Страница:
Опираясь на шест и рукавом вытирая мокрый лоб, Брендольв украдкой бросил взгляд на йомфру Ингвильду. Но она отвернулась и что-то говорила своему воспитателю, рослому мужчине лет сорока, могучему, невозмутимому, чьи глаза были всегда полузакрыты, но взгляд — остр и зорок.
Однако, Ингвильда, дочь Фрейвида, не забыла удали победителя. Вечером, когда гости попроще разошлись по своим дворам, а всех знатных Хёгни хёльд рассадил за столами, она поднялась со своего места и налила пива в окованный серебром рог.
— Я хочу поднести этот рог тому, кто сегодня так славно позабавил нас, — сказала она, и Брендольв, не сводивший с нее глаз, ощутил, как внутри у него что-то оборвалось и провалилось, а все тело наполнилось мелкой, тревожной и приятной дрожью. Еще миг — и она поднимет на него свои звездные глаза…
Держа рог обеими руками, Ингвильда повернулась и нашла Брендольва взглядом. Краснея, он поднялся, точно невидимая рука подняла его за шиворот. Ни перед одним противником он не робел, но сейчас не мог справиться с дрожью под взглядом этих светло-серых, ясных, строгих глаз. Несмотря на средний рост и хрупкое сложение, Ингвильда казалась ему валькирией, нет, богиней! У валькирий не бывает таких тонких белых вальцев, таких мягко струящихся волос, и глаза их не сияют, как чистые озера небесной росы. Сами боги умелыми руками вырезали из белого дерева эти нежные и ровные черты, отделали каждую черную ресничку. Только богиня может быть так прекрасна, так спокойно-величава, только богиня может таить столько мудрости, скрытой и тихо светящейся во всем облике. На досуге Брендольв как-то сравнил Ингвильду с Хельгой и поразился их несходству. Хельга была вся снаружи, каждый ее помысел, каждое движение сердца сразу же отражалось на лице, и душу ее можно было рассматривать, держа на ладони. А Ингвильда таила в себе скрытые глубины, точно прямо под белой кожей спокойного лица начинаются звездные бездны, непостижимые для смертных.
— Я хочу поднести этот рог тебе, Брендольв, сын Гудмода, — сказала Ингвильда, и Брендольв все еще не верил в свое счастье. — Я рада, что нашелся такой человек, как ты. Я рада, что все люди увидели, как надо биться до конца! Тот мужчина, кто не боится действовать! Раз уж взял шест, то не пяться! Пусть каждый сделает то, что сегодня сделал ты!
Она шагнула вперед, и Брендольв жалел, что стол мешает ему пойти ей навстречу и вынуждает ждать.
— Почему бы тебе не поднести рог и мне? — крикнул с высокого почетного сидения Вильмунд конунг. — Ведь этот конь принадлежит мне! Брендольв только выводил его!
Ингвильда остановилась и обернулась. Лицо ее погасло, и Брендольв вдруг ощутил такую ненависть к молодому конунгу, вольно раскинувшемуся на сидении, что краска схлынула с лица, рябинки на его щеках стали заметнее.
— Это мой конь! — повторил Вильмунд конунг. Он выпил уже немало, а пьянел легко, потому речь его была неустойчивой и разболтанной. — Это мой конь, потому и рог ты должна первым поднести мне! — упрямо требовал он. — И вообще… — Вильмунд махнул рукой и пошатнулся, так что близко сидевшие хирдманы сделали движение поддержать его. — Ты — моя невеста, и каждый рог ты должна сначала подносить мне!
— Если это твой конь, то лучше бы тролли сломали ему спину! Если сам конунг не находит своему коню лучшего применения, чем потешать ротозеев, то лучше бы тому вовсе не родиться на свет! —с внешним спокойствием, но четко и сильно произнесла Ингвильда.
Гридница охнула и затаила дыхание: такой прямой, непримиримый вызов прозвучал в ее голосе. Неожиданный на мирном пиру, он струей ледяной воды остудил общее веселье.
— Ты тратишь время в пьяных забавах, а в это время фьялли подходят все ближе! — ясно и твердо продолжала Ингвильда, глядя прямо в лицо своему жениху. — Скоро Торбранд конунг сядет на твоего жеребца. Как говорят, на хваленого коня плохая надежда!
Гости втягивали головы в плечи, ожидая чего-то ужасного, как после ослепительной вспышки близкой молнии ждут, затаив дыхание, тяжелого громового удара. Эти слова тем точнее били в цель, что каждый из собравшихся, кроме уж совсем дураков, думал примерно так же. У Брендольва захватило дух: он не ждал, что у кого-то хватит смелости сказать все это вслух, в лицо самому Вильмунду конунгу, но он был и восхищен Ингвильдой, Правильно! Давно пора! Пусть же конунг наконец скажет, долго ли они будут, как подростки, играть в мяч и метать камни, в то время когда враги, как море в прилив, пожирают землю квиттов!
Вильмунд конунг встряхнулся, сел прямо, вцепившись обеими руками в подлокотники сидения.
— Фьялли? — с пьяным раздражением крикнул он в ответ, и голос его сорвался, прозвучал тонко и жалко. — Те самые фьялли, где твой рябой дружок! И у тебя еще хватает бесстыдства упрекать меня! Ты… предательница! — с мучительной тоской воскликнул Вильмунд. — Ты и твой отец — вы два локтя от одного полотна! Где он пропал? Почему не ведет войско? Наверное, сговаривается с рябым троллем о вашей свадьбе!
