Страница:
Это было единственной правдой. Ее больше нет, и надо поверить, что не будет. Разум твердил, что она никогда не вернется, а сердце сидело, сжав голову руками, и тупо повторяло: «Ие верю. Не верю. Этого не может быть». На смену прежнему гневу и обидам пришло острое чувство вины, сознание, что своими руками погубил другое существо и сделал себя самого несчастным до конца своих дней. Именно это чувство возникшей пустоты, чувство бессмысленности жизни дало Хеймиру понять, как дорога ему была Хельга, которую он раньше считал чуть ли не маленьким приложением к выгодному союзу. Сын конунга куда-то делся, остался человек, изумленный своим горем, рухнувший с вершины горы в пропасть. Происхождение, ум, нрав — сердце болит у всех одинаково.
Дверь позади заскрипела, вошел кто-то из хёвдиговых хирдманов, потом Даг. Он был на другом берегу фьорда и теперь знал, что там тоже нет никаких следов. Вся его одежда была мокрой, мокрые длинные волосы облепили темное лицо.
— Переоденься, — бессмысленно, по привычке, живущей отдельно от ума, посоветовала фру Мальгерд. Голос ее прозвучал тускло, ломко. Она не могла плакать, потому что горе держало ее за горло и не давало как следует вздохнуть.
Даг молча побрел в спальный покой. Ему было все равно, а двигаться все же легче, чем сидеть неподвижно. Но и ходить, к переодеваться казалось бессмысленным. Зачем, если ее этим не вернешь? Где она? Где?
Если бы не эта ссора… Если бы «Длинногривый» и «Змей» не преследовали «Лисицу», то этого всего не случилось бы и она была бы жива. Так выходит, виноваты сами Даг и Хеймир? Но разве они назвали Брендольва на тинге трусом? Разве они… Где найти кончик той нити, которая привела к этому ужасу? Казалось, весь род человеческий приложил руку к пряже судьбы. Но разве хоть один из людей хотел ее смерти, ее, рожденной с душой светлого альва?
Дверь снова заскрипела, но никто не поднял головы. Вошедший несколько мгновений постоял на пороге, потом шагнул к очагу. Но и тогда никто не обернулся.
— Я… — хрипло сказал вошедший. — Я пришел… В этом изломанном, измученном голосе многие услышали что-то знакомое. Но он странно не вязался с общей тишиной — ему было здесь не место.
— Брендольв… — шепнул Хельги хёвдинг, первый со своего места глянувший на гостя.
При звуки этого имени почти все подняли головы. С трудом верилось, что человек, ставший всему причиной, действительно существует на свете, да еще и прямо здесь.
Брендольв сделал еще шаг и почти наткнулся на спину сидящего Хеймира, который так и не обернулся.
— Я пришел, — продолжал Брендольв, глядя на Хельги хёвдинга, словно его одного только и узнал.
— Зачем? — равнодушно обронила фру Мальгерд. По ее мнению, ему не было места нигде на земле, и уж тем более в Тингвалле.
— Я во всем виноват, — прохрипел Брендольв. — Убейте меня.
Хеймир медленно поднялся на ноги и обернулся. Они посмотрели друг на друга. Лица обоих выглядели мертвыми: бледный, с лихорадочно блестящими глазами и нервно дрожащим ртом, Брендольв сейчас приобрел такое сходство со своим родичем Аудниром, какого у них не замечали при жизни последнего. Хеймир молча положил руку на рукоять меча. Он не ощущал ни малейшей ненависти к своему бывшему сопернику. В конце концов оба они стоят друг друга, оба тянули к себе свое счастье, сжав зубы от напряжения, и вот разорвали его пополам, чтобы не досталось никому. Но справедливость, единственный глаз Повелителя Ратей, жестко требовала воздать каждому по заслугам. Внешне Брендольв виноват — и получит внешнее наказание. Хеймир внешне прав — и его казнь будет внутри. И неизвестно, что хуже.
— Нет. Не трогайте его. — На пороге спального покоя появился Даг. Сухая рубаха сидела на мокром теле как-то наискось, пояс он держал в руке точно забыл, что с ним делать. — Здесь нельзя, — хрипло продолжал он, покашливая через каждое слово. — Тингвалль — мирная земля. У нас никого не наказывают. И нельзя менять обычай ради одного. Если мы будем менять обычаи, то кончится все…
Даг поперхнулся: осознание потери постепенно прорывалось сквозь спасительное оцепенение, от резкой боли в глаза бежали слезы.
— Выйди, — глухо бросил Хеймир Брендольву. Он понял, что хотел сказать Даг, но смерть Хельги нужно было сопроводить хоть какой-нибудь жертвой. Так ему самому стало бы чуть-чуть спокойнее.
Брендольв послушно шагнул назад к дверям. Он готов был даже умереть от руки своего соперника, лишь бы не жить дальше, не чувствовать эту страшную муку. Он хотел забыть о своей вине, но судьба не позволила и утяжелила наказание. Только бы скорее. Наверное, Хеймир позволит ему перед смертью взять в руку меч…
— Хеймир ярл, остановись! — повелительно произнесла фру Мальгерд.
Хеймир вопросительно повернулся к ней. Может быть, она считает, что эта жертва — право кровных родичей Хельги? В этом она права, и он был готов передать утешительную обязанность отцу или брату своей невесты.
— Не нужно, Хеймир ярл, — продолжала фру Мальгерд. — Это слишком хорошо для тебя, Брендольв. Ты хочешь снова сделать так: причинить всем горе и убежать за море, чтобы там хвастаться своими подвигами. Только теперь ты бежишь не к конунгу кваргов, а к самому Одину. Ты думаешь, что, оскорбив своего воспитателя и убив его дочь, любившую тебя, ты сравнялся со Старкадом и Атли. Ты еще надеешься получить почести за эти подвиги. Нет. Если так и случится, то не мы поможем тебе в этом. Никто из нас не прольет твоей крови — ни в этом доме, ни в каком-то другом. Уходи отсюда. И живи, как сможешь. Я запрещаю тебе самому лишать себя жизни. Живи и неси свое наказание. И если не сможешь, то тебя назовут трусом!
Брендольв молча смотрел на суровую старую женщину, и в его глазах было жалобное отчаяние, как у того, кому посулили избавление от гибели, а потом опять отняли надежду. Она поступила с ним жестоко, и он готов был молить ее о милости позволить ему умереть, но не смел. В нем ожили воспоминания детства, когда эта женщина была для него бабушкой, хозяйкой, богиней Фригг. Сейчас он видел в ней саму норну, старшую норну по имени Урд — Былое. Ее приговор неоспорим, потому что изменить то, что уже случилось, никому не под силу. Потому-то надо думать, прежде чем делать, ведь поправить ничего будет нельзя.
Фру Мальгерд бестрепетно встретила его молящий взгляд.
— Умей отвечать за себя и свои поступки, — сказала она. — Тогда ты — мужчина.
