Ветер Андрей. Под сводами высокой лжи

   -- Джордж, у меня серьёзный разговор. Здесь нельзя. Кроме того, хочу познакомить тебя с моим другом.
   -- Лучше бы с подругой... Ха-ха, ладно, что ещё за друг?
   -- Увидишь. Есть любопытная информация.
   -- Какая?
   -- Очень важная для тебя.
   -- Ты меня интригуешь, -- Уоллис тяжело поднялся. -- Пожалуй, ещё глоток... Извини, я уже всё равно не смогу сесть за руль. От меня разит, наверное, за милю. Ты же на машине?
   -- Да...
   Минут через десять они были внизу, и Полётов представил американцу Михаила Соколова.
   -- Тоже русский? -- спросил Джордж. -- Мне везёт на русских.
   -- Не то слово! -- отозвался Миша.
   -- Куда поедем, друзья? -- полюбопытствовал Уоллис, когда автомобиль покинул парковку.
   -- У нас забронирован номер в симпатичной деревенской гостинице неподалёку.
   -- Чем вам не понравился тот, где я живу?
   -- Мы не хотим, чтобы наша доверительная беседа сделалась достоянием любопытных ушей, -- улыбнулся Полётов. -- Исходя из специфики твоей работы, у нас есть основания думать, что в твоём номере могут находиться "жучки".
   Уоллис внимательно посмотрел на Юрия:
   -- Не понимаю.
   -- У нас к тебе профессиональный разговор.
   -- По-моему, вы что-то напутали, ребята.
   -- Во-первых, разговор насчёт секретных материалов, которые господин Егоров принёс в "Папирусный дом", -- подключился Соколов.
   -- Не понимаю, какой Егоров? Кто это такой? -- Уоллис умело изобразил глубочайшее недоумение.
   -- Егоров взят с поличным. Вдобавок, при попытке оказать сопротивление офицерам ФСБ он убил человека. Егоров абсолютно сломлен, пошёл на сотрудничество и раскрыл источник поступления секретных документов из Государственной Думы. Тот человек теперь тоже арестован. Так что мы хотели бы поблагодарить вас за оказанное нам содействие...
   -- Я не знаю Егорова, а материалы, с доставкой которых мне обещал помочь Юрий, предназначались не для меня, а для моего приятеля, -- уверенно возразил американец.
   -- Джордж, -- засмеялся Полётов, -- прекрати. Давай будем вести себя как взрослые и серьёзные люди.
   Они остановились перед одноэтажным строением, окружённым густой листвой кустарника. Позади гостиничного двора начиналась плантация оливковых деревьев, ровными рядами убегавшими к горизонту. Серое небо низко плыло над деревьями. По двору уныло вилась пыль.
   -- Приехали, -- сказал Полётов.
   Полётов вышел из машины и потянулся.
   -- Для чего ты привёз меня сюда, Юрий? -- спросил Уоллис, продолжая сидеть.
   -- Мы сняли здесь номер. Тут нас никто не услышит.
   -- Что за разговор? -- Джордж медленно, с явной неохотой выставил одну ногу.
   -- О твоей работе в ЦРУ, -- отозвался Полётов, глядя в небо.
   Уоллис вышел наружу и сунул руки в карманы.
   -- Любопытно, очень любопытно, -- он выразительно зашевелил губами, разминая их и стремясь пробудить своё заспанное лицо к жизни. -- Вот уж не ожидал, что меж нами состоится такой разговор... А вы, джентльмены, работаете, как я теперь понимаю, в соответствующей организации?
   -- Да, сэр, -- подал голос Соколов. -- Давайте продолжим внутри. Зачем нам лишние свидетели?
   -- Что ж...
   Номер был скромным, без излишеств. Соколов сразу включил телевизор, создав лёгкий шумовой фон. Уоллис осмотрелся и опустился в кресло.
   -- Юрий, -- заговорил он, уставившись в пол, -- поначалу я так и думал, что служишь в разведке, но потом твои книги сбили меня с толку. Разведчику не может хватать времени на написание литературных произведений. Оказывается, может... Итак, я вижу, вы приготовились к откровенной беседе и, похоже, хотите открыть карты. Я слушаю вас.