—Я была бы рада, если бы это было так! — отчеканила Ингвильда. — Хродмар, сын Кари, не из тех, кто станет пьянствовать, забыв о деле! За это время он успел больше тебя!
— Я уже догадываюсь, что он успел! — ответил Вильмунд, глядя на свою прекрасную невесту с болезненной ревностью, уже похожей на ненависть. Эти не слишком достойные чувства так ясно отражались на его покрасневшем лице, что всем в гриднице было стыдно и жалко смотреть на своего конунга. У каждого было такое чувство, что его собственное грязное тряпье стирается у всех на глазах. — Я кое-что тоже помню…— бормотал Вильмунд.»
— Ах, конунг, не стоит вести такие речи на пиру! — вмешалась кюна Далла. — Пьяный не знает что делает и что говорит тоже. Лучше тебе сейчас помолчать. Не стоит лить полынь в кубки всем этим добрым людям!
Маленькая, нарядная, звенящая золотыми цепями, застежками и обручьями, кюна Далла суетливо выбралась из-за женского стола и устремилась к Вильмунду. Гридница облегченно вздохнула. На ходу кюна прихватила чью-то чашу и, забравшись на первую ступеньку почетного сидения, стала поить Вильмунда конунга из своих рук, как больного. Не замечая этой несообразности, он жадно припал к чаше, накрыв своими широкими ладонями маленькую руку мачехи.
Ингвильда стояла на том же месте. Оторвав взгляд от Вильмунда и кюны, она повернулась к очагу, подняла рог и медленно вылила пиво в огонь. Очаг резко зашипел, в пламени образовалась широкая проплешина черных, гладких, влажно блестящих головней, под кровлей поплыл душистый пар. Но тут же огонь, проглотив угощение, бурно запылал снова. Держа рог в опущенных руках, Ингвильда прошла через гридницу и скрылась за дверью девичьей.
Про Брендольва она совсем забыла.
Этой ночью Брендольв почти не спал. После долгой скуки на озере Фрейра этот день принес ему слишком много впечатлений. В полудреме ему мерещился то бой коней, то строгое, решительное, за леденевшее в этой решимости лицо Ингвильды; то Глутберг с искаженным злобой лицом и шестом головой кидался прямо на него, то Ингвильда на вытянутых руках протягивала рог к очагу и медленно опускала, пиво лилось нескончаемой струей …Возле усадьбы Лаберг был один поминальный камень; никто уже не помнил, по кому он поставлен, ко на нем в обрамлении полустертых, слизанных языками ветров и времени рун виднелся рисунок: богиня Фригг с длинным покрывалом на голове вот так же протягивает рог Одину, вернувшемуся из битвы, но только от изображения Одина сохранилась одна голова Слейпнира и три передние ноги… [38]
Брендольв ворочался, так что Асмунд, спавший на той же лежанке, пару раз просыпался и толкал его локтем: дескать, потише, герой, дай поспать простым смертным.
— Что, слава не дает глаз сомкнуть? — пробормотал он однажды. — Сбегай в отхожее место — полегчает.
Но Брендольв не ответил: славная победа над Гаутбергом почти забылась. Из ума его не шла Ингвильда. За те несколько мгновений он узнал и понял больше, чем за предыдущие полмесяца. А он-то, дурак, еще завидовал Вильмунду конунгу, которому досталась в невесты молодая богиня Фригг! Атому, оказывается, эта богиня принесла не много счастья. О каком рябом фьялле он говорил? Почему подозревает Фрейвида хёвдинга в предательстве? Но теперь Брендольву стало ясно, почему войско все никак не может собраться и выступить. Власть над Квиттингом сейчас принадлежит Вильмунду конунгу и Фрейвиду хёвдингу, а их, будущих родственников, едва ли кто-нибудь назовет друзьями.
Утром гости Хёгни хёльда тронулись обратно. Постояльцам Малого Пригорка почти до самого конца нужно было ехать вместе с людьми из усадьбы конунга, и Брекдольв старался не терять Вильмунда из виду. Может быть, конунг захочет сказать ему несколько слов о вчерашнем бое: как-никак благодаря Брендольву конунгов жеребец вышел победителем. Но Вильмунд конунг едва ли думал об этом: после вчерашнего пира его лицо выглядело помятым, несвежим, с неестественной краснотой на щеках и на лбу, веки его опухли глаза спрятались в щелочки, рот часто кривился точно Вильмунд жует что-то очень горькое. Брендольву не верилось, что конунг моложе его года на три.