Все в гриднице смотрели на них двоих, и кое-кто даже сочувствовал Брендольву, обреченному на такое суровое наказание. Участь Локи, прикованного к скале под каплями змеиного яда, падающими на лицо, казалась не такой уж страшной. И никто не заметил, как в проеме открытой двери появилась маленькая серая фигурка. Она была как пятнышко тумана — видимая, но неосязаемая, такая легкая, что даже взгляд поначалу скользил по ней не задерживаясь.
— Брендольв! — с явным облегчением вздохнул мягкий голос. — Ты жив! А я так боялась, что ты тоже утонул…
На другой день утром Хельги хёвдиг собрал всех домочадцев в гриднице. За хозяевами Лаберга послали тоже, и в ожидании их домочадцы не сводили глаз с Хельги. Она сидела возле отца, закутанная в большой бабушкин платок, и тихо улыбалась в ответ на умиленные взгляды. Ее вчерашняя мнимая смерть всем казалась страшным сном. Да и самой ей почти не верилось в произошедшее. Но все же что-то в ней изменилось. Она чувствовала себя хорошо, бодро, но в груди была странная пустота, как будто уголек сердца подернулся золой. Ей было легко и спокойно, как не бывало очень давно. И эта легкость настораживала — уж очень она напоминала серый покой мира Хель.
Гудмод Горячий с женой и домочадцами не заставил себя ждать. С ними явилась и Далла, и еще кое-кто из соседей, прослышавших о чудесном происшествии и жаждавших узнать подробности. Все видели обломки «Морской Лисицы», многие наблюдали с берегов сумеречную морскую битву, многие слышали, что дочь хёвдига утонула. А теперь говорят, что она дома, живая и здоровая, что ее спас сам дух побережья, Ворон! Впрочем, про нее давно говорили, что она с ним знается.
— Я думаю, что боги не хотят продолжения нашей вражды! — сказал хёвдинг гостям. — Они намекнули нам на это более чем ясно. Я знаю, что Брендольв понял свою ошибку, и не моя будет вина, если и дальше наши отношения не будут дружескими.
— Я рад, что ты так думаешь! — бодро отозвался Гудмод хёльд. Он был убежден, что его сын вел себя наилучшим образом: и когда пытался увезти дочь неприятеля, и когда отважно явился в Тингвалль навстречу своей судьбе. — И не моя будет вина, если мы все же не станем родичами!
Он посмотрел на Хельгу и подмигнул. После того как Брендольв на весь фьорд кричал о том, что Хельга станет его женой, не сыграть свадьбы будет как-то нелепо.
— Мою дочь ведет судьба! — ответил хёвдинг. — Я и раньше старался считаться с ее желаниями, а теперь принуждать ее к чему-то было бы и вовсе неразумно. Пусть она выбирает сама. Ее хотят взять в жены два человека, и каждый из них имеет несомненные достоинства. Только ей самой решать, в ком из них ее судьба. А я приму такого зятя, которого она укажет.
Теперь все посмотрели на Хельгу. Даг рядом с ней чуть слышно вздохнул: он был уверен, что она выберет Брендольва, а ему этого не слишком хотелось. За последнее время он подружился с Хеймиром ярлом и видел в нем одного из самых достойных людей на земле. Пусть его советы не привели к добру, но он действовал как должно, и начнись все сначала, Даг опять признал бы его правоту. Но вслух он не произнес ни звука. Пусть она сама решает.
Хельга услышала его вздох и повернула голову. Вчера в темноте она ничего не разглядела, утром решила, что это блик света так странно упал на голову брата… Но сейчас она видела, что никакой это не блик света. Широкая прядь в светло-русых волосах Дага, справа ото лба, стала совсем белой. Он сам не заметил, как поседел за прошедшую ночь. И вид этой седой пряди снова вызвал в душе Хельги пронзительную нежность. Она вернулась не к кому-то из тех двоих, а к нему. К тому, кто узами крови вернее всех прочих привязывал ее к жизни и вызвал из серых долин смерти.
— Я… хотела бы сохранить тот сговор, который был провозглашен на тинге, — сказала она и посмотрела на Хеймира ярла. — Весь Хравнефьорд, все восточное побережье хотело, чтобы мы заключили союз с Хильмиром конунгом. И если Хеймир ярл не хочет взять свое слово назад, я выйду за него.
Хеймир молча смотрел на нее, и Хельга улыбнулась ему. На самом деле ей было все равно. Она не видела почти никакой разницы между женихами только помнила, что Хеймир зачем-то нужен ее родичам больше Брендольва. Пусть все будет так, как они хотят. Ведь ради них она ушла оттуда, из той серой мягкой мглы. Ради них она простилась с Вороном. У нее будет простая человеческая жизнь, дом и дети, а кто будет их отцом, не так уж важно. А Ворону все равно, в чей дом прийти за ней в миг смерти.
Брендольв опустил голову. После того что он сделал, он считал себя не в праве уговаривать ее и даже на что-то надеяться. Правда, этот Хеймир ничем не лучше…
— Это очень мудрое решение! — важно сказала Далла. Скрывая разочарование, она улыбнулась хёвдингу и даже Хельге, которая своим ответом разрушила ее вспыхнувшую на мгновение надежду. Если бы эта дурочка выбрала Брендольва, то дорога к цели самой Даллы очистилась бы даже без ее участия, — Союз со слэттами так важен для квитов! Ведь не следует забывать о фьяллях! Боги помогли нам избежать одной беды, но рано садиться к очагу и приниматься за саги!
Через несколько дней сумерки застали Даллу неподалеку от горы в вершине фьорда. С ней были Брендольв и Фрегна, потерпев неудачу из-за решения Хельги, Далла не отказалась от надежд и еще немало времени провела в разговорах с хозяевами Лаберга. Брендольв с таким откровенным мучением переживал свою неудачу, что это внушало Далле надежду еще сделать его своим союзником. Желание вернуть Хельгу, ставшее отныне совершенно несбыточным, мучило его так, что он почти не мог думать ни о чем другом. Закрыв глаза, он воображал, что ничего не было, ни ссоры на тинге, ни его первой поездки на юг, а был только их сговор, и эти мечты давали ему хотя бы несколько мгновений сладкого отдыха.
Гудмод хёльд громко рассуждал, что род Птичьих Носов не так уж хорош и дочка Хельги не стоит того, чтобы о ней беспокоиться, но Оддхильд хозяйка оказалась разумнее и всей душой жаждала возобновления сговора, хотя и твердила, что это невозможно.
— Этот Хеймир ярл ее как приворожил! — говорила фру Оддхильд. — Это все началось, когда Даг вернулся из Эльвенэса и привез ей эти застежки от Хеймира. Наверное, они заколдованы. Она стала их носить, а потом, когда Брендольв вернулся, она едва глядела на него, хотя самого Хеймира тогда еще в глаза не видела.
