Ветер Андрей. Под сводами высокой лжи

   -- Чертовски. Мне это очень нужно, -- она прижалась ко мне грудью. -- И вот что я скажу тебе. Если ты вдруг заявишь однажды, что литература для тебя -- просто пшик, то я уйду от тебя без колебаний, не задержусь ни на мгновение. Ты меня понял?
   Я её понял. У неё был вполне красноречивый взгляд. И в нём не осталось ни намёка на лёд. Глаза пылали страстью. Глаза угрожали мне. Глаза умоляли меня.
   -- Меня не устраивает положение жены шпиона. Я не понимаю твою профессию. Но ты сделал выбор, -- она дёрнула бровями, -- это твоё право.
   -- Ты же не была против, когда узнала об этом. Мы же обсуждали это...
   -- Юрочка, дорогой мой, я готова идти за тобой хоть на край света, но не за любым тобой. Помнишь, как Мастер и Маргарита жили в полуподвале? Я тоже хотела так, я могла бы и даже была бы счастлива при этом...
   Я оторопел. Она ведь ещё совсем недавно и вправду рисовала себе исключительно шикарное будущее и даже вышла за Олега Морозова, за этого отпрыска какого-то нефтяного магната. Но она пришла ко мне, забыла о лимузинах и светских раутах. Она увидела во мне то, что показалось ей куда более важной стороной жизни. А я от этой стороны потихоньку отступил.
   Чёрт меня дери! Что же я натворил? Ведь я мог потерять Таню! Я почувствовал, что на меня накатила волна холодного ужаса. Как в тот день, когда Таню сбил автомобиль.

* * *

 
   Через год я получил диплом. Был ли я счастлив в тот момент? Теперь уже не уверен. Я испытывал удовлетворение, осознавая, что определённая часть пути пройдена.
   Учёба в разведшколе пробудила во мне нечто незнакомое: я жаждал окунуться в мир острых ощущений, мир опасности, чтобы узнать, тот ли я, кем считал себя. Внимательно изучая прошедшие годы, перелистывая страницы моей жизни, осмысливая моё поведение, мои знакомства, мой характер, я постепенно пришёл к выводу, что я был рождён для того, чтобы тем или иным путём прийти в разведку. И вот я пришёл туда, стал солдатом. Теперь мне хотелось испытать себя в деле.
   -- Чушь, Юрка, всё это чушь! -- воскликнула Таня, услышав мои умозаключения. -- Ты рождён, чтобы творить книги. А разведка твоя... Что ж, поиграй в шпиона, если тебе так того хочется. Может, это даст тебе хлеб для очередного произведения... Впрочем, всё равно я тебя поздравляю, потому что сейчас тебе это кажется важным для тебя.
   За годы, проведённые в академии, я опубликовал в журнале "Поколение-7" множество статей, которые должны были служить мне добротной легендой: все эти три года я работал журналистом. Теперь "Поколение-7" командировало меня в Испанию.

* * *

 
   В Мадриде я первым делом явился в резидентуру, где меня принял мой начальник, человек с виду добродушный и мягкосердечный, но на деле, как я слышал от моих товарищей, тигр с мёртвой хваткой. Среди подчинённых он был известен как Старик, хотя стариком не выглядел. Наш недолгий деловой разговор он заключил следующими словами:
   -- В ближайшее время, Юрий Николаевич, вы ко мне сюда не приезжайте. Займитесь своими прямыми журналистскими обязанностями. Помотайтесь по городу, поищите материал для своего журнала. Испанцы должны привыкнуть к вам, вашему распорядку дня. А вы пока познакомьтесь с городом. Займитесь, так сказать, свободным творчеством.
   -- На что-нибудь обратить особое внимание, Виктор Алексеевич?
   -- Пока ничего конкретного. Обживитесь. Прочувствуйте здешний воздух. Может, вам повезёт сразу завязать какие-нибудь связи. Только старайтесь не спать с женщинами без оперативной необходимости.
   -- Я же не маленький мальчик.
