Страница:
— Раз, два, три… Да брось ты, тут десятками считать надо!
— Ты, Снорре, по пальцам считай! Что, не хватает?
— Десятка два… да нет, все три… А сколько еще в море? А сколько еще подойдет?
—Ну, теперь фьяллям недолго славить своего Рыжебородого [43]!
— Я же говорил, что Фрейвид приведет войско! У этих, с западного берега, много разной дури в головах, но трусами они никогда не были!
— Да, с таким войском Фрейвид, пожалуй, равен по силе самому конунгу! Хорошо, если он действительно верен ему! Вздумай он отстаивать своего выкормыша Вильмунда — и еще как сказать, чем все кончится.
— Чтоб молния тебе упала на язык! Фрейвид не такой дурак, чтобы ставить на слабосильного коня!
— Может, Вильмунд с ним?
— Да зачем он ему теперь нужен?
— Смотри, какой огромный лангскип! Скамей тридцать будет! Чей же он? Не Вальгаута Кукушки? Что? Донгельда Меднолобого? Хорош, хорош!
— Вон он, Фрейвид!
Фрейвид хёвдинг стоял возле золоченого штевня своего корабля. На нем был позолоченный шлем, ярко сверкавший под лучами утреннего зимнего солнца, и широкий красный плащ. Расставив ноги, уперев руки в бока, он смотрел прямо на приближающегося конунга, и в его лице не было ни трепета, ни смущения. Не слишком высокий, он производил впечатление настоящего великана. Брендольв впервые увидел человека, о котором вокруг него говорили так много разного, и рассматривал его, как вестника судьбы, смутно ощущая, что от поведения этого человека сейчас зависит судьба всех квиттов. Слишком много разных нитей он держал в кулаках. Его голова даже в золоченом шлеме казалась слишком маленькой для широких плеч, в рыжеватой бороде на щеках белела седина, блекло-голубые глаза смотрели властно, решительно. Он чувствовал себя равным конунгу, и даже Брендольв, не слишком склонный задумываться о силах, движущих миром и людьми, понял, что сейчас они столкнутся. Они давно должны были столкнуться, Стюрмир и Фрейвид, не уступающие друг другу силой и гордостью. И сейчас, когда сама судьба вложила в руку каждого из них оружие, ни один не захочет ломать свою гордость. А когда сталкиваются две грозовые тучи, рождается страшный удар…
Стюрмир конунг прошел еще немного и остановился в десятке шагов перед Фрейвидом. Его люди поспешно подтягивались и выстраивались полукругом у него за спиной, защищая его и защищаясь им.
Фрейвид хёвдинг мгновение помедлил, потом уверенно шагнул навстречу конунгу, о том, что произошло дальше, за закрытыми воротами святилища Тюрсхейм, Брендольв сын Гудмода так никогда и не узнал толком [44]. За ворота святилища, куда Стюрмир конунг позвал Фрейвида, кроме них двоих вошли только Гримкель ярл и Ингвильда. Следом за ней шагнул Оддбранд Наследство, хирдманы Стюрмира было преградили ему путь, но он сказал что-то, к его пропустили. Как видно, он знал заклинания против всех мыслимых преград.
Разговор конунга и хёвдинга продолжался долго. Дружины того и другого, жители Острого Мыса, собранные войска юга и запада широкой беспокойной толпой растянулись по всему берегу, ходили между кораблями, переговаривались, тревожно поглядывая на высокие резные ворота святилища. Время тянулось нестерпимо долго, но стоило едва лишь задуматься ,как толкала тревожная мысль: их нет слишком долго! Стюрмир и Фрейвид никак не придут к согласию! Брендольв прохаживался в толпе, не в силах спокойно стоять на месте; ему попалась на глаза кучка Лейрингов, среди мужчин он видел знакомые лица Йорунн, кюны Даллы, Мальфрид и даже к ним готов был подойти поговорить, чтобы хоть как-то облегчить истомленную ожиданием душу. Лейпт, Арне и другие хвостом ходили за ним, обмениваясь бессвязными замечаниями, но уж они-то не могли сказать Брендольву ничего нового.
А дым над жертвенником медленно поднимался со двора святилища, взмывал на створками ворот и таял в небе. Он все видел, но ему были безразличны возня и болтовня смертных возле священного Волчьего Камня.
А потом ворота раскрылись, и из них решительным шагом вышел Стюрмир конунг, Один. Огромная толпа дрогнула и подалась назад, потом по ней пробежал ропот. Из-за створок показался еще один человек — Гримкель ярл. Он сжимал в кулаке что-то маленькое и нервно оглядывался назад, во двор; рядом с черной короткой бородкой его лицо казалось белее молока, рот судорожно дергался, глаза скользили по сторонам ниже уровня человеческих лиц.
Стюрмир конунг остановился в трех шагах за воротами и поднял на толпу твердый и суровый взгляд.
— Свершилось! — коротко и резко бросил он. — Боги уличили предательство Фрейвида и покарали его. Его кровь пролилась перед Волчьим Камнем, и Однорукий Ас принял жертву.
— А его дочь? — крикнуло сразу несколько нетерпеливых голосов, и одним из них был голос Брендольва.
— Дочь… — Стюрмир прищурился, отчего на миг стал похож на Одина, но тут нее показялось что у него просто дергается левый глаз. — Его дочь взяли тролли. Кто верен мне — за мной!
Ничего больше не добавив, Стюрмир конунг решительным шагом, не оглядываясь направился прочь от святилища. Он знал, что только так и одержит окончательную победу — твердо и не оглядываясь. Если он оглянется, собранное Фрейвидом войско западного берега опомнится и бросится на него. Главарь найдется. Тот же Вальгаут Кукушка или Донгельд Меднолобый. Там полно гордецов, которым их дерзость важнее общего дела. Но нельзя перебить всех. Тогда некому будет воевать. А страх подчинит ему этих упрямцев с западного побережья и поведет туда, куда будет нужно ему, Стюрмиру Метельному Великану, единственному конунгу Квиттинга.
Когда он скрылся из глаз, толпа сбросила оцепенение. Началась толкотня и давка, над берегом взлетели крики, причитания, брань, проклятия, вопли ужаса и отчаяния. Часть народа бросилась в святилище и теснилась в приоткрытых воротах, и никто не догадывался открыть их во всю ширину, чтобы все увидели сразу… Тело Фрейвида лежало лицом вниз прямо перед священным камнем, рядом растекалась огромная лужа крови. Ветерок пошевеливал прядь рыжих, с тонкой проседью волос. Его сторонились, с ужасом отворачивались: дыхание свежей смерти волной растекается вокруг и, кажется, может убить, как ядовитые испарения глубинных пещер.
Ингвильды и ее воспитателя нигде не было.
— Где она? Где Ингвильда? — кричал Брендольв, с силой берсерка пробившись сквозь толпу к Сиггейру, жрецу и предсказателю. Это был очень неприятный человек, и смотреть в глаза ему было хуже, чем гадюке, но Брендольву сейчас было все равно.
