Ветер Андрей. Под сводами высокой лжи

   -- Тебе не верится, что такое возможно?
   -- Не верится, -- признался Юрий. -- Я привык, что всюду все лгут, прикидываются, натягивают на себя маски. Людям по жизни отведена какая-то роль, но они непременно стараются изображать что-то ещё, что-то постороннее, чтобы скрыть себя настоящих. А уж так называемые священные места тем более пронизаны духом лжи. Нигде я не видел, чтобы воздух был наполнен искренностью. И вот наконец я приезжаю туда, где всё настоящее. Индия не кичится своей святость. Святость привычна для этой древней страны и естественна, как сама жизнь. Ведь жизнь являет пример того, как самое чудесное и святое может сделаться в глазах человека скучным и даже неприглядным, потому что всё очень обыденно. Ты же видела, как в двух шагах от разложенных на песке покойников запросто сидит парикмахер и обслуживает клиентов. А по другую руку от покойника рабочие занимаются починкой вытащенного на берег баркаса. Здесь всё естественно.
   -- Может, и у нас в стране так же? Просто мы не замечаем этого?
   -- Не знаю, -- пожал плечами Юрий. -- Нет, пожалуй, у нас не так, совсем не так. И в Европе не так.
   Вдоль берега было полным-полно всевозможных речных судёнышек, многие из которых давно уже не спускались на воду и служили пристанищем для тех, кто хотел получить за небольшую плату ночлег на Ганге.
   Юрий улыбнулся и тронул Таню на плечо:
   -- Смотри!
   Он указал на светловолосую девушку, почти девочку. Она стояла на носу прогнившей баржи, одетая в вызывающе открытый купальник европейского пошива, и бросала в Ганг латунную посудину на верёвке. Она ловко управлялась с той посудиной, поднимала её на борт, жадно выливала воду себе на голову, в блаженстве запрокинув голову, и снова швыряла верёвку вниз. Некоторое время они покачивались на волнах напротив неё, а она всё обливалась и обливалась, как заворожённая. На её груди пылал золотой католический крестик.
   -- Здесь куча европейцев, -- сказал Юрий. -- Складывается впечатление, что многие стремятся стать отшельниками, носят оранжевую одежду, спят на циновках, бреют голову.
   -- Мода на индуизм была всегда, -- ответила Таня.
   Обогнув пару лодок, с которых только что сбросили в воду мертвецов, они вскоре подплыли к тому месту, где грудой лежали бревна и доски и топтались около костров служители священного ритуала кремации.
   -- Глянь, -- удивилась Таня, -- никаких тебе церемониальных костюмов. Совсем обыденно, даже чересчур.
   Люди, занимавшиеся кремацией, были одеты в потные майки, короткие просторные штаны или же в обмотки. Они суетливо носили дрова из грузовых баркасов.
   -- Давай чуть подальше, -- Юрий тронул лодочника за локоть. -- Вон туда.
   Перед стенами храма происходило трупосожжение. Множество любопытных сидело на ступенях, поднимавшихся от реки вверх к храмовым воротам. По этим же ступеням бродили худые коровы, вылизывая грязные камни. Какая-то собачонка с облезлым хвостом выгребала что-то из груды остывших углей, возможно, не сгоревшую часть человеческого тела. Одинокая молодая женщина сидела возле завёрнутого в цветную материю мужчины и поглаживала тонкой рукой его лицо. Казалось, что она успокаивала его, убаюкивала. Её лицо не выражало горя, на нём лежала печать торжественного спокойствия. Рядом с той женщиной не было никого из родственников, она одна провожала умершего мужчину. Чуть в стороне от неё группа сосредоточенных стариков держала над водой укутанного в белый саван мертвеца и опрыскивала его водой, черпая её ладонями из реки. Ещё дальше на волнах покачивалась лодка, из которой готовились вынести покойника на берег. Его уже приподняли, но он выскользнул и громко стукнулся головой о борт.
   Немного в стороне на сложенных дровах лежал другой умерший, которого заканчивали обкладывать ветвями деревьев.
   -- Остановимся, -- попросила Таня.