   -- Мистер Уоллис, -- Соколов заглянул в холодильник и достал оттуда бутылку виски, -- ваша операция по поставке секретных документов из Государственной Думы провалилась. Ваш агент раскрыт.
   -- Бывает и не такое, -- хмыкнул американец и указал на бутылку: -- Налейте немного.
   -- Мы предлагаем вам сделку, -- Михаил откупорил бутылку и плеснул в стакан.
   -- Валяйте, выкладывайте ваши козыри.
   -- Мы будем предоставлять вам информацию и даже сами наладим канал её поставки. Документы, разумеется, будут липовые, но никто об этом не узнает. Мы очень постараемся, чтобы всё выглядело правдоподобно. Ваши коллеги ничего не заподозрят, вы продолжите работать в прежнем режиме. Более того, мы готовы выплачивать вам некоторое вознаграждение за эту услугу.
   -- Что заставляет вас думать, что я соглашусь? -- проворчал Уоллис, отхлёбывая виски и глядя куда-то внутрь себя.
   -- У нас есть на то причины, -- Соколов присел на край кровати и щёлкнул замками "дипломата". -- Я захватил с собой некоторые любопытные снимки. Это для затравки. Имеются и другие материалы. -- Он бегло взглянул на американца. -- Не желаете полюбопытствовать?
   -- Раз уж вы предлагаете и раз уж мы всё равно болтаем на эту тему, то было бы глупо не удовлетворить собственного любопытства. Что у вас там?
   -- Вот, пожалуйста, -- Михаил протянул пачку фотографий. -- Отпечатки сделаны с видеозаписи, так что мы располагаем подробным визуальным рядом и качественным звуком. Это одна из ваших встреч с Хасаном. Полагаю, вы не будете ломать дурака и утверждать, что никогда не встречались с ним. Хасан в течение двух лет, если я не ошибаюсь, возглавлял подпольную террористическую сеть в Европе. Вы связались с ним, когда работали в отделе по борьбе с наркотиками.
   -- Вы хорошо покопались в моей биографии, -- мрачно произнёс Джордж. -- Откуда такой интерес к моей скромной персоне? Я не занимаю видных постов.
   -- Вместо того чтобы выполнять свои обязанности, вы решили подзаработать и помогли Хасану наладить поставку наркотиков по вашим служебным каналам, -- продолжал Соколов.
   -- Что делать, шпионаж порочен по своей природе. Глупо строить из себя ангелов. Все мы являемся подонками, кто-то чуть больше, кто-то чуть меньше. Общаясь с мерзавцами, мы только усугубляем отрицательные стороны нашего характера, -- медленно, но очень отчётливо проговорил Джордж.
   -- У нас есть неопровержимые доказательства, что вы занимались этой контрабандой. Как вы понимаете, за это вам грозит тюремное заключение.
   -- Я заявлю, что это было подстроено, что мною просто воспользовались. Хасана уже нет, он не сможет подтвердить ничего.
   -- Вы можете отпираться, но улики против вас. Вы не только потеряете место, но и получите большой срок. Это во-первых, а во-вторых, у нас есть косвенные доказательства, что вы причастны к смерти Хасана.
   -- Что? -- Уоллис медленно приподнялся и заметно побледнел.
   Соколов холодно улыбнулся. Он был доволен. Джордж постоял с минуту, шагнул к двери, остановился и вернулся в кресло.
   -- Если мы передадим эту информацию в организацию Хасана, то они приговорят вас к смерти, -- сказал Михаил. -- Они не станут копаться, насколько информация правдоподобна. Им достаточно будет знать, что вы не поделили барыши от наркобизнеса.
   -- Шантаж? -- Уоллис оплыл в кресле и прикрыл глаза рукой. Полётов молча наблюдал за ним, изредка поглядывая на Михаила.
   -- Глупо строить из себя ангелов. Это ваши слова, сэр.
   -- Я с самого начала знал, что это дело не приведёт ни к чему хорошему. Хасан был настоящий сукин сын. Он тоже шантажировал меня. Пришлось убрать его. Только не думайте, что я раскаиваюсь. Мир не потерял ничего.
