороги пересеклись нынче именно на книжном поприще. Теперь мы в некотором роде партнёры.
   -- Ты получил авторские экземпляры?
   -- Да. Вчера Татьяна привезла.
   -- У тебя потрясающий литературный агент.
   -- Вообще-то она не агент, а моя жена. Просто у меня не было ни времени, ни желания заниматься издательскими делами, вот она и взвалила на себя эту ношу.
   -- Жена? -- Юрию показалось, что Кинжалову эта информация немного смутила.
   -- Мы, правда, ещё не расписаны, -- добавил Полётов, следя за реакцией Катерины. В этой женщине не осталось и следа от той девчонки, с которой Юрий когда-то занимался "невинным" сексом. Она смотрела на него, как собственница. Он улыбнулся и тронул Катю за руку. -- А твой супруг, я слышал, по банковскому делу?
   -- Да. Впрочем, наши отношения скорее похожи на деловые, чем на семейные, -- она взяла с подноса бокал с белым вином и наморщила носик. -- Ты меня понимаешь? Я практически свободна. У каждого из нас своя жизнь, -- она взяла Юрия под локоть, и Полётов мысленно усмехнулся.
   К ним то и дело подходили, завязывали какие-то бессмысленные разговоры, и он привычно улыбался, шутил, отвечал на вопросы. Время от времени он поглядывал на Татьяну. Вокруг неё суетились мужчины, протягивали визитные карточки, предлагали вино. Один раз Юрий встретился с Таней взглядом. Она подмигнула, и в её лице Полётов увидел бездну счастья...
   "Нет в мире второй такой женщины, -- в который раз подумал он. -- Мне выпала самая удачная карта".
   Вечером, когда они вернулись домой, она увлекла Юрия на диван. Прижалась к плечу головой, поджала ноги и тихонько вздохнула.
   -- Я очень счастлива сегодня. А ты?
   -- Наверное.
   -- Ты не уверен? Тебе чего-то не хватает?
   -- Не знаю. Я ещё не переварил случившееся. Не свыкся с тем, что я писатель.
   -- Ты уже давно писатель! Как ты этого не понимаешь! Ты писатель не потому, что твои книги опубликованы, а потому что ты пишешь!
   -- Но теперь я не просто писатель, а писатель изданный. И это вселяет в меня незнакомое чувство. Счастлив ли я? Думаю, что да. Но во мне какая-то расслабленность. Может, усталость?
   -- Как тебе твоя Кинжалова?
   -- Акула.
   -- Да, хищное существо, -- согласилась Татьяна. -- Скажи, а у тебя с ней было что-нибудь раньше?
   -- Ой, не спрашивай о моих прошлых женщинах. Ты же не из таких, кому надо знать всю эту мелочь.
   -- Я не из таких, но я видела её глаза сегодня. Она постелила тебе под ноги ковровую дорожку. Приглашает. Хочет заполучить тебя.
   -- У нас с ней были забавные отношения, -- Юрий замолчал, размышляя, затем вкратце рассказал, что связывало его с Катей.
   -- О! -- Воскликнула Татьяна, когда он закончил. -- Она приложит все силы, чтобы затащить тебя в постель. У неё комплекс незавершённых отношений в отношении тебя.
   -- Что ж, -- засмеялся Полётов, -- буду отбиваться.
   -- Она не нравится тебе?
   -- Мне нравятся многие... Давай-ка выпьем по бокалу шампанского. Теперь можно забыть обо всех, раздеться, сбросить маски официальных лиц...
   Таня поднялась с дивана и подошла к столу, на котором лежало три пачки книг. Она задумчиво провела рукой по ним.
   -- Сбывающиеся мечты пробуждают грусть, -- проговорила она. -- Тащи бутылку, милый. Ляжем в постель, будем пить и разговаривать, мечтать и вспоминать.
   -- Ты загрустила?
   -- Грусть -- обратная сторона радости. Слишком много было положительных эмоций, теперь пришло время грустить.
