Страница:
Нередко потребность в такой тайне становится почти непреодолимой, и мы
неожиданно для себя оказываемся вовлеченными в идеи и действия, в которых
уже не отдаем себе отчета. Дело здесь не в капризе или гордыне, а скорее мы
имеем дело с неизъяснимой dira necessitas (суровой необходимостью. - лат.),
которая настигает человека с роковой неизбежностью и, вероятно, впервые в
жизни ставит его перед фактом существования чего-то инородного и более
могущественного, чем он сам и его "домашний мир", где он представлял себя
хозяином.
Характерный пример тому - история Иакова, который отважился на борьбу с
ангелом и, потерпев поражение, сумел все же предотвратить убийство.
Ветхозаветному Иакову повезло: его истории верят безусловно. Современного
"Иакова", вздумай он рассказать подобную историю, его слушатели встретят
многозначительными улыбками. Он просто никогда не решится заговорить о
подобных вещах, особенно если имеет собственный взгляд на природу этого
посланца Яхве. К тому же nolens-volens он станет обладателем тайны,
обсуждать которую не принято, и тем самым окажется каким-то образом
"отмеченным", reservatio mentalis (духовная изоляция. - лат.) будет
преследовать его до тех пор, пока он не начнет лицемерить и притворяться.
Однако всякому, кто хочет усидеть на двух стульях, стремится идти своим
путем и одновременно следовать неким коллективным установлениям, грозит
нервное расстройство. Современному "Иакову" не по силам осознать ту
очевидную вещь, что из них двоих ангел был так или иначе сильнее, ведь нет
никаких доказательств, что ангел удалился не прихрамывая.
Итак, человек, ведомый своим демоном - своим двуединством, выходит за
пределы промежуточной стадии и попадает в глухую неизвестность, где нет
проторенных путей и надежного прикрытия, где нет спасительных заповедей,
которые приходят на помощь человеку в трудную минуту, когда у него возникнет
беспощадный и разрушительный конфликт с долгом. Обычно такие вылазки в "No
Man's Land" (необитаемую землю. - англ.) длятся недолго, и лишь до тех пор,
пока не случаются подобные конфликты, но как только атмосфера начнет
сгущаться, они мягко сходят на нет. Я не смею осуждать того, кто отступает,
но тому, кто ставит себе в заслугу собственную слабость и малодушие, трудно
найти оправдание. Кстати, я не думаю, что мое презрение принесет ему хоть
какой-то вред, и поэтому считаю себя вправе высказать его.
Тот же, кто, оказавшись в подобной ситуации, на свой страх и риск в
одиночку ищет решение и берет на себя всю ответственность за него, кто перед
лицом Судьи отмаливает его денно и нощно, тот обрекает себя на полную
изоляцию. Иногда он сам себе и упрямый защитник, и беспощадный обвинитель,
никакой суд - ни мирской, ни духовный - не способен вернуть ему спокойный
сон; в его жизнь входит настоящая тайна, тайна, которую он не разделит ни с
кем. Когда б он не был сыт по горло всем этим, он, возможно, не оказался бы
в подобной ситуации. Очевидно, для того, чтобы впутаться в нее, необходимо
повышенное чувство ответственности. Именно оно не позволяет сбросить свой
груз на чужие плечи и согласиться с чужим - коллективным - решением. И суд
тогда свершается не "на миру", но в мире внутреннем, и приговор выносится за
закрытыми дверями.
Эта перемена наделяет личность каким-то ранее незнакомым смыслом, с
этого момента она уже не известное и социально определяемое эго, а внутренне
противоречивое суждение о том, в чем же собственно ее ценность - для других
и для себя самой. Ничто так не действует на активность самосознания, как эти
внутренние конфликты. Здесь обвинение располагает неоспоримыми фактами и
защита вынуждена отыскивать неожиданные и непредвиденные аргументы. И при
этом, с одной стороны, мир внутренний берет на себя значительную часть
бремени мира внешнего, позволяя последнему избавиться от части своей
тяжести. С другой стороны, мир внутренний обретает больший вес, уподобляясь
некоему этическому трибуналу. Но главное состоит в том, что эго, когда-то
четко определенное, отныне перестает быть только прокурором и теперь
вынуждено защищаться. Оно становится двусмысленным и расплывчатым,
оказываясь между молотом и наковальней, и эта внутренняя противоречивость
несет в себе некую сверхупорядоченность.
Далеко не всякий классический конфликт, - вероятно, а скорее всего,
никакой - не может быть "разрешен" в самом деле, при том что спорить о нем
можно до судного дня. Однажды решение вдруг придет - подобно короткому
замыканию. Практически жизнь не может существовать как бесконечно длящийся
конфликт. Противоположности и вызываемые ими конфликты не исчезают даже
тогда, когда становятся импульсом к действию, они постоянно угрожают
единству личности, вновь и вновь опутывая жизнь сетями противоречий.
В подобных ситуациях благоразумнее, наверное, было бы не пускаться во
все тяжкие, не покидать надежное укрытие и теплый кокон, оберегая себя тем
самым от внутренних потрясений. Те, кого ничто не вынуждает оставить
отцовский кров, могут чувствовать себя в полной безопасности. А те немногие,
кто оказался выброшен на тот одинокий - окольный - путь, очень скоро познают
все недостатки и все прелести человеческой природы.
Исходной точкой любого вида энергии является разность потенциалов,
естественно поэтому, что жизнеспособность психической структуры составляет
ее внутренняя полярность, что было известно еще Гераклиту. Как теоретически,
так и практически она присуща всему живому, и противостоит этой властной
силе лишь хрупкое единство эго, которое тысячелетиями удерживается, защищая
и ограждая себя от внешних и внутренних столкновений. То, что это единство в
принципе стало возможным, связано, видимо, с извечным стремлением
противоположностей прийти: к равновесию то же наблюдается в энергетических
процессах, возникающих при столкновении тепла и холода, высокого и низкого
давления и т. д.). Энергия, лежащая в основе сознательной психической
деятельности, предшествует ей и посему, вне всякого сомнения, является
бессознательной. По мере того как она превращается в осознанную, она
проецируется на некие образы, будь то мана, боги, демоны и пр., чья
нуминозность служит источником жизненной силы. Это продолжается до тех пор,
пока названные формы мы не признаем за таковые. Но постепенно их очертания
размываются, теряют силу, и тогда эго, то есть эмпирическая личность, в
буквальном смысле овладевает этим источником энергии: с одной стороны,
личность стремится использовать эту энергию, что ей даже удается или, по
крайней мере, так ей кажется; с другой же - она сама оказывается в ее
власти.
