Зингер Исаак. Страсти и другие рассказы

бы он чувствовал себя дома?
Грибная площадь была постоянным поводом для раздражения. Посреди
европейской столицы евреи устроили гетто. Женщины в париках и шляпках
торговали подгнившими фруктами, нутом с фасолью и картофельными пирожками.
Покупателей они зазывали тоскливыми невнятными причитаниями. Сутулые,
чернобородые или рыжебородые мужчины в грубых башмаках занимались каким-то
полуподпольным бизнесом. Нередко проходили похоронные процессии: черный,
блестящий катафалк, лошадь, покрытая черной попоной с прорезями для глаз,
плакальщицы, воющие душераздирающими голосами. "Даже в Багдаде такого нет",
-- думал Марк Майтельс.
А иногда посреди этой сутолоки происходило уже что-то совершенно
невообразимое. Откуда-то выскакивали грязные оборванные юнцы в кепках,
надвинутых на глаза, и, размахивая украденным где-то красным флагом,
начинали истошно выкрикивать: "Да здравствует Советский Союз! Долой
фашистов! Вся власть рабочим и крестьянам!.." За ними, потрясая револьверами
и резиновыми дубинками, бежали полицейские.
Даже обстановка в гимназии изменилась. Старые учителя либо вышли на
пенсию, либо были уволены. Некоторые умерли. Новые были явными еврейскими
националистами. Учить большую часть девочек логарифмам и тригонометрии было
совершенно бесплодным занятием -- они думали не о математике, да и вряд ли
она им когда-нибудь понадобится в жизни. Все мечтали поскорее получить
диплом, чтобы удачнее выйти замуж и завести детей. Большинство из них
приобрело к тому времени уже весьма пышные формы, и созревшие тела,
казалось, стремились к одному: плодиться и размножаться.
Одна девочка особенно расстраивала Марка. Она называла себя Беллой,
хотя в свидетельстве о рождении значилось: Бейле Цыпа Зильберштейн. Марк вел
детей с пятого класса и хорошо знал своих учениц. Белла была из бедной
семьи. Отец работал в магазинчике по продаже масла и зеленого мыла, на
Гнойной улице. В семье еще полдюжины детей. Гимназия сократила плату за ее
обучение до минимума, но у отца не было и этих нескольких злотых. Если бы
она хотя бы была способной, - так нет. Белла училась хуже всех. Ее перевели
в восьмой класс, но Марк знал, что она не усвоила и самых элементарных
арифметических правил. Она не успевала ни по одному предмету. По два года
сидела в шестом и седьмом классах, и всем было ясно, что диплом ей не
получить.
Директор неоднократно вызывал родителей Беллы и советовал определить ее
в какое-нибудь училище, но те твердо стояли на своем: их старшая дочь должна
получить диплом, чтобы поступить в университет и выучиться на терапевта или
в крайнем случае на дантиста.
Вдобавок ко всему Белла была уродлива -- самая некрасивая девочка в
школе. У нее была несообразно большая голова, низкий покатый лоб, овечьи
глаза навыкате, нос крючком, огромная грудь, широкие бедра и кривые ноги.
Мать следила за тем, чтобы дочь одевалась как следует, но на Белле все
смотрелось нелепо. Другие девочки называли ее "наша уродина".
Марк Майтельс считал, что он обязан дать Белле хоть какие-то
представления об основах математики. Он -- в который раз! -- начал с азов.
Если к десяти грошам прибавить еще десять грошей, получится двадцать грошей.
Если к обеим частям равенства прибавить по одинаковому числу, равенство
сохранится. Если из обеих частей равенства вычесть по одинаковому числу,
равенство также сохранится. И, хотя математические аксиомы по определению не
требуют доказательства, Белла не могла их усвоить. Приоткрыв рот с кривыми
зубами, она улыбалась виновато и испуганно. В такие мгновения она
становилась похожей на животное, пытающееся постичь человеческие
представления.