   -- Тебе нравится грустить?
   -- Иногда нравится. Тосковать не люблю, а грустить можно. Жизнь надо вкушать с разными приправами, -- направляясь в спальню, Таня на ходу стащила юбку.
   Они проговорили всю ночь и уснули только под утро, обессилевшие от переполнявших их эмоций ...
 

* * *

 
   -- Звонил папа, -- донёсся голос Тани из соседней комнаты, -- поздравляет тебя, извиняется, что не смог приехать на презентацию.
   Юра только что вернулся домой и ещё стоял в коридоре, не успев снять мокрую от снега куртку.
   -- Чёрт знает что на улице творится, -- ворчал он.
   Таня появилась в двери. Постояв несколько секунд в задумчивости, она проговорила:
   -- Папа сказал, что меня разыскивал Олег.
   -- Какой Олег? Твой бывший, что ли? Слушай, совсем забыл сказать тебе: я же видел его в Испании. Он, оказывается, теперь в Мадриде. В посольстве работает.
   -- Я не знала.
   -- Я тоже. Было большой неожиданностью столкнуться с ним нос к носу на приёме... Так он тебя разыскивает? Он разве в Москве сейчас?
   Татьяна пожала плечами:
   -- Не знаю. Не поняла. Папа не стал давать ему телефон сюда. Он сказал, что Олег был сильно взволнован, чуть ли не испуган.
   -- Позвони ему сама, -- предложил Юрий.
   -- Чего он вдруг вспомнил про меня? Мы после развода ни разу не общались. Я уж думала, что он забыл о моём существовании. Вы обо мне говорили при встрече?
   -- Нет, собственно, мы почти не разговаривали, перебросились ничего не значащими фразами. На виллу одного барона заплыли всякие крупные политические рыбы, и вдруг вижу -- Олег! У меня чуть челюсть не отпала от удивления. Настоящий сюрприз.
   -- Разве он высокое положение занимает?
   -- Нет. И у меня много вопросов было к ребятам в связи с этим. Заставил он меня задуматься.
   -- Над чем? Он себя подозрительно вёл? Олег в чём-то замешан?
   -- Понятия не имею. Тань, я же не следственный отдел. У каждого своя работа. Я лишь собираю информацию... Если он тебя искал, ты уж звякни ему, полюбопытствуй, что ему понадобилось.
   Телефон у Морозовых не отвечал. Лишь вечером трубку подняла мать Олега.
   -- Евгения Максимовна, здравствуйте, -- заговорила Таня.
   В ответ раздалось всхлипывание.
   -- Что случилось, Евгения Максимовна? -- спросила Таня. -- Вы плачете?
   -- Танечка, горе-то какое... Олежечек мой...
   -- Что такое? Что у вас?
   -- Олег... Нету больше его... Умер...
   -- Как умер? Когда? Что вы такое говорите? Он же только вчера моим родителям звонил, меня разыскивал. Папа с ним разговаривал.
   -- Ночью сегодня... Он, Танечка, застрелился...
   -- Что?
   Наступила долгая пауза. Татьяна почувствовала, как у неё в голове зашумело, где-то глубоко внутри медленно стала разрастаться холодная бездонная дыра, куда начало засасываться сознание.
   "Застрелился! Какая-то глупость! Этого не может быть! Крепкий, здоровый, красивый... Застрелился! Не под машину попал, не на обледенелой лестнице оступился и голову раскроил, а застрелился! Сам! Разве такое возможно?"
   -- Он, Танечка, должно быть, попрощаться хотел с тобой... Сам не свой был весь день... Вчера... Метался по дому, ждал чего-то, ждал, лицом изменился... Мальчик мой... Почему же так? Танечка, что ж такое происходит? Скажи, что у него стряслось?
   -- Я давно не общалась с ним, я совсем ничего не знаю, Евгения Максимовна.
   После продолжительного невнятного разговора Таня повесила трубку и подошла к Юрию.
