Воронкова Любовь Федоровна. Собрание сочинений в трех томах (Том 1, Повести и рассказы)

   - И вовсе танкетку! - сказал Романок. - Не разглядит ничего, а тоже!..
   - А где этот овраг?
   - А вот, за усадьбами. Только сейчас там сугробы!
   - Весной пойдём, когда растает.
   - А я знаю, где одна птичка живёт! - сказал Романок. - В малиннике. Как лето, так и опять там живёт. Гнёздышко и сейчас там висит...
   - Птичка? - обрадовалась Валентинка. - И каждый год прилетает? В своё гнёздышко? Какая она - серенькая?
   - Как зола. А грудка синенькая...
   - Это варакушка.
   - А ты почём знаешь? - удивилась Таиска. - Видела разве?
   - Живую не видела, - ответила Валентинка, - а в книге видела. Такая маленькая, серая, с голубой грудкой... Ты мне её покажешь, Романок?
   - А в этой книге и другие птицы были? - спросила Варя.
   - Да. Там все птицы были, какие только есть на свете. Все нарисованы. Мама читала мне про них, а я глядела картинки. Там и колибри есть.
   - Какие колибри?
   - Такие. Маленькая птичка, с напёрсток. И вся будто драгоценными камнями усыпана, так и блестит!
   - Такие не бывают, - сказала Алёнка.
   - А вот и бывают! - крикнула Таиска. - Мало ли какие бывают! И не такие ещё - с горошину бывают!.. Правда, Валентинка?
   - А где эта книга? - спросила Варя. - Ты её не принесла с собой?
   - Нет.
   - Эх ты, завязала бы в узелок и понесла!
   - Я не знала...
   - Что не знала?
   - Я не знала, что всё так будет...
   Таиска быстро оглянулась на мать и прошептала:
   - А как всё было-то? Немцы твоих родных убили, да?
   - Да.
   - И мамку твою, да?
   - Да.
   Валентинка перестала улыбаться. Она тихо и безучастно положила в ящик куклу в жёлтом платье...
   Ей сразу вспомнился страшный день, последний её день в городе... Город бомбят. Их дом стоит, окутанный дымом и пылью. Вместо окон тёмные дыры. На ступеньки выбегает мама с маленьким Толей на руках. Валентинка видит её как живую. Вот она - в синем платье, с чёрной развевающейся прядкой волос. Она испуганно кричит: "Валя! Валечка!.." Вдруг - удар. Бомба... Валентинка опомнилась среди каких-то разбитых брёвен - видно, её отбросило волной - и отсюда увидела чёрную яму, груды обломков и клочья синего платья под рухнувшими кирпичами... Она царапала эти кирпичи, раскидывала их, кричала, звала маму. Мама не откликнулась. Чужие женщины оттащили её от развалин и насильно увели куда-то. И потом дорога, деревни, снега, лес... И всё время мороз...
   - Вы чего там затихли? - беспокойно спросила мать. - Что случилось?
   Она вошла в горницу и сразу увидела помертвевшее лицо Валентинки.
   - Об чём разговор был, ну? - обратилась она к девчонкам. - Вы что ей сказали?
   - Мы ничего... - ответила Варя. - Мы только про книжку...
   - А про немцев даже и не говорили, - добавил Романок. - Таиска только спросила: правда, что её мамку фашисты убили?
   Мать рассердилась. Ух, как она рассердилась, даже покраснела вся! Она схватила Таиску за руку, нашлёпала и выгнала из горницы.
   - Бессовестная! - кричала она на Таиску. - Жалости у тебя нету! Сердца у тебя нету! Или у тебя вместо головы пустой котелок на плечах?!
   Таиска ревела, а девчонки, видя такую грозу, бросились в кухню, поспешно надели свои валенки и одна за другой шмыгнули за дверь.
   - Иди сюда, дочка! - ласково сказала мать Валентинке. - Иди посиди со мной, послушай, что я расскажу тебе.
   Валентинка молча уселась на скамеечку возле её ног. Мать рассказывала какую-то сказку. Валентинка не слышала её. Мама стояла у неё в глазах, стояла такая, какой она видела её в последний момент, испуганная, с развевающейся прядкой. И Толя, обхвативший её шею обеими руками...
