Страница:
— А кто такой этот ваш Леркен? — осведомилась Атла. — Я уже не в первый раз о нем слышу.
— Это был скальд, он жил лет триста назад, — охотно пустился рассказывать Равнир. Рассказывать он и умел, и любил, и ради этого удовольствия готов был даже отложить на время перепалки. — Никто не умел слагать стихи так красиво, как он, только люди часто обижались: из его стихов было трудновато понять, про кого именно они сложены. Их можно было отнести сразу ко всем людям. Понимаешь, это так странно! Все равно как если бы ты заказала нашему Орму башмаки для себя, а он сшил такие, что и Вальгарду придутся впору!
Девушки засмеялись, вообразив подобную обновку.
— Да уж и мы на севере слышали, какими должны быть стихи! — фыркнула Атла. — Наш хёльд тоже любил их складывать. Строчку сворует у одного, строчку у другого, кеннинг у третьего — вот и он как бы тоже скальд!
— Наш Леркен ни у кого ничего не воровал! — Равнир даже обиделся. — А у него не воруют, потому что его стихи сразу видно! Но был один человек, который его стихов терпеть не мог. У него была жена. Ее звали Сигне, она была молода и очень красива. Когда она расчесывала свои волосы, то в доме становилось от них светло. А когда она кричала на своего мужа, если он возвращался с очередного пира слишком поздно и слишком пьяный, то даже чайки разлетались от испуга.
Хельга слушала, и хорошо знакомая сага сейчас вдруг навела ее на неожиданную мысль. Ведь не она первая за триста лет увидела Блуждающего Скальда. И не она одна знала, что дух побережья может принимать человеческий облик — тот облик, которым одарило его сознание думающих о нем и стремящихся к нему людей. Значит, были и другие, кто переживал тот же мучительный разлад, кто понял судьбу Леркена и соединил ее со своей. Значит, и другие до нее вот так же вглядывались в воздушную тропу между морем и небом, примеривались, куда поставить ногу. И все эти люди нашли какой-то выход. Какой?
… Жена его Сигне сердилась, что Леркен так часто ездит по пирам петь свои песни и совсем не бывает дома. И однажды во время его поездки она умерла. Вернувшись, Леркен нашел ее мертвой. «Часто я забывал о тебе, — сказал он тогда. — Но теперь я сам сделаю все, что нужно.» И взял он жену свою на руки, положил в лодку и повез искать место, где можно было бы похоронить ее. А на море поднялся туман, и Леркен потерял берег. Сколько ни плыл он, факелом освещая путь, берег не показывался и туман поглощал его снова. С тех пор он так и плавает, Леркен Блуждающий Огонь, и не гаснет его факел, и по-прежнему прекрасно лицо его мертвой жены, а сам он лишен смерти…
В Гнезде жена Блюнда встретила гостей ворчливыми причитаниями.
— Все миски перебил! — заговорила она, едва буркнув что-то вместо приветствия. — Чтоб его тролли взяли!
— Да кого? — не понял Равнир.
— Того, кто все это натворил! — Старуха кивнула на кучу черепков в углу, которую не выбрасывала нарочно для того, чтобы показывать соседям. — А с котлом что сделал!
Она подняла обеими руками черный котел, и гостьи ахнули: железные бока были сплющены и почти прижаты друг к другу, словно слепленные из мягкой сырой глины.
— Да он сам — из рода великанов! — определил Равнир и дернул себя за кончик носа. — Таких силачей у нас в округе немного!
— Исключая тебя! — съязвила Атла.
— Вчера вечером я был занят! — надменно заверил Равнир.
— И кто может это подтвердить? Сольвёр, Скветта или Хлодвейг дочь Хринга?
Хельга тем временем прошла во вторую каморку, где лежала больная. Гудфрида, еще молодая женщина, выглядела старше своих лет из-за частых болезней, неудачный родов и нередкого недоедания — к Гнезду примыкало не так уж много хорошей земли.
— Мальгерд хозяйка прислала пшена и масла — Блюнд варит кашу, от хорошей еды ты окрепнешь! — старалась подбодрить ее Хельга. Тесная, темная, душная и не слишком теплая каморка наводила на нее отчаянную тоску, и она старалась не думать — каково жить здесь всегда.
— Спасибо, — невнятно поблагодарила Гудфрида. Она даже не подняла головы, а только повернула к Хельге бледное лицо с отекшими веками, отчего глаза казались какими-то посторонними. — Только мне каша не поможет. Я знаю — Кальв больше никогда не вернется. Он погибнет, и я умру вместе с ним.
— Что ты говоришь! — Хельга замахала руками. Она помнила, что муж Гудфриды уплыл на корабле Брендольва, и дурное пророчество касалось обоих. — С ними ничего не случится! Брендольв не допустит этого! Он уже не раз был в походах и доказал свою удачу! Он вернется, и Кальв вернется. Вот увидишь!
— Брендольв хёльд, может, и вернется, — равнодушно согласилась Гудфрида. — У знатных много удачи. А нам не хватит. Кальв не вернется. Я знаю. За мной приходила норна и стояла у ног.
— Так я же принесла тебе рунную палочку! Возьми, разверни!
Хельга торопливо сунула в руки женщине палочку, завернутую в кожу. Равнодушно, как по обязанности, Гудфрида стала разматывать ремешок и девять слоев кожи, а Хельга зачем-то считала про себя, хотя это было совсем не нужно. Нет, так нельзя! Если не думать, не верить, не искать сил, пробужденных и призванных ворожбой, то никакие руны не помогут. Где же вы, силы? «Давать должен тот, кто сам имеет!» — шепнул ей в самое ухо голос Ворона, живой, теплый, близкий, точно он стоял за плечом. Глядя в дым очага широко раскрытыми застывшими глазами, Хельга видела трепет туманного моря и бессловесным порывом души звала к себе все это — голос ветра и движение сока под древесной корой, мягкость мелкой волны и шершавость гранита. Сотни нитей сплелись и окутали ее живой тканью; Хельга протянула руки, точно просила о чем-то…
В дыму очага возник образ бабушки Мальгерд — немного сгорбленной, но по-своему изящной, величавой, красивой в своей синей накидке и с серым покрывалом на голове… Только это не Мальгерд хозяйка, а какая-то другая женщина… Незнакомая, но лицо ее так мудро и приветливо, словно знаешь ее всю жизнь… Отчаянным усилием Хельга старалась удержать видение, зная, что впервые в жизни может не просто видеть, а и сделать что-то полезное. Призрачная женщина стояла возле изголовья Гудфриды и держала ладони наготове, точно хотела что-то в них принять.
