Страница:
ГЛАВА ВТОРАЯ
Нидерланды при Карле V. Правление Маргариты: Гранвелла. Владычество Альбы. Восстание и война: Утрехтский союз и объявление независимости
Нидерланды
При вступлении на престол Филиппа Нидерланды состояли из семнадцати провинций, включавших в себя современные Бельгию и Голландию. Здесь жило многочисленное цветущее, зажиточное население и насчитывалось 350 больших и 6300 маленьких городов и посадов. Среди городов были такие как Гент с 70 000 жителей, Брюссель с 75 000 жителей, Антверпен со 100 000 жителей, в то время как в Лондоне тогда проживало не более 150 000 человек. Нидерландские жители занимались преимущественно торговлей, которая особенно оживилась и расширилась благодаря все возрастающему значению Атлантического океана в сношениях с многочисленными владениями, входившими в состав империи Карла V.По улицам Антверпена ежедневно проезжали не менее двух тысяч торговых фургонов. В нидерландские гавани входили или выходили из них, тоже ежедневно, сотни судов, прибывавших или уходивших со всех стран света. Уже с 1531 года в Антверпене высилось громадное здание банка и существовали одно португальское, одно итальянское и одно турецкое торговые товарищества. Промышленность стояла на высокой степени развития, все руки находили себе заработок. Даже пятилетние дети обеспечивали себе оплачиваемые занятия.
Страна производила весьма своеобразное впечатление: почва была обращена всюду в сады, хотя большую часть ее пришлось отвоевать у моря. Местные произведения обменивались на иностранные на двух антверпенских ярмарках, проходивших дважды в год и длившихся каждая по двадцать дней. Однако излишней роскоши не было; добропорядочность и известное образование были очень распространены в народе. Трудно было встретить безграмотного человека даже среди крестьян.
При этом развитии и благосостоянии жители пользовались свободой. По крайней мере города, сословия, области и корпорации имели свои многочисленные привилегии. Каждый налог вводился не иначе, как с утверждения генеральных штатов – собрания, состоявшего, как и везде, из представителей дворянства, духовенства и городов. Впрочем, и здесь, как и везде, преобладал дух областного партикуляризма: помимо общего высшего трибунала в Мехельне, каждая область имела свое сословное собрание и свою областную судебную палату. Области резко отличались одна от другой своим внутренним устройством и жизненными обычаями. Так Фландрия, Брабант, Геннегау со своими крупными земельными владельцами, имели аристократический характер, а Фрисландия отличалась демократическим духом.
Необходимость придать этой пестрой смеси требуемое единство, без которого немыслим государственный строй, давала правителю немалую силу, если только он умел не задевать вышеуказанного партикуляризма. Карл был мастер на такие дела: он чувствовал самого себя нидерландцем и эти части его обширных владений были единственными, в которых он пользовался действительной популярностью. Вместе с тем эти земли приносили ему большие доходы, и он умел это ценить. Они давали ему вчетверо больше, нежели Перу и Мексика.
Но теперь царствовал уже его преемник. Филиппу с самого начала был не по сердцу этот предприимчивый народ, и он поспешил покинуть Нидерланды при первой возможности, оставив здесь правительницей свою сводную сестру Маргариту, вдовствующую герцогиню Пармскую, находившуюся в полной от него зависимости. Маргарита была женщиной весьма недюжинного ума, ревностной католичкой, однако склонной, как все слабодушные люди, к уверткам или даже прямому обману. Филипп оставил при ней в качестве первого советника сына великого министра, Николая Перренот де Гранвелла, о котором уже упоминалось выше как о канцлере Карла V.
Антон Гранвелла быстро возвысился на духовном поприще; едва достигнув сорокалетнего возраста (1561 г.), был уже кардиналом. Это был человек чрезвычайно даровитый, изъяснявшийся на семи языках, достаточно проницательный для того, чтобы оценить ошибочность известной политики, но в то же время готовый в полной мере быть ее орудием. Члены его совета были люди тоже далеко не знатного происхождения и столь же готовые на все, как и он.