   "Мама! Мамочка! Мамочка!.." - повторяла про себя Валентинка, обращаясь не к этой живой, а к той, умершей. И вдруг посреди весёлой сказки она уткнулась в серый фартук женщины и громко заплакала.
   Мать не утешала Валентинку. Она только гладила её тёмные волосы:
   - Поплачь, поплачь, дочка! Поплачешь - сердце отойдёт...
   Таиска, у которой давно высохли слёзы, с удивлением смотрела на Валентинку. Что это? Таиска ревела - так ведь её нашлёпали. А Валентинка чего ревёт? Ведь ей же сказку рассказывали!
   - Большая, а плачет, - сказал Романок. - Я, когда был большой, никогда не плакал!
   - Дурачок! - прошептала мать и улыбнулась сквозь слёзы.
   МАТЬ УСТРАИВАЕТ НЕОБЫКНОВЕННУЮ БАНЮ
   В субботу вечером, убрав скотину, мать вытащила из печки огромный чугун с горячей водой и сказала:
   - Ребятишки, готовьтесь!
   - Сейчас в печку полезем! - закричала Таиска. - Париться!.. Валентинка, в печку полезем!
   Валентинка думала, что Таиска вышучивает её. Как это они вдруг полезут в печку?
   - Чудная эта Валентинка, - сказала Груша, - ничего не понимает. А ещё городская!
   Тем временем мать вытащила из печки все горшки и кринки, настелила всюду свежей соломы - и в самой печке, и на шестке, и на полу возле печки. Налила в таз горячей воды, сунула в него берёзовый веник и поставила в печку.
   - Баня готова, - сказала она. - Кто первый?
   - Я! - закричала Таиска, живо сбрасывая платье. - Я готова!
   - Ну уж нет, - возразила Груша, - ты успеешь. Тут и постарше тебя есть!
   Но пока-то Груша говорила, пока-то развязывала поясок, Таиска уже залезла в печку. Мать прикрыла её заслонкой, а Таиска плескалась там и выкрикивала что-то от избытка веселья.
   - Лезь и ты, - сказала мать Валентинке. - Печка широкая, поместитесь.
   - Я измажусь вся! - прошептала Валентинка.
   - А ты осторожнее. Стенок не касайся.
   Валентинка разделась, неловко полезла в печку и тут же задела плечом за устье, чёрное от сажи.
   - Разукрасилась! - засмеялась мать.
   - Лезь, лезь скорее! - кричала Таиска из печки. - Иди, я тебя веничком попарю!
   Валентинка боялась лезть в печку. Но когда влезла, ей вдруг эта баня очень понравилась. Блаженное тепло охватило её. Крепко пахло веником и свежей соломой. Таиска окунула веник в мыльную воду и принялась легонько хлестать её по спине. Потом тёрли друг друга мыльной мочалкой. И всё это было очень приятно.
   В печке было темно, только щёлочка вокруг заслонки светилась, как золотая дужка. Эта жаркая пахучая тьма, эта шелковистая влажная солома под боком, этот веник, одевающий тёплым дождём, - всё размаривало, разнеживало, отнимало охоту двигаться. Даже Таиска угомонилась и прилегла на солому.
   Валентинке вспомнилась сказка про Ивашечку. Вот он так же сидел в печке, прятался от бабы-яги. И представилось ей, будто она и есть Ивашечка. Она притаилась и слушала, не летит ли на помеле баба-яга.
   Но в печке долго не просидишь. Стало душно. Хотелось высунуться, глотнуть свежего воздуху.
   - Мне жарко... - прошептала Валентинка.
   - Мне тоже, - сказала Таиска. И закричала: - Мамка, открывай!
   - Ага, запарились! - сказала мать и открыла заслонку.
   Таиска выкатилась из печки как колобок. А Валентинка опять зацепилась и посадила на плечо чёрную отметину. Пришлось замывать. Мать посадила их в корыто, облила тёплой водой, дала холщовое полотенце.
   - Вытирайтесь, одевайтесь - и марш на лежанку сохнуть!
   Валентинке казалось, что никогда ещё чистое бельё не пахло так свежо, как пахла эта заплатанная рубашка, которую дали ей. Всё её тело как будто дышало. Влажные руки всё ещё пахли веником. Это был такой новый для Валентинки запах, такой крепкий и необычный!
   За ужином дед спросил:
   - Ну как нашей барышне баня показалась? Понравилась или нет?