   -- Зато вы приобрели очень много. Все связи Хасана остались в ваших руках, вы полностью контролируете поставку товара.
   -- Да, контролирую... Знаете, мой отец тоже работал в ЦРУ. Наверное, я пошёл работать в Управление под влиянием детских романтический представлений об этой службе. В молодости мне казалось, что вся моя душа принадлежала Управлению, вся моя жизнь проходила под знаком увлечённости этой службой. Казалось, что одно время Управление стало заменять мне семью. Думаю, что это было самым большим моим заблуждением, потому что именно через это пришло разочарование... Любопытно, как сложилась бы моя карьера и какими бы стали мои мысли, сложись обстоятельства иначе. Если бы мне на пути не встретились циники, презиравшие всё на свете, даже свою работу в ЦРУ, я бы остался верен моим первоначальным чувствам. Но когда начальство не вызывает ничего, кроме омерзения и когда от тоски начинаешь то и дело прикладываться к бутылке, трудно ожидать, что жизнь принесёт радость. Некоторые из моих ближайших коллег стараются выглядеть благопристойными, но напиваются втихую. Другие пьют открыто. Убеждён, что у вас происходит то же самое... Мой непосредственный начальник надирается уже в обеденный перерыв. А что делать? Никто не чувствует себя удовлетворённым. Время настоящих героев кануло в небытие. Говорят, что эпохой настоящих дел был разгар холодной войны, когда Америке противостоял Советский Союз. Накачка идеологическими лозунгами играла свою роль, выковывался внутренний стержень. Многие у нас серьёзно опасались коммунистической угрозы, верили в святость своей миссии. Я слышал от стариков, что после распада Советского Союза все в ЦРУ растерялись. С поля битвы исчез главный противник. Во имя чего теперь работать? Врагов нет! Терроризм? Я не верю в его глобальную угрозу. Да, есть опасность, но не планетарного масштаба, в значительно степени она раздута нами. При действительном желании мировое сообщество могло бы легко вырвать зубы террористам. Но вместо этого сегодня ЦРУ целенаправленно финансирует ряд экстремистских организаций, чтобы раздувать страх в мире перед исламистами и через это проводить свою "полицейскую" политику. Я знаю несколько случаев, когда мы передавали через наших агентов деньги террористам на такие операции. Эх, куда катится мир?.. Нет, джентльмены, я давно разуверился. Работа в Управлении стала для меня просто возможностью зарабатывать деньги... А с наркотиками вы меня ловко накрыли. Конечно, за решётку мне совсем не хочется, тут и скрывать нечего. Да, не совсем удачно всё сложилось... -- проговорил американец, громко дыша, -- Значит, вы требуете, чтобы я сообщил в отдел о налаженном канале по доставке секретных документов из Москвы? Полагаю, что это не всё?
   -- Мы были бы плохими разведчиками, Джордж, если бы остановились на этом. Глупо не развить сотрудничество там, где оно настойчиво требует продолжения, -- сказал Полётов.
   -- Какая информация вас интересует? Спрашивайте.
   -- Направления вашей работы здесь и в России, -- Михаил стал загибать пальцы. -- Цель ваших командировок в Москву под чужим именем.
   -- Я проверял, как продвигается работа по созданию фондов, которые должны поддерживать церковную идеологию.
   -- Нас интересует подробная информация по этим фондам.
   -- Я принесу вам материалы, -- кивнул американец. -- У меня кое-что имеется на руках. Фактически это можно рассматривать, как одну из линий, направленных на раскручивание нового фронта религиозной конфронтации...
   -- Об этом нам уже известно. Вы знаете кого-нибудь из российских политиков, лоббирующих интересы церкви?
   -- С двумя депутатами Государственной думы я знаком лично. ЦРУ щедро оплачивает их услуги. Обычно это оформляется как гонорары за консультацию тех самых "общественных" фондов... Полагаю, что есть и другие агенты такого же уровня.
   -- Нам нужны имена.
   -- Да, вижу, работы у меня заметно прибавится, -- Уоллис дотянулся до бутылки и налил себе виски.
