-- Ты чем-то не доволен?
-- Не знаю. У меня странное чувство, -- он сидел на краешке кровати и был похож на испуганного птенца, растрёпанного и насторожившегося.
-- Объясни, -- она устроилась рядышком, обняв его по-товарищески за шею.
-- Будто кто-то даёт мне понять, что этот этап жизни завершён и что пора посвятить себя чему-то другому.
-- Посвяти себя книгам, наконец!
Юрий посмотрел на неё. Таня выглядела замечательно. От её болезни не осталось и следа, разве что чуть-чуть стали выделяться отёки под глазами. Но это даже придавало ей особый шарм: усталость прекрасной женщины.
-- Танюш, может, мы всё-таки распишемся?
-- Не переводи разговор в другое русло, -- она строго свела брови. -- Я тебе про книги, а ты...
-- Почему ты отказываешь мне? -- Он поёжился и оглянулся на окно. На улице было темно. -- Не понимаю твоего упрямства.
-- Может, мне нравится, когда ты просишь меня, -- засмеялась она. -- Ты ни о чём другом не просишь меня.
-- Да, просить я не люблю. Надо что-то... -- он поднялся и сунул руки в карманы. -- Непривычно мне без дела...
-- Займись книгами. Тебе выдалась такая чудесная возможность не думать о твоей проклятой службе. Сядь и пиши! -- Она указала на письменный стол.
-- Да ты просто тиран, Тань. Я же не могу вот так, по заказу. Оно же должно родиться, созреть. Я не автомат.
Он подошёл к ней и погладил её по голове. Она услышала, как он тяжело вздохнул.
-- Что такое, Юр?
-- Ничего... Я позвоню, ладно? -- Не дождавшись её ответа, он взял трубку телефона и быстро набрал номер. -- Алло, Миша? Привет, это Полётов... Да, я опять про Монику хотел узнать... Как? По-прежнему... Ладно, ты сообщи мне, если что изменится...
Он положил трубку на рычаг.
-- Ты в Испанию звонил? -- Таня пристально смотрела на него.
-- Да, Соколову.
-- Зачем?
-- Беспокоюсь за Монику.
-- Почему тебя так волнует её состояние? Скажи мне, наконец, кто она такая?
Полётов присел на подлокотник кресла и сунул сигарету в рот.
-- Не кури так много, -- попросила Таня.
-- Мне нужно. -- Он щёлкнул зажигалкой и затянулся, глубоко, громко, как-то даже свирепо. Выпустив дым, он стал говорить: -- Мы взяли её в разработку сразу, как только я приехал в Барселону... На будущее. С моей подачи... Помогли ей деньгами, поддержали при поступлении в университет. Официально она не была завербована.
-- Но она работала на тебя?
-- Да, хотя и не подозревала ни о чём. Мы часто используем людей втёмную. Впрочем, однажды я поручил ей весьма щекотливое дело, даже опасное. Если бы её взяли с поличным, то могло бы кончится тюремной решёткой. Нужно было скачать информацию из компьютера одного высокопоставленного чиновника. Моника справилась, и мы получили такой вал полезной информации, что в Центре руками развели от удивления... Но я не считал её агентом. Просто она была самым близким мне человеком там. Пожалуй, даже единственным другом.
-- А твои товарищи по службе?
-- Это не друзья, а коллеги. В нашей системе не бывает друзей. -- Полётов тяжело вздохнул. -- И вот теперь Моника лежит без движений. Молодая девчонка, не имеющая никакого отношения к шпионажу, пострадала из-за наших сраных игр! И при том, что её присутствия в доме Трынчева и не требовалось. Я взял её просто за компанию... Чертовски несправедливо! Не могу смириться с этим! Разве можно допустить, чтобы происходило такое?
-- Вот ты и сорвался. Не так давно ты утверждал, что не переживаешь из-за невинных жертв. Но стоило твоему близкому человеку попасть под жернова вашей машины, как в тебе проснулось отчаяние.
Юрий взглянул на Таню мутными глазами.
-- Эх, Моника, Моника... Ей только жить и жить...
-- Что говорят врачи? -- спросила Таня.
-- Какие-то важные нервы задеты в тазобедренном суставе. Ходить пока не может. Говорят, что ей повезёт, если она просто хромать будет, а может и до конца дней в инвалидном кресле остаться. Никогда не прощу себе этого!
-- Перестань. Ты не должен так.
-- А как я должен?
Полётов резко встал и подошёл к шкафу, где стояли бутылки с крепкими напитками.
-- Юр, тебе сейчас нельзя пить, -- сказала она ему в спину. -- Ты же лекарства принимаешь.
-- Плевать!
-- Юра! Прекрати!
-- Сломалось во мне что-то, Танюш, понимаешь? -- он остановился перед шкафом и прислонился к дверце лбом. -- Я уже после твоей болезни поменялся внутри. Никогда мне моя работа не казалась такой ненужной, как в те дни. Смотрел на тебя и видел всю ничтожность того, чем я занимаюсь. Вот если бы научится избавлять людей от боли и печали. Или хотя бы уметь ставить точный диагноз и излечивать болезни. Всё остальное -- мусор... Думал, что с ума сойду, если ты умрёшь...
-- Но я же не умерла, -- улыбнулась она. -- У нас ведь всё в порядке. Видишь, и тебя смерть обошла стороной. Только припугнула чуток нас обоих.
-- Не всё у нас нормально.
-- Что тебе не нравится?
-- Я себе не нравлюсь. Психом стал. В юности тоже психом был, но по-другому, по-мальчишески. Это простительно. А сейчас стариком себя чувствую, конченым неврастеником, разбитым и бесполезным дедом. Потому и срываюсь по каждому поводу. Нет ни любимого дела, ни настоящей семьи.
Таня поднялась и приблизилась к нему. Полётов отворил шкаф и быстро налил себе водки. Вокруг его головы клубился сигаретный дым.
-- Юрка, милый мой, я согласна.
-- На что?
-- Выйти за тебя.
Его рука с рюмкой остановилась возле рта.
-- Ты такой смешной, -- сказала Таня.
-- Пусть смешной, -- он просиял. -- Зато теперь врать не придётся.
-- Врать?
-- Я же всем уже давно говорю, что у меня жена есть. Всем говорю, что ты мне жена. И каждый раз сердце сжимается: почему так не на самом деле?
-- Теперь будет на самом деле.
Свадьбу они сыграли без шума, никого не пригласили. Уехать в путешествие не получилось, потому что Полётову надо было регулярно показываться докторам. Но всё же на пару дней они вырвались в служебный санаторий и подолгу бродили по лесу вдоль тихого ручейка, возвращаясь в номер лишь под вечер. Стояла осень. Природа понемногу укутывалась в шелестящее золото листвы. На землю легла тишина. Казалось, окружающая среда способствовала тому, чтобы к Юрию пришло умиротворение, но он оставался напряжённым.
Мимолётный отдых не принёс облегчения. Снова и снова Юрий вспоминал о Монике, заводил бесконечные разговоры о том, что служба ему наскучила. Он раздражался с небывалой лёгкостью по любому поводу. А с наступлением темноты, когда со двора начинали нестись пьяные вопли разгулявшейся молодёжи, он буквально терял над собой контроль. Гулкие ритмы музыки, рвавшиеся из распахнутых дверей припарковавшихся автомобилей приводили его в ярость.
-- Скоты! Кто же породил этих уродов? Только о развлечениях думают, ни до кого им дела нет! Была бы граната, швырнул бы в них без колебаний!
-- Юра, ты не имеешь права говорить так.
-- Имею право, имею!... Я ради вот таких сосунков душу чуть ли не дьяволу продал, а они думают, что всё само по себе происходит... Уснуть невозможно! Ночи напролёт одно и то же! Песни эти дебильные!
Таня видела, что Юрия что не разгулявшаяся молодёжь была причиной его раздражения. Что-то томило, но не могла заставить его открыться ей. Полётов хмурился, едва она начинала расспрашивать.
-- Что тебя тревожит?
-- Ничего, просто устал.
-- Не скрывай. Давай поговорим.
-- Работа заела, -- он налил себе вина, залпом осушил бокал и сразу налил ещё. -- Не могу я в кабинете всё время штаны просиживать. Не приспособлен я к этому. Тошно... И глупо всё. Вся моя работа -- свинская глупость. Для чего нас всех держат? На эти деньги можно было бы любые секреты купить... Никогда раньше не чувствовал себя таким ненужным, Танюш.
