Страница:
Распря «Гомаристов»
При новых условиях государственная жизнь в Нидерландах приняла новый и разнообразный вид. Во главе федерации находились высшие сословия или «генеральные штаты», постоянным местопребыванием которых с 1593 года была Гаага. Отдельные же провинции жили вполне самостоятельно. Им воспрещалось только заключать союзы с иностранными державами. Внутри береговых и пограничных провинций, среди горожан и сельского населения не было недостатка в самых резких противоположностях. Так, например, в одной из провинций, Фрисландии, было господство демократии, в других же управляли исключительно аристократы, а простолюдину, «Яну Хагель», не полагалось принимать ни малейшего участия в управлении. Вражда частных лиц (перешедшая по наследству от Германии) не допускала дружного объединения государственного управления. Но среди этой разрозненности, все-таки бывали минуты единства, периодически возникал противовес федеральным элементам.Среди провинций особенно возвысились две самые главные: Голландия и Зеландия. В Голландии сосредоточивалось почти две трети всего населения соединенных нидерландских земель. Центром власти (государственной) служил ее главный город, Амстердам, бургомистр которого был весьма важным лицом. Банк Амстердама был также главным финансовым центром для всей республики. Внешние дела находились в руках так называемого «пенсионера совета»,– лица, соединявшего под этим скромным названием обязанности и важное значение союзного канцлера. С 1586 по 1619 год это место занимал некто Ян Ольденбарневельдт, энергичный представитель аристократического элемента в соединенном нидерландском управлении. Монархический же элемент, главным образом сосредоточивался на власти штатгальтера и дома Оранского, представители которого были богаты выдающимися и разнообразными талантами.
Противоречие и серьезная рознь между военно-монархической и государственно-торговой властью особенно сильно разгорелись в последующие годы. Вместе с политической рознью также резко обозначилась и церковная, проявившаяся тотчас же по окончании перемирия во время диспута двух профессоров города Лейдена: Якова Германни и Франца Гомара. Как на кафедрах, так и в пивных вспыхивали шумные споры приверженцев того или другого учения. Сторонники Германии, «арманиане», проповедовали учение Кальвина, но придавали ему больший оттенок кротости и милосердия, нежели это допускают кальвинистские верования в предопределении, между тем как «гомаристы» высоко держали знамя суровых и непреклонных законов своего великого учителя Кальвина.
Распрями этих церковников Мориц Оранский решил воспользоваться для того, чтобы разом поразить и преобладание аристократов, и их главных вождей. Нельзя сказать, чтобы с его стороны это было религиозным стремлением: богословское значение этой распри было для него безразлично. Он был одинаково безучастен к каждой из враждующих сторон. Но Мориц видел, как разгорались страсти и какую выгоду можно было извлечь из них на пользу страны – разумеется, с его точки зрения. Он видел еще, что толпа была на стороне крутых мер, а высшие слои общества – против них и, наоборот, отстаивали более мягкое обращение, христианскую кротость и милосердие, хотя в то же время и нападали на федеральные основы, определенные при заключении Утрехтской Унии, а именно – свободу вероисповедания для каждой провинции в отдельности.
Арминиане в 1620 году предъявили резкое возражение – «ремонстранцию» (Remonstranz) – против насилий и оскорбительных речей своих противников, равно как и против некоторых пунктов, которые те хотели им навязать в вопросах веры. Сословные представители всей Голландии сочувствовали арминианам и старались ограждать их от противников. Но те не унимались. Они выпустили, в свою очередь, «контрремонстранцию» (Kontraremonstranz), и распря снова пошла своим чередом, с той только разницей, что враждующие стороны стали теперь называться ремонстран-тами и контрремонстрантами. За Морица стояло большинство Генеральных Штатов, в чем ему помогали выборные от второстепенных провинций, и, наконец, в 1618 году он рискнул нанести государственному управлению страны решительный удар, арестовав пенсионера совета.