Сия гротескная ситуация складывается тогда, когда мы принимаем во
внимание только сознание и считаем его единственной формой психического
бытия. В этом случае так называемая инфляция, то есть обратная проекция
неизбежна. Если же мы учитываем существование некой бессознательной души,
содержимое такой проекции может быть воспринято на уровне предваряющих
сознание врожденных инстинктов. Тогда они сохраняют свою объективность и
автономность и инфляции не происходит. Архетипы, которые, предваряя
сознание, определяют его, реально проявляются там, где они существенны - то
есть как априорные структурные формы на инстинктивном уровне. Их следует
воспринимать не как вещь в себе, а лишь как доступную для восприятия форму
вещи. Разумеется, не только архетипы определяют специфическую природу
восприятия, они лишь коллективный его компонент. Но как нечто инстинктивное,
они соответствуют динамической природе инстинкта, а следовательно,
располагают особой энергией, которая вызывает или подчиняет себе
определенные импульсы или модели поведения; иными словами при некоторых
обстоятельствах они обладают властью (нуминозум!). Таким образом, понятие о
них как о своего рода daimonia (некая сила, "демон". - греч.) вполне
соответствует их природе.
Тот кто думает, что подобные формулировки могут что-либо изменить в
природе вещей, слишком верит в силу слов. Реальные вещи не меняются от того,
что мы даем им разные имена, это имеет значение только для нас самих. Если
кто-то воспринимает "бога" как "абсолютное ничто", это вовсе не отменяет
существования высшего организующего принципа; мы распоряжаемся собой так,
как и прежде, изменение имен не в состоянии что-либо отменить в
действительности, но оно способствует формированию у нас некой отрицательной
установки. Наименование же чего-либо ранее неизвестного, напротив, является
положительной интенцией. Таким образом, рассуждая о "боге" как об
"архетипе", мы ничего не говорим о его реальной природе, но допускаем, что
"бог" - это нечто в нашей психической структуре, что было прежде сознания,
и, поэтому Его никоим образом невозможно считать порожденным сознанием. Тем
самым мы не уменьшаем вероятности Его существования, но приближаемся к
возможности Его познать. Последнее обстоятельство крайне важно, поскольку
вещь, если она не постигается опытом, легко отнести к разряду
несуществующих. Такую возможность, конечно, не могли упустить так называемые
верующие, которые видят в моей попытке воссоздать изначальную
бессознательную психическую структуру только атеизм или, на худой конец,
гностицизм, и никогда - психическую реальность, то есть бессознательное.
Если бессознательное в принципе существует, оно должно включать в себя
предшествующую эволюцию нашей сознательной души. В конце концов
представление о том, что человек во всем своем блеске был создан на шестой
день творения - сразу, без каких-либо предварительных стадий, - такое
представление слишком примитивно и архаично, чтобы удовлетворять нас
сегодня. Но во всем, что имеет отношение к душе, мы продолжаем упорно ему
следовать; нам удобнее считать, что душа не имеет предпосылок, что это
tabula rasa (чистая доска. - лат.), что она всякий раз вновь появляется при
рождении и что она лишь то, чем сама себя представляет.
И в филогенезе, и в онтогенезе сознание вторично - и эту очевидность
пора наконец признать. Также, как тело имеет свою анатомическую предысторию,
исчисляемую миллионами лет, так и психическая система, как всякая часть
человеческого организма, является результатом такой эволюции, повсюду
обнаруживая следы более ранних стадий своего развития. Как сознание начинало
свою эволюцию с бессознательного животного состояния, так проходит этот
процесс дифференциации каждый ребенок. Предсознательное состояние психики
ребенка - это все, что угодно, только не tabula rasa; его психическая
структура уже включает осознаваемые индивидуальные проформы и все
специфические человеческие инстинкты, а кроме того, она обнаруживает
априорные основания высших функций.
На этих сложных основаниях эго развивается, опираясь на них в течение
всей жизни. Если же они перестают функционировать, следует холостой ход, а
затем смерть. Их реальность слишком многое определяет в нашей жизни. В
сравнении с ними даже внешний мир вторичен - зачем он нужен, если
отсутствует эндогенный инстинкт, отвечающий за восприятие? Всем, наконец,
известно, что никакая сознательная воля не может вытеснить инстинкт
самосохранения. Этот инстинкт рождается в виде некой принудительной силы или
воли, или приказа, и если - как это в той или иной степени происходило с
незапамятных времен - мы присваиваем ему имя какого-то демона, мы, по
крайней мере, точно отражаем психологическую ситуацию. Когда мы с помощью
понятия архетипа пытаемся чуть точнее определить момент, когда этот демон
завладел нами, мы ничего не отменяем, а лишь становимся ближе к источнику
жизненной энергии.
И это совершенно естественно, что я как психиатр (то есть "врачеватель
душ") пришел к подобной мысли, ведь главное для меня - каким образом я смогу
помочь своим пациентам вернуться к исходным здоровым основаниям. Я давно
осознал, что для этого необходимы самые разные знания. В конце концов и
медицина пришла к тому же. Ее прогресс обусловлен не трюками и чудесами
исцеления, не упрощением метода, наоборот - она стала невероятно сложной, и
не в последнюю очередь за счет знаний, почерпнутых в других областях.
Словом, я не пытаюсь доказывать что бы то ни было в отношении других
дисциплин, я просто хочу использовать их опыт в своей собственной области.