-- Ты ведь тоже считал, что твоя работа важна.
-- Важна... Только кому? Не мне же. Государству важна... А я -- так, крохотный винтик. -- Он выпил и зажёг сигарету. Лицо у него осунулось. Глаза горели каким-то болезненным огнём. -- Мне нравилось работать, потому что я ездил, постоянно общался с людьми, а заодно и выполнял задания, иногда они были сложными, иногда -- элементарными. Мне многое нравилось, но я никогда не любил это дело по-настоящему. Знаешь, вначале моему самолюбию очень льстило, что я -- офицер секретной службы... Вначале... А потом всё стало рутинным. Пафос испарился, исчезло ощущение собственной значимости.
Полётов говорил медленно, словно язык не слушался его. От него исходил холод неодолимой усталости. Татьяну даже почувствовала озноб. Юрий снова налил вина. Он пил без удовольствия, хотел захмелеть. Подержав винную бутылку, он отставил её на плеснул себе водки в хрустальную рюмку. Глянув косо на жену, он горько усмехнулся:
-- Неужели всё дело в исчезнувшей мальчишеской романтике? Неужели только она заставляла меня работать? Какое же я ничтожество в таком случае, какая мелкая, никчёмная тварь... Столько амбиций, а в действительности -- тьфу! Ох, как трудно признаваться в этом.
-- Откуда вдруг такие мысли? Что случилось? У тебя неприятности?
-- Никаких неприятностей. Просто меня не устраивает кабинетная работа. Я уже говорил тебе, что не приспособлен целыми днями изучать чужие бумажки. Видишь, я уже опустился до того, что жалуюсь на жизнь...
-- Иногда можно и пожаловаться, -- Таня осторожно погладила его по голове. -- Всякое случается. Я понимаю.
-- Ненавижу, когда ты так говоришь со мной. -- Он выпил ещё. Глаза его помутнели. -- Чёрт, когда у меня скверное настроение, я пьянею мгновенно.
-- Не пей больше, -- попросила она.
-- Сегодня я прямо заявил шефу, что не могу просиживать штаны.
-- Почему ты считаешь, что тебе придётся постоянно сидеть в кабинете? Ты опять куда-нибудь поедешь, -- попыталась подбодрить она.
-- Нет, Танюха, не поеду. Не получится... У нас перебежал один человек, раскрыл многие имена. В том числе и моё. Понимаешь, что это значит? У нас половина отдела засвечена. И я в их числе.
-- Ну и что? -- Таня задумалась. -- И пусть не поедешь. Зачем тебе ехать?
-- Здесь у меня не клеится работа! -- Полётов стукнул кулаком по столу. -- Не получается ни черта! Не могу я в четырёх стенах торчать беспрерывно! Не могу и не хочу!
-- Что у тебя не получается? -- Таня пыталась говорить мягко, обращаясь с Юрием, как с ребёнком.
-- Знаешь, в Испании у меня всё складывалось само собой. Я работал на автомате, не особенно-то задумывался, как себя вести и что говорить, просто исполнял роль: встречался, завязывал новые знакомства, разговаривал, вытаскивал из людей информацию. Но тут всё по-другому. Здесь я живу внутри моей страны. Я варюсь в котле бюрократизма, ежедневно сталкиваюсь с полным равнодушием в отделе, меня окружают серые люди, которым плевать на страну.
-- И что?
-- Я вижу омерзительных чиновников, слышу новости про всевозможное свинство и беззаконие и вынужден признать, как это ни прискорбно, что наше государство ничуть не лучше других. За рубежом я пользовался человеческими слабостями, чтобы подцепить объект разработки на крючок, соблазнял всех подряд -- от высокопоставленных служащих до неприметных уборщиков. Переманивал их в мой лагерь, чтобы с их помощью укреплялась моя страна. Вербовал и порядочных людей, и отъявленных мерзавцев. Но моя страна, оказывается, состоит из таких же мерзавцев!
-- Не только. Люди всюду разные. И ты лучше других знаешь, что такое государство. Ты лукавишь, говоря, что увидел нашу страну в отрицательном свете только сейчас...
Юрий не слушал её. Он смотрел перед собой, и в глазах его была пустота.
-- Ты устал, -- Таня бережно обняла его, поглаживая по плечам.
-- Устал, -- кивнул он и пьяно улыбнулся, -- но это не значит, что я несу чушь. Мы вербуем на самых верхах у них, а их спецслужбы вербуют наших высокопоставленных чиновников... Мир полностью перемешался. Мы все увязли в таком болоте, что никто уже не разберётся никогда, где истина. Так дальше нельзя. Мир -- это сумасшедший дом, где всем заправляют спецслужбы...
-- Юра, ты устал. Пойдём спать. Тебе надо отдохнуть. С таким настроением нельзя браться ни за какие дела.
-- Я и не хочу браться ни за какие дела, Таня! Меня не интересует моя работа. Она мне противна! Я сам себе противен! У меня голова кружится от отвращения! И давай не будем больше об этом...
День изо дня настроение Юрия ухудшалось. Таня заметила, что на его письменном столе появились "Доктор Живаго" Пастернака и "Маленький Большой Человек" Бергера. Они превратились в настольные книги, которые Полётов мог читать с любого места, проваливаясь в них целиком.
-- Почему ты всё время перечитываешь их? -- спросила однажды она. -- Ты не читаешь ничего другого.
-- Мне нравятся эти романы. Нет других книг, где сюжет был бы таким необъятным в своей боли. Столько безысходности! Такая вселенская тоска разлита в эти книгах!
-- Ты сознательно, что ли, терзаешь себя?
Он отмалчивался.
Всё чаще Полётов впадал в депрессию, всё реже появлялась на его лице прежняя улыбка, всегда очаровывавшая всех. Даже вышедшие две новые книги не порадовали Юрия.
-- Ерунда. Не в том счастье...
-- А в чём? -- допытывалась Таня. -- Ты равнодушен даже к своим книгам! Что ты за человек? Зачем ты пишешь, если это не приносит тебе удовлетворения?
-- Не знаю, -- он пожимал плечами. -- По инерции. Я давно всё делаю по инерции... Похоже, я испортил тебе жизнь, малыш. Ты уж прости меня.
-- Не говори глупостей.
-- Я не в силах справиться с собой. Меня всё выводит из себя. Издатели бесят не меньше, чем руководство на работе. Всё время гундят: "Быстрее! Давай, давай новое". И ведь я иду у них на поводу, соглашаюсь, стараюсь сделать поскорее... Измучила меня суетливость, спешка ненужная. Превращаюсь чёрт знает во что...
Год супружеской жизни промелькнул незаметно. Обстановка в доме становилась тяжелее, удушливее. Таня всеми силами старалась вернуть мужа к активной жизни, пробудить в нём желание действовать, мечтать. Юрий послушно ходил с ней на концерты, принимал гостей, встречался с журналистами, бывал на встречах с читателями, но делал всё это без удовольствия, как послушный ребёнок, желающий угодить маме.
-- Юр, пожалей меня, -- не выдержала однажды Таня. -- Неужели тебе не стыдно?
-- Почему мне должно быть стыдно? -- вдруг вспылил он. -- За что?
-- Ты просто изводишь меня своей угрюмостью. Неужели ты не можешь взять себя в руки? Ты же сильный. Я знаю... Поверь, я устала, измучилась с тобой... Иногда мне кажется, что лучше умереть, чем так...
Полётов внимательно посмотрел на неё.
-- Умереть? -- его губы сжались.
Он пнул стоявший рядом табурет, и тот с грохотом упал на пол.
-- Значит, лучше умереть? Сдохнуть?
-- Ты не так меня понял, -- она не на шутку испугалась, увидев огонь бешенства в его глазах.
Казалось, Юрий готов был взорваться. По его лицу промчался вихрь противоречивых чувств. Это длилось не дольше минуты, но когда буря в его душе успокоилась, Юрий побледнел, но смог справиться с собой.
-- Прости, -- он тяжело опустился за стол. -- Прости, Танюша... Я не прав... Слишком много внимания требую к себе...
-- Не в этом дело, милый, -- она подалась к нему, но Полётов остановил её жестом.
-- Не нужно. Я всё понимаю, -- он как-то весь сжался, стал маленьким. -- Ты права. Нужно взять себя в руки и решиться...