   -- Маленький мальчик и не стал бы спать с женщинами, Юрий Николаевич. А вы большой мальчик, в том-то всё и дело. В Барселону вам через неделю, я не ошибаюсь?
   -- Да.
   -- Перед отъездом загляните ко мне, я вам передам кое-что для Маркелова. Он там по нашей линии в консульском отделе.
   -- Что-нибудь по работе?
   -- Нет, это лично от меня, -- отрицательно покачал головой резидент. -- Это книги для его дочери, сказки там всякие. Так что ничего прятать не нужно, всё чисто. В Барселоне, как я понимаю, вы пробудете дольше, чем здесь, стало быть, успеете лучше освоиться. Там город поменьше нашего, а работы у вас там будет больше, чем здесь. Как только контрразведка занесёт вас в "чистые" журналисты, она снимет "наружку". У них там в общем-то спокойно, но всё же будьте поаккуратнее.
   -- Буду.
   Мадрид не произвёл на меня впечатления, это город без собственного лица. Все улицы более или менее похожи на улицы других европейских городов. Кое-где, конечно, можно найти небольшие пространства, древние площади типа Пласа Майор, которые до сих пор хранят облик старого Мадрида, но их мало. На этих "пятачках" приятно посидеть, никуда не торопясь, и просто посмотреть на прохожих; люди одеты так, как принято одеваться сегодня, и потому мир вокруг, даже в этих старинных закутках, вполне современен. И всё же построенные в годы средневековья дома, их балконы, стены с рисунками, выгоревшими на беспощадном солнце, горшки с цветами на подоконниках -- всё это позволяет ощутить себя немножко в другом мире. Так и кажется, что вот-вот появится из дальнего угла площади кабальеро верхом на гнедом коне, в раззолочённом наряде, в широкополой шляпе, с пикой в руке, что начнут приветствовать его с балконов чернобровые красавицы с раскрытыми веерами в руках, подбадривая всадника громкими возгласами и принуждая скорее вступить в схватку с выпущенным на площадь чёрным быком.
   Но это лишь игра воображения.
   Самое сильное впечатление от Мадрида -- проститутки. Я не представлял, что эти размалёванные жрицы любви могут быть так страшны и что их так много. С наступлением сумерек они выползали из всех щелей, как тараканы. Стоило мне свернуть с главной улицы в переулок, как возле каждой двери -- а двери эти, с убегающими в грязное чрево подъезда лестницами, встречаются через каждые пять-шесть шагов -- мне стали попадаться женщины в ярких кофточках и коротких обтягивающих юбках. По большей части они были уродливы, отличались диспропорцией форм, их фигуры могли бы послужить моделями для художников-карикатуристов или мультипликаторов. Тем не менее, к путанам подходили клиенты, деловито приценивались, покупали их.
   Нет, Мадрид мне не понравился. Над ним постоянно плавает серо-жёлтое облако выхлопных газов, его улицы переполнены автомобилями, машинам негде припарковаться, воздух буквально нашпигован звуками клаксонов, рычанием двигателей. Мадрид шумен и суетлив, как Москва.
   Совсем иное впечатление произвела Барселона, особенно район, где улицы то круто взбираются вверх, то бегут вниз, переламываются, раздваиваются, виляют между невысокими домами с побелёнными стенам. Ветер старается вытащить из окон занавески и бесцеремонно колышет их, треплет о стену. В старом городе относительно тихо и спокойно, а ночами вообще пустынно.
   Я остановился в отеле "Арагон", от которого можно пешком добраться до знаменитого собора Святого Семейства, похожего на один из тех песочных замков, которые так любят строить дети на морском берегу.
   Сидя в баре отеля, я цедил пиво, через зеркало на стене разглядывая посетителей. Только что закончился ужин, группы японских и русских туристов медленно покидали общий зал, громко разговаривая и смеясь.
   Стоявшая за стойкой девушка подвинула ко мне крохотное блюдце с солёными орешками. Я видел, что она принесла их со стола, который только что покинули клиенты.
   -- Спасибо, я не заказывал, -- ответил я.
   -- Не выбрасывать же их, -- сказала девушка, -- никто к ним не притронулся. Угощайся.