Зато Ингвнльда, дочь Фрейвида, выглядела так, будто ничего не произошло. Она держалась поодаль от жениха, иногда совсем терялась со своим воспитателем в толпе хирдманов и разговаривала только с ним одним. Врендольв иногда бросал на нее короткий взгляд и тут же отводил глаза, точно обжигался. Но через некоторое время он снова искал ее, не в силах удержаться. Ему мучительно хотелось подъехать к ней, сказать, как он восхищен ее вчерашней речью, как согласен с ней. Но он не смел. Зто он-то, раньше и не знавший, что такое смущение! Она ведь так и не донесла до него тот рог. Значит, ке сочла достойным. Она и знать не знает, что его отец — самый знатный из всех людей на восточном побережье. Видно, себя саму она считает знатнее. На кого-нибудь другого Врендольв обиделся бы, а на нее не мог. При взгляде на Ингвильду он чувствовал только благоговение, которого никогда не испытывал раньше и даже не знал, что к женщине можно испытывать подобное чувство. Ее конь, ее синий плащ, ее маленький сапожок, обвитый красными ремешками, казались облитыми особым светом, как святыни. Единственный луч бледного зимнего солнца, пробившийся сквозь серые косматые облака, светил на нее одну. И воспитатель со змеиными глазами, который время от времени перебрасывался с ней словом, казался Брендольву служителем божества, а не просто доверенным хирдманом, которому поручено охранять дочь хёвдинга.
От Каменного Мыса до усадьбы конунга было неблизко, и в полдень остановились передохнуть. Гудфинн Мешок Овса тут же разложил костерок, Асмунд хлопотал вместе с хозяином, насаживал на палочки куски жареного мяса, чтобы они погрелись возле огня. Врендольв прошелся по берегу. Порога пролегала над самым озером, чуть поодаль темнел чахлый березняк, а все пространство между березняком и обрывом было заполнено шевелящимися людьми, конями, клубами дыма. Для кюны Даллы зачем-то раскинули цветной шатер, как будто она собиралась здесь ночевать.
— Привет тебе, Врендольв, сын Гудмода! — раздался у него за плечом негромкий голос.
Брендольв вздрогнул, но не сразу обернулся. Как вчера, этот мягкий, теплый голос повеял на него сладостью прозрачного ручья в жаркий день, но после вчерашнего ему еще труднее верилось в такое чудо. Мигом все его существо пронизала сладкая дрожь, сердце забилось так часто, что Брендольв боялся открыть рот, подать голос, чтобы не выдать этой дрожи.
— Ты не хочешь со мной говорить? — сказала Ингвильда, и Брендольв обернулся почти с ужасом — она может обидеться!
Йомфру Ингвильда стояла в шаге от него, а за ее спиной возвышался ее воспитатель. Врендольв мельком отметил его странный меч — с железным кольцом на конце рукояти, точно у огромного ключа.
— Нет, я… — торопливо, хрипло ответил он и запнулся. Непрошенная краска поползла ему в лицо, он ущипнул бородку, злясь на себя и не в силах побороть растерянность.
— А я думала, ты обиделся, что я вчера не донесла до тебя рог! — продолжила Ингвильда и чуть-чуть улыбнулась. Лицо ее стало мягче, сквозь строгость мерещилась нежность, и у Брендольва кружилась голова. Даже стоя рядом, она была далека, как богиня, но ока была так прекрасна! — Я не хотела обидеть тебя. Я поступила несправедливо, потому что ты заслужил награду. Ты ничем не запятнал себя. Я виновата перед тобой, но слова конунга слишком разозлили меня, и я не могла уже думать ни о чем другом. Хочешь, я подарю тебе что-нибудь в знак моего уважения?
Она стянула с пальца золотое колечко и на ладони подала Брендольву. Он поспешно взял его как величайшую драгоценность; он бы и простой камешек из озера схватил с той же готовностью, лишь бы камешек был освящен прикосновением ее руки. Иметь всегда с собой ее вещь, ее подарок! Брендольв был так счастлив, что не сразу сообразил поблагодарить.
— Я не обиделся, — выговорил он наконец. — Я с радостью приму твой подарок, йомфру Ингвильда, но я не усмотрел обиды… Я был рад услышать то, что ты сказала. Я тоже думаю так. Нам давно пора действовать, а не тратить время в забавах. Я хотел бы так же отличиться в битве, как отличился вчера…
— Так что же вы не скажете об этом конунгу? — Ингвильда перестала улыбаться и взглянула на него строго. — Скажите ему! Скажите, что вы — мужчины и не позволите превращать себя в болтливых женщин! Что конунг только тогда чего-то стоит, когда ведет воинов в битву. А иначе кому и зачем он нужен? Негодная уздечка лошадке ни к чему!
— Но что он может сделать один? — возразил Брендольв. После вчерашнего, когда Вильмунд конунг при всех унизился до перепалки, да еще и ревнивой перепалки с женщиной, Брендольв больше не верил в его способность что-то сделать и знал причины этому. — Ведь у него почти нет войска. Здесь, возле озера Фрейра, едва наберется полтысячи человек. А у фьяллей и раудов вместе, говорят, не меньше десяти тысяч! Чтобы их одолеть, нужно собрать всех квиттов, способных носить оружие. А мы уже лишились севера. Остались три четверти страны. Где же твой отец? Почему ты не поторопишь его с войском?
— Как я могу его поторопить, если я даже не знаю, где он? — негромко ответила Ингвильда и отвела глаза. Ее лицо погасло. — Ты напрасно думаешь, что мой отец очень считается со мной. Если бы он спрашивал о моих желаниях, я не была бы сейчас здесь.