   - Понравилась, - тихо ответила Валентинка.
   Но дед не поверил:
   - Ну, где же там! В городе-то в банях и светло, и тепло, и шайки тебе, и души всякие, а тут - словно горшок с кашей в печку посадили. Ну, да уж не взыщите, у нас городских бань нету!
   "Я и не взыщу, - хотелось ответить Валентинке. - Мне в печке мыться очень понравилось, даже лучше, чем в бане!"
   Но она уткнулась носом в кружку с молоком и ничего не ответила. Она боялась деда.
   У РОМАНКА ПОЯВЛЯЕТСЯ ТАНКОВАЯ БРИГАДА.
   НА БЕЛОМ СТОЛЕШНИКЕ РАСЦВЕТАЮТ АЛЫЕ ЦВЕТЫ
   В этот день раньше всех проснулся Романок. Его разбудил приятный густой аромат, который носился по избе. Пахло чем-то сдобным... Возле печки на широкой лавке в два ряда лежали большие румяные лепёшки с картошкой и с творогом.
   Романок живо вскочил с постели:
   - Мамка, какой нынче праздник? Опять Новый год, да?
   - Ваша мамка нынче именинница, вот вам и праздник, - ответила мать. И, вздохнув, добавила: - Только вот нынче отца нет с нами. И письма нет...
   Было раннее утро, поэтому все были дома: и дед ещё не ушёл на работу, и Груша ещё не ушла в школу, и Таиска ещё не убежала к подружкам.
   Дед молча понурил голову. Давно нет письма с фронта. А на фронте всё время бои.
   - А в прошлом году отец был, - сказала Груша. - Он мне всегда говорил: "Учись, учись хорошенько!" Он мне...
   - Он - тебе! - прервала Таиска. - Как будто он только с тобой и разговаривал! И мне тоже говорил: "Таиска, не озоруй смотри!.."
   - А мне говорил: "Расти скорей!" - добавил Романок.
   Все начали вспоминать, как и что говорил отец. Вот бы он приехал! Ну хоть бы на побывочку завернул!.. А мать отвернулась и украдкой смахнула слёзы.
   Только Валентинка молчала. Она не видела отца Шалихиных, не знала его, и он её не знал.
   - Ну ладно, хватит! - сказала мать. - Будет нам счастье, глядишь - и Гитлера разобьют, и отец наш вернётся с фронта. А пока что лепёшки на столе. Садитесь завтракать!
   После завтрака мать позвали в колхозное хранилище разбирать картошку. Она быстро собралась и ушла.
   - Когда наша мама была именинница, ей всегда что-нибудь дарили, сказала Валентинка.
   - Кто дарил? - живо спросила Таиска.
   - Все. И я тоже. Я один раз ей картинку нарисовала и подарила.
   У Таиски заблестели глаза:
   - Давайте и мы нашей мамке что-нибудь подарим!
   - А что, ну что ты подаришь? - спросила Груша. - Ну что ты умеешь?
   - А ты что?
   Груша задумалась. Может быть, чулки связать? Но ведь чулки сразу не свяжешь. Ещё когда начала чулок, а всё никак до пятки не доберётся. Вот какая эта мамка, не могла заранее сказать - Груша поспешила бы!
   - А я знаю, что сделаю! - закричала Таиска. - Я сейчас все до одной кринки вымою, все до одной кастрюли вычищу, и все ложки, и все вилки!.. Чтобы всё блестело! Что, не сумею? Да?..
   Таиска налила в лоханку горячей воды, собрала всю немытую посуду и взялась за дело.
   Грязные брызги, зола, сажа - так всё и разлеталось кругом от её мочалки, так и гремели кринки в её руках, так и гудели кастрюли...
   - Вот так подарок! - сказала Груша. - Уж я если придумаю, так хорошее что-нибудь!
   - Романок, а ты что?
   - А не видите - что?
   Романок на широкой выбеленной печке рисовал углём танки.
   Впереди огромный, с тяжёлыми гусеницами, с большой пушкой - это "КВ" ("Клим Ворошилов"). А за ним ещё танки поменьше, лёгкие, подвижные.
   К соседям вернулся с фронта раненый сын. Он танкист, и Романок хорошо знаком с ним. Он рассказывал Романку, как боятся немцы крепких и быстроходных советских танков. Романок потому и нарисовал их побольше. Все танки шли от печурок к окнам и палили из пушек. Снаряды рвались кругом и даже взлетали на дымоход, к самому потолку.