   -- Джордж, не унывайте, -- похлопал его по плечу Михаил. -- Вы продолжаете заниматься своей профессией. Ничего нового.
   -- Пожалуй, вы правы, -- Уоллис сделал большой глоток. -- В конце концов это всё тот же шпионаж. Собственно, какая разница на кого работает профессионал?
   -- Да и не впервой вас сотрудничать с чужой организацией. С Хасаном-то вы быстро нашли общий язык и даже наладили бизнес, а он был отъявленный мерзавец и убийца. С нами будет проще. Никакого криминала. Только обмен информацией.
   -- Да, да, всё это так... Только не думайте, что я запаниковал... Нет, просто немного растерялся. Знаете, когда сам вербуешь, то кажется, что это в порядке вещей, но когда тебя цепляют на крючок, тут уж совсем другие чувства пробуждаются... Не предполагал, что жизнь может повернуться таким образом. Конечно, в нашей работе бывает и похуже... Что ж, поздравляю вас, джентльмены. Вы крепко взяли меня за жабры... Но вот ответьте мне, почему всё-таки вы следили за мной, когда я работал с Хасаном?
   -- Это случайное совпадение, Джордж. Мы разрабатывали совсем другого человека, а вы неожиданно попали в поле нашего зрения.
   -- Оказаться в нужное время в нужном месте, -- хмыкнул Уоллис. -- Для меня было бы лучше не оказываться в некоторых местах, но теперь уж ничего не попишешь...
 
   ЮРИЙ
 
   За лето мне пришлось побывать в Венесуэле, ещё раз съездить во Францию и дважды наведаться на юг Испании. Всюду стояла невыносимая жара, и везде меня ждали мелкие неприятности, которые пусть и разрешились успешно на месте, всё-таки оставили неприятный осадок.
   Когда пришла осень, мне показалось, что наступила полоса затишья. Всё как-то само собой наладилось, вошло в привычное рутинное русло: написание статей для журнала, кратковременные визиты в Мадрид, регулярные походы в "Клаусуру", наработка новых связей, встречи с агентами.
   Уоллис вернулся в Штаты осенью и там продолжил работать с нашими ребятами, предоставляя много нужной информации. Пил он по-прежнему много и вёл себя достаточно неаккуратно, что могло легко привести его к провалу. Иногда он присылал мне по электронной почте короткие письма, в которых непременно упоминал о нашей замечательной дружбе. Эти послания не имели никакого отношения к нашей работе, просто на Джорджа временами накатывала сентиментальность, особенно когда он выпивал лишнего.
   Моника училась в университете, без труда сдав экзамены, и теперь была окружена вихрем новых знакомств, в связи с чем мы стали реже видеться. Впрочем, отношения наши не изменились, оставались ровными. Я по-прежнему оставался иногда у неё на ночь, но поутру она уже не задерживалась, а спешила на занятия. По сравнению с недавним прошлым она заметно повеселела, наполнилась бодростью и уверенностью. Думаю, она стала по-настоящему счастливой, отдавшись целиком студенческой жизни. Я ни разу больше не привлекал её к моим делам и никогда не возвращался к теме шпионажа. Однажды, после продолжительной паузы, Монике позвонил Себастьян Лобато. В ту минуту я находился у неё дома и слышал весь разговор. Лобато был грустен и просил о встрече. Когда Моника отказала ему, он проговорил:
   -- Я хочу признаться.
   -- В чём?
   -- Моника, я влюблён в тебя. Я потерял сон. Ты нужна мне.
   -- Себастьян, не нужно говорить об этом.
   -- Почему?
   -- Я люблю другого мужчину. -- Она краем глаза посмотрела на меня и улыбнулась. -- И вообще...
   -- Что вообще?
   -- Я не хочу, чтобы мы встречались.
   Он помолчал, затем спросил:
   -- Совсем? Никогда? Я в чём-нибудь провинился?
   -- Нет, ты вёл себя безупречно... Дело во мне...
   -- Позволь мне хотя бы звонить тебе иногда.
   -- Лучше не звони. Мне будет проще...