Она замолчала, а Брендольв вспомнил еще кое-что, сказанное на вчерашнем пиру, «…готовит вашу свадьбу с рябым фьяллем! — Я была бы рада, если бы это было так! Хродмар, сын Кари, из тех людей…» Что-то вроде этого. Значит, есть какой-то Хродмар, сын Кари, которого она предпочитает всем и даже своему жениху-конунгу. И Брендольва она похвалила только за те качества, которые у него общие с ее избранником. «Хродмар, сын Кари — не из тех, кто станет пьянствовать, забыв о деле… Тот мужчина, кто не боится действовать…» Как холодная вода, плеснувшая в огонь, эти мысли загасили радость Брендольва. Светлая богиня любит другого. Брендольв и раньше не думал, что она полюбит его, но убедиться в невозможности этого было невыразимо горько. И даже образ Хельги, призванный на помощь, не помог. Бледный и мелкий, он потерялся, как теряется спинка светлячка рядом с ослепительной звездой.
— Но Вильмунд конунг напрасно обвиняет моего отца в предательстве! — сказала Ингвильда. За и мгновения она успела далеко унестись в своих мыслях и вернулась на берег озера Фрейра неохотно. — Я вовсе не жду, что он захочет договориться с фьяллями. Они нанесли обиды и нашему роду.
Так что раньше или позже мой отец приведет войско, и вы все еще пойдете в битву. Я желаю тебе, чтобы твой меч… Откуда у тебя этот меч? — Взгляд Ингвильды вдруг уперся в меч на поясе Брендольва, и удивление на ее лице показало, что он ей знаком.
— Его подарил мне Хельги хёвдинг. На обручение, — ответил Брендольв, В один миг он успел и пожалеть о том, что у него вырвались слова об обручении, и порадоваться этому,
— На обручение? — повторила Ингвильда, потом кивнула: — Ах, да! Мне говорили, что ты обручен с дочерью Хельги хёвдинга. Потому-то Вильмунд так к тебе расположен — ему очень нужно дружить с восточным берегом, С Хельги хёвдингом у нас еще никто не успел поссориться. Даже странно! Но я видела этот меч у Стюрмира конунга. Или очень похожий.
Она только хотела повернуть голову к своему воспитателю, но Оддбранд Наследство ответил из-за ее плеча, не дожидаясь вопроса:
— Этот самый. Там еще у основания клинка руна «тюр», с одной и с другой стороны,
Брендольв кивнул — такие руны у основания клинка были.
— Это и есть меч Стюрмнра конунга, — подтвердил он. — Конунг подарил его Хельги хёвдингу, когда ехал мимо его усадьбы к слэттам. Тогда рауды еще не вступили в войну, и мимо их земель можно было ходить. А Хельги хёвдинг подарил мне.
— Конечно, Хельги хёвдинг был вправе подарить его любому достойному человеку. — Ингвнльда кивнула. — Но я удивлена… Как же ты мог, имея на поясе меч одного конунга, прийти служить его сопернику?
— Я… — Брендольв смутился. А ведь и Хельга при их последнем свидании сказала ему почти то же самое. — Мы думаем, что он погиб. Имея такой меч, стыдно сидеть дома. Ведь только тот мужчина, кто не боится действовать, верно?
— Верно! — Ингвнльда снова кивнула, но взгляд ее был озабоченным, словно ее постоянно отвлекают тяжелые мысли. — Так и нужно брать в руки меч — чтобы биться! А не так…
Она обернулась назад, туда, где расположился на отдых Вильмунд конунг, и вдруг, не договорив, быстро шагнула в сторону и торопливо пошла прочь. Брендольв оглянулся: у полога шатра кюны Даллы стоял Вильмунд конунг и напряженно смотрел в спину Оддбранда Наследство, который шел позади Ингвильды и загораживал ее от глаз жениха.
— Куда ты так поспешно убежала, о Фригг пламени моря? — тихо, так чтобы другие не слышали, спросил Оддбранд у Ингвильды, и Брендольв был бы изумлен, услышав, что воспитатель разговаривает со «светлой богиней» с небрежной дружеской насмешкой в голосе. — Боишься огорчить жениха? Да, конунг будет очень огорчен, если увидит, как ты любезничаешь с этим Бальдром конских боев.
— Совсем наоборот, — без улыбки, непримиримо ответила Ингвнльда. — Я не хочу его порадовать. Если он увидит, как я любезничаю с другим, то решит, что я хочу его уязвить, вызвать ревность. То есть что мне есть до него дело. А мне нет до него никакого дела!
— Сам Локи не придумал бы уязвить его сильнее, чем ты вчера! — Оддбранд тонко усмехнулся, как будто это и впрямь было очень забавно. — Ты ведь при всей гриднице заявила, что любишь другого. Да еще и фьялля! Куда уж хуже!
— Он первый начал! — по-детски, но со взрослой серьезностью ответила Ингвнльда. — Это он чуть ли не вслух при всей гриднице обвиняет меня, что я отдалась фьяллю. Добрые дисы! Мне уже жаль, что это не так! Если бы я знала, что все так обернется…
— …то Хродмар, сын Кари, был бы утешен в своем новом безобразии так, как ему самому бы хотелось! — насмешливо окончил за нее Оддбранд.