   -- Олег покончил с собой. Ты в это можешь поверить? -- Её лицо выражало полное недоумение. -- Подробностей не знаю. С Евгенией Максимовной невозможно сейчас говорить... Олег застрелился... Что это значит?
   В глазах Юрия появился интерес. Подумав, он подошёл к телефону.
   -- Алло, Павел? Это Полётов. Привет. Ты про Морозова ничего не знаешь? Да, да, который в мадридском посольстве... Что? Его сюда вызвали?.. Почему спрашиваю? Потому, что он застрелился сегодня ночью... Что? -- Юра внимательно слушал и в течение нескольких минут не произносил ни слова, затем кивнул: -- Ах вот оно что... Значит, заподозрил... Ладно... Спасибо, я позже позвоню...
   Полётов опустил трубку на рычаг и повернулся к Тане:
   -- Олега вызвали в Москву.
   -- Зачем?
   -- Якобы по делам. А вчера ему позвонили из прокуратуры. Судя по всему, он перепугался и поэтому покончил с собой.
   -- Не понимаю. Чего испугался? Неужто можно испугаться чего-то настолько сильно, чтобы наложить на себя руки? Ведь это какой страх надо испытать! Страх прежде всего перед наказанием. Ты сказал, что к нему были какие-то вопросы. Какие? Во что он вляпался?
   Юрий зажёг сигарету и неторопливо затянулся.
   -- Месяца два назад в нашем посольстве кто-то потерял зажигалку со встроенным фотоаппаратом. Шпионская игрушка. Стали всех проверять. Отпечатки пальцев были сильно смазаны, по ним ничего не определили. В фотоаппарате нашли чип с отснятым материалом. Деталей не знаю... Павел говорит, что эксперты, проанализировав снимки, точно установили, что фотографировал Олег Морозов.
   -- Как это можно установить?
   -- Проверили, кто на снимке, в какое время и где сделан кадр, с кем сфотографированный человек разговаривал в ту минуту и так далее.
   -- Ты хочешь сказать, что Олег работал на кого-то?
   -- Понятия не имею, -- Полётов пожал плечами. -- Он поддерживал тесные отношения с некоторыми сотрудниками ЦРУ. Конечно, мог не знать, кто они. Теперь же всё объясняется... Мне сказали, что те снимки сами по себе никакого урона не нанесли бы нам. Похоже, он просто опробовал технику. Но контрразведка, видно, нащупала что-то ещё за Олегом. Наверное, ребята вышли на какие-то серьёзные факты, связанные с его работой в МИДе. Не просто же так он пустил себе пулю в лоб. Выходит, было что-то серьёзное на его совести...
   -- Не понимаю, -- Таня была в замешательстве. -- Что могло заставить его? Он был абсолютно обеспеченным: квартира, машина, положение... И вдруг шпионаж! Зачем ему это? Ради денег? Или его запугали?
   Юрий пожал плечами.
   -- Юр, тебе не страшно? -- Она заглянула ему в глаза.
   -- Почему мне должно быть страшно?
   -- Ты подумай: жил человек, я была с ним прекрасно знакома. И вдруг получается, что ничего-то я про него не знала. Какой он? Кто он?.. Застрелился! Ведь как надо сильно испугаться, чтобы пойти на такой шаг! Ведь надо было смерти бояться меньше, чем наказания! И ведь знал... Наверняка знал, что всё может кончится так, иначе не держал бы дома пистолет. -- Она опустилась в кресло и обхватила голову руками. -- А кто ещё?
   -- Что "кто ещё"?
   -- Кто ещё из моих знакомых может оказаться шпионом? Ведь никого не заподозришь... Но получается, что подозревать можно любого! Это ужасно... Кто следующий застрелится? Сколько таких людей, которые работают против своей страны?.. И таких, как они, делают такие, как ты... Скажи, тебя не тяготит сознание того, что вы -- ну, ты и вся твоя контора -- превращаете людей в подонков, сволочей, предателей, заставляете их жить в постоянном страхе перед разоблачением?