Высшее дворянство было крайне недовольно учреждением такого управления. Преданно послужив Карлу V, когда можно было приобретать на этой службе лишь много чести, но мало золота, принося даже тяжелые жертвы, это дворянство видело теперь, что новый король, поручая власть своим выскочкам, хочет оттеснить местную знать.
Среди этой аристократии выделялись особенно два лица: Ламораль, граф Эгмонт, принц Гаврский и принц Оранский Вильгельм, из дома Нассау. Эгмонт был красивый, отважный рыцарь, оказавший большие услуги королю в битвах при Гравелинге и Сен-Кантене. Он имел многочисленную семью от своего брака с одной баварской принцессой. Никудышный придворный, беззаветно доверяя чистоте своих намерений, народной любви и своей солдатской верности королю, он не знал, что мадридский деспот сделал уже на списке служащих у него родовитых людей против его имени такую пометку: «неблагонадежен в религии» nutat in religione.
Принц Оранский был более примечательной личностью. Выросший при дворе императора Карла, рано определенный им на дипломатическую службу, он почерпнул в этой превосходной школе все, чему можно было в ней научиться, хорошее и плохое, даже сам царственный наставник возлагал на него большие надежды. Во время своего отречения в Брюсселе, больной император опирался на плечо этого 22-летнего юноши (Вильгельм род. в 1533 г.). О его религиозных убеждениях трудно сказать что-нибудь определенное: его родители приняли новое учение, сам он был воспитан в католической вере, но его религиозные убеждения, как и у его тестя, Морица Саксонского, были вполне подчинены политическим взглядам. Натянутость его отношений к королю была уже не новостью. Филипп ненавидел его со всей той недоверчивой злобой, которую ограниченный ум питает ко всякому занимавшему относительно независимое положение, благодаря своим огромным владениям в Германии, Голландии, Брабанте и Франции. Принц получил прозвище «Молчаливого». Действительно, он обладал умением молчать, хотя и бывал разговорчив в обществе. Но и тут итальянцы и испанцы, старавшиеся выведать его мысли, нередко обманывались в своих надеждах – он всегда умел хранить свои тайны от постороннего нескромного взгляда.
Религиозные эдикты
Повод к разногласиям был подан самим Филиппом, а не нидерландским дворянством. Никаких новых мер в отношении религии не требовалось. Карл V подавил новое учение с кровавой суровостью – число казненных за это исповедание равно страшной цифре – 50 000, а по другим источникам – даже 100 000 человек. Допустив, что последнее число, и даже первое, преувеличено, но принимая во внимание одиннадцать эдиктов, направленных против новшества, следует полагать, что лютеранство все же имело в стране значительное распространение. Однако последний из этих указов (1550 г.), был таков, что должен был удовлетворить даже Филиппа. Он ужасен до того, что и теперь, по прошествии четырех столетий, нельзя думать без стыда и негодования о том, что христианские государи могли опускаться до степени древнеперсидского или ассирийского варварства. Согласно этому эдикту, каждый продававший или покупавший сочинения Лютера и ему подобных, или даривший, или укрывавший у себя такие книги, или совершавший нечто подобное всему этому, подвергался казни. Мужчины, если они каялись в своем прегрешении, подлежали отсечению головы, женщины зарывались живыми в землю, нераскаянные же обрекались на сожжение.Для существования такой системы требовалась военная сила и потому Филипп и не думал отзывать те 4000 испанцев, которые стояли еще в Нидерландах со времен окончания последней войны, хотя это и противоречило местному праву. Однако на этот раз ему пришлось уступить, потому что народное неудовольствие против чужеземцев стало обнаруживаться настолько грозно, что навеяло страх на самого Гранвеллу (1561 г.). Зато Филипп постарался умножить число епископов, в расчете на их содействие инквизиции. Ему и папе казалось недостаточно иметь четыре епископства на население приблизительно в три миллиона душ. В Испании было пятьдесят архиепископов и шестьсот восемьдесят четыре епископа, поэтому и для семнадцати нидерландских провинций были учреждены три архиепископства (Мехельн, Камбрэ, Утрехт) и четырнадцать епископств. Некоторые местности, назначенные для епископских кафедр, настойчиво ссылаясь на свои привилегии, отстояли свои права, но другие допустили молча водворение епископов.