   Я кивнул. Девушка обратилась ко мне на "ты". Я не удивился, так как в Испании многие пользуются формой "вы" лишь в официальной беседе. "Ты" было привычнее для большинства простых людей.
   -- Как тебя зовут? -- спросил я.
   -- Моника, -- она улыбнулась. Чёрные волосы зачёсаны и собраны на затылке, небольшая чёлка падала на лоб. Большие глаза, строгие, но приветливые. -- А твоё имя?
   -- Юрий.
   -- Юрий? Что за имя такое?
   -- По-испански это должно звучать как Хорхе, но всё же моё имя Юрий. Или Юра, если тебе так проще говорить.
   -- Ты откуда? -- она подвинула к себе поднос с мокрыми стаканами и принялась протирать их.
   -- Из России, -- я глотнул пива.
   -- Так ты с группой этих туристов? -- предположила она. -- У нас каждую неделю останавливаются туристы из России.
   -- Нет, я сам по себе.
   -- Откуда ты знаешь испанский язык? В колледже учил?
   -- Да. Всегда мечтал посетить Испанию.
   -- Почему?
   -- Слышал, что здесь живут самые красивые девушки.
   -- Так говорят в России? -- засмеялась Моника, не переставая протирать стаканы.
   -- Так написано во многих книгах, и так подсказывает моё сердце.
   -- О! Я вижу, ты опасный человек, Юра! -- Она погрозила мне пальцем, глаза её весело заблестели.
   -- Я настоящий монстр, -- ответил я ей в тон.
   -- Ну и как? Успел ты кого-нибудь встретить?
   -- Ты первая, кого я увидел.
   -- Разве в Барселоне нет других девушек? -- Моника недоверчиво прищурилась.
   -- Я здесь первый день, не успел даже прошвырнуться по улицам. Разве я мог повстречать кого-нибудь? Но я рад, что увидел именно тебя, ты мне нравишься.
   -- Я? -- Моника прекратила протирать стаканы и повернулась ко мне в профиль. -- Я не могу тебе нравиться. Посмотри на мой нос, он совершенно не испанский. Он вздёрнут вверх. Разве может нравиться девушка с таким носом?
   Она действительно была немного курносой, но в этом крылась часть её внешнего обаяния. Строго сложенные губки под таким носиком делали её на редкость забавной и милой.
   -- Я сразу обратил на тебя внимание. Я проходил мимо зала, где ты обслуживала туристов. Теперь вот ты в баре работаешь. Неужели у вас такая загрузка? Только успевай бегать туда-сюда.
   -- Да, мы работаем за двоих, -- она снова принялась протирать стаканы. -- А ты кто по профессии?
   -- Журналист.
   -- Должно быть, это очень интересная работа, -- предположила она, улыбнувшись.
   -- Главным образом интересно в ней то, что есть возможность посетить самые неожиданные места. Всегда мечтал посетить Испанию, и вот я здесь... Послушай, Моника, а не взялась бы ты показать мне город? У тебя бывает свободное время?
   -- Завтра у меня выходной, но...
   Она задумалась, словно колебалась, можно ли соглашаться на свидание с чужеземцем вот так, сразу, едва он поманил. Однако я смотрел на неё совершенно невинным взором. Мне показалось, что она согласилась, хотя она не произнесла "да". Её лицо не умело лгать.
   -- У тебя назначено другое свидание? -- предположил я.
   -- Нет, -- Моника смутилась и поспешила отвести глаза.
   -- Тогда почему "но"? Ты стесняешься меня? Или боишься? -- Я улыбнулся как можно приветливее и разочарованно развёл руками. -- Вот уж не думал никогда, что испанские женщины чего-то боятся.
   -- У меня нет другого свидания, я ничего не боюсь, я покажу тебе Барселону, -- выпалила девушка, решительно сведя брови.
   -- Моника, -- я подался вперёд, слегка перегнувшись через стойку бара, -- у меня нет дурных намерений. Ты веришь мне?
   Она пристально посмотрела на меня.
   -- Завтра я буду ждать тебя, но не здесь, не в отеле, -- негромко сказала она.
   -- Где?