-- Да, милый мой, ты же всё можешь.
-- Могу... Прости, малыш, больше не будет никаких сцен, никаких выворачиваний души наизнанку. Только ты помни, что я очень тебя люблю... Тебе придётся потерпеть немного, а потому всё изменится.
-- Изменится? -- что-то в голосе Полётова насторожило Татьяну. -- Ты что имеешь в виду?
Он заставил себя улыбнуться:
-- Всё будет хорошо. Поверь мне. Я никогда не обманывал тебя, если обещал что-то.
-- Мне не нравится твой тон, -- прошептала она. -- Ты пугаешь меня. Ты сходишь с ума.
-- Нет. Со мной всё в порядке, -- проговорил он подчёркнуто мягко.
После этого в течение двух недель он был необычайно бодр и активен. Чувствовалось, что внутри у него произошли перемены. Таня понимала, что дело вовсе не в том, что к Юрию вдруг возвратилось былое жизнелюбие, она чувствовала, что он что-то задумал. Он сильно задерживался на службе и на вопрос: "Почему ты так поздно?" отвечал, нежно улыбаясь, одно и то же: "Дела, малыш, срочные дела"...
И вот в очередной понедельник он уехал на работу и за целый день не позвонил ни разу. Она ждала его часов до десяти, затем постелила постель и, забравшись под одеяло, взяла лежавшую на ночном столике книгу. Это был томик Генри Миллера. Таня любила перечитывать его время от времени. Но сегодня необъяснимая тревога мешала ей читать. Мало-помалу Татьяна уснула.
Ночью раздался телефонный звонок.
-- Алло? Ты не спишь? -- услышала она голос Павла Костякова.
-- Уже не сплю. Что случилось? -- спросила она.
-- Я с плохими новостями...
Она затаила дыхание, переложила трубку в другую руку. Павел ещё не сказал ничего, но она уже ясно осознала, что речь шла о Полётове. И речь шла о его смерти.
-- Что случилось? -- переспросила она.
-- Юра в морге. Случилась авария, подробностей не знаю. Надо ехать на опознание... -- Павел шмыгнул носом и добавил неуверенно: -- Только ты не волнуйся.
-- Я и не волнуюсь, -- дрогнувшим голосом ответила она. -- Чего волноваться, когда всё уже случилось. Я понимаю. Он в морге.
-- Может, это какая-то ошибка, -- начал было Павел.
-- Не ошибка. Я чувствую, что не ошибка.
Они съездили в морг, но изуродованное в автокатастрофе тело опознать было невозможно.
-- Это не он, -- прошептала она едва различимо.
Однако документы, одежда и даже нижнее бельё -- всё свидетельствовало о том, что в морге лежал мёртвый Полётов.
Затем были похороны, а после них потянулись унылые дни одиночества. Татьяна ни с кем не встречалась, к телефону не подходила. Её заполнило тупое безразличие ко всему. Иногда она часами стояла у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу, стояла с закрытыми глазами и слушала доносившийся снаружи шум. Иногда подолгу лежала без движений на кровати, а потом вдруг вскакивала и бросалась на стену, колотя по ней кулаками.
-- Ложь! Не верю! -- кричала она до тех пор, пока силы не оставляли её.
Так минуло десять дней.
За окном валил густой снег. Таня сидела на кухне и безучастно смотрела на тяжёлые белые хлопья, мерно сыпавшиеся под жёлтым светом уличного фонаря. Машинально помешивая ложечкой в чашке, она пыталась воскресить в памяти, как они с Юрием гуляли под первым снегом, но вспоминалось только лето, только тепло, только радость. Даже последний год, наполненный только густыми тёмными красками, не вспоминался. Прошлое было окрашено только в светлые тона.
-- Юра, зачем мне такая судьба? Почему нет у меня права снова испытать то счастье? -- громко спросила она.
На лестничной клетке послышались тихие шаги. Ещё ничего не случилось, но Таня вздрогнула, ощутив знакомое движение за входной дверью.
-- Юра? -- Она застыла в ожидании. Чайная ложка замерла неподвижно в руке. Тиканье настенных часов сделалось в напряжённой тишине оглушительным. В считанные секунды воздух наэлектризовался и словно сгустился вокруг Татьяны.
В замочной скважине зашебуршал ключ, послышалось металлическое позвякивание. Татьяне стало страшно. В ушах тонко засвистело.
-- Юра! -- крикнула она и резко встала из-за стола и опрокинула табурет.
В следующее мгновение дверь рывком открылась. Громко прозвучали шаги тяжёлых зимних башмаков. В дверном проёме появилась присыпанная снегом мужская фигура. Освещённая лампой сзади, она тонула в сумраке коридора. Черты лица были неразличимы за высоко поднятым воротником и низко надвинутой меховой шапки.
-- Кто это? -- Таня отступила на шаг и нащупала рукой край стола, чтобы опереться. У неё ослабли ноги.
Вошедший протянул руку к выключателю и зажёг свет. Это был Полётов.
Таня приложила руки к груди, словно желая унять разошедшееся от волнения сердце, и покачнулась.
-- Ты?
-- Я. -- Полётов внимательно смотрел на неё. На настороженном лице застыло ожидание. -- Здравствуй, -- произнёс он глухо.
-- Ты жив? -- глаза Татьяны заблестели радостью и неверием. -- Ты живой!
-- Да. -- Полётов быстро шагнул к ней и обнял. -- Прости, что так получилось. Прости, что устроил этот цирк, не предупредив тебя. Но я не мог допустить, чтобы кто-нибудь знал...
-- Господи, ты живой! Ты здесь! -- она теребила его за воротник, гладила лицо, целовала руки. -- У тебя щетина.
-- С моей стороны это было бесчеловечно, но я не мог иначе. -- Полётов пытался обнимать её, но Таня высвобождалась, отступала, смотрела на него, всё ещё не веря в реальность его присутствия.
-- Ты живой! А я и не верила, что ты погиб. Я даже Костякову об этом говорила. Я же видела, что пальцы не твои, руки не твои, -- шептала она.
-- Какие пальцы?
-- У покойника в морге... Который с твоими документами...
-- Ты Павлу на это указала? И что он?
-- Отмахнулся, сказал, что у меня просто нервы и что моё неверие вполне объяснимо.
-- То есть он не усомнился?
-- Нет, -- Татьяна отодвинулась, разглядывая Юрия. -- А разве это не ваш совместно устроенный маскарад? Нет?
-- Никто в этом не принимал участия. Никто не знает, что я жив.
-- То есть... А я думала... Последние дни я всё время думала об этом и решила, что вы для какой-то надобности инсценировали гибель Полётова...
-- Я сам всё сделал. Никто из управления не догадывается...
-- Сам? Зачем?
-- Чтобы исчезнуть. Чтобы перестать для всех существовать. Для всех!
-- Не понимаю.
-- Пойдём в комнату, -- он быстро прошёл по коридору. -- Задёрни шторы.
-- Юра, расскажи мне всё по порядку. Зачем ты устроил всё это? И как тебе удалось?
-- Удалось легко. В нашей конторе есть хорошо отработанные способы, чтобы проворачивать такие дела. Есть немало людей, которых по разным причинам надо объявить скончавшимися, чтобы спрятать их от общественности и от чужих разведок... Заранее договариваются с милицией о том, чтобы они подобрали какой-нибудь бесхозный труп соответствующего роста и комплекции. В общем, это дело техники... Помнишь, я рассказывал, что у нас сбежал один человек? Но я не сказал тебе, что мне предложили перейти в другое управление, стать нелегалом. Через год-полтора я бы снова выехал за рубеж, то под другим именем и даже с немного изменённой внешностью. Для этого нужно, чтобы Юрий Пролётов перестал существовать. Так с подачи управления меня и посетила эта мысль -- исчезнуть... Мы запустили эту машину, начали готовить новые документы, прорабатывать легенду. Теперь у меня на руках есть всё, что нужно для официального существования под новым именем. Комар носа не подточит. Некоторые документы были оформлены с ведома руководства, а некоторые по моей личной инициативе, и вот ими-то я буду пользоваться. Возможностей у меня было много... Юрий Полётов умер. Теперь у меня другая фамилия, другая история жизни...
-- Но зачем всё это? Ты же мог просто уволиться!
-- Не мог. Юрий Полётов остался бы в этом мире. От него ждали бы новых книг. И вообще... Трудно объяснить это так сразу... Во мне успело столько накопиться за последний год, что в двух словах невозможно выразить всё это.