Однако общее возбуждение усилилось и усердно поддерживалось кальвинистскими проповедниками, которые не испугались никаких эдиктов. Каждая казнь только увеличивала количество желающих принять на себя мученический венец. Народная ненависть, разделяемая и подогреваемая дворянством, осужденным на ничтожную роль, обратилась, преимущественно, на кардинала, так что, наконец, сама правительница стала советовать императору (1564 г.) его удалить, потому что его непопулярность отражалась на ней самой и на короле.
Гранвелла. Правительница
Король уступил, и Гранвелла был отозван. Он уехал из страны (1564 г.) под бременем справедливых и несправедливых обвинений, а дворяне стали принимать участие в делах управления, чего не могли делать при нем. Однако прежняя система была еще в силе. Не стихало и возбуждение, усиливавшееся при каждой новой казни какого-нибудь кальвинистского проповедника, а также вследствие колебаний правительницы, не внушавшей никому полного доверия.Между тем тридентский собор закончил свою работу и предстояло обнародование его решений в Нидерландах. Государственный совет решил отправить депутацию к королю с изложением последствий господствовавшей дотоле системы и просить об ее изменении. Принц Оранский выразил в весьма эмоциональной речи необходимость желаемых перемен. Уполномоченным был Эгмонт, верноподданнейший из нидерландских вельмож и усердный католик. Его встретили в Мадриде с таким почетом и великолепием, что он потерял всякую бдительность. Королю ровным счетом ничего не стоили все его притворные ласки, полуобещания и милостивое обхождение там, где он хотел добиться своей цели. Эгмонт, уверенный в полном успехе своей миссии, вернулся в Брюссель, как он выразился «довольнейшим человеком в мире». Но в октябре того же года правительница получила из Испании предписание оставить все по-старому и со всей строгостью претворять в жизнь все, что указано в эдиктах. Весьма характерен следующий факт: в докладе комиссии, назначенной в Мадриде для составления проекта реформ в постановлениях против еретиков, значилась собственно одна существенная мера – замена смертной казни изгнанием для лиц, хотя уличенных в ереси, но раскаявшихся. И эта статья была единственной, на которую не согласился Филипп. Такие старые сподвижники Гранвеллы, как Виглий, опасались последствий такого решения, предлагали повременить с обнародованием приказа его величества. Это был тот момент для дворянства, когда оно могло занять решительную позицию и принц Оранский настоял в совете на немедленном опубликовании приказа. «Мы увидим теперь начало великой трагедии!» – воскликнул он.
Дворяне заключили между собой союз, известный под названием Бредского компромисса и направленный против испанской тирании. Первым практическим шагом союзников было вручение петиции правительнице (апрель 1566 г.). Они в количестве 200 человек верхом прибыли в Брюссель под восторженные приветствия населения, и правительница была вынуждена принять их у себя во дворце. Они вышли из дворца, добыв нечто, имеющее большую цену в подобные времена, – кличку для своей партии. Один из советников правительницы сказал ей, докладывая о прибытии дворян, экономические дела которых в действительности были не в блестящем положении: «Не пугайтесь, ваша светлость, это просто толпа всякого сброда (gueux)». Это стало известно дворянам и на пиру у одного из членов союза был провозглашен первый тост за «сброд». Затем данное прозвище сделалось боевым кличем. Союз был учрежден для борьбы с инквизицией при соблюдении верности королю, «даже до нищенской сумы», и потому избрал своим наружным знаком и символом партии так называемый «нищенский пфенниг» (пфенниг гёзов). Постепенно движение принимало более и более широкие размеры.