   Седовласый старик взмахнул связкой хвороста. Его товарищ заговорил, живо жестикулируя, и велел ему, судя по всему, размахивать получше, чтобы огонь разгорелся быстрее и был виден отовсюду. Собравшиеся возле костра певцы начали петь, иногда покрикивая и прихлопывая в ладоши. Пели они очень слаженно, громко, почти задорно. Все были весьма почтенного возраста, но их лица выражали не скорбь, а радость. Поголосив минуты три, певцы разом замолкли. Пламя костра вспыхнуло ярче. Теперь под треск дров затянул песню самый старый из присутствовавших. Через его лоб тянулись две проведенные желтой краской горизонтальные полосы. Он пел задумчиво, закрыв глаза, широко открывая рот. Он пел для того, чтобы подсказать душе, что ей надо последовать за дымом и подняться от погребального костра к небесам.
   Огонь окутывал покойника с неохотой.
   Одна нога, уже почерневшая от пламени, то и дело вываливалась из костра. Её приходилось заталкивать палками обратно но она упрямо выскакивала из-под поленьев наружу, будто покойник насмехался над стараниями живых людей.
   Юрий спросил лодочника:
   -- Долго сгорает труп?
   -- Часа три-четыре. Я слышал, что многие родственники уходят от костра сразу после того, как огонь разойдётся, и не ждут окончания процедуры.
   -- Почему?
   -- Некоторые не могут сдержать своих слез. А индусы считают, что слезы родственника мешают гореть погребальному костру.
   Юра повернулся к Тане:
   -- Насмотрелась? Поедем?
   -- Пожалуй.
   -- А вот хозяин пришёл, -- негромко сказал лодочник и указал на только что появившегося на территории крематория крупного мужчину. Его волосы гладко расчесаны на пробор и мелко завиты за ушами. Он одет в белую рубаху и белые штаны в тонкую коричневую полоску.
   -- Раз в неделю он приходит сюда, просеивает пепел. Не сам, конечно, а его работники. Вон они шагают, корзины несут.
   -- Зачем он просеивает пепел? -- спросил Юрий.
   -- Ищет золото.
   -- Какое золото?
   -- Кольца, украшения, серебряные и золотые зубы. Да, да, это целое дело.
   За хозяином лениво шагали люди с большими грязными корзинами, некоторые несли лопаты. Хозяин взошёл по доскам на ближайшую лодку с навесом и устроился на корточках в тени. Рабочие принялись разгребать лопатами пепел, бросая его в корзины и спускаясь в реку. Там они, стоя по пояс в воде, окунали корзины в воду. Пепел всплывал на поверхность воды и плавал густой кашей. Если в пепле было что-то тяжёлое, то оно оставалось в корзине. Изредка рабочие вынимали что-то из корзин и протягивали хозяину. Юрий не смог разглядеть, что это такое. Возможно, золото, возможно, просто прибрежный камешек.
   -- Пожалуй, их улов не всегда велик.
   Татьяна посмотрела на часы.
   -- Нам пора...
   Вернувшись к тому месту, откуда началось их плаванье, они с удовольствием выбрались из лодки.
   -- Ноги гудят, -- засмеялась Таня, -- затекли.
   Юрий достал из кармана бумажные деньги и протянул лодочнику.
   -- Спасибо, господин, -- индиец сложил ладони перед своим лицом и несколько раз поклонился.
   Юрий обнял Таню, поцеловал её в щёку и потянул за собой.
   -- Пойдём.
   Неожиданно лодочник остановил его, взяв за локоть:
   -- Господин, извини меня.
   -- Что?
   -- Господин, -- проговорил индиец, -- вон тот человек хочет поговорить с тобой, -- и он указал на голого старика, почти совсем чёрного от загара. -- Это один из здешних очень почитаемых дервишей.
   -- Почему ты думаешь, что он хочет поговорить со мной?
   -- Он показал на тебя рукой.
   Юрий засмеялся:
   -- Нет, спасибо, я не нуждаюсь в предсказаниях.
   -- Не отказывайся, господин, -- настаивал лодочник. -- К этому старцу приходят многие, но сам он никогда никого не зовёт к себе.
   Юрий посмотрел на Татьяну:
   -- Ну что? Клюнем на такую уловку? Потратим минутку?
