Страница:
На Престол Закона выбрался Гримкель Черная Борода. На Остром Мысу не нашлось другого знатного человека, который мог бы возглавить тинг. Все остальные теперь занимают почетные места в Валхалле.
— У нас остался только один выход! — объявил Гримкель, и толпа молча ждала, что же это за один — хотя бы один! — выход у нее есть. — Мы больше не можем сопротивляться. Войско Стюрмира разбито, сам он погиб, затоптанный великаном. Восток не прислал войска. Слэтты обманули нас. Мы предоставлены своей злой судьбе. Осталось только одно: послать людей к Торбранду конунгу и изъявить ему нашу покорность. Мы предложим ему стать нашим конунгом и пообещаем дань. Тогда он не станет разорять наши земли.
— Да чего их разорять? — закричали в толпе хриплые, злые голоса. Теперь никто не просил позволения говорить, не соблюдал порядка знатности, не называл имен. У каждого слишком накипело на сердце, слишком полнилась душа отчаянием, чтобы помнить о каких-то порядках.
— Чего разорять, уже все разорили! Во всей усадьбе ни горсти зерна, жрем одну рыбу, все провоняло чешуей!
— Эти бродяги все подмели!
— Торбранду здесь будет нечего взять!
— Разве что нас — и всех продаст как рабов!
— Но он же хочет получать дань! — убеждал Гримкель. — А с мертвых дани не получишь! И рабов можно продать только один раз!
— У фьяллей мало хорошей земли! Им нужна наша земля! Наши усадьбы Торбранд раздарит своим ярлам! А нас всех сделает рабами и заставит на них работать!
— Торбранд Тролль не так прост, как наш бывший конунг Стюрмир! — кричал какой-то толстый старик, выбравшись на Престол Закона. Брендольв мельком видел его когда-то в усадьбе Железный Пирог, но не знал его имени, — Его не прельстить одними словами. Ему понадобится хороший залог нашей покорности, чтобы он согласился не разорять наши земли!
— Какой залог? — удивился Гримкель, искренне не знавший, что еще может предложить разоренный Квиттинг.
— Твоя сестра с ее ребенком! — Старик ткнул пальцем в кюну Даллу, стоявшую на краю Престола Закона. Рядом с ней Фрегна держала маленького Бергвида. — Ее сын — сын конунга, Торбранд Тролль будет рад получить его в залог. И знать, что прежний род наших конунгов ничем ему не угрожает. Вот тогда он поверит в нашу покорность!
— Что ты придумал, Ульвгрим Поросенок! — возмущенно закричала Далла, мгновенно пробравшись вперед. — У тебя большое брюхо, да ума меньше, чем у борова! Ты — предатель! Ты хочешь продать своего законного конунга, чтобы спасти свою дрянную шкуру! Да пусть бы Торбранд ее содрал — ты того стоишь! Тебя только в жертву заколоть! Я не позволю, чтобы моего сына сделали рабом Торбранда! Он рожден конунгом, и он будет конунгом! И никто ему не помешает! Ни ты, ни другие трусы!
Толпа неопределенно зашумела: одни были согласны с Ульвгримом, другим остатки совести еще мешали такой ценой купить надежду на безопасность. Женщина и ребенок — неподходящий щит для мужчин, даже когда они рассеяны и обезоружены.
— Это ты во всем виновата! — Из толпы вылезла высокая женщина средних лет со вдовьим покрывалом на голове и закричала, острым пальцем указывая на Даллу. — Ты виновата! Ты — хуже ведьмы! Это ты уложила Вильмуида, как только его отец отвернулся, ты вертела им как хотела, ты поссорила его с Фрейвидом! Если бы не ты, Вильмунд не поссорился бы с отцом и Фрейвида не назвали бы предателем! И войско Запада шло бы вместе с нашим! И победило бы, и мой муж был бы жив! Чего ты добилась, потаскуха! Теперь ступай греть постель Торбранду, тебе это понравится! И нарожаешь щенков, чтобы ползали со свиньями в навозе!
— Замолчи, тощая жердь! — взвизгнула Далла. — От такой заразы любой муж сам сбежит в Валхаллу, чтобы тебя не видеть!
— Ты еще… — Недоговорив, женщина кинулась на Даллу и сильными руками вцепилась в ее покрывало. По ее ожесточенному лицу лились злые и горькие слезы.
С пронзительным криком две женщины на Престоле Закона драли друг другу волосы, люди на Поле отворачивались, морщились, закрывали уши ладонями. Из-под этого визга хотелось уйти, выскочить, как из-под струи холодной воды.
— Да уймите их! Разнимите! — призывали страдальческие голоса здесь и там. Постыдная, отвратительная брань и драка женщин на тинге унижала всех, кто здесь собрался. Вот до чего ты докатилась, держава квиттов!
Не выдержав этого позора, Брендольв первым бросился вперед, схватил кюну Даллу за руки, оторвал от противницы и потащил прочь. За вдову тоже кто-то взялся, подбодренный его примером, оглушительный визг умолк. Маленькая кюна оказалась такой сильной, что Брендольв едва справился с ней; уже оттащенная в сторону, она все норовила плюнуть в сторону вдовы Брюньольва Бузинного, грозила ей кулаками, кричала такие слова, какие и Брендольв при женщинах старался не произносить. Все это было гадко, но не удивительно. Такой стала теперь судьба Квиттинга.
Наконец, Далла, уведенная с Престола Закона, немного затихла. Все на них оглядывались, но подходить никто не хотел. Крепко обнимая за плечи, Брендольв вел Даллу к усадьбе Лейрингов, а она взахлеб рыдала, задыхаясь и вскрикивая, утирая лицо то своим рукавом, то о плечо Брендольва. Похоже, она не замечала, кто ее держит, и ей это было все равно. Да и Брендольву было все равно: что кюна, что служанка. Оказалось, что разницы никакой, и под покровами гордости и воспитания все люди одинаковы.
Оставив Даллу в усадьбе, где вокруг нее принялись хлопотать испуганные служанки, Брендольв снова вышел. Ему не хотелось возвращаться на поле тинга, но и оставаться в усадьбе Лейрингов не хотелось, Его даже не занимало, какое же решение в конце концов примет тинг. Его занимало только одно: каким образом ему попасть на восток? Нестерпимо хотелось вообще уйти из всей этой жизни, где все так бестолково, подло и безнадежно. Шагнуть бы куда-нибудь, чтобы все разом осталось позади… Ладно, нечего бредить наяву, этим горю не поможешь. Ворот в Валхаллу не найти, и единственным выходом виделся Квиттинский Восток. Но как туда попасть? «Морской Баран» теперь достался фьяллям, дружина погибла, а если кто и выжил, то где его теперь искать? Перед мысленным взором Брендольва мелькали лица кое-кого из дружины, и он с трудом вспоминал имена, как будто в разлуке прошли десятилетия. Арне, сын Арнхейды… Мать не хотела во второй раз отпускать его, но он все же ушел, веря, что для мужчины честь дороже жизни. Асмунд, которого Брендольв после отъезда с озера Фрейра больше не видел, Эрнгельд, которого увидел мельком перед самой битвой… Даже если кто-то из них и жив, то увидеться раньше Валхаллы едва ли случится. Поле битвы разнесло их, как бурное море, по разным концам света. Брендольв был один.