-- А ты не в двух... Юра! Милый мой! Ты понимаешь, что ты наделал?
-- Прекрасно понимаю.
-- Но ведь это... Противозаконно...
-- Я не один год занимался противозаконными действиями. Пусть будет ещё один крохотный незаконный поступок, который никому, кстати, не принесёт вреда, в отличие от многих моих предыдущих дел. Я никого не убил, ничего не украл... Я просто стал свободным...
-- Ты? Свободным? Но тебе придётся скрываться!
-- Зачем? Кому я нужен? Ты думаешь, кто-нибудь из моих коллег вспомнит обо мне через месяц? Я не герой. На собраниях никто не упомянет моего имени. Уверяю, что никто не приедёт к тебе с чёрными розами на годовщину моей смерти... Нет, Юрий Полётов перестал существовать для своих бывших коллег. Перестал быть.
-- Так, так... Всё очень неожиданно, Юр. В голове не укладывается... Мне кажется, что мне сейчас станет дурно... Скажи, где же ты провёл эти дни?
-- На конспиративной квартире.
-- Но как ты попал туда? Тебя же могли увидеть.
-- Танюш, у нашей конторы есть одна особенность: мы работаем в тайне от всех, иногда даже от себя самих. Понимаешь? О некоторых моих конспиративных адресах не знает никто, кроме меня. Так положено по работе. Полётов ушёл из жизни внезапно, и кое-что из информации сгинуло вместе с ним. В том числе и два адреса. Квартиры арендованы на год вперёд. Я могу жить там спокойно. А если кто-нибудь однажды из моих бывших сослуживцев и встретит меня, то я всегда могу сказать, что смерть Полётова была задумана руководством... И никто не пикнет... Но никто меня не встретит, никто не узнает... Да и не думаю я сейчас об этом...
-- Но зачем ты всё-таки решил исчезнуть?
-- Хочу просто жить, Таня. Просто жить! Не работать на государство, не служить каким-то идеям, а просто жить. Когда надо -- зарабатывать деньги уборкой дворов, снег счищать, асфальт укладывать, да всё что угодно делать. Когда хочется -- бродить под дождём, сидеть на балконе, пить кофе, перечитывать любимые книги. Всё делать, когда в том есть нужда, а не впрок. И никуда не спешить, ни перед кем не отчитываться. Ты представить не можешь, какое счастье я испытываю от одной мысли, что всё это возможно теперь.
-- Ты просто спутал себя с персонажами своих произведений. Это они никому не служат. Это они распоряжаются своим временем по собственному усмотрению. Но ты-то воспитан не так.
-- Может, и не так воспитан. Но жить я хочу ради жизни! -- в его глазах вспыхнул болезненный огонёк. -- Таня, человек имеет право на жизнь, а не на служение. Жизнь состоит из мгновений, полных неповторимого вкуса, а я разучился чувствовать этот вкус. Я разучился чувствовать жизнь. Даже разговоры мои за последний год стали похожи на ворчание старика, который только и умеет что вспоминать юношеские свои похождения, а сам не способен даже с наслаждением затянуться сигаретой. Только пустота осталась...
-- А книги? Кто будет писать книги, если Полётов умер?
-- У меня есть кое-что неопубликованное и ряд незавершённых вещиц. Если хочешь, можешь продать их с большой выгодой. Сейчас Юрия Полётова будут печатать с особым энтузиазмом. На покойников спрос почему-то увеличивается. Но пне плевать на публикации.
-- Ты сошёл с ума!
-- Нет, я умер.
-- Ты сошёл с ума, -- повторила Таня. -- Ты просто спятил. Ни один нормальный человек не надумал бы такое.
-- А нормальный человек может позволить себе заниматься тем, чем занимался я? Нормальный человек способен кормиться шпионажем? Я столько лет честно и даже с удовольствием трудился на этой дьявольской ниве! По моей вине люди калеками стали, а некоторые погибли... Мне надоело...
-- Ты мог спокойно уволиться, не устраивая никакой мистификации и не обрекая меня на всю эту жуть! Всё можно было сделать проще!
-- Нельзя!
-- Почему?
-- Потому что остался бы Юрий Полётов. Ты понимаешь? Он бы остался. А я не желаю быть тем Полётовым. Не желаю жить лгать, травить всех сладким ядом, устраивать какие-то заговоры во имя каких-то непонятных мне идей, красоваться на обложках журналов, отвечать на тупые вопросы журналисткой братии... Таня, я устал от глупостей планетарного масштаба... И книги мои -- тоже глупость.
-- Что? Это ты так про свои книги сейчас сказал? Ты их глупостью называешь?
-- Да. Я стал торопиться: скорее, скорее... А зачем? Почему я должен потакать издателям? Потому что они деньги на мне зарабатывают?.. Бред! Я ведь поначалу писал только для себя, а не для других. Прежде всего я делал мир, в котором мне было уютно, вольготно. Я создавал мир, где можно было бы укрыться от здешнего маразма. Я был творцом. Да, творцом... Это было упоительно. Нет ничего ценнее творчества. А появятся эти книги на прилавке или не появятся -- в том ли дело? Но я не понимал этого и гнался за известностью. Из творца я превратился в производителя легко раскупаемых товаров. Да, мне хотелось славы, признания, хотелось утереть нос моим товарищам, не воспринимавшим всерьёз мою писательскую деятельность. Я получил и то, и другое, и третье, но жизнь не сделалась лучше. Она только усложнилась. Быть может, я не был готов к таким стремительным поворотам. Не знаю, в чём причина. Может, я просто не приспособлен к борьбе за выживание. Я загнал себя в угол... Человеку положено не переступать некоторых рубежей. Меня раздавила моя жизнь. Не организуй я смерти Полётова, мне пришлось бы умереть в действительности. Юрию Полётову суждено было уйти со сцены. Полётов кончился... Теперь я другой человек, с другими документами, с ворохом всевозможных справок, полисов, свидетельств, дипломов и прочих бумажек, подтверждающих, что я не имею никакого отношения к Юрию Полётову. У меня есть все основания и возможности, чтобы жить другой жизнью, счастливо жить с любимой женщиной.
-- И что ты теперь намерен делать? Твоя писательская деятельность завершена? -- спросила Таня с опаской.
-- Нет. Никто не запретит мне сочинять и дальше. Только я намерен вернуться к тому состоянию, когда творчество -- главнее результата. Мне кажется, что тебе нравилось это моё состояние. Ты любила меня именно такого.
-- Да.
-- Тогда что тебя смущает?
-- Всё... Я так рада, что ты невредим и здоров, что с тобой ничего не приключилось. Но мне так страшно... Не знаю, получится ли у меня...
-- Что получится?
-- Дальше... Теперь я буду счастлива, что ты вернулся. Но как мне скрыть моё счастье от других? -- она зашагала по комнате, растерянно взмахивая руками.
-- Зачем скрывать его?
-- Чтобы никто ничего не заподозрил.
-- Люди слепы. Они приучили себя ничего не замечать, Танюша. Никто не обратит внимание, что на твоём лице нет слёз. А если и увидят это, то лишь порадуются, что им больше не нужно выражать тебе сочувствие и приличия ради делать скорбный вид в твоём присутствии. Забудь обо всех. Давай наконец поживём для себя. Смоемся в какой-нибудь глухой сибирский городок, купим там избушку, займёмся натуральным хозяйством...
-- По-прежнему мечтаешь?
-- Уже не мечтаю. Пишу книгу. Книгу бытия. Книгу нашей второй жизни.
Татьяна медленно приблизилась к Юрию. У неё было спокойное лицо и очень внимательный взгляд. Казалось, она впервые увидела стоявшего перед ней мужчину.
-- Уедем? -- спросила она. -- Но кто мой спутник? Знаю ли я тебя? Кто ты теперь?
-- Время покажет.
-- Тогда тебе придётся проявить силу. С незнакомцами я так сразу не могу, -- она улыбнулась. -- Помнишь, как ты в первый раз привёл меня сюда и заставил заняться с тобой любовью?
-- Помню.
-- Я хотела домой, к мужу... Но ты настоял. И я полюбила тебя навсегда... Уведи меня за собой снова. Отведи в ту страну, которую ты пишешь...
-- Мы уже в пути, любовь моя...