Ингвильда вздохнула. Еще полгода назад ей не пришло бы в голову, что она, гордая дочь хёвдинга, счастливая и «славная разумом добрым» [39]будет сама себе желать бесчестья и сожалеть, что оно не случилось! Но судьба сыграла с ней странную шутку: ее мечтал взять в жены молодой конунг, а она всем существом стремилась к человеку, чье лицо было страшно изуродовано следами болезни и который к тому же был ближайшим другом Торбранда, конунга фьяллей. Но что поделать, если даже сейчас, после полугода разлуки образ Хродмара с яркими голубыми глазами, блестящими с покрытого глубокими красными рубцами, почти бесформенного лица, казался ей прекраснее всех на свете. Острая тоска по нему, уже ставшая привычной, но от этого не менее мучительная, снова разлилась в душе, и Ингвильда брела по мокрому снегу над берегом, не видя ничего вокруг. Ах, как беспечна, как расточительна она была в тот месяц, который Хродмар со своим кораблем поневоле, одолеваемый смертельной болезнью, провел в гостях у ее отца! Теперь Ингвильде казалось, что тогда она не ценила своего счастья, потратила время даром, не радовалась каждому мгновению, проведенному рядом с Хродмаром так, как должна была. В такие часы, как сейчас, ей казалось, что еще немного, еще одно горькое и мучительное усилие — и душа покинет тело и полетит к нему, туда, где он есть…
— И напрасно ты думаешь, что Вильмунд конунг способен на такой тонкий ход рассуждений, как ты сама. — Оддбранд тем временем вернулся к тому, с чего начал. — Он не подумает, что ты хочешь его уязвить, и не обрадуется. Он на самом деле уязвится. Не стоит судить людей по себе. Опасно недооценить противника, но переоценивать него… неумно. Это значит доставлять себе лишний труд. А тебе не стоит зтого делать. Видишь ли, любая сила приносит достойные плоды только тогда, когда она направлена в нужную сторону.
— Для этого все же надо иметь, что направить! — огрызнулась Ингвильда, глянув в сторону шатра. Ее досада предназначалась вовсе не Оддбранду, а Вильмунду конунгу, который стоя возле своего коня и обиженно не смотрел в ее сторону.
— Сила может быть и маленькой. — Оддбранд пожал плечами. — Главное — знать, к чему и как ее приложить. Как говорится, много маленьких ручьев делают большую реку.
На другое утро после приезда с Каменного мыса Вильмунд конунг поднялся поздно. Покой уже был пуст, все мужчины, спавшие здесь, давно встали и разошлись — со двора слышались приглушенные толстыми бревенчатыми стенами обрывки криков, возгласов, взлетавших и опадавших, как волна. Наверное, борются или в мяч играют. Молено бы пойти присоединиться… Но, честно говоря, Вильмунду конунгу вообще не хотелось вставать. Собственно, зачем? Слоняться без дела по усадьбе, ловить вопросительные взгляды, видеть в них одно: когда же? Когда? Вильмунд конунг и сам хотел бы знать — когда? Когда Фрейвид Огниво, его суровый, властный и непреклонный воспитатель, перед которым Вильмунд до сих пор робел как мальчишка, соблаговолит выполнить свои обещания и приведет войско, с которым не стыдно выйти навстречу проклятому Торбранду Троллю, которого фьялли называют своим конунгом? Но любая мысль о фьяллях была мучительна, поскольку приводила на ум Ингвильду и Хродмара, сына Кари. Чтоб тролли взяли их обоих!
Натягивая на ногу сапог, Вильмунд хмурился и кусал губы, как будто это простое действие причиняло ему страдания. На самом деле во всем виновата она, Ингвильда! Ни полчища фьяллей на Квиттинском Севере, ни страх перед возвращением отца, ни досада на Фрейвида Огниво на терзали Вильмуида конунга так, как измена Ингвильды. Это казалось ему изменой: ведь раньше, пока он жил в усадьбе Фрейвида, они с Ингвильдой были так дружны и не ссорились, и она улыбалась ему а не кому-то другому. А потом появился этот фьялль со своей «гнилой смертью» — почему он от нее не подох?! И Ингвильда забыла все прежнее, точно рябой тролль околдовал ее. Даже в день их обручения с Впльмундом она говорила, что не полюбит его. Даже сейчас…
К счастью, Вильмунд плохо помнил, что было ими обоими сказано на том пиру в усадьбе Каменный Мыс. Он был тогда слишком пьян, чтобы помнить слова, но у него осталось общее впечатление чего-то досадного, постыдного, и углубляться в воспоминания не хотелось, как не хочется мешать руками болотную муть. Но изменница Ингвильда, желанная и ненавистная, казалась ему причиной всех прошлых и будущих несчастий. Люби она его, он сейчас выходил бы из спального покоя совсем в другом настроении.
За дверью Вильмунд конунг сразу наткнулся на рабыню, нянчившую маленького Бергвила, сына кюны Даллы,
— Приветствую тебя, конунг! — Рабыня поклонилась, и Вильмунд приостановился. Фрегна, круглолицая и веснушчатая женщина средних лет, была доверенной служанкой кюны Даллы и обычно приходила с вестями от нее. — Кюна прислала меня сказать, что ей бы хотелось поговорить с тобой, — продолжала рабыня. — Она была бы рада, если бы ты пришел к ней прямо сейчас.
Молча кивнув, Вильмунд конунг вслед за рабыней направился к девичьей. Мачеха уже ждала его, сидя на краю пышно убранной лежанки и держа на руках маленького Бергвида. При виде Вильмунда ее миловидное лицо озарилось ласковой улыбкой, и Вильмунд не удержался от улыбки в ответ. Мачеха была старше его всего на четыре года, и ее красота, ее ласковое обращение заметно утешали его в потере Ингвильды. Чем суровее обходилась с ним невеста, тем приветливее делалась мачеха, и Вильмунд был ей благодарен за это.