— Конунг же сказал — ее взяли тролли! — со смесью досады и презрения бросил жрец, щуря свои узкие глаза неизвестного цвета. — Расступилась земля, и мерзкие чудовища унесли ее в глубину. Вместе с ее воспитателем.
— Это неправда, неправда! Зтого не может быть!
— Но не думаешь ли ты, что сам Тюр явился за ней и унес в Асгард? — Сиггейр усмехнулся, и Брендольв отшатнулся прочь, не в силах стоять рядом с этим мерзким человеком.
Спрашивать было нечего. Ингвильды не было в святилище, ее вообще не было больше нигде поблизости. Как она исчезла из закрытого со всех сторон двора, да еще в самый миг смерти своего отца, Брендольв даже не пытался вообразить. Такое ему не по зубам.
— Нас предали! Конунг предал нас! Обвинял в предательстве нашего хёвдинга, а сам убил его! Подло и предательски! — горячо кричал на берегу Донгельд Меднолобый. — Отомстим ему! Отомстим за нашего хёвдинга!
— Обнаженный меч в его руке, как синеватая молния, взмыл к хмурым небесам. И люди Острого Мыса, слыша эти крики, лихорадочно хватались за оружие, кидались прочь от кораблей, искали своих, собирались вместе. Как взбесившиеся песчинки, люди пробивались через толпу, огромная толпа кипела встречным движением, стремительно и беспорядочно разделялась на две половины. И вот уже две темные тучи стоят друг против друга, и каждая из них напряженно ждет, не блеснет ли напротив острая сталь, не бросятся ли на них первыми те, с кем они еще сегодня утром вместе собирались идти в битву.
— Не будем сражаться под его стягом! — вопили сотни голосов возле кораблей с запада. — Не пойдем в битву за предателем! Он нам не конунг! Не такого мы ждали! Уходим! Кто не хочет быть рабом конунга — на корабли! Будем сами защищать наши дома! Среди нас нет предателей!
Возле воды закипела суета: люди западного побережья сталкивали свои еще не обсохшие корабли в воду. Дружины Острого Мыса отхлынули от берега и не мешали им; кто-то побежал предупредить Стюрмира конунга. Какая-то знатная, нарядная женщина стояла на пригорке и истошно кричала, то простирая руки к морю, то потрясая кулаками:
— Опомнитесь! Квитты! Что вы делаете! Опомнитесь, да возьмут вас всех тролли! Куда вы! Вы хотите, чтобы фьялли перебили вас всех поодиночке? Каждого на пороге его дома! Донгельд! Опомнись! Вы должны быть вместе! Вместе, иначе квитты обречены! Люди! Опомнитесь! Брюньольв! Да сделайте же что-нибудь!
Голос ее ломался от плача, лицо искажалось то яростью, то отчаянием, ветер трепал концы длинного белого покрывала у нее на голове, и она казалась похожей на валькирию в белом облачном убранстве. В глазах ее были битва и гибель. Брендольв не знал этой женщины, только помнил, что пару раз видел ее на пирах; сейчас ему хотелось зажать руками уши и не слышать ее голоса, ломкого и упрямого, такого отчаянного, режущего сердце как ножом. Она была права, но ничего не могла изменить.
Корабли западного побережья уходили из фьорда. Толпа на берегу не расходилась. Но Брендольв пошел прочь: достаточно он толкался, кричал, слышал то, что знал и сам и что не могло изменить общее будущее племени квиттов.
Он брел медленно, то и дело спотыкаясь, хотя глядел на дорогу прямо перед собой. Но дороги он не видел: перед его взором стояло ожесточенное лицо Стюрмира с прищуренным левым глазом, жестокое лицо Властелина, упившегося жертвенной кровью. И тело Фрейвида в большой, пронзительно-красной луже, вид которой у всего живого вызывает неосознанное, но мощное стремление: беги, спасайся! Брендольв чувствовал убитым себя самого. Влюбленность в Ингвильду, надежды завоевать ее рассеялись дымом, и уже казалось глупым, что он когда-то имел эти надежды: зачерпнул, дурачок, луну из лужи! Но даже не это терзало его сильнее всего. Ударом, который Стюрмир нанес Фрейвиду, он убил и самого себя в глазах Брендольва. Предатель… Но войско западного берега ушло и не вернется. А другого негде взять. Квиттинский юг останется один против бесчисленных полчищ фьяллей и раудов… А этого мало!
У Брендольва было нелепое ощущение, что ему отрубили голову, а он идет себе по дороге, как ни в чем не бывало, вот только не знает куда. И зачем? Напрасно он надеялся найти себе голову в Вильмунде конунге — тот оказался слишком слаб, честолюбивый мальчишка, которому дали поиграть мечом конунга. Напрасно он думал, что головой Квиттинга станет Стюрмир — в нем было много силы, но честолюбие и мстительность победили разум, затмили глаза, погубили будущее ради сегодняшнего торжества. И как сегодня он восторжествовал над Фрейвидом, так завтра над ним восторжествуют фьялли. Торбранд по прозвищу Тролль, длинноносый конунг фьяллэй, один обрадуется сегодняшним делам на Остром Мысу. Как ни был потрясен и растерян Брендольв, это он понимал. Может быть, само потрясение и наделило его недолгой способностью видеть так ясно. На миг ему стало жутко от ощущения, что он вдруг сделался ясновидящим.
А ведь поговаривали, что Ингвильда, дочь Фрейвида, была ясновидящей. Если так, то понятно, отчего у нее такой строгий и скрыто-печальный взгляд. Она знала, она очень многое в своей судьбе знала наперед, но изменить ничего не могла. Теперь и Брендольв обзавелся житейской мудростью, добытой опытом: чем сильнее земля дрожит под ногами, тем сильнее каждый заботится о своем. И будь он проклят, этот опыт, награждающий подобной мудростью!
Через какое-то время Брендольва нагнали Лейринги. Узнав его, несколько человек бросилось за ним; Йорунн, Мальфрид, Аслак, еще кто-то из их братьев окружили Брендольва, затеребили, стали что-то кричать. Он разбирал льющиеся с их губ знакомые имена, но не слушал: ничего стоющего эти люди не могли ему сказать.
— Я всегда знала, всегда! — твердила кюна Далла, стоя в стороне и ни к кому в особенности не обращаясь. — Этот Фрейвид! Он сам виноват! Вот до чего все дошло!
— Теперь вся надежда только на восточный берег, — сказала Йорунн, и Брендольв, услышав эти слова, немного опомнился.
В самом деле, еще ведь остается восточный берег. Конечно, потеря западного войска — тяжелая потеря, но с помощью Хельги хёвдинга ока станет несмертельной.