Конечно следует пояснить суть такого рода обращения и его возможных
последствий. Безусловно, в такой ситуации, на стыке различных дисциплин,
когда знания одной науки используются в практике другой, мы открываем для
себя массу неожиданных вещей. Возьмем хотя бы рентгеновское излучение, что
бы произошло, если бы это открытие оставалось лишь в сфере деятельности
физиков и не использовалось бы в медицине? К тому же если врачей волнуют
возможные опасные последствия радиационной терапии, то физиков занимают
другие проблемы, связанные с радиацией, и медицинская сторона дела может и
не представлять для них интереса. Было бы по меньшей мере смешно
предположить, что врач вторгается в чужие владения, обнаруживая губительные
или целебные свойства проникающего излучения.
Когда я как психотерапевт обращаюсь к сведениям исторического и
теологического характера, я представляю их совершенно в ином свете, и мои
цели, и мои выводы - иного порядка.
Итак, тот факт, что полярность лежит в основе психической энергии,
означает, что проблема противоположенности как таковая - в самом широком
смысле, со всеми сопутствующими ей религиозными и философскими аспектами -
становится темой психологического порядка. При таком подходе вопросы религии
и философии теряют самостоятельный характер, собственно теологический или
собственно философский. И это неизбежно, поскольку теперь они становятся
предметом психологии, то есть выступают не как религиозная или философская
истины, а проверяются на ценность и значимость для психологии. В свете того
что они претендуют на собственное независимое существование эмпирически, а
значит, и в научном смысле, они представляют собой прежде всего психические
феномены. На мой взгляд, это бесспорно. Они, естественно, нуждаются в
определенных основаниях, что вовсе не противоречит психологическому подходу,
который, со своей стороны не считает подобные притязания совершенно
несправедливыми, а, напротив, принимает их во внимание. Психология не
квалифицирует суждения как "исключительно религиозные" или "исключительно
философские", хотя от теологов довольно часто можно услышать о чем-то
"исключительно психологическом".
Все свидетельства - любые, вызванные нашим воображением, - подсказаны
нам психикой. Последняя выступает как некий динамический процесс, основой
которого служит полярность, напряжение между двумя полюсами. "Не следует
умножать число универсалий!" А поскольку энергетическая теория в качестве
универсальной принята в естественных науках, мы попробуем ограничиться ею и
в психологии. Ничего другого, похожего на иное объяснение, просто нет, более
того, полярная природа психики и ее содержание находит подтверждение и в
психологическом опыте.
Если энергетическая концепция психики верна, то противоречащие ей
предположения, как, например, представление о некой метафизической
реальности, должны казаться, мягко выражаясь, парадоксальными.
Психика не может выйти из себя так же, как не может постулировать какие
бы то ни было абсолютные истины, поскольку именно в ее полярности заложена
их относительность. Когда психика провозглашает абсолютную истину, например,
"Абсолют есть движение" или "Абсолют есть нечто единичное", она неизбежно
попадается на одном из своих противоречий. Ведь с равным успехом можно
утверждать: "Абсолют - это покой", или: "Абсолют суть все". Как только
психика выбирает одну сторону, она разрушается и теряет способность к
познанию. Вследствие невозможности рефлексии она превращается в некую
последовательность состояний, каждое из которых стремится занять
главенствующее место, так как других не учитывает (или пока не учитывает).
Все сказанное выше, конечно, не отменяет оценочной шкалы, а лишь
подтверждает ту очевидную вещь, что границы размыты, что "все течет",
наконец. За тезисом следует антитезис, а синтез возникает уже как нечто
третье, ранее непредусмотренное - то есть психика лишний раз подчеркивает
свою полярную природу, на самом деле ни в чем не выходя за свои границы.
В попытке определить границы психического я ни в коем случае не пытаюсь
ограничить все одной лишь психикой. Но если имеются в виду восприятие или
познание, выйти за ее пределы нам не удается. Наука, безусловно, признает
существование некоего непсихического, трансцедентного объекта, но трудности
в постижении реальной природы этого объекта для нее тоже не тайна, особенно
если соответствующие органы чувств или не в состоянии реагировать на это,
или вообще отсутствуют, а необходимый тип мышления не выработан. В случаях
когда ни наши органы чувств, ни соответствующие искусственные
вспомогательные инструменты доказать наличие реального объекта не могут,
возникает та чудовищная трудность, суть которой заключается в искушении
объявить реальный объект несуществующим вовсе. Подобные, более чем
скоропалительные выводы меня никогда не удовлетворяли, потому что я никогда
не утверждал, что мы способны постичь все формы бытия. Потому я осмеливаюсь
заявить, что феномен архетипических структур, каковые представляют собой
психические явления (и только), - опирается на психоидную основу, то есть на
в какой-то мере психическую, но, вероятно, совсем иную форму бытия. За
недостатком эмпирических данных я не обладаю ни знанием, ни пониманием этих
форм, называемых обычно "духовными", с наукой это никак не соотносится, но я
в это верю. И здесь я вынужден признать свое невежество. Но я реально
испытывал воздействие архетипов, для меня они действительны даже тогда,
когда я не знаю их реальной природы. Это я отношу не только к архетипам, но
к природе души в целом. Что бы она сама о себе ни заявляла, за свои пределы
ей никогда не выйти. Постижение само по себе факт психический, и в этом
смысле мы жестко ограничены исключительно психическим миром. Тем не менее
есть все основания предполагать, что за этой завесой существует некий
непознанный, но действительный объект, по крайней мере в случаях с
психическими явлениями, где нельзя ничего утверждать. Суждения о возможности
или невозможности правомерны лишь в специальных областях, вне их это лишь
произвольные допущения.