   -- Грешно отказать дервишу, находясь в Бенаресе, -- улыбнулась она и подтолкнула его.
   Старик сидел на облитой водой каменной плите. Седая борода сильно выделялась на тёмном теле. На лысой голове сверкало солнце. Подойдя к старику, я сложил ладони на индийский манер и слегка поклонился. Он улыбнулся и поднёс свои сложенные ладони себе к груди, затем ко лбу.
   -- Он говорит, господин, что узнал тебя и хочет рассказать тебе нечто, -- перевёл лодочник, когда старик забормотал что-то на хинди.
   -- Если он насчёт предсказаний, то мне ничего такого не нужно, -- поспешил отказаться Юрий.
   -- Он говорит, что рад снова встретиться с тобой через столько лет, -- перевёл лодочник слова дервиша.
   -- К сожалению, он ошибается, я не знаком с ним и никогда не был раньше в Индии.
   -- Вы встречались несколько сот лет назад, -- продолжал переводить лодочник, -- и на лице его проявлялось всё больше и больше откровенного изумления. -- Вы были близкими друзьями, отважными воинами, служили в древнем царстве. Он говорит, что ты раскрыл ему глаза.
   -- В каком смысле?
   -- Ты помог ему проникнуться духом смерти, он перестал её бояться... Так говорит этот старик... Ему надо верить... Но в той жизни с тобой произошла беда, господин. Ты отступил от той мудрости, которую носил в сердце. Ты потерял равновесие, поддался ярости. Ты погиб, господин...
   Переводчик почти с ужасом смотрел на Полётова. Его изумление не знало пределов. Похоже, что никогда он не слышал, чтобы здешний дервиш обращался с подобными словами к европейцу.
   -- И он рад, -- продолжил лодочник, -- что ты смог снова подняться из праха.
   -- Передай ему, что я благодарю его за внимание к моей персоне, -- ответил Полётов.
   -- Он видит, что ты не веришь ему, господин. Но он не обижается на тебя. Он знает, что в твоём сердце живёт великая подозрительность. Он знает, что ты ведёшь двойную жизнь и что это убивает тебя.
   После этих слов Юрий посмотрел на дервиша новыми глазами.
   -- Почему он думает, что я веду двойную жизнь?
   -- Он просто знает это. Он говорит, что ты и в этой жизни выбрал путь воина, но теперь это не твой путь, -- растерянно проговорил лодочник.
   -- Какой же путь должен выбрать я?
   -- Путь жизни...
   Юрий переглянулся с Татьяной и обратился к переводчику:
   -- Скажи ему, что я пишу книги. Разве это плохо?
   -- Он настаивает, что ты выбрал путь воина, -- проговорил лодочник, внимательно выслушав слова дервиша. -- Не имеет значения, во что облечены твои действия. Ты должен стать другим. Просто жить. Тогда придёт радость.
   Дервиш протянул руку и коснулся ладони Юрия. Впервые за всё это время Полётов вдруг испугался. Ему вдруг сделалось не по себе.
   Старик произнёс что-то, переводчик сказал:
   -- Он благословляет тебя.
   Юрий кивнул, а лодочник попросил:
   -- Господин, оставь мне что-нибудь на память. Этот святой человек очень уважаем здесь. Если он сказал о тебе такие важные слова, значит, это правда. Но как же в таком случае я могу не взять от тебя чего-нибудь на память? Самый простой предмет из твоих рук будет для меня большим подарком. Подержи хотя бы этот камешек, -- он подхватил небольшой камень из пыли и протянул его Полётову, -- подержи, господин, и подари его мне.
   Юрий взял камешек, покрутил его в руке и подал его лодочнику.
   -- Благодарю тебя, господин, -- широко заулыбался тот и сложил ладони перед своим лицом.
   Дервиш засмеялся, наблюдая за этими действиями, и ещё раз коснулся руки Юрия. Он что-то пробормотал на прощанье и жестом показал, что Полётов должен идти. Индийцы умеют очень красиво двигать руками, особенно кистями рук, делая это проворно, элегантно, и каждый жест их всегда понятен.
   -- Вот и побеседовали, -- сказал Юрий, быстрым шагом уходя прочь и увлекая Татьяну за собой.
   -- А он озадачил тебя, Юрка! -- Воскликнула она.