— А ты еще хотел жениться на дочери этого тролля! — с упреком воскликнула Йорунн, будто укоряя Брендольва за вред, который он собирался причинить себе самому. — Подумай — ты чуть не стал родичем этого предателя!
— Все честные люди должны крепко держаться друг за друга! — говорила кюна Далла. Она была бледна и лихорадочно соображала, хорошо ли смерть Фрейвида отразится на ее собственных делах. Скорее да, потому что ссориться еще и с Лейрингами Стюрмиру теперь не с руки. — Поэтому лучшее, что ты можешь сделать — это жениться на нашей Мальфрид, — посоветовала она Брендольву. — Так будет гораздо лучше для всех, и для тебя самого в первую очередь.
Брендольв криво усмехнулся. Эта пронырливая женщина думает, что он совсем отупел и на все согласится.
— Разве не ты, Фригг ожерелий, не так давно убеждала меня поскорее жениться на дочери Хельги хёвдинга? — напомнил он, вытирая ладонью отчего-то вспотевший лоб. Теперь он остыл, и испарина стала холодной, неприятной. — Ты говорила, что конунгу нужны преданные люди, родичи Хельги хёвдинга…
— Ах, Стюрмир конунг отлично справится с любым Хельги хёвдингом и без нашей помощи! — убежденно перебила кюна, далее не дав ему договорить. — А вот прочим знатным людям надо держаться вместе. Теперь чего уж скрывать то, что я и раньше знала: нраз Стюрмира конунга тяжел и переменчив. Ты видел, что сталось с Фрейвидом. Конечно, он предатель, но ни вам, ни нам не помешает сильная родня. Случись что здесь, куда я денусь с ребенком, с законным наследником конунга?
В гневе и тревоге кюна вскинула белые руки к небесам. А Брендольв смотрел на нее с укором и легкой обидой, точно говоря: за что, о Скади обручий, ты считаешь меня таким дураком? Твое стремление обеспечить себе самой теплое уютное местечко подальше от врагов вполне понятно. Но только ты не видишь дальше своего носа. Вчера тебе казалось полезным и выгодным одно, сегодня — другое. А ведь сегодняшней беды можно было бы избежать, если бы вчера ты сумела заглянуть чуть подальше и постараться увидеть побольше, чем твоя собственная кормушка. Может, и я сам был не умнее, когда потрясал щитом во славу Вильмунда конунга и бранил Стюрмира старым негодным трусом. А пока выходило, не всякий трус принесет столько вреда, сколько отважный гордец.
Ничего не ответив кюне Далле, Брендольв пошел дальше, к усадьбе Железный Пирог. Потрясение проходило, осмысление случившегося становилось все полнее. Оно ложилось на душу холодной каменной тяжестью, и Брендольв все убыстрял шаг, точно надеялся от нее убежать. Но она была вокруг, и он лишь все глубже погружался нее. Крепла губительная уверенность, что квитты обречены, и Брендольв встряхивал головой, как конь, отгоняющий мух, и сам этого не замечал Здоровое существо противилось чувству обреченности, стремилось от него избавиться. Как помог бы ему сейчас хоть один настоящий друг! Если бы здесь был Даг! Даг, которого Брендольв всегда считал младшим товарищем и сам наставлял, сейчас представлялся ему чем-то вроде стального клинка который не кривится, не изменяет себе и всегда твердо знает свой путь. Но где он сейчас?
Чем ближе была усадьба Железный Пирог, тем медленнее шел Брендольв. Он боялся встретиться лицом к лицу со Стюрмиром конунгом, боялся глянуть в глаза человеку, который только что жестоко разбил надежды, им же самим вызванные и выращенные. Как взглянуть на него теперь? Ведь он сразу поймет, что в глазах Врендольва он — мертвец.
Но деться было некуда. Меч Стюрмира висел на поясе Брендольва, и другого конунга у него не было. Как на казнь, Брендольв вошел в гридницу. Всего полмесяца назад он входил к этому же человеку, готовый даже к смерти (это ему так в молодом глупом задоре казалось, что готовый). Но насколько же тяжелее было ему сейчас! Брендольв даже усмехнулся кривой, презрительной усмешкой, вспомнив свои тогдашние чувства. Может быть, и впрямь легче умереть от руки конунга, чем служить ему, не веря в него.
Отдать меч? Положить к ногам и уйти? Назову трусом. Бежишь от конунга, скажут, когда не ве ришь в победу!
Брендольв вошел и остановился, не помня ни единого слова.
Но Стюрмир конунг не ждал от Брендольва никаких слов. Сейчас ему нужно было только действие.
— Ты хотел отплыть на восточный берег, — заговорил он, едва лишь увидел на пороге Брендольва. От испытания глядеть ему в глаза Брендольв был избавлен: взгляд конунга мрачно блуждал где-то мимо его лица. — Пришло время. Теперь наша победа зависит от Хельги хёвдинга. Пусть он присылает войско к Празднику Дис сюда, на Острый Мыс. К этому же времени обещали дать войско слэтты. Тогда мы разобьем фьяллей. Нужен надежный человек. Отправляйся как можно скорее. Я велю дать тебе припасов на дорогу.
Брендольв молча наклонил голову, боясь голосом выдать себя. Приказ немедленно отплыть отсюда на восточный берег был единственным приказом от Стюрмира, который он выполнит без сомнений и с величайшей готовностью.
На этот раз Брендольв плыл к Хравнефьорду безо всяких выдумок, а ведь именно сейчас любого «Логвальда Неукротимого» здесь могли встретить как подобает. Хельги хёвдинг не терял времени даром. Приготовления к войне, которые велись с самой осени, после возвращения Дага пошли еще быстрее и теперь близились к окончанию. Примерному конечно, потому что к такому отвратительному событию, как война, никогда нельзя быть готовым полностью.
Дага в усадьбе Тингвалль встретили, конечно же, рассказами о собственных подвигах. Домочадцы взахлеб повествовали о своих сражениях с мертвецом; Хельга давилась от смеха, вспоминая, как Ауднир сторожил ее за углом отхожего места и как неуклюже уворачивался от полена в руках разъяренной Троа. Зато Даг чуть не поседел раньше времени: ему в этом зрелище не виделось ровно ничего смешного. Хельга, чистый ручеек, солнечный лучик, — к ней тянулись холодные лапы мертвеца, а он, брат и защитник, разгуливал себе за морями, сидел на пирах, любовался нарядными слэттинками, слушал стихи! В первые мгновения ему казалось, что он совершил непростительную небрежность, оставив Хельгу, и ни племена, ни конунги для него сейчас ничего не значили.
Зато Хельга бледнела и прижимала руки к щекам, слушая, как Дага чуть не сожгли вместе с конунгом в усадьбе. Ударь то копье из-за стены чуть правее — и… Дух захватывало от улсаса при одном приближении мысли, что та пустота, которую Хельга ощущала рядом с собой все эти долгие дни, могла стать вечной.