   -- У Святого Семейства. Тут близко. Ты знаешь этот собор? Встретимся с той стороны, где современные скульптуры. Одиннадцать утра тебе подойдёт? Я не смогу раньше, так как хочу немного отоспаться после работы.
   -- Я буду счастлив видеть тебя, -- я поставил пустой стакан на полированную поверхность стойки.
   Моника хорошо знала Барселону и живо рассказывала о родном городе, сообщая по ходу дела массу сведений о себе. Я много смеялся и с удовольствием фотографировал её. Я вёл себя непринуждённо, как может и должен вести себя беззаботный человек. Я был не разведчик, а просто человек, повстречавший милую девушку.
   -- Из тебя мог бы получиться настоящий гид, -- похвалил я её.
   -- Я люблю историю, -- призналась она. -- Я хотела бы стать историком.
   -- В чём же дело? Поступай в университет.
   -- А деньги? Юра, на учёбу нужны деньги. У меня их нет. Мне ещё повезло, что я попала в "Арагон", я работаю там чуть более полугода. Не могу сказать, что эта работа мне противна, но нравится она может только полным дуракам. Чем я занимаюсь? Встречаю группы туристов, обслуживаю их за ужином, оформляю документы, размещаю по номерам, работаю в баре. Нам полагается делать всё.
   -- Это я успел заметить.
   -- Но пусть уж это, чем совсем ничего. С работой сейчас трудно...
   Провожая её домой, я купил ей букет цветов.
   -- Это мне? -- не поверила она.
   -- Да.
   -- Почему? Мне никто никогда не дарил цветов.
   -- Я не знаю, как ещё выразить мою признательность тебе. И вообще... Ты очень милая девушка. Надеюсь, законы Испании не запрещают оказывать женщинам знаки внимания?
   А сам подумал, что моей Татьяне я ни разу не дарил цветы, даже когда сделал ей предложение. Чёртова работа. Я вынужден быть не таким, какой я есть на самом деле. Ёлки-палки, а какой я на самом деле? Почему я никогда не дарил Тане цветов?
   -- Я хочу просить тебя, Моника, чтобы ты помогла мне освоить каталонскую речь, -- сказал я ей через несколько дней.
   -- С удовольствием, -- ответила девушка. -- Но разве тебе не достаточно классического испанского?
   -- У вас тут заметно проявление националистических тенденций. Иногда в магазине со мной принципиально отказываются разговаривать, если я не обращаюсь к ним по-каталонски, -- пояснил я.
   -- Да, пожалуй, ты прав, -- согласилась она, -- у нас такое есть. Сама-то я не обращаю на это внимание, так как разговариваю со всеми по-каталонски. Хорошо, что мы не в Басконии живём, вот уж где националисты! Говорят, там на границе установлен огромный щит с надписью на баскском языке: "Это вам не Испания!"
   -- Звучит угрожающе, -- кивнул я.
   Я встречался с Моникой почти каждый раз, когда у неё выдавался свободный вечер. Она искренне радовалась. У меня не было по отношению к ней никаких идей в плане оперативной разработки, но тем не менее я отмечал всё, что могло так или иначе пригодиться мне в будущем.
   Однажды Моника сказала:
   -- Пиглашаю тебя в гости. Ты не против? У меня есть хорошее вино. Тебе ведь нравится "риоха"? Я купила бутылку пятилетней выдержки.
   -- Моника, послушай меня, -- я коснулся её руки, -- когда женщина приглашает...
   -- Я всё прекрасно понимаю. И приглашаю тебя.
   Мы ехали в такси, всю дорогу мы молчали, словно вслушиваясь друг в друга. Я обнимал её одной рукой и вдыхал запах её чёрных волос. Когда машина остановилась, я мягко поцеловал Монику в губы.
   -- А теперь, пока мы не войдём ко мне, ты не обнимай меня, -- шепнула она мне, выходя из машины. -- Пусть никто не видит...
   Дома она первым делом задёрнула занавески.
   Она раздевалась, часто поглядывая на меня через плечо.