В том же 1618 году в Дордрехте состоялся церковный собор, которому предстояло решить эту богословскую распрю. О добровольном обсуждении вопросов и соглашении здесь, понятно, не могло быть и речи, хотя «собор» и должен был в равной мере состоять из представителей как той, так и другой стороны. Но общество богословов, которые и сами-то не могут хорошенько уяснить для себя богословские истины, не может дать никаких положительных результатов. Оно может судить только пристрастно и односторонне. Поэтому на арминиан смотрели здесь не как на равноправных и «сочленов», а скорее как на подсудимых. После геройской защиты Епископия (одного из последователей Арминия) арминиане потерпели окончательное поражение. Все их верования, сведенные лишь к пяти главным пунктам, были преданы проклятию, как еретические.
В то время, когда богословская распря близилась к концу, было принято окончательное решение по делу заключенных: Ольденбарневельдта, Гуго Греция и Хогербестса. Комитет, составленный из двадцати четырех судей, перед которым ему (т. е. Ольденбарневельдту) приказано было предстать, приговорил его к смертной казни за то, что он хотел порвать узы Нидерландов и произвел смуту в христианской Церкви, стремясь к тому, чтобы общность государственного управления была сосредоточена в отдельных провинциях. Очень может быть, что штатгальтер Мориц, во власти которого было казнить или миловать, только того и ждал, чтобы старик-республиканец попросил у него помилования. Но Ольденбарневельдт был слишком горд и независим, чтобы унизиться перед своим врагом. Он сам, семидесятидвухлетний старец, и его жена говорили (или, вернее, кричали) своему народу по дороге к эшафоту: «Не верьте, что я изменник! Я жил, как честный патриот, и патриотом хочу умереть!» С твердостью истого христианина и сорокалетнего слуги на пользу отечества, Ольденбарневельдт принял смерть в мае 1619 года.
Смерть Ольденбарневельдта. Мориц Оранский
Теперь, когда Мориц уже добился своего, он бы не прочь был и защитить арминиан, но, волей-неволей, раз уже разнуздав нетерпимость богословов, не приходилось ее обуздывать... до поры до времени, конечно. Блестящему развитию общественности, как следствию сорокалетней борьбы, не могли помешать ни богословская, ни политическая распри. Как в Англии, так и в Нидерландах торговые дела особенно процветали в эту пору. Открытие новых земель и торговых пунктов следовали одни за другими. Почти одновременно с «торговыми искателями приключений» (Merchant Adventurers) англичан, возникла в Нидерландах, в Амстердаме, соединенная Ост-Индская компания, получившая от правительства право вести войну, заключать союзы и мировые сделки. Успехи Нидерландцев на этом поприще стали еще значительнее с окончанием перемирия.В 1610 году англичанин Гудзон, организовавший путешествие по поручению и на средства Нидерландов, открыл новую реку, названную его именем, на которой и была им же основана колония Новые Нидерланды. С 1623 года на том месте, где ныне красуется город Нью-Йорк, начали появляться кое-где домики с соломенными крышами и холмиками под высокопарным названием Новый Амстердам. С 1609 года нидерландские суда стали посещать японские гавани, ас 1610 года было образовано главное управление «наших восточных владений», т. е. назначен генерал-губернатор в нидерландской части Индии, местопребыванием которому был назначен Бантам (остров Ява).