Но в одном Белла была одарена сверх меры --в области чувств. Сидя в
классе, она не отрывала от Марка своих больших черных глаз. Взгляд излучал
любовь и какую-то собачью преданность. Губы повторяли каждое сказанное им
слово. Когда Марк произносил ее имя, она вздрагивала и бледнела. Иногда --
крайне редко --вызывал к доске. Белла шла такой неуверенной походкой, что
Марк всерьез опасался, не упадет ли она в обморок. Мел выскальзывал из ее
пальцев, а класс хохотал.
Как-то Марк попросил ее задержаться после уроков для индивидуальных
занятий. Он усадил ее за парту и начал с самого начала. Как первобытные люди
открыли число? Они стали загибать и отгибать пальцы на руках... Марк
взял руку Беллы. Рука была влажной и дрожала. Ее грудь вздымалась. Белла
смотрела на него со страхом и восторгом. Марк был потрясен. Да что она
такого во мне нашла, недоумевал он.
Он дотронулся указательным пальцем до ее пульса. Пульс был учащенным,
как при высокой температуре. Марк спросил:
-- Что случилось, Белла? Ты не заболела?
Она вырвала руку и разрыдалась. Лицо перекосилось и сразу стало мокрым
от слез -- как у маленькой девочки, которую незаслуженно и жестоко обидели.

3

Лена часто лечилась. Она постоянно принимала какие-нибудь лекарства.
Когда она как-то сказала, что плохо себя чувствует, Марк не придал этому
особого значения, но вскоре заметил, что ее лицо приобрело желтоватый
оттенок. Оказалось, что у Лены тяжелая и страшная болезнь: рак селезенки.
Врачи ей ничего не сказали, но, по-видимому, она догадалась, что шансы на
выздоровление невелики. Консилиум специалистов рекомендовал ей лечь в
больницу, но она наотрез отказалась обсуждать даже более мягкий вариант
частной клиники. Мать попыталась убедить Лену
последовать совету врачей, но та была непреклонна. Тогда Лене наняли
сиделку.
Три женщины -- Ленина мать, Стася и сиделка -- ухаживали
за ней. Каждый день приходил врач, но улучшения не было. Врач поговорил
с Марком начистоту: рак затронул другие органы, положение безнадежно.
Марк с удивлением наблюдал, как его избалованная Лена, в былые времена
поднимавшая шум из-за сломанного ногтя или выпавшей пломбы, сделалась вдруг
безропотной и покорной. В шелковом халатике, напудренная, нарумяненная,
надушенная, с уложенными волосами и накрашенными ногтями, она лежала в
кровати и читала те же модные журналы, что и прежде. Мать приносила ей
новейшие польские и французские романы и иностранные иллюстрированные
журналы.
У Лены было мало подруг -- две-три бывших одноклассницы по гимназии,
одна из них приходилась ей двоюродной сестрой. Лена составила завещание, в
котором распорядилась, кому что достанется после ее смерти: шуба, платья,
украшения и бесчисленные безделушки.
Только теперь Марк понял, что эгоизм Лены был на самом деле инстинктом
человека с малым запасом прочности. Ей просто не хотелось слишком быстро
израсходовать свои силы. Однажды ночью, когда они остались одни, он встал
перед ней на колени и попросил прощения за свои упреки, резкость и слепоту.
Лена погладила его волосы, которые уже начали редеть на макушке, и сказала:
-- Мне с тобой было хорошо. Тебе не в чем себя винить. В следующий раз
выбери себе кого-нибудь поздоровее.
-- Лена, нет, мне никто не нужен!
-- Почему? Ты же мечтал о ребенке, а я не хотела оставлять сирот.
Значит, она знала, что долго не проживет? -- недоумевал потом Марк.
Неужели предвидела, что умрет молодой? Но разве такое возможно? А может
быть, врачи предупреждали ее? Или действительно в человеке есть что-то,
предчувствующее будущее?