Гёзы. Иконоборство
Когда стало известно, что лучшие люди в стране восстают против правительства, то дела стали приостанавливаться и множество людей эмигрировало. Участившиеся протестантские сходки представляли собой уже нечто зловещее. Если раньше они происходили в лесных чащах и среди ночной тьмы, то теперь – средь бела дня на открытых полянах, в селах и в городских предместьях. На последней сходке в Генте насчитывалось уже около 7000 человек. Это было похоже на молитвословие в боевом лагере, богослужение воинствующей Христовой рати. Вокруг кафедры теснились женщины и дети, их охватывал кольцом строй вооруженных мужчин. Подступы к полю были заграждены, конные патрули разъезжали дозором. Раздавались назидательные брошюры, пелись французские псалмы, а по окончании проповеди, которая не могла не быть зажигательной при такой обстановке, следовало благословение нескольких брачных союзов, совершались крещения и сборы пожертвований для бедных, принадлежащих к общине.Постепенно эдикты теряли всякую силу, возбуждение при этом возрастало и на сторону правого дела становились не только честные и степенные люди, но и всякие негодяи, которые спешили воспользоваться бессилием власти. Вместе с толпами изуверов, падкая на грабеж чернь врывалась в церкви (в Сент-Омере, в Ипернэ), разбивала украшения, картины, органы. Через несколько дней та же буря, «разгром изображений», повторилась в Антверпене. Изображения Спасителя, образа, драгоценные произведения искусства разносились в куски, причастные сосуды служили для тостов за «сброд», освященным елеем мазали себе обувь те, у кого она была. Священники бежали, пряча у себя под одеждой какую-либо святыню, которую они хотели спасти вместе со своей жизнью. Чернь рядилась в роскошные облачения, приветствуя «сброд». В течение нескольких дней было совершено много зла.
Но власти, придя в себя, вскоре усмирили толпу, знать поддержала правительницу и порядок был восстановлен (1566 г.). Крайности, как это бывает всегда, послужили лишь укреплению власти правительства и руководители партии подали правительнице благоразумный совет: теперь, когда она, с их помощью, подавила восстание и наказала виновных, ей следовало отнять всякую почву у нового мятежа, удовлетворив справедливые требования страны. В Мадриде не было недостатка в разумных людях, подававших голоса в пользу подобной благоразумной политики, но Филипп, приведенный в крайнюю ярость полученными из Нидерландов известиями, отвечал на все советы: «Лучше мне потерять десять жизней, чем править еретиками!» – и приготовился к мщению, хотя делал вид, что дарует виновным снисхождение и пощаду.
Правительница победоносно вступила в Антверпен и потребовала от нотаблей новой присяги в безусловном повиновении. Эгмонт подчинился этому приказанию, принц Оранский отклонил его. Он предвидел, что должно было случиться, потому что хорошо знал Филиппа и имел связи даже в мадридском кабинете. Поэтому он со своими сторонниками покинул страну. Но Эгмонт, полагаясь на свою верность королю и на свои заслуги, считал себя в безопасности и не захотел слушать предостережений. Между тем, Филипп, собираясь наказать Нидерланды и обуздать их навсегда, стягивал к ним испанские гарнизоны из Сицилии, Неаполя, Милана и, вопреки мнению своих советников и самой правительницы, назначил главнокомандующим над этим войском и исполнителем его намерений в отношении страны грозного вождя – герцога Альбу.