— Вот они, слэтты-то! — приговаривали не менее напуганные домочадцы. — Звали на пир, а держали ножи за пазухой!
— Такой народ богатый — чего им еще не хватает?
— Э, богатым-то и не хватает! Бедный-то обойдется, а богатому всегда мало! Чем больше имеешь, тем больше хочется! Все жрет, жрет, а счастье все убегает и убегает!
— Это верно! — соглашался Эгиль Угрюмый. Он вернулся вместе с Дагом, так и не продав свою «Жабу», поскольку покупать ее с жабьей головой никто не хотел, а менять голову не хотел он сам. — Человек — такое странное животное, ему всегда чего-то не хватает. Служанка жалуется — у нее всего две рубашки. А дочь конунга причитает, что у нее всего десять — хотелось бы двадцать пять. И обе одинаково несчастны. Живым всегда чего-то не хватает.
— Вот уж верно! — фыркнула Атла. — Я, когда мы шли по лесам, случалось, завидовала нашим мертвым: в Валхалле им тепло и сытно!
— Я пока туда не тороплюсь! — бросил Даг. — Если можно отстоять свою честь не умирая, то я предпочту именно это.
— Ты хочешь иметь выбор. А это значит, хотеть очень много!
— Выбор есть всегда и у каждого, — вступил в беседу Эгиль. — Протри глаза и непременно увидишь не меньше двух тропинок. Не обязательно, что хоть одна из них ведет к полному счастью, но одна обязательно ведет к меньшему несчастью, чем другая. И если стать совсем счастливыми обычно не в нашей власти, то нам вполне по силам не стать совсем несчастными.
Даг молча смотрел на Атлу. Он побаивался, что она будет смеяться над его эльвенэсскими подвигами, но она слушала почти молча, и Дагу показалось даже, что она напугана. На него самого она смотрела почти спокойно, не ужасаясь, как Хельга, той опасности, которая ему грозила. Атла поняла» что есть опасность куда страшнее. Конунг квиттов оказался неспособен добиться поддержки и чуть было не погубил всего дела. Старик в сером плаще все шел и шел следом. Он уже догонял, его исполинская тень нависла над мирным Хравнефьордом. И как знать, не задрожит ли завтра земля под тяжелым шагом Повелителя Битв, не вспыхнет ли над крышей Тингвалля огонь старой усадьбы Перекресток?
— Правда, непонятно! — простодушно пожимала плечами Сольвёр. — Слэтты — такой богатый народ, а все зачем-то завидуют, копят серебро, задирают нос друг перед другом… Чего им не живется спокойно? Я думала, богатые живут мирно.
— Мирных земель боги не сотворили! — со вздохом отвечал Хельги хёвдинг. Было бы это в его власти, он бы немедленно все исправил, но он не был Одином, и приходилось мириться с существующим порядком вещей. — Да и где же взять мирную землю, когда сами боги только и делают, что бьются с великанами?
В первый же вечер после приезда Даг и сам повстречал некоего великана. Вечером, в сумерках и при луне, он отправился туда же, куда и все ходят перед сном… и из-за угла, как и было рассказано, вдруг показалась могучая, выше человеческого роста фигура. Великан с широкими плечами и огромной головой выл замогильным угрюмым голосом и протягивал к Дагу длинные лапищи со множеством пальцев…
Даг не успел ничего сообразить, а рука уже сама выхватила полено из поленницы и метнула его в голову великана. Великан заорал уже совсем другим голосом и рассыпался на две части, притом одна обиженно вопила что-то, а другая хохотала. Как они умудрялись это делать, непонятно, потому что голова великана с грохотом катилась по земле.
— Вот, опять! — кричала меньшая из половин. — Опять кидаться! Мы же тебе ничего не сделали! Я больше не хочу! Пусть теперь Хедин будет!
На шум выбежали люди с факелами. Но никто не удивился, не испугался, напротив: вокруг раздавался смех.
— Что, получили? — хохотали домочадцы. — Думали, Даг с вами не справится? Он и не таких чудовищ одолевал! Шишки нету?
«Великан» оказался составлен из Рэвунга и сидевшего у него на плечах Стрида, младшего Ингъяльдова сынишки. Надев на голову бронзовый котел, он брал в руки две еловые лапы, еще кто-то из сообщников покрывал их медвежьей шкурой, и «мертвец» занимал место за углом.
— Они у нас уже всех пугали! — со смехом рассказывали домочадцы Дагу. — Им уже доставалось! Альвдис со страху в них запустила глиняным горшком! Разбила! Они теперь гостей сторожат Чего с них взять, с мелкоты?
— Мы вас готовим… Чтобы не теряли бдительности! — обиженно оправдывался Стрид.
Из-за этих приключений Даг только на следующий день вспомнил о подарке Наследника. Увидев двух серебряных воронов, Хельга поначалу онемела и молча рассматривала застежки, слегка поглаживая кончиками пальцев длинные цепочки. Даг не мог и вообразить, какой трепет бросил в душу сестры его подарок. Два ворона! Как он угадал? Потом, осмелев, Хельга забрала застежки, вынесла их во двор, где было посветлее, долго вертела, ловя в гладкие выпуклые камешки луч солнца, любуясь красными и зелеными искрами.
— Ой… Я даже не знаю, как их носить, — выговорила она наконец. — Хочется каждый день, и кажется, что каждый день их недостоин…
— Зато ты достойна! — улыбнулся Даг и с трудом удержался от желания погладить сестру по голове, как маленькую. Все-таки уже невеста, перед домочадцами неудобно. — Ты сама не хуже любой валькирии. Ведь это ты собрала войско, которое одолело мертвеца! У тебя любой конунг может поучиться!
При слове «конунг» ему вспомнилось строгое, спокойное и при этом очень собранное лицо Наследника. Хеймир, сын Хильмира, еще не был конунгом, но приходил Дагу на ум чаще и ярче, чем сам Хильмир. Маленькая Хельга собрала силы маленьких людей, и у них получился «герой», одолевший сильного, злобного, жадного мертвеца. Жадность всегда мертва. А в Эльвенэсе славных героев было хоть отбавляй — и их сила чуть не порубила их самих. Поневоле задумаешься…
Обо всем этом Даг и думал, и говорил много раз с самыми разными людьми. Хельги хёвдинг много ездил по усадьбам, присматривал, как достраивают еще осенью начатые корабли. Вот где в полной мере пригодилось мастерство Эгиля Угрюмого! Хельги хёвдинг радовался, видя, что сумеет дать Стюрмиру конунгу больше трех десятков отличных кораблей и почти полторы тысячи человек в войско. Отлично вооруженных, твердых духом! Во всех кузницах восточного побережья чинилось старое оружие и ковалось новое, и будущая боевая доблесть ковалась в каждом доме. Никто не хотел, чтобы его дом разделил участь Квиттинского севера, и каждый верил, что сообща и при помощи слэттов квитты сумеют одолеть врагов.