Загадочным было все -- и сама его влюбленность, и отчуждение, которое
возникло между ними потом, и вся их совместная жизнь, лишенная подлинной
близости, и вот этот неожиданный финал.
Он был почти готов снова влюбиться в Лену, но она была уже не
чувствительна к подобным эмоциям. Стала еще более молчаливой и замкнутой и
потребовала, чтобы Марк спал на диване в гостиной. Теперь Лена проводила дни
в кровати, обложившись иллюстрированными журналами. Читала светские сплетни
о дворцовых интригах, американских миллионерах и голливудских кинозвездах.
Неужели это было ей интересно? Или просто помогало забыться? Марк Майтельс
понял: то, что их разделяет, не удастся преодолеть никогда. Было ясно, что
общение с ним ей в тягость. Она никогда не обращалась первой, а если
заговаривал он, отвечала односложно, и продолжать разговор было невозможно.
Может быть, в ее душе жила какая-то обида -- но в таком случае она,
очевидно, решила унести ее с собой в могилу.
Врач честно признался Марку, что давать болеутоляющее -- это все, на
что способна теперь медицина.
Вскоре Лена перестала читать. Когда Марк открывал дверь в спальню, она
почти всегда спала или лежала с открытыми глазами, погруженная в думы,
здоровому человеку недоступные. Постепенно перестала заботиться о своей
внешности, оставила косметику и разговоры с матерью по телефону.
У Лены теперь было только одно желание: чтобы ее оставили в покое. Но
посетители продолжали приходить. Подруги, чьи имена стояли в завещании,
приносили цветы и деликатесы, к которым Лена не притрагивалась, и
журналы, которые больше были ей не нужны. Чтобы подбодрить больную, врач
каждый раз изрекал одни и те же банальности:
-- Она выпила бульон? Прекрасно, прекрасно. Приняла таблетку?
Замечательно!
Распорядился почаще проветривать комнату. Когда сиделка сообщила, что
сделала больной ванну с одеколоном, он воскликнул:
-- Отлично!
Уходя, врач неизменно напоминал Марку:
-- Не пренебрегайте собственным здоровьем! Вы сами неважно выглядите.
И посоветовал принимать витамины, которые тогда в Польше были в
новинку.
На протяжении всей болезни Лены Марку продолжал давать уроки в гимназии
и дописывал учебник по геометрии -- поджимал срок, указанный в
договоре.
Прошла зима, наступила весна. Девочки из восьмого класса стали вести
себя так, как будто школа -- не более чем развлечение. Они словно забыли,
как положено держаться с учителем, не вставали, когда Марк входил в класс, и
поглядывали на него с двусмысленными улыбочками и нескрываемой иронией. И
одевались вызывающе. Приближались выпускные экзамены, ночи напролет девочки
просиживали над учебниками, но было ясно, что на школьные предметы они
смотрят, как на скорлупу, которую надо поскорее разгрызть и выбросить.
Ядрышком же были - хороший муж, семья, дети.
Их матери с нетерпением ждали поры, когда можно будет нянчить внуков.
Отцы мечтали поскорее освободиться от необходимости поддерживать дочерей
материально. Марку иногда начинало казаться, что все эти годы он обманывал
учениц и, в конце концов, его разоблачили: стройные ноги и точеный носик --
гораздо важнее теорем Евклида. Диплом же нужен для того, чтобы удачно выйти
замуж.
Девочки смотрели на Беллу так же, как подруги Лены на Лену --
безнадежный случай. У Беллы не было шансов получить диплом. То, что такая
ученица дошла до восьмого класса, бросало тень на репутацию гимназии.
Директор твердо решил не допускать ее до экзаменов. В восьмом классе были
еще неуспевающие, но,
во-первых, они были из богатых семей, а во-вторых, - хорошенькие. У
одной из них уже был жених, который ежедневно ждал ее у подъезда.
Марк Майтельс избегал встречаться глазами с Беллой. Он ничем не мог
помочь. Сидя за партой, она смотрела на него с благоговением и тайной
мольбой. По-видимому, она убедила себя, что он может все повернуть в ее
пользу. Но она ошибалась. Когда пришло время экзаменов, Марк вынужден был
проголосовать против.