Гудфрида размотала палочку и сунула ее под подушку, а потом уронила голову. Женщина в дыму очага свела ладони вместе, и между ними затлел огонек. Сначала слабый, он разгорался с каждым мгновением ярче, и вот уже добрая диса держит в ладонях яркое пламя, которое освещает всю ее фигуру… Гудфрида подняла голову, удивленно огляделась.
— Откуда так хорошо пахнет? — спросила она.
От звука ее голоса дым заколебался сильнее. Женская фигура растаяла. Хельга стояла не шевелясь и все еще видела дису с огнем на ладонях. Она была совершенно обессилена, но счастлива, уверенная, что главное сделано.
— Каша готова! — Из кухни просунулась голова Блюнда. — Будешь есть?
А Хельга тихо смеялась от радости, прижала ко рту кулак. Она поняла, что означало ее видение.
— Я видела дису! — сказала она Гудфриде. — Диса стояла возле изголовья и держала огонь на ладони. Это огонь твоей жизни, и он был очень силен и ярок! Это значит, что ты выздоровеешь и Кальв вернется живым. Я знаю! Знаю!
Гудфрида и Блюнд удивленно смотрели на дочь хёвдинга, не зная, верить ли ее словам. Они были тут же, но не видели никакой дисы. Старуха возле очага неприязненно трясла головой.
— Диса, диса! — бормотала она. — Добрые дисы только для знатных людей. — Живу шестьдесят лет, а не видела ни одной доброй дисы. К нам заходят только злые!
Но разубедить Хельгу старухина болтовня не смогла бы. Душа ее ликовала, и даже серое небо казалось просветлевшим. «Ты видишь! Ты видишь!» — взывала она к Ворону, позабыв намерение больше не звать его. Но сейчас она не могла иначе, все ее существо стремилось к нему, как река стремится к морю. — «Милый мой, любимый, дорогой!» — пело само ее сердце, и простым и естественным делом казалось обращать к духу побережья слова человеческой любви. На сердце у Хельги было горячо, и она знала, что этот жар греет Ворона, это странное существо, которое больше человека, но меньше божества. Боги сотворили его, соединив в его духе бесчисленное множество духов природы, а люди пробудили в нем разум и чувство, взывая к его защите своим разумом и чувством. А она, Хельга по прозвищу Ручеек, дала ему любовь, порожденную ее собственной готовностью любить. «На дар жди ответа», — говорил Отец Богов. Дух побережья отозвался, в ответ на ее любовь дав ей неведомых ранее сил.
Короткий зимний день кончился быстро, и когда Хельга, Атла и Равнир шли по тропинке обратно, сумерки уже сгущались.
— Как под котлом, — определил Равнир, окинув тоскливым взглядом чугунный небосвод.
Девушки вздохнули в ответ. Зимняя тьма угнетала, недостаток света мучил, как удушье.
— А как же вандры живут? — бормотала Атла. — У них, говорят, зимой солнце и вовсе не встает…
— Ты бы еще про Эльденланд вспомнила!
Тени от кустов и валунов шевелились под ветром, точно живые, под обрывом берега было совсем темно. Хорошо знакомый берег казался чужими неприветливым, как владение инеистых великанов, и все трое невольно прибавляли шагу, торопясь добраться до людных мест. В ясный день кого только здесь ни встретишь — кто к морю, кто от моря с корзиной рыбы, кто на пастбище, кто с лошадью в лес, один в нарядной одежде едет в гости, другой любезничает у каменной изгороди с соседской скотницей… А сейчас — только ветер и валуны, точно от создания мира тут не бывало людей. Как в том пророчестве: «Земли тогда не было, не было неба. Трава не росла, всюду бездна зияла»…
— Вон еще кто-то бродит! — сказал вдруг Равнир. — Не пойму… Еще-то кому не сидится дома в такую троллиную погоду?
— Где? Кого ты увидел? — насторожилась Атла.
Хельга вздрогнула и поспешно огляделась. Она сомневалась, что Ворон покажется при Равнире и Атле, но не могла не ждать — а вдруг… Однако то, что она увидела, не имело с Вороном ничего общего.
— Вон, возле камня! — Равнир показал рукой на что-то большое, шевелящееся возле самой полосы прибоя. — Эй!
Но ответа на окрик не последовало. Темная сгорбленная фигура медленно брела впереди, не оглядываясь, слегка покачивалась на ходу, корочка льда обламывалась под тяжелой поступью.
— Не кричи! — попросила Атла и неуверенно добавила: — Это не медведь?
— Откуда? — удивился Равнир. — А тролль его знает…
Хельга поежилась и схватила Равнира за локоть. В темной молчаливой фигуре было что-то необычное, неприятное… Нет, очертания были вполне человеческие, в них даже угадывалось что-то знакомое. А голос в глубине души твердил, что лучше бы им не встречать этого человека.
Равнир тоже хмурился, вглядывался, стараясь узнать полузнакомую фигуру. Но кричать он больше не пробовал.
— Да великаны с ним! — решил Равнир наконец. — Нам все равно не по пути.
Темная фигура медленно удалялась вдоль берега, а тропинка на Тингфельт ушла от моря. Ветер пробирал дрожью даже через меховую накидку, под небом было неуютно. Скорее хотелось в теплый дом, в тесный кружок у очага.
— Орре наверняка опять рассказывает про Греттира! — сказал Равнир, когда до ворот усадьбы оставалось шагов пятьдесят. — Он же вчера добрался как раз до того, как Греттир пришел на усадьбу Торхалля… У которого всю скотину погубил оживший мертвец…
Хельга вдруг остановилась. Темная сгорбленная фигура, неуклюже бредущая по самой полосе прибоя, опять встала у нее перед глазами. Ее осенила такая догадка, от которой волосы шевельнулись и по спине пробежала холодная дрожь, точно зазябший тролль погладил мохнатой лапой.
— Этот… кого мы видели… — пробормотала она, подняв к лицу Равнира бессмысленный от ужаса взгляд. — Если бы я не знала, что он умер… я бы сказала, что это Ауднир…
Несколько мгновений Равнир недоумевающе смотрел на нее, а потом до него дошло. Резко оглянувшись к морю, он схватил Хельгу за руку и бегом потащил в ворота усадьбы. Густая липкая тьма выползала из моря и тянула руки им вслед.
Хринг хёльд по прозвищу Тощий очень уважал старину. Род его был небогат, но так древен, что Хринг с гордостью называл своего предка, тоже Хринга, в числе дружины Хельги Убийцы Хундинга, бывшей с великим героем на корабле, когда
— Что-то дверь скрипит! — сказала Арнтруда хозяйка. Сидя у очага, она пряла шерсть, и ее суровый вид без слов говорил: чем вспоминать о прежней славе и мечтать о будущей добыче, лучше бы раздобыть что-нибудь существенное для настоящего! А то опять позовут на пир, а хозяйке нечего надеть! — Ты заперла хлев?