— Есть такие вещи! — подхватила Альфрида, лекарка, которая занимала в челяди Лаберга очень видное место. — Такие вещи, которые приносят любовь. Еще у Вёлунда было кольцо, которое он предназначал для своей жены, чтобы она всегда любила его. А потом кольцо попало как добыча к конунгу Нидуду, а он отдал его своей дочери… Ну и кончилось тем, что она забеременела от Вёлунда. Заклятые вещи свое дело знают! Наверное, эти застежки с воронами тоже вроде того кольца. Пока Хельга их носит,, она любит Хеймира. И он ее тоже.
Домочадцы Лаберга кивали. Им требовалось какое-то объяснение вроде этого, потому что иначе они не могли вообразить, чтобы маленькая Хельга предпочла Брендольву — их Брендольву, которого лучше не сыскать в целом свете! — которого знает с детства, какого-то совсем чужого человека.
Далла имела свое мнение о причине такой крепкой привязанности Хельги к жениху. Чему тут удивляться, если девчонка хочет выйти за сына конунга? Да какая же дочь хёвдинга не мечтает о таком муже! Для этого Хельга достаточно взрослая.
Действовать вдова конунга начала немедленно. Отправившись в Тингвалль, она предложила Хельге продать ей застежки. Но Хельга отказалась так решительно, так поспешно прижала ладони к застежкам, точно их отнимали силой, что Далла уверилась: мать Брендольва права. В застежках что-то кроется.
За время жизни в Лаберге она услышала от женщин немало из того, что здесь произошло в последние месяцы. Рассказ о старой Трюмпе и разбуженных духах ей запомнился. Такую могущественную колдунью стоит иметь в виду. А участь Ауднира ей не грозит. Что бы там ни вышло, Хельга не станет вызывать ее на поединок.
Когда Далла предложила Брендольву проводить ее к Трюмпе, он сначала вздрогнул и отказался.
— Хельге мешает колдовство! — втолковывала ему Далла. — Эти застежки — заклятые, пока она их носит, они привораживают ее к Хеймиру, и она не видит никого другого. Даже если Сигурд Убийца Дракона вернется из Валхаллы и посватается к ней, она ему откажет. Но колдовство до добра не доводит. Ты сам помнишь, что стало с твоим родичем Аудниром. Ее нужно спасти от колдовства. Она сама не хочет расставаться с этими застежками, но ее нужно от них избавить.
И они отправились к Вершине. Брендольв никому не рассказывал о задуманном деле, даже матери. Колдовство — не слишком достойное дело. Но замысел Даллы давал ему хотя бы тень надежды, необходимой как воздух. Чтобы иметь возможность дышать, Брендольв готов был согласиться с Даллой: ради достойной цели даже недостойные средства хороши.
— Вон ее дом! — Брендольв показал вверх по склону горы.
Далла уже и сама разглядела под старыми елями низкую избушку, придавленную тяжелой земляной крышей. Толстенные бревна подошли бы скорее для жилища великана. Из оконца над дверью тянулся дымок.
— Она должна быть дома, — сказал Брендольв, хмурясь и стараясь скрыть неприязнь. Ему было так противно и неуютно, точно предстояло взять в руки живую змею. — Она после того… ну, когда болела, теперь из дому ни выходит. Ни один человек ее не видел. Если она вообще не подохла.
Далла нахмурилась. Смерть Трюмпы ее не устраивала.
— Я дальше не пойду, — твердо сказал Брендольв на опушке. — Мужчинам там нечего делать.
Дальше он мог не провожать Даллу со спокойной совестью: колдовство — женское дело, мужчины им брезгают. Пусть Далла сама разбирается со старой троллихой и ее родней.
— Подожди меня здесь, — велела Далла и пошла к избушке.
Фрегна следовала за ней молча и неотступно как тень. Брендольв так привык видеть эту женщину рядом с Даллой, то идущую следом, то выполняющую самые тайные поручения, что вдруг показалось — у вдовы конунга два тела.
Далле тоже было не очень приятно приближаться к жилищу колдуньи, но твердости этой маленькой женщины мог бы позавидовать иной мужчина. Доблесть не только в том, чтобы одолевать врагов. Одолевать собственные желания и нежелания тоже трудно, и для этого тоже нужна немалая доблесть. А Даллу из рода Лейрингов никто не назвал бы слабой. Ей было противно глядеть на низкую серую дверь с зеленоватым налетом лишайника, но она упрямо делала шаг за шагом, все ближе и ближе. Ее мальчик должен остаться конунгом квиттов и воспитываться так, как ему подобает. И никто не скажет, что мать плохо позаботилась о нем!
Когда до избушки оставалось пять шагов, дверь заскрипела, выдвинулась вперед, и из-за нее показалась щуплая женская фигура. Далла остановилась. Нет, это не Трюмпа: женщина была совсем молодой… если у этой троллиной породы вообще бывает возраст.
— Кто ты? — робко, встревоженно спросила хозяйка, бросив на Даллу один взгляд исподлобья. — Мы тебя не знаем.
— Вам и не надо меня знать, — сурово ответила Далла. — Старая Трюмпа еще жива? У меня есть дело для нее.
Женщина помедлила, держась за дверь, потом отошла внутрь избы;
— Войди,
Переступив порог, Далла оставила дверь открытой: очутиться в избушке колдунов без света было слишком даже для нее.
— Ой, закрой, закрой! — пронзительно запищал чей-то тоненький, старый голос с узкой лежанки возле очага. — Закрой!
Далла дернула скрипучую дверь, только чтобы этот голос умолк.
— Это ты — Трюмпа? — спросила она, стараясь в полутьме разглядеть существо на лежанке. — Говорят, ты колдунья?
— А ты пришла издалека ради моего колдовства? — Старуха на лежанке захихикала, суетливыми движениями собирая складки дырявого и засаленного одеяла вокруг себя. — Видно, когда кончились мужчины, в ход пошли и старухи?
— Мне нужно от тебя одно! — сурово сказала Далла. Стоять в этой вонючей избе было так противно, что она не хотела тянуть время. — Мне нужно, чтобы ты добыла у Хельги, дочери Хельги, серебряные застежки в виде воронов, которые она носит каждый день. И отдала их мне. Сможешь ты это сделать?
Старуха завозилась под своим одеялом. Смотреть на ее нездоровую суетливость было противно, как на возню крысы или извивы змеи, но Далла не отводила глаз, боясь оставить старую ведьму без присмотра.
— Да или нет? — спросила Далла. — Если да, я хорошо тебе заплачу. Золото, серебро, корову, лошадь, рабыню? Выбери сама. Если нет, говори быстрее. Я поищу другую, посильнее.