4

Последние недели Лены были мучительными. Врачи продолжали давать
лекарства, но боль не утихала. Ее лицо изменилось почти до неузнаваемости.
Стало желто-коричневым, как у кукол в музее восковых фигур. Она почти ничего
не ела. Таблетки, которыми ее пичкали, часто выпадали изо рта. Разобрать,
что она говорит, было почти невозможно.
Лена ждала смерти, но смерть, похоже, не торопилась. Пусть слабо и
неровно, сердце продолжало биться. Другие органы тоже кое-как действовали.
Мать Лены никогда не была дружна с Марком. Она считала, что учитель --
не лучшая партия для дочери. Когда Лена заболела, она вообще перестала с ним
общаться. Более того, намекала, что это он виноват в Лениной смерти. У него
даже не было денег на лекарства, врачей и сиделок. Все расходы ей пришлось
взять на себя.
Лена умерла накануне выпускных экзаменов. Попросила сиделку повернуть
ее лицом к стене. Сиделка вышла в кухню, вскипятить воду, а когда вернулась,
все было кончено. Марк экзаменов не принимал. После похорон ему позвонили и
сообщили, что Беллу к сдаче не допустили, а из сдававших, две провалились.
Теща предложила Марку провести у нее семь дней траура, но Марк
отказался, заявив, что все эти ритуалы ему не по душе. Он даже не стал
читать кадиш над могилой. Зачем участвовать в обрядах, в которые не веришь?
Зачем молиться Богу, который все время молчит, чьи цели -- неизвестны, а
существование -- непостижимо? Если когда-то Марк и допускал, что у человека
может быть душа, то теперь, после смерти Лены, он уже не сомневался, что все
рассуждения на эту тему -- вздор. Ее тело разрушалось одновременно с так
называемым духом. За все время болезни она не произнесла ни одного слова,
указывающего на то, что она проникла в какие-то иные сферы. Даже если бы
душа Лены и не умерла, что бы она теперь делала? Опять читала модные
журналы? Или заглядывала в витрины на Маршалковской? А если бы она стала
другой, совсем непохожей на ту, какой была на земле, это была бы уже не ее
душа!.. Марк Майтельс много слышал о польском медиуме Клуском, на чьих
сеансах умершие якобы оставляют отпечатки пальцев в ванночке, залитой
парафином; он читал статьи польского оккультиста профессора Олчоровича,
Конан Дойля, Баррета, сэра Оливера Лоджа и Фламмариона. В его жизни тоже
бывали моменты, когда казалось: а вдруг? В конце концов, много ли мы знаем о
тайнах природы? Но болезнь Лены развеяла все сомнения. Ее смерть не оставила
в нем ничего, кроме пустоты и ощущения бренности всего земного. Не было, да
и не могло быть принципиальной разницы между Леной и курочками, которых
варили ей на обед, а на следующий день выбрасывали на помойку.
Марк Майтельс получил несколько писем и телеграмм с выражением
соболезнования и даже несколько букетов цветов, но почти никто не навестил
его. Учители разъехались на каникулы, а горничная Стася вернулась в деревню
к родителям. У него не осталось близких друзей в Варшаве. По привычке днем
он гулял, а вечера проводил дома в одиночестве. Не спешил включать свет и
подолгу сидел в темноте. Когда-то в детстве он боялся мертвецов. Но что
теперь бояться Лены? Мысленно обращался к ней: "Лена, если ты существуешь,
подай
какой-нибудь знак..."
И в то же время ясно понимал, что никакого знака не будет.