   Валентинка глядела на Романка, на Таиску, на Грушу. Все они что-то подарят матери.
   А разве Валентинке не хочется подарить ей что-нибудь?
   "Она их мама, а не моя, - упрямо подумалось ей, - пусть они и дарят..."
   Но всё-таки ей очень хотелось подарить что-нибудь маме - тёте Даше. Пусть она не настоящая мама, всё равно!
   - А ты возьми и тоже нарисуй что-нибудь, - сказала ей Таиска. - Вон там, под лавкой, стоит баночка с краской, дед кровать красил. И знаешь что? Возьми эту краску и нарисуй цветы вот тут на столешнике, вроде каймы. Я бы сама нарисовала, если бы умела.
   - А разве хорошо будет? - спросила Валентинка.
   - А почему же нехорошо? Цветы! Если бы я умела! Да ты не будешь, я знаю. Что она тебе - родная разве!
   Валентинка на минутку задумалась. Можно ли рисовать цветы на скатерти? Её мама, наверно, сказала бы, что нельзя. Но там было нельзя, а здесь, может быть, можно? Ведь разрисовал же Романок печку!
   Валентинка полезла под лавку и достала баночку с краской. Потом встала на колени возле стола и на нижнем углу белого столешника робкой рукой намалевала большой красный цветок.
   - Ой, до чего красиво! - сказала Таиска. - Как живой! У нас такие летом в палисаднике растут!.. Рисуй ещё!
   Второй цветок вышел лучше. Лепестки у него росли шире и смелее. Третий вышел немножко кривой, но это было почти незаметно.
   Романок оставил свои танки и рвущиеся снаряды и круглыми синими глазами с удивлением смотрел, как на белом столешнике расцветают алые цветы.
   - И-и!.. - вдруг раздалось испуганное восклицание. - Что наделали!
   Груша вышла из горницы с книгой в руках и остановилась на пороге:
   - Что наделали! Весь столешник испортили! Ну уж и попадёт вам теперь!
   У Валентинки дрогнула кисть, и последний лепесток у последнего цветка загнулся, будто опалённый зноем.
   Таиска, Романок и Валентинка глядели на Грушу, глядели друг на друга. Смутное сознание, что получилось как-то неладно, охватило их. А что же плохого, если на белом столешнике будут красные цветы? Но вот Груша говорит: "Попадёт!"
   Груша вздёрнула пухлую верхнюю губу и сказала:
   - Только, чур, меня не припутывать. Сами заварили кашу, сами и расхлёбывайте.
   - А я и не заваривал, - сказал Романок, - я только глядел.
   - А что же, я заваривала, да? - закричала Таиска. - Я мою посуду и мою! И никаких цветов я на столешнике не делаю!
   - Городская, а баловная! - строго сказала Груша. - Ишь что сбаловала!
   И ушла в горницу.
   У Валентинки сразу пропала вся радость. Она вытащила из своей жёлтой сумочки носовой платок и попробовала потихоньку стереть краску. Но краска была масляная, она не стиралась. Сердце Валентинки сжалось от страха и горя. Что она наделала! Зачем она послушалась Таиску? Что теперь скажет мать, что она скажет матери?
   Валентинка спрятала баночку с краской и села в уголок. Скрип снега за окном, стук во дворе, чей-нибудь громкий голос на улице - всё заставляло её вздрагивать: мать идёт!
   И потом - дед. Что скажет дед, когда это увидит?
   "Может, у вас в городе можно портить скатерти, ну, а уж у нас этого нельзя! Таких барышень нам здесь не надо!" - вот что он скажет, наверно.
   Может быть, полчаса прошло, может быть, час. Послышались шаги на крыльце, скрипнула дверь в сенях, и в избу вошла мать.
   Необычная тишина показалась ей странной. Она внимательно поглядела кругом.
   - Это что такое?! - сердито закричала она, увидев разрисованную печку. - Это что за озорство такое?!
   Взглянув на Таиску, она всплеснула руками:
   - Ах ты чучело-чумичело! Ну погляди, на кого же ты похожа? Вся в саже! А руки! А платье!