Апрель 2001 -- июль 2004
31
1
-- Не знаю. У меня странное чувство, -- он сидел на краешке кровати и был похож на испуганного птенца, растрёпанного и насторожившегося.
-- Объясни, -- она устроилась рядышком, обняв его по-товарищески за шею.
-- Будто кто-то даёт мне понять, что этот этап жизни завершён и что пора посвятить себя чему-то другому.
-- Посвяти себя книгам, наконец!
Юрий посмотрел на неё. Таня выглядела замечательно. От её болезни не осталось и следа, разве что чуть-чуть стали выделяться отёки под глазами. Но это даже придавало ей особый шарм: усталость прекрасной женщины.
-- Танюш, может, мы всё-таки распишемся?
-- Не переводи разговор в другое русло, -- она строго свела брови. -- Я тебе про книги, а ты...
-- Почему ты отказываешь мне? -- Он поёжился и оглянулся на окно. На улице было темно. -- Не понимаю твоего упрямства.
-- Может, мне нравится, когда ты просишь меня, -- засмеялась она. -- Ты ни о чём другом не просишь меня.
-- Да, просить я не люблю. Надо что-то... -- он поднялся и сунул руки в карманы. -- Непривычно мне без дела...
-- Займись книгами. Тебе выдалась такая чудесная возможность не думать о твоей проклятой службе. Сядь и пиши! -- Она указала на письменный стол.
-- Да ты просто тиран, Тань. Я же не могу вот так, по заказу. Оно же должно родиться, созреть. Я не автомат.
Он подошёл к ней и погладил её по голове. Она услышала, как он тяжело вздохнул.
-- Что такое, Юр?
-- Ничего... Я позвоню, ладно? -- Не дождавшись её ответа, он взял трубку телефона и быстро набрал номер. -- Алло, Миша? Привет, это Полётов... Да, я опять про Монику хотел узнать... Как? По-прежнему... Ладно, ты сообщи мне, если что изменится...
Он положил трубку на рычаг.
-- Ты в Испанию звонил? -- Таня пристально смотрела на него.
-- Да, Соколову.
-- Зачем?
-- Беспокоюсь за Монику.
-- Почему тебя так волнует её состояние? Скажи мне, наконец, кто она такая?
Полётов присел на подлокотник кресла и сунул сигарету в рот.
-- Не кури так много, -- попросила Таня.
-- Мне нужно. -- Он щёлкнул зажигалкой и затянулся, глубоко, громко, как-то даже свирепо. Выпустив дым, он стал говорить: -- Мы взяли её в разработку сразу, как только я приехал в Барселону... На будущее. С моей подачи... Помогли ей деньгами, поддержали при поступлении в университет. Официально она не была завербована.
-- Но она работала на тебя?
-- Да, хотя и не подозревала ни о чём. Мы часто используем людей втёмную. Впрочем, однажды я поручил ей весьма щекотливое дело, даже опасное. Если бы её взяли с поличным, то могло бы кончится тюремной решёткой. Нужно было скачать информацию из компьютера одного высокопоставленного чиновника. Моника справилась, и мы получили такой вал полезной информации, что в Центре руками развели от удивления... Но я не считал её агентом. Просто она была самым близким мне человеком там. Пожалуй, даже единственным другом.
-- А твои товарищи по службе?
-- Это не друзья, а коллеги. В нашей системе не бывает друзей. -- Полётов тяжело вздохнул. -- И вот теперь Моника лежит без движений. Молодая девчонка, не имеющая никакого отношения к шпионажу, пострадала из-за наших сраных игр! И при том, что её присутствия в доме Трынчева и не требовалось. Я взял её просто за компанию... Чертовски несправедливо! Не могу смириться с этим! Разве можно допустить, чтобы происходило такое?
-- Вот ты и сорвался. Не так давно ты утверждал, что не переживаешь из-за невинных жертв. Но стоило твоему близкому человеку попасть под жернова вашей машины, как в тебе проснулось отчаяние.
Юрий взглянул на Таню мутными глазами.
-- Эх, Моника, Моника... Ей только жить и жить...
-- Что говорят врачи? -- спросила Таня.
-- Какие-то важные нервы задеты в тазобедренном суставе. Ходить пока не может. Говорят, что ей повезёт, если она просто хромать будет, а может и до конца дней в инвалидном кресле остаться. Никогда не прощу себе этого!
-- Перестань. Ты не должен так.
-- А как я должен?
Полётов резко встал и подошёл к шкафу, где стояли бутылки с крепкими напитками.
-- Юр, тебе сейчас нельзя пить, -- сказала она ему в спину. -- Ты же лекарства принимаешь.
-- Плевать!
-- Юра! Прекрати!
-- Сломалось во мне что-то, Танюш, понимаешь? -- он остановился перед шкафом и прислонился к дверце лбом. -- Я уже после твоей болезни поменялся внутри. Никогда мне моя работа не казалась такой ненужной, как в те дни. Смотрел на тебя и видел всю ничтожность того, чем я занимаюсь. Вот если бы научится избавлять людей от боли и печали. Или хотя бы уметь ставить точный диагноз и излечивать болезни. Всё остальное -- мусор... Думал, что с ума сойду, если ты умрёшь...
-- Но я же не умерла, -- улыбнулась она. -- У нас ведь всё в порядке. Видишь, и тебя смерть обошла стороной. Только припугнула чуток нас обоих.
-- Не всё у нас нормально.
-- Что тебе не нравится?
-- Я себе не нравлюсь. Психом стал. В юности тоже психом был, но по-другому, по-мальчишески. Это простительно. А сейчас стариком себя чувствую, конченым неврастеником, разбитым и бесполезным дедом. Потому и срываюсь по каждому поводу. Нет ни любимого дела, ни настоящей семьи.
Таня поднялась и приблизилась к нему. Полётов отворил шкаф и быстро налил себе водки. Вокруг его головы клубился сигаретный дым.
-- Юрка, милый мой, я согласна.
-- На что?
-- Выйти за тебя.
Его рука с рюмкой остановилась возле рта.
-- Ты такой смешной, -- сказала Таня.
-- Пусть смешной, -- он просиял. -- Зато теперь врать не придётся.
-- Врать?
-- Я же всем уже давно говорю, что у меня жена есть. Всем говорю, что ты мне жена. И каждый раз сердце сжимается: почему так не на самом деле?
-- Теперь будет на самом деле.
Свадьбу они сыграли без шума, никого не пригласили. Уехать в путешествие не получилось, потому что Полётову надо было регулярно показываться докторам. Но всё же на пару дней они вырвались в служебный санаторий и подолгу бродили по лесу вдоль тихого ручейка, возвращаясь в номер лишь под вечер. Стояла осень. Природа понемногу укутывалась в шелестящее золото листвы. На землю легла тишина. Казалось, окружающая среда способствовала тому, чтобы к Юрию пришло умиротворение, но он оставался напряжённым.
Мимолётный отдых не принёс облегчения. Снова и снова Юрий вспоминал о Монике, заводил бесконечные разговоры о том, что служба ему наскучила. Он раздражался с небывалой лёгкостью по любому поводу. А с наступлением темноты, когда со двора начинали нестись пьяные вопли разгулявшейся молодёжи, он буквально терял над собой контроль. Гулкие ритмы музыки, рвавшиеся из распахнутых дверей припарковавшихся автомобилей приводили его в ярость.
-- Скоты! Кто же породил этих уродов? Только о развлечениях думают, ни до кого им дела нет! Была бы граната, швырнул бы в них без колебаний!
-- Юра, ты не имеешь права говорить так.
-- Имею право, имею!... Я ради вот таких сосунков душу чуть ли не дьяволу продал, а они думают, что всё само по себе происходит... Уснуть невозможно! Ночи напролёт одно и то же! Песни эти дебильные!
Таня видела, что Юрия что не разгулявшаяся молодёжь была причиной его раздражения. Что-то томило, но не могла заставить его открыться ей. Полётов хмурился, едва она начинала расспрашивать.
-- Что тебя тревожит?
-- Ничего, просто устал.
-- Не скрывай. Давай поговорим.
-- Работа заела, -- он налил себе вина, залпом осушил бокал и сразу налил ещё. -- Не могу я в кабинете всё время штаны просиживать. Не приспособлен я к этому. Тошно... И глупо всё. Вся моя работа -- свинская глупость. Для чего нас всех держат? На эти деньги можно было бы любые секреты купить... Никогда раньше не чувствовал себя таким ненужным, Танюш.