   И он больше не объявлялся. Я был рад этому, потому что то единственное, что по-настоящему омрачало мои отношения с Моникой, теперь ушло с горизонта. Лобато был тенью грязных игр, тенью моей шпионской жизни, тенью преступления, на которое согласилась пойти Моника и о котором ей хотелось забыть навсегда...
   В конце осени Таня сообщила мне, что "Папирусный дом" ждёт от меня новых книг.
   -- У меня нет готовых вещей, -- я чувствовал себя неловко.
   -- Ты обещал закончить "Коричневый снег"!
   -- Танюш, я не успел.
   -- Там же оставалось совсем немного доделать. Чем ты занимаешься?
   -- Я здесь не на курорте. У меня работа.
   -- А что с той вещью, которую ты в Москве начал?
   Я чувствовал себя школьником, не выполнившим домашнее задание. С одной стороны, у меня были серьёзные уважительные причины, с другой стороны, я твёрдо знал, что в последние два месяца у меня хватило бы времени и на литературу, но я находил оправдания, чтобы не браться за книги.
   "Лень? Или что? Как это называется? Что за особенность характера? Раньше я даже в городском транспорте не расставался с записной книжкой, постоянно что-то накрапывал. А сейчас, например, стою на балконе, потягиваю из бокала красное вино и любуюсь вечерней Барселоной. Прохладный ветерок, шум города, огни вывесок... Мне хорошо. Мне не для чего искать счастье, оно уже найдено... Мне хорошо. Сытно, уютно, приятно. Через полчаса я поеду к Монике, буду вдыхать запах её густых волос, а она будет ласкать меня руками и губами... В Барселоне у меня есть Моника, в Москве меня всегда ждёт Таня... Что мне ещё нужно? Книги? Зачем мне сочинять? С кем делиться мыслями? И какими мыслями? Раньше во мне зрела глубокая неудовлетворённость, и я выплёскивал её на бумагу. Сейчас во мне ничто не болит, мне ничто не мешает... Проклятая сытость! Как сильно она меняет людей. Никогда не думал, что мне станет лень заниматься литературой..."
   В декабре у меня намечалась командировка в Москву. Я хотел предупредить Таню заранее, но никак не мог дозвониться до неё. Мобильный телефон её был отключён, в моей квартире она тоже не поднимала трубку. Наконец я не выдержал и набрал номер Зарубиных. К телефону подошёл её отец.
   -- Сергей Анатольевич, здравствуйте. Что-то я уже целую неделю не могу до Танюхи дозвониться.
   -- Юрий, она заболела, -- прозвучал в ответ подавленный голос. -- Её положили в больницу. Уже семь дней.
   -- Как в больницу? Что случилось? Почему вы не позвонили мне?
   --Я не хотел тебя беспокоить. Мы даже с Людмилой поругались из-за этого.
   -- Что значит "беспокоить"!.. Ладно, сейчас не об этом... Что с Таней?
   -- Подозревают, что осложнение с почками... Врачи ничего внятного пока не говорят.
   -- Да ведь уже неделя! И ничего внятного! -- Я не мог ничего понять. Мне казалось, что Зарубин что-то утаивал. -- Сергей Анатольевич, скажите, как Таня себя чувствует?
   -- Она почти всё время без сознания...
   -- Что?!
   -- Юра, мы делаем всё возможное: лекарства, врачи...
   Не помню, чтобы когда-либо меня так лихорадило от услышанных новостей. Продолжая держать трубку возле уха, я уже почти ничего не слышал. Голову мою законопатило мгновенно, окружающий мир будто отторгнулся от меня, провалился в иное измерение. Всё, что говорил Сергей Анатольевич дальше, звучало, как инородный шум, я не понимал его слов, они были просто звуком, дребезжащим, неуместным, назойливым. Смысл содержался только в одном -- Таня тяжело заболела, Таня давно без сознания, почти при смерти! Всё остальное не имело значения. Всё остальное было лишним.
   -- Почему не сообщили мне сразу? -- Повторил я, обращаясь не столько к Зарубину, сколько к самому себе.