   Увидев красные цветы на белом столешнике, мать даже покраснела от гнева:
   - Батюшки мои! Да что же это, в самом деле? Из избы выйти нельзя! Кто это намалевал, а? Кто?
   Все трое смущённо поглядывали друг на друга. Только одна Груша спокойно и весело стояла у дверей горницы:
   - Что, натворили подарочков?
   Мать выдернула из веника прут:
   - А ну-ка, Таиска, иди сюда, я тебя берёзовой кашей угощу! Я тебя научу, как цветы малевать на столешниках!
   - Это не я! - крикнула Таиска.
   - Это я намалевала... - тихо сказала Валентинка.
   - Ты? - удивилась мать. - Ты? А кто тебя научил?
   Валентинка взглянула на Таиску, встретила её испуганные глаза и опустила ресницы:
   - Никто не научил. Я сама хотела...
   Мать, ещё рассерженная, стояла, похлопывая хворостинкой по скамейке. У неё не поднималась рука отстегать Валентинку. Ну как её тронуть, когда она и так вся дрожит? А с другой стороны, тем ребятам обидно: ведь Таиску-то она за то же самое отстегала бы.
   - Это я хотела тебе подарок... - сказала Валентинка. - Мы все хотели тебе подарки подарить!
   - Подарки! Какие подарки?
   - Ну... Вот Романок для тебя танки нарисовал. А Таиска всю посуду вымыла. А я... я думала, с цветами красивее. Это мы такие подарки придумали: ведь ты же именинница сегодня!
   У матери разошлись сведённые брови. Ей даже стало стыдно, что она так расходилась, не узнав, в чём дело. И она была рада, что не нужно никого ругать и наказывать. Она села на лавку, отбросила хворостину и засмеялась. В это время вошёл дед.
   - Отец, ты взгляни-ка! - со смехом сказала она деду. - Ты взгляни, пожалуйста, каких подарков они мне надарили: и танков целую бригаду, и чистых кринок, и алых цветов... Ой, батюшки! Ну что за ребята у меня одна радость!
   Потом пригляделась к столешнику и добавила:
   - А знаете, ребятишки, с этими цветами и вправду красивее!
   Снова мир и веселье поселились в избе. Только одна Груша была не в духе. Она так и не успела придумать подарка для матери.
   ГОСТИ ПЬЮТ ЧАЙ С ЛЕПЁШКАМИ И ОСУЖДАЮТ МАТЬ
   В сумерки, после того как убрали скотину, к матери пришли гости. Стол был накрыт, кипел самовар, и лепёшки красовались в широком блюде.
   Первой ввалилась в избу толстая тётка Марья в широком сборчатом полушубке. Она размашисто перекрестилась на передний угол и, по старинному обычаю, отвесила поклоны - сначала деду, затем матери. Потом разделась, но оставила на плечах большой пёстрый платок. И Валентинке сразу вспомнилась ватная грелка-баба, которую мама сажала на горячий чайник.
   Тётка Марья посмотрела на ребят и зычно спросила:
   - Живы, пострелы?
   - Живы! - крикнула Таиска.
   - А новенькая-то у вас где? Приёмыш-то?
   Романок ткнул Валентинку пальцем:
   - Вот она!
   Валентинка покраснела и опустила глаза.
   - Да-а... - неодобрительно протянула тётка Марья. - Ничего бы девчонка, да уж больно тоща. Ишь ножки-то какие тоненькие!.. Ну куда же в деревню такую? Ни на воз подать, ни с воза принять...
   - Вот и я так-то говорю, - отозвался дед. - В деревне жить - на земле работать. А землю, братцы, любить надо. Ну, а где ж ей! Барышня!
   В избу вошла ещё одна гостья, бабка Устинья, высокая старуха, сухощавая, подобранная. Она поклонилась хозяевам и, поджав тонкие губы, уставилась на Валентинку:
   - Эту девчонку-то взяли?
   - Эту, - ответила мать.
   - М-м... Ну и что ж вы с ней делать будете?
   - А что делать? Пусть растёт!
   - Растёт-то растёт. Да что из неё вырастет? Ни отца её ты не знаешь, ни матери. А что они за люди были? Может, хорошие, а может, и не очень...
   Валентинка взглянула на бабку Устинью и снова опустила ресницы.
   - Во как зыркнула, видели?! - охнула бабка Устинья. - Так и съела глазищами-то!
   - Садитесь чай пить, - сказала мать, - милости прошу.