   -- Не то слово. Просто в тупик поставил. Денег не просил. Выгоды ему никакой. В приятели не набивался... Ну, допустим, жили мы с ним пару веков назад вместе, дружили, воевали бок о бок... Объясни, что кроется за его словами?
   -- Не знаю, милый, не знаю. Мы же в Индии. Здесь всё не так, как у нас.
   -- И что? Нет, ты объясни, какой ему прок от меня?
   -- Слушай, ты разве не можешь смотреть на мир иначе? -- возмутилась Таня.
   -- Как?
   -- Забыв о службе!
   -- При чём тут служба? -- Полётов понизил голос.
   -- При том, что ты всех подозреваешь в чём-то! Ты разучился верить в искренность, всюду видишь подвох.
   -- Неужели? -- Юрий остановился. -- Ты и вправду так думаешь? Я на самом деле такой?
   -- Да! Такой! Ты всё время в седле! Всё время с пистолетом в руке!
   -- Ты заблуждаешься. Я никого не подозреваю ни в чём...
   -- Это ты заблуждаешься, милый. Может, ты не заметил, но твой первый вопрос был: "Какой этому дервишу прок от меня?"... Тебе даже на секунду в голову не пришло, что старик мог говорить правду. По крайней мере то, что он думает. Ты сразу ощетиниваешься внутренне: зачем эти слова, что за этим таится, кто под тебя делает подкоп? Юра, опомнись! Мы же на отдыхе! Нельзя так!
   Он стоял смущённый и подавленный.
   -- Со мной трудно жить? -- спросил он через некоторое время.
   -- Ужасно!
   -- Но ты же живёшь со мной.
   -- Потому что люблю тебя. Но не того, который всё время настороже, а другого. Писателя, художника, мужчину, человека... Пойдём, иначе на автобус опоздаем...
   Они молчали почти всю дорогу. В гостиницу приехали только вечером.
   -- В бассейн сходим? -- спросил Полётов.
   -- Не знаю, -- Таня пожала плечами. -- Кажется, я здорово перегрелась. Устала. Не хочется ничего.
   -- Пойдём, -- попросил он.
   Они переоделись и спустились вниз. Небо давно погасло, светили фонари. В бассейне кто-то лениво плескался. Вода колыхалась голубой подсветкой, манила в свои прохладные недра.
   -- Какое спокойствие, -- прошептала Татьяна.
   -- Принести что-нибудь выпить?
   -- Соку... И пива, пожалуй.
   Юра кивнул и сбегал в бар. Через пару минут он уже сидел на топчане возле Тани.
   -- Как ты? Полегче? -- Спросил он.
   -- Угу, -- она с наслаждением глотнула пива, -- только всё-таки душновато.
   Искупавшись, они вернулись в номер. Таня скинула купальник и пошла в душ.
   -- Ужинать будем? -- Крикнул Полётов.
   -- Не хочу, -- донеслось из ванной.
   Он поднял трубку телефона и заказал шампанского.
   Выйдя из душа, Таня увидела блестящее ведёрко, набитое мелко наколотым льдом, из которого торчала зеленоватая бутылка.
   -- Шикуем? -- Улыбнулась Таня. Она была завёрнута в мокрую простыню. Голое тело отчётливо проступало сквозь налипшую ткань.
   -- И занимаемся любовью.
   -- Сударь, не много ли удовольствий для одного дня? -- Она прошлёпала босыми ногами по прохладному каменному полу, остановилась перед Юрием и распахнула простыню. -- Не будешь ли ты завтра разбитым?
   -- Мы же не разбивать будем друг друга...
   -- А что же мы будем делать? -- Таня разжала руки и мокрая простыня тяжело упала к ногам.
   -- Ты обворожительна.
   -- Узнаю голос писателя...
   Она бросилась на кровать лицом вниз и с наслаждением вытянулась. Жёлтый свет ночной лампы ровным полукругом очерчивал спину и плечи женщины. Юра прилёг рядом, положив голову ей на поясницу. Расслабленной рукой он погладил Татьяне ноги.
   -- Сними ты свои чёртовы плавки! -- Она лениво взмахнула рукой.
   Он перевернулся на спину и выполнил её просьбу.