Странно, несмотря на горькие раздумья о Лениной бесцельно прожитой
жизни и ранней смерти, Марк то и дело вспоминал Беллу. И сам не понимал
почему. Что ему эта некрасивая и вдобавок тупая девушка? Но как только
переставал думать о Лене, его мысли обращались к Белле. Что она теперь
поделывает? Как пережила свой провал? Знает ли, что он потерял жену? Других
учениц -- хорошеньких, способных, успешных -- он почти забыл, а лицо Беллы
словно стояло у него перед глазами. В темноте он видел ее так ясно, как
будто она находилась рядом -- низкий лоб, крючковатый нос, мясистые губы,
большие глаза навыкате. Мысленно раздевал ее. Какая она, наверное,
отталкивающая - с огромной грудью, толстыми бедрами и кривыми ногами!
Эта девушка всколыхнула в нем волну безумия. Вместе с ней хохотали и
плакали поколения первобытных женщин, ночевавшие в пещерах и всю жизнь
сражавшиеся с дикими зверями, мужчинами, вшами и голодом, -- она отбрасывала
его на тысячелетия назад -- к обезьянам.
Несмотря на свои невеселые мысли, Марк не мог не улыбнуться, вспоминая
свои попытки научить ее математике. Интеллектуально она отстала от Евклида
на много веков, однако родители хотели видеть ее ученой, ни больше ни
меньше. Интересно, как выглядят ее родители? Ведь она унаследовала их гены.
У Марка возникло необъяснимое желание -- разыскать Беллу. Адреса он не
знал, телефон у таких бедняков не бывает. Адрес, конечно, записан в
документах, хранящихся в гимназии, но на каникулы все закрыто. Марк
прекрасно понимал, как это глупо. Человек, только что потерявший жену, не
ходит утешать других. Да и что он мог бы ей сказать? Таких, как она, лучше
предоставить самим себе. Природа, у которой все на учете -- от клопа до
кита, -- как-нибудь позаботится и о Белле или, в крайнем случае, пошлет ей
смерть, что с высшей точки зрения тоже разновидность блага.
Пора положить конец праздным мечтаниям, решил Марк. Прежде он без труда
управлял своими фантазиями, но тут ничего не получалось -- он не мог
отогнать от себя образ Беллы.
"Что я, схожу с ума?" -- недоумевал Марк.
Как-то он вспомнил, что отец Беллы работает в парфюмерной лавке на
Гнойной. Гнойная -- небольшая улица. Сколько там может быть таких лавок? Но
сейчас уже поздно. Все магазины, наверное, закрыты. Завтра...
Марк в страшном волнении стал бродить взад-вперед по неосвещенным
комнатам. Эта уродливая девушка не давала покоя.
"Что со мной? Неужели я влюбился в нее? Нет, я просто свихнулся!.."
Он в недоумении прислушивался к хаосу в голове. По причинам, не
поддающимся объяснению, его все сильнее и сильнее тянуло к Белле. Это была
уже идея фикс. Ему казалось, что он слышит, как Белла зовет его, выкрикивает
его имя. Он видел ее с потрясающей ясностью: каждую черточку лица, всю ее
несуразную фигуру. Желание встретиться и поговорить с ней усиливалось с
каждой минутой.
"Пойду на Гнойную, -- решил он. -- Может быть, магазины еще открыты и
смогу что-нибудь выяснить".
Марк бросился к выходу. Если поторопиться, можно успеть до закрытия. В
то же время трезвый голос взывал к остаткам разума: "Что происходит? Куда ты
бежишь? Что тебя гонит?" Он захлопнул дверь и уже бросился было вниз по
лестнице, как вдруг в квартире зазвонил телефон -- резко и настойчиво.
"Это она! Я вызвал ее своими мыслями!" -- ахнул Марк.
Он выхватил ключ и моментально нашарил замочную скважину. В передней
больно стукнулся коленом о стул. Телефон продолжал звонить, но, когда Марк
наконец к нему подбежал, умолк. Марк схватил трубку и крикнул:
-- Алло! Кто это? Алло! Я слушаю!
Он почувствовал, как волна тепла разливается по телу, и вмиг покрылся
испариной. С грохотом бросив трубку на рычаг, он прорычал:
-- Это она, тварь!