И хотя брать некие положения с потолка, то есть без достаточных на то
оснований, не принято, тем не менее существуют утверждения, которые все же
должны приниматься без учета объективных причин. Это касается, например,
оснований психодинамики, обыкновенно выражаемых субъективно и
рассматриваемых в каждом случае отдельно. Ошибка здесь коренится в
невозможности определить, исходит ли утверждение от конкретного субъекта,
руководствующегося исключительно личными мотивами, или же оно носит общий
характер и возникает как некий совокупный динамический паттерн. В последнем
случае его следует рассматривать не как нечто субъективное, а как нечто
психологически объективное, поскольку огромное количество индивидуумов по
своему внутреннему побуждению пришли к такому же выводу или осознали
необходимость определенного мировоззрения. Поскольку архетип является не
пассивной формой, а реальной силой, видом энергии, его можно рассматривать
как causa efficiens (действующую причину. - лат.) подобных утверждений и
считать субъектом таковых. Короче, такие утверждения исходят не от
конкретного человека, а от архетипа. Если же их не принимают во внимание,
то, как учит нас житейский опыт и как подтверждает медицинская практика, это
приводит к серьезным нарушениям психики. В индивидуальных случаях мы имеем
дело с невротическими симптомами, у людей же, не склонных к неврозам,
возникают коллективные мании.
В основе архетипических утверждений лежат инстинктивные предпосылки, не
имеющие никакого отношения к разуму - их невозможно ни доказать, ни
опровергнуть с помощью здравого смысла. Они всегда представляли собой некую
часть миропорядка - representations collectives (коллективные представления.
- фр.), по определению Леви-Брюля. Безусловно, эго и его воля играют
огромную роль, но то, чего хочет эго, непостижимым образом перечеркивает
автономность и нуминозность архетипических процессов. Область их
практического бытия - сфера религии, причем в той степени, в какой религию в
принципе можно рассматривать с точки зрения психологии.
В этом смысле можно считать очевидным, что помимо пространства
рефлексии имеется другая, не менее, а может и более, широкая область, из
которой разум вряд ли способен что-либо извлечь, - это пространство эроса.
Античный эрос - в прямом смысле бог, его божественная природа выходит за
пределы человеческого разумения, поэтому его невозможно ни понять, ни
представить. Конечно, можно было бы, как пытались многие до меня, рискнуть и
приблизиться к этому демону, чья власть безгранична - от горных вершин до
мрачной тьмы ада, - но тщетно я старался бы найти язык, который был бы в
состоянии адекватно выразить неисчислимые странности любви. Эрос есть
космогония, он - творец сознания. Иногда мне кажется, что условие апостола
Павла "если... любви не имею" (1 Кор. 13, 1 - 3) - первое условие познания и
собственно сакральности. В любом случае это условие является одним из
толкований тезиса "Бог есть любовь", утверждающего божество как complexio
oppositorum.
Моя медицинская практика, как и личная жизнь, не раздавали мне
возможность столкнуться с загадками любви, которые я никогда не мог
разрешить. Подобно Иову, "руку мою полагаю на уста мои" (Иов. 39, 34). Здесь
скрыто самое великое и самое малое, самое далекое и самое близкое, самое
высокое и самое низменное. И одно не живет без другого. Нам не под силу
выразить этот парадокс. Что бы мы ни сказали, мы никогда не скажем всего. А
рассуждать о частностях - значит сказать либо слишком много, либо слишком
мало, поскольку смысл обретает лишь единое целое. Любовь "все покрывает,
всему верит... все переносит" (1 Кор. 13, 7). Здесь все сказано. Воистину,
все мы или жертвы, или средство великой всеобъемлющей космической "любви". Я
беру это слово в кавычки, потому что речь идет не о страстях, предпочтении,
желании или благосклонности и тому подобных вещах, а о том, что выше
индивидуального, - о некой целостности, единой и неделимой. Сам будучи
только частью, человек не способен постичь целое и не располагает собой. Он
может смириться, он может бунтовать, но всякий раз оказывается в плену этой
силы. Он от нее и зависит, и на нее же опирается. Любовь - это его свет и
его тьма, конца которой нет и не будет. "Любовь никогда не перестает" (1
Кор. 13, 8) - говорит ли человек "языками ангельскими" или языком науки,
изучая жизнь от простейшей клетки до основ мироздания. Все его попытки дать
название любви, если даже перебрать все известные ее имена, окажутся
тщетными - бесконечным самообманом. И, если у него есть хоть капля мудрости,
ему придется смириться, обозначив ignotum per ignotius (неизвестное через
более неизвестное. - лат.) - то есть назвав любовь именем бога. Тем самым он
осознает свое смирение и свое несовершенство, свою зависимость, но
одновременно и свою свободу выбирать между истиной и ложью.
Когда я слышу о том, что много знаю, или когда меня называют мудрецом,
принять это на свой счет не могу. Представьте, что кто-то пытается черпать
шляпой воду из потока. Ну и что? Я ведь не поток, я просто стою рядом, но
ничего не делаю. Другие стоят здесь же, и большинство из них знает, что
должны делать. Я же не делаю ничего. Я никогда не считал себя тем, кто
способен позаботиться о семенах и колосьях. Я стою и удивляюсь тому, на что
способна природа.
Есть замечательная притча о том, как к ребе пришел ученик и спросил
его: "В старину были люди, которые видели Бога в лицо. Почему же теперь их
нет?" На это ребе ответил: "Потому что нынче никто не сможет наклониться так
низко". Нужно лишь слегка наклониться для того, чтобы зачерпнуть воду из
потока.
Меня от других отличает то, что я не признаю "перегородок" - они для
меня прозрачны. В этом моя особенность. Для других зачастую это не
перегородки, а мощные стены, они ничего за ними не видят и, естественно,
полагают, будто там и нет ничего. Я же, пусть в некоторой степени, ощущаю
то, что скрыто от глаз, и это вселяет в меня внутреннюю уверенность. Те, кто
ничего не видит, ее лишены, они не различают причин и следствий, а если
что-то видят, то не доверяют себе. Я не могу объяснить, как случилось, что я
принял этот поток жизни. Возможно, это было бессознательное. А может быть,
мои ранние сновидения. Они с самого начала определили мой путь.