   -- Обожаю смотреть на тебя, когда ты голый и когда только начинаешь возбуждаться, -- сказала она. -- Есть в этом какая-то таинственная мощь... Мне кажется, я с возрастом становлюсь более распущенной...
   -- Не замечал.
   -- Ты не понял. Во мне пробуждается жадность до секса. Не желание иметь больше и чаще, а жадность до всего, что имеет отношение к сексу... Именно жадность. Смотреть на это хочется... Мне трудно объяснить. Раньше такого не было. -- Она перевернулась на спину и дотянулась до его паха. Её пальцы легонько притронулись к медленно набухавшему мужскому органу. -- Знаешь, что-то такое могучее во мне зреет, когда вижу это... Абсолютное непонимание и жуткий восторг. Прямо дух захватывает...
   -- Меня всегда это одолевало. Раньше, конечно, больше было чувственности, и меньше эстетического наслаждения.
   -- Да я бы не сказала, что тут эстетическое удовольствие. Нет, такое переживание надо как-то иначе назвать, потому что эстетическое чувство очень крепко переплетается с физиологией. Не душой радуешься, а телом. Но телом всё же не впрямую, а духовно... Ну, что ты улыбаешься? Я же сразу сказала, что не могу объяснить этого... Откупоривай бутылку.
   Он зашуршал льдом и звонко хлопнул пробкой. Шампанское мягко зашипело в бокалах.
   -- За нас, -- предложил Юра.
   Таня жадно выпила вино и откинулась на спину.
   -- Я готова, сударь, -- она закрыла глаза, -- начинайте...
   Он долго ласкал её. Она выгибалась в спине, мягко елозила ногами, закидывала голову, иногда прикасалась к Юрию пальцами, но трогала его лишь несколько секунд и выпускала из руки, шепча: "Нет, не буду, делай всё ты!"...
   Потом она быстро уснула, исчерпав любовную страсть, а Полётов долго не мог успокоиться. Он несколько раз выходил на балкон, вслушивался в ровные звуки ночи, густо насыщенной густым звоном насекомых, возвращался в комнату и садился в глубокое кресло, чувствуя обнажённой кожей шершавую поверхность обивки. Лунная полоска света тянулась из окна через кровать и невесомо обнимала женские бёдра, прикрытые складками простыни. Несколько раз Юрию казалось, что усталость готова была свалить его, и он укладывался, осторожно прижавшись головой к плечу Татьяны. Но сон опять не приходил.
   -- Ты что? -- Вдруг спросила Таня. -- Не спишь?
   -- Не получается.
   -- Я думала, что мне снится, будто ты по комнате шастаешь, а ты и впрямь колобродишь.
   -- Тревожно мне что-то, -- признался Полётов.
   Таня села в кровати и потёрла заспанное лицо.
   -- Он что-то разбудил во мне, -- задумчиво проговорил Юрий.
   -- Кто?
   -- Дервиш... Какое-то беспокойство...
   -- Что тебя тревожит, милый? -- Она бережно погладила его по голове.
   -- Не знаю. Нет, пожалуй, это не тревога. Тут что-то другое...
   -- Но ты сказал "беспокойство".
   -- Неймётся мне. Знаешь, энергия какая-то собралась внутри и давит, требует действий. Мне кажется, что я всю жизнь охватываю одним взглядом. И прошедшие годы, и будущие...
   -- И что ты видишь?
   -- Не знаю, -- он пожал плечами. -- Всё как-то на уровне ощущений.
   -- Что-нибудь плохое?
   -- Нет... То есть... Там разное... Плохое и хорошее. Будто разные варианты, -- в глазах Юрия появился испуг. -- Такое чувство, будто вижу тюрьму в конце жизни, застенки какие-то, издевательства... И в то же время вижу, как умираю в окружении доброжелательных людей, в домашнем уюте, в роскоши... Одиноким себя вижу, обиженным и обозлённым, брошенным всеми, ... И вместе с тем сразу на меня накатывает убеждённость в противоположном... А главное -- не могу отогнать всё это... Ты помнишь, каким я становился, когда начинал над очередной книгой работать?
   -- Помню.