Ярость и стыд охватили его. Это был уже не Марк Майтельс, а какой-то
маньяк, полностью лишившийся собственной воли, или, если использовать
еврейский термин, это был человек, одержимый дибуком.

5

Марк снова собрался уходить, только на этот раз не на Гнойную, а в
какой-нибудь ресторан поужинать. Голода он не чувствовал, но
пренебрегать здоровьем было бы глупо.
"Завтра же уеду куда-нибудь, -- решил он, -- в Закопане или на море".
Он уже взялся за ручку двери, как вдруг телефон снова зазвонил. В
темноте он кинулся назад, снял трубку и, задыхаясь, крикнул:
-- Алло!
На другом конце провода послышалось какое-то невнятное бормотание. Да,
это была Белла. Ему удалось разобрать отдельные бессвязные слова. Она
старалась справиться с голосом. Потрясенный Марк слушал. Разве в это можно
было поверить? Значит, телепатия существует. Вслух он спросил:
-- Это Белла Зильберштейн?
-- Вы узнали мой голос, господин учитель?
-- Да, Белла, я узнал твой голос. Пауза.
Затем она продолжила, заикаясь:
-- Я звоню потому, что услышала о вашей трагедии. Я очень сожалею...
Весь класс выражает вам соболезнование... Со мной тоже случилось несчастье,
но по сравнению с вашим... -- Она умолкла.
-- Где ты сейчас находишься?
-- Я? На Простой улице... Мы здесь живем.
-- У вас есть телефон?
-- Нет, я говорю из кондитерской.
-- Может быть, зайдешь ко мне?
Воцарилось гнетущее молчание. Затем она сказала дрогнувшим голосом:
-- Если вы, господии учитель, этого хотите... Для меня это большая
честь... Вы даже не подозреваете, как сильно...
Она не закончила фразы.
-- Приходи, и не нужно называть меня больше господином учителем.
-- А как же вас называть?
-- Как хочешь. Можешь просто Марком.
-- О, вы шутите, господии учитель. Я так мучилась. Я так переживала за
вас... То, что...
Марк подробно объяснил ей, как найти его дом. Она рассыпалась в
благодарностях, без конца повторяя, как потрясена его горем.
-- Ужасно, ужасно. Я просто места себе не находила. ..
Марк повесил трубку.
"Что все это значит? -- недоумевал он. -- Что это, телепатия, гипноз?"
Просто совпадением это быть не могло.
-- Нужно быть с ней поосторожнее, --повторял он про себя, -- такие, как
она, моментально теряют голову.
Он включил свет. Может быть, она согласится поужинать? После смерти
Лены он редко ел дома. Марк пошел на кухню и обследовал ящики буфета. Ничего
не было, кроме батона черствого хлеба и нескольких банок сардин.
"Приглашу ее куда-нибудь", -- решил Марк. Но куда? А вдруг встретится
кто-нибудь из знакомых? Он сгорел бы от стыда, если его теперь увидят с
девушкой, да еще с такой уродиной. По неписаному закону гимназии,
преподавателям не полагалось дружить с ученицами.
-- Вот что, я, пожалуй, куплю колбасы и булочек, -- решил наконец Марк.
Он спустился вниз и купил колбасы, булок и фруктов. Очень спешил,
опасаясь, что Белла приедет слишком быстро (она могла взять такси) и никого
не застанет.
"А что, если душа Лены где-то здесь и видит, что я делаю? -- вдруг
пронеслось в голове. -- Если есть телепатия, почему бы не быть бессмертию
души? Нет, я просто спятил".
Он ждал очень долго, Беллы все не было. Сначала он зажег, потом
выключил лампы в гостиной и, в конце концов, оставил только один маленький
свет. Сел на диван и стал прислушиваться к звукам на лестнице. Может быть,
она заблудилась? С нее станется.