   -- Поначалу тяготила. Теперь свыкся с этой мыслью. Сейчас есть только рутина. Если переживать из-за этого, то невозможно будет работать... Может, выпьем немного?
   -- Юр, ответь мне, -- Таня поднялась и подошла к нему, -- чувствуешь ли ты вину за то, что совращаешь людей? Совесть у тебя не болит?
   -- У государственных людей нет совести. Они не имеют на неё права.
   Лицо у Полётова сделалось при этих словах чужим, неузнаваемо-холодным. Татьяне стало не по себе. Она не представляла, что Юрий мог быть таким.
   -- Но ты должен испытывать что-то, -- неуверенно проговорила она.
   -- Что испытывает человек во время азартной игры?
   -- Но шпионаж -- не игра. Гибнут люди. Ломаются судьбы. Совершаются государственные перевороты.
   -- Именно так. И всё это -- большая игра... Ты спрашиваешь, бывает ли мне стыдно за мои поступки? Да, временами. Но чувство вины и стыда легко отступают, потому что я совращаю людей не из личных корыстных интересов и всё-таки не ради того, чтобы сделать из людей предателей. Это не самоцель. Такова специфика. Я добываю информацию. Почему во мне должно жить чувство вины? С таким же успехом каждый из нас должен переживать из-за того, что давит муравьёв.
   -- Это не одно и тоже.
   -- Так уж устроен мир: кто-то кого-то пожирает, чтобы выжить самому. Государства не могут не пожирать друг друга. Разведчик не может оставаться в стороне, он исполняет то, что ему поручено... Пожирает кого-то, уничтожает кого-то, рушит чью-то жизнь...
   -- Мне не нравится такое мироустройство.
   Таня посмотрела на него долгим взглядом, и Юра понял, что никогда не видел столь необъятного отчаянья и столь великой беспомощности в её глазах.
   -- Малыш, не думай об этом, -- проговорил он, обняв её. -- Мы пришли в эту жизнь. У нас нет выбора. Жизнь -- это данность.
   -- Разве?
   -- Всё может быть только так, как оно есть.
   -- Разве? -- Опять спросила она.
   -- Убеждён.
   -- Пусть общество и не может измениться, -- тяжело вздохнула Татьяна, -- но нам-то не обязательно принимать участие в его страшных играх, правда? Мы же имеем право просто на жизнь?
   -- Это как?
   -- Ты можешь полностью посвятить себя литературе. А я посвящу себя тебе.
   -- Это мечты, Танюш.
   -- Но ведь мы имеем право друг на друга?
   -- Да.
   -- Тогда давай начнём быть рядом. Быть вместе.
   -- Как?
   -- Поедем куда-нибудь... -- Она робко поглядела на него, будто боясь получить отказ сразу. -- Ну, хотя бы для начала...
   -- И куда ты предлагаешь махнуть?
   -- В Африку, Индию, на Северный полюс... -- сказала она. --Куда угодно можно. Мир огромен.
   Он смотрел на Татьяну в течение нескольких секунд и вдруг решительно кивнул:
   -- Поехали в Индию.
   -- Ты серьёзно? -- Она не поверила.
   -- Вполне. Давай паспорт, я сегодня же съезжу в турбюро.
   -- Так сразу?
   -- А чего тянуть? Уж решаться, то сразу. Время тикает, отпуск мой не вечен.
   -- А маршрут?
   -- Дели, Агра... -- Юра пожал плечами. -- Что там ещё любопытного? Бенарес какой-нибудь! Да в Индии, по-моему, в любую дыру заехать можно и увидеть что-нибудь историческое или религиозное, в самую захудалую глухомань.
 

* * *

 
   Индия оглушила их зноем и буйством красок.
   -- После Испании мне здесь всё кажется диким, -- сказал Полётов во время первой прогулки по улице. -- Будто я хожу посреди мусорной свалки. Какое-то повсеместное ощущение грязи. Вселенская нищета...