   Интересно, пошёл бы я на знакомство с ней при схожих обстоятельствах, но если бы передо мной не стояла задача завязывать как можно больше знакомств. Пожалуй, нет. Почему? Моника очень мила, я сразу выделил её из остального персонала гостиницы. И всё же без надобности я не пригласил бы её на свидание, ведь Барселону я прекрасно изучил по справочникам, картам и учебным фильмам. Я мог найти всё, что могло заинтересовать меня как простого туриста или журналиста. Нет, я бы не пригласил Монику на свидание. Её внешность не разожгла во мне сексуального влечения, не пробудила желания флиртовать. Во мне давно не осталось былого юношеского любопытства к женщинам, так что на этот крючок меня подцепить было невозможно. Нет, без надобности я не сошёлся бы с Моникой. Собственно, и надобности-то никакой не было. Я завязал отношения с этой миленькой девушкой просто на всякий случай. Смешно и горько -- сексуальные отношения на всякий случай...
   -- Юра...
   Она вышла из ванной, обвязав бёдра длинным полотенцем. Сделав пару шагов, девушка застыла. Стоя на фоне яркого дверного проёма, сквозь который виднелся голубоватый кафель, Моника казалась тёмным изваянием. Ноги слегка расставлены, руки подняты вверх, оглаживая нежную шею, глаза полны ожидания. Обёрнутое вокруг крутых бёдер полотенце будто невзначай развязалось и соскользнуло на квадратные плиты пола. Но не случайно развязалось полотенце. Очень красиво распутался узелок. Забавная всё-таки она, эта черноволосая девчонка.
   Фигурку свою она могла без стыда показать на любом пляже. Ножки у неё были чуть-чуть коротковаты, но это придавало Монике особый шарм, этакую пиренейскую дикую простоту, без подчёркнутой утончённости форм девиц, вышагивающих по длинному подиуму.
   Моника тревожно вздохнула и выпрямилась. Красивые молодые груди подались вперёд, мягко округлённый живот дрогнул. Тёмный лобок растворился в упавшей на живот тени, и я не мог всласть насладиться правильностью чёрного треугольника волос.
   -- Ты пойдёшь в душ? -- спросила она, усаживаясь передо мной на корточки.
   -- Да, -- я с готовностью поднялся из кресла и засмеялся, указывая на свои оттопыренные брюки.
   -- Ты уже совсем готовенький, -- засмеялась Моника в ответ.
   Когда я вернулся в комнату, Моника поманила меня к себе, продолжая сидеть на корточках. Я опустился возле неё, не отрывая взгляда от её сверкающих глаз. От тела девушки шёл жар, я чувствовал его, даже не притрагиваясь к ней.
   -- О чём ты думаешь сейчас? -- спросил я, ощущая горячее прикосновение её пальцев.
   -- Ни о чём. Я не умею думать, -- отозвалась она шёпотом. -- Я никогда не думаю, только чувствую.
   -- Так не бывает.
   Она прижалась губами к моему лбу:
   -- Да, бывает. Только так и бывает. Не верю в то, что кто-то умеет думать. Думают только мерзавцы. Они вынашивают всякие планы, но редко открывают их, стало быть, вынашивают замыслы против других...
   Я услышал одиночество в её голосе. Я услышал призыв о помощи. Ей, этой крепкой девушке с милым лицом, требовалась поддержка. Она устала ждать чего-то, работать ради того, чтобы иметь возможность ждать, устала жить ради этой работы. Она хотела соединиться с кем-то, упасть в сильные ладони и быть убаюканной в них, как в колыбели. Она жаждала утоления своей страсти и жаждала успокоения. Огонь испепелял её. Огонь не давал покоя. Огонь страсти, огонь боязни, огонь ожидания. Нет, она не могла быть подставой, она была обыкновенная девушка.
   Чёрт возьми! Надо забыть обо всех делах.
   Забудь сейчас обо всём, старик! Ты обыкновенный журналист, ты просто мужчина в объятиях замечательной молодой женщины.
   Я прижался к Монике:
   -- Впусти меня.
   -- Я готова, -- она откинулась на спину.
   -- Ты хочешь остаться здесь, на полу? Мы не пойдём в кровать?