Занятый всеми этими мыслями, он брел к морю и вдруг остановился. Крепко уперевшись в землю расставленными ногами, точно она качалась, Брендольв смотрел на фьорд. На берегу стоял только что вытащенный корабль с рогатой жабой на штевне. Перед глазами Брендольва проходил пир по поводу его обручения, Хельга, хёвдинг, держащий в руках тот меч, который исчез во время битвы неизвестно куда… И этот корабль, который привез им вести о новом конунге и навсегда разрушил веселье, согласие, надежды на счастье… А от корабля к нему уже бежал высокий и широкоплечий человек с полуседыми-полурыжими волосами и мятым морщинистым лицом. Он был разом изумлен и обрадован, и вид его потряс Брендольва, отвыкшего, что кто-то еще может радоваться.
— Брендольв! Брендольв, сын Гудмода! Тролли и альвы, как говорит Сторвальд! Ты живой или мне мерещится? — кричал на бегу Эгиль Угрюмый. А Брендольв готов был задать ему тот же самый вопрос: ты живой или мне мерещишься?
— Брендольв! — Подбежав, корабельщик хлопнул его по плечу, заглянул в лицо, и в его желтых глазах на сей раз не было и капли насмешки. — Нет, живой! Призраки — это по части Сторвальда! Вот так встреча! Вот он посмеется, когда узнает! Так ты жив? Или ты не ходил в битву?
— Я ходил, — наконец выговорил Брендольв. Первый всплеск радости от встречи со знакомым сменился угрюмым смущением. Ведь там, откуда прибыл Эгиль, Брендольва едва ли поминают добрым словом. Но убежденность, что он до конца боролся со злой судьбой, как и подобает достойному человеку, поддержала его, и он твердо продолжал: — Я был в битве. Мы разбиты, но я выжил. Только от всех наших уцелел один Вальгард.
— Еще бы ему не уцелеть! — Эгиль ничуть не удивился, — Да он и в воде не горит, и в огне не тонет… Тьфу, наоборот! Тролли с ним. А вот тебя на востоке будут очень рады видеть,
— Ты думаешь? — Брендольв криво усмехнулся. Ему вспомнилось, как он уходил из того самого Хравнефьорда, куда сейчас так стремился попасть, — Конечно, обрадуются. Будет над чем посмеяться. Они ведь помнят, как я их трусами… И правильно! — резко и зло бросил он, — Если бы они не сидели в своих норах, то Стюрмир мог бы выиграть эту битву. И сейчас тут люди не собирались бы изъявлять покорность Торбранду Троллю, — Брендольв изогнулся в издевательском поклоне, — и не надумали бы подложить ему в постель вдову нашего конунга, лишь бы он не трогал мужчин!
— А что, уже и до этого дошло? — озадаченно спросил Эгиль и подергал себя за бороду. — Я уже слышал, что у Стюрмира плохи дела. Так это правда, что его затоптал великан?
— Правда. — Брендольв кивнул. — Я сам видел.
Он видел только то, как великан вырос над горами, темной громадой возвышаясь чуть ли не до неба. Но ему казалось, что он и правда видел все то, о чем на разные лады толковали осиротевшие и отчаявшиеся квитты. Надежда умерла, а значит, конунг умер,
— Да-а…— протянул Эгиль и вздохнул. — А о тебе все беспокоятся! — воскликнул он, с облегчением вспомнив о более приятных предметах. — И у вас в Лаберге, понятное дело, и в Тингвалле. Твоя бывшая невеста целыми днями стоит на берегу и ждет новостей. Это она послала меня сюда, Твой отец принес жертвы ради твоего возвращения. Ваша лекарка наворожила, что ты жив,,.
«Твоя бывшая невеста»… Эти слова зацепили Брендольва так сильно, что дальнейшего он уже не слышал. Хельга ждет его. Она стоит на берегу и ждет. Она не держит обиды за то, что он при всем тинге назвал трусами ее отца и брата, при всех отказался от нее и почти что послал к троллям… Ее, которая меньше всех виновата! Брендольв как наяву видел мыс с тремя высокими соснами, с которого видна горловина Хравнефьорда, невысокую, тонкую фигурку с длинными темно-русыми волосами… Вокруг нее мягко поет ветер, ее охраняют молчащие валуны, овевает запах можжевельника и иглистый сумрак сосновых ветвей, и мелкие волны дружески шепчут что-то, улыбаясь ей солнечными бликами… Брендольв закрыл глаза, чтобы не видеть света: душа его с такой силой рванулась туда, к ней, к Хельге, что стало больно — как бы не оторвалась совсем,,. Сейчас он не хотел помнить и не помнил ничего из случившегося, не хотел знать своих и чужих провинностей и того положения дел, к которому они привели. Он хотел к ней, к сердцу родного берега, к образу покоя, согласия, любви. Все-таки где-то в этом дурацком и злом мире они есть. И он знал где. Только бы попасть туда — и жизнь будет чиста, как в первый день Аска и Эмблы [50], и молено будет начать все с начала…
— Так, значит, бери твоего Вальгарда и пойдем! — бодро сказал Эгиль, — Еда у нас есть на два перехода туда-обратно, Хельги хёвдинг позаботился, а воды мои ребята сейчас наберут. Раз ты был в битве, значит, все знаешь. По дороге расскажешь. Ха! — с удовольствием воскликнул корабелыцик. — Я-то думал, что буду, как жаба надоедливая, еще три дня бегать по Острому Мысу и ко всем приставать с расспросами о тебе. И, понятное дело, получать по шее. А ты сам явился! Значит, я еще не всю свою удачу изжил! Ну, где твой берсерк? Ему твои родичи не так обрадуются, но не бросать же его тут! Зато ему обрадуется Атла! Она говорят, дала клятву не выходить замуж ни за кого другого. Ну, отдадите вы ему те два паршивых корабля — за твое возвращение это не большая плата. О такой дряни и жалеть не стоит. Особенно о том, что побольше — у него не корма, а коровий зад какой-то…
Эгилю повезло. Для него огромный мир состоял из множества вещей, и это позволяло не сосредоточиваться на неприятном.
Когда Брендольв вместе с Эгилем подходил к воротам Лейрингов, ему навстречу выбежала Мальфрид.
— Куда ты пропал? — затараторила она, вцепившись в руку Брендольва и теребя его, как свою собственность. — Я тебя везде ищу! Ты такой молодец, что утащил ее — а то она бы еще и не того натворила! А ей сейчас надо вести себя потише, а то ее и правда подложат под бок Торбранду Троллю! У него как раз жена умерла, ему надо другую!