   -- Вот сейчас нечто подобное. В голове и на сердце всё кипит, проворачивается через мясорубку. Я вроде бы знаю, что делать, но не могу сделать ни шагу, ни строчки написать, потому что ни в чём не уверен. А вместе с тем я же вижу книгу целиком! Как жизнь!
   -- Может, в тебе новая книга зарождается?
   -- Нет, уверен, что сейчас не в книге дело.
   -- Тогда в чём?
   -- Не понимаю... Тут речь о настоящей жизни... Какие-то ходы, повороты, решения... Да, да, именно решения...
   -- Ты не можешь на что-то решиться? -- Спросила она, не в силах понять Юрия.
   -- Да на что решиться-то? -- Он измученно рассмеялся. -- Мне решаться не на что. Передо мной нет никакого вопроса, я не выбираю ничего... Но ощущение такое, будто выбираю... Ответить на вопрос, который не прозвучал, не сформировался... Да, вот в чём дело! Я понял.
   -- Что?
   -- Во мне зреет какой-то вопрос.
   -- Какой?
   -- Не знаю! Вопрос набухает, как книга. Но его ещё нет, поэтому я не понимаю, в чём дело. Но он уже присутствует, как зародыш в женщине. До ребёнка далеко, но изменения в организме уже начались. Понимаешь?
   -- Понимаю.
   Таня поцеловала Юрия в губы.
   -- Юр? -- позвала она после двух-трёх минут молчания.
   -- Что?
   -- Ты можешь пообещать мне?
   -- Не могу. Сначала скажи, чего ты хочешь.
   -- А ты пообещай.
   -- Нет. Скажи, о чём речь.
   -- О твоих книгах.
   -- О новых? Хочешь вырвать из меня обещание, что я сяду работать, когда мы вернёмся домой? Угадал?
   -- Да. Хочу. Обещай мне, что оставшееся время ты будешь писать. Ты обязательно должен завершить "Коричневый снег".
   -- Почему именно его?
   -- Потому что там надо лишь подшлифовать. Книга почти готова.
   -- А я кое-что новое начал.
   -- Почему не прислал мне почитать? -- Она навалилась на Юрия и впилась глазами в его лицо. -- Почему я не читала? Где? Где оно? В Москве есть текст?
   -- Разумеется.
   -- Ну ты и сволочь! -- В голове её не прозвучало ни малейшего намёка на шутку. -- Не прощу тебе этого!
   Она перевернулась, отползла от Полётова и уставилась в стену.
   -- Танюш, ты что? Ты обиделась?
   -- Ещё как! Ты просто настоящий гад, -- она говорила, не изменяя положения, обращаясь к стене. -- Ты же знаешь, как я жду этого от тебя...
   -- Малыш, я хотел сделать сюрприз. Мне нужно подправить некоторые моменты.
   -- Теперь я не смогу спать. Теперь я не дотерплю до Москвы.
   -- Дотерпишь...
   Татьяна рывком села на постели и шлёпнула Юрия ладонью по груди:
   -- А ну рассказывай, о чём книга. Живо!..
 

* * *

 
   Рейс на Москву задержался почти на три часа. В здании аэропорта стояла нестерпимая духота, кондиционеры не спасали.
   Полётов протянул Татьяне бутылочку холодной кока-колы.
   -- Устала? -- спросил он.
   -- Жара вымотала. -- Таня медленно поднесла ко рту пластиковую трубочку и сделала глоток. Её лицо было красным, жёлтые волосы прилипли к мокрому лбу. -- В первые дни мне не показалось, что здесь так ужасно. Что же тут летом-то творится?
   -- Странно, что мы ещё ноги переставляем. То на солнце изжариваемся, то в прохладное помещение ныряем, то в раскалённом автобусе трясёмся... Никогда больше не поду сюда.
   -- Не понравилось? -- слабо улыбнулась Таня.
   -- Экзотики должно быть в меру. Знать бы только, где эта мера...
   -- Ой, слушай! Кажется, наш рейс объявляют.
   -- Наконец-то! Я уж начал думал, что придётся здесь издохнуть...