   Только уселись за стол, загремела в сенях дверь, и явилась новая гостья - тётка Василиса, по прозванию Грачиха. Так прозвали её за большой нос. Она тоже сразу стала разглядывать Валентинку:
   - Ай-яй! Сразу видно, что не нашенская: ишь какое лицо-то белое! Приживётся ли она у нас на чёрном хлебе-то?
   Валентинка ушла в тёмную горницу и уселась в уголок. Уж очень неприятно, когда тебя разглядывают, будто какую-нибудь вещь!
   Бабы за столом поговорили о войне, о том, что наши, слышно, гонят немцев; о том, что завтра всем колхозом возить дрова на станцию; о холстах, которые хорошо сейчас белить: солнышко начинает пригревать и снег стал едкий, все пятна отъедает... А потом снова заговорили про Валентинку.
   - И куда ты, Дарья, набираешь себе ребят? - начала тётка Марья. Время трудное, семья у тебя большая, мужик твой на войне - либо вернётся, либо нет... И не работница она: уж такая-то хлипкая! Да с ней в поле-то нагоришься!
   - Нет, нет, не будет добра, - подхватила бабка Устинья. Не будет она тебя, Дарья, ни любить, ни почитать. Как есть ты ей чужая, так чужая и останешься. Да она и по масти-то к твоей семье не подходит: вы все белёсые, а она вишь тёмная!
   - Э, бабы, полно-ка вам! - возразила Грачиха. - Можно ведь и по-другому рассудить. Ну, а куда, скажем, вот таким сиротинкам деваться? Ведь сейчас война. Мало ли их, горемык, останется? Что же теперь делать! Уж как-нибудь...
   Валентинка ждала, что скажет мать. Неужели она тоже согласится с теми двумя? Что же тогда делать Валентинке? Как жить в этом доме, где её никто не будет любить?
   Мать выслушала своих гостей, оглянулась, нет ли тут Валентинки, и сказала в раздумье:
   - Что семья у меня большая - это меня не печалит: хлеба на всех хватит. Что работница из неё хорошая не выйдет - ну что же делать! Как сможет, так и сработает. И это меня не заботит. Но вот что меня заботит, бабы, - продолжала мать грустно, - что меня печалит, так это одно: не идёт в родню, не ластится. Не зовёт меня матерью, никак не зовёт. Не хочет! Или уж и вправду, как была чужой, так чужой и останется?
   Валентинка вздохнула.
   Она глядела из своего угла на мать, которая сидела в кухне за столом, задумчиво подпершись рукой.
   - Мама... мама... - неслышно прошептала Валентинка.
   Ей хотелось соединить это слово и эту женщину. Но ничего не получалось. Женщина оставалась тётей Дашей. И с этим Валентинке ничего нельзя было поделать.
   В тот же вечер, проводив гостей, мать достала чернила и перо, попросила у Груши бумаги и села писать письмо. Она писала письмо на фронт своему мужу о том, что с делами в колхозе понемногу справляются, что в доме всё благополучно и что ребятишки здоровы и ждут отца.
   "...А ещё вот что, - писала она, - нужен мне твой совет. Я взяла в дом девочку Валентинку - сироту, беженку. Думаю, что я это хорошо сделала. Но вот некоторые люди говорят, что напрасно, и ругают меня за это. Что ты скажешь? Как присоветуешь? А может, люди правду говорят, что чужое не приживается?.."
   ДЕВОЧКИ ОСТАЮТСЯ В ДОМЕ ОДНИ И ВЕДУТ ХОЗЯЙСТВО
   Мать ещё затемно уехала с дровами на станцию.
   Когда забрезжило в окнах, дед разбудил Грушу:
   - Молодая хозяйка, вставай! Пора печку топить. В школу не пойдёшь сегодня - дома некому.
   Груша не могла открыть глаза, не могла голову поднять с подушки. Но дед не отставал:
   - Вставай! Телёнок пойла просит. Куры у крыльца собрались, корму ждут. Вставай и подручных буди. А мне некогда с вами долго разговаривать: меня в амбаре ждут!
   Дед ушёл. Груша встала и тут же разбудила Таиску и Валентинку:
   - Идите помогать. Одной, что ли, мне все дела делать?
   - Мои дела, чур, на улице, - сказала Таиска, - а в избе ваши!