— Я уезжаю, — почти не слушая, сказал ей Брендольв. Все зто ему уже было неинтересно. —Где Вальгард?
— Как — уезжаю? — Мальфрид загородила дорогу и встала, обеими руками вцепившись ему в плечи. Пальцы у нее были длинные и сильные, как птичьи когти. — А я?
Ее огромные серые глаза требовательно заглянули в глаза Брендольву, и он, как сквозь туман, наконец-то ее заметил.
— А что — ты? — спросил он, взяв ее за талию, вроде бы намереваясь сдвинуть с дороги. — Тебя-то не собираются подкладывать под бок Торбранду. Твой брат договорится хоть с Мировой Змеей, выторгует себе звание ярла и будет жить с вами со всеми. Одной Даллы фьяллям хватит.
— Ну уж нет! — твердо ответила Мальфрид, не трогаясь с места. — Пусть Гримкель договаривается как знает, а мне тут больше делать нечего! Я не останусь тут, чтобы стать рабыней фьяллей! Ты возьмешь меня с собой.
— Отчего же не взять такую красавицу? — отозвался Эгиль, вообще не понимавший, о чем тут спорить. — А если у тебя есть сестра или подруга, можешь и их тоже взять. На моей «Жабе» места хватит.
— На твоей «Жабе»? — Мальфрид наконец выпустила Брендольва и повернулась к Эгилю. — У тебя есть корабль? Ах, я же тебя знаю! — обрадовано воскликнула она, вспомнив лицо, которое раньше никогда не вызывало ее интереса. — Ты не думай, у меня есть чем заплатить за дорогу! Все мое приданое давно собрано, нужно только… Где твои люди? Мне нужны двое или трое, чтобы перетащить сундуки на корабль.
Когда «Жаба» наконец отошла от Острого Мыса, на ней уплывало гораздо больше женщин и детей, чем Эгиль рассчитывал увезти. Едва лишь по Усадьбе Лейрингов полетел слух, что есть корабль и йомфру Мальфрид уезжает, как со всех сторон набежали служанки и с воплями стали умолять, чтобы взяли и их тоже. Решительно расталкивая всех, к Эгилю пробилась кюна Далла. От недавней драки на ее лице остались бледность и злой острый блеск в глазах, маленькие кулачки были сжаты, словно она была готова немедленно продолжить.
— Ты — Эгиль Угрюмый? — воскликнула она, подскочив к корабельщику. — У тебя есть корабль? Ты можешь отвезти меня на восток? Только быстрее, пока все эти сволочи не вернулись с поля. Пусть они там кричат, как продать меня Торбранду подороже. Эй, живее! — Она махнула рукой служанкам. — Собираться! Только самое нужное!
И добавила, твердо, с вызовом глядя в глаза изумленному Эгилю:
— Мой сын — законный конунг квиттов! И он останется конунгом квиттов! Лучше я возьму его на руки и брошусь с ним в море, но рабом Торбранда мой мальчик не будет! Никогда!
Все кончилось тем, что маленького Бергвида нес на корабль сам Эгиль. Узнав, что говорилось на тинге, он заспешил.
— Моя «Жаба» хочет плыть поскорее, пока ей не начесали холку! — приговаривал он, подгоняя суетящихся служанок. — Сказали же: только самое нужное! Брось котел, у нас есть! Ах ты, жаба запасливая! Да зачем вам столько тряпья, чтоб его тролли сожрали! Неужели вы надеваете по пять рубах разом?
Женщины с благоговением косились на человека, который обещал спасти их от фьяллей, но их руки сами собой продолжали сгребать пожитки в кучу. Даже самые умные мужчины не понимают, как много вещей необходимо женщине для того, чтобы прожить как следует один-единственный день! Сам-то, наверное, всю жизнь проходил в одной рубахе и думает, что так и надо! Медведь медведем!
Брендольв вел Даллу к кораблю, готовый, в случае надобности, с оружием защитить ее от посягательств тех торгашей, которые хотели ею купить себе призрачную безопасность. Кюна дала ему меч, сказав, что это один из мечей Стюрмира, но на это Брендольв не обратил внимания. Он лишь проверил надежность клинка — больше ничего его не занимало. Жизнь научила его ценить вещи по их действительной стоимости, а не по той, которую им приписывают. Один меч конунга у него уже был! Знать бы, где и у кого он сейчас…
Кюна Далла шагала молча, сжав губы и враждебно глядя перед собой, как в глаза противнице-судьбе. Ее все-таки вынудили бежать, и пусть Острый Мыс не надеется, что она когда-нибудь это забудет. Брендольв иногда косился на нее с невольным уважением. Грязное впечатление драки уже прошло, теперь настойчивость и решительность этой маленькой женщины заставила его видеть в ней чуть ли не валькирию, чуть ли не древнюю Гудрун, дочь Гьюки, чья безжалостная твердость прославила ее на века,
— Нас могут не очень-то хорошо встретить на востоке, — предупредил он, поскольку теперь отвечал еще и за нее, — Я… Когда они не захотели дать войска Стюрмнру, я не очень-то хорошо с ними обошелся…
— Это неважно! — отмахнулась Далла, — Это ты их обидел, а не я. А со мной они обойдутся как подобает! Об этом я сама позабочусь. Да и тебе неплохо научиться просить прощения. Это очень полезное умение! Есть время для гордости, а есть время для смирения, Гьёрдис надела платье рабыни, чтобы спасти младенца Сигурда, и я не хуже нее сумею позаботиться о своем ребенке!
Брендольв промолчал и только оглянулся в сторону поля тинга, Вот-вот они кончат скулить, разойдутся и обнаружат, что залог их безопасности исчез. Но Брендольв уже был готов биться и погибнуть, если придется, но не отдать кюну Даллу в руки этих подлецов, У него появился новый вождь и новая цель в жизни, Кюну Даллу и ее ребенка надо доставить на восточный берег и обеспечить им безопасность, Ради этого Брендольв сейчас был готов на все, хоть драться одному против сотни,
Судьба подшутила над Брендольвом, поставив его на место недавнего противника — Хеймира. Едва миновав маленькую речку Ламбибекк — Ягнячий ручей, за которой кончалась область Квиттинского Юга и начинался Восток, «Рогатая Жаба» повстречала морской дозор Хельги хёвдинга Два хорошо оснащенных лангскипа на шестнадцать и восемнадцать скамей на веслах вышли им навстречу из-за мыса, где за ельником пряталась усадьба Ламбибекк. Ее хозяин, Сиград хёльд, и был старшим на одном из «Волков».
Брендольв еще раз оценил, как благосклонна оказалась к нему судьба, послав так вовремя Эгиля с его «Рогатой Жабой», единственной и неповторимой, как к он сам. Их даже не стали спрашивать, кто они такие и откуда.