   Она раздвинула ноги вместо ответа и притянула меня к себе. Я плавно погрузился в неё, словно утонув в растопленном масле. Она закрыла глаза, а я продолжал смотреть. Мне нравились её губы. Теперь на них не осталось и следа той строгости, которую напускала на себя Моника на работе, теперь губы выглядели мягкими и беззащитными. Я с удовольствием смотрел на эти губы. Они принадлежали человеку, который находился в состоянии блаженства, забыв о всех своих заботах. Длинные чёрные ресницы девушки подрагивали.
   Должно быть, она сейчас грезила, видела какие-то формы. Что ей представлялось? В какие цвета выливались её чувства? У неё было спокойное лицо, буйство страсти ушло. Она будто получила гарантии в своём дальнейшем благополучии. Она расслабилась... Если бы она могла представить, что занималась любовью со шпионом... Впрочем, зачем ей представлять что-то? Для неё я был просто мужчина. Возможно, теперь даже любимый мужчина. Поэтому ей спокойно. Пожалуй, я мог лишь позавидовать ей.
   Моника тихонько застонала и тряхнула головой. Её чёрные волосы разметались по узорчатым плитам пола.
   -- Малышка, -- проговорил я нежно, -- давай перейдём в постель. Ты застудишься на полу.
   -- Мне всё равно. Сейчас так хорошо...
   -- А мне не всё равно.
   Она распахнула глаза, как ворота в другой мир, и глянула мне в лицо.
   -- Тебе не всё равно? Ты беспокоишься? -- она недоверчиво улыбнулась. -- Ты хочешь сказать, что я не безразлична тебе?
   -- А как же иначе? Разве я был бы сейчас у тебя, если...
   -- Мужчина и женщина... Это ведь так просто...
   -- Это просто, -- согласился я, -- но ты одинока. И дело не в том, что у тебя давно не было мужчины.
   Она ловко выскользнула из-под меня и села рядом.
   -- Ты полагаешь, я одинока?
   Я кивнул и, протянув руку к её груди, легонько погладил её соски.
   -- Я вижу, что ты одинока. Ты, конечно, хочешь выглядеть сильной и независимой, но...
   -- Да, ты прав, я могу тебе признаться, только тебе... Может быть, ты уйдёшь от меня... Сейчас я не хочу этого... Мне жить одиноко и страшно. Меня окружает только неопределённость. Даже в церкви я не испытываю никакой уверенности, а ведь я хожу туда, чтобы общаться с Господом, получить от него уверенности в себе самой. Я улыбаюсь, но мне страшно жить. Мне страшно жить, но мне страшно и о смерти думать. Я верю в загробный мир, но боюсь смерти -- как такое возможно? Скажи мне, почему я боюсь смерти? Здесь так обременительно, так мало радости, так много беспокойства! Всё вокруг обманчиво. Всё приятное перемешано с неприятным, но неприятного больше, поэтому его боишься. Боль сильнее наслаждения, поэтому я думаю о боли, стремлюсь избежать её, но её так много! Боль повсюду -- в душе и в теле. Когда я получаю удовольствие, я получаю его только наполовину, ибо слышу всякий раз, как оно приближается к концу. Всякое облегчение после страданий -- как долгожданный выходной день после долгой рабочей недели. После облегчения снова навалится тяжесть, обязательно навалится. Я знаю это, страшусь этого... И потому ожидание этой тяжести зачастую гораздо страшнее самой тяжести...
   -- Я не могу успокоить тебя, -- я положил голову ей на плечо, -- не могу. Я сам живу, как в аду. Собственно, наш мир и есть настоящий ад. Может, здесь даже ужаснее, чем в преисподней, так как каждый человек здесь выступает в роли дьявола для другого... И столько этих дьяволов вокруг! Все мы терзаем друг друга, обманываем, наши отношения отмечены печатью жестокости и несправедливости...
   -- Но ведь ты... Разве ты обманываешь меня? -- Моника поднялась на локте, волосы упали ей на лицо. -- Почему ты говоришь "все", когда ты сам не такой, как все? Я же вижу, что ты по-настоящему искренен со мной.