Естественно, что наряду с завоеваниями и морскими торговыми успехами, быстрыми шагами шли вперед и успехи в прикладных науках, особенно в математике. Еще сравнительно юный Лейденский университет уже успел дать целый ряд ученых с громкими именами: Липсия, Скалигера, Гейнсия и, наконец, Гуго Греция, который на пятнадцатом году жизни получил степень доктора. По его словам в то время даже среди народа появился живой интерес к наукам. Дух ясного разумения и милосердия разлился повсеместно. Здесь уже не случалось больше, как ранее, так называемых процессов «колдовства». Вскоре и английские пуритане, гонимые Иаковом I, с радостью узнали, что в Голландии царит полная и беспрепятственная свобода вероисповедания. С посторонними, чужеземными властями и даже с бывшими подданными Испанского королевства, своими же соотечественниками, нидерландцы обходились мирно и дружественно. Достойно внимания еще и то обстоятельство, что республика заключила в 1611 году торговый договор с Портой, и что примерно в это же время англичане также завязали сношения с государством Османлисов. Республика соединенных Нидерландов уже стояла тогда на одном уровне со многими европейскими государствами, а когда разгорелась знаменитая германская война ей пришлось снова бороться против своего бывшего врага.
Франция с 1589 г.
Этот враг – Испания – продолжал терпеть неудачи и потому Франция, освободившаяся, наконец, от гнета сорокалетних войн и неурядиц, вздохнула свободнее, вступив на путь мира и благоустройства.Генрих IV. Война с Лигой и с Испанией
С 1589 года Генрих IV, избранный народом королем, оказался полноправным владыкой французского престола. Но владеть престолом еще далеко не означает владеть связанной с ним властью, и это испытал бы на себе Генрих IV, если бы ему не пришел на помощь сам Филипп II, явно стремившийся к своей гибели.Поражение «Непобедимой Армады», потрясшее его авторитет в Англии и в Нидерландах, равно как и его нескрываемое желание превратить Францию в зависимое, вернее, подвластное ему владение, окончательно подорвало его славу. Между тем, некоторые из правителей французских провинций достигли известной доли самостоятельности. Города с завистью смотрели на независимое положение немецких имперских городов.
Весьма возможно было предположить, что некоторые города и даже провинции Франции отпадут от нее и соединятся под протекторатом Испании. Особенно сильно это мнение имело место в кругу Священной Лиги. Но придерживалась его только известная ее часть, другая же настаивала на том, чтобы герцог Майеннский провозгласил себя королем. Его хотели подобно древним франкам избрать поднятием на щиты. Все ревностные приверженцы старокатолической партии единодушно согласились бороться против «Беарнца» и «Наварца» до последней капли крови.
Герцог выступил из Парижа во главе 24 000 войска с целью сразиться с Генрихом. Этот поход состоялся от имени прежнего кандидата Лиги, короля-кардинала Карла Бурбонского, которого католики звали Карлом X. В сущности же это был ничтожнейший из всех претендентов на французский престол, который и сам-то находился во власти законного короля, своего же племянника. Для католической партии Лиги было большим несчастьем то, что помимо Карла X она не могла противопоставить Генриху IV другого полноправного, независимого, словом, настоящего короля.
Надо отдать справедливость Генриху IV, что он, несмотря на свое крайне щекотливое и опасное положение, вел себя мужественно и тактично. Он наотрез отказался тотчас же перейти в католичество, мотивируя свой отказ тем, что никто не стал бы уважать человека, который так легко меняет свои убеждения, а тем более такие, за которые многие не побоялись заплатить своей жизнью. Но при этом дал понять, что он отчасти допускает и понимает это учение. Этих слов было достаточно для того, чтобы надежда на его обращение в католицизм не была утрачена и чтобы в неприятельских войсках произошло некоторое колебание. Отдельные города, округа и немалое количество людей перешли на его сторону. Из чужеземных владений первой признала его Венецианская республика.
Военные силы Генриха подкрепились еще и англичанами, присланными Елизаветой, с которой он вступил в тесный союз. Наконец, в марте 1590 года при Иври – торговом пункте на реке Ере, в Нормандии, он решился дать сражение. Дело было уже наполовину проиграно, когда сам Генрих IV, которого никто не мог бы превзойти в рыцарской отваге и доблести, бросился в самую сечу. Роялистские инстинкты окружавших короля дворян взыграли, и они с криком «Vive Dieu!» бросились туда, где мелькал быстро колыхавшийся белоснежный султан короля. Победа оказалась на их стороне. Вскоре после описываемых событий скончался король-кардинал, и Генрих, оцепив Париж, довел его до страшной голодовки и пребывал в твердой уверенности, что теперь-то уж он попадет, так сказать, прямо в цель.