   Таиска живо оделась. И пока полусонная Груша укладывала дрова в печке, Таиска сбегала на задворки, принесла охапку морозного хвороста, схватила ведро и пошла за водой.
   Груша затопила печь. Жарко заполыхали тонкие, хрупкие прутья. Но хворост прогорел, а дрова задымились и погасли. Груша начала раздувать. Дым ударял ей в глаза. Груша сердилась и чуть не плакала с досады.
   - А ты что стоишь и только смотришь? - закричала она на Валентинку. Думаешь, тебе дела нет? Ступай, ещё хворосту принеси!
   Валентинка накинула платок, вышла на улицу и остановилась. Как хорошо! Розовые облака в светло-голубом небе, розовые дымки над белыми крышами, острые огоньки на сугробах. И морозец - лёгкий, скрипучий. А в воздухе уже что-то неуловимое, напоминающее о весне...
   Валентинка прошла на задворки и вытащила из-под снега охапку хвороста. Груша встретила её на пороге и нетерпеливо выхватила хворост из её рук:
   - За смертью тебя посылать! Тут печка совсем погасла, а она идёт не идёт. Правду тётка Марья сказала: ни с возу, ни на воз!
   Валентинка молча исподлобья глядела на светло-русый Грушин затылок, на её голые локти с ямочками. Никогда ещё не видела она такого неприятного затылка и таких неуклюжих рук. А голос какой резкий!
   "Была бы тётя Даша дома, так ты на меня так не кричала бы, - думала она, - побоялась бы матери. А вот без неё..."
   И вдруг пустой, неуютной и печальной показалась ей изба. Словно солнце ушло за тучу, словно погас огонёк, который озарял её.
   "Хоть бы скорее вечер! Хоть бы скорее она приехала!"
   Но день ещё только начинался, открывая целый ряд неожиданных неприятностей.
   - Лезь в подпол за картошкой! - приказала Груша. - Вот бадейка, набери полную!
   - Как - в подпол? - спросила Валентинка. - В какой подпол?
   - Ну вот ещё, какой подпол! Уж подпола не знает!
   Груша подняла дверцу подпола. Валентинка заглянула - там было темно. Ну как это она туда полезет? Вдруг там... мало ли кто сидит! И какая же там картошка?
   - Ну что же ты?! - закричала Груша. - Ведь так и печка прогорит, пока ты соберёшься!
   - Я не полезу, - прошептала Валентинка. - Я боюсь, там крысы...
   - Какие крысы? Просто ты неженка, даже за картошкой слазить не можешь! Правду бабка Устинья говорит - с тобой нагоришься!
   - Там темно же...
   - Зажги лампу.
   Валентинка зажгла маленькую синюю лампу, взяла бадейку и полезла в подпол. Свет лампы озарил земляные стены, кадки, покрытые деревянными кружками, кринки, яйца, уложенные в ящик и пересыпанные золой. Справа громоздился ворох картошки, круглой и крупной, как на подбор. Рядом красовалась жёлтая брюква. Из кучки песка торчали хвостики моркови... Оказалось, что в подполе совсем не страшно. Наоборот, интересно даже!
   - Скоро ты? - крикнула сверху Груша.
   - Сейчас! Только вот какой набрать: крупной или мелкой?
   - Ну конечно, крупной! Мелкая на семена отобрана. Неужели не знаешь?
   - Не знаю.
   - Ну и чудная же ты! Все знают, а она не знает.
   Валентинка еле подняла ведро с картошкой, еле втащила его наверх по лесенке, со ступеньки на ступеньку. На верхней Груша подхватила ведро:
   - Ну вылезай скорей! Я телёнку пойло приготовлю, а ты начисть картошки для супа и вымой... И где это Таиска запропастилась? Надо кур кормить, а её нет и нет! И печка нынче что-то не топится. Горе с вами!
   Проснулся Романок. Он свесил с печки вихрастую голову:
   - Завтрак сварился?
   В это время у Груши свернулся чугунок с ухвата, и вода зашипела на горячих кирпичах.
   - Вот ещё проснулся! - закричала Груша. - Чуть глаза откроет, так уже есть просит!
   Наконец пришла Таиска, розовая, весёлая. В синих глазах её ещё дрожал смех.
   - Ты что же, за водой-то в Парфёнки бегала? - напустилась на неё Груша.