   -- Есть такое, -- согласилась Таня. -- Может, на Востоке всюду так?
   В ответ он пожал плечами.
   -- Но разве ты не чувствуешь в этом своеобразной прелести? -- Таня потянула носом горячий воздух. -- Тут даже пыль как-то иначе пахнет.
   -- Не спорю.
   Уже на следующий день они отправились на туристическом автобусе в Варанаси. В путь тронулись рано утром, чтобы успеть как можно больше времени проехать до восхода солнца и тем самым спастись от его безжалостных лучей.
   За окном тянулись поросшие кустарником пологие холмы, кое-где выпирали из коричневой земли громадные каменные глыбы, гладко вылизанные жарким ветром, мелькали чахлые глиномазанные хижины с крышей из пальмовых ветвей, бродили худые коровы с высокими горбами и сильно выступающими рёбрами, женщины, закутанные в пёстрые сари, несли на головах огромные корзины. Автобус мчался, вздымая за собой густые клубы пыли. Темнокожий водитель самозабвенно подпевал хриплому радиоприёмнику и покачивался в такт песням. Сидевший на переднем кресле гид неторопливо сообщал пассажирам факты из древней истории страны, сопровождая их стихами из "Рамаяны" и "Гиты".
   Варанаси встретил туристов палящим солнцем и неописуемым шумом.
   -- У вас есть три часа на осмотр достопримечательностей, господа! -- крикнул гид со ступенек автобуса.
   -- Ну? Как тебе эта провонявшая навозом и раскалённой пылью дыра? -- спросил Полётов, выйдя на улицу. -- Великий город Варанаси.
   -- Бенарес, -- с улыбкой возразила Татьяна. -- Мне больше нравится, когда его называют Бенарес. Как-то убедительнее звучит.
   -- И сказочнее, -- добавил Юрий. -- Если верить справочникам, то здесь находится более полутора тысяч храмов. Этакое вместилище святости... А заодно крематорий под открытым небом и центр массового утопления покойников. Честно сказать, не понимаю, как люди не боятся здесь заходить в реку, набитую трупами, и совершать омовение.
   -- Сейчас увидим, что тут такое, -- Таня потянула его за собой.
   Поплутав по узким извилистым улочкам Старого города, они в конце концов добрались до места, откуда им открылась великая река Ганг. К ней спускались толпы людей, все чем-то гремели, шумно разговаривали. Всюду на широкой каменной лестнице стояли велосипеды, сидели седовласые старики, шипели на сковородах и в котелках неведомые нам угощения, плакали и смеялись голые детишки, туристы сверкали объективами фотокамер. Тут и там виднелись обнажённые тела священных мужей, исхудавших до невозможности от длительного поста.
   -- Потрясно, -- прошептал Полётов.
   -- Просто другой мир.
   -- Гарью, правда, тянет откуда-то, палёным...
   Со всех сторон поднимались стены древних храмов, грязные, облупившиеся, заплёванные. Жаркий ветер тащил над головами клочья чёрного дыма.
   -- Господин! -- Послышалась из-за спины Полётова английская речь с ярко выраженным индийским акцентом. Голос звучал просительно, но не жалобно. -- Возьмите лодку для прогулки! Я прокачу дешевле всех! Вы нигде больше не найдёте таких низких цен!
   Юра обменялся взглядом с Татьяной:
   -- Поплывём?
   -- С удовольствием.
   Лодочник услужливо согнулся, указывая путь к своей лодке.
   -- Здесь, сюда, осторожней, не опрокиньтесь...
   Посудина с вёслами была старой, но крепкой. Зелёная краска, некогда покрывавшая борта, давно облупилась. Юра помог Татьяне усесться на гладкую лавочку и сам устроился рядышком. Раскалившееся на солнце сиденье источало жар.