Знание о том, что скрыто, что происходит за "перегородкой", очень рано
начало оказывать влияние на формирование моего отношения к миру. В целом это
отношение и сегодня приблизительно такое, каким было в детстве. Ребенком я
неожиданно для себя оказываемся вовлеченными в идеи и действия, в которых
уже не отдаем себе отчета. Дело здесь не в капризе или гордыне, а скорее мы
имеем дело с неизъяснимой dira necessitas (суровой необходимостью. - лат.),
которая настигает человека с роковой неизбежностью и, вероятно, впервые в
жизни ставит его перед фактом существования чего-то инородного и более
могущественного, чем он сам и его "домашний мир", где он представлял себя
хозяином.
Характерный пример тому - история Иакова, который отважился на борьбу с
ангелом и, потерпев поражение, сумел все же предотвратить убийство.
Ветхозаветному Иакову повезло: его истории верят безусловно. Современного
"Иакова", вздумай он рассказать подобную историю, его слушатели встретят
многозначительными улыбками. Он просто никогда не решится заговорить о
подобных вещах, особенно если имеет собственный взгляд на природу этого
посланца Яхве. К тому же nolens-volens он станет обладателем тайны,
обсуждать которую не принято, и тем самым окажется каким-то образом
"отмеченным", reservatio mentalis (духовная изоляция. - лат.) будет
преследовать его до тех пор, пока он не начнет лицемерить и притворяться.
Однако всякому, кто хочет усидеть на двух стульях, стремится идти своим
путем и одновременно следовать неким коллективным установлениям, грозит
нервное расстройство. Современному "Иакову" не по силам осознать ту
очевидную вещь, что из них двоих ангел был так или иначе сильнее, ведь нет
никаких доказательств, что ангел удалился не прихрамывая.
Итак, человек, ведомый своим демоном - своим двуединством, выходит за
пределы промежуточной стадии и попадает в глухую неизвестность, где нет
проторенных путей и надежного прикрытия, где нет спасительных заповедей,
которые приходят на помощь человеку в трудную минуту, когда у него возникнет
беспощадный и разрушительный конфликт с долгом. Обычно такие вылазки в "No
Man's Land" (необитаемую землю. - англ.) длятся недолго, и лишь до тех пор,
пока не случаются подобные конфликты, но как только атмосфера начнет
сгущаться, они мягко сходят на нет. Я не смею осуждать того, кто отступает,
но тому, кто ставит себе в заслугу собственную слабость и малодушие, трудно
найти оправдание. Кстати, я не думаю, что мое презрение принесет ему хоть
какой-то вред, и поэтому считаю себя вправе высказать его.
Тот же, кто, оказавшись в подобной ситуации, на свой страх и риск в
одиночку ищет решение и берет на себя всю ответственность за него, кто перед
лицом Судьи отмаливает его денно и нощно, тот обрекает себя на полную
изоляцию. Иногда он сам себе и упрямый защитник, и беспощадный обвинитель,
никакой суд - ни мирской, ни духовный - не способен вернуть ему спокойный
сон; в его жизнь входит настоящая тайна, тайна, которую он не разделит ни с
кем. Когда б он не был сыт по горло всем этим, он, возможно, не оказался бы
в подобной ситуации. Очевидно, для того, чтобы впутаться в нее, необходимо
повышенное чувство ответственности. Именно оно не позволяет сбросить свой
груз на чужие плечи и согласиться с чужим - коллективным - решением. И суд
тогда свершается не "на миру", но в мире внутреннем, и приговор выносится за
закрытыми дверями.
Эта перемена наделяет личность каким-то ранее незнакомым смыслом, с
этого момента она уже не известное и социально определяемое эго, а внутренне
противоречивое суждение о том, в чем же собственно ее ценность - для других
и для себя самой. Ничто так не действует на активность самосознания, как эти
внутренние конфликты. Здесь обвинение располагает неоспоримыми фактами и
защита вынуждена отыскивать неожиданные и непредвиденные аргументы. И при
этом, с одной стороны, мир внутренний берет на себя значительную часть
бремени мира внешнего, позволяя последнему избавиться от части своей
тяжести. С другой стороны, мир внутренний обретает больший вес, уподобляясь
некоему этическому трибуналу. Но главное состоит в том, что эго, когда-то
четко определенное, отныне перестает быть только прокурором и теперь
вынуждено защищаться. Оно становится двусмысленным и расплывчатым,
оказываясь между молотом и наковальней, и эта внутренняя противоречивость
несет в себе некую сверхупорядоченность.
Далеко не всякий классический конфликт, - вероятно, а скорее всего,
никакой - не может быть "разрешен" в самом деле, при том что спорить о нем
можно до судного дня. Однажды решение вдруг придет - подобно короткому
замыканию. Практически жизнь не может существовать как бесконечно длящийся
конфликт. Противоположности и вызываемые ими конфликты не исчезают даже
тогда, когда становятся импульсом к действию, они постоянно угрожают
единству личности, вновь и вновь опутывая жизнь сетями противоречий.
В подобных ситуациях благоразумнее, наверное, было бы не пускаться во
все тяжкие, не покидать надежное укрытие и теплый кокон, оберегая себя тем
самым от внутренних потрясений. Те, кого ничто не вынуждает оставить
отцовский кров, могут чувствовать себя в полной безопасности. А те немногие,
кто оказался выброшен на тот одинокий - окольный - путь, очень скоро познают
все недостатки и все прелести человеческой природы.
Исходной точкой любого вида энергии является разность потенциалов,
естественно поэтому, что жизнеспособность психической структуры составляет
ее внутренняя полярность, что было известно еще Гераклиту. Как теоретически,
так и практически она присуща всему живому, и противостоит этой властной
силе лишь хрупкое единство эго, которое тысячелетиями удерживается, защищая
и ограждая себя от внешних и внутренних столкновений. То, что это единство в
принципе стало возможным, связано, видимо, с извечным стремлением
противоположностей прийти: к равновесию то же наблюдается в энергетических
процессах, возникающих при столкновении тепла и холода, высокого и низкого
давления и т. д.). Энергия, лежащая в основе сознательной психической
деятельности, предшествует ей и посему, вне всякого сомнения, является
бессознательной. По мере того как она превращается в осознанную, она
проецируется на некие образы, будь то мана, боги, демоны и пр., чья
нуминозность служит источником жизненной силы. Это продолжается до тех пор,
пока названные формы мы не признаем за таковые. Но постепенно их очертания
размываются, теряют силу, и тогда эго, то есть эмпирическая личность, в
буквальном смысле овладевает этим источником энергии: с одной стороны,
личность стремится использовать эту энергию, что ей даже удается или, по
крайней мере, так ей кажется; с другой же - она сама оказывается в ее
власти.