— Ты, Снорре, по пальцам считай! Что, не хватает?
— Десятка два… да нет, все три… А сколько еще в море? А сколько еще подойдет?
—Ну, теперь фьяллям недолго славить своего Рыжебородого [43]!
— Я же говорил, что Фрейвид приведет войско! У этих, с западного берега, много разной дури в головах, но трусами они никогда не были!
— Да, с таким войском Фрейвид, пожалуй, равен по силе самому конунгу! Хорошо, если он действительно верен ему! Вздумай он отстаивать своего выкормыша Вильмунда — и еще как сказать, чем все кончится.
— Чтоб молния тебе упала на язык! Фрейвид не такой дурак, чтобы ставить на слабосильного коня!
— Может, Вильмунд с ним?
— Да зачем он ему теперь нужен?
— Смотри, какой огромный лангскип! Скамей тридцать будет! Чей же он? Не Вальгаута Кукушки? Что? Донгельда Меднолобого? Хорош, хорош!
— Вон он, Фрейвид!
Фрейвид хёвдинг стоял возле золоченого штевня своего корабля. На нем был позолоченный шлем, ярко сверкавший под лучами утреннего зимнего солнца, и широкий красный плащ. Расставив ноги, уперев руки в бока, он смотрел прямо на приближающегося конунга, и в его лице не было ни трепета, ни смущения. Не слишком высокий, он производил впечатление настоящего великана. Брендольв впервые увидел человека, о котором вокруг него говорили так много разного, и рассматривал его, как вестника судьбы, смутно ощущая, что от поведения этого человека сейчас зависит судьба всех квиттов. Слишком много разных нитей он держал в кулаках. Его голова даже в золоченом шлеме казалась слишком маленькой для широких плеч, в рыжеватой бороде на щеках белела седина, блекло-голубые глаза смотрели властно, решительно. Он чувствовал себя равным конунгу, и даже Брендольв, не слишком склонный задумываться о силах, движущих миром и людьми, понял, что сейчас они столкнутся. Они давно должны были столкнуться, Стюрмир и Фрейвид, не уступающие друг другу силой и гордостью. И сейчас, когда сама судьба вложила в руку каждого из них оружие, ни один не захочет ломать свою гордость. А когда сталкиваются две грозовые тучи, рождается страшный удар…
Стюрмир конунг прошел еще немного и остановился в десятке шагов перед Фрейвидом. Его люди поспешно подтягивались и выстраивались полукругом у него за спиной, защищая его и защищаясь им.
Фрейвид хёвдинг мгновение помедлил, потом уверенно шагнул навстречу конунгу, о том, что произошло дальше, за закрытыми воротами святилища Тюрсхейм, Брендольв сын Гудмода так никогда и не узнал толком [44]. За ворота святилища, куда Стюрмир конунг позвал Фрейвида, кроме них двоих вошли только Гримкель ярл и Ингвильда. Следом за ней шагнул Оддбранд Наследство, хирдманы Стюрмира было преградили ему путь, но он сказал что-то, к его пропустили. Как видно, он знал заклинания против всех мыслимых преград.
Разговор конунга и хёвдинга продолжался долго. Дружины того и другого, жители Острого Мыса, собранные войска юга и запада широкой беспокойной толпой растянулись по всему берегу, ходили между кораблями, переговаривались, тревожно поглядывая на высокие резные ворота святилища. Время тянулось нестерпимо долго, но стоило едва лишь задуматься ,как толкала тревожная мысль: их нет слишком долго! Стюрмир и Фрейвид никак не придут к согласию! Брендольв прохаживался в толпе, не в силах спокойно стоять на месте; ему попалась на глаза кучка Лейрингов, среди мужчин он видел знакомые лица Йорунн, кюны Даллы, Мальфрид и даже к ним готов был подойти поговорить, чтобы хоть как-то облегчить истомленную ожиданием душу. Лейпт, Арне и другие хвостом ходили за ним, обмениваясь бессвязными замечаниями, но уж они-то не могли сказать Брендольву ничего нового.
А дым над жертвенником медленно поднимался со двора святилища, взмывал на створками ворот и таял в небе. Он все видел, но ему были безразличны возня и болтовня смертных возле священного Волчьего Камня.
А потом ворота раскрылись, и из них решительным шагом вышел Стюрмир конунг, Один. Огромная толпа дрогнула и подалась назад, потом по ней пробежал ропот. Из-за створок показался еще один человек — Гримкель ярл. Он сжимал в кулаке что-то маленькое и нервно оглядывался назад, во двор; рядом с черной короткой бородкой его лицо казалось белее молока, рот судорожно дергался, глаза скользили по сторонам ниже уровня человеческих лиц.
Стюрмир конунг остановился в трех шагах за воротами и поднял на толпу твердый и суровый взгляд.
— Свершилось! — коротко и резко бросил он. — Боги уличили предательство Фрейвида и покарали его. Его кровь пролилась перед Волчьим Камнем, и Однорукий Ас принял жертву.
— А его дочь? — крикнуло сразу несколько нетерпеливых голосов, и одним из них был голос Брендольва.
— Дочь… — Стюрмир прищурился, отчего на миг стал похож на Одина, но тут нее показялось что у него просто дергается левый глаз. — Его дочь взяли тролли. Кто верен мне — за мной!
Ничего больше не добавив, Стюрмир конунг решительным шагом, не оглядываясь направился прочь от святилища. Он знал, что только так и одержит окончательную победу — твердо и не оглядываясь. Если он оглянется, собранное Фрейвидом войско западного берега опомнится и бросится на него. Главарь найдется. Тот же Вальгаут Кукушка или Донгельд Меднолобый. Там полно гордецов, которым их дерзость важнее общего дела. Но нельзя перебить всех. Тогда некому будет воевать. А страх подчинит ему этих упрямцев с западного побережья и поведет туда, куда будет нужно ему, Стюрмиру Метельному Великану, единственному конунгу Квиттинга.
Когда он скрылся из глаз, толпа сбросила оцепенение. Началась толкотня и давка, над берегом взлетели крики, причитания, брань, проклятия, вопли ужаса и отчаяния. Часть народа бросилась в святилище и теснилась в приоткрытых воротах, и никто не догадывался открыть их во всю ширину, чтобы все увидели сразу… Тело Фрейвида лежало лицом вниз прямо перед священным камнем, рядом растекалась огромная лужа крови. Ветерок пошевеливал прядь рыжих, с тонкой проседью волос. Его сторонились, с ужасом отворачивались: дыхание свежей смерти волной растекается вокруг и, кажется, может убить, как ядовитые испарения глубинных пещер.
Ингвильды и ее воспитателя нигде не было.
— Где она? Где Ингвильда? — кричал Брендольв, с силой берсерка пробившись сквозь толпу к Сиггейру, жрецу и предсказателю. Это был очень неприятный человек, и смотреть в глаза ему было хуже, чем гадюке, но Брендольву сейчас было все равно.