-- Ты ведь тоже считал, что твоя работа важна.
-- Важна... Только кому? Не мне же. Государству важна... А я -- так, крохотный винтик. -- Он выпил и зажёг сигарету. Лицо у него осунулось. Глаза горели каким-то болезненным огнём. -- Мне нравилось работать, потому что я ездил, постоянно общался с людьми, а заодно и выполнял задания, иногда они были сложными, иногда -- элементарными. Мне многое нравилось, но я никогда не любил это дело по-настоящему. Знаешь, вначале моему самолюбию очень льстило, что я -- офицер секретной службы... Вначале... А потом всё стало рутинным. Пафос испарился, исчезло ощущение собственной значимости.
Полётов говорил медленно, словно язык не слушался его. От него исходил холод неодолимой усталости. Татьяну даже почувствовала озноб. Юрий снова налил вина. Он пил без удовольствия, хотел захмелеть. Подержав винную бутылку, он отставил её на плеснул себе водки в хрустальную рюмку. Глянув косо на жену, он горько усмехнулся:
-- Неужели всё дело в исчезнувшей мальчишеской романтике? Неужели только она заставляла меня работать? Какое же я ничтожество в таком случае, какая мелкая, никчёмная тварь... Столько амбиций, а в действительности -- тьфу! Ох, как трудно признаваться в этом.
-- Откуда вдруг такие мысли? Что случилось? У тебя неприятности?
-- Никаких неприятностей. Просто меня не устраивает кабинетная работа. Я уже говорил тебе, что не приспособлен целыми днями изучать чужие бумажки. Видишь, я уже опустился до того, что жалуюсь на жизнь...
-- Иногда можно и пожаловаться, -- Таня осторожно погладила его по голове. -- Всякое случается. Я понимаю.
-- Ненавижу, когда ты так говоришь со мной. -- Он выпил ещё. Глаза его помутнели. -- Чёрт, когда у меня скверное настроение, я пьянею мгновенно.
-- Не пей больше, -- попросила она.
-- Сегодня я прямо заявил шефу, что не могу просиживать штаны.
-- Почему ты считаешь, что тебе придётся постоянно сидеть в кабинете? Ты опять куда-нибудь поедешь, -- попыталась подбодрить она.
-- Нет, Танюха, не поеду. Не получится... У нас перебежал один человек, раскрыл многие имена. В том числе и моё. Понимаешь, что это значит? У нас половина отдела засвечена. И я в их числе.
-- Ну и что? -- Таня задумалась. -- И пусть не поедешь. Зачем тебе ехать?
-- Здесь у меня не клеится работа! -- Полётов стукнул кулаком по столу. -- Не получается ни черта! Не могу я в четырёх стенах торчать беспрерывно! Не могу и не хочу!
-- Что у тебя не получается? -- Таня пыталась говорить мягко, обращаясь с Юрием, как с ребёнком.
-- Знаешь, в Испании у меня всё складывалось само собой. Я работал на автомате, не особенно-то задумывался, как себя вести и что говорить, просто исполнял роль: встречался, завязывал новые знакомства, разговаривал, вытаскивал из людей информацию. Но тут всё по-другому. Здесь я живу внутри моей страны. Я варюсь в котле бюрократизма, ежедневно сталкиваюсь с полным равнодушием в отделе, меня окружают серые люди, которым плевать на страну.
-- И что?
-- Я вижу омерзительных чиновников, слышу новости про всевозможное свинство и беззаконие и вынужден признать, как это ни прискорбно, что наше государство ничуть не лучше других. За рубежом я пользовался человеческими слабостями, чтобы подцепить объект разработки на крючок, соблазнял всех подряд -- от высокопоставленных служащих до неприметных уборщиков. Переманивал их в мой лагерь, чтобы с их помощью укреплялась моя страна. Вербовал и порядочных людей, и отъявленных мерзавцев. Но моя страна, оказывается, состоит из таких же мерзавцев!
-- Не только. Люди всюду разные. И ты лучше других знаешь, что такое государство. Ты лукавишь, говоря, что увидел нашу страну в отрицательном свете только сейчас...
Юрий не слушал её. Он смотрел перед собой, и в глазах его была пустота.
-- Ты устал, -- Таня бережно обняла его, поглаживая по плечам.
-- Устал, -- кивнул он и пьяно улыбнулся, -- но это не значит, что я несу чушь. Мы вербуем на самых верхах у них, а их спецслужбы вербуют наших высокопоставленных чиновников... Мир полностью перемешался. Мы все увязли в таком болоте, что никто уже не разберётся никогда, где истина. Так дальше нельзя. Мир -- это сумасшедший дом, где всем заправляют спецслужбы...
-- Юра, ты устал. Пойдём спать. Тебе надо отдохнуть. С таким настроением нельзя браться ни за какие дела.
-- Я и не хочу браться ни за какие дела, Таня! Меня не интересует моя работа. Она мне противна! Я сам себе противен! У меня голова кружится от отвращения! И давай не будем больше об этом...
День изо дня настроение Юрия ухудшалось. Таня заметила, что на его письменном столе появились "Доктор Живаго" Пастернака и "Маленький Большой Человек" Бергера. Они превратились в настольные книги, которые Полётов мог читать с любого места, проваливаясь в них целиком.
-- Почему ты всё время перечитываешь их? -- спросила однажды она. -- Ты не читаешь ничего другого.
-- Мне нравятся эти романы. Нет других книг, где сюжет был бы таким необъятным в своей боли. Столько безысходности! Такая вселенская тоска разлита в эти книгах!
-- Ты сознательно, что ли, терзаешь себя?
Он отмалчивался.
Всё чаще Полётов впадал в депрессию, всё реже появлялась на его лице прежняя улыбка, всегда очаровывавшая всех. Даже вышедшие две новые книги не порадовали Юрия.
-- Ерунда. Не в том счастье...
-- А в чём? -- допытывалась Таня. -- Ты равнодушен даже к своим книгам! Что ты за человек? Зачем ты пишешь, если это не приносит тебе удовлетворения?
-- Не знаю, -- он пожимал плечами. -- По инерции. Я давно всё делаю по инерции... Похоже, я испортил тебе жизнь, малыш. Ты уж прости меня.
-- Не говори глупостей.
-- Я не в силах справиться с собой. Меня всё выводит из себя. Издатели бесят не меньше, чем руководство на работе. Всё время гундят: "Быстрее! Давай, давай новое". И ведь я иду у них на поводу, соглашаюсь, стараюсь сделать поскорее... Измучила меня суетливость, спешка ненужная. Превращаюсь чёрт знает во что...
Год супружеской жизни промелькнул незаметно. Обстановка в доме становилась тяжелее, удушливее. Таня всеми силами старалась вернуть мужа к активной жизни, пробудить в нём желание действовать, мечтать. Юрий послушно ходил с ней на концерты, принимал гостей, встречался с журналистами, бывал на встречах с читателями, но делал всё это без удовольствия, как послушный ребёнок, желающий угодить маме.
-- Юр, пожалей меня, -- не выдержала однажды Таня. -- Неужели тебе не стыдно?
-- Почему мне должно быть стыдно? -- вдруг вспылил он. -- За что?
-- Ты просто изводишь меня своей угрюмостью. Неужели ты не можешь взять себя в руки? Ты же сильный. Я знаю... Поверь, я устала, измучилась с тобой... Иногда мне кажется, что лучше умереть, чем так...
Полётов внимательно посмотрел на неё.
-- Умереть? -- его губы сжались.
Он пнул стоявший рядом табурет, и тот с грохотом упал на пол.
-- Значит, лучше умереть? Сдохнуть?
-- Ты не так меня понял, -- она не на шутку испугалась, увидев огонь бешенства в его глазах.
Казалось, Юрий готов был взорваться. По его лицу промчался вихрь противоречивых чувств. Это длилось не дольше минуты, но когда буря в его душе успокоилась, Юрий побледнел, но смог справиться с собой.
-- Прости, -- он тяжело опустился за стол. -- Прости, Танюша... Я не прав... Слишком много внимания требую к себе...
-- Не в этом дело, милый, -- она подалась к нему, но Полётов остановил её жестом.
-- Не нужно. Я всё понимаю, -- он как-то весь сжался, стал маленьким. -- Ты права. Нужно взять себя в руки и решиться...