Звонок в дверь показался пронзительным и долгим. Марк бросился
открывать. На Белле было черное платье и соломенная шляпка. Она принесла
цветы. Марку показалось, что она стала выглядеть старше. Белла вспотела и
задыхалась.
-- Цветы? Мне?
-- Да. И чтоб вам больше никогда не знать горя, -- сказала она,
переводя известное выражение с идиша на польский.
Марк взял ее за запястье и ввел в гостиную. Поставил цветы в вазу и
налил воды.
"Откуда у нее деньги на букет, -- подумал он. -- Может быть, истратила
последние... Будь с ней поласковее, но не вздумай подать даже малейшей
надежды".
Белла сняла шляпку, и Марк в первый раз с удивлением отметил, что у нее
красивые волосы: каштановые, густые, с естественным блеском. Она села на
стул и уставилась на свои ноги в темных чулках и черных туфлях. Казалось,
она стесняется своей нелепой внешности -- слишком большая грудь, огромные
бедра, нос крючком, выпученные глаза.
"Нет, это не овечьи глаза, -- решил Марк. -- В них страх и любовь,
древние, как сами женщины".
Она положила обе руки -- слишком большие для школьницы -- на свою
сумочку. Марк заметил, пальцы заляпаны чернилами, как будто она только что
вернулась из гимназии.
Она сказала:
-- Когда мы узнали о том, что произошло, все в классе так переживали...
Другие не смогли пойти на похороны, ведь уже начинались экзамены, но так как
меня не допустили... Впрочем, господин учитель, вы меня, наверное, не
заметили?
-- Что? Нет. К сожалению.
-- Да, я там была.
-- А что ты теперь делаешь?
-- А что я могу делать? Семья разочаровалась во мне. Ужасно. Потратили
столько денег, а вышло, что впустую. Но, в конце концов, диплом -- это еще
не все. Я ведь кое-что выучила: литературу, историю, немножко рисую. Ну, а
математику мне никогда не осилить. Это точно.
-- Можно быть хорошим человеком и без математики.
-- Наверное. Сейчас я хочу получить какую-нибудь работу, но родители
говорят, что без диплома никуда не возьмут. Недавно я прочла объявление, что
кондитерской требуется продавщица. Я туда пошла. Но мне сказали, что место
уже занято. Они не спросили диплом.
-- У наших бабушек тоже не было дипломов, а они были прекрасными
людьми.
-- Верно, моя мама не может прочитать газету на идише, а меня хотела
сделать врачом. У меня нет способностей.
-- А что бы ты хотела в жизни? Выйти замуж и завести детей?
Глаза Беллы повеселели.
-- Конечно, хотелось бы, да кто меня возьмет? Я люблю детей. Очень
люблю. Даже не обязательно, чтобы это были мои собственные дети. Я могла бы
выйти замуж за вдовца и растить его детей. Это даже лучше...
-- А почему бы тебе не родить своих?
-- Конечно, это было бы даже лучше, но...
Белла умолкла. В соседней комнате пробили часы.
-- Может быть, господин учитель, я могу вам чем-нибудь помочь? --
спросила Белла. -- Я умею подметать, вытирать пыль, стирать. Все, что
потребуется. Но не за деньги. Боже упаси!
-- А почему ты хочешь работать на меня бесплатно? -- спросил Марк.
Белла на минуту задумалась, и на губах появилась улыбка. Ее глаза
смотрели прямо на него -- черные и горящие.
-- О, ради вас, господин учитель, я готова на все. Как говорят на
идише: ноги мыть и воду пить...

6

Марк подошел и положил руки ей на плечи. Их колени коснулись.
Он спросил:
-- То, что ты говоришь, правда?
-- Да.
-- Ты действительно меня любишь?
-- Больше всех на свете.
-- Даже больше, чем родителей?
-- Намного больше.
-- Почему?
-- Не знаю. Может быть, потому, что вы, господин учитель, такой умный,
а я -- глупая корова. Когда вы улыбаетесь, это так интересно, а когда
сердитесь, то хмурите брови, и все делается так...