— Посильнее меня бывает, да не всякий возьмется за такое дело! — ответила старуха. Перестав возиться, она села на лежанке, подняв колени к подбородку, и ее глаза в полутьме поблескивали колким темным блеском, как у мыши. — Украсть застежки могла бы любая рабыня, но что же ты не попросила их? Тингвалль — «мирная земля», Это сильное место. Оно отталкивает зло и чужое колдовство. Знала бы ты, каких сильных духов я на него натравила зимой, а они только и смогли, что сбросить посуду с полки! Зато сама я …
Старуха замолчала, и ее цепкий взгляд ощупывал Даллу, так что той вдруг стало холодно, неуютно, страшно. Показалось, что старуха сейчас украдет ее душу, и Далла в мгновенном ужасе подалась к двери.
— Я сделаю, что ты хочешь! — вдруг лихорадочно зашипела старуха.
Далла обернулась. Старуха, высунув одну руку из-под одеяла, махала ей, стараясь вернуть, и двигалась, точно сидела на горячем.
— И возьму за это плату! — продолжала колдунья. — Я возьму то, что ты можешь добыть, а я нет! В Тингвалле есть мой враг — проклятый берсерк, что едва не убил меня! У него сильный щит. Забери его и щит и отдай мне! А в обмен получишь застежки. Он ведь не носит щит всегда с собой!
— Какой берсерк? — Далла нахмурилась.
— Тот, что послал обратно духов! Тот, что уезжал и вернулся! Тот, кого ненавидел и искал мертвец! Я сделаю мертвецом его самого! Достань мне его щит, и ты получишь те застежки!
— Как его зовут? — Далла не могла сообразить, о ком идет речь, и злилась на бестолковую старуху. — Как будто я знаю всех берсерков!
— Тот, кто ушел от Повелителя! Кто принес его сюда на плечах! Кто не боится огня! Кто сплетает защитные чары! Он, он! — шипела старуха, взвизгивала, дергалась, будто ее кусали невидимые тролли.
Она казалась совсем безумной. Ее дрожащее безумие вдруг зацепило Даллу, коснулось разума, дохнуло в кровь, ужаснувшись, Далла бросилась вон из избушки.
За дверью в глаза ударил яркий свет, и Далла спрятала лицо в ладонях. Теперь она поняла, почему старуха так судорожно требовала закрыть дверь.
Когда она открыла глаза, перед ней стояла молодая хозяйка.
— Его зовут Вальгард, — тихо, безразлично сказала она, не глядя на Даллу. — Вальгард Певец. Трюмпа не может произнести его имени.
— Я достану щит, — сказала Далла и пошла вниз по склону к опушке, где ждал Брендольв.
Через несколько дней, во время вечернего пира в усадьбе Тингвалль, когда все ее обитатели сидели за едой в гриднице и в кухне, Брендольв тайком вынес из дружинного дома красный щит Вальгарда, завернув его в мешок. Двое рабов Даллы приняли добычу за воротами, и Брендольв вернулся в гридницу. На его недолгое отсутствие никто не обратил внимания: мало ли зачем человеку случится выйти во время обильного пира?
Брендольв не боялся, что его заподозрят, когда пропажа обнаружится. Его смущало странное чувство: между ним и ближайшими соседями по столу, которые то и дело задевали его плечами и локтями» пролегали глубокие пропасти. Человеческие голоса долетали до него, как из тумана, и Брендольв опасался, уж не подхватил ли какого-нибудь недуга. Впрочем, даже после примирения на него смотрели в Тингвалле искоса, и удивляться было глупо. Да уж, его подвиги будут забыты нескоро! И лицо Хельги за женским столом кажется каким-то расплывчатым, чужим и незнакомым… И она совсем не смотрит сюда… Смотрит на Хеймира ярла, который с непривычным увлеченнием повествует о чем-то и далее помогает рассказу руками. С тех пор как Хельга подтвердила их обручение, Хеймир яр л имел вид пристыженный, смущенный и обрадованный одновременно — пожалуй, Брендольв на его месте выглядел бы точно так же.
Тем временем Далла с двумя рабами, тащившими тяжеленный щит, уже приближалась к Вершине. Отважная женщина хорошо запомнила дорогу и больше не нуждалась в провожатых. С моря дул мягкий влажный ветер, ярко светила луна, бросая под копыта коня широкую желтовато-серебряную дорожку, и никогда еще Далла из рода Леирингов не дышала так легко и свободно.
На верхней опушке перелеска навстречу им метнулась легкая невысокая фигура, облитая лунным светом.
— Лунный альв! — в ужасе крикнул один из рабов.
— Молчи, дурень! — оборвал его другой. — Никаких лунных альвов не бывает.
Молодая невестка Трюмпы подошла к самой морде коня, и конь попятился.
— Трюмпа ждет тебя, госпожа, — тихо, как всегда, сказала женщина. — Ведь ты принесла…
— Я принесла. — Далла кивнула на мешок в руках рабов. — Когда я получу застежки?
— К утру. У Трюмпы все готово. Только нужно перенести щит на вершину.
Пока две женщины и двое рабов с ношей поднимались по лысому, каменистому склону горы, на ее вершине затлел маленький огонек. По мере их приближения он разгорался, и Даллу удивлял его цвет — огонь был каким-то багровым, как иногда бывают уже чуть остывшие угли. В нем полыхали маленькие синеватые молнии. Это был огонь троллей — огонь колдовства, который не греет, а только жжет.
Багровый огонь освещал фигуру старухи, хлопотавшей возле костра. Трюмпа, в ожидании Даллы сбросившая с плеч все хвори, с крысиной суетливостью бегала вокруг костра — только против солнца — то подкидывала хвороста, то потирала руки, то покачивалась, будто хочет прыгнуть, но не может оторваться от земли. Огненные блики дрожали на ее морщинистом лице с широко раскрытыми глазами и лихорадочной ухмылкой. Старуха была рада, но рада такой нехорошей радостью, что Далла не могла справиться с дрожью. Где-то рядом мерещилось мерзкое чудовище, готовое сожрать, только кого? Сама темнота казалась разинутой пастью, и Даллу ужаснуло холодное чувство: она стоит на краю пропасти, куда уже готова шагнуть в непонятном ослеплении…
— Пусть щит отнесут туда. — Невестка Трюмпы показала тонкой рукой на костер.
Далла вздрогнула от ее голоса и очнулась, стала торопливо кутаться в плащ. Это влажный ветер виноват — как бы лихорадку не подхватить.
— И Трюмпа хочет, чтобы ты была рядом и смотрела на нее, — почти шепотом продолжала женщина. — Но я бы тебе посоветовала: лучше возвращайся домой. Тот человек, Ауднир, тоже хотел посмотреть, но ты знаешь, что с ним потом стало…
Далла заколебалась. Она хотела, чтобы колдовство прошло как можно успешнее, поэтому готова была выполнить требование старухи. Но в тихом голосе Трюмпиной невестки звучала такая печаль, такое сожаление, что Далла не сомневалась, оставаться здесь ей опасно. Повернув коня, она медленно отъехала к опушке и остановилась. Здесь была как бы середина между двумя решениями: она видела старуху, а значит, была при колдовстве, но старуха едва ли сумеет разглядеть ее в сумраке леса. Разве что у нее глаза настоящего тролля… Подумав об этом, Далла содрогнулась. Достаточно было одного взгляда на лихорадочно метавшуюся старуху, чтобы понять, Трюмпой владеют тролли. Но это обнадежило, значит, ей хватит сил на любое колдовство.
Дверь позади заскрипела, вошел кто-то из хёвдиговых хирдманов, потом Даг. Он был на другом берегу фьорда и теперь знал, что там тоже нет никаких следов. Вся его одежда была мокрой, мокрые длинные волосы облепили темное лицо.
— Переоденься, — бессмысленно, по привычке, живущей отдельно от ума, посоветовала фру Мальгерд. Голос ее прозвучал тускло, ломко. Она не могла плакать, потому что горе держало ее за горло и не давало как следует вздохнуть.
Даг молча побрел в спальный покой. Ему было все равно, а двигаться все же легче, чем сидеть неподвижно. Но и ходить, к переодеваться казалось бессмысленным. Зачем, если ее этим не вернешь? Где она? Где?
Если бы не эта ссора… Если бы «Длинногривый» и «Змей» не преследовали «Лисицу», то этого всего не случилось бы и она была бы жива. Так выходит, виноваты сами Даг и Хеймир? Но разве они назвали Брендольва на тинге трусом? Разве они… Где найти кончик той нити, которая привела к этому ужасу? Казалось, весь род человеческий приложил руку к пряже судьбы. Но разве хоть один из людей хотел ее смерти, ее, рожденной с душой светлого альва?
Дверь снова заскрипела, но никто не поднял головы. Вошедший несколько мгновений постоял на пороге, потом шагнул к очагу. Но и тогда никто не обернулся.
— Я… — хрипло сказал вошедший. — Я пришел… В этом изломанном, измученном голосе многие услышали что-то знакомое. Но он странно не вязался с общей тишиной — ему было здесь не место.
— Брендольв… — шепнул Хельги хёвдинг, первый со своего места глянувший на гостя.
При звуки этого имени почти все подняли головы. С трудом верилось, что человек, ставший всему причиной, действительно существует на свете, да еще и прямо здесь.
Брендольв сделал еще шаг и почти наткнулся на спину сидящего Хеймира, который так и не обернулся.
— Я пришел, — продолжал Брендольв, глядя на Хельги хёвдинга, словно его одного только и узнал.
— Зачем? — равнодушно обронила фру Мальгерд. По ее мнению, ему не было места нигде на земле, и уж тем более в Тингвалле.
— Я во всем виноват, — прохрипел Брендольв. — Убейте меня.
Хеймир медленно поднялся на ноги и обернулся. Они посмотрели друг на друга. Лица обоих выглядели мертвыми: бледный, с лихорадочно блестящими глазами и нервно дрожащим ртом, Брендольв сейчас приобрел такое сходство со своим родичем Аудниром, какого у них не замечали при жизни последнего. Хеймир молча положил руку на рукоять меча. Он не ощущал ни малейшей ненависти к своему бывшему сопернику. В конце концов оба они стоят друг друга, оба тянули к себе свое счастье, сжав зубы от напряжения, и вот разорвали его пополам, чтобы не досталось никому. Но справедливость, единственный глаз Повелителя Ратей, жестко требовала воздать каждому по заслугам. Внешне Брендольв виноват — и получит внешнее наказание. Хеймир внешне прав — и его казнь будет внутри. И неизвестно, что хуже.
— Нет. Не трогайте его. — На пороге спального покоя появился Даг. Сухая рубаха сидела на мокром теле как-то наискось, пояс он держал в руке точно забыл, что с ним делать. — Здесь нельзя, — хрипло продолжал он, покашливая через каждое слово. — Тингвалль — мирная земля. У нас никого не наказывают. И нельзя менять обычай ради одного. Если мы будем менять обычаи, то кончится все…
Даг поперхнулся: осознание потери постепенно прорывалось сквозь спасительное оцепенение, от резкой боли в глаза бежали слезы.
— Выйди, — глухо бросил Хеймир Брендольву. Он понял, что хотел сказать Даг, но смерть Хельги нужно было сопроводить хоть какой-нибудь жертвой. Так ему самому стало бы чуть-чуть спокойнее.
Брендольв послушно шагнул назад к дверям. Он готов был даже умереть от руки своего соперника, лишь бы не жить дальше, не чувствовать эту страшную муку. Он хотел забыть о своей вине, но судьба не позволила и утяжелила наказание. Только бы скорее. Наверное, Хеймир позволит ему перед смертью взять в руку меч…
— Хеймир ярл, остановись! — повелительно произнесла фру Мальгерд.
Хеймир вопросительно повернулся к ней. Может быть, она считает, что эта жертва — право кровных родичей Хельги? В этом она права, и он был готов передать утешительную обязанность отцу или брату своей невесты.
— Не нужно, Хеймир ярл, — продолжала фру Мальгерд. — Это слишком хорошо для тебя, Брендольв. Ты хочешь снова сделать так: причинить всем горе и убежать за море, чтобы там хвастаться своими подвигами. Только теперь ты бежишь не к конунгу кваргов, а к самому Одину. Ты думаешь, что, оскорбив своего воспитателя и убив его дочь, любившую тебя, ты сравнялся со Старкадом и Атли. Ты еще надеешься получить почести за эти подвиги. Нет. Если так и случится, то не мы поможем тебе в этом. Никто из нас не прольет твоей крови — ни в этом доме, ни в каком-то другом. Уходи отсюда. И живи, как сможешь. Я запрещаю тебе самому лишать себя жизни. Живи и неси свое наказание. И если не сможешь, то тебя назовут трусом!
Брендольв молча смотрел на суровую старую женщину, и в его глазах было жалобное отчаяние, как у того, кому посулили избавление от гибели, а потом опять отняли надежду. Она поступила с ним жестоко, и он готов был молить ее о милости позволить ему умереть, но не смел. В нем ожили воспоминания детства, когда эта женщина была для него бабушкой, хозяйкой, богиней Фригг. Сейчас он видел в ней саму норну, старшую норну по имени Урд — Былое. Ее приговор неоспорим, потому что изменить то, что уже случилось, никому не под силу. Потому-то надо думать, прежде чем делать, ведь поправить ничего будет нельзя.
Фру Мальгерд бестрепетно встретила его молящий взгляд.
— Умей отвечать за себя и свои поступки, — сказала она. — Тогда ты — мужчина.
Все в гриднице смотрели на них двоих, и кое-кто даже сочувствовал Брендольву, обреченному на такое суровое наказание. Участь Локи, прикованного к скале под каплями змеиного яда, падающими на лицо, казалась не такой уж страшной. И никто не заметил, как в проеме открытой двери появилась маленькая серая фигурка. Она была как пятнышко тумана — видимая, но неосязаемая, такая легкая, что даже взгляд поначалу скользил по ней не задерживаясь.
— Брендольв! — с явным облегчением вздохнул мягкий голос. — Ты жив! А я так боялась, что ты тоже утонул…
На другой день утром Хельги хёвдиг собрал всех домочадцев в гриднице. За хозяевами Лаберга послали тоже, и в ожидании их домочадцы не сводили глаз с Хельги. Она сидела возле отца, закутанная в большой бабушкин платок, и тихо улыбалась в ответ на умиленные взгляды. Ее вчерашняя мнимая смерть всем казалась страшным сном. Да и самой ей почти не верилось в произошедшее. Но все же что-то в ней изменилось. Она чувствовала себя хорошо, бодро, но в груди была странная пустота, как будто уголек сердца подернулся золой. Ей было легко и спокойно, как не бывало очень давно. И эта легкость настораживала — уж очень она напоминала серый покой мира Хель.
Гудмод Горячий с женой и домочадцами не заставил себя ждать. С ними явилась и Далла, и еще кое-кто из соседей, прослышавших о чудесном происшествии и жаждавших узнать подробности. Все видели обломки «Морской Лисицы», многие наблюдали с берегов сумеречную морскую битву, многие слышали, что дочь хёвдига утонула. А теперь говорят, что она дома, живая и здоровая, что ее спас сам дух побережья, Ворон! Впрочем, про нее давно говорили, что она с ним знается.
— Я думаю, что боги не хотят продолжения нашей вражды! — сказал хёвдинг гостям. — Они намекнули нам на это более чем ясно. Я знаю, что Брендольв понял свою ошибку, и не моя будет вина, если и дальше наши отношения не будут дружескими.
— Я рад, что ты так думаешь! — бодро отозвался Гудмод хёльд. Он был убежден, что его сын вел себя наилучшим образом: и когда пытался увезти дочь неприятеля, и когда отважно явился в Тингвалль навстречу своей судьбе. — И не моя будет вина, если мы все же не станем родичами!
Он посмотрел на Хельгу и подмигнул. После того как Брендольв на весь фьорд кричал о том, что Хельга станет его женой, не сыграть свадьбы будет как-то нелепо.
— Мою дочь ведет судьба! — ответил хёвдинг. — Я и раньше старался считаться с ее желаниями, а теперь принуждать ее к чему-то было бы и вовсе неразумно. Пусть она выбирает сама. Ее хотят взять в жены два человека, и каждый из них имеет несомненные достоинства. Только ей самой решать, в ком из них ее судьба. А я приму такого зятя, которого она укажет.
Теперь все посмотрели на Хельгу. Даг рядом с ней чуть слышно вздохнул: он был уверен, что она выберет Брендольва, а ему этого не слишком хотелось. За последнее время он подружился с Хеймиром ярлом и видел в нем одного из самых достойных людей на земле. Пусть его советы не привели к добру, но он действовал как должно, и начнись все сначала, Даг опять признал бы его правоту. Но вслух он не произнес ни звука. Пусть она сама решает.
Хельга услышала его вздох и повернула голову. Вчера в темноте она ничего не разглядела, утром решила, что это блик света так странно упал на голову брата… Но сейчас она видела, что никакой это не блик света. Широкая прядь в светло-русых волосах Дага, справа ото лба, стала совсем белой. Он сам не заметил, как поседел за прошедшую ночь. И вид этой седой пряди снова вызвал в душе Хельги пронзительную нежность. Она вернулась не к кому-то из тех двоих, а к нему. К тому, кто узами крови вернее всех прочих привязывал ее к жизни и вызвал из серых долин смерти.
— Я… хотела бы сохранить тот сговор, который был провозглашен на тинге, — сказала она и посмотрела на Хеймира ярла. — Весь Хравнефьорд, все восточное побережье хотело, чтобы мы заключили союз с Хильмиром конунгом. И если Хеймир ярл не хочет взять свое слово назад, я выйду за него.
Хеймир молча смотрел на нее, и Хельга улыбнулась ему. На самом деле ей было все равно. Она не видела почти никакой разницы между женихами только помнила, что Хеймир зачем-то нужен ее родичам больше Брендольва. Пусть все будет так, как они хотят. Ведь ради них она ушла оттуда, из той серой мягкой мглы. Ради них она простилась с Вороном. У нее будет простая человеческая жизнь, дом и дети, а кто будет их отцом, не так уж важно. А Ворону все равно, в чей дом прийти за ней в миг смерти.
Брендольв опустил голову. После того что он сделал, он считал себя не в праве уговаривать ее и даже на что-то надеяться. Правда, этот Хеймир ничем не лучше…
— Это очень мудрое решение! — важно сказала Далла. Скрывая разочарование, она улыбнулась хёвдингу и даже Хельге, которая своим ответом разрушила ее вспыхнувшую на мгновение надежду. Если бы эта дурочка выбрала Брендольва, то дорога к цели самой Даллы очистилась бы даже без ее участия, — Союз со слэттами так важен для квитов! Ведь не следует забывать о фьяллях! Боги помогли нам избежать одной беды, но рано садиться к очагу и приниматься за саги!
Через несколько дней сумерки застали Даллу неподалеку от горы в вершине фьорда. С ней были Брендольв и Фрегна, потерпев неудачу из-за решения Хельги, Далла не отказалась от надежд и еще немало времени провела в разговорах с хозяевами Лаберга. Брендольв с таким откровенным мучением переживал свою неудачу, что это внушало Далле надежду еще сделать его своим союзником. Желание вернуть Хельгу, ставшее отныне совершенно несбыточным, мучило его так, что он почти не мог думать ни о чем другом. Закрыв глаза, он воображал, что ничего не было, ни ссоры на тинге, ни его первой поездки на юг, а был только их сговор, и эти мечты давали ему хотя бы несколько мгновений сладкого отдыха.
Гудмод хёльд громко рассуждал, что род Птичьих Носов не так уж хорош и дочка Хельги не стоит того, чтобы о ней беспокоиться, но Оддхильд хозяйка оказалась разумнее и всей душой жаждала возобновления сговора, хотя и твердила, что это невозможно.
— Этот Хеймир ярл ее как приворожил! — говорила фру Оддхильд. — Это все началось, когда Даг вернулся из Эльвенэса и привез ей эти застежки от Хеймира. Наверное, они заколдованы. Она стала их носить, а потом, когда Брендольв вернулся, она едва глядела на него, хотя самого Хеймира тогда еще в глаза не видела.
— Есть такие вещи! — подхватила Альфрида, лекарка, которая занимала в челяди Лаберга очень видное место. — Такие вещи, которые приносят любовь. Еще у Вёлунда было кольцо, которое он предназначал для своей жены, чтобы она всегда любила его. А потом кольцо попало как добыча к конунгу Нидуду, а он отдал его своей дочери… Ну и кончилось тем, что она забеременела от Вёлунда. Заклятые вещи свое дело знают! Наверное, эти застежки с воронами тоже вроде того кольца. Пока Хельга их носит,, она любит Хеймира. И он ее тоже.
Домочадцы Лаберга кивали. Им требовалось какое-то объяснение вроде этого, потому что иначе они не могли вообразить, чтобы маленькая Хельга предпочла Брендольву — их Брендольву, которого лучше не сыскать в целом свете! — которого знает с детства, какого-то совсем чужого человека.
Далла имела свое мнение о причине такой крепкой привязанности Хельги к жениху. Чему тут удивляться, если девчонка хочет выйти за сына конунга? Да какая же дочь хёвдинга не мечтает о таком муже! Для этого Хельга достаточно взрослая.
Действовать вдова конунга начала немедленно. Отправившись в Тингвалль, она предложила Хельге продать ей застежки. Но Хельга отказалась так решительно, так поспешно прижала ладони к застежкам, точно их отнимали силой, что Далла уверилась: мать Брендольва права. В застежках что-то кроется.
За время жизни в Лаберге она услышала от женщин немало из того, что здесь произошло в последние месяцы. Рассказ о старой Трюмпе и разбуженных духах ей запомнился. Такую могущественную колдунью стоит иметь в виду. А участь Ауднира ей не грозит. Что бы там ни вышло, Хельга не станет вызывать ее на поединок.
Когда Далла предложила Брендольву проводить ее к Трюмпе, он сначала вздрогнул и отказался.
— Хельге мешает колдовство! — втолковывала ему Далла. — Эти застежки — заклятые, пока она их носит, они привораживают ее к Хеймиру, и она не видит никого другого. Даже если Сигурд Убийца Дракона вернется из Валхаллы и посватается к ней, она ему откажет. Но колдовство до добра не доводит. Ты сам помнишь, что стало с твоим родичем Аудниром. Ее нужно спасти от колдовства. Она сама не хочет расставаться с этими застежками, но ее нужно от них избавить.
И они отправились к Вершине. Брендольв никому не рассказывал о задуманном деле, даже матери. Колдовство — не слишком достойное дело. Но замысел Даллы давал ему хотя бы тень надежды, необходимой как воздух. Чтобы иметь возможность дышать, Брендольв готов был согласиться с Даллой: ради достойной цели даже недостойные средства хороши.
— Вон ее дом! — Брендольв показал вверх по склону горы.
Далла уже и сама разглядела под старыми елями низкую избушку, придавленную тяжелой земляной крышей. Толстенные бревна подошли бы скорее для жилища великана. Из оконца над дверью тянулся дымок.
— Она должна быть дома, — сказал Брендольв, хмурясь и стараясь скрыть неприязнь. Ему было так противно и неуютно, точно предстояло взять в руки живую змею. — Она после того… ну, когда болела, теперь из дому ни выходит. Ни один человек ее не видел. Если она вообще не подохла.
Далла нахмурилась. Смерть Трюмпы ее не устраивала.
— Я дальше не пойду, — твердо сказал Брендольв на опушке. — Мужчинам там нечего делать.
Дальше он мог не провожать Даллу со спокойной совестью: колдовство — женское дело, мужчины им брезгают. Пусть Далла сама разбирается со старой троллихой и ее родней.
— Подожди меня здесь, — велела Далла и пошла к избушке.
Фрегна следовала за ней молча и неотступно как тень. Брендольв так привык видеть эту женщину рядом с Даллой, то идущую следом, то выполняющую самые тайные поручения, что вдруг показалось — у вдовы конунга два тела.
Далле тоже было не очень приятно приближаться к жилищу колдуньи, но твердости этой маленькой женщины мог бы позавидовать иной мужчина. Доблесть не только в том, чтобы одолевать врагов. Одолевать собственные желания и нежелания тоже трудно, и для этого тоже нужна немалая доблесть. А Даллу из рода Лейрингов никто не назвал бы слабой. Ей было противно глядеть на низкую серую дверь с зеленоватым налетом лишайника, но она упрямо делала шаг за шагом, все ближе и ближе. Ее мальчик должен остаться конунгом квиттов и воспитываться так, как ему подобает. И никто не скажет, что мать плохо позаботилась о нем!
Когда до избушки оставалось пять шагов, дверь заскрипела, выдвинулась вперед, и из-за нее показалась щуплая женская фигура. Далла остановилась. Нет, это не Трюмпа: женщина была совсем молодой… если у этой троллиной породы вообще бывает возраст.
— Кто ты? — робко, встревоженно спросила хозяйка, бросив на Даллу один взгляд исподлобья. — Мы тебя не знаем.
— Вам и не надо меня знать, — сурово ответила Далла. — Старая Трюмпа еще жива? У меня есть дело для нее.
Женщина помедлила, держась за дверь, потом отошла внутрь избы;
— Войди,
Переступив порог, Далла оставила дверь открытой: очутиться в избушке колдунов без света было слишком даже для нее.
— Ой, закрой, закрой! — пронзительно запищал чей-то тоненький, старый голос с узкой лежанки возле очага. — Закрой!
Далла дернула скрипучую дверь, только чтобы этот голос умолк.
— Это ты — Трюмпа? — спросила она, стараясь в полутьме разглядеть существо на лежанке. — Говорят, ты колдунья?
— А ты пришла издалека ради моего колдовства? — Старуха на лежанке захихикала, суетливыми движениями собирая складки дырявого и засаленного одеяла вокруг себя. — Видно, когда кончились мужчины, в ход пошли и старухи?
— Мне нужно от тебя одно! — сурово сказала Далла. Стоять в этой вонючей избе было так противно, что она не хотела тянуть время. — Мне нужно, чтобы ты добыла у Хельги, дочери Хельги, серебряные застежки в виде воронов, которые она носит каждый день. И отдала их мне. Сможешь ты это сделать?
Старуха завозилась под своим одеялом. Смотреть на ее нездоровую суетливость было противно, как на возню крысы или извивы змеи, но Далла не отводила глаз, боясь оставить старую ведьму без присмотра.
— Да или нет? — спросила Далла. — Если да, я хорошо тебе заплачу. Золото, серебро, корову, лошадь, рабыню? Выбери сама. Если нет, говори быстрее. Я поищу другую, посильнее.
— Посильнее меня бывает, да не всякий возьмется за такое дело! — ответила старуха. Перестав возиться, она села на лежанке, подняв колени к подбородку, и ее глаза в полутьме поблескивали колким темным блеском, как у мыши. — Украсть застежки могла бы любая рабыня, но что же ты не попросила их? Тингвалль — «мирная земля», Это сильное место. Оно отталкивает зло и чужое колдовство. Знала бы ты, каких сильных духов я на него натравила зимой, а они только и смогли, что сбросить посуду с полки! Зато сама я …
Старуха замолчала, и ее цепкий взгляд ощупывал Даллу, так что той вдруг стало холодно, неуютно, страшно. Показалось, что старуха сейчас украдет ее душу, и Далла в мгновенном ужасе подалась к двери.
— Я сделаю, что ты хочешь! — вдруг лихорадочно зашипела старуха.
Далла обернулась. Старуха, высунув одну руку из-под одеяла, махала ей, стараясь вернуть, и двигалась, точно сидела на горячем.
— И возьму за это плату! — продолжала колдунья. — Я возьму то, что ты можешь добыть, а я нет! В Тингвалле есть мой враг — проклятый берсерк, что едва не убил меня! У него сильный щит. Забери его и щит и отдай мне! А в обмен получишь застежки. Он ведь не носит щит всегда с собой!
— Какой берсерк? — Далла нахмурилась.
— Тот, что послал обратно духов! Тот, что уезжал и вернулся! Тот, кого ненавидел и искал мертвец! Я сделаю мертвецом его самого! Достань мне его щит, и ты получишь те застежки!
— Как его зовут? — Далла не могла сообразить, о ком идет речь, и злилась на бестолковую старуху. — Как будто я знаю всех берсерков!
— Тот, кто ушел от Повелителя! Кто принес его сюда на плечах! Кто не боится огня! Кто сплетает защитные чары! Он, он! — шипела старуха, взвизгивала, дергалась, будто ее кусали невидимые тролли.
Она казалась совсем безумной. Ее дрожащее безумие вдруг зацепило Даллу, коснулось разума, дохнуло в кровь, ужаснувшись, Далла бросилась вон из избушки.
За дверью в глаза ударил яркий свет, и Далла спрятала лицо в ладонях. Теперь она поняла, почему старуха так судорожно требовала закрыть дверь.
Когда она открыла глаза, перед ней стояла молодая хозяйка.
— Его зовут Вальгард, — тихо, безразлично сказала она, не глядя на Даллу. — Вальгард Певец. Трюмпа не может произнести его имени.
— Я достану щит, — сказала Далла и пошла вниз по склону к опушке, где ждал Брендольв.
Через несколько дней, во время вечернего пира в усадьбе Тингвалль, когда все ее обитатели сидели за едой в гриднице и в кухне, Брендольв тайком вынес из дружинного дома красный щит Вальгарда, завернув его в мешок. Двое рабов Даллы приняли добычу за воротами, и Брендольв вернулся в гридницу. На его недолгое отсутствие никто не обратил внимания: мало ли зачем человеку случится выйти во время обильного пира?
Брендольв не боялся, что его заподозрят, когда пропажа обнаружится. Его смущало странное чувство: между ним и ближайшими соседями по столу, которые то и дело задевали его плечами и локтями» пролегали глубокие пропасти. Человеческие голоса долетали до него, как из тумана, и Брендольв опасался, уж не подхватил ли какого-нибудь недуга. Впрочем, даже после примирения на него смотрели в Тингвалле искоса, и удивляться было глупо. Да уж, его подвиги будут забыты нескоро! И лицо Хельги за женским столом кажется каким-то расплывчатым, чужим и незнакомым… И она совсем не смотрит сюда… Смотрит на Хеймира ярла, который с непривычным увлеченнием повествует о чем-то и далее помогает рассказу руками. С тех пор как Хельга подтвердила их обручение, Хеймир яр л имел вид пристыженный, смущенный и обрадованный одновременно — пожалуй, Брендольв на его месте выглядел бы точно так же.
Тем временем Далла с двумя рабами, тащившими тяжеленный щит, уже приближалась к Вершине. Отважная женщина хорошо запомнила дорогу и больше не нуждалась в провожатых. С моря дул мягкий влажный ветер, ярко светила луна, бросая под копыта коня широкую желтовато-серебряную дорожку, и никогда еще Далла из рода Леирингов не дышала так легко и свободно.
На верхней опушке перелеска навстречу им метнулась легкая невысокая фигура, облитая лунным светом.
— Лунный альв! — в ужасе крикнул один из рабов.
— Молчи, дурень! — оборвал его другой. — Никаких лунных альвов не бывает.
Молодая невестка Трюмпы подошла к самой морде коня, и конь попятился.
— Трюмпа ждет тебя, госпожа, — тихо, как всегда, сказала женщина. — Ведь ты принесла…
— Я принесла. — Далла кивнула на мешок в руках рабов. — Когда я получу застежки?
— К утру. У Трюмпы все готово. Только нужно перенести щит на вершину.
Пока две женщины и двое рабов с ношей поднимались по лысому, каменистому склону горы, на ее вершине затлел маленький огонек. По мере их приближения он разгорался, и Даллу удивлял его цвет — огонь был каким-то багровым, как иногда бывают уже чуть остывшие угли. В нем полыхали маленькие синеватые молнии. Это был огонь троллей — огонь колдовства, который не греет, а только жжет.
Багровый огонь освещал фигуру старухи, хлопотавшей возле костра. Трюмпа, в ожидании Даллы сбросившая с плеч все хвори, с крысиной суетливостью бегала вокруг костра — только против солнца — то подкидывала хвороста, то потирала руки, то покачивалась, будто хочет прыгнуть, но не может оторваться от земли. Огненные блики дрожали на ее морщинистом лице с широко раскрытыми глазами и лихорадочной ухмылкой. Старуха была рада, но рада такой нехорошей радостью, что Далла не могла справиться с дрожью. Где-то рядом мерещилось мерзкое чудовище, готовое сожрать, только кого? Сама темнота казалась разинутой пастью, и Даллу ужаснуло холодное чувство: она стоит на краю пропасти, куда уже готова шагнуть в непонятном ослеплении…
— Пусть щит отнесут туда. — Невестка Трюмпы показала тонкой рукой на костер.
Далла вздрогнула от ее голоса и очнулась, стала торопливо кутаться в плащ. Это влажный ветер виноват — как бы лихорадку не подхватить.
— И Трюмпа хочет, чтобы ты была рядом и смотрела на нее, — почти шепотом продолжала женщина. — Но я бы тебе посоветовала: лучше возвращайся домой. Тот человек, Ауднир, тоже хотел посмотреть, но ты знаешь, что с ним потом стало…
Далла заколебалась. Она хотела, чтобы колдовство прошло как можно успешнее, поэтому готова была выполнить требование старухи. Но в тихом голосе Трюмпиной невестки звучала такая печаль, такое сожаление, что Далла не сомневалась, оставаться здесь ей опасно. Повернув коня, она медленно отъехала к опушке и остановилась. Здесь была как бы середина между двумя решениями: она видела старуху, а значит, была при колдовстве, но старуха едва ли сумеет разглядеть ее в сумраке леса. Разве что у нее глаза настоящего тролля… Подумав об этом, Далла содрогнулась. Достаточно было одного взгляда на лихорадочно метавшуюся старуху, чтобы понять, Трюмпой владеют тролли. Но это обнадежило, значит, ей хватит сил на любое колдовство.