-- Да, милый мой, ты же всё можешь.
-- Могу... Прости, малыш, больше не будет никаких сцен, никаких выворачиваний души наизнанку. Только ты помни, что я очень тебя люблю... Тебе придётся потерпеть немного, а потому всё изменится.
-- Изменится? -- что-то в голосе Полётова насторожило Татьяну. -- Ты что имеешь в виду?
Он заставил себя улыбнуться:
-- Всё будет хорошо. Поверь мне. Я никогда не обманывал тебя, если обещал что-то.
-- Мне не нравится твой тон, -- прошептала она. -- Ты пугаешь меня. Ты сходишь с ума.
-- Нет. Со мной всё в порядке, -- проговорил он подчёркнуто мягко.
После этого в течение двух недель он был необычайно бодр и активен. Чувствовалось, что внутри у него произошли перемены. Таня понимала, что дело вовсе не в том, что к Юрию вдруг возвратилось былое жизнелюбие, она чувствовала, что он что-то задумал. Он сильно задерживался на службе и на вопрос: "Почему ты так поздно?" отвечал, нежно улыбаясь, одно и то же: "Дела, малыш, срочные дела"...
И вот в очередной понедельник он уехал на работу и за целый день не позвонил ни разу. Она ждала его часов до десяти, затем постелила постель и, забравшись под одеяло, взяла лежавшую на ночном столике книгу. Это был томик Генри Миллера. Таня любила перечитывать его время от времени. Но сегодня необъяснимая тревога мешала ей читать. Мало-помалу Татьяна уснула.
Ночью раздался телефонный звонок.
-- Алло? Ты не спишь? -- услышала она голос Павла Костякова.
-- Уже не сплю. Что случилось? -- спросила она.
-- Я с плохими новостями...
Она затаила дыхание, переложила трубку в другую руку. Павел ещё не сказал ничего, но она уже ясно осознала, что речь шла о Полётове. И речь шла о его смерти.
-- Что случилось? -- переспросила она.
-- Юра в морге. Случилась авария, подробностей не знаю. Надо ехать на опознание... -- Павел шмыгнул носом и добавил неуверенно: -- Только ты не волнуйся.
-- Я и не волнуюсь, -- дрогнувшим голосом ответила она. -- Чего волноваться, когда всё уже случилось. Я понимаю. Он в морге.
-- Может, это какая-то ошибка, -- начал было Павел.
-- Не ошибка. Я чувствую, что не ошибка.
Они съездили в морг, но изуродованное в автокатастрофе тело опознать было невозможно.
-- Это не он, -- прошептала она едва различимо.
Однако документы, одежда и даже нижнее бельё -- всё свидетельствовало о том, что в морге лежал мёртвый Полётов.
Затем были похороны, а после них потянулись унылые дни одиночества. Татьяна ни с кем не встречалась, к телефону не подходила. Её заполнило тупое безразличие ко всему. Иногда она часами стояла у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу, стояла с закрытыми глазами и слушала доносившийся снаружи шум. Иногда подолгу лежала без движений на кровати, а потом вдруг вскакивала и бросалась на стену, колотя по ней кулаками.
-- Ложь! Не верю! -- кричала она до тех пор, пока силы не оставляли её.
Так минуло десять дней.
* * *
За окном валил густой снег. Таня сидела на кухне и безучастно смотрела на тяжёлые белые хлопья, мерно сыпавшиеся под жёлтым светом уличного фонаря. Машинально помешивая ложечкой в чашке, она пыталась воскресить в памяти, как они с Юрием гуляли под первым снегом, но вспоминалось только лето, только тепло, только радость. Даже последний год, наполненный только густыми тёмными красками, не вспоминался. Прошлое было окрашено только в светлые тона.
-- Юра, зачем мне такая судьба? Почему нет у меня права снова испытать то счастье? -- громко спросила она.
На лестничной клетке послышались тихие шаги. Ещё ничего не случилось, но Таня вздрогнула, ощутив знакомое движение за входной дверью.
-- Юра? -- Она застыла в ожидании. Чайная ложка замерла неподвижно в руке. Тиканье настенных часов сделалось в напряжённой тишине оглушительным. В считанные секунды воздух наэлектризовался и словно сгустился вокруг Татьяны.
В замочной скважине зашебуршал ключ, послышалось металлическое позвякивание. Татьяне стало страшно. В ушах тонко засвистело.
-- Юра! -- крикнула она и резко встала из-за стола и опрокинула табурет.
В следующее мгновение дверь рывком открылась. Громко прозвучали шаги тяжёлых зимних башмаков. В дверном проёме появилась присыпанная снегом мужская фигура. Освещённая лампой сзади, она тонула в сумраке коридора. Черты лица были неразличимы за высоко поднятым воротником и низко надвинутой меховой шапки.
-- Кто это? -- Таня отступила на шаг и нащупала рукой край стола, чтобы опереться. У неё ослабли ноги.
Вошедший протянул руку к выключателю и зажёг свет. Это был Полётов.
Таня приложила руки к груди, словно желая унять разошедшееся от волнения сердце, и покачнулась.
-- Ты?
-- Я. -- Полётов внимательно смотрел на неё. На настороженном лице застыло ожидание. -- Здравствуй, -- произнёс он глухо.
-- Ты жив? -- глаза Татьяны заблестели радостью и неверием. -- Ты живой!
-- Да. -- Полётов быстро шагнул к ней и обнял. -- Прости, что так получилось. Прости, что устроил этот цирк, не предупредив тебя. Но я не мог допустить, чтобы кто-нибудь знал...
-- Господи, ты живой! Ты здесь! -- она теребила его за воротник, гладила лицо, целовала руки. -- У тебя щетина.
-- С моей стороны это было бесчеловечно, но я не мог иначе. -- Полётов пытался обнимать её, но Таня высвобождалась, отступала, смотрела на него, всё ещё не веря в реальность его присутствия.
-- Ты живой! А я и не верила, что ты погиб. Я даже Костякову об этом говорила. Я же видела, что пальцы не твои, руки не твои, -- шептала она.
-- Какие пальцы?
-- У покойника в морге... Который с твоими документами...
-- Ты Павлу на это указала? И что он?
-- Отмахнулся, сказал, что у меня просто нервы и что моё неверие вполне объяснимо.
-- То есть он не усомнился?
-- Нет, -- Татьяна отодвинулась, разглядывая Юрия. -- А разве это не ваш совместно устроенный маскарад? Нет?
-- Никто в этом не принимал участия. Никто не знает, что я жив.
-- То есть... А я думала... Последние дни я всё время думала об этом и решила, что вы для какой-то надобности инсценировали гибель Полётова...
-- Я сам всё сделал. Никто из управления не догадывается...
-- Сам? Зачем?
-- Чтобы исчезнуть. Чтобы перестать для всех существовать. Для всех!
-- Не понимаю.
-- Пойдём в комнату, -- он быстро прошёл по коридору. -- Задёрни шторы.
-- Юра, расскажи мне всё по порядку. Зачем ты устроил всё это? И как тебе удалось?
-- Удалось легко. В нашей конторе есть хорошо отработанные способы, чтобы проворачивать такие дела. Есть немало людей, которых по разным причинам надо объявить скончавшимися, чтобы спрятать их от общественности и от чужих разведок... Заранее договариваются с милицией о том, чтобы они подобрали какой-нибудь бесхозный труп соответствующего роста и комплекции. В общем, это дело техники... Помнишь, я рассказывал, что у нас сбежал один человек? Но я не сказал тебе, что мне предложили перейти в другое управление, стать нелегалом. Через год-полтора я бы снова выехал за рубеж, то под другим именем и даже с немного изменённой внешностью. Для этого нужно, чтобы Юрий Пролётов перестал существовать. Так с подачи управления меня и посетила эта мысль -- исчезнуть... Мы запустили эту машину, начали готовить новые документы, прорабатывать легенду. Теперь у меня на руках есть всё, что нужно для официального существования под новым именем. Комар носа не подточит. Некоторые документы были оформлены с ведома руководства, а некоторые по моей личной инициативе, и вот ими-то я буду пользоваться. Возможностей у меня было много... Юрий Полётов умер. Теперь у меня другая фамилия, другая история жизни...
-- Но зачем всё это? Ты же мог просто уволиться!
-- Не мог. Юрий Полётов остался бы в этом мире. От него ждали бы новых книг. И вообще... Трудно объяснить это так сразу... Во мне успело столько накопиться за последний год, что в двух словах невозможно выразить всё это.