Но тем временем испанский посол Мендоза не дремал. Он усердно раздувал чаяния черни на помощь его повелителя-короля, и необразованный народ поминутно выкрикивал ему на улице: «Виват! Виват!». Как раз вовремя подоспел с севера герцог Пармский на помощь к осажденным, и неприятель был отбит. Таким образом, неудачно закончился первый поход Генриха IV, которому не удалось вовлечь в битву своего противника, знавшего военное дело еще лучше него. Неудача Генриха ободрила сторонников Лиги, рассчитывавших как-нибудь подвести Францию под защиту или под власть короля испанского.
Простой народ и духовенство были особенно склонны принять покровительство Испании. Испанский посол Мендоза, который, казалось, готов был завладеть для Испании хотя бы всем миром, был, собственно говоря, самым могущественным лицом во Франции, насколько власть Лиги распространялась на ее владения. Даже сам Филипп II не предавался так ревностно своим планам, как члены Лиги, эти преданные сыны своего отечества. Они единодушно согласились провозгласить королевой Франции дочь его, Изабеллу (от его брака с Елизаветой французской) – внучку Генриха II, вопреки всем правилам салического закона, исключающего женщин из престолонаследия.
Однако Генрих все еще не считал себя побежденным. Два последующих года миновали в непрестанной борьбе, и отдельные провинции стали уже серьезно готовиться к междоусобной войне. В то же время роялисты и приверженцы Лиги заключили договор, по которому каждая сторона имела право беспрепятственно возделывать свои поля. На стороне Генриха IV оказались, кроме преданных его делу вассалов и дворян, еще и англичане, а также немцы-протестанты. За противником же стояли: присланные папой Григорием XIV отряды и герцог Пармский, который наступал с севера во главе своих испанских войск.
Война шла с переменным успехом и для того, чтобы выяснить, наконец, какого положения должно держаться Французское государство, в Париже в 1592 году герцогом Майеннским были созваны все государственные чины. Туда должен был прибыть и герцог Пармский, но, к довершению этой критической минуты, последний неожиданно скончался. Французские депутаты собрались в январе 1593 года, когда прибыли туда и испанские уполномоченные. Салический закон был решительно отвергнут и права испанской инфанты на французский престол признаны действительными.
Тогда, по желанию Филиппа II, его послы объявили имя будущего супруга инфанты: то был один из потомков габсбургского дома – эрцгерцог Эрнест – брат царствующего императора Рудольфа. Но эта дерзость была уже слишком велика, чтобы французы могли ее безропотно снести. Они протестовали, и испанские послы предложили назначить вместо него Карла Гиза, сына «Блуасского мученика», т. е. племянника герцога Майеннского. Однако и тут явилось некоторое препятствие со стороны его дяди, который не хотел подчиняться своему же племяннику и полагал, что если сажать на престол француза, так и он сам еще может рассчитывать на него.
Одновременно с церковными и гражданскими настроениями поднялась еще одна, весьма значительная власть, в защиту салического закона, как одной из основ государственного строя Франции. Этой властью был французский парламент, верховное государственное судилище. Высшие сословия и так не особенно были расположены к испанцам, а теперь лишь ухватились за пример такого верховного органа как парламент и смело пошли по указанному им пути. Таким образом, перевес снова оказался на стороне Генриха IV, тем более, что теперь уже не было другого Пармы, который был бы для него так же опасен, как первый.