Сия гротескная ситуация складывается тогда, когда мы принимаем во
внимание только сознание и считаем его единственной формой психического
бытия. В этом случае так называемая инфляция, то есть обратная проекция
неизбежна. Если же мы учитываем существование некой бессознательной души,
содержимое такой проекции может быть воспринято на уровне предваряющих
сознание врожденных инстинктов. Тогда они сохраняют свою объективность и
автономность и инфляции не происходит. Архетипы, которые, предваряя
сознание, определяют его, реально проявляются там, где они существенны - то
есть как априорные структурные формы на инстинктивном уровне. Их следует
воспринимать не как вещь в себе, а лишь как доступную для восприятия форму
вещи. Разумеется, не только архетипы определяют специфическую природу
восприятия, они лишь коллективный его компонент. Но как нечто инстинктивное,
они соответствуют динамической природе инстинкта, а следовательно,
располагают особой энергией, которая вызывает или подчиняет себе
определенные импульсы или модели поведения; иными словами при некоторых
обстоятельствах они обладают властью (нуминозум!). Таким образом, понятие о
них как о своего рода daimonia (некая сила, "демон". - греч.) вполне
соответствует их природе.
Тот кто думает, что подобные формулировки могут что-либо изменить в
природе вещей, слишком верит в силу слов. Реальные вещи не меняются от того,
что мы даем им разные имена, это имеет значение только для нас самих. Если
кто-то воспринимает "бога" как "абсолютное ничто", это вовсе не отменяет
существования высшего организующего принципа; мы распоряжаемся собой так,
как и прежде, изменение имен не в состоянии что-либо отменить в
действительности, но оно способствует формированию у нас некой отрицательной
установки. Наименование же чего-либо ранее неизвестного, напротив, является
положительной интенцией. Таким образом, рассуждая о "боге" как об
"архетипе", мы ничего не говорим о его реальной природе, но допускаем, что
"бог" - это нечто в нашей психической структуре, что было прежде сознания,
и, поэтому Его никоим образом невозможно считать порожденным сознанием. Тем
самым мы не уменьшаем вероятности Его существования, но приближаемся к
возможности Его познать. Последнее обстоятельство крайне важно, поскольку
вещь, если она не постигается опытом, легко отнести к разряду
несуществующих. Такую возможность, конечно, не могли упустить так называемые
верующие, которые видят в моей попытке воссоздать изначальную
бессознательную психическую структуру только атеизм или, на худой конец,
гностицизм, и никогда - психическую реальность, то есть бессознательное.
Если бессознательное в принципе существует, оно должно включать в себя
предшествующую эволюцию нашей сознательной души. В конце концов
представление о том, что человек во всем своем блеске был создан на шестой
день творения - сразу, без каких-либо предварительных стадий, - такое
представление слишком примитивно и архаично, чтобы удовлетворять нас
сегодня. Но во всем, что имеет отношение к душе, мы продолжаем упорно ему
следовать; нам удобнее считать, что душа не имеет предпосылок, что это
tabula rasa (чистая доска. - лат.), что она всякий раз вновь появляется при
рождении и что она лишь то, чем сама себя представляет.
И в филогенезе, и в онтогенезе сознание вторично - и эту очевидность
пора наконец признать. Также, как тело имеет свою анатомическую предысторию,
исчисляемую миллионами лет, так и психическая система, как всякая часть
человеческого организма, является результатом такой эволюции, повсюду
обнаруживая следы более ранних стадий своего развития. Как сознание начинало
свою эволюцию с бессознательного животного состояния, так проходит этот
процесс дифференциации каждый ребенок. Предсознательное состояние психики
ребенка - это все, что угодно, только не tabula rasa; его психическая
структура уже включает осознаваемые индивидуальные проформы и все
специфические человеческие инстинкты, а кроме того, она обнаруживает
априорные основания высших функций.
На этих сложных основаниях эго развивается, опираясь на них в течение
всей жизни. Если же они перестают функционировать, следует холостой ход, а
затем смерть. Их реальность слишком многое определяет в нашей жизни. В
сравнении с ними даже внешний мир вторичен - зачем он нужен, если
отсутствует эндогенный инстинкт, отвечающий за восприятие? Всем, наконец,
известно, что никакая сознательная воля не может вытеснить инстинкт
самосохранения. Этот инстинкт рождается в виде некой принудительной силы или
воли, или приказа, и если - как это в той или иной степени происходило с
незапамятных времен - мы присваиваем ему имя какого-то демона, мы, по
крайней мере, точно отражаем психологическую ситуацию. Когда мы с помощью
понятия архетипа пытаемся чуть точнее определить момент, когда этот демон
завладел нами, мы ничего не отменяем, а лишь становимся ближе к источнику
жизненной энергии.
И это совершенно естественно, что я как психиатр (то есть "врачеватель
душ") пришел к подобной мысли, ведь главное для меня - каким образом я смогу
помочь своим пациентам вернуться к исходным здоровым основаниям. Я давно
осознал, что для этого необходимы самые разные знания. В конце концов и
медицина пришла к тому же. Ее прогресс обусловлен не трюками и чудесами
исцеления, не упрощением метода, наоборот - она стала невероятно сложной, и
не в последнюю очередь за счет знаний, почерпнутых в других областях.
Словом, я не пытаюсь доказывать что бы то ни было в отношении других
дисциплин, я просто хочу использовать их опыт в своей собственной области.