-- А ты не в двух... Юра! Милый мой! Ты понимаешь, что ты наделал?
-- Прекрасно понимаю.
-- Но ведь это... Противозаконно...
-- Я не один год занимался противозаконными действиями. Пусть будет ещё один крохотный незаконный поступок, который никому, кстати, не принесёт вреда, в отличие от многих моих предыдущих дел. Я никого не убил, ничего не украл... Я просто стал свободным...
-- Ты? Свободным? Но тебе придётся скрываться!
-- Зачем? Кому я нужен? Ты думаешь, кто-нибудь из моих коллег вспомнит обо мне через месяц? Я не герой. На собраниях никто не упомянет моего имени. Уверяю, что никто не приедёт к тебе с чёрными розами на годовщину моей смерти... Нет, Юрий Полётов перестал существовать для своих бывших коллег. Перестал быть.
-- Так, так... Всё очень неожиданно, Юр. В голове не укладывается... Мне кажется, что мне сейчас станет дурно... Скажи, где же ты провёл эти дни?
-- На конспиративной квартире.
-- Но как ты попал туда? Тебя же могли увидеть.
-- Танюш, у нашей конторы есть одна особенность: мы работаем в тайне от всех, иногда даже от себя самих. Понимаешь? О некоторых моих конспиративных адресах не знает никто, кроме меня. Так положено по работе. Полётов ушёл из жизни внезапно, и кое-что из информации сгинуло вместе с ним. В том числе и два адреса. Квартиры арендованы на год вперёд. Я могу жить там спокойно. А если кто-нибудь однажды из моих бывших сослуживцев и встретит меня, то я всегда могу сказать, что смерть Полётова была задумана руководством... И никто не пикнет... Но никто меня не встретит, никто не узнает... Да и не думаю я сейчас об этом...
-- Но зачем ты всё-таки решил исчезнуть?
-- Хочу просто жить, Таня. Просто жить! Не работать на государство, не служить каким-то идеям, а просто жить. Когда надо -- зарабатывать деньги уборкой дворов, снег счищать, асфальт укладывать, да всё что угодно делать. Когда хочется -- бродить под дождём, сидеть на балконе, пить кофе, перечитывать любимые книги. Всё делать, когда в том есть нужда, а не впрок. И никуда не спешить, ни перед кем не отчитываться. Ты представить не можешь, какое счастье я испытываю от одной мысли, что всё это возможно теперь.
-- Ты просто спутал себя с персонажами своих произведений. Это они никому не служат. Это они распоряжаются своим временем по собственному усмотрению. Но ты-то воспитан не так.
-- Может, и не так воспитан. Но жить я хочу ради жизни! -- в его глазах вспыхнул болезненный огонёк. -- Таня, человек имеет право на жизнь, а не на служение. Жизнь состоит из мгновений, полных неповторимого вкуса, а я разучился чувствовать этот вкус. Я разучился чувствовать жизнь. Даже разговоры мои за последний год стали похожи на ворчание старика, который только и умеет что вспоминать юношеские свои похождения, а сам не способен даже с наслаждением затянуться сигаретой. Только пустота осталась...
-- А книги? Кто будет писать книги, если Полётов умер?
-- У меня есть кое-что неопубликованное и ряд незавершённых вещиц. Если хочешь, можешь продать их с большой выгодой. Сейчас Юрия Полётова будут печатать с особым энтузиазмом. На покойников спрос почему-то увеличивается. Но пне плевать на публикации.
-- Ты сошёл с ума!
-- Нет, я умер.
-- Ты сошёл с ума, -- повторила Таня. -- Ты просто спятил. Ни один нормальный человек не надумал бы такое.
-- А нормальный человек может позволить себе заниматься тем, чем занимался я? Нормальный человек способен кормиться шпионажем? Я столько лет честно и даже с удовольствием трудился на этой дьявольской ниве! По моей вине люди калеками стали, а некоторые погибли... Мне надоело...
-- Ты мог спокойно уволиться, не устраивая никакой мистификации и не обрекая меня на всю эту жуть! Всё можно было сделать проще!
-- Нельзя!
-- Почему?
-- Потому что остался бы Юрий Полётов. Ты понимаешь? Он бы остался. А я не желаю быть тем Полётовым. Не желаю жить лгать, травить всех сладким ядом, устраивать какие-то заговоры во имя каких-то непонятных мне идей, красоваться на обложках журналов, отвечать на тупые вопросы журналисткой братии... Таня, я устал от глупостей планетарного масштаба... И книги мои -- тоже глупость.
-- Что? Это ты так про свои книги сейчас сказал? Ты их глупостью называешь?
-- Да. Я стал торопиться: скорее, скорее... А зачем? Почему я должен потакать издателям? Потому что они деньги на мне зарабатывают?.. Бред! Я ведь поначалу писал только для себя, а не для других. Прежде всего я делал мир, в котором мне было уютно, вольготно. Я создавал мир, где можно было бы укрыться от здешнего маразма. Я был творцом. Да, творцом... Это было упоительно. Нет ничего ценнее творчества. А появятся эти книги на прилавке или не появятся -- в том ли дело? Но я не понимал этого и гнался за известностью. Из творца я превратился в производителя легко раскупаемых товаров. Да, мне хотелось славы, признания, хотелось утереть нос моим товарищам, не воспринимавшим всерьёз мою писательскую деятельность. Я получил и то, и другое, и третье, но жизнь не сделалась лучше. Она только усложнилась. Быть может, я не был готов к таким стремительным поворотам. Не знаю, в чём причина. Может, я просто не приспособлен к борьбе за выживание. Я загнал себя в угол... Человеку положено не переступать некоторых рубежей. Меня раздавила моя жизнь. Не организуй я смерти Полётова, мне пришлось бы умереть в действительности. Юрию Полётову суждено было уйти со сцены. Полётов кончился... Теперь я другой человек, с другими документами, с ворохом всевозможных справок, полисов, свидетельств, дипломов и прочих бумажек, подтверждающих, что я не имею никакого отношения к Юрию Полётову. У меня есть все основания и возможности, чтобы жить другой жизнью, счастливо жить с любимой женщиной.
-- И что ты теперь намерен делать? Твоя писательская деятельность завершена? -- спросила Таня с опаской.
-- Нет. Никто не запретит мне сочинять и дальше. Только я намерен вернуться к тому состоянию, когда творчество -- главнее результата. Мне кажется, что тебе нравилось это моё состояние. Ты любила меня именно такого.
-- Да.
-- Тогда что тебя смущает?
-- Всё... Я так рада, что ты невредим и здоров, что с тобой ничего не приключилось. Но мне так страшно... Не знаю, получится ли у меня...
-- Что получится?
-- Дальше... Теперь я буду счастлива, что ты вернулся. Но как мне скрыть моё счастье от других? -- она зашагала по комнате, растерянно взмахивая руками.
-- Зачем скрывать его?
-- Чтобы никто ничего не заподозрил.
-- Люди слепы. Они приучили себя ничего не замечать, Танюша. Никто не обратит внимание, что на твоём лице нет слёз. А если и увидят это, то лишь порадуются, что им больше не нужно выражать тебе сочувствие и приличия ради делать скорбный вид в твоём присутствии. Забудь обо всех. Давай наконец поживём для себя. Смоемся в какой-нибудь глухой сибирский городок, купим там избушку, займёмся натуральным хозяйством...
-- По-прежнему мечтаешь?
-- Уже не мечтаю. Пишу книгу. Книгу бытия. Книгу нашей второй жизни.
Татьяна медленно приблизилась к Юрию. У неё было спокойное лицо и очень внимательный взгляд. Казалось, она впервые увидела стоявшего перед ней мужчину.
-- Уедем? -- спросила она. -- Но кто мой спутник? Знаю ли я тебя? Кто ты теперь?
-- Время покажет.
-- Тогда тебе придётся проявить силу. С незнакомцами я так сразу не могу, -- она улыбнулась. -- Помнишь, как ты в первый раз привёл меня сюда и заставил заняться с тобой любовью?
-- Помню.
-- Я хотела домой, к мужу... Но ты настоял. И я полюбила тебя навсегда... Уведи меня за собой снова. Отведи в ту страну, которую ты пишешь...
-- Мы уже в пути, любовь моя...
Апрель 2001 -- июль 2004
31
1