   Меня вдруг пронзила убийственная мысль: я не почувствовал, что на Таню обрушилась страшная болезнь! Меня ничто не угнетало в последние дни, скорее, я был даже чересчур спокойным и расслабленным. Я вспомнил, как в Париже мне сделалось нехорошо в ту минуту, когда умирала Катя Кинжалова. Может, это было случайным совпадением, но я считал, что ощутил разрыв некой нити, невидимо соединявшей меня и Катерину. А ведь мы не были близкими людьми. Здесь же, когда речь шла о любимой женщине, ничто не подсказало мне, не нашептало мне о подкравшейся беде. Во мне не проснулась хотя бы самая крохотная, самая незначительная тревога...
   Я положил трубку на рычаг и долго стоял, не шевелясь. В комнате нагнеталась неведомая мне доселе атмосфера, создался какой-то вакуум, какое-то засасывающее своей безысходностью пространство.
   Вспомнилось измученное лицо Тани после возвращения из Индии, тот страшный и необъяснимый приступ, с которым нельзя было бороться и который можно было только перетерпеть.
   -- Опять ждать? -- спросил я вслух. -- Сидеть тут и тупо ждать?
   Я принялся шагать по комнате взад и вперёд. В голове кружилось и мелькало, будто в ней внезапно пробудились тысячи крохотных автомобилей и начали носиться хаотично, стуча друг друга, скрежеча, переворачиваясь, ослепляя светом фар. Меня распирало от потребности немедленно действовать, но я не мог ничего придумать. Мне оставалось метаться по квартире, хватать иногда подвернувшиеся под руку предметы, бессмысленно вертеть их и ставить обратно.
   Наконец я остановился перед телефоном. Услышав голос в трубке, я не сразу сообразил, чей номер я набрал. Мне пришлось совершить над собой огромное усилие, чтобы сосредоточиться на собеседнике. Это был Миша Соколов.
   -- Мне нужно срочно в Москву! -- выпалил я.
   Соколов спокойно ответил:
   -- Ты через две недели летишь.
   -- Миша, мне нужно сейчас. Сегодня же! Я улетаю!
   -- Во-первых, сегодня нет рейсов. Во-вторых, объясни толком.
   -- Жена попала в больницу.
   -- Чья жена?
   -- Моя! -- закричал я, не сдержав эмоций.
   -- Что ты чушь порешь? У тебя же нет жены.
   -- Я говорю про Татьяну Зарубину.
   -- И что? Ты так про кого угодно можешь сказать. Она тебе не жена.
   -- Формально не жена. А в действительности жена. По-человечески ты можешь понять? Просто по-человечески? Без всяких официальных бумажек?
   -- А как я буду объясняться со Стариком? Чем аргументировать твой внезапный отъезд? -- возразил Соколов всё тем же спокойным голосом.
   -- Так и объясни! -- Мне с трудом удавалось сдерживаться, хотелось швырнуть телефонный аппарат на пол и растоптать его в порошок, чтобы тем самым поставить точку в бессмысленном, как мне казалось, разговоре.
   -- Юр, выслушай меня, -- донёсся голос Михаила. -- Приезжай завтра поутру ко мне, поговорим обо всём спокойно.
   -- Завтра есть рейс на Москву? Я лечу завтра же!
   -- Тебя уволят за такое поведение.
   -- А что мне делать? Как быть?
   -- Ты зачем хочешь в Москву? -- спросил Соколов. -- Ты там можешь помочь чем-нибудь?
   -- Не знаю.
   -- Вот и не пори горячки. Просто не узнаю тебя.
   -- Сам не узнаю себя, -- признался я. -- У меня руки трясутся, Миша. Меня тошнит из-за того, что я разрываюсь в бессилии! По-настоящему тошнит!
   -- Хватит! -- рявкнула вдруг трубка. -- Возьми себя в руки! Ты мужик или кто? Хочешь ехать -- езжай!
   -- Ты разрешаешь? -- не поверил я.
   -- А что прикажешь делать? Ты всё равно поедешь... Не говорить же, что ты сбежал, как безмозглый солдат в самоволку. Будем считать, что я отпустил тебя...