Конечно следует пояснить суть такого рода обращения и его возможных
последствий. Безусловно, в такой ситуации, на стыке различных дисциплин,
когда знания одной науки используются в практике другой, мы открываем для
себя массу неожиданных вещей. Возьмем хотя бы рентгеновское излучение, что
бы произошло, если бы это открытие оставалось лишь в сфере деятельности
физиков и не использовалось бы в медицине? К тому же если врачей волнуют
возможные опасные последствия радиационной терапии, то физиков занимают
другие проблемы, связанные с радиацией, и медицинская сторона дела может и
не представлять для них интереса. Было бы по меньшей мере смешно
предположить, что врач вторгается в чужие владения, обнаруживая губительные
или целебные свойства проникающего излучения.
Когда я как психотерапевт обращаюсь к сведениям исторического и
теологического характера, я представляю их совершенно в ином свете, и мои
цели, и мои выводы - иного порядка.
Итак, тот факт, что полярность лежит в основе психической энергии,
означает, что проблема противоположенности как таковая - в самом широком
смысле, со всеми сопутствующими ей религиозными и философскими аспектами -
становится темой психологического порядка. При таком подходе вопросы религии
и философии теряют самостоятельный характер, собственно теологический или
собственно философский. И это неизбежно, поскольку теперь они становятся
предметом психологии, то есть выступают не как религиозная или философская
истины, а проверяются на ценность и значимость для психологии. В свете того
что они претендуют на собственное независимое существование эмпирически, а
значит, и в научном смысле, они представляют собой прежде всего психические
феномены. На мой взгляд, это бесспорно. Они, естественно, нуждаются в
определенных основаниях, что вовсе не противоречит психологическому подходу,
который, со своей стороны не считает подобные притязания совершенно
несправедливыми, а, напротив, принимает их во внимание. Психология не
квалифицирует суждения как "исключительно религиозные" или "исключительно
философские", хотя от теологов довольно часто можно услышать о чем-то
"исключительно психологическом".
Все свидетельства - любые, вызванные нашим воображением, - подсказаны
нам психикой. Последняя выступает как некий динамический процесс, основой
которого служит полярность, напряжение между двумя полюсами. "Не следует
умножать число универсалий!" А поскольку энергетическая теория в качестве
универсальной принята в естественных науках, мы попробуем ограничиться ею и
в психологии. Ничего другого, похожего на иное объяснение, просто нет, более
того, полярная природа психики и ее содержание находит подтверждение и в
психологическом опыте.
Если энергетическая концепция психики верна, то противоречащие ей
предположения, как, например, представление о некой метафизической
реальности, должны казаться, мягко выражаясь, парадоксальными.
Психика не может выйти из себя так же, как не может постулировать какие
бы то ни было абсолютные истины, поскольку именно в ее полярности заложена
их относительность. Когда психика провозглашает абсолютную истину, например,
"Абсолют есть движение" или "Абсолют есть нечто единичное", она неизбежно
попадается на одном из своих противоречий. Ведь с равным успехом можно
утверждать: "Абсолют - это покой", или: "Абсолют суть все". Как только
психика выбирает одну сторону, она разрушается и теряет способность к
познанию. Вследствие невозможности рефлексии она превращается в некую
последовательность состояний, каждое из которых стремится занять
главенствующее место, так как других не учитывает (или пока не учитывает).
Все сказанное выше, конечно, не отменяет оценочной шкалы, а лишь
подтверждает ту очевидную вещь, что границы размыты, что "все течет",
наконец. За тезисом следует антитезис, а синтез возникает уже как нечто
третье, ранее непредусмотренное - то есть психика лишний раз подчеркивает
свою полярную природу, на самом деле ни в чем не выходя за свои границы.
В попытке определить границы психического я ни в коем случае не пытаюсь
ограничить все одной лишь психикой. Но если имеются в виду восприятие или
познание, выйти за ее пределы нам не удается. Наука, безусловно, признает
существование некоего непсихического, трансцедентного объекта, но трудности
в постижении реальной природы этого объекта для нее тоже не тайна, особенно
если соответствующие органы чувств или не в состоянии реагировать на это,
или вообще отсутствуют, а необходимый тип мышления не выработан. В случаях
когда ни наши органы чувств, ни соответствующие искусственные
вспомогательные инструменты доказать наличие реального объекта не могут,
возникает та чудовищная трудность, суть которой заключается в искушении
объявить реальный объект несуществующим вовсе. Подобные, более чем
скоропалительные выводы меня никогда не удовлетворяли, потому что я никогда
не утверждал, что мы способны постичь все формы бытия. Потому я осмеливаюсь
заявить, что феномен архетипических структур, каковые представляют собой
психические явления (и только), - опирается на психоидную основу, то есть на
в какой-то мере психическую, но, вероятно, совсем иную форму бытия. За
недостатком эмпирических данных я не обладаю ни знанием, ни пониманием этих
форм, называемых обычно "духовными", с наукой это никак не соотносится, но я
в это верю. И здесь я вынужден признать свое невежество. Но я реально
испытывал воздействие архетипов, для меня они действительны даже тогда,
когда я не знаю их реальной природы. Это я отношу не только к архетипам, но
к природе души в целом. Что бы она сама о себе ни заявляла, за свои пределы
ей никогда не выйти. Постижение само по себе факт психический, и в этом
смысле мы жестко ограничены исключительно психическим миром. Тем не менее
есть все основания предполагать, что за этой завесой существует некий
непознанный, но действительный объект, по крайней мере в случаях с
психическими явлениями, где нельзя ничего утверждать. Суждения о возможности
или невозможности правомерны лишь в специальных областях, вне их это лишь
произвольные допущения.