   -- Я не обманываю тебя и не намерен обманывать, -- я улыбнулся. -- Но если я буду говорить тебе только правду, то есть всю правду, то тебе эта правда покажется беспощадной.
   -- Всю правду? Значит, ты что-то скрываешь от меня?
   -- Мы все чего-то недоговариваем, но не потому, что скрываем что-то.
   -- Я догадалась. У тебя есть жена! Так? Ты этогоне сказал мне? -- взгляд девушки сделался серьёзным. -- Но это вовсе не страшно. Подумаешь -- жена! Это лишь другая женщина, которая была у тебя до меня. У меня тоже были мужчины... Я буду хорошей женщиной для тебя. Ты будешь доволен...
   Я улыбнулся. Как быстро она нашла самое нестрашное из того, что могло испугать её.
   -- Разве дело в жене, Моника? Я приехал из другой страны по работе, и я не знаю, как часто меня будут присылать сюда. Ты понимаешь это? Через месяц я уеду, затем вернусь. Но однажды я уеду навсегда.
   -- Я не хочу сейчас думать об этом. Поцелуй меня, вот сюда... и сюда...
 

* * *

 
   Перед отлётом в Москву я переговорил в Мадриде со Стариком, дав ему подробный отчёт.
   -- С этой девицей вы, Юрий Николаевич, конечно, сошлись предельно близко? -- спросил резидент, хитро улыбаясь. -- Это не для официальных бумаг, а для меня. Я должен знать всё, кроме подробностей ваших сексуальных игр.
   Я кивнул, чувствуя себя немного смущённым. Я хорошо помнил его наставления: не вступать в интимные отношения с иностранками без оперативной необходимости. В этот раз я вполне мог прикрыться такой необходимостью, но мне было как-то не по себе от обсуждения этой стороны дела. Всё-таки постель есть постель, хоть зачастую служит многим агентам самым надёжным местом добычи информации.
   -- Ладно, не прячьте глаза. Работа есть работа. Вы отметили в отчёте, что Моника интересуется историей? -- уточнил Старик. -- Это информация может быть полезной. Вы сказали, что она мечтает поступить в университет? Так, так... Девушка будет проходить у нас под кличкой Историк. Сколько ей лет? Двадцать? Очень хорошо. Можно, конечно, использовать её в гостиничном сервисе, но стоит ли? Историк, имеющий доступ к архивам, куда полезнее для нас. Можно было бы помочь ей с образованием... Впрочем, это не мне решать... Я пошлю запрос в Центр, -- он с удовольствием крякнул, и я понял, что именно возникло у него в голове.
   Разведка часто занимается разработкой людей из среды молодёжи, особенно уделяя внимание студентам, опекая их, оказывая финансовую поддержку, проталкивая в нужном направлении и тем самым взращивая нужного для себя агента для будущих работ. Если бы Центр вдруг счёл Монику перспективной с точки зрения разработки, то мы могли бы оказать ей содействие в поступлении в университет, поддерживали бы её. Дальше -- работа, рост, положение, влияние...
   Я знал множество таких историй, познакомившись с ними в архиве академии, и не видел в них ничего дурного. Но в данном конкретном случае какая-то заноза кольнула меня в сердце. Мне жаль было превращать Монику в послушную игрушку. Впрочем, она, может быть, никогда и не узнает о том, что ею пользуются скрытые силы чужого государства. Мало ли кто из людей чего не знает. Мало ли кто о чём рассказывает своим друзьям, не подозревая, что выкладывает агенту иностранной разведки прекрасный повод для вынашивания серьёзнейших планов.
   -- Юрий Николаевич, когда явитесь к руководству в Центре, вы им там подробностей о девушке не излагайте. -- Старик бросил на меня многозначительный взгляд. -- Понимаете меня? У них там некоторые любят умниками себя представить и могут раздуть это в такой пузырь, что их самих кондрашка хватит от страха. Мне тут потом отдуваться, отписываться от глупых вопросов. Я полагаю, что кое о чём всегда можно умолчать... Вы не женаты?