— Конунг же сказал — ее взяли тролли! — со смесью досады и презрения бросил жрец, щуря свои узкие глаза неизвестного цвета. — Расступилась земля, и мерзкие чудовища унесли ее в глубину. Вместе с ее воспитателем.
— Это неправда, неправда! Зтого не может быть!
— Но не думаешь ли ты, что сам Тюр явился за ней и унес в Асгард? — Сиггейр усмехнулся, и Брендольв отшатнулся прочь, не в силах стоять рядом с этим мерзким человеком.
Спрашивать было нечего. Ингвильды не было в святилище, ее вообще не было больше нигде поблизости. Как она исчезла из закрытого со всех сторон двора, да еще в самый миг смерти своего отца, Брендольв даже не пытался вообразить. Такое ему не по зубам.
— Нас предали! Конунг предал нас! Обвинял в предательстве нашего хёвдинга, а сам убил его! Подло и предательски! — горячо кричал на берегу Донгельд Меднолобый. — Отомстим ему! Отомстим за нашего хёвдинга!
— Обнаженный меч в его руке, как синеватая молния, взмыл к хмурым небесам. И люди Острого Мыса, слыша эти крики, лихорадочно хватались за оружие, кидались прочь от кораблей, искали своих, собирались вместе. Как взбесившиеся песчинки, люди пробивались через толпу, огромная толпа кипела встречным движением, стремительно и беспорядочно разделялась на две половины. И вот уже две темные тучи стоят друг против друга, и каждая из них напряженно ждет, не блеснет ли напротив острая сталь, не бросятся ли на них первыми те, с кем они еще сегодня утром вместе собирались идти в битву.
— Не будем сражаться под его стягом! — вопили сотни голосов возле кораблей с запада. — Не пойдем в битву за предателем! Он нам не конунг! Не такого мы ждали! Уходим! Кто не хочет быть рабом конунга — на корабли! Будем сами защищать наши дома! Среди нас нет предателей!
Возле воды закипела суета: люди западного побережья сталкивали свои еще не обсохшие корабли в воду. Дружины Острого Мыса отхлынули от берега и не мешали им; кто-то побежал предупредить Стюрмира конунга. Какая-то знатная, нарядная женщина стояла на пригорке и истошно кричала, то простирая руки к морю, то потрясая кулаками:
— Опомнитесь! Квитты! Что вы делаете! Опомнитесь, да возьмут вас всех тролли! Куда вы! Вы хотите, чтобы фьялли перебили вас всех поодиночке? Каждого на пороге его дома! Донгельд! Опомнись! Вы должны быть вместе! Вместе, иначе квитты обречены! Люди! Опомнитесь! Брюньольв! Да сделайте же что-нибудь!
Голос ее ломался от плача, лицо искажалось то яростью, то отчаянием, ветер трепал концы длинного белого покрывала у нее на голове, и она казалась похожей на валькирию в белом облачном убранстве. В глазах ее были битва и гибель. Брендольв не знал этой женщины, только помнил, что пару раз видел ее на пирах; сейчас ему хотелось зажать руками уши и не слышать ее голоса, ломкого и упрямого, такого отчаянного, режущего сердце как ножом. Она была права, но ничего не могла изменить.
Корабли западного побережья уходили из фьорда. Толпа на берегу не расходилась. Но Брендольв пошел прочь: достаточно он толкался, кричал, слышал то, что знал и сам и что не могло изменить общее будущее племени квиттов.
Он брел медленно, то и дело спотыкаясь, хотя глядел на дорогу прямо перед собой. Но дороги он не видел: перед его взором стояло ожесточенное лицо Стюрмира с прищуренным левым глазом, жестокое лицо Властелина, упившегося жертвенной кровью. И тело Фрейвида в большой, пронзительно-красной луже, вид которой у всего живого вызывает неосознанное, но мощное стремление: беги, спасайся! Брендольв чувствовал убитым себя самого. Влюбленность в Ингвильду, надежды завоевать ее рассеялись дымом, и уже казалось глупым, что он когда-то имел эти надежды: зачерпнул, дурачок, луну из лужи! Но даже не это терзало его сильнее всего. Ударом, который Стюрмир нанес Фрейвиду, он убил и самого себя в глазах Брендольва. Предатель… Но войско западного берега ушло и не вернется. А другого негде взять. Квиттинский юг останется один против бесчисленных полчищ фьяллей и раудов… А этого мало!
У Брендольва было нелепое ощущение, что ему отрубили голову, а он идет себе по дороге, как ни в чем не бывало, вот только не знает куда. И зачем? Напрасно он надеялся найти себе голову в Вильмунде конунге — тот оказался слишком слаб, честолюбивый мальчишка, которому дали поиграть мечом конунга. Напрасно он думал, что головой Квиттинга станет Стюрмир — в нем было много силы, но честолюбие и мстительность победили разум, затмили глаза, погубили будущее ради сегодняшнего торжества. И как сегодня он восторжествовал над Фрейвидом, так завтра над ним восторжествуют фьялли. Торбранд по прозвищу Тролль, длинноносый конунг фьяллэй, один обрадуется сегодняшним делам на Остром Мысу. Как ни был потрясен и растерян Брендольв, это он понимал. Может быть, само потрясение и наделило его недолгой способностью видеть так ясно. На миг ему стало жутко от ощущения, что он вдруг сделался ясновидящим.
А ведь поговаривали, что Ингвильда, дочь Фрейвида, была ясновидящей. Если так, то понятно, отчего у нее такой строгий и скрыто-печальный взгляд. Она знала, она очень многое в своей судьбе знала наперед, но изменить ничего не могла. Теперь и Брендольв обзавелся житейской мудростью, добытой опытом: чем сильнее земля дрожит под ногами, тем сильнее каждый заботится о своем. И будь он проклят, этот опыт, награждающий подобной мудростью!
Через какое-то время Брендольва нагнали Лейринги. Узнав его, несколько человек бросилось за ним; Йорунн, Мальфрид, Аслак, еще кто-то из их братьев окружили Брендольва, затеребили, стали что-то кричать. Он разбирал льющиеся с их губ знакомые имена, но не слушал: ничего стоющего эти люди не могли ему сказать.
— Я всегда знала, всегда! — твердила кюна Далла, стоя в стороне и ни к кому в особенности не обращаясь. — Этот Фрейвид! Он сам виноват! Вот до чего все дошло!
— Теперь вся надежда только на восточный берег, — сказала Йорунн, и Брендольв, услышав эти слова, немного опомнился.
В самом деле, еще ведь остается восточный берег. Конечно, потеря западного войска — тяжелая потеря, но с помощью Хельги хёвдинга ока станет несмертельной.
— А ты еще хотел жениться на дочери этого тролля! — с упреком воскликнула Йорунн, будто укоряя Брендольва за вред, который он собирался причинить себе самому. — Подумай — ты чуть не стал родичем этого предателя!
— Все честные люди должны крепко держаться друг за друга! — говорила кюна Далла. Она была бледна и лихорадочно соображала, хорошо ли смерть Фрейвида отразится на ее собственных делах. Скорее да, потому что ссориться еще и с Лейрингами Стюрмиру теперь не с руки. — Поэтому лучшее, что ты можешь сделать — это жениться на нашей Мальфрид, — посоветовала она Брендольву. — Так будет гораздо лучше для всех, и для тебя самого в первую очередь.
Брендольв криво усмехнулся. Эта пронырливая женщина думает, что он совсем отупел и на все согласится.
— Разве не ты, Фригг ожерелий, не так давно убеждала меня поскорее жениться на дочери Хельги хёвдинга? — напомнил он, вытирая ладонью отчего-то вспотевший лоб. Теперь он остыл, и испарина стала холодной, неприятной. — Ты говорила, что конунгу нужны преданные люди, родичи Хельги хёвдинга…
— Ах, Стюрмир конунг отлично справится с любым Хельги хёвдингом и без нашей помощи! — убежденно перебила кюна, далее не дав ему договорить. — А вот прочим знатным людям надо держаться вместе. Теперь чего уж скрывать то, что я и раньше знала: нраз Стюрмира конунга тяжел и переменчив. Ты видел, что сталось с Фрейвидом. Конечно, он предатель, но ни вам, ни нам не помешает сильная родня. Случись что здесь, куда я денусь с ребенком, с законным наследником конунга?
В гневе и тревоге кюна вскинула белые руки к небесам. А Брендольв смотрел на нее с укором и легкой обидой, точно говоря: за что, о Скади обручий, ты считаешь меня таким дураком? Твое стремление обеспечить себе самой теплое уютное местечко подальше от врагов вполне понятно. Но только ты не видишь дальше своего носа. Вчера тебе казалось полезным и выгодным одно, сегодня — другое. А ведь сегодняшней беды можно было бы избежать, если бы вчера ты сумела заглянуть чуть подальше и постараться увидеть побольше, чем твоя собственная кормушка. Может, и я сам был не умнее, когда потрясал щитом во славу Вильмунда конунга и бранил Стюрмира старым негодным трусом. А пока выходило, не всякий трус принесет столько вреда, сколько отважный гордец.
Ничего не ответив кюне Далле, Брендольв пошел дальше, к усадьбе Железный Пирог. Потрясение проходило, осмысление случившегося становилось все полнее. Оно ложилось на душу холодной каменной тяжестью, и Брендольв все убыстрял шаг, точно надеялся от нее убежать. Но она была вокруг, и он лишь все глубже погружался нее. Крепла губительная уверенность, что квитты обречены, и Брендольв встряхивал головой, как конь, отгоняющий мух, и сам этого не замечал Здоровое существо противилось чувству обреченности, стремилось от него избавиться. Как помог бы ему сейчас хоть один настоящий друг! Если бы здесь был Даг! Даг, которого Брендольв всегда считал младшим товарищем и сам наставлял, сейчас представлялся ему чем-то вроде стального клинка который не кривится, не изменяет себе и всегда твердо знает свой путь. Но где он сейчас?
Чем ближе была усадьба Железный Пирог, тем медленнее шел Брендольв. Он боялся встретиться лицом к лицу со Стюрмиром конунгом, боялся глянуть в глаза человеку, который только что жестоко разбил надежды, им же самим вызванные и выращенные. Как взглянуть на него теперь? Ведь он сразу поймет, что в глазах Врендольва он — мертвец.
Но деться было некуда. Меч Стюрмира висел на поясе Брендольва, и другого конунга у него не было. Как на казнь, Брендольв вошел в гридницу. Всего полмесяца назад он входил к этому же человеку, готовый даже к смерти (это ему так в молодом глупом задоре казалось, что готовый). Но насколько же тяжелее было ему сейчас! Брендольв даже усмехнулся кривой, презрительной усмешкой, вспомнив свои тогдашние чувства. Может быть, и впрямь легче умереть от руки конунга, чем служить ему, не веря в него.
Отдать меч? Положить к ногам и уйти? Назову трусом. Бежишь от конунга, скажут, когда не ве ришь в победу!
Брендольв вошел и остановился, не помня ни единого слова.
Но Стюрмир конунг не ждал от Брендольва никаких слов. Сейчас ему нужно было только действие.
— Ты хотел отплыть на восточный берег, — заговорил он, едва лишь увидел на пороге Брендольва. От испытания глядеть ему в глаза Брендольв был избавлен: взгляд конунга мрачно блуждал где-то мимо его лица. — Пришло время. Теперь наша победа зависит от Хельги хёвдинга. Пусть он присылает войско к Празднику Дис сюда, на Острый Мыс. К этому же времени обещали дать войско слэтты. Тогда мы разобьем фьяллей. Нужен надежный человек. Отправляйся как можно скорее. Я велю дать тебе припасов на дорогу.
Брендольв молча наклонил голову, боясь голосом выдать себя. Приказ немедленно отплыть отсюда на восточный берег был единственным приказом от Стюрмира, который он выполнит без сомнений и с величайшей готовностью.
На этот раз Брендольв плыл к Хравнефьорду безо всяких выдумок, а ведь именно сейчас любого «Логвальда Неукротимого» здесь могли встретить как подобает. Хельги хёвдинг не терял времени даром. Приготовления к войне, которые велись с самой осени, после возвращения Дага пошли еще быстрее и теперь близились к окончанию. Примерному конечно, потому что к такому отвратительному событию, как война, никогда нельзя быть готовым полностью.
Дага в усадьбе Тингвалль встретили, конечно же, рассказами о собственных подвигах. Домочадцы взахлеб повествовали о своих сражениях с мертвецом; Хельга давилась от смеха, вспоминая, как Ауднир сторожил ее за углом отхожего места и как неуклюже уворачивался от полена в руках разъяренной Троа. Зато Даг чуть не поседел раньше времени: ему в этом зрелище не виделось ровно ничего смешного. Хельга, чистый ручеек, солнечный лучик, — к ней тянулись холодные лапы мертвеца, а он, брат и защитник, разгуливал себе за морями, сидел на пирах, любовался нарядными слэттинками, слушал стихи! В первые мгновения ему казалось, что он совершил непростительную небрежность, оставив Хельгу, и ни племена, ни конунги для него сейчас ничего не значили.
Зато Хельга бледнела и прижимала руки к щекам, слушая, как Дага чуть не сожгли вместе с конунгом в усадьбе. Ударь то копье из-за стены чуть правее — и… Дух захватывало от улсаса при одном приближении мысли, что та пустота, которую Хельга ощущала рядом с собой все эти долгие дни, могла стать вечной.
— Вот они, слэтты-то! — приговаривали не менее напуганные домочадцы. — Звали на пир, а держали ножи за пазухой!
— Такой народ богатый — чего им еще не хватает?
— Э, богатым-то и не хватает! Бедный-то обойдется, а богатому всегда мало! Чем больше имеешь, тем больше хочется! Все жрет, жрет, а счастье все убегает и убегает!
— Это верно! — соглашался Эгиль Угрюмый. Он вернулся вместе с Дагом, так и не продав свою «Жабу», поскольку покупать ее с жабьей головой никто не хотел, а менять голову не хотел он сам. — Человек — такое странное животное, ему всегда чего-то не хватает. Служанка жалуется — у нее всего две рубашки. А дочь конунга причитает, что у нее всего десять — хотелось бы двадцать пять. И обе одинаково несчастны. Живым всегда чего-то не хватает.
— Вот уж верно! — фыркнула Атла. — Я, когда мы шли по лесам, случалось, завидовала нашим мертвым: в Валхалле им тепло и сытно!
— Я пока туда не тороплюсь! — бросил Даг. — Если можно отстоять свою честь не умирая, то я предпочту именно это.
— Ты хочешь иметь выбор. А это значит, хотеть очень много!
— Выбор есть всегда и у каждого, — вступил в беседу Эгиль. — Протри глаза и непременно увидишь не меньше двух тропинок. Не обязательно, что хоть одна из них ведет к полному счастью, но одна обязательно ведет к меньшему несчастью, чем другая. И если стать совсем счастливыми обычно не в нашей власти, то нам вполне по силам не стать совсем несчастными.
Даг молча смотрел на Атлу. Он побаивался, что она будет смеяться над его эльвенэсскими подвигами, но она слушала почти молча, и Дагу показалось даже, что она напугана. На него самого она смотрела почти спокойно, не ужасаясь, как Хельга, той опасности, которая ему грозила. Атла поняла» что есть опасность куда страшнее. Конунг квиттов оказался неспособен добиться поддержки и чуть было не погубил всего дела. Старик в сером плаще все шел и шел следом. Он уже догонял, его исполинская тень нависла над мирным Хравнефьордом. И как знать, не задрожит ли завтра земля под тяжелым шагом Повелителя Битв, не вспыхнет ли над крышей Тингвалля огонь старой усадьбы Перекресток?
— Правда, непонятно! — простодушно пожимала плечами Сольвёр. — Слэтты — такой богатый народ, а все зачем-то завидуют, копят серебро, задирают нос друг перед другом… Чего им не живется спокойно? Я думала, богатые живут мирно.
— Мирных земель боги не сотворили! — со вздохом отвечал Хельги хёвдинг. Было бы это в его власти, он бы немедленно все исправил, но он не был Одином, и приходилось мириться с существующим порядком вещей. — Да и где же взять мирную землю, когда сами боги только и делают, что бьются с великанами?
В первый же вечер после приезда Даг и сам повстречал некоего великана. Вечером, в сумерках и при луне, он отправился туда же, куда и все ходят перед сном… и из-за угла, как и было рассказано, вдруг показалась могучая, выше человеческого роста фигура. Великан с широкими плечами и огромной головой выл замогильным угрюмым голосом и протягивал к Дагу длинные лапищи со множеством пальцев…
Даг не успел ничего сообразить, а рука уже сама выхватила полено из поленницы и метнула его в голову великана. Великан заорал уже совсем другим голосом и рассыпался на две части, притом одна обиженно вопила что-то, а другая хохотала. Как они умудрялись это делать, непонятно, потому что голова великана с грохотом катилась по земле.
— Вот, опять! — кричала меньшая из половин. — Опять кидаться! Мы же тебе ничего не сделали! Я больше не хочу! Пусть теперь Хедин будет!
На шум выбежали люди с факелами. Но никто не удивился, не испугался, напротив: вокруг раздавался смех.
— Что, получили? — хохотали домочадцы. — Думали, Даг с вами не справится? Он и не таких чудовищ одолевал! Шишки нету?
«Великан» оказался составлен из Рэвунга и сидевшего у него на плечах Стрида, младшего Ингъяльдова сынишки. Надев на голову бронзовый котел, он брал в руки две еловые лапы, еще кто-то из сообщников покрывал их медвежьей шкурой, и «мертвец» занимал место за углом.
— Они у нас уже всех пугали! — со смехом рассказывали домочадцы Дагу. — Им уже доставалось! Альвдис со страху в них запустила глиняным горшком! Разбила! Они теперь гостей сторожат Чего с них взять, с мелкоты?
— Мы вас готовим… Чтобы не теряли бдительности! — обиженно оправдывался Стрид.
Из-за этих приключений Даг только на следующий день вспомнил о подарке Наследника. Увидев двух серебряных воронов, Хельга поначалу онемела и молча рассматривала застежки, слегка поглаживая кончиками пальцев длинные цепочки. Даг не мог и вообразить, какой трепет бросил в душу сестры его подарок. Два ворона! Как он угадал? Потом, осмелев, Хельга забрала застежки, вынесла их во двор, где было посветлее, долго вертела, ловя в гладкие выпуклые камешки луч солнца, любуясь красными и зелеными искрами.
— Ой… Я даже не знаю, как их носить, — выговорила она наконец. — Хочется каждый день, и кажется, что каждый день их недостоин…
— Зато ты достойна! — улыбнулся Даг и с трудом удержался от желания погладить сестру по голове, как маленькую. Все-таки уже невеста, перед домочадцами неудобно. — Ты сама не хуже любой валькирии. Ведь это ты собрала войско, которое одолело мертвеца! У тебя любой конунг может поучиться!
При слове «конунг» ему вспомнилось строгое, спокойное и при этом очень собранное лицо Наследника. Хеймир, сын Хильмира, еще не был конунгом, но приходил Дагу на ум чаще и ярче, чем сам Хильмир. Маленькая Хельга собрала силы маленьких людей, и у них получился «герой», одолевший сильного, злобного, жадного мертвеца. Жадность всегда мертва. А в Эльвенэсе славных героев было хоть отбавляй — и их сила чуть не порубила их самих. Поневоле задумаешься…
Обо всем этом Даг и думал, и говорил много раз с самыми разными людьми. Хельги хёвдинг много ездил по усадьбам, присматривал, как достраивают еще осенью начатые корабли. Вот где в полной мере пригодилось мастерство Эгиля Угрюмого! Хельги хёвдинг радовался, видя, что сумеет дать Стюрмиру конунгу больше трех десятков отличных кораблей и почти полторы тысячи человек в войско. Отлично вооруженных, твердых духом! Во всех кузницах восточного побережья чинилось старое оружие и ковалось новое, и будущая боевая доблесть ковалась в каждом доме. Никто не хотел, чтобы его дом разделил участь Квиттинского севера, и каждый верил, что сообща и при помощи слэттов квитты сумеют одолеть врагов.