Генрих католик
Таков был тот удачный и умно выбранный момент, когда Генрих IV решил принести свои религиозные убеждения в жертву своему королевскому долгу. 25 июня 1593 года в церкви Сен-Дени (Saint-Denis) он покаялся в своем заблуждении и принес торжественную клятву отныне вернуться в лоно римско-католической Церкви. Обычно говорят, что это ему было не трудно, что он только вскользь выразился, что «Париж стоит того, чтобы за него отслужить благодарственную службу», но вряд ли это далось ему так легко. Не может быть, чтобы отречение от тех духовных правил и убеждений, которые составляют святая святых души человека, могло кому бы то ни было достаться легко, а тем более такому человеку, в высшей степени достойному занимать высокий пост короля Франции. «Бог и мои права!» («Dieu et mon droit») – эти слова стали Генриху девизом, но мало было выражать это на словах – надо было доказать и на деле. И Генрих понимал, что его права, как законного властителя французского престола, имеют свои жесткие требования: ничто не должно стоять на дороге между ними и его обязанностями, как государя – главы и представителя интересов вверенного ему, волею Божией, народа, который ему, Генриху, предстояло объединить и укрепить в борьбе против его многочисленных врагов.Единственным препятствием оказывалась его вера и ее то он должен был принести в жертву своему сану и благу своего народа. И в самом деле, тысячи людей, целые города и провинции только и ждали этого решения, чтобы соединиться с ним, своим королем и защитником. В том числе и город Париж, губернатор которого, Бриссак, ярый сторонник Лиги, также перешел на сторону Генриха IV, как законного главы и представителя интересов французского народа.
22 марта 1594 года началось вступление королевских войск в Париж под звуки благоговейного «Те Deum'a» и восторженные приветствия толпы. Испанцы удалились, в Париже полновластно водворился законный его повелитель, который явился спасти свой народ от сорокалетних распрей и неурядиц.
Правление Генриха IV с 1594 г.
Самый трудный шаг был сделан. Теперь уже Генрих спокойно мог приступить к выпавшей ему на долю миссии. Но эта задача была для него особенно легка, потому что именно он соединял в себе все те качества, которые французам было отрадно видеть в своем короле – выразителе их светских и духовных стремлений. Умный от природы, царственный в обращении и в осанке, Генрих IV умел вовремя сострить, посмеяться и ободрить окружающих благосклонной простотой обращения. Ему нравилось иногда смешаться с толпой, он любил заговаривать с простыми солдатами, но папа был прав, когда предупреждал своих делегатов не слишком доверяться его солдатскому простодушию. Кроме того, король не был равнодушен к своим успехам у прекрасного пола и вовсю пользовался ими. Однако французы не считали это помехой для его царственного достоинства, которое было ему всегда и везде присуще.Примирение с папой
Генрих IV умел пользоваться своей властью и обаянием, которому подчинялись все его окружавшие. Так же, как он вышел победителем в борьбе за свои права на королевский престол, он решил и остальные вопросы внутри своего государства. Постепенно изменились воззрения; настроение и дух народа – они стали совершенно иными, чем прежде. Бывало, с церковной кафедры звучали речи, оправдывавшие убийство тиранов, теперь же, наоборот, говорилось о святости королевской власти. Между тем, орден иезуитов – хотя и сравнительно новая организация – достиг уже значительной власти, но покушение на жизнь короля, совершенное одним из его членов, неким Жаном Шателем, побудило парламент принять решение об изгнании этого ордена из пределов Франции.Необходимо заметить, что оба высших учреждения – парламент и Сорбонна – примкнули к королю отчасти из зависти к могуществу иезуитов. Но этим дело еще не ограничилось. Кстати припомнилось и о том, что бывали случаи, когда королевская власть успешно противилась папским притязаниям, опираясь на народные чувства. Начали поговаривать о примере, который подал Генрих VIII, английский, отделившись от папы. Если ему удалось выгородить духовные интересы своего народа из-под папской власти и образовать свою самостоятельную Церковь,– отчего бы не последовать и французам его смелому примеру? Генрих IV ничего не имел против этого, но он был человек настолько же предусмотрительный, сколько и мужественный. Он знал, что Франции нужен был отдых, знал и то, что герцог Майеннский и вся староиспанская партия еще сторонились его, пока папа не снял с него своего отлучения. Генрих IV воспользовался моментом смущения, которое породили при папском дворе слухи, приведенные нами выше, и послал туда своего представителя с извещением, что король французский возвратился в лоно католической Церкви. Даже и в таком щекотливом вопросе Генрих сумел сохранить свое царственное достоинство. Его посол не обмолвился ни единым лишним словом кроме точной передачи свершившегося, но красноречивого факта. Никаких извинений или хотя бы намека на них, ни обещаний на будущее время не было поручено послу передать папе. В таких условиях папа Климент VIII объявил 17 сентября 1595 года, что снимает вину с короля французского, который, таким образом, стал уже в полной мере «христианским» королем (roi treschretien) прежних времен. Между папой и Генрихом IV водворилось теперь полное согласие.