   На берегу шумная толпа индусов провожала в последний путь крохотного старичка. Его усадили со скрещёнными худыми ногами на большую каменную плиту и привязали к ней. Старичок всё время заваливался, сминался, как ватная кукла. Хлопотливые друзья и родственники опутывали покойника толстыми веревками и закрепляли на нём ещё камни, хотя плиты, служившей мертвецу троном, хватило бы вполне, чтобы утащить на дно реки десяток человек. Старичок болтался из стороны в сторону и ронял украшенную пышными усами и бородой голову в гирлянды жёлтых и оранжевых цветов, покрывавших его грудь. Суетившиеся вокруг него люди гудели, как пчёлы, некоторые пели. Как только лодка с покойником отплыла, все разом принялись колотить железками по металлическим гонгам, дуть в трубы и рожки, хлопать в ладоши и завывать какую-то песню. Шум погребальной процессии больше напоминал спонтанный балаган, а не строгую церемонию. Можно сказать, что выглядело всё вполне буднично, никаких красочных одежд, никаких ритуальных костюмов. В основном все были одеты в белые рубахи и белые же штаны. Что касается лодочников, то все они были в изрядно изношенных майках и обёрнуты линялыми тряпками вокруг бёдер. Едва покойника сбросили за борт и вода с плеском поглотила его, песни и звон железа прекратились. До слуха донеслось несколько запоздалых выкриков:
   -- Харе, харе!
   Окружающее пространство наполнилось умиротворённой тишиной. Вдали слышались песни других погребальных групп, мерно колыхались коричневые воды Ганга.
   -- Посмотрите, господин, -- указал лодочник, -- вот плывёт бедняк.
   Возле лодки покачивался на волнах труп. Он был похож на сломанную куклу, завёрнутую в грязную тряпку. Одна нога его ушла под воду, другая выгнулась костлявым коленом вверх. Облепленное мокрой тряпкой лицо уставилось в небо.
   -- Не хватило денег даже на камень, -- пояснил лодочник.
   -- Почему некоторых сжигают, а некоторых топят?
   -- Сжигают тех, у кого есть деньги на кремацию. Каждый индус хочет в старости побывать в этом месте, чтобы приготовиться к смерти. Когда он умрёт, его сожгут, а прах опустят в воды Ганга. Но огонь тут очень дорог, поэтому бедняков и нищих не сжигают. Умерших священников тоже не сжигают, их хорошенько заворачивают в ткань, чтобы скрыть их лицо, и топят в Ганге...
   Труп легонько стукнулся о борт и поплыл дальше словно поняв, что ему не получить никакой помощи от туристов.
   Лодок было много, но они не уходили далеко от берега, кружили неподалёку. Ближе к середине реки пространство оставалось почти пустым. Как только отчаливала очередная посудина с мертвецом, за ней следовали лодки с туристами, жадно следившими за погружением трупа в воду.
   Добравшись до середины Ганга, лодочник бросил вёсла, чтобы дать пассажирам возможность насладиться видом Бенареса издали. Город напоминал картинку из книги сказок. Отсюда не было видно грязи, обшарпанных и заплёванных храмовых стен, не чувствовалось зловония, не оглушал общий шум. Отсюда город был похож на причудливое творение насекомых, выгрызших в белых и розовых камнях ровные ряды окошек и дверей. Дворцы магарадж громоздились друг на друга, отовсюду высовывались причудливые башенки храмов, возвышались мощные каменные стены, сбегали вниз широкие полосы лестниц, а внизу, у самой воды, колыхались разноцветные тряпичные навесы и зонты, кое-где тянулся к небу чёрный дым.
   -- А можно ли посмотреть, как сжигают покойников?
   -- Можно. Тут всё можно. Бенарес открыт для всех, -- отозвался лодочник и приналёг на вёсла.
   Юрий повернулся к Татьяне:
   -- Как удивительно.
   -- Ты о чём?
   -- Этот город абсолютно открыт, не таится, не изображает из себя священного места. Он просто есть священное место.