Она обернулась к служанке. Снилла, притворно суетливая и непроходимо ленивая худощавая женщина, усердно закивала:
— Заперла, заперла! А как же! Такой ветер!
— Это ветер где-то шумит, — сказала Хлодвейг. — Когда тихо, каждую мышь слышно.
Был бы дома Рамбьёрн, любитель поговорить, никто из них не услышал бы ветра. Хлодвейг не любила долгих зимних вечеров, когда от ужина до отхода ко сну не услышишь ничего, кроме скрипа дверей да голосов домочадцев. За каждого из них Хлодвейг сама могла бы сказать решительно все, что только тому может прийти в голову. «Говорила я тебе — лучше мой молочные ведра, а то скиснет…» — это мать. «Я все вымыла и высушила на ветру! — клянется Снилла. — Это Снют рядом разбросал рыбьи отходы — нет бы сразу отнести в хлев…» «Весь фьорд тогда был покрыт кораблями, и у каждого была золоченая голова дракона на носу! — вспоминает отец о тех походах, которых никогда не видел, но которые скрашивают его собственное серое существование. — И у каждого паруса были цветные, красные, синие, зеленые, а у конунга Хельги даже шитый золотом…» «Ох, как кости ноют! — кривит морщинистое лицо Снют, старый работник. — Это опять к снегу…»
Хлодвейг не удержалась от вздоха. Напрасно она все-таки побоялась дождя со снегом, который влажной противной пеленой висел над берегом с утра, и не пошла в Тингфельт. Дома работы мало, мать отпустила бы. А зато в Тингфельте так хорошо, так просторно, так весело горит огонь на трех очагах в гриднице, и там так много народу! Есть гости с других усадеб, играют в тавлеи, рассказывают саги, женщины рукодельничают, мужчины обсуждают дела, молодежь смеется… В мыслях Хлодвейг мелькнуло остроносое и все равно привлекательное, живое лицо Равнира, и она улыбнулась, слегка махнула рукой, отгоняя видение.
Серая кошка, гревшаяся у огня, тяжело вздохнула, будто ей ой как трудно жить на свете.
— Несчастненькая ты наша! — насмешливо посочувствовала ей Хлодвейг. И опять пожалела себя, что сидит дома, где словом не с кем перемолвиться, а не в Тингфельте, где так хорошо!
За деревянной стеной послышался какой-то шум, невнятный топот. Кто-то большой и тяжелый будто терся боком о перегородку. Коротко мыкнула одна из коров.
— Какая-то корова отвязалась! — решила Арнтруда хозяйка и кивком послала Сниллу во двор. — Поди посмотри.
Снилла неохотно поднялась и стала копаться в куче потертых накидок и плащей. Ветер выл во дворе, и от одной мысли о том, что сейчас надо под него выйти, становилось тоскливо.
— Ну, ты идешь? — подгоняла ее Арнтруда хозяйка. — Всегда ты так: сегодня запрягаешь, завтра едешь!
— Зря все-таки ты велела забить эту дверь! — сказал Хринг хёльд. — Ее не зря прорубили когда-то. В старину люди были не глупее нас с тобой! Сейчас не пришлось бы выходить во двор, будь эта дверь открыта!
— Если в древности люди жили в хлеву, я очень рада, что подождала родиться! — сварливо отозвалась Арнтруда хозяйка. — А если кому-то очень нравится, как пахнет навозом, то он может переселяться в хлев. Хоть навсегда!
Хлодвейг встала и натянула накидку. Она не любила слушать, как родители перебраниваются. В молодости Арнтруда дочь Торберга прельстилась знатностью жениха и всю жизнь не могла ему простить бедности. Причин для недовольства находилось предостаточно. В самой крупной причине семейство жило — это был их собственный дом. Из восхищенного почтения к предкам Хринг хёльд отказывался сделать то, что следовало бы сделать еще его прадеду — разобрать дом, который построил еще Хринг из дружины Хельги, и построить новый. И до сих пор Хринг Тощий жил в «длинном доме», чуть ли не последнем из тех, что строили в Века Асов. В длину дом тянулся шагов на тридцать, поскольку когда-то был рассчитан на большую дружину. На высоту человеческого роста стены были выложены из грубо отесанных глыб зернистого серого гранита, а потом сразу начиналась крыша, так что рослый человек не мог стоять слишком близко к стене. Огромные высокие скаты, покрытые дерном, поросшие травой и мелким кустарником, издали напоминали холм, и усадьбу Хринга давным-давно прозвали Обиталищем Троллей.
Наследники древнего Хринга разгородили «длинный дом» двумя деревянными перегородками, в крайнем помещении поставили скотину, среднее отвели для людей, а третью часть приспособили под амбар и кладовку. Арнтруда хозяйка всю жизнь бранилась: ни кухни, ни гридницы, ни девичьей — все не как у людей! Запах хлева так ей досаждал, что она приказала заколотить дверь, которая вела из человеческой половины дома в коровью, и то для этого потребовалось не меньше десяти лет войны с мужем. Однажды Хринг уступил, но вот уже десять лет при каждом удобном случае напоминал жене, что она была неправа.
Вслед за вздыхающей Сниллой Хлодвейг вышла во двор. Холодный влажный ветер кинулся ей в лицо, точно давно топтался тут в нетерпеливом ожидании. Прикрывая щеку краем капюшона, Хлодвейг прошла к двери в хлев.
— Здесь открыто! — крикнула Снилла, шедшая впереди с факелом. Ветер трепал, приминал, рвал на клочки неустойчивое пламя, и служанка старалась телом загородить его. — Кто же открыл? Я хорошо помню, я закрывала! Наверное, Снют пошел спать к коровам. Снют! — закричала она, шагнув внутрь коровника. — Ты здесь? Где ты, старый тюлень? Эй!
Войдя вслед за ней и сбросив капюшон с лица, Хлодвейг увидела в хлеву человека. Стоя спиной к двери, он суетливо отвязывал одну из коров, но не мог управиться с веревкой, дергал, торопился. Это был не Снют и вообще не кто-то из домочадцев Обиталища Троллей.
— Ты кто такой? — возмущенно взвизгнула Снилла. — Ты чего делаешь возле наших коров! Ворюга! Хозяин! Лю…
Дальше раздался некий квакающий звук, будто кричавшую взяли за горло. Вор обернулся, и у обеих женщин кровь застыла в жилах. Они увидели лицо, которого никак не могли здесь увидеть, знакомое, но совершенно невозможное здесь и сейчас. От коровьего стойла к ним повернулся Ауднир Бережливый, брат Гудмода Горячего, убитый на поединке… дней уж с двадцать назад.
Хлодвейг стояла приоткрыв рот и не могла вдохнуть. Глаза ее выпучились, точно хотели немедленно бежать, но руки и ноги застыли, не в силах сделать ни малейшего движения. Она будто падала в бездонную пропасть. Ауднир, тот самый, на погребальном пиру которого они все не так давно были, и курган видели… Ауднир был тот самый и все же другой: никогда раньше у него не было таких лихорадочно горящих глаз, вместе жадных и пустых, никогда лицо его не казалось таким бессмысленным и неподвижным, а углы рта не дергались, будто примериваясь укусить. Нет, смысл на его лице был, но не человеческий, а совсем другой — хищный! Землистая бледность, заметная даже при дрожащем от ужаса свете факела, неповоротливая тяжесть тела, видная в малейшем движении крупных рук, мнущих коровью веревку… И пустота, темная пустота вокруг, только коровы, жующие и тяжело вздыхающие в стойлах, живой мертвец с вытаращенными глазами и никого из живых людей нигде вокруг…
На самом деле прошло лишь несколько мгновений, когда женщины наконец опомнились. Снилла судорожно кашлянула, швырнула в мертвеца факел ( к счастью, он мгновенно погас, а то не миновать бы пожара) и с криком бросилась прочь из хлева. На бегу она толкнула Хлодвейг, и та, как разбуженная, молча кинулась вслед за служанкой. Визгливый крик Сниллы стрелой пронзил небеса, но Хлодвейг не кричала: сберегала силы и прислушивалась, не бежит ли за ней мертвец. Снилла судорожно воевала с дверью, от ужаса забыв, что она открывается вовнутрь, гремела кольцом; Хлодвейг налетела на нее, хотела оттолкнуть, но вместо этого они вдвоем втолкнули дверь внутрь дома и с разгона влетели следом, чуть не падая и цепляясь друг за друга.
— Там Ауднир! Ауднир! Он ожил! Он пришел! Он у нас в хлеву! — вопила Снилла.
Домочадцы побросали дела и окружили ее, а она махала руками, показывала то на стену хлева, то на дверь. Хлодвейг разрыдалась и только мотала головой в ответ на беспорядочные расспросы. Несколько мужчин, изумленных внезапным помешательством сразу и служанки, и хозяйской дочки, похватали первое оружие, что попалось под руку, и гурьбой бросились во двор.
Несколько факелов рассеивали по темному двору неясные отсветы. Возле ворот двигалось что-то большое. По ветру понеслись обрывки беспорядочный криков:
— Ты смотри! Корова!
— Ты куда нашу корову..!
— Держи его!
— Вор! Э…
Темная человеческая фигура тащила к приоткрытым воротам лениво бредущую корову. Торвинд, самый сильный и решительный из Хринговых хирдманов, бросился на вора с занесенным топором, и тот вдруг обернулся. Огненный отблеск упал на искаженное темное лицо с горящими выпученными глазами, знакомое и чужое разом, и Торвинд замер с поднятой рукой. Суматошные крики Хлодвейг и Сниллы сделались понятны. Люди на дворе разом охнули. Через миг опомнившись, Торвинд с силой метнул в Ауднира топор, но опоздал. С жутким, неестественным проворством мертвец отскочил, присел, схватил корову в охапку и, держа ее ногами вперед, понес за ворота. Кто онемел, кто кричал от потрясения: корову, настоящую, большую и тяжелую корову ночной вор поднял легко, как кошку. Ее грузная туша почти скрыла его под собой, и в темноте казалось, что невероятно огромное рогатое чудовище стремительно мчится, оглашая воздух мычанием. Смешанное с воем ветра, оно казалось ужаснее драконьего рева.
Никто больше не тронулся с места. Из-за ворот послышался глухой удар. Мелькнула мысль — уронил. Но после этого настала тишина. Ни звука шагов, ни мычания. Только вой ветра да скрип потревоженных воротных створок.
Конечно, при первых проблесках рассвета Хринг Тощий побежал рассказать о ночном происшествии на усадьбу хёвдинга. Свою повесть он начал еще во дворе, и домочадцы Тингфельта собрались вокруг него плотной толпой, позабыв даже, что в доме будет лучше. Сам Хельги хёвдинг с трудом пробрался к рассказчику и обнаружил свою дочь стоящей рядом с Хлодвейг в самой середине толпы. Ее серьезное лицо выглядело испуганным, но не удивленным.
— Это был Ауднир, точно, Ауднир! — твердила Хлодвейг. После бессонной ночи ее миловидное лицо было бледным, под глазами темнели тени, и она судорожно сжимала на груди руки под накидкой. — Я видела своими глазами! Я не могла ошибиться! Мне и в голову не могло бы такое прийти! Но это был он!
— Успокойся! — пожелала Хельга и погладила подругу по плечу. — Это на самом деле был Ауднир. Мы его тоже видели.
Как ни странно, это заявление и правда отчасти успокоило Хлодвейг. Она боялась, что ей не поверят и сочтут помешанной. А раз Ауднир навестил не только их усадьбу, то бояться вместе с Тингфельтом стало гораздо легче.
— Правда! — подтвердил непривычно хмурый Равнир. Впервые он встретил Хлодвейг без улыбок и подмигиваний. — Мы его видели вечером три дня назад. Он брел по берегу и качался, как пьяный. Наверное, от воздуха опьянел. Шутка ли — полмесяца просидеть в могиле!
— Говоришь, следы были? — расспрашивали Хринга и Торвинда, которого хозяин взял с собой.
— Да, такие огромные, вдавленные в землю! Это потому, что мертвецы тяжелее живых людей! А в десяти шагах от дома появилась здоровенная ямища! — Торвинд раскинул мощные руки, точно хотел разом обнять весь двор. — У нас ее не было! Это он ушел в землю! Кто хочет, может пойти и посмотреть!
— Ах, как жаль, что моего сына Рамбьёрна нет дома! — приговаривал Хринг, покашливая от избытка чувств. — Он бы достойно сразился с мертвецом! Одолеть мертвеца — славный подвиг, достойный самого доблестного из героев!
— Не надо было гнать сына из дома! — ворчала Троа. — Вот и был бы тебе герой! А что нам теперь делать?
— Надо послать людей к кургану и убедиться, что Ауднир выходит оттуда! — сказал Хельги хёвдинг. — Кто хочет это сделать?
— Это был скальд, он жил лет триста назад, — охотно пустился рассказывать Равнир. Рассказывать он и умел, и любил, и ради этого удовольствия готов был даже отложить на время перепалки. — Никто не умел слагать стихи так красиво, как он, только люди часто обижались: из его стихов было трудновато понять, про кого именно они сложены. Их можно было отнести сразу ко всем людям. Понимаешь, это так странно! Все равно как если бы ты заказала нашему Орму башмаки для себя, а он сшил такие, что и Вальгарду придутся впору!
Девушки засмеялись, вообразив подобную обновку.
— Да уж и мы на севере слышали, какими должны быть стихи! — фыркнула Атла. — Наш хёльд тоже любил их складывать. Строчку сворует у одного, строчку у другого, кеннинг у третьего — вот и он как бы тоже скальд!
— Наш Леркен ни у кого ничего не воровал! — Равнир даже обиделся. — А у него не воруют, потому что его стихи сразу видно! Но был один человек, который его стихов терпеть не мог. У него была жена. Ее звали Сигне, она была молода и очень красива. Когда она расчесывала свои волосы, то в доме становилось от них светло. А когда она кричала на своего мужа, если он возвращался с очередного пира слишком поздно и слишком пьяный, то даже чайки разлетались от испуга.
Хельга слушала, и хорошо знакомая сага сейчас вдруг навела ее на неожиданную мысль. Ведь не она первая за триста лет увидела Блуждающего Скальда. И не она одна знала, что дух побережья может принимать человеческий облик — тот облик, которым одарило его сознание думающих о нем и стремящихся к нему людей. Значит, были и другие, кто переживал тот же мучительный разлад, кто понял судьбу Леркена и соединил ее со своей. Значит, и другие до нее вот так же вглядывались в воздушную тропу между морем и небом, примеривались, куда поставить ногу. И все эти люди нашли какой-то выход. Какой?
… Жена его Сигне сердилась, что Леркен так часто ездит по пирам петь свои песни и совсем не бывает дома. И однажды во время его поездки она умерла. Вернувшись, Леркен нашел ее мертвой. «Часто я забывал о тебе, — сказал он тогда. — Но теперь я сам сделаю все, что нужно.» И взял он жену свою на руки, положил в лодку и повез искать место, где можно было бы похоронить ее. А на море поднялся туман, и Леркен потерял берег. Сколько ни плыл он, факелом освещая путь, берег не показывался и туман поглощал его снова. С тех пор он так и плавает, Леркен Блуждающий Огонь, и не гаснет его факел, и по-прежнему прекрасно лицо его мертвой жены, а сам он лишен смерти…
В Гнезде жена Блюнда встретила гостей ворчливыми причитаниями.
— Все миски перебил! — заговорила она, едва буркнув что-то вместо приветствия. — Чтоб его тролли взяли!
— Да кого? — не понял Равнир.
— Того, кто все это натворил! — Старуха кивнула на кучу черепков в углу, которую не выбрасывала нарочно для того, чтобы показывать соседям. — А с котлом что сделал!
Она подняла обеими руками черный котел, и гостьи ахнули: железные бока были сплющены и почти прижаты друг к другу, словно слепленные из мягкой сырой глины.
— Да он сам — из рода великанов! — определил Равнир и дернул себя за кончик носа. — Таких силачей у нас в округе немного!
— Исключая тебя! — съязвила Атла.
— Вчера вечером я был занят! — надменно заверил Равнир.
— И кто может это подтвердить? Сольвёр, Скветта или Хлодвейг дочь Хринга?
Хельга тем временем прошла во вторую каморку, где лежала больная. Гудфрида, еще молодая женщина, выглядела старше своих лет из-за частых болезней, неудачный родов и нередкого недоедания — к Гнезду примыкало не так уж много хорошей земли.
— Мальгерд хозяйка прислала пшена и масла — Блюнд варит кашу, от хорошей еды ты окрепнешь! — старалась подбодрить ее Хельга. Тесная, темная, душная и не слишком теплая каморка наводила на нее отчаянную тоску, и она старалась не думать — каково жить здесь всегда.
— Спасибо, — невнятно поблагодарила Гудфрида. Она даже не подняла головы, а только повернула к Хельге бледное лицо с отекшими веками, отчего глаза казались какими-то посторонними. — Только мне каша не поможет. Я знаю — Кальв больше никогда не вернется. Он погибнет, и я умру вместе с ним.
— Что ты говоришь! — Хельга замахала руками. Она помнила, что муж Гудфриды уплыл на корабле Брендольва, и дурное пророчество касалось обоих. — С ними ничего не случится! Брендольв не допустит этого! Он уже не раз был в походах и доказал свою удачу! Он вернется, и Кальв вернется. Вот увидишь!
— Брендольв хёльд, может, и вернется, — равнодушно согласилась Гудфрида. — У знатных много удачи. А нам не хватит. Кальв не вернется. Я знаю. За мной приходила норна и стояла у ног.
— Так я же принесла тебе рунную палочку! Возьми, разверни!
Хельга торопливо сунула в руки женщине палочку, завернутую в кожу. Равнодушно, как по обязанности, Гудфрида стала разматывать ремешок и девять слоев кожи, а Хельга зачем-то считала про себя, хотя это было совсем не нужно. Нет, так нельзя! Если не думать, не верить, не искать сил, пробужденных и призванных ворожбой, то никакие руны не помогут. Где же вы, силы? «Давать должен тот, кто сам имеет!» — шепнул ей в самое ухо голос Ворона, живой, теплый, близкий, точно он стоял за плечом. Глядя в дым очага широко раскрытыми застывшими глазами, Хельга видела трепет туманного моря и бессловесным порывом души звала к себе все это — голос ветра и движение сока под древесной корой, мягкость мелкой волны и шершавость гранита. Сотни нитей сплелись и окутали ее живой тканью; Хельга протянула руки, точно просила о чем-то…
В дыму очага возник образ бабушки Мальгерд — немного сгорбленной, но по-своему изящной, величавой, красивой в своей синей накидке и с серым покрывалом на голове… Только это не Мальгерд хозяйка, а какая-то другая женщина… Незнакомая, но лицо ее так мудро и приветливо, словно знаешь ее всю жизнь… Отчаянным усилием Хельга старалась удержать видение, зная, что впервые в жизни может не просто видеть, а и сделать что-то полезное. Призрачная женщина стояла возле изголовья Гудфриды и держала ладони наготове, точно хотела что-то в них принять.
Гудфрида размотала палочку и сунула ее под подушку, а потом уронила голову. Женщина в дыму очага свела ладони вместе, и между ними затлел огонек. Сначала слабый, он разгорался с каждым мгновением ярче, и вот уже добрая диса держит в ладонях яркое пламя, которое освещает всю ее фигуру… Гудфрида подняла голову, удивленно огляделась.
— Откуда так хорошо пахнет? — спросила она.
От звука ее голоса дым заколебался сильнее. Женская фигура растаяла. Хельга стояла не шевелясь и все еще видела дису с огнем на ладонях. Она была совершенно обессилена, но счастлива, уверенная, что главное сделано.
— Каша готова! — Из кухни просунулась голова Блюнда. — Будешь есть?
А Хельга тихо смеялась от радости, прижала ко рту кулак. Она поняла, что означало ее видение.
— Я видела дису! — сказала она Гудфриде. — Диса стояла возле изголовья и держала огонь на ладони. Это огонь твоей жизни, и он был очень силен и ярок! Это значит, что ты выздоровеешь и Кальв вернется живым. Я знаю! Знаю!
Гудфрида и Блюнд удивленно смотрели на дочь хёвдинга, не зная, верить ли ее словам. Они были тут же, но не видели никакой дисы. Старуха возле очага неприязненно трясла головой.
— Диса, диса! — бормотала она. — Добрые дисы только для знатных людей. — Живу шестьдесят лет, а не видела ни одной доброй дисы. К нам заходят только злые!
Но разубедить Хельгу старухина болтовня не смогла бы. Душа ее ликовала, и даже серое небо казалось просветлевшим. «Ты видишь! Ты видишь!» — взывала она к Ворону, позабыв намерение больше не звать его. Но сейчас она не могла иначе, все ее существо стремилось к нему, как река стремится к морю. — «Милый мой, любимый, дорогой!» — пело само ее сердце, и простым и естественным делом казалось обращать к духу побережья слова человеческой любви. На сердце у Хельги было горячо, и она знала, что этот жар греет Ворона, это странное существо, которое больше человека, но меньше божества. Боги сотворили его, соединив в его духе бесчисленное множество духов природы, а люди пробудили в нем разум и чувство, взывая к его защите своим разумом и чувством. А она, Хельга по прозвищу Ручеек, дала ему любовь, порожденную ее собственной готовностью любить. «На дар жди ответа», — говорил Отец Богов. Дух побережья отозвался, в ответ на ее любовь дав ей неведомых ранее сил.
Короткий зимний день кончился быстро, и когда Хельга, Атла и Равнир шли по тропинке обратно, сумерки уже сгущались.
— Как под котлом, — определил Равнир, окинув тоскливым взглядом чугунный небосвод.
Девушки вздохнули в ответ. Зимняя тьма угнетала, недостаток света мучил, как удушье.
— А как же вандры живут? — бормотала Атла. — У них, говорят, зимой солнце и вовсе не встает…
— Ты бы еще про Эльденланд вспомнила!
Тени от кустов и валунов шевелились под ветром, точно живые, под обрывом берега было совсем темно. Хорошо знакомый берег казался чужими неприветливым, как владение инеистых великанов, и все трое невольно прибавляли шагу, торопясь добраться до людных мест. В ясный день кого только здесь ни встретишь — кто к морю, кто от моря с корзиной рыбы, кто на пастбище, кто с лошадью в лес, один в нарядной одежде едет в гости, другой любезничает у каменной изгороди с соседской скотницей… А сейчас — только ветер и валуны, точно от создания мира тут не бывало людей. Как в том пророчестве: «Земли тогда не было, не было неба. Трава не росла, всюду бездна зияла»…
— Вон еще кто-то бродит! — сказал вдруг Равнир. — Не пойму… Еще-то кому не сидится дома в такую троллиную погоду?
— Где? Кого ты увидел? — насторожилась Атла.
Хельга вздрогнула и поспешно огляделась. Она сомневалась, что Ворон покажется при Равнире и Атле, но не могла не ждать — а вдруг… Однако то, что она увидела, не имело с Вороном ничего общего.
— Вон, возле камня! — Равнир показал рукой на что-то большое, шевелящееся возле самой полосы прибоя. — Эй!
Но ответа на окрик не последовало. Темная сгорбленная фигура медленно брела впереди, не оглядываясь, слегка покачивалась на ходу, корочка льда обламывалась под тяжелой поступью.
— Не кричи! — попросила Атла и неуверенно добавила: — Это не медведь?
— Откуда? — удивился Равнир. — А тролль его знает…
Хельга поежилась и схватила Равнира за локоть. В темной молчаливой фигуре было что-то необычное, неприятное… Нет, очертания были вполне человеческие, в них даже угадывалось что-то знакомое. А голос в глубине души твердил, что лучше бы им не встречать этого человека.
Равнир тоже хмурился, вглядывался, стараясь узнать полузнакомую фигуру. Но кричать он больше не пробовал.
— Да великаны с ним! — решил Равнир наконец. — Нам все равно не по пути.
Темная фигура медленно удалялась вдоль берега, а тропинка на Тингфельт ушла от моря. Ветер пробирал дрожью даже через меховую накидку, под небом было неуютно. Скорее хотелось в теплый дом, в тесный кружок у очага.
— Орре наверняка опять рассказывает про Греттира! — сказал Равнир, когда до ворот усадьбы оставалось шагов пятьдесят. — Он же вчера добрался как раз до того, как Греттир пришел на усадьбу Торхалля… У которого всю скотину погубил оживший мертвец…
Хельга вдруг остановилась. Темная сгорбленная фигура, неуклюже бредущая по самой полосе прибоя, опять встала у нее перед глазами. Ее осенила такая догадка, от которой волосы шевельнулись и по спине пробежала холодная дрожь, точно зазябший тролль погладил мохнатой лапой.
— Этот… кого мы видели… — пробормотала она, подняв к лицу Равнира бессмысленный от ужаса взгляд. — Если бы я не знала, что он умер… я бы сказала, что это Ауднир…
Несколько мгновений Равнир недоумевающе смотрел на нее, а потом до него дошло. Резко оглянувшись к морю, он схватил Хельгу за руку и бегом потащил в ворота усадьбы. Густая липкая тьма выползала из моря и тянула руки им вслед.
Хринг хёльд по прозвищу Тощий очень уважал старину. Род его был небогат, но так древен, что Хринг с гордостью называл своего предка, тоже Хринга, в числе дружины Хельги Убийцы Хундинга, бывшей с великим героем на корабле, когда
Хринг Тощий очень любил поговорить о своем предке и гордился им тем более, что в настоящем предметов гордости у него оставалось немного. В округе Тингфельта род его считался не из самых богатых, свою жизнь он прожил тихо и скромно, поскольку слабая грудь и кашель, мучивший его с детства, не позволяли мечтать о морских походах и воинской славе. К счастью, сын его Рамбьёрн унаследовал родовую гордость, но не унаследовал болезни, так что теперь, сидя по вечерам у огня и слушая тихие вздохи жены и дочери, Хринг хёльд мечтал о новой славе, которую добудет Рамбьёрн под предводительством Брендольва сына Гудмода и молодого Вильмунда конунга. Может быть, Хринг Тощий еще доживет до того дня, когда эти древние стены снова покроются ткаными коврами, на столы встанут золоченые кубки, горящие так ярко, что не потребуется огня…
Хельги сорвал шатер
на носу так, что дружина
от сна пробудилась:
воины видят —
рассвет наступил, —
проворно они
паруса расшитые
начали ставить в Варинсфьорде [33].
— Что-то дверь скрипит! — сказала Арнтруда хозяйка. Сидя у очага, она пряла шерсть, и ее суровый вид без слов говорил: чем вспоминать о прежней славе и мечтать о будущей добыче, лучше бы раздобыть что-нибудь существенное для настоящего! А то опять позовут на пир, а хозяйке нечего надеть! — Ты заперла хлев?
Она обернулась к служанке. Снилла, притворно суетливая и непроходимо ленивая худощавая женщина, усердно закивала:
— Заперла, заперла! А как же! Такой ветер!
— Это ветер где-то шумит, — сказала Хлодвейг. — Когда тихо, каждую мышь слышно.
Был бы дома Рамбьёрн, любитель поговорить, никто из них не услышал бы ветра. Хлодвейг не любила долгих зимних вечеров, когда от ужина до отхода ко сну не услышишь ничего, кроме скрипа дверей да голосов домочадцев. За каждого из них Хлодвейг сама могла бы сказать решительно все, что только тому может прийти в голову. «Говорила я тебе — лучше мой молочные ведра, а то скиснет…» — это мать. «Я все вымыла и высушила на ветру! — клянется Снилла. — Это Снют рядом разбросал рыбьи отходы — нет бы сразу отнести в хлев…» «Весь фьорд тогда был покрыт кораблями, и у каждого была золоченая голова дракона на носу! — вспоминает отец о тех походах, которых никогда не видел, но которые скрашивают его собственное серое существование. — И у каждого паруса были цветные, красные, синие, зеленые, а у конунга Хельги даже шитый золотом…» «Ох, как кости ноют! — кривит морщинистое лицо Снют, старый работник. — Это опять к снегу…»
Хлодвейг не удержалась от вздоха. Напрасно она все-таки побоялась дождя со снегом, который влажной противной пеленой висел над берегом с утра, и не пошла в Тингфельт. Дома работы мало, мать отпустила бы. А зато в Тингфельте так хорошо, так просторно, так весело горит огонь на трех очагах в гриднице, и там так много народу! Есть гости с других усадеб, играют в тавлеи, рассказывают саги, женщины рукодельничают, мужчины обсуждают дела, молодежь смеется… В мыслях Хлодвейг мелькнуло остроносое и все равно привлекательное, живое лицо Равнира, и она улыбнулась, слегка махнула рукой, отгоняя видение.
Серая кошка, гревшаяся у огня, тяжело вздохнула, будто ей ой как трудно жить на свете.
— Несчастненькая ты наша! — насмешливо посочувствовала ей Хлодвейг. И опять пожалела себя, что сидит дома, где словом не с кем перемолвиться, а не в Тингфельте, где так хорошо!
За деревянной стеной послышался какой-то шум, невнятный топот. Кто-то большой и тяжелый будто терся боком о перегородку. Коротко мыкнула одна из коров.
— Какая-то корова отвязалась! — решила Арнтруда хозяйка и кивком послала Сниллу во двор. — Поди посмотри.
Снилла неохотно поднялась и стала копаться в куче потертых накидок и плащей. Ветер выл во дворе, и от одной мысли о том, что сейчас надо под него выйти, становилось тоскливо.
— Ну, ты идешь? — подгоняла ее Арнтруда хозяйка. — Всегда ты так: сегодня запрягаешь, завтра едешь!
— Зря все-таки ты велела забить эту дверь! — сказал Хринг хёльд. — Ее не зря прорубили когда-то. В старину люди были не глупее нас с тобой! Сейчас не пришлось бы выходить во двор, будь эта дверь открыта!
— Если в древности люди жили в хлеву, я очень рада, что подождала родиться! — сварливо отозвалась Арнтруда хозяйка. — А если кому-то очень нравится, как пахнет навозом, то он может переселяться в хлев. Хоть навсегда!
Хлодвейг встала и натянула накидку. Она не любила слушать, как родители перебраниваются. В молодости Арнтруда дочь Торберга прельстилась знатностью жениха и всю жизнь не могла ему простить бедности. Причин для недовольства находилось предостаточно. В самой крупной причине семейство жило — это был их собственный дом. Из восхищенного почтения к предкам Хринг хёльд отказывался сделать то, что следовало бы сделать еще его прадеду — разобрать дом, который построил еще Хринг из дружины Хельги, и построить новый. И до сих пор Хринг Тощий жил в «длинном доме», чуть ли не последнем из тех, что строили в Века Асов. В длину дом тянулся шагов на тридцать, поскольку когда-то был рассчитан на большую дружину. На высоту человеческого роста стены были выложены из грубо отесанных глыб зернистого серого гранита, а потом сразу начиналась крыша, так что рослый человек не мог стоять слишком близко к стене. Огромные высокие скаты, покрытые дерном, поросшие травой и мелким кустарником, издали напоминали холм, и усадьбу Хринга давным-давно прозвали Обиталищем Троллей.
Наследники древнего Хринга разгородили «длинный дом» двумя деревянными перегородками, в крайнем помещении поставили скотину, среднее отвели для людей, а третью часть приспособили под амбар и кладовку. Арнтруда хозяйка всю жизнь бранилась: ни кухни, ни гридницы, ни девичьей — все не как у людей! Запах хлева так ей досаждал, что она приказала заколотить дверь, которая вела из человеческой половины дома в коровью, и то для этого потребовалось не меньше десяти лет войны с мужем. Однажды Хринг уступил, но вот уже десять лет при каждом удобном случае напоминал жене, что она была неправа.
Вслед за вздыхающей Сниллой Хлодвейг вышла во двор. Холодный влажный ветер кинулся ей в лицо, точно давно топтался тут в нетерпеливом ожидании. Прикрывая щеку краем капюшона, Хлодвейг прошла к двери в хлев.
— Здесь открыто! — крикнула Снилла, шедшая впереди с факелом. Ветер трепал, приминал, рвал на клочки неустойчивое пламя, и служанка старалась телом загородить его. — Кто же открыл? Я хорошо помню, я закрывала! Наверное, Снют пошел спать к коровам. Снют! — закричала она, шагнув внутрь коровника. — Ты здесь? Где ты, старый тюлень? Эй!
Войдя вслед за ней и сбросив капюшон с лица, Хлодвейг увидела в хлеву человека. Стоя спиной к двери, он суетливо отвязывал одну из коров, но не мог управиться с веревкой, дергал, торопился. Это был не Снют и вообще не кто-то из домочадцев Обиталища Троллей.
— Ты кто такой? — возмущенно взвизгнула Снилла. — Ты чего делаешь возле наших коров! Ворюга! Хозяин! Лю…
Дальше раздался некий квакающий звук, будто кричавшую взяли за горло. Вор обернулся, и у обеих женщин кровь застыла в жилах. Они увидели лицо, которого никак не могли здесь увидеть, знакомое, но совершенно невозможное здесь и сейчас. От коровьего стойла к ним повернулся Ауднир Бережливый, брат Гудмода Горячего, убитый на поединке… дней уж с двадцать назад.
Хлодвейг стояла приоткрыв рот и не могла вдохнуть. Глаза ее выпучились, точно хотели немедленно бежать, но руки и ноги застыли, не в силах сделать ни малейшего движения. Она будто падала в бездонную пропасть. Ауднир, тот самый, на погребальном пиру которого они все не так давно были, и курган видели… Ауднир был тот самый и все же другой: никогда раньше у него не было таких лихорадочно горящих глаз, вместе жадных и пустых, никогда лицо его не казалось таким бессмысленным и неподвижным, а углы рта не дергались, будто примериваясь укусить. Нет, смысл на его лице был, но не человеческий, а совсем другой — хищный! Землистая бледность, заметная даже при дрожащем от ужаса свете факела, неповоротливая тяжесть тела, видная в малейшем движении крупных рук, мнущих коровью веревку… И пустота, темная пустота вокруг, только коровы, жующие и тяжело вздыхающие в стойлах, живой мертвец с вытаращенными глазами и никого из живых людей нигде вокруг…
На самом деле прошло лишь несколько мгновений, когда женщины наконец опомнились. Снилла судорожно кашлянула, швырнула в мертвеца факел ( к счастью, он мгновенно погас, а то не миновать бы пожара) и с криком бросилась прочь из хлева. На бегу она толкнула Хлодвейг, и та, как разбуженная, молча кинулась вслед за служанкой. Визгливый крик Сниллы стрелой пронзил небеса, но Хлодвейг не кричала: сберегала силы и прислушивалась, не бежит ли за ней мертвец. Снилла судорожно воевала с дверью, от ужаса забыв, что она открывается вовнутрь, гремела кольцом; Хлодвейг налетела на нее, хотела оттолкнуть, но вместо этого они вдвоем втолкнули дверь внутрь дома и с разгона влетели следом, чуть не падая и цепляясь друг за друга.
— Там Ауднир! Ауднир! Он ожил! Он пришел! Он у нас в хлеву! — вопила Снилла.
Домочадцы побросали дела и окружили ее, а она махала руками, показывала то на стену хлева, то на дверь. Хлодвейг разрыдалась и только мотала головой в ответ на беспорядочные расспросы. Несколько мужчин, изумленных внезапным помешательством сразу и служанки, и хозяйской дочки, похватали первое оружие, что попалось под руку, и гурьбой бросились во двор.
Несколько факелов рассеивали по темному двору неясные отсветы. Возле ворот двигалось что-то большое. По ветру понеслись обрывки беспорядочный криков:
— Ты смотри! Корова!
— Ты куда нашу корову..!
— Держи его!
— Вор! Э…
Темная человеческая фигура тащила к приоткрытым воротам лениво бредущую корову. Торвинд, самый сильный и решительный из Хринговых хирдманов, бросился на вора с занесенным топором, и тот вдруг обернулся. Огненный отблеск упал на искаженное темное лицо с горящими выпученными глазами, знакомое и чужое разом, и Торвинд замер с поднятой рукой. Суматошные крики Хлодвейг и Сниллы сделались понятны. Люди на дворе разом охнули. Через миг опомнившись, Торвинд с силой метнул в Ауднира топор, но опоздал. С жутким, неестественным проворством мертвец отскочил, присел, схватил корову в охапку и, держа ее ногами вперед, понес за ворота. Кто онемел, кто кричал от потрясения: корову, настоящую, большую и тяжелую корову ночной вор поднял легко, как кошку. Ее грузная туша почти скрыла его под собой, и в темноте казалось, что невероятно огромное рогатое чудовище стремительно мчится, оглашая воздух мычанием. Смешанное с воем ветра, оно казалось ужаснее драконьего рева.
Никто больше не тронулся с места. Из-за ворот послышался глухой удар. Мелькнула мысль — уронил. Но после этого настала тишина. Ни звука шагов, ни мычания. Только вой ветра да скрип потревоженных воротных створок.
Конечно, при первых проблесках рассвета Хринг Тощий побежал рассказать о ночном происшествии на усадьбу хёвдинга. Свою повесть он начал еще во дворе, и домочадцы Тингфельта собрались вокруг него плотной толпой, позабыв даже, что в доме будет лучше. Сам Хельги хёвдинг с трудом пробрался к рассказчику и обнаружил свою дочь стоящей рядом с Хлодвейг в самой середине толпы. Ее серьезное лицо выглядело испуганным, но не удивленным.
— Это был Ауднир, точно, Ауднир! — твердила Хлодвейг. После бессонной ночи ее миловидное лицо было бледным, под глазами темнели тени, и она судорожно сжимала на груди руки под накидкой. — Я видела своими глазами! Я не могла ошибиться! Мне и в голову не могло бы такое прийти! Но это был он!
— Успокойся! — пожелала Хельга и погладила подругу по плечу. — Это на самом деле был Ауднир. Мы его тоже видели.
Как ни странно, это заявление и правда отчасти успокоило Хлодвейг. Она боялась, что ей не поверят и сочтут помешанной. А раз Ауднир навестил не только их усадьбу, то бояться вместе с Тингфельтом стало гораздо легче.
— Правда! — подтвердил непривычно хмурый Равнир. Впервые он встретил Хлодвейг без улыбок и подмигиваний. — Мы его видели вечером три дня назад. Он брел по берегу и качался, как пьяный. Наверное, от воздуха опьянел. Шутка ли — полмесяца просидеть в могиле!
— Говоришь, следы были? — расспрашивали Хринга и Торвинда, которого хозяин взял с собой.
— Да, такие огромные, вдавленные в землю! Это потому, что мертвецы тяжелее живых людей! А в десяти шагах от дома появилась здоровенная ямища! — Торвинд раскинул мощные руки, точно хотел разом обнять весь двор. — У нас ее не было! Это он ушел в землю! Кто хочет, может пойти и посмотреть!
— Ах, как жаль, что моего сына Рамбьёрна нет дома! — приговаривал Хринг, покашливая от избытка чувств. — Он бы достойно сразился с мертвецом! Одолеть мертвеца — славный подвиг, достойный самого доблестного из героев!
— Не надо было гнать сына из дома! — ворчала Троа. — Вот и был бы тебе герой! А что нам теперь делать?
— Надо послать людей к кургану и убедиться, что Ауднир выходит оттуда! — сказал Хельги хёвдинг. — Кто хочет это сделать?