И хотя брать некие положения с потолка, то есть без достаточных на то
оснований, не принято, тем не менее существуют утверждения, которые все же
должны приниматься без учета объективных причин. Это касается, например,
оснований психодинамики, обыкновенно выражаемых субъективно и
рассматриваемых в каждом случае отдельно. Ошибка здесь коренится в
невозможности определить, исходит ли утверждение от конкретного субъекта,
руководствующегося исключительно личными мотивами, или же оно носит общий
характер и возникает как некий совокупный динамический паттерн. В последнем
случае его следует рассматривать не как нечто субъективное, а как нечто
психологически объективное, поскольку огромное количество индивидуумов по
своему внутреннему побуждению пришли к такому же выводу или осознали
необходимость определенного мировоззрения. Поскольку архетип является не
пассивной формой, а реальной силой, видом энергии, его можно рассматривать
как causa efficiens (действующую причину. - лат.) подобных утверждений и
считать субъектом таковых. Короче, такие утверждения исходят не от
конкретного человека, а от архетипа. Если же их не принимают во внимание,
то, как учит нас житейский опыт и как подтверждает медицинская практика, это
приводит к серьезным нарушениям психики. В индивидуальных случаях мы имеем
дело с невротическими симптомами, у людей же, не склонных к неврозам,
возникают коллективные мании.
В основе архетипических утверждений лежат инстинктивные предпосылки, не
имеющие никакого отношения к разуму - их невозможно ни доказать, ни
опровергнуть с помощью здравого смысла. Они всегда представляли собой некую
часть миропорядка - representations collectives (коллективные представления.
- фр.), по определению Леви-Брюля. Безусловно, эго и его воля играют
огромную роль, но то, чего хочет эго, непостижимым образом перечеркивает
автономность и нуминозность архетипических процессов. Область их
практического бытия - сфера религии, причем в той степени, в какой религию в
принципе можно рассматривать с точки зрения психологии.
В этом смысле можно считать очевидным, что помимо пространства
рефлексии имеется другая, не менее, а может и более, широкая область, из
которой разум вряд ли способен что-либо извлечь, - это пространство эроса.
Античный эрос - в прямом смысле бог, его божественная природа выходит за
пределы человеческого разумения, поэтому его невозможно ни понять, ни
представить. Конечно, можно было бы, как пытались многие до меня, рискнуть и
приблизиться к этому демону, чья власть безгранична - от горных вершин до
мрачной тьмы ада, - но тщетно я старался бы найти язык, который был бы в
состоянии адекватно выразить неисчислимые странности любви. Эрос есть
космогония, он - творец сознания. Иногда мне кажется, что условие апостола
Павла "если... любви не имею" (1 Кор. 13, 1 - 3) - первое условие познания и
собственно сакральности. В любом случае это условие является одним из
толкований тезиса "Бог есть любовь", утверждающего божество как complexio
oppositorum.
Моя медицинская практика, как и личная жизнь, не раздавали мне
возможность столкнуться с загадками любви, которые я никогда не мог
разрешить. Подобно Иову, "руку мою полагаю на уста мои" (Иов. 39, 34). Здесь
скрыто самое великое и самое малое, самое далекое и самое близкое, самое
высокое и самое низменное. И одно не живет без другого. Нам не под силу
выразить этот парадокс. Что бы мы ни сказали, мы никогда не скажем всего. А
рассуждать о частностях - значит сказать либо слишком много, либо слишком
мало, поскольку смысл обретает лишь единое целое. Любовь "все покрывает,
всему верит... все переносит" (1 Кор. 13, 7). Здесь все сказано. Воистину,
все мы или жертвы, или средство великой всеобъемлющей космической "любви". Я
беру это слово в кавычки, потому что речь идет не о страстях, предпочтении,
желании или благосклонности и тому подобных вещах, а о том, что выше
индивидуального, - о некой целостности, единой и неделимой. Сам будучи
только частью, человек не способен постичь целое и не располагает собой. Он
может смириться, он может бунтовать, но всякий раз оказывается в плену этой
силы. Он от нее и зависит, и на нее же опирается. Любовь - это его свет и
его тьма, конца которой нет и не будет. "Любовь никогда не перестает" (1
Кор. 13, 8) - говорит ли человек "языками ангельскими" или языком науки,
изучая жизнь от простейшей клетки до основ мироздания. Все его попытки дать
название любви, если даже перебрать все известные ее имена, окажутся
тщетными - бесконечным самообманом. И, если у него есть хоть капля мудрости,
ему придется смириться, обозначив ignotum per ignotius (неизвестное через
более неизвестное. - лат.) - то есть назвав любовь именем бога. Тем самым он
осознает свое смирение и свое несовершенство, свою зависимость, но
одновременно и свою свободу выбирать между истиной и ложью.
Когда я слышу о том, что много знаю, или когда меня называют мудрецом,
принять это на свой счет не могу. Представьте, что кто-то пытается черпать
шляпой воду из потока. Ну и что? Я ведь не поток, я просто стою рядом, но
ничего не делаю. Другие стоят здесь же, и большинство из них знает, что
должны делать. Я же не делаю ничего. Я никогда не считал себя тем, кто
способен позаботиться о семенах и колосьях. Я стою и удивляюсь тому, на что
способна природа.
Есть замечательная притча о том, как к ребе пришел ученик и спросил
его: "В старину были люди, которые видели Бога в лицо. Почему же теперь их
нет?" На это ребе ответил: "Потому что нынче никто не сможет наклониться так
низко". Нужно лишь слегка наклониться для того, чтобы зачерпнуть воду из
потока.
Меня от других отличает то, что я не признаю "перегородок" - они для
меня прозрачны. В этом моя особенность. Для других зачастую это не
перегородки, а мощные стены, они ничего за ними не видят и, естественно,
полагают, будто там и нет ничего. Я же, пусть в некоторой степени, ощущаю
то, что скрыто от глаз, и это вселяет в меня внутреннюю уверенность. Те, кто
ничего не видит, ее лишены, они не различают причин и следствий, а если
что-то видят, то не доверяют себе. Я не могу объяснить, как случилось, что я
принял этот поток жизни. Возможно, это было бессознательное. А может быть,
мои ранние сновидения. Они с самого начала определили мой путь.
Знание о том, что скрыто, что происходит за "перегородкой", очень рано
начало оказывать влияние на формирование моего отношения к миру. В целом это
отношение и сегодня приблизительно такое, каким было в детстве. Ребенком я