Дон Карлос
К этому времени относится самый грустный эпизод в жизни ненавистного деспота: катастрофа с его сыном от первого брака с Марией Португальской, дон Карлосом, исторически верный образ которого совершенно заслонен от нас популярным созданием поэта. Принц был калекой с детства, дурен не только телом, но и душой, при этом еще и болезненно раздражителен. И этот жалкий от рождения организм вконец губили самые унизительные пороки, а то, что оставалось еще не затронутым ими, поблекло от крайне суровой отцовской дисциплины, резко противоречившей пылкому темпераменту юноши. Повзрослев, инфант надеялся на приобретение большей свободы после своего брака с французской принцессой Изабеллой; но эту, уже назначенную ему невесту, предпочел взять сам Филипп, овдовевший во второй раз в 1558 году. Это событие совершенно помутило ум дон Карлоса. При вспыхнувшем в Нидерландах мятеже он вообразил себе, что главное командование армией будет поручено ему, а узнав, что оно возложено на Альбу, однажды даже бросился на него, но без труда был обезоружен им и мог только беспомощно барахтаться у него в руках.Очевидно, он был не в своем уме, так как решился убить короля, но не смог удержать своего намерения втайне и очень явно намекнул об этом своему дяде, дон Хуану. Созвав нескольких богословов в Атоху, дон Карлос требует у них отпущения грехов за убийство, которое желает совершить, причем делает это так, что не составило труда догадаться, что речь идет об его отце. Потом у него появляется мысль бежать, и он спокойно обращается к королевскому директору почт, князю Таксис, за пригодными для этого лошадьми.
Королю были известны все эти замыслы. 18 января 1568 года, на виду у всех, в шлеме и доспехах, Филипп спустился по лестнице своего дворца в сопровождении нескольких грандов и двенадцати человек почетной стражи. Принц спал, когда отец вошел в его комнату со своей свитой. Произошла бурная сцена, после которой Карлосу было объявлено, что он арестован. Все это событие возбудило понятные толки. Филипп известил об этом письменно разные дворы и папу. Из его слов следует, что он был вынужден прибегнуть к такой мере по долгу своему к Богу и людям. А также можно заключить, что несчастный юноша позволял себе выражения, которые могли отзываться ересью. Известно, что он не захотел читать предложенных ему молитвослова и книг с благочестивыми размышлениями.
О разумном обращении с больным, о врачебной помощи ему не было и речи. Инфанту предоставили возможность жить как помешанному: иногда он не ел по целым дням, иногда доходил до обжорства и проглатывал непомерное количество студеной воды, чтобы потушить в себе внутренний жар. Он требовал, чтобы и его постель также охлаждали льдом. Последствием всего этого была смертельная болезнь, которой, если не способствовало, то обрадовалось его бессердечное окружение. «Постепенно,– так рассказывает папский нунций в своем донесении,– желая себе смерти, принц пришел к иному образу мыслей. Он призвал своего духовника, молился, принял св. причастие и когда скончался, в день Св. Иакова, 24 июля 1568 года, то оставил своим попечителям, или палачам, то утешение, что умер добрым католиком. Перед своей кончиной он простил короля и его приспешников. Во время болезни сына Филипп видел его только один раз и то явился преднамеренно тогда, когда принц спал. Он осенил его крестным знамением и снова ушел. Единственным лицом, выражавшим сострадание к жалкому юноше среди этого ужасного двора, была королева Елизавета, которая сама ненадолго пережила Карлоса.
Герцог Альба в Нидерландах
Альба, во главе 12 000 человек лучшего войска, 8 августа 1567 года перешел границу, а 22 числа вступил в опустевший Брюссель. Смиренное обращение его с правительницей не обманывало ее насчет потери всякого ее значения в стране. Альба скрытно занял все тактически важные местности, а 9 сентября нанес внезапно тот решительный удар, который поразил страхом все население. Оба вождя той партии, которую можно было называть национальной, графы Эгмонт и Горн, приглашенные в гости сыном Альбы, Фердинандом, были арестованы тут же, в герцогском дворце. Им внушили сначала полное доверие со всем лукавством испанской политики, а затем заманили в западню. Это было повторением той ловкой проделки, жертвой которой за двадцать лет перед этим (1547 г.) был ландграф Гессенский. Оба узника были препровождены в Гент под испанским конвоем. Маргарита удалилась, и герцог Альба согласно своим полномочиям стал неограниченным правителем.Это владычество, при котором тирания продемонстрировала все свои ужасы, но еще более свою безмерную несообразительность, длилось шесть лет (1567-1573 гг.). Человек, стоявший во главе такого правления, был надменный и ограниченный кастилец, подобный своему владыке. Хороший воин, но недалекий, даже и в смысле боевого искусства, он был совершенно неспособен управлять страной и поглощен лишь одним чувством – ненавистью к еретикам. Он, как и его король, не отдавал даже себе отчета в том, что эта слепая ненависть тупо принята им за веру и заменила ему всякие религиозные убеждения. Известное изречение древнего историка, описывающего яростное неистовство партий на тесном пространстве маленького острова: «Здесь происходило все возможное, и даже более, чем возможно», – было вполне применимо к наступившему правлению в Нидерландах. Исчезли всякие понятия об общественном или личном праве, всякая справедливость, милость, разумное действие.