— Здравствуй, Эгиль! — закричали с «Волка», у которого деревянная голова зверя на штевне скалила острые зубы из настоящего железа. — Наконец-то ты вернулся! Хёвдинг каждый раз спрашивает, не слышно ли кваканья твоей «Жабы»!
— Квакают такие лягушки, как ты, Сиград! — радостно отозвался Эгиль. — А жаба — зверь умный! Она молчит!
— Но уж ты-то не из молчаливых, слава асам! Давай, правь к берегу! — Сиград хёльд махал руками в сторону близкого мыса. — Заходите в гости! Поговорим! У вас ведь есть новости?
— У меня есть кое-что получше, чем просто новости! — похвастался Эгиль, когда корабли сблизились. — Я привез сюда вдову Стюрмира конунга!
— Да ну! Однорукий Ас! — изумились на «Железнозубом Волке». Хирдманы Сиграда тянули шеи, шарили глазами по толпе женщин, сидящих возле мачты, стараясь понять, которая из них такая важная особа.
— Так она уже вдова? — закричал не слишком учтивый Сиград хёльд. — Значит, мы все-таки остались без конунга? Прав был Хеймир ярл — Стюрмиру конунгу оставалось в жизни не много удачи!
— Сейчас еще обрадуется, что остался дома! — сквозь зубы проворчал Брендольв. Он понимал, что ему на восточном берегу обрадуются не так сильно, как Эгилю, и потому не вмешивался в разговор. Слова Сиграда разбудили самые горькие воспоминания, в душе вспыхнула досада, пережитая на тинге. Значит, они так ничего и не поняли?
— Скажи им, что квитты вовсе не остались без конунга! — одновременно потребовала от Эгиля кюна Далла. — Скажи, что здесь с тобой новый конунг квиттов — Бергвид, сын Стюрмира!
— Про нового конунга говорить, пожалуй, рановато! — прямо определил честный Эгиль, посмотрев на ребенка, которого держала на коленях Фрегна. — Он еще маловатая жаба — разве что головастик…
— Ты свои дурацкие шуточки брось! — резко оборвала его кюна Далла. — Помни, о ком говоришь! Это сын Стюрмира! Единственный сын и наследник!
— Сын он Стюрмира, не сын — нового конунга должен признать тинг хотя бы одной четверти, — ответил корабельщик, не смутившись от этого выговора. Он повидал в жизни достаточно много, чтобы маленькая женщина с надменным и обиженным лицом могла его напугать, чьей бы вдовой она ни звалась. — А я сомневаюсь, чтобы в наше время в конунги сгодился младенец, пачкающий пеленки.
Кюна Далла отвернулась, покусывая губы. Против мокрых пеленок ей было нечего возразить, а к тому же она вспомнила, что сейчас именно Эгиль, а не Брендольв, воплощает ее главные надежды на будущее. Брендольв сам в ссоре со всем восточным берегом, а вот зато Эгиль, всем известный и всеми любимый, дружный с хёвдингом, может устроить так, чтобы она была принята с почетом если не как мать нового конунга, то хотя бы как вдова старого. А там видно будет. Ведь иначе и Хельги хёвдингу придет в голову то же самое, что и подлецу Ульвгриму Поросенку, — чтобы его тролли взяли и поджарили на собственном сале! — предложить ее с ребенком фьяллям как заложников мира. А почему бы и нет? Ведь Хельги хёвдинг не дал войска Стюрмиру и пока еще не воевал с Торбрандом Троллем. А Торбранд и сам скоро задумается о мире. В конце концов Фьялленланд не бездонный и Торбранд Тролль не умеет творить воинов из морского песка! Только бы удержаться на плаву до заключения мира, а там… О, в голове кюны Даллы роилось множество замыслов. Все зависит от того, как пойдут дела. В конце концов Хельги хёвдинг не женат!
Дальше на север «Рогатая Жаба» плыла уже не одна, а в стае. Эгиль позвал Си град а и Кетиля Толстяка, хозяйка второго корабля, проводить их до Хравнефьорда. Ибо, как он сам заметил, вдову старого конунга стоит охранять почти так же, как мать нового.
С последней стоянки был послан гонец в Тингвалль. Кюна Далла не желала этого, предпочитая появиться неожиданно и не дать Хельги хёвдингу времени на размышления, но мужчины решили иначе, а ее никто не спросил. Это было не слишком обнадеживающее начало. Оба хёльда, их дружины, жители тех усадеб, где останавливались на ночлег, смотрели на нее и маленького Бергвида с любопытством, женщины порой — с сочувствием. но особого почтения Далла ни в ком не замечала. Похоже, восточный берег поставил над ней большой и тяжелый поминальный камень и свою дальнейшую жизнь видел никак не связанной с кем-то из рода Стюрмира Метельного Великана.
Однако, все получилось даже лучше, чем Далла могла ожидать. Услышав, что Эгиль возвращается и везет е собой «вдову Стюрмира конунга», вся округа Тингвалля взволновалась не меньше, чем зимой при первых слухах о выползшем на свет Ауднире. Хельги хёвдинг был так потрясен, что довольно долго молчал, собираясь с мыслями.
— Я думаю, лучшее, что мы можем сделать — это принять ее с ребенком у нас, — сказала Мальгерд хозяйка. — Она — вдова конунга, ей нужно оказать почет. Она должна быть принята хёвдингом. Как ты думаешь, Хельги?
— Ее положение… — начал хёвдинг и замолчал. — Если она не слишком обижена на нас за то…
В этом умолчании заключалось самое трудное. А именно не в чувствах кюны Даллы, а в чувствах самого Хельги хёвдинга. Он был прав в своих решениях, он был безусловно прав. Глупо, безумно, губительно было со стороны Стюрмира убивать Фрейвида Огниво и тем отталкивать от себя западное побережье. Со стороны Хельги хёвдинга было бы столько же безумно давать ему войско, чтобы фьялли разбили его и последняя, пока что мирная четверть страны осталась беззащитной. Тинг был прав в своем решении, и никакой хёвдинг не имеет права принуждать свободных людей. А пойти ради данных конунгу клятв верности со своей собственной дружиной и погибнуть — значит оставить восточное побережье без головы в то самое время, когда она особенно нужна. Безумие!
Все это так. Но Хельги хёвдинг ворочался без сна ночью и был неразговорчив днем, почти лишившись прежнего спокойствия и благодушия. Брендольв, сын Гудмода, назвал его трусом, а меч Хельги Птичьего Носа оставался в ножнах. И многие люди на Квиттинге, начиная со Стюрмира, назовут его трусом. И поколения запомнят именно это. Они не станут рассуждать, умно или глупо было его решение. Они запомнят только одно: пошел он в битву вместе с конунгом или не пошел.
И вот явилась вдова конунга, как живой укор его «благоразумию». Хельги хёвдинг не знал, как он посмотрит в глаза этой женщине. Наверняка она убеждена, что он виновен в смерти ее мужа, которого оставил без поддержки. И… как знать? Может быть, она и права…
— У нас остался только один выход! — объявил Гримкель, и толпа молча ждала, что же это за один — хотя бы один! — выход у нее есть. — Мы больше не можем сопротивляться. Войско Стюрмира разбито, сам он погиб, затоптанный великаном. Восток не прислал войска. Слэтты обманули нас. Мы предоставлены своей злой судьбе. Осталось только одно: послать людей к Торбранду конунгу и изъявить ему нашу покорность. Мы предложим ему стать нашим конунгом и пообещаем дань. Тогда он не станет разорять наши земли.
— Да чего их разорять? — закричали в толпе хриплые, злые голоса. Теперь никто не просил позволения говорить, не соблюдал порядка знатности, не называл имен. У каждого слишком накипело на сердце, слишком полнилась душа отчаянием, чтобы помнить о каких-то порядках.
— Чего разорять, уже все разорили! Во всей усадьбе ни горсти зерна, жрем одну рыбу, все провоняло чешуей!
— Эти бродяги все подмели!
— Торбранду здесь будет нечего взять!
— Разве что нас — и всех продаст как рабов!
— Но он же хочет получать дань! — убеждал Гримкель. — А с мертвых дани не получишь! И рабов можно продать только один раз!
— У фьяллей мало хорошей земли! Им нужна наша земля! Наши усадьбы Торбранд раздарит своим ярлам! А нас всех сделает рабами и заставит на них работать!
— Торбранд Тролль не так прост, как наш бывший конунг Стюрмир! — кричал какой-то толстый старик, выбравшись на Престол Закона. Брендольв мельком видел его когда-то в усадьбе Железный Пирог, но не знал его имени, — Его не прельстить одними словами. Ему понадобится хороший залог нашей покорности, чтобы он согласился не разорять наши земли!
— Какой залог? — удивился Гримкель, искренне не знавший, что еще может предложить разоренный Квиттинг.
— Твоя сестра с ее ребенком! — Старик ткнул пальцем в кюну Даллу, стоявшую на краю Престола Закона. Рядом с ней Фрегна держала маленького Бергвида. — Ее сын — сын конунга, Торбранд Тролль будет рад получить его в залог. И знать, что прежний род наших конунгов ничем ему не угрожает. Вот тогда он поверит в нашу покорность!
— Что ты придумал, Ульвгрим Поросенок! — возмущенно закричала Далла, мгновенно пробравшись вперед. — У тебя большое брюхо, да ума меньше, чем у борова! Ты — предатель! Ты хочешь продать своего законного конунга, чтобы спасти свою дрянную шкуру! Да пусть бы Торбранд ее содрал — ты того стоишь! Тебя только в жертву заколоть! Я не позволю, чтобы моего сына сделали рабом Торбранда! Он рожден конунгом, и он будет конунгом! И никто ему не помешает! Ни ты, ни другие трусы!
Толпа неопределенно зашумела: одни были согласны с Ульвгримом, другим остатки совести еще мешали такой ценой купить надежду на безопасность. Женщина и ребенок — неподходящий щит для мужчин, даже когда они рассеяны и обезоружены.
— Это ты во всем виновата! — Из толпы вылезла высокая женщина средних лет со вдовьим покрывалом на голове и закричала, острым пальцем указывая на Даллу. — Ты виновата! Ты — хуже ведьмы! Это ты уложила Вильмуида, как только его отец отвернулся, ты вертела им как хотела, ты поссорила его с Фрейвидом! Если бы не ты, Вильмунд не поссорился бы с отцом и Фрейвида не назвали бы предателем! И войско Запада шло бы вместе с нашим! И победило бы, и мой муж был бы жив! Чего ты добилась, потаскуха! Теперь ступай греть постель Торбранду, тебе это понравится! И нарожаешь щенков, чтобы ползали со свиньями в навозе!
— Замолчи, тощая жердь! — взвизгнула Далла. — От такой заразы любой муж сам сбежит в Валхаллу, чтобы тебя не видеть!
— Ты еще… — Недоговорив, женщина кинулась на Даллу и сильными руками вцепилась в ее покрывало. По ее ожесточенному лицу лились злые и горькие слезы.
С пронзительным криком две женщины на Престоле Закона драли друг другу волосы, люди на Поле отворачивались, морщились, закрывали уши ладонями. Из-под этого визга хотелось уйти, выскочить, как из-под струи холодной воды.
— Да уймите их! Разнимите! — призывали страдальческие голоса здесь и там. Постыдная, отвратительная брань и драка женщин на тинге унижала всех, кто здесь собрался. Вот до чего ты докатилась, держава квиттов!
Не выдержав этого позора, Брендольв первым бросился вперед, схватил кюну Даллу за руки, оторвал от противницы и потащил прочь. За вдову тоже кто-то взялся, подбодренный его примером, оглушительный визг умолк. Маленькая кюна оказалась такой сильной, что Брендольв едва справился с ней; уже оттащенная в сторону, она все норовила плюнуть в сторону вдовы Брюньольва Бузинного, грозила ей кулаками, кричала такие слова, какие и Брендольв при женщинах старался не произносить. Все это было гадко, но не удивительно. Такой стала теперь судьба Квиттинга.
Наконец, Далла, уведенная с Престола Закона, немного затихла. Все на них оглядывались, но подходить никто не хотел. Крепко обнимая за плечи, Брендольв вел Даллу к усадьбе Лейрингов, а она взахлеб рыдала, задыхаясь и вскрикивая, утирая лицо то своим рукавом, то о плечо Брендольва. Похоже, она не замечала, кто ее держит, и ей это было все равно. Да и Брендольву было все равно: что кюна, что служанка. Оказалось, что разницы никакой, и под покровами гордости и воспитания все люди одинаковы.
Оставив Даллу в усадьбе, где вокруг нее принялись хлопотать испуганные служанки, Брендольв снова вышел. Ему не хотелось возвращаться на поле тинга, но и оставаться в усадьбе Лейрингов не хотелось, Его даже не занимало, какое же решение в конце концов примет тинг. Его занимало только одно: каким образом ему попасть на восток? Нестерпимо хотелось вообще уйти из всей этой жизни, где все так бестолково, подло и безнадежно. Шагнуть бы куда-нибудь, чтобы все разом осталось позади… Ладно, нечего бредить наяву, этим горю не поможешь. Ворот в Валхаллу не найти, и единственным выходом виделся Квиттинский Восток. Но как туда попасть? «Морской Баран» теперь достался фьяллям, дружина погибла, а если кто и выжил, то где его теперь искать? Перед мысленным взором Брендольва мелькали лица кое-кого из дружины, и он с трудом вспоминал имена, как будто в разлуке прошли десятилетия. Арне, сын Арнхейды… Мать не хотела во второй раз отпускать его, но он все же ушел, веря, что для мужчины честь дороже жизни. Асмунд, которого Брендольв после отъезда с озера Фрейра больше не видел, Эрнгельд, которого увидел мельком перед самой битвой… Даже если кто-то из них и жив, то увидеться раньше Валхаллы едва ли случится. Поле битвы разнесло их, как бурное море, по разным концам света. Брендольв был один.
Занятый всеми этими мыслями, он брел к морю и вдруг остановился. Крепко уперевшись в землю расставленными ногами, точно она качалась, Брендольв смотрел на фьорд. На берегу стоял только что вытащенный корабль с рогатой жабой на штевне. Перед глазами Брендольва проходил пир по поводу его обручения, Хельга, хёвдинг, держащий в руках тот меч, который исчез во время битвы неизвестно куда… И этот корабль, который привез им вести о новом конунге и навсегда разрушил веселье, согласие, надежды на счастье… А от корабля к нему уже бежал высокий и широкоплечий человек с полуседыми-полурыжими волосами и мятым морщинистым лицом. Он был разом изумлен и обрадован, и вид его потряс Брендольва, отвыкшего, что кто-то еще может радоваться.
— Брендольв! Брендольв, сын Гудмода! Тролли и альвы, как говорит Сторвальд! Ты живой или мне мерещится? — кричал на бегу Эгиль Угрюмый. А Брендольв готов был задать ему тот же самый вопрос: ты живой или мне мерещишься?
— Брендольв! — Подбежав, корабельщик хлопнул его по плечу, заглянул в лицо, и в его желтых глазах на сей раз не было и капли насмешки. — Нет, живой! Призраки — это по части Сторвальда! Вот так встреча! Вот он посмеется, когда узнает! Так ты жив? Или ты не ходил в битву?
— Я ходил, — наконец выговорил Брендольв. Первый всплеск радости от встречи со знакомым сменился угрюмым смущением. Ведь там, откуда прибыл Эгиль, Брендольва едва ли поминают добрым словом. Но убежденность, что он до конца боролся со злой судьбой, как и подобает достойному человеку, поддержала его, и он твердо продолжал: — Я был в битве. Мы разбиты, но я выжил. Только от всех наших уцелел один Вальгард.
— Еще бы ему не уцелеть! — Эгиль ничуть не удивился, — Да он и в воде не горит, и в огне не тонет… Тьфу, наоборот! Тролли с ним. А вот тебя на востоке будут очень рады видеть,
— Ты думаешь? — Брендольв криво усмехнулся. Ему вспомнилось, как он уходил из того самого Хравнефьорда, куда сейчас так стремился попасть, — Конечно, обрадуются. Будет над чем посмеяться. Они ведь помнят, как я их трусами… И правильно! — резко и зло бросил он, — Если бы они не сидели в своих норах, то Стюрмир мог бы выиграть эту битву. И сейчас тут люди не собирались бы изъявлять покорность Торбранду Троллю, — Брендольв изогнулся в издевательском поклоне, — и не надумали бы подложить ему в постель вдову нашего конунга, лишь бы он не трогал мужчин!
— А что, уже и до этого дошло? — озадаченно спросил Эгиль и подергал себя за бороду. — Я уже слышал, что у Стюрмира плохи дела. Так это правда, что его затоптал великан?
— Правда. — Брендольв кивнул. — Я сам видел.
Он видел только то, как великан вырос над горами, темной громадой возвышаясь чуть ли не до неба. Но ему казалось, что он и правда видел все то, о чем на разные лады толковали осиротевшие и отчаявшиеся квитты. Надежда умерла, а значит, конунг умер,
— Да-а…— протянул Эгиль и вздохнул. — А о тебе все беспокоятся! — воскликнул он, с облегчением вспомнив о более приятных предметах. — И у вас в Лаберге, понятное дело, и в Тингвалле. Твоя бывшая невеста целыми днями стоит на берегу и ждет новостей. Это она послала меня сюда, Твой отец принес жертвы ради твоего возвращения. Ваша лекарка наворожила, что ты жив,,.
«Твоя бывшая невеста»… Эти слова зацепили Брендольва так сильно, что дальнейшего он уже не слышал. Хельга ждет его. Она стоит на берегу и ждет. Она не держит обиды за то, что он при всем тинге назвал трусами ее отца и брата, при всех отказался от нее и почти что послал к троллям… Ее, которая меньше всех виновата! Брендольв как наяву видел мыс с тремя высокими соснами, с которого видна горловина Хравнефьорда, невысокую, тонкую фигурку с длинными темно-русыми волосами… Вокруг нее мягко поет ветер, ее охраняют молчащие валуны, овевает запах можжевельника и иглистый сумрак сосновых ветвей, и мелкие волны дружески шепчут что-то, улыбаясь ей солнечными бликами… Брендольв закрыл глаза, чтобы не видеть света: душа его с такой силой рванулась туда, к ней, к Хельге, что стало больно — как бы не оторвалась совсем,,. Сейчас он не хотел помнить и не помнил ничего из случившегося, не хотел знать своих и чужих провинностей и того положения дел, к которому они привели. Он хотел к ней, к сердцу родного берега, к образу покоя, согласия, любви. Все-таки где-то в этом дурацком и злом мире они есть. И он знал где. Только бы попасть туда — и жизнь будет чиста, как в первый день Аска и Эмблы [50], и молено будет начать все с начала…
— Так, значит, бери твоего Вальгарда и пойдем! — бодро сказал Эгиль, — Еда у нас есть на два перехода туда-обратно, Хельги хёвдинг позаботился, а воды мои ребята сейчас наберут. Раз ты был в битве, значит, все знаешь. По дороге расскажешь. Ха! — с удовольствием воскликнул корабелыцик. — Я-то думал, что буду, как жаба надоедливая, еще три дня бегать по Острому Мысу и ко всем приставать с расспросами о тебе. И, понятное дело, получать по шее. А ты сам явился! Значит, я еще не всю свою удачу изжил! Ну, где твой берсерк? Ему твои родичи не так обрадуются, но не бросать же его тут! Зато ему обрадуется Атла! Она говорят, дала клятву не выходить замуж ни за кого другого. Ну, отдадите вы ему те два паршивых корабля — за твое возвращение это не большая плата. О такой дряни и жалеть не стоит. Особенно о том, что побольше — у него не корма, а коровий зад какой-то…
Эгилю повезло. Для него огромный мир состоял из множества вещей, и это позволяло не сосредоточиваться на неприятном.
Когда Брендольв вместе с Эгилем подходил к воротам Лейрингов, ему навстречу выбежала Мальфрид.
— Куда ты пропал? — затараторила она, вцепившись в руку Брендольва и теребя его, как свою собственность. — Я тебя везде ищу! Ты такой молодец, что утащил ее — а то она бы еще и не того натворила! А ей сейчас надо вести себя потише, а то ее и правда подложат под бок Торбранду Троллю! У него как раз жена умерла, ему надо другую!
— Я уезжаю, — почти не слушая, сказал ей Брендольв. Все зто ему уже было неинтересно. —Где Вальгард?
— Как — уезжаю? — Мальфрид загородила дорогу и встала, обеими руками вцепившись ему в плечи. Пальцы у нее были длинные и сильные, как птичьи когти. — А я?
Ее огромные серые глаза требовательно заглянули в глаза Брендольву, и он, как сквозь туман, наконец-то ее заметил.
— А что — ты? — спросил он, взяв ее за талию, вроде бы намереваясь сдвинуть с дороги. — Тебя-то не собираются подкладывать под бок Торбранду. Твой брат договорится хоть с Мировой Змеей, выторгует себе звание ярла и будет жить с вами со всеми. Одной Даллы фьяллям хватит.
— Ну уж нет! — твердо ответила Мальфрид, не трогаясь с места. — Пусть Гримкель договаривается как знает, а мне тут больше делать нечего! Я не останусь тут, чтобы стать рабыней фьяллей! Ты возьмешь меня с собой.
— Отчего же не взять такую красавицу? — отозвался Эгиль, вообще не понимавший, о чем тут спорить. — А если у тебя есть сестра или подруга, можешь и их тоже взять. На моей «Жабе» места хватит.
— На твоей «Жабе»? — Мальфрид наконец выпустила Брендольва и повернулась к Эгилю. — У тебя есть корабль? Ах, я же тебя знаю! — обрадовано воскликнула она, вспомнив лицо, которое раньше никогда не вызывало ее интереса. — Ты не думай, у меня есть чем заплатить за дорогу! Все мое приданое давно собрано, нужно только… Где твои люди? Мне нужны двое или трое, чтобы перетащить сундуки на корабль.
Когда «Жаба» наконец отошла от Острого Мыса, на ней уплывало гораздо больше женщин и детей, чем Эгиль рассчитывал увезти. Едва лишь по Усадьбе Лейрингов полетел слух, что есть корабль и йомфру Мальфрид уезжает, как со всех сторон набежали служанки и с воплями стали умолять, чтобы взяли и их тоже. Решительно расталкивая всех, к Эгилю пробилась кюна Далла. От недавней драки на ее лице остались бледность и злой острый блеск в глазах, маленькие кулачки были сжаты, словно она была готова немедленно продолжить.
— Ты — Эгиль Угрюмый? — воскликнула она, подскочив к корабельщику. — У тебя есть корабль? Ты можешь отвезти меня на восток? Только быстрее, пока все эти сволочи не вернулись с поля. Пусть они там кричат, как продать меня Торбранду подороже. Эй, живее! — Она махнула рукой служанкам. — Собираться! Только самое нужное!
И добавила, твердо, с вызовом глядя в глаза изумленному Эгилю:
— Мой сын — законный конунг квиттов! И он останется конунгом квиттов! Лучше я возьму его на руки и брошусь с ним в море, но рабом Торбранда мой мальчик не будет! Никогда!
Все кончилось тем, что маленького Бергвида нес на корабль сам Эгиль. Узнав, что говорилось на тинге, он заспешил.
— Моя «Жаба» хочет плыть поскорее, пока ей не начесали холку! — приговаривал он, подгоняя суетящихся служанок. — Сказали же: только самое нужное! Брось котел, у нас есть! Ах ты, жаба запасливая! Да зачем вам столько тряпья, чтоб его тролли сожрали! Неужели вы надеваете по пять рубах разом?
Женщины с благоговением косились на человека, который обещал спасти их от фьяллей, но их руки сами собой продолжали сгребать пожитки в кучу. Даже самые умные мужчины не понимают, как много вещей необходимо женщине для того, чтобы прожить как следует один-единственный день! Сам-то, наверное, всю жизнь проходил в одной рубахе и думает, что так и надо! Медведь медведем!
Брендольв вел Даллу к кораблю, готовый, в случае надобности, с оружием защитить ее от посягательств тех торгашей, которые хотели ею купить себе призрачную безопасность. Кюна дала ему меч, сказав, что это один из мечей Стюрмира, но на это Брендольв не обратил внимания. Он лишь проверил надежность клинка — больше ничего его не занимало. Жизнь научила его ценить вещи по их действительной стоимости, а не по той, которую им приписывают. Один меч конунга у него уже был! Знать бы, где и у кого он сейчас…
Кюна Далла шагала молча, сжав губы и враждебно глядя перед собой, как в глаза противнице-судьбе. Ее все-таки вынудили бежать, и пусть Острый Мыс не надеется, что она когда-нибудь это забудет. Брендольв иногда косился на нее с невольным уважением. Грязное впечатление драки уже прошло, теперь настойчивость и решительность этой маленькой женщины заставила его видеть в ней чуть ли не валькирию, чуть ли не древнюю Гудрун, дочь Гьюки, чья безжалостная твердость прославила ее на века,
— Нас могут не очень-то хорошо встретить на востоке, — предупредил он, поскольку теперь отвечал еще и за нее, — Я… Когда они не захотели дать войска Стюрмнру, я не очень-то хорошо с ними обошелся…
— Это неважно! — отмахнулась Далла, — Это ты их обидел, а не я. А со мной они обойдутся как подобает! Об этом я сама позабочусь. Да и тебе неплохо научиться просить прощения. Это очень полезное умение! Есть время для гордости, а есть время для смирения, Гьёрдис надела платье рабыни, чтобы спасти младенца Сигурда, и я не хуже нее сумею позаботиться о своем ребенке!
Брендольв промолчал и только оглянулся в сторону поля тинга, Вот-вот они кончат скулить, разойдутся и обнаружат, что залог их безопасности исчез. Но Брендольв уже был готов биться и погибнуть, если придется, но не отдать кюну Даллу в руки этих подлецов, У него появился новый вождь и новая цель в жизни, Кюну Даллу и ее ребенка надо доставить на восточный берег и обеспечить им безопасность, Ради этого Брендольв сейчас был готов на все, хоть драться одному против сотни,
Судьба подшутила над Брендольвом, поставив его на место недавнего противника — Хеймира. Едва миновав маленькую речку Ламбибекк — Ягнячий ручей, за которой кончалась область Квиттинского Юга и начинался Восток, «Рогатая Жаба» повстречала морской дозор Хельги хёвдинга Два хорошо оснащенных лангскипа на шестнадцать и восемнадцать скамей на веслах вышли им навстречу из-за мыса, где за ельником пряталась усадьба Ламбибекк. Ее хозяин, Сиград хёльд, и был старшим на одном из «Волков».
Брендольв еще раз оценил, как благосклонна оказалась к нему судьба, послав так вовремя Эгиля с его «Рогатой Жабой», единственной и неповторимой, как к он сам. Их даже не стали спрашивать, кто они такие и откуда.
— Здравствуй, Эгиль! — закричали с «Волка», у которого деревянная голова зверя на штевне скалила острые зубы из настоящего железа. — Наконец-то ты вернулся! Хёвдинг каждый раз спрашивает, не слышно ли кваканья твоей «Жабы»!
— Квакают такие лягушки, как ты, Сиград! — радостно отозвался Эгиль. — А жаба — зверь умный! Она молчит!
— Но уж ты-то не из молчаливых, слава асам! Давай, правь к берегу! — Сиград хёльд махал руками в сторону близкого мыса. — Заходите в гости! Поговорим! У вас ведь есть новости?
— У меня есть кое-что получше, чем просто новости! — похвастался Эгиль, когда корабли сблизились. — Я привез сюда вдову Стюрмира конунга!
— Да ну! Однорукий Ас! — изумились на «Железнозубом Волке». Хирдманы Сиграда тянули шеи, шарили глазами по толпе женщин, сидящих возле мачты, стараясь понять, которая из них такая важная особа.
— Так она уже вдова? — закричал не слишком учтивый Сиград хёльд. — Значит, мы все-таки остались без конунга? Прав был Хеймир ярл — Стюрмиру конунгу оставалось в жизни не много удачи!
— Сейчас еще обрадуется, что остался дома! — сквозь зубы проворчал Брендольв. Он понимал, что ему на восточном берегу обрадуются не так сильно, как Эгилю, и потому не вмешивался в разговор. Слова Сиграда разбудили самые горькие воспоминания, в душе вспыхнула досада, пережитая на тинге. Значит, они так ничего и не поняли?
— Скажи им, что квитты вовсе не остались без конунга! — одновременно потребовала от Эгиля кюна Далла. — Скажи, что здесь с тобой новый конунг квиттов — Бергвид, сын Стюрмира!
— Про нового конунга говорить, пожалуй, рановато! — прямо определил честный Эгиль, посмотрев на ребенка, которого держала на коленях Фрегна. — Он еще маловатая жаба — разве что головастик…
— Ты свои дурацкие шуточки брось! — резко оборвала его кюна Далла. — Помни, о ком говоришь! Это сын Стюрмира! Единственный сын и наследник!
— Сын он Стюрмира, не сын — нового конунга должен признать тинг хотя бы одной четверти, — ответил корабельщик, не смутившись от этого выговора. Он повидал в жизни достаточно много, чтобы маленькая женщина с надменным и обиженным лицом могла его напугать, чьей бы вдовой она ни звалась. — А я сомневаюсь, чтобы в наше время в конунги сгодился младенец, пачкающий пеленки.
Кюна Далла отвернулась, покусывая губы. Против мокрых пеленок ей было нечего возразить, а к тому же она вспомнила, что сейчас именно Эгиль, а не Брендольв, воплощает ее главные надежды на будущее. Брендольв сам в ссоре со всем восточным берегом, а вот зато Эгиль, всем известный и всеми любимый, дружный с хёвдингом, может устроить так, чтобы она была принята с почетом если не как мать нового конунга, то хотя бы как вдова старого. А там видно будет. Ведь иначе и Хельги хёвдингу придет в голову то же самое, что и подлецу Ульвгриму Поросенку, — чтобы его тролли взяли и поджарили на собственном сале! — предложить ее с ребенком фьяллям как заложников мира. А почему бы и нет? Ведь Хельги хёвдинг не дал войска Стюрмиру и пока еще не воевал с Торбрандом Троллем. А Торбранд и сам скоро задумается о мире. В конце концов Фьялленланд не бездонный и Торбранд Тролль не умеет творить воинов из морского песка! Только бы удержаться на плаву до заключения мира, а там… О, в голове кюны Даллы роилось множество замыслов. Все зависит от того, как пойдут дела. В конце концов Хельги хёвдинг не женат!
Дальше на север «Рогатая Жаба» плыла уже не одна, а в стае. Эгиль позвал Си град а и Кетиля Толстяка, хозяйка второго корабля, проводить их до Хравнефьорда. Ибо, как он сам заметил, вдову старого конунга стоит охранять почти так же, как мать нового.
С последней стоянки был послан гонец в Тингвалль. Кюна Далла не желала этого, предпочитая появиться неожиданно и не дать Хельги хёвдингу времени на размышления, но мужчины решили иначе, а ее никто не спросил. Это было не слишком обнадеживающее начало. Оба хёльда, их дружины, жители тех усадеб, где останавливались на ночлег, смотрели на нее и маленького Бергвида с любопытством, женщины порой — с сочувствием. но особого почтения Далла ни в ком не замечала. Похоже, восточный берег поставил над ней большой и тяжелый поминальный камень и свою дальнейшую жизнь видел никак не связанной с кем-то из рода Стюрмира Метельного Великана.
Однако, все получилось даже лучше, чем Далла могла ожидать. Услышав, что Эгиль возвращается и везет е собой «вдову Стюрмира конунга», вся округа Тингвалля взволновалась не меньше, чем зимой при первых слухах о выползшем на свет Ауднире. Хельги хёвдинг был так потрясен, что довольно долго молчал, собираясь с мыслями.
— Я думаю, лучшее, что мы можем сделать — это принять ее с ребенком у нас, — сказала Мальгерд хозяйка. — Она — вдова конунга, ей нужно оказать почет. Она должна быть принята хёвдингом. Как ты думаешь, Хельги?
— Ее положение… — начал хёвдинг и замолчал. — Если она не слишком обижена на нас за то…
В этом умолчании заключалось самое трудное. А именно не в чувствах кюны Даллы, а в чувствах самого Хельги хёвдинга. Он был прав в своих решениях, он был безусловно прав. Глупо, безумно, губительно было со стороны Стюрмира убивать Фрейвида Огниво и тем отталкивать от себя западное побережье. Со стороны Хельги хёвдинга было бы столько же безумно давать ему войско, чтобы фьялли разбили его и последняя, пока что мирная четверть страны осталась беззащитной. Тинг был прав в своем решении, и никакой хёвдинг не имеет права принуждать свободных людей. А пойти ради данных конунгу клятв верности со своей собственной дружиной и погибнуть — значит оставить восточное побережье без головы в то самое время, когда она особенно нужна. Безумие!
Все это так. Но Хельги хёвдинг ворочался без сна ночью и был неразговорчив днем, почти лишившись прежнего спокойствия и благодушия. Брендольв, сын Гудмода, назвал его трусом, а меч Хельги Птичьего Носа оставался в ножнах. И многие люди на Квиттинге, начиная со Стюрмира, назовут его трусом. И поколения запомнят именно это. Они не станут рассуждать, умно или глупо было его решение. Они запомнят только одно: пошел он в битву вместе с конунгом или не пошел.
И вот явилась вдова конунга, как живой укор его «благоразумию». Хельги хёвдинг не знал, как он посмотрит в глаза этой женщине. Наверняка она убеждена, что он виновен в смерти ее мужа, которого оставил без поддержки. И… как знать? Может быть, она и права…