   -- Спасибо.
   -- Сейчас выясню насчёт билетов...
   Утром Михаил заехал за мной. Он выглядел уставшим, но был, как всегда, подтянут.
   -- Ну что? -- спросил он, остановившись в дверях. -- Довёл бабу?
   -- Кого довёл? Ты про Татьяну? Почему довёл?
   -- Да ведь она из-за тебя слегла. Наверняка из-за тебя. Из-за твоих книг. Я слышал, что она всё время твоими делами занимается. Небось все нервы пожгла себе.
   -- У неё что-то с почками, -- попытался возразить я. -- Книги мои тут не при чём.
   -- Так уж и не при чём! -- Соколов фыркнул. -- Много ты понимаешь, писатель! Нервы бьют по слабым местам. Нервы -- лишь повод... Эх, Юра, ни хрена ты не смыслишь в людях.
   -- Ты о чём?
   -- Женщина тебе свою жизнь отдала, целиком и полностью отдала, вся принадлежит тебе, без остатка. Я таких ещё не встречал. Были, конечно, жёны декабристов, но там всё-таки другое... Ну, ты собрался? Пора двигать.
   -- Миша, погоди. Ты серьёзно насчёт моей вины? -- Меня сильно задели его слова.
   -- Абсолютно.
   -- То есть ты полагаешь, что всему виной переживания Татьяны из-за моих книг?
   -- Брось ты свою литературу. У тебя есть работа, она хорошо даётся тебе. Зачем тебе вообще книги писать? Человек должен заниматься чем-то одним. Ты -- разведчик, хороший разведчик, качественный. Далеко не у всех получается работать с таким успехом. Вот хоть Старика возьми. Он до своего положения дорос, пройдя через столько провалов, что нам с тобой и не снилось. У него весь послужной список -- череда неудач. А ты почти по накатанной поверхности идёшь, у тебя всё как по маслу. Ты рождён для этого дела! Таких -- единицы. Ну так и отдайся работе весь без остатка! Брось ты писанину свою, оставь эту глупость. -- Он похлопал меня по плечу. -- Едем, уже пора. Вот твой билет...
   Он довёз меня до аэропорта и обнял на прощанье, когда объявили регистрацию.
   -- Счастливого пути. Желаю удачи... Поразмысли над моими словами. И не забудь сразу зайти в отдел.
   -- Нет, я в первую очередь в больницу, -- я решительно покачал головой.
   -- А потом в отдел. Объясни начальству, что и как. Возьми отпуск за свой счёт. Не устраивай никакой отсебятины и на рожон не лезь... Я очень прошу тебя... Я договорюсь со Стариком, он свяжется с отделом и со своей стороны всё объяснит. Там же тоже живые люди сидят, они поймут. Ты только не рви на себе рубаху, не угрожай, что рапорт подашь...
   -- Хорошо, -- кивнул я.
   Мыслями я был уже далеко от Барселоны.
 

* * *

 
   Таня -- чёрные глаза, золотые волосы. Такая не похожая на Монику. Такая нестерпимо родная. И такая неузнаваемая: бледная, опухшая, отсутствующая.
   Она не видела, как я пришёл в палату, хотя глаза её были открыты. Она безучастно смотрела в потолок, дышала едва уловимо. Опухшие веки её то опускались, то поднимались, подрагивая. Возле кровати стояла капельница, из стеклянного пузыря медленно текла по гибкой пластиковой трубке прозрачная жидкость. Руку Тани покрывали тёмные синяки -- свидетельства бесконечных внутривенных вливаний. Из-под кровати высовывалась металлическая "утка". На крохотном ночном столике теснились флакончики с таблетками.
   -- Танюша, здравствуй, -- проговорил я и испугался собственного голоса, хотя он прозвучал тихо. Она не среагировала. Похоже, она не слышала меня. Она жила в другом измерении. Я склонился над нею и осторожно погладил ладонью её лоб. Она смотрела сквозь меня.
   -- Жарко, жжёт... -- невнятно проговорила она.
   Я вопросительно обернулся к молоденькой медсестре, стоявшей у меня за спиной.