— Садись-ка рядом со мной, конунг! — сердечно сказала Далла, передавая ребенка Фрегне.
Ни в чьих других устах слово «конунг» не доставляло Вильмунду такого удовольствия. Сев рядом, он взял руку Даллы и крепко сжал. Нет, жизнь может быть совсем не плохой, когда где-то рядом есть такая приветливая женщина, такая нарядная и красивая в зеленом платье с отделкой из полос синего шелка, с золотыми цепями на груди и золотыми браслетами на обеих руках. Вильмунд подвинулся к ней поближе, и Далла бросила на него многозначительный взгляд, ласковый к чуть смущенный одновременно. Свободной рукой она разглаживала на коленях передник из тонкого говорлинского льна, вышитый крупными стежками синей шерсти и безупречно чистый, носимый только ради обычая [40]. Так и казалось, что она хочет броситься ему на шею, но стесняется рабынь, сидящих поодаль за прялками. Рядом с этой маленькой женщиной Вильмунд чувствовал себя настоящим конунгом. И притом она так добра, так деятельно и внимательно заботится о его пользе, дает такие умные советы! Вильмунд потянулся обнять ее сзади, но она сбросила взгляд на женщин за прялками и оттолкнула его руку.
Однако, Ингвильда, дочь Фрейвида, не забыла удали победителя. Вечером, когда гости попроще разошлись по своим дворам, а всех знатных Хёгни хёльд рассадил за столами, она поднялась со своего места и налила пива в окованный серебром рог.
— Я хочу поднести этот рог тому, кто сегодня так славно позабавил нас, — сказала она, и Брендольв, не сводивший с нее глаз, ощутил, как внутри у него что-то оборвалось и провалилось, а все тело наполнилось мелкой, тревожной и приятной дрожью. Еще миг — и она поднимет на него свои звездные глаза…
Держа рог обеими руками, Ингвильда повернулась и нашла Брендольва взглядом. Краснея, он поднялся, точно невидимая рука подняла его за шиворот. Ни перед одним противником он не робел, но сейчас не мог справиться с дрожью под взглядом этих светло-серых, ясных, строгих глаз. Несмотря на средний рост и хрупкое сложение, Ингвильда казалась ему валькирией, нет, богиней! У валькирий не бывает таких тонких белых вальцев, таких мягко струящихся волос, и глаза их не сияют, как чистые озера небесной росы. Сами боги умелыми руками вырезали из белого дерева эти нежные и ровные черты, отделали каждую черную ресничку. Только богиня может быть так прекрасна, так спокойно-величава, только богиня может таить столько мудрости, скрытой и тихо светящейся во всем облике. На досуге Брендольв как-то сравнил Ингвильду с Хельгой и поразился их несходству. Хельга была вся снаружи, каждый ее помысел, каждое движение сердца сразу же отражалось на лице, и душу ее можно было рассматривать, держа на ладони. А Ингвильда таила в себе скрытые глубины, точно прямо под белой кожей спокойного лица начинаются звездные бездны, непостижимые для смертных.
— Я хочу поднести этот рог тебе, Брендольв, сын Гудмода, — сказала Ингвильда, и Брендольв все еще не верил в свое счастье. — Я рада, что нашелся такой человек, как ты. Я рада, что все люди увидели, как надо биться до конца! Тот мужчина, кто не боится действовать! Раз уж взял шест, то не пяться! Пусть каждый сделает то, что сегодня сделал ты!
Она шагнула вперед, и Брендольв жалел, что стол мешает ему пойти ей навстречу и вынуждает ждать.
— Почему бы тебе не поднести рог и мне? — крикнул с высокого почетного сидения Вильмунд конунг. — Ведь этот конь принадлежит мне! Брендольв только выводил его!
Ингвильда остановилась и обернулась. Лицо ее погасло, и Брендольв вдруг ощутил такую ненависть к молодому конунгу, вольно раскинувшемуся на сидении, что краска схлынула с лица, рябинки на его щеках стали заметнее.
— Это мой конь! — повторил Вильмунд конунг. Он выпил уже немало, а пьянел легко, потому речь его была неустойчивой и разболтанной. — Это мой конь, потому и рог ты должна первым поднести мне! — упрямо требовал он. — И вообще… — Вильмунд махнул рукой и пошатнулся, так что близко сидевшие хирдманы сделали движение поддержать его. — Ты — моя невеста, и каждый рог ты должна сначала подносить мне!
— Если это твой конь, то лучше бы тролли сломали ему спину! Если сам конунг не находит своему коню лучшего применения, чем потешать ротозеев, то лучше бы тому вовсе не родиться на свет! —с внешним спокойствием, но четко и сильно произнесла Ингвильда.
Гридница охнула и затаила дыхание: такой прямой, непримиримый вызов прозвучал в ее голосе. Неожиданный на мирном пиру, он струей ледяной воды остудил общее веселье.
— Ты тратишь время в пьяных забавах, а в это время фьялли подходят все ближе! — ясно и твердо продолжала Ингвильда, глядя прямо в лицо своему жениху. — Скоро Торбранд конунг сядет на твоего жеребца. Как говорят, на хваленого коня плохая надежда!