   Самолёт оказался наполовину пустой, и многие пассажиры заняли по два-три места, с наслаждением вытянувшись на свободных креслах, как на кроватях. Таня выпила холодной газированной воды и сразу уснула. Юрий укрыл ей ноги пледом и, заказав себе бутылку вина, устроился рядышком. Лететь предстояло долго, но спать не хотелось, поэтому он достал блокнот и принялся делать пометки. Ровный гул двигателей успокаивал, ничто не отвлекало...
   Когда самолёт совершил посадку, Юра с изумлением обнаружил, что исписал мелким почерком почти все листы. Так продуктивно он давно не работал.
   -- Малыш, мы в Москве, -- он осторожно потрепал Таню по голове.
   -- Я ещё немного, я попозже...-- пробормотала она.
   -- Вставай, -- Полётов заставил её проснуться.
   Она поднялась с трудом и пожаловалась:
   -- Качает...
   Выйдя из здания аэропорта, Юрий взял такси. Время шло к полуночи, поэтому до Москвы добрались быстро, по освещённым рекламными огнями улицам промчались стремительно, оставляя за собой шлейф вьющейся мокрой пыли, поднятой с залитого лужами асфальта.
   Дома Таня опять быстро уснула, безвольно запрокинув голову и разметав руки. Юра долго стоял возле кровати, с беспокойством глядя на измученное любимое лицо. Только сейчас он заметил, насколько оно изменилось за последние несколько часов: глаза изрядно заплыли, щёки обмякли, губы вяло обвисли, лоб покрылся красными пятнами. Если бы Полётов увидел это лицо на фотографии, то не узнал бы Татьяну.
   "Устала. Смертельно устала. Может, ей нельзя в такой климат? Чёрт возьми, она никогда не выглядела так ужасно! Будто мёртвая... И зачем только мы поехали? Отдыхать? Кому нужен такой отдых, если после него смертельная усталость?"
   Он выключил свет в спальне и прошёл на кухню, стараясь двигаться бесшумно. В холодильнике стояла початая бутылка водки. Он наполнил рюмку до краёв и медленно выпил её содержимое. Ледяной напиток побежал вниз по телу, пустил в стороны жгучие морозные лучи, которые тут же сменялись тёплыми волнами. Полётов налил вторую рюмку и снова выпил. В животе стало горячо.
   "Надо вздремнуть".
   Он быстро разделся и вернулся в спальню. Таня никак не отреагировала на его появление...
   Она открыла глаза только к полудню. Взгляд её был тяжёлым, лицо казалось ещё больше оплывшим, чем вчера.
   -- Не выспалась? -- спросил Юрий.
   Таня молча обвела глазами комнату и протянула Юрию вялую руку. Он пожал её.
   -- Может, поспишь ещё?
   Она покачала головой:
   -- Нет. Тошнит...
   А через час она попросила тазик, и её начало рвать.
   -- Уйди, -- отгоняла она Юрия. -- Оставь меня! Не трогай! Я сама.
   Он растерянно топтался поблизости, садился на пол, бережно придерживал руками Тане голову, протирал её влажным полотенцем, уходил, ополаскивал таз и опять возвращался.
   "Что за напасть такая?"
   Он вызвал врача, но пришедшая пожилая женщина лишь сказала:
   -- Возможно, отравление. Сдайте анализ кала. И кровь тоже проверьте. А может быть, это просто резкая перемена климата. Не беспокойтесь. Это пройдёт.
   И ушла.
   Временами Тане становилось лучше. Тогда она пыталась улыбнуться, но улыбка получалась вымученной.
   -- Я немного вздремну. Ты иди, работай, милый. Не сиди возле меня, -- бормотала она, отталкивая Полётова. -- Иди к себе в комнату, пожалуйста, пиши, пиши...
   -- Малыш, я не могу... Вот когда поднимешься на ноги...
   -- Нет, иди. Если что-то понадобится, я позову... Сделай мне приятное. Когда я встану, дай прочитать всё, что у тебя написано... Ладно?
   -- Хорошо.
   Юрий неохотно уходил в свою комнату и садился за компьютер. Работать не получалось. Он тупо смотрел на клавиши и вслушивался в звуки, доносившиеся из спальни. А через час неведомый приступ снова начинал терзать Таню, подкатывали рвотные спазмы, и Полётову оставалось лишь беспомощно смотреть на мучения любимого человека.