Война с Испанией. Вервенский мир
В том же 1595 году король французский по всем правилам объявил Испании войну, хотя и до сей поры не было между ними мира, так как испанцы не признавали Генриха IV королем Франции. Близ Фонтен-Франсэзе (Fontaine-Francaise), на границе Бургони и Франш-Контэ, соединенные силы французов и их сторонников, англичан и нидерландцев, вступили в сражение с испанским войском. Результат был неслыханный: Филипп II сам предложил заключить мир, который и состоялся при посредничестве папы Климента VIII в мае 1598 года в Вервене, на Эне (Vervins-sur-Aisne). Собственно говоря, это было как бы возобновлением мира 1559 года, причем все французские земли, бывшие во владении испанцев, были возвращены французам. Вскоре после этого был заключен еще один мирный договор, хотя и с менее беспокойным неприятелем – с герцогом Савойским: Салуццо осталось у герцога, а округ Бресс (или Энский) ему пришлось отдать Франции.Нантский эдикт, 1598 г.
За несколько недель до заключения мирного договора в Вервене, 13 апреля 1598 года появился, так называемый, знаменитый «Нантский эдикт», ограждавший прежних единоверцев короля. До своего перехода в католичество Генрих IV говорил своим приверженцам, что делает это для их же блага, а теперь, когда этот переход уже состоялся, Нантский эдикт подтвердил его слова. Статьи нового акта дополнили статьи предыдущих примирительных эдиктов. Теперь, когда католичество было признано главенствующим вероисповеданием во всей Франции, исповедание реформатской веры, ее служение и обряды не были допущены в Париже и в других больших городах. Но король принял на себя заботу о выделении средств реформатам для поддержания их богослужения. Еще на восемь лет были им предоставлены те места, где они были до сих пор в безопасности. Реформаты были допущены к участию в государственном управлении, даже в парламенте предполагалось образовать палаты католиков и протестантов.На этот эдикт, выданный королем, преисполненным мужеской доблести и королевского могущества, подданные могли вполне положиться. Прежде эдикты плохо ограждали интересы народа, так как выполнению их не могли не вредить слабохарактерность королей и фанатизм населения. Однако парламент не решался исполнить волю своего государя и ему самому пришлось рассеять все сомнения. Одетый запросто, Генрих по-домашнему принимал всех его членов и беседовал с ними, искренне убеждая как тех, так и других, т. е. католиков и протестантов, быть истыми, добрыми французами. Постепенно колебания и противоречия совершенно сгладились и даже папа стал благосклонно относиться к своему новообращенному духовному сыну особенно с тех пор, как последний в угоду ему расторг свой несчастный брак с Маргаритой Валуа и женился на итальянке, дочери великого герцога Тосканского, Марии Медичи. Затем Генрих разрешил снова иезуитам доступ во Францию, расположил их к себе и даже избрал из их среды себе духовного отца. Постепенно приверженцы различных вероисповеданий научились жить в мире и согласии, ярость религиозных распрей утихла и на развалинах старых церковных воззрений стали возникать новые, более человечные.