Гости втягивали головы в плечи, ожидая чего-то ужасного, как после ослепительной вспышки близкой молнии ждут, затаив дыхание, тяжелого громового удара. Эти слова тем точнее били в цель, что каждый из собравшихся, кроме уж совсем дураков, думал примерно так же. У Брендольва захватило дух: он не ждал, что у кого-то хватит смелости сказать все это вслух, в лицо самому Вильмунду конунгу, но он был и восхищен Ингвильдой, Правильно! Давно пора! Пусть же конунг наконец скажет, долго ли они будут, как подростки, играть в мяч и метать камни, в то время когда враги, как море в прилив, пожирают землю квиттов!
Вильмунд конунг встряхнулся, сел прямо, вцепившись обеими руками в подлокотники сидения.
— Фьялли? — с пьяным раздражением крикнул он в ответ, и голос его сорвался, прозвучал тонко и жалко. — Те самые фьялли, где твой рябой дружок! И у тебя еще хватает бесстыдства упрекать меня! Ты… предательница! — с мучительной тоской воскликнул Вильмунд. — Ты и твой отец — вы два локтя от одного полотна! Где он пропал? Почему не ведет войско? Наверное, сговаривается с рябым троллем о вашей свадьбе!
—Я была бы рада, если бы это было так! — отчеканила Ингвильда. — Хродмар, сын Кари, не из тех, кто станет пьянствовать, забыв о деле! За это время он успел больше тебя!
— Я уже догадываюсь, что он успел! — ответил Вильмунд, глядя на свою прекрасную невесту с болезненной ревностью, уже похожей на ненависть. Эти не слишком достойные чувства так ясно отражались на его покрасневшем лице, что всем в гриднице было стыдно и жалко смотреть на своего конунга. У каждого было такое чувство, что его собственное грязное тряпье стирается у всех на глазах. — Я кое-что тоже помню…— бормотал Вильмунд.»
— Ах, конунг, не стоит вести такие речи на пиру! — вмешалась кюна Далла. — Пьяный не знает что делает и что говорит тоже. Лучше тебе сейчас помолчать. Не стоит лить полынь в кубки всем этим добрым людям!
Маленькая, нарядная, звенящая золотыми цепями, застежками и обручьями, кюна Далла суетливо выбралась из-за женского стола и устремилась к Вильмунду. Гридница облегченно вздохнула. На ходу кюна прихватила чью-то чашу и, забравшись на первую ступеньку почетного сидения, стала поить Вильмунда конунга из своих рук, как больного. Не замечая этой несообразности, он жадно припал к чаше, накрыв своими широкими ладонями маленькую руку мачехи.
Ингвильда стояла на том же месте. Оторвав взгляд от Вильмунда и кюны, она повернулась к очагу, подняла рог и медленно вылила пиво в огонь. Очаг резко зашипел, в пламени образовалась широкая проплешина черных, гладких, влажно блестящих головней, под кровлей поплыл душистый пар. Но тут же огонь, проглотив угощение, бурно запылал снова. Держа рог в опущенных руках, Ингвильда прошла через гридницу и скрылась за дверью девичьей.
Про Брендольва она совсем забыла.
Этой ночью Брендольв почти не спал. После долгой скуки на озере Фрейра этот день принес ему слишком много впечатлений. В полудреме ему мерещился то бой коней, то строгое, решительное, за леденевшее в этой решимости лицо Ингвильды; то Глутберг с искаженным злобой лицом и шестом головой кидался прямо на него, то Ингвильда на вытянутых руках протягивала рог к очагу и медленно опускала, пиво лилось нескончаемой струей …Возле усадьбы Лаберг был один поминальный камень; никто уже не помнил, по кому он поставлен, ко на нем в обрамлении полустертых, слизанных языками ветров и времени рун виднелся рисунок: богиня Фригг с длинным покрывалом на голове вот так же протягивает рог Одину, вернувшемуся из битвы, но только от изображения Одина сохранилась одна голова Слейпнира и три передние ноги… [38]
Брендольв ворочался, так что Асмунд, спавший на той же лежанке, пару раз просыпался и толкал его локтем: дескать, потише, герой, дай поспать простым смертным.
— Что, слава не дает глаз сомкнуть? — пробормотал он однажды. — Сбегай в отхожее место — полегчает.
Но Брендольв не ответил: славная победа над Гаутбергом почти забылась. Из ума его не шла Ингвильда. За те несколько мгновений он узнал и понял больше, чем за предыдущие полмесяца. А он-то, дурак, еще завидовал Вильмунду конунгу, которому досталась в невесты молодая богиня Фригг! Атому, оказывается, эта богиня принесла не много счастья. О каком рябом фьялле он говорил? Почему подозревает Фрейвида хёвдинга в предательстве? Но теперь Брендольву стало ясно, почему войско все никак не может собраться и выступить. Власть над Квиттингом сейчас принадлежит Вильмунду конунгу и Фрейвиду хёвдингу, а их, будущих родственников, едва ли кто-нибудь назовет друзьями.