Первым делом Альбы было установление особого трибунала, судилища мятежей. Народ придал этому учреждению меткое прозвище «Кровавой палаты». В этом ужасном суде заседали лишь подневольные креатуры Альбы: дель Рио, Гессельс, Варгас. Последний пользовался самой дурной славой, не имел понятия о чести и был вполне пригоден для позорного звания палача. Руководством к действию для этого трибунала служили шестнадцать статей, согласно которым в его ведение входили все дела об еретических учениях, об участии в разгроме священных изображений, вооруженном восстании против короля и прочее.
Неопределенность таких пунктов обвинения позволяла неправедным судьям истолковывать их по своему усмотрению. Для того, чтобы охарактеризовать это учреждение, достаточно прочитать протокол его действий за три месяца: в январе 1568 года приговорено к смерти в Валансьене 48 человек, 20 февраля задержано 95 человек, осуждено 37 человек, 20 мая – снова 53 человека, а слуги наместника заняты были поисками все новых жертв. Страна была в ужаснейшем положении. Торговля, главный жизненный нерв края, могла процветать лишь тогда, когда есть полная уверенность в спокойствии и безопасности, а здесь нельзя было ручаться ничем и за то, что может произойти в ближайшую минуту. Тысячи жителей бежали за море, в Англию, тысячи спасались в лесах и были готовы укрыться еще дальше. При этом мире жилось хуже, чем во время войны. Но и война не заставила себя долго ждать.
Морской «сброд». Казнь Эгмонта и Горна.
Изгнанники и беглецы не оставались в бездействии. Они собрали небольшое войско из своих единомышленников, французских «гугенотов», о которых будет вскоре речь, и немецких наемников. Эта незначительная армия, под начальством графа Людвига Нассаусского, храброго брата принца Оранского, перешла границу и разбила более многочисленный отряд грозных испанских ветеранов при монастыре Гейлигерле (май 1568 г.). Альба ответил на это предостережение судьбы новыми «юридически обоснованными» убийствами и казнью двух своих знаменитых узников, графов Эгмонта и Горна.Особая комиссия для производства над ними суда прибыла в Гент в ноябре 1567 года. Многие высокопоставленные лица, в том числе даже император Максимилиан и сам Гранвелла, старались повлиять на короля Филиппа. Более всех прилагала к этому усилий несчастная жена Эгмонта, мать одиннадцати детей. Но все было тщетно, равно как и привилегия рыцарей Золотого Руна, на которую Эгмонт ссылался перед судьями в своем простодушии. Вслед за победой, одержанной «Сбродом», суд произнес свой приговор (2 июня): смерть и конфискация имущества в пользу короны. Оба осужденных были доставлены в Брюссель под надежной охраной. Там, на площади, все подступы к которой были заграждены солдатами, совершилось кровавое дело (5 июня). Палач исполнил свою обязанность, и голова победителя при Гравелингене была воткнута на один из воздвигнутых шестов. Через два часа был казнен и Горн. Оба павших оставались до конца верными своему заявлению, что умирают верными слугами короля. Герцог написал Филиппу о том тяжелом положении, в которой находится вдова Эгмонта. А в это время конфискованное имущество казненного препровождалось для умножения богатств, отнятых таким же образом у других лиц. Он заявлял в том же письме, что весьма утешается тем, что оба графа покончили жизнь добрыми католиками.