Страница:
— Когда они с нами сблизятся, они сразу ее увидят, — сказал Брендольву Халькель, бывалый воин. — Нападать сразу они не решатся, и можно будет поговорить. За нее тебя легко выпустят в море.
— Я ее все равно не отдам, — глухо ответил Брендольв и оглянулся на Хельгу. Она сидела на носу, на сундуке для оружия, и по-прежнему не отнимала рук от лица. Казалось, она хочет спрятаться от судьбы даже сейчас, когда прятаться уже некуда.
Халькель не ответил. Он вполне понимал упрямое желание молодого хёльда поставить на своем, но отдать дочь хёвдинга, конечно, придется. Однако, сами боги привели ее на берег именно сейчас! Иначе добраться до горловины фьорда было бы почти невозможно. Халькель и раньше подозревал, что хитрость отплыть в ненастную погоду не пройдет.
Завидев «Морскую Лисицу», оба хёвдингова корабля медленно двинулись ей навстречу, постепенно сближаясь, норовя зажать ее между собой. Вдруг кто-то среди хирдманов на «Длинногривом» коротко вскрикнул, и тут же кто-то тронул Дага за рукав:
— Смотри! Там наша девочка! Одновременно с этим Даг и сам увидел на носу «Лисицы» маленькую знакомую фигурку. Спутать кого-то с Хельгой он не мог, но ее появление на корабле из Лаберга было настолько невероятно, что Даг не поверил своим глазам. Скорее он поверил бы, что сошел с ума, заснул, ослеп — все что угодно, только не это! Хельга на «Лисице» — это было так невероятно… и так ужасно, что Даг снова и снова жмурился и встряхивал головой, ладонью стирал с лица холодные соленые брызги.
— Этого не может быть! — вслух сказал он, чувствуя, что его вдруг охватила неудержимая холодная дрожь, как перед лицом неминуемой смерти. Нет, гораздо хуже! В Волчьих Столбах с ним не было ничего подобного!
— Эй, Даг, сын Хельги! — долетел до него с «Лисицы» знакомый голос Брендольва.
Своего бывшего товарища Даг заметил только сейчас и едва узнал его в шлеме — все его внимание было приковано к одной Хельге. Конечно, это она — застывшая, неподвижная, не поднимающая глаз. Как она туда попала?
— Я вижу, ты приготовил мне хорошие проводы! — кричал между тем Брендольв. — Я знал, что ты не отпустишь своего друга и родича, не попрощавшись! Не знаю, когда мы теперь свидимся! Если ты захочешь меня увидеть, то найдешь у конунга кваргов! Я буду тебе рад! Видишь, здесь у меня твоя сестра. Она поплывет со мной и будет моей женой! Так что не моя будет вина, если ты и дальше будешь считать меня врагом! Удачи тебе!
«Лисица» проходила мимо. Почти не думая, не сводя глаз с Хельги, Даг сделал знак плыть за ней. Как привязанный, он готов был идти за «Лисицей» по воде, лишь бы расстояние между ним и Хельгой не увеличивалось. Он так и не мог взять в толк, как она попала на тот корабль. Утром он ее не видел… И не спрашивал о ней… Брендольв похитил ее… Не может быть, чтобы она сама… Как они не догадались в эти дни охранять ее! Придурки!
— Эй! Ты что, так и собираешься провожать его до самого моря! — заорал чей-то яростный голос со «Змея», и Даг даже не сразу узнал голос Хеймира ярла. Тот стоял на носу и гневно потрясал копьем. — Ты что, сам отдал ему твою сестру? Будешь ты нападать или нет?
Даг опомнился.
— За ним! — крикнул Ингъяльд. — Страшно драться, когда она у них, но не отпускать же!
— Мы перекроем им выход из фьорда, и тогда они сами ее отдадут! — подхватили голоса на корабле.
— Мы догоним! У нас два корабля! Сначала пусть отдадут ее, выйдут в море, а там еще посмотрим!
И «Длинногривый», как чуть раньше «Змей», устремился в погоню за «Лисицей». Хеймир ярл бросил копье и сам сел за одно из носовых весел, в нем бурлила нестерпимая ярость и требовала выхода. В мозгу метались обрывки противоречивых . мыслей: Брендольв украл ее… она сама ушла к нему, бежала, предпочла этого наглеца… опозорила хёвдинга… Она не могла этого сделать, он похитил ее, чтобы выторговать себе право выйти в море. Так не выйдет же! Как морской великан, Хеймир готов был один прыжком перелететь на корабль Брендольва и очистить его от людей от штевня до штевня, сейчас же, сей же миг, чтобы она ни единого лишнего мгновения не оставалась в руках этого негодяя! Как он смел тронуть дочь хёвдинга, невесту его, Хеймира! Наглый юнец хотел уязвить их всех, по-подлому сбежать от мести, как щенок, наливший лужу посреди хозяйского покоя! Хеймир так жаждал вернуть Хельгу, точно у него украли его собственную руку. Она не должна принадлежать Брендольву, не должна! Разрази его гром!
— Правь к берегу! — кричали «Лисице» с обоих кораблей. — Правь к берегу и отдай нашу девушку! Тогда мы дадим тебе выйти в море!
— Я не дам тебе, Даг, сын Хельги, пролить кровь друга и почти родича! — отвечал Брендольв, пропуская мимо ушей требования вернуть добычу. — Я не допущу такого позора!
— Хельга! Хельга! Ты слышишь меня! — надрываясь, кричал Даг, почти не замечая выкриков Брендольва. Буря ревела, волны плескались и заглушали его, и ему было отчаянно больно при мысли, что сестра даже не слышит его. — Хельга!
Но она услышала. Тряхнув головой, она сбросила оцепенение, огляделась, точно искала, откуда раздается голос. Вот ее взгляд упал на Дага; она вздрогнула и рванулась к нему, точно хотела пройти через борт корабля; Брендольв схватил ее за плечо, и Даг чуть не взвыл от ярости, видя, как грубо его прежний товарищ обращается с ней, а он ничем не может помешать.
— Даг! Даг! — она кричала еще что-то, но нельзя было разобрать ни слова. Все они — люди, их голоса, их корабли, — были игрушками в руках злой судьбы, легкими поплавками на волнах бури.
— Отпусти ее! Не трогай! Не смей! — кричал Даг, вцепившись в качающийся борт, точно примериваясь перепрыгнуть его.
До «Лисицы» было уже недалеко, хирдманы, не занятые на веслах, готовились прыгать. Дружина «Лисицы», понимая, что им вот-вот грозит нападение с обоих бортов сразу, занимали места, чтобы отбивать нападения. Кормчие «Длинногриво-го» и «Змея» кричали, подавая друг другу знаки. А гребцы на «Лисице», по двое на каждом весле, налегали изо всех сил. До моря оставалось уже не так далеко, а в море их не зажмешь.
— Даг! Даг! — кричала Хельга и тянулась к тому борту, откуда могла лучше видеть брата.
Ее голос охрип, и душа рвалась из тела. Она своими руками сотворила этот ужас; мало того, что ее брат и Брендольв собираются драться, так это будет у нее на глазах, из-за нее! Сейчас ей уже казалось, что без нее обошлось бы без драки, что она сама, оказавшись в руках Брендольва, сделала столкновение неизбежным, И ничего она так не хотела, как вернуться к Дагу, оказаться рядом с ним! Она уже не помнила о вчерашней размолвке, случайной, мимолетной — разве может она всерьез поссориться с братом, с половиной самой себя! Вернуться к нему, быть с ним, не знать ни Брендольва, ни Хеймира, никого, никого! Хельга кричала без голоса, рыдала без слез, чтобы хоть как-то выпустить наружу раздиравшие ее горе и отчаяние; корабль стремительно несся по волнам, плясал и качался, и Хельге казалось, что она летит вниз, вниз, в Нифльхель, в серые поля мира мертвых, где не светит солнце, где нет ни родичей, ни близких… Брендольв старался схватить ее за руку и подтащить к себе, будто боялся, что она бросится в воду; она и правда готова была на это, если отсюда нет другого пути. С неожиданной силой вырываясь, она отступала от Брендольва, сколько позволяла теснота корабля, наткнулась на конец вращающегося весла, на плечи кого-то из крайних гребцов; тот выбранился, не обрачиваясь…
— Ворон! Ворон! Где ты! — задыхаясь, то ли вслух, то ли в мыслях звала Хельга, жмурясь от холодной воды и вспомнив о последнем, кто мог ей помочь. Его образ возник в памяти сам собой, точно глянул откуда-то сверху печальными и укоряющими глазами.
Гребень волны приподнял «Лисицу», Хельга жадно вдохнула, почему-то убежденная, что это в последний раз… Корабль стремительно ринулся вниз, и вдруг раздался треск, похожий на грохот, и все тело «Лисицы» сотряс удар огромной силы. На миг она застыла, потом неудержимо, тяжело накренилась, уже не танцуя свободно на волнах.
— Камень! Камень! Наскочили! — взвились вокруг полные ужаса голоса.
— Все тяжелое с носа… — рявкнул Халькель, но было поздно.
Новая мощная волна подняла «Лисицу», сорвала с подводного камня и перевернула. Из последних сил Хельга цеплялась за мокрый борт, но пальцы ее тут же сорвались, и она, зажмурясь, полетела куда-то… Сначала стремительно, окутанная потоком холодного влажного ветра, а потом тише, медленнее, и вокруг стало теплее, мягче… Все разом стихло, плеск воды, треск дерева, свист ветра, человеческие крики растаяли и исчезли.
Она лежала на чем-то мягком и теплом. Еще не открыв глаз, Хельга ощущала вокруг себя удивительный покой. Покой был во всем: в тишине вокруг, в неподвижном тепловатом воздухе, мягко касавшемся ее лица, и в ее уютном ложе — то ли теплая трава, то ли звериная шкура. Ни единого звука: ни голосов, стуков и скрипов, какие бывают в доме, ни свиста ветра и шума ветвей, без каких не обойтись под открытым небом. Хельге хотелось знать, куда она попала, но лень было открывать глаза. Она не помнила, что было перед этим, но у нее осталось смутное ощущение какого-то огромного, губительного беспокойства. А сейчас ей было просто хорошо и спокойно. Она знала, что можно не открывать глаза: торопиться совершенно некуда. Сюда никто не придет, и ей не нужно никуда идти, Ни сейчас и никогда.
Тишина и неподвижность воздуха убаюкивали. Но все же этот покой удивлял: Хельга не могла раньше представить ничего подобного. Наконец решившись, она приоткрыла глаза. И ничего поначалу не увидела. На миг ей стало страшно: не ослепла ли она? Перед глазами было серое мягкое марево, как густой туман. Хельга села и прищурилась. Туман был неоднороден: в нем различались слои, то беловатые, полупрозрачные, то густые, серые, как зола. Клубы мягко шевелились, покачивались, неспешно тянулись куда-то и снова замирали. И, кроме них, не было ничего. Серая мгла ласкала глаз, он покоился в ней, как в куче мягкого уютного пуха,
— Вот ты и сделала то, чего хотела, — сказал позади нее знакомый голос. Сейчас в нем звучала грусть. И он показался таким неожиданным, далее чужеродным среди этой застывшей тишины, что Хельга вздрогнула.
Ворон сидел прямо на земле позади нее. Видно было, что он сидит уже давно и может сидеть так еще сколько угодно долго. После первого удивления
Хельга обрадовалась: она не одна в этом странном месте, и с ней именно тот, с кем ничего не страшно.
— Чего я хотела? — хрипло и неловко, будто после годового молчания, спросила она.
— Ты хотела пройти по воздушным тропам и попасть в мой мир, — ответил Ворон, печально глядя на нее своими черными глазами. Нигде вокруг не было и проблеска света, но его глаза поблескивали, как там, над берегами Хравнефьорда… И при мысли о Хравнефьорде Хельга вдруг ощутила сильную тоску, мягкая серая мгла показалась душной, тесной.
— Это — твой мир? — непонимающе повторила Хельга и огляделась по сторонам, точно отыскивая выход. — Где это мы?
— Не пугайся. Мы в Хель.
Хельга не ответила. Хель — мир мертвых. Сюда попадают те, кто не попадает в Валхаллу, то есть женщины, рабы и те мужчины, что умерли без оружия в руках. Она не испугалась, потому что не поверила. Нифльхель, как и прочие семь других миров, для людей существует только в сказаниях и при жизни недоступен. И вход туда охраняет великанша, которая задает вопросы…
— Это для тех, кто идет своими ногами, — ответил Ворон на ее невысказанное недоумение. — А тебя принес я.
— Зачем? — задала Хельга единственный вопрос, который пришел ей в голову.
— Потому что если бы ты пришла сама, то обратно тебя не вызволил бы и сам Один. А те, кого приносят, имеют надежду…
— Но зачем ты меня принес? Я вовсе не хотела…
— Мало кто хочет, но всем приходится. Если бы я тебя не подхватил, ты попала бы сюда через ворота Ран [52].
Хельга смотрела на него, все еще не понимая, зачем ей ворота Ран.
— Ты должна была умереть, — прямо пояснил Ворон. — Ты падала в море и продержалась бы на плаву не дольше камня. Ты все забыла?
И Хельга все вспомнила. И Брендольва, и «Лисицу», и страшный удар, когда корабль наскочил на подводный камень. И вот теперь она осознала произошедшее: она упала в море и утонула… умерла бы, если бы Ворон… но она в мире мертвых. Эта серая мгла не может быть ничем другим. О ней не поминали сказания, но сама эта висячая мгла была мертвой. Вернее, она жила какой-то особой жизнью, а человек внутри нее был пленником. И быть живым по-прежнему он уж никак не мог.
Но Хельга ощущала себя живой. В ней ничего не изменилось. «Как же так?» — спрашивали ее изумленные глаза.
— Ты еще живая, — сказал ей Ворон. — Я принес тебя, я могу и унести тебя отсюда, пока тебя не видела Хель. Но только если ты действительно захочешь вернуться.
— А как же …как же я могу не захотеть? — робко, почти беззвучно спросила Хельга.
Она ощутила себя крошечной, как песчинка, и совершенно бессильной в этом сером мире. Домой… Даже страшно было вспомнить дом, Хравнефьорд, небо, лесистые горы, потому что все это было слишком непохоже на здешний туман, и до боли в груди хотелось вырваться отсюда. Но возможно ли это? Из Хель не возвращаются, а если возвращаются, то совсем иными… Ауднир…
— Он ведь попал сюда не со мной, — утешил ее Ворон. — А совсем наоборот. Хель отпустила его отомстить. Ради мести она отпускает. Но это, конечно, не то возвращение, которое можно пожелать по доброй воле. Но некоторые думают, что это лучше, чем совсем никак. Пойдем.
Он встал и за руку поднял Хельгу. Она так и не поняла, на чем сидела. Ворон пошел куда-то в серую мглу, не выпуская ее руки. Хельга следовала за ним. Ее ноги переступали по мягкой земле с короткой, невидимой в тумане травой, но казалось, что она остается на месте — вокруг ничего не менялось. Те же мягкие серые клубы тумана. Ни единого проблеска света, ни единого пятна тьмы — ровная серая мгла, дышащая и неподзижная. И изумительное ощущение покоя, которое наполняло Хельгу, несмотря на ее прежние волнения. Она как будто вдыхала этот покой вместе с серым туманом. Наверное, так оно и было.
— Здесь никого нет? — шепнула она Ворону. — Только мы?
— Нет, почему же? — Ворон обернулся. — Сама подумай, сколько народу умерло с тех пор, как боги сотворили род человеческий. Если бы кости умерших не истлевали, то живым давно было бы некуда ступить. Каждый шаг по земле — чья-то могила. А в Валхаллу попадает малая часть — там всего пятьсот сорок палат, и они еще не переполнены. Правда, Отец Ратей не открывает их точного числа. А большая часть умерших попадает сюда. Но здесь им никогда не будет тесно. Здесь-то каждый может наконец-то побыть наедине с самим собой.
И Хельга увидела. Мимо нее прошла через туман невысокая фигура с размытыми очертаниями: не разобрать даже, мужчина это или женщина, молодой или старый. Потом появились сразу трое: они сидели на земле лицами друг к другу, как сидят вокруг маленького костра. Вместо костра между сидящими бил из земли небольшой источник в округлой неглубокой ямке. Вода его была прозрачной и такой же серой, как туман вокруг. Позади сидящих Хельга смутно различила очертания скалы, уходящей вверх, а в скале расселину. Сидящие изредка шевелились, поворачивались друг к друг, даже беседовали. Хельга не слышала ни звука, но знала, что беседа здесь присутствует. До боли в глазах она вглядывалась в лица сидящих: почему-то ей казалось, что она узнает кого-то из них, хотя за время своей короткой жизни повидала не так уж много мертвых, и еще меньше таких, кого хотела бы увидеть снова. И лицо одного из сидящих, пожилого мужчины с бородой и длинными волосами, зачесанными назад от залысого лба, показалось ей смутно знакомым. Но чем больше она смотрела, тем больше сглаживались его черты и под конец стали напоминать смутный оттиск в сырой глине. Эти лица не для ее глаз. У них теперь своя жизнь, принадлежащая только им, а все остальное человечество не имеет на них прав, которые нерушимыми оковами держат весь земной человеческий век. Здесь вообще ничего нет: ни прав, ни обязанностей, ни дел. Этот покой будет вечен, и никто не должен о себе хлопотать. Здесь поток не движется, потому что это — не жизнь. Так вот что такое смерть — это когда все движение в прошлом, будущего нет, а настоящее неизменно и неподвижно.
Взгляд растворялся и пропадал в этой серой мгле, на душе делалось все спокойнее. Хельга уже наслаждалась этим покоем, которого ей так не хватало на земле. Никуда не надо спешить. Ни о чем не надо заботиться. Можно лечь на землю, хоть прямо здесь, где стоишь, и лежать — хоть вечно.
— Послушай. — Ворон обернулся у Хельге, остановился, не выпуская ее руки. — Подумай. Не всем дается такой выбор, какой дан тебе. Если хочешь, ты можешь остаться здесь. Я буду часто приходить к тебе — ведь ты этого хотела?
Хельга снова огляделась. Глаза ее как будто привыкли к туману, теперь она различала перед собой мягкие очертания долины между двумя невысокими холмами — ровную и пустую. Дальний ее конец скрывала серая дымка, маня своими дремлющими тайнами. Но что с ними делать? Да, она хотела быть с Вороном… но не здесь!
— Так вышло. — Ворон дернул плечом вверх, не человеческим, а прежним, птичьим движением. — Ты сама привела себя на тот корабль, обреченный на смерть.
— Я не хотела! — вскрикнула Хельга.
— Ты никак не могла выбрать, с кем быть твоему сердцу. Ты хотела сохранить всех, ты хотела соединить несоединимое. А такой роскоши не дано никому. Ты хотела стоять между двух расходящихся льдин — кого винить, если они сбросили тебя в воду!
Хельга промолчала, опустила голову. Что тут возразить? Глупо было желать того, чего она желала, но разве она сама сотворила свое сердце таким глупым, не выносящим даже тени раздора? Кто сделал женщину жаждущей жизни, ненавидящей вражду? Только тот, кто велел ей продолжать жизнь человеческого рода. С него и спрашивайте.
— Если ты хочешь жить там, то тебе придется выбрать, — продолжал Ворон. — Научись выбирать, и тогда тебе больше не придется взывать к богам, жаловаться на судьбу и вопрошать, почему все так плохо. Может быть, ты не найдешь полного счастья — дар счастливой судьбы встречается реже всех других даров, даже таких, как у тебя! — но и ледяной воды полного несчастья ты сумеешь избежать. Если тебе предлагается два зла, сумей выбрать меньшее, И этого выбора за тебя не сделает никто. Если ты вернешься в мир живых, то тебе придется там выйти замуж — на такое предсказание моей мудрости хватит! И мы с тобой увидимся не скоро. Может быть, только в миг твоей смерти… Но это я могу тебе пообещать. Когда настанет твой настоящий срок, я приду за тобой.
Последнее Ворон выговорил тише, не так сурово, как все остальное. Хельге показалось, что он не хочет ее возвращения.
— Или ты можешь остаться со мной прямо сейчас, — негромко добавил он. — Ведь когда-то ты хотела…
— Здесь… — Хельга снова огляделась.
Она поняла, что хотел сказать ей Ворон, но трудно было примириться с той простой мыслью что иметь все нельзя. Она хотела иметь все: и родичей, и любовь Брендольва, и Ворона, и мир между всеми. Картина этого счастья была так полна и ярка, что не верилось в ее невозможность. Она была так близко — не хватает лишь какой-то малости, чтобы до нее дотянуться. Меньшее зло… Серый мрак, и в нем — Ворон, посланец огромных сил, который станет для нее не силой, а лишь призраком невозможного, потому что сама ее жизнь в этом сером покое будет лишенной всякого смысла. Вернуться домой… Жить, как живут все, греться у огня, слушать саги… качать на коленях детей, своих детей, и самой рассказывать им о богах и древних героях… Это — смысл, это — дело, потому что род человеческий должен продолжаться. Иные сомневаются, а есть ли в смысл в его существовании, но не спрашивайте об этом женщину. Боги сотворили ее продолжательницей рода, и она никогда не спрашивает — зачем? И в этом она, может быть, нечаянно мудрее мудрецов, поседевших за отысканием смысла жизни. Если все станут лишь искать его, то жизнь прекратится раньше, чем ее смысл будет отыскан.
— За время жизни человеческая душа собирает в себе тот огонь, который потом понесет ее гораздо выше, чем ты можешь себе представить, — зашептал ей в ухо тихий голос. Это не был голос Ворона; казалось, говорила сама серая мгла. Но Хельга почему-то знала: этот голос идет издалека, он не принадлежит серому миру по имени Хель. Откуда-то из палат Асгарда одна из великих матерей человечества протянула руку, чтобы подбодрить свою дочь. — Для этого надо жить человеческой жизнью, — шептала богиня, и Хельга верила ей, как матери. — Жить с людьми. Любого героя, любого мудреца когда-то родила мать, и кто они такие, чтобы отрицать право других женщин рожать других героев и мудрецов? Не слушай их. Ты создашь новый мир, и он будет не хуже других. Не слушай никого. Ты — жизнь, и продолжаться — твое священное право.
Чем дольше Хельга слушала ласковый голос, тем сильнее ей хотелось назад, домой. Привычные, любимые образы обступили ее со всех сторон, были вокруг нее и внутри нее, лицо Дага сияло перед взором, такое четкое и прекрасное, каким она никогда не видела его раньше. Он звал ее к себе, и от голоса богини, от нестерпимого стремления к жизни, к людям горячие слезы выступили на глазах.
В серой мгле впереди вдруг мягко забрезжило светлое пятно. Хельга моргнула, и пятно прояснилось, превратилось в фигуру женщины невысокого роста… Ее лицо… Хельга вгляделась, и туман вдруг растаял, глаза женщины ясно глянули прямо ей в глаза, и она узнала их. Десять лет… Она была так мала, когда умерла ее мать, что почти не помнила ее лица, но сейчас это лицо вспыхнуло перед ней с такой резкой ясностью, с какой она не воспринимала его в детстве. Это было открытие, и сама она словно провалилась сквозь эти десять лет, туда, где ее мать была живой…
Не помня себя, Хельга рванулась к сияющему лицу, с глазам, зовущим ее любовью и лаской. Откуда-то сверху упала тьма; Хельга сильно вздрогнула и замерла, и внезапно увидела наверху острый отблеск звезды. Фигура матери исчезла вместе с туманом. Чувствуя себя совсем потерянной между мирами жизни и смерти, Хельга пробежала несколько шагов вперед, потом вспомнила о Вороне, обернулась… й увидела позади себе морской обрыв. В лицо ей ударил влажный ветер, разом воскрешая все ощущения жизни. Где-то внизу ревели волны, а рядом качала лапами высокая ель. Еловый мыс И никого. Но это был Хравнефьорд.
Мигом определившись, Хельга пустилась бежать. Она жадно ловила ртом свежий прохладный воздух и никак не могла надышаться. Серая мгла Хель мерещилась где-то позади, и все существо Хельги стремилось убежать от нее как можно дальше. Близкие воспоминания вызывали такой ужас, что стыла кровь, и Хельга бежала все быстрее и быстрее, чтобы не дать ей застыть совсем. Не верилось, что она могла быть в самом сердце смертной мглы и не умереть от одного ужаса.
С трудом глотая воздух, Хельга взобралась на холм. Внизу в долине лежал Тингвалль. Ее дом.
В гриднице Тингвалля горело много огней, но стояла тишина. Люди сидели на скамьях и прямо на полу, жались друг к другу, как от холода, но не поднимали глаз и не смотрели друг на друга. Фигуры напоминали нагромождение валунов на морском берегу, которые веками лежат бок о бок, но не могут ни обратиться друг к другу, ни уйти прочь.
Все знали, но никто не верил. Душа Тингвалля умерла, и жизнь всех оставшихся показалась бессмысленной. Так всегда бывает, если кто-то молодой умирает раньше старших. Много ли места она занимала в доме, маленькая дочка хёвдинга? Но вот ее нет, и весь дом опустел. Это было слишком неожиданно, невозможно, в это нельзя было поверить. Мало ли где она… Но ее не было, не было в гриднице, не было в девичьей, не было нигде на земле, и каждый ощущал ее отсутствие всей кожей, точно стоял посередине ледяного поля. Кто-то из домочадцев и соседей еще искал на берегах фьорда, кидался к каждому обломку корабля, к каждому камню, но ими двигала не настоящая надежда, а только потребность что-то делать, двигаться, чтобы только не ощущать каждый миг этой пустоты.
Хеймир ярл сидел на полу перед первым очагом, спиной к дверям. Он как вошел, так и сел на землю, и с тех пор почтя не шевелился. Лицо его настолько изменилось, что смотреть на него было страшно: черты заострились, глаза ввалились, и серые тени возле век делали их похожими на глаза мертвеца.
Все рухнуло слишком внезапно. Казалось, только что он ненавидел Брендольва, а сейчас едва помнил о нем и даже не хотел знать, утонул он тоже или выплыл как-нибудь. Ненависть к Брендольву исчезла вместе с ней… потому что родилась она из одной ревности, из глупой боязни, что она, маленький светлый альв, предпочитает своего прежнего жениха. Хотелось стереть его с лица земли, чтобы она поняла наконец, что он сам, Хеймир, сын Хильмира, гораздо лучше. Ее любовь была такой драгоценностью, что за нее можно и убить… Но вот что выходит, когда любви пытаются добиться ненавистью. Она умирает.
Хеймир сам видел, как Хельга полетела в воду и пропала в волках. «Змей» был уже совсем близко, его хирдманы ныряли, и сам он плавал, как безголовый обрубок бревна, чудом избегая столкновений с обломками «Лисицы». Но ее больше никто не видел, ни мгновения. Волны взяли ее сразу и насовсем. И оттого, что никто не видел ее мертвой и даже умирающей, не верилось, что ее больше нет.
— Я ее все равно не отдам, — глухо ответил Брендольв и оглянулся на Хельгу. Она сидела на носу, на сундуке для оружия, и по-прежнему не отнимала рук от лица. Казалось, она хочет спрятаться от судьбы даже сейчас, когда прятаться уже некуда.
Халькель не ответил. Он вполне понимал упрямое желание молодого хёльда поставить на своем, но отдать дочь хёвдинга, конечно, придется. Однако, сами боги привели ее на берег именно сейчас! Иначе добраться до горловины фьорда было бы почти невозможно. Халькель и раньше подозревал, что хитрость отплыть в ненастную погоду не пройдет.
Завидев «Морскую Лисицу», оба хёвдингова корабля медленно двинулись ей навстречу, постепенно сближаясь, норовя зажать ее между собой. Вдруг кто-то среди хирдманов на «Длинногривом» коротко вскрикнул, и тут же кто-то тронул Дага за рукав:
— Смотри! Там наша девочка! Одновременно с этим Даг и сам увидел на носу «Лисицы» маленькую знакомую фигурку. Спутать кого-то с Хельгой он не мог, но ее появление на корабле из Лаберга было настолько невероятно, что Даг не поверил своим глазам. Скорее он поверил бы, что сошел с ума, заснул, ослеп — все что угодно, только не это! Хельга на «Лисице» — это было так невероятно… и так ужасно, что Даг снова и снова жмурился и встряхивал головой, ладонью стирал с лица холодные соленые брызги.
— Этого не может быть! — вслух сказал он, чувствуя, что его вдруг охватила неудержимая холодная дрожь, как перед лицом неминуемой смерти. Нет, гораздо хуже! В Волчьих Столбах с ним не было ничего подобного!
— Эй, Даг, сын Хельги! — долетел до него с «Лисицы» знакомый голос Брендольва.
Своего бывшего товарища Даг заметил только сейчас и едва узнал его в шлеме — все его внимание было приковано к одной Хельге. Конечно, это она — застывшая, неподвижная, не поднимающая глаз. Как она туда попала?
— Я вижу, ты приготовил мне хорошие проводы! — кричал между тем Брендольв. — Я знал, что ты не отпустишь своего друга и родича, не попрощавшись! Не знаю, когда мы теперь свидимся! Если ты захочешь меня увидеть, то найдешь у конунга кваргов! Я буду тебе рад! Видишь, здесь у меня твоя сестра. Она поплывет со мной и будет моей женой! Так что не моя будет вина, если ты и дальше будешь считать меня врагом! Удачи тебе!
«Лисица» проходила мимо. Почти не думая, не сводя глаз с Хельги, Даг сделал знак плыть за ней. Как привязанный, он готов был идти за «Лисицей» по воде, лишь бы расстояние между ним и Хельгой не увеличивалось. Он так и не мог взять в толк, как она попала на тот корабль. Утром он ее не видел… И не спрашивал о ней… Брендольв похитил ее… Не может быть, чтобы она сама… Как они не догадались в эти дни охранять ее! Придурки!
— Эй! Ты что, так и собираешься провожать его до самого моря! — заорал чей-то яростный голос со «Змея», и Даг даже не сразу узнал голос Хеймира ярла. Тот стоял на носу и гневно потрясал копьем. — Ты что, сам отдал ему твою сестру? Будешь ты нападать или нет?
Даг опомнился.
— За ним! — крикнул Ингъяльд. — Страшно драться, когда она у них, но не отпускать же!
— Мы перекроем им выход из фьорда, и тогда они сами ее отдадут! — подхватили голоса на корабле.
— Мы догоним! У нас два корабля! Сначала пусть отдадут ее, выйдут в море, а там еще посмотрим!
И «Длинногривый», как чуть раньше «Змей», устремился в погоню за «Лисицей». Хеймир ярл бросил копье и сам сел за одно из носовых весел, в нем бурлила нестерпимая ярость и требовала выхода. В мозгу метались обрывки противоречивых . мыслей: Брендольв украл ее… она сама ушла к нему, бежала, предпочла этого наглеца… опозорила хёвдинга… Она не могла этого сделать, он похитил ее, чтобы выторговать себе право выйти в море. Так не выйдет же! Как морской великан, Хеймир готов был один прыжком перелететь на корабль Брендольва и очистить его от людей от штевня до штевня, сейчас же, сей же миг, чтобы она ни единого лишнего мгновения не оставалась в руках этого негодяя! Как он смел тронуть дочь хёвдинга, невесту его, Хеймира! Наглый юнец хотел уязвить их всех, по-подлому сбежать от мести, как щенок, наливший лужу посреди хозяйского покоя! Хеймир так жаждал вернуть Хельгу, точно у него украли его собственную руку. Она не должна принадлежать Брендольву, не должна! Разрази его гром!
— Правь к берегу! — кричали «Лисице» с обоих кораблей. — Правь к берегу и отдай нашу девушку! Тогда мы дадим тебе выйти в море!
— Я не дам тебе, Даг, сын Хельги, пролить кровь друга и почти родича! — отвечал Брендольв, пропуская мимо ушей требования вернуть добычу. — Я не допущу такого позора!
— Хельга! Хельга! Ты слышишь меня! — надрываясь, кричал Даг, почти не замечая выкриков Брендольва. Буря ревела, волны плескались и заглушали его, и ему было отчаянно больно при мысли, что сестра даже не слышит его. — Хельга!
Но она услышала. Тряхнув головой, она сбросила оцепенение, огляделась, точно искала, откуда раздается голос. Вот ее взгляд упал на Дага; она вздрогнула и рванулась к нему, точно хотела пройти через борт корабля; Брендольв схватил ее за плечо, и Даг чуть не взвыл от ярости, видя, как грубо его прежний товарищ обращается с ней, а он ничем не может помешать.
— Даг! Даг! — она кричала еще что-то, но нельзя было разобрать ни слова. Все они — люди, их голоса, их корабли, — были игрушками в руках злой судьбы, легкими поплавками на волнах бури.
— Отпусти ее! Не трогай! Не смей! — кричал Даг, вцепившись в качающийся борт, точно примериваясь перепрыгнуть его.
До «Лисицы» было уже недалеко, хирдманы, не занятые на веслах, готовились прыгать. Дружина «Лисицы», понимая, что им вот-вот грозит нападение с обоих бортов сразу, занимали места, чтобы отбивать нападения. Кормчие «Длинногриво-го» и «Змея» кричали, подавая друг другу знаки. А гребцы на «Лисице», по двое на каждом весле, налегали изо всех сил. До моря оставалось уже не так далеко, а в море их не зажмешь.
— Даг! Даг! — кричала Хельга и тянулась к тому борту, откуда могла лучше видеть брата.
Ее голос охрип, и душа рвалась из тела. Она своими руками сотворила этот ужас; мало того, что ее брат и Брендольв собираются драться, так это будет у нее на глазах, из-за нее! Сейчас ей уже казалось, что без нее обошлось бы без драки, что она сама, оказавшись в руках Брендольва, сделала столкновение неизбежным, И ничего она так не хотела, как вернуться к Дагу, оказаться рядом с ним! Она уже не помнила о вчерашней размолвке, случайной, мимолетной — разве может она всерьез поссориться с братом, с половиной самой себя! Вернуться к нему, быть с ним, не знать ни Брендольва, ни Хеймира, никого, никого! Хельга кричала без голоса, рыдала без слез, чтобы хоть как-то выпустить наружу раздиравшие ее горе и отчаяние; корабль стремительно несся по волнам, плясал и качался, и Хельге казалось, что она летит вниз, вниз, в Нифльхель, в серые поля мира мертвых, где не светит солнце, где нет ни родичей, ни близких… Брендольв старался схватить ее за руку и подтащить к себе, будто боялся, что она бросится в воду; она и правда готова была на это, если отсюда нет другого пути. С неожиданной силой вырываясь, она отступала от Брендольва, сколько позволяла теснота корабля, наткнулась на конец вращающегося весла, на плечи кого-то из крайних гребцов; тот выбранился, не обрачиваясь…
— Ворон! Ворон! Где ты! — задыхаясь, то ли вслух, то ли в мыслях звала Хельга, жмурясь от холодной воды и вспомнив о последнем, кто мог ей помочь. Его образ возник в памяти сам собой, точно глянул откуда-то сверху печальными и укоряющими глазами.
Гребень волны приподнял «Лисицу», Хельга жадно вдохнула, почему-то убежденная, что это в последний раз… Корабль стремительно ринулся вниз, и вдруг раздался треск, похожий на грохот, и все тело «Лисицы» сотряс удар огромной силы. На миг она застыла, потом неудержимо, тяжело накренилась, уже не танцуя свободно на волнах.
— Камень! Камень! Наскочили! — взвились вокруг полные ужаса голоса.
— Все тяжелое с носа… — рявкнул Халькель, но было поздно.
Новая мощная волна подняла «Лисицу», сорвала с подводного камня и перевернула. Из последних сил Хельга цеплялась за мокрый борт, но пальцы ее тут же сорвались, и она, зажмурясь, полетела куда-то… Сначала стремительно, окутанная потоком холодного влажного ветра, а потом тише, медленнее, и вокруг стало теплее, мягче… Все разом стихло, плеск воды, треск дерева, свист ветра, человеческие крики растаяли и исчезли.
Она лежала на чем-то мягком и теплом. Еще не открыв глаз, Хельга ощущала вокруг себя удивительный покой. Покой был во всем: в тишине вокруг, в неподвижном тепловатом воздухе, мягко касавшемся ее лица, и в ее уютном ложе — то ли теплая трава, то ли звериная шкура. Ни единого звука: ни голосов, стуков и скрипов, какие бывают в доме, ни свиста ветра и шума ветвей, без каких не обойтись под открытым небом. Хельге хотелось знать, куда она попала, но лень было открывать глаза. Она не помнила, что было перед этим, но у нее осталось смутное ощущение какого-то огромного, губительного беспокойства. А сейчас ей было просто хорошо и спокойно. Она знала, что можно не открывать глаза: торопиться совершенно некуда. Сюда никто не придет, и ей не нужно никуда идти, Ни сейчас и никогда.
Тишина и неподвижность воздуха убаюкивали. Но все же этот покой удивлял: Хельга не могла раньше представить ничего подобного. Наконец решившись, она приоткрыла глаза. И ничего поначалу не увидела. На миг ей стало страшно: не ослепла ли она? Перед глазами было серое мягкое марево, как густой туман. Хельга села и прищурилась. Туман был неоднороден: в нем различались слои, то беловатые, полупрозрачные, то густые, серые, как зола. Клубы мягко шевелились, покачивались, неспешно тянулись куда-то и снова замирали. И, кроме них, не было ничего. Серая мгла ласкала глаз, он покоился в ней, как в куче мягкого уютного пуха,
— Вот ты и сделала то, чего хотела, — сказал позади нее знакомый голос. Сейчас в нем звучала грусть. И он показался таким неожиданным, далее чужеродным среди этой застывшей тишины, что Хельга вздрогнула.
Ворон сидел прямо на земле позади нее. Видно было, что он сидит уже давно и может сидеть так еще сколько угодно долго. После первого удивления
Хельга обрадовалась: она не одна в этом странном месте, и с ней именно тот, с кем ничего не страшно.
— Чего я хотела? — хрипло и неловко, будто после годового молчания, спросила она.
— Ты хотела пройти по воздушным тропам и попасть в мой мир, — ответил Ворон, печально глядя на нее своими черными глазами. Нигде вокруг не было и проблеска света, но его глаза поблескивали, как там, над берегами Хравнефьорда… И при мысли о Хравнефьорде Хельга вдруг ощутила сильную тоску, мягкая серая мгла показалась душной, тесной.
— Это — твой мир? — непонимающе повторила Хельга и огляделась по сторонам, точно отыскивая выход. — Где это мы?
— Не пугайся. Мы в Хель.
Хельга не ответила. Хель — мир мертвых. Сюда попадают те, кто не попадает в Валхаллу, то есть женщины, рабы и те мужчины, что умерли без оружия в руках. Она не испугалась, потому что не поверила. Нифльхель, как и прочие семь других миров, для людей существует только в сказаниях и при жизни недоступен. И вход туда охраняет великанша, которая задает вопросы…
— Это для тех, кто идет своими ногами, — ответил Ворон на ее невысказанное недоумение. — А тебя принес я.
— Зачем? — задала Хельга единственный вопрос, который пришел ей в голову.
— Потому что если бы ты пришла сама, то обратно тебя не вызволил бы и сам Один. А те, кого приносят, имеют надежду…
— Но зачем ты меня принес? Я вовсе не хотела…
— Мало кто хочет, но всем приходится. Если бы я тебя не подхватил, ты попала бы сюда через ворота Ран [52].
Хельга смотрела на него, все еще не понимая, зачем ей ворота Ран.
— Ты должна была умереть, — прямо пояснил Ворон. — Ты падала в море и продержалась бы на плаву не дольше камня. Ты все забыла?
И Хельга все вспомнила. И Брендольва, и «Лисицу», и страшный удар, когда корабль наскочил на подводный камень. И вот теперь она осознала произошедшее: она упала в море и утонула… умерла бы, если бы Ворон… но она в мире мертвых. Эта серая мгла не может быть ничем другим. О ней не поминали сказания, но сама эта висячая мгла была мертвой. Вернее, она жила какой-то особой жизнью, а человек внутри нее был пленником. И быть живым по-прежнему он уж никак не мог.
Но Хельга ощущала себя живой. В ней ничего не изменилось. «Как же так?» — спрашивали ее изумленные глаза.
— Ты еще живая, — сказал ей Ворон. — Я принес тебя, я могу и унести тебя отсюда, пока тебя не видела Хель. Но только если ты действительно захочешь вернуться.
— А как же …как же я могу не захотеть? — робко, почти беззвучно спросила Хельга.
Она ощутила себя крошечной, как песчинка, и совершенно бессильной в этом сером мире. Домой… Даже страшно было вспомнить дом, Хравнефьорд, небо, лесистые горы, потому что все это было слишком непохоже на здешний туман, и до боли в груди хотелось вырваться отсюда. Но возможно ли это? Из Хель не возвращаются, а если возвращаются, то совсем иными… Ауднир…
— Он ведь попал сюда не со мной, — утешил ее Ворон. — А совсем наоборот. Хель отпустила его отомстить. Ради мести она отпускает. Но это, конечно, не то возвращение, которое можно пожелать по доброй воле. Но некоторые думают, что это лучше, чем совсем никак. Пойдем.
Он встал и за руку поднял Хельгу. Она так и не поняла, на чем сидела. Ворон пошел куда-то в серую мглу, не выпуская ее руки. Хельга следовала за ним. Ее ноги переступали по мягкой земле с короткой, невидимой в тумане травой, но казалось, что она остается на месте — вокруг ничего не менялось. Те же мягкие серые клубы тумана. Ни единого проблеска света, ни единого пятна тьмы — ровная серая мгла, дышащая и неподзижная. И изумительное ощущение покоя, которое наполняло Хельгу, несмотря на ее прежние волнения. Она как будто вдыхала этот покой вместе с серым туманом. Наверное, так оно и было.
— Здесь никого нет? — шепнула она Ворону. — Только мы?
— Нет, почему же? — Ворон обернулся. — Сама подумай, сколько народу умерло с тех пор, как боги сотворили род человеческий. Если бы кости умерших не истлевали, то живым давно было бы некуда ступить. Каждый шаг по земле — чья-то могила. А в Валхаллу попадает малая часть — там всего пятьсот сорок палат, и они еще не переполнены. Правда, Отец Ратей не открывает их точного числа. А большая часть умерших попадает сюда. Но здесь им никогда не будет тесно. Здесь-то каждый может наконец-то побыть наедине с самим собой.
И Хельга увидела. Мимо нее прошла через туман невысокая фигура с размытыми очертаниями: не разобрать даже, мужчина это или женщина, молодой или старый. Потом появились сразу трое: они сидели на земле лицами друг к другу, как сидят вокруг маленького костра. Вместо костра между сидящими бил из земли небольшой источник в округлой неглубокой ямке. Вода его была прозрачной и такой же серой, как туман вокруг. Позади сидящих Хельга смутно различила очертания скалы, уходящей вверх, а в скале расселину. Сидящие изредка шевелились, поворачивались друг к друг, даже беседовали. Хельга не слышала ни звука, но знала, что беседа здесь присутствует. До боли в глазах она вглядывалась в лица сидящих: почему-то ей казалось, что она узнает кого-то из них, хотя за время своей короткой жизни повидала не так уж много мертвых, и еще меньше таких, кого хотела бы увидеть снова. И лицо одного из сидящих, пожилого мужчины с бородой и длинными волосами, зачесанными назад от залысого лба, показалось ей смутно знакомым. Но чем больше она смотрела, тем больше сглаживались его черты и под конец стали напоминать смутный оттиск в сырой глине. Эти лица не для ее глаз. У них теперь своя жизнь, принадлежащая только им, а все остальное человечество не имеет на них прав, которые нерушимыми оковами держат весь земной человеческий век. Здесь вообще ничего нет: ни прав, ни обязанностей, ни дел. Этот покой будет вечен, и никто не должен о себе хлопотать. Здесь поток не движется, потому что это — не жизнь. Так вот что такое смерть — это когда все движение в прошлом, будущего нет, а настоящее неизменно и неподвижно.
Взгляд растворялся и пропадал в этой серой мгле, на душе делалось все спокойнее. Хельга уже наслаждалась этим покоем, которого ей так не хватало на земле. Никуда не надо спешить. Ни о чем не надо заботиться. Можно лечь на землю, хоть прямо здесь, где стоишь, и лежать — хоть вечно.
— Послушай. — Ворон обернулся у Хельге, остановился, не выпуская ее руки. — Подумай. Не всем дается такой выбор, какой дан тебе. Если хочешь, ты можешь остаться здесь. Я буду часто приходить к тебе — ведь ты этого хотела?
Хельга снова огляделась. Глаза ее как будто привыкли к туману, теперь она различала перед собой мягкие очертания долины между двумя невысокими холмами — ровную и пустую. Дальний ее конец скрывала серая дымка, маня своими дремлющими тайнами. Но что с ними делать? Да, она хотела быть с Вороном… но не здесь!
— Так вышло. — Ворон дернул плечом вверх, не человеческим, а прежним, птичьим движением. — Ты сама привела себя на тот корабль, обреченный на смерть.
— Я не хотела! — вскрикнула Хельга.
— Ты никак не могла выбрать, с кем быть твоему сердцу. Ты хотела сохранить всех, ты хотела соединить несоединимое. А такой роскоши не дано никому. Ты хотела стоять между двух расходящихся льдин — кого винить, если они сбросили тебя в воду!
Хельга промолчала, опустила голову. Что тут возразить? Глупо было желать того, чего она желала, но разве она сама сотворила свое сердце таким глупым, не выносящим даже тени раздора? Кто сделал женщину жаждущей жизни, ненавидящей вражду? Только тот, кто велел ей продолжать жизнь человеческого рода. С него и спрашивайте.
— Если ты хочешь жить там, то тебе придется выбрать, — продолжал Ворон. — Научись выбирать, и тогда тебе больше не придется взывать к богам, жаловаться на судьбу и вопрошать, почему все так плохо. Может быть, ты не найдешь полного счастья — дар счастливой судьбы встречается реже всех других даров, даже таких, как у тебя! — но и ледяной воды полного несчастья ты сумеешь избежать. Если тебе предлагается два зла, сумей выбрать меньшее, И этого выбора за тебя не сделает никто. Если ты вернешься в мир живых, то тебе придется там выйти замуж — на такое предсказание моей мудрости хватит! И мы с тобой увидимся не скоро. Может быть, только в миг твоей смерти… Но это я могу тебе пообещать. Когда настанет твой настоящий срок, я приду за тобой.
Последнее Ворон выговорил тише, не так сурово, как все остальное. Хельге показалось, что он не хочет ее возвращения.
— Или ты можешь остаться со мной прямо сейчас, — негромко добавил он. — Ведь когда-то ты хотела…
— Здесь… — Хельга снова огляделась.
Она поняла, что хотел сказать ей Ворон, но трудно было примириться с той простой мыслью что иметь все нельзя. Она хотела иметь все: и родичей, и любовь Брендольва, и Ворона, и мир между всеми. Картина этого счастья была так полна и ярка, что не верилось в ее невозможность. Она была так близко — не хватает лишь какой-то малости, чтобы до нее дотянуться. Меньшее зло… Серый мрак, и в нем — Ворон, посланец огромных сил, который станет для нее не силой, а лишь призраком невозможного, потому что сама ее жизнь в этом сером покое будет лишенной всякого смысла. Вернуться домой… Жить, как живут все, греться у огня, слушать саги… качать на коленях детей, своих детей, и самой рассказывать им о богах и древних героях… Это — смысл, это — дело, потому что род человеческий должен продолжаться. Иные сомневаются, а есть ли в смысл в его существовании, но не спрашивайте об этом женщину. Боги сотворили ее продолжательницей рода, и она никогда не спрашивает — зачем? И в этом она, может быть, нечаянно мудрее мудрецов, поседевших за отысканием смысла жизни. Если все станут лишь искать его, то жизнь прекратится раньше, чем ее смысл будет отыскан.
— За время жизни человеческая душа собирает в себе тот огонь, который потом понесет ее гораздо выше, чем ты можешь себе представить, — зашептал ей в ухо тихий голос. Это не был голос Ворона; казалось, говорила сама серая мгла. Но Хельга почему-то знала: этот голос идет издалека, он не принадлежит серому миру по имени Хель. Откуда-то из палат Асгарда одна из великих матерей человечества протянула руку, чтобы подбодрить свою дочь. — Для этого надо жить человеческой жизнью, — шептала богиня, и Хельга верила ей, как матери. — Жить с людьми. Любого героя, любого мудреца когда-то родила мать, и кто они такие, чтобы отрицать право других женщин рожать других героев и мудрецов? Не слушай их. Ты создашь новый мир, и он будет не хуже других. Не слушай никого. Ты — жизнь, и продолжаться — твое священное право.
Чем дольше Хельга слушала ласковый голос, тем сильнее ей хотелось назад, домой. Привычные, любимые образы обступили ее со всех сторон, были вокруг нее и внутри нее, лицо Дага сияло перед взором, такое четкое и прекрасное, каким она никогда не видела его раньше. Он звал ее к себе, и от голоса богини, от нестерпимого стремления к жизни, к людям горячие слезы выступили на глазах.
В серой мгле впереди вдруг мягко забрезжило светлое пятно. Хельга моргнула, и пятно прояснилось, превратилось в фигуру женщины невысокого роста… Ее лицо… Хельга вгляделась, и туман вдруг растаял, глаза женщины ясно глянули прямо ей в глаза, и она узнала их. Десять лет… Она была так мала, когда умерла ее мать, что почти не помнила ее лица, но сейчас это лицо вспыхнуло перед ней с такой резкой ясностью, с какой она не воспринимала его в детстве. Это было открытие, и сама она словно провалилась сквозь эти десять лет, туда, где ее мать была живой…
Не помня себя, Хельга рванулась к сияющему лицу, с глазам, зовущим ее любовью и лаской. Откуда-то сверху упала тьма; Хельга сильно вздрогнула и замерла, и внезапно увидела наверху острый отблеск звезды. Фигура матери исчезла вместе с туманом. Чувствуя себя совсем потерянной между мирами жизни и смерти, Хельга пробежала несколько шагов вперед, потом вспомнила о Вороне, обернулась… й увидела позади себе морской обрыв. В лицо ей ударил влажный ветер, разом воскрешая все ощущения жизни. Где-то внизу ревели волны, а рядом качала лапами высокая ель. Еловый мыс И никого. Но это был Хравнефьорд.
Мигом определившись, Хельга пустилась бежать. Она жадно ловила ртом свежий прохладный воздух и никак не могла надышаться. Серая мгла Хель мерещилась где-то позади, и все существо Хельги стремилось убежать от нее как можно дальше. Близкие воспоминания вызывали такой ужас, что стыла кровь, и Хельга бежала все быстрее и быстрее, чтобы не дать ей застыть совсем. Не верилось, что она могла быть в самом сердце смертной мглы и не умереть от одного ужаса.
С трудом глотая воздух, Хельга взобралась на холм. Внизу в долине лежал Тингвалль. Ее дом.
В гриднице Тингвалля горело много огней, но стояла тишина. Люди сидели на скамьях и прямо на полу, жались друг к другу, как от холода, но не поднимали глаз и не смотрели друг на друга. Фигуры напоминали нагромождение валунов на морском берегу, которые веками лежат бок о бок, но не могут ни обратиться друг к другу, ни уйти прочь.
Все знали, но никто не верил. Душа Тингвалля умерла, и жизнь всех оставшихся показалась бессмысленной. Так всегда бывает, если кто-то молодой умирает раньше старших. Много ли места она занимала в доме, маленькая дочка хёвдинга? Но вот ее нет, и весь дом опустел. Это было слишком неожиданно, невозможно, в это нельзя было поверить. Мало ли где она… Но ее не было, не было в гриднице, не было в девичьей, не было нигде на земле, и каждый ощущал ее отсутствие всей кожей, точно стоял посередине ледяного поля. Кто-то из домочадцев и соседей еще искал на берегах фьорда, кидался к каждому обломку корабля, к каждому камню, но ими двигала не настоящая надежда, а только потребность что-то делать, двигаться, чтобы только не ощущать каждый миг этой пустоты.
Хеймир ярл сидел на полу перед первым очагом, спиной к дверям. Он как вошел, так и сел на землю, и с тех пор почтя не шевелился. Лицо его настолько изменилось, что смотреть на него было страшно: черты заострились, глаза ввалились, и серые тени возле век делали их похожими на глаза мертвеца.
Все рухнуло слишком внезапно. Казалось, только что он ненавидел Брендольва, а сейчас едва помнил о нем и даже не хотел знать, утонул он тоже или выплыл как-нибудь. Ненависть к Брендольву исчезла вместе с ней… потому что родилась она из одной ревности, из глупой боязни, что она, маленький светлый альв, предпочитает своего прежнего жениха. Хотелось стереть его с лица земли, чтобы она поняла наконец, что он сам, Хеймир, сын Хильмира, гораздо лучше. Ее любовь была такой драгоценностью, что за нее можно и убить… Но вот что выходит, когда любви пытаются добиться ненавистью. Она умирает.
Хеймир сам видел, как Хельга полетела в воду и пропала в волках. «Змей» был уже совсем близко, его хирдманы ныряли, и сам он плавал, как безголовый обрубок бревна, чудом избегая столкновений с обломками «Лисицы». Но ее больше никто не видел, ни мгновения. Волны взяли ее сразу и насовсем. И оттого, что никто не видел ее мертвой и даже умирающей, не верилось, что ее больше нет.