Утром гости Хёгни хёльда тронулись обратно. Постояльцам Малого Пригорка почти до самого конца нужно было ехать вместе с людьми из усадьбы конунга, и Брекдольв старался не терять Вильмунда из виду. Может быть, конунг захочет сказать ему несколько слов о вчерашнем бое: как-никак благодаря Брендольву конунгов жеребец вышел победителем. Но Вильмунд конунг едва ли думал об этом: после вчерашнего пира его лицо выглядело помятым, несвежим, с неестественной краснотой на щеках и на лбу, веки его опухли глаза спрятались в щелочки, рот часто кривился точно Вильмунд жует что-то очень горькое. Брендольву не верилось, что конунг моложе его года на три.
Зато Ингвнльда, дочь Фрейвида, выглядела так, будто ничего не произошло. Она держалась поодаль от жениха, иногда совсем терялась со своим воспитателем в толпе хирдманов и разговаривала только с ним одним. Врендольв иногда бросал на нее короткий взгляд и тут же отводил глаза, точно обжигался. Но через некоторое время он снова искал ее, не в силах удержаться. Ему мучительно хотелось подъехать к ней, сказать, как он восхищен ее вчерашней речью, как согласен с ней. Но он не смел. Зто он-то, раньше и не знавший, что такое смущение! Она ведь так и не донесла до него тот рог. Значит, ке сочла достойным. Она и знать не знает, что его отец — самый знатный из всех людей на восточном побережье. Видно, себя саму она считает знатнее. На кого-нибудь другого Врендольв обиделся бы, а на нее не мог. При взгляде на Ингвильду он чувствовал только благоговение, которого никогда не испытывал раньше и даже не знал, что к женщине можно испытывать подобное чувство. Ее конь, ее синий плащ, ее маленький сапожок, обвитый красными ремешками, казались облитыми особым светом, как святыни. Единственный луч бледного зимнего солнца, пробившийся сквозь серые косматые облака, светил на нее одну. И воспитатель со змеиными глазами, который время от времени перебрасывался с ней словом, казался Брендольву служителем божества, а не просто доверенным хирдманом, которому поручено охранять дочь хёвдинга.
От Каменного Мыса до усадьбы конунга было неблизко, и в полдень остановились передохнуть. Гудфинн Мешок Овса тут же разложил костерок, Асмунд хлопотал вместе с хозяином, насаживал на палочки куски жареного мяса, чтобы они погрелись возле огня. Врендольв прошелся по берегу. Порога пролегала над самым озером, чуть поодаль темнел чахлый березняк, а все пространство между березняком и обрывом было заполнено шевелящимися людьми, конями, клубами дыма. Для кюны Даллы зачем-то раскинули цветной шатер, как будто она собиралась здесь ночевать.
— Привет тебе, Врендольв, сын Гудмода! — раздался у него за плечом негромкий голос.
Брендольв вздрогнул, но не сразу обернулся. Как вчера, этот мягкий, теплый голос повеял на него сладостью прозрачного ручья в жаркий день, но после вчерашнего ему еще труднее верилось в такое чудо. Мигом все его существо пронизала сладкая дрожь, сердце забилось так часто, что Брендольв боялся открыть рот, подать голос, чтобы не выдать этой дрожи.
— Ты не хочешь со мной говорить? — сказала Ингвильда, и Брендольв обернулся почти с ужасом — она может обидеться!
Йомфру Ингвильда стояла в шаге от него, а за ее спиной возвышался ее воспитатель. Врендольв мельком отметил его странный меч — с железным кольцом на конце рукояти, точно у огромного ключа.
— Нет, я… — торопливо, хрипло ответил он и запнулся. Непрошенная краска поползла ему в лицо, он ущипнул бородку, злясь на себя и не в силах побороть растерянность.
— А я думала, ты обиделся, что я вчера не донесла до тебя рог! — продолжила Ингвильда и чуть-чуть улыбнулась. Лицо ее стало мягче, сквозь строгость мерещилась нежность, и у Брендольва кружилась голова. Даже стоя рядом, она была далека, как богиня, но ока была так прекрасна! — Я не хотела обидеть тебя. Я поступила несправедливо, потому что ты заслужил награду. Ты ничем не запятнал себя. Я виновата перед тобой, но слова конунга слишком разозлили меня, и я не могла уже думать ни о чем другом. Хочешь, я подарю тебе что-нибудь в знак моего уважения?
Она стянула с пальца золотое колечко и на ладони подала Брендольву. Он поспешно взял его как величайшую драгоценность; он бы и простой камешек из озера схватил с той же готовностью, лишь бы камешек был освящен прикосновением ее руки. Иметь всегда с собой ее вещь, ее подарок! Брендольв был так счастлив, что не сразу сообразил поблагодарить.
— Я не обиделся, — выговорил он наконец. — Я с радостью приму твой подарок, йомфру Ингвильда, но я не усмотрел обиды… Я был рад услышать то, что ты сказала. Я тоже думаю так. Нам давно пора действовать, а не тратить время в забавах. Я хотел бы так же отличиться в битве, как отличился вчера…
— Так что же вы не скажете об этом конунгу? — Ингвильда перестала улыбаться и взглянула на него строго. — Скажите ему! Скажите, что вы — мужчины и не позволите превращать себя в болтливых женщин! Что конунг только тогда чего-то стоит, когда ведет воинов в битву. А иначе кому и зачем он нужен? Негодная уздечка лошадке ни к чему!
— Но что он может сделать один? — возразил Брендольв. После вчерашнего, когда Вильмунд конунг при всех унизился до перепалки, да еще и ревнивой перепалки с женщиной, Брендольв больше не