Юнг Алекс. Воспоминания, сновидения, размышления

чувствовал себя одиноко, и я одинок до сих пор, поскольку знаю и должен
объяснять и напоминать людям то, о чем они не знают и в большинстве случаев
не хотят знать. Одиночество заключается вовсе не в том, что никого нет
рядом, суть его в невозможности донести до других то, что тебе
представляется важным, или отсутствии единомышленников. Мое одиночество
началось с опыта моих ранних сновидений и достигло своей высшей точки, когда
я стал работать с бессознательным. Знающий больше других всегда остается
одиноким. Тем не менее одиночество вовсе не исключает общения, ибо никто так
не нуждается в общении, как одинокий человек, причем общение приносит плоды
именно там, где каждый помнит о своей индивидуальности, не идентифицируя
себя с другими.
Очень важно иметь тайну или предчувствие чего-то неизведанного; это
придает жизни некое безличное, нуминозное свойство. Кто не испытал ничего
подобного, многое потерял. Человек должен осознавать, что живет в мире,
полном тайн, что всегда остаются вещи, которые не поддаются объяснению, что
его еще ждут неожиданности. Неожиданное, как и невероятное, всегда
присутствует в этом мире. Жизнь без них была бы неполной, скудной. Мне с
самого начала мир представлялся бесконечным и непостижимым.
У меня было много проблем с моими идеями. Во мне сидел некий демон, что
в конечном итоге определило все: он переборол меня, и если иногда я бывал
безжалостным, то лишь потому, что находился в его власти. Я никогда не умел
остановиться на достигнутом, я рвался вперед, чтобы поспеть за своими
видениями. И поскольку никто вокруг не мог видеть то, что видел я, меня
считали глупцом, который вечно куда-то спешил.
Я многим причинил боль. Едва я замечал, что меня не понимают, я уходил
- мне нужно было идти вперед. Я был нетерпелив со всеми, кроме моих
пациентов. Я следовал внутреннему закону, налагающему на меня определенные
обязанности и не оставляющему мне выбора. Впрочем, я не всегда ему
подчинялся. Но возможно ли прожить без противоречий?
Некоторые люди были очень близки мне, по крайней мере до тех пор, пока
существовала какая-то связь между ними и моим внутренним миром; но бывало,
что я вдруг отстранялся, потому что не оставалось ничего, что бы нас
связывало. До меня с трудом доходило, что люди продолжают оставаться рядом,
хотя им уже нечего было сказать мне. Ко многим я относился с живейшим
участием, но лишь тогда, когда они являлись мне в волшебном свете
психологии, когда же луч прожектора уходил в сторону, на прежнем месте уже
ничего не оставалось. Я мог восхищаться многими людьми, но стоило только
проникнуть в их суть, волшебство исчезало. Да, я нажил немало врагов. Но
ведь любой творческий человек себе не принадлежит. Он не свободен. Он -
пленник, влекомый своим демоном.

...И с позором
Насилье вырывает наше сердце,
Ибо каждый небожитель жаждет жертвы.
Если об этом забыл ты,
Не жди добра.

[Гельдерлин. Патмос.]

Несвобода всегда тяготила меня. Нередко я чувствовал себя так, будто
нахожусь на поле битвы. Я не могу - да, я не могу остановиться! Вот пал мой
друг, но я должен идти вперед, - "и с позором насилье вырывает наше сердце".
Я остался бы с тобой, я люблю тебя, но я не могу остаться! Есть в этом нечто
разрывающее сердце. И я сам - жертва, потому что я не могу остаться. Но
демон все устраивает, и благословенная непоследовательность определяет то
очевидное противоречие, согласно которому я, будучи "неверен", остаюсь
верным в последнем, конечном смысле.
Наверное, я мог бы сказать о себе, что нуждаюсь в людях больше, чем
другие и в то же время менее других. Там, где на сцене появляется мой демон,
раздвоенность вынуждает меня быть и слишком близко, и слишком далеко. Только
тогда, когда он молчит, я пребываю в счастливой умеренности.
Демон творчества преследовал меня неумолимо и безжалостно. Когда я
занимался чем-то заурядным, это длилось обычно очень недолго (правда, не
всегда и не везде). Думаю, что отчасти этим объясняется моя крайняя
консервативность. Я набиваю трубку табаком из табакерки моего деда и до сих
пор храню его альпеншток из рога серны - он привез его из Понтрезины, одним
из первых посетив этот открывшийся тогда курорт.
Я доволен тем, как прошла моя жизнь. Она была щедрой и дала мне многое.
Можно ли ожидать большего? Со мной случалось, как правило, не то, чего я
ожидал и на что рассчитывал. Многое сложилось бы иначе, если бы сам я был
иным. Но случилось то, что должно было случиться, потому что я - это я.
Многое из задуманного осуществилось, хотя не всегда это было к лучшему. Но
все, что происходило, происходило самым естественным образом, как того
хотела судьба. Я сожалею о многих совершенных из-за упрямства глупостях, но
без него я не достиг бы своей цели. Потому мне и жаль, и не жаль. Я
обманывался в людях и обманывался в самом себе. Люди помогли мне узнать
удивительные вещи, сам же я достиг большего, чем ожидал. Я не пришел к
какому бы то ни было, окончательному выводу - не могу до конца объяснить ни
человеческую жизнь, ни самого человека. Чем я делался старше, тем меньше
понимал, тем меньше знал самого себя.
Я удивлен, я разочарован и я доволен собой. Я несчастен, подавлен и я с
надеждой смотрю в будущее. Я - все это вместе, и мне не под силу сложить это
воедино. Я не способен объяснить конечную пользу или бесполезность; мне не
дано понять, в чем моя ценность и в чем ценность моей жизни. Я ни в чем не
уверен. У меня нет определенных убеждений в отношении чего бы то ни было,
нет и абсолютной уверенности. Я знаю только, что я родился и что существую,
что меня несет этот поток. Я не могу знать, почему это так. И все же,
несмотря на всю неуверенность, я чувствую некую прочность и
последовательность в своем самостоянии и в своем бытии.
Мир, в который мы пришли, не только грубый и жестокий, но и божественно
прекрасный. Что берет верх - смысл или бессмысленность - зависит от
темперамента. Если бессмысленность, то жизнь чем дальше, тем больше начинает
постепенно терять всякое значение. Но мне кажется, это не так. Возможно, как
всегда бывает с метафизическими вопросами, правда и там, и там: в жизни есть
и то и другое - и смысл и бессмысленность, жизнь имеет смысл, и жизнь смысла
не имеет. Я хочу надеяться, что смысл выиграет эту битву.
Как сказал Лао-Цзы: "Все освещено кругом, только я один погружен во
мрак", - именно это я чувствую сейчас, на вершине своих лет. Лао-Цзы -
пример человека высочайшего прозрения, он познал цену всему и в конце жизни
вернулся к самому себе - к вечной непознаваемой сущности. Архетип старого,
все повидавшего человека вечен. Он возникает на любой ступени развития
интеллекта, и черты его всегда неизменны - и у старого крестьянина, и у
великого философа Лао-Цзы. Это старость и это предел. Но окружающий меня мир
все так же переполняет меня: растения и животные, облака и день с ночью, и
самая вечность, заключенная в человеке. Чем больше во мне неуверенности, тем
острее я ощущаю родство со всем, что есть вокруг. Теперь мне кажется, что
отчуждение, которое так долго разделяло меня с миром, обратилось в меня
самого, в мой внутренний мир, и я вдруг открыл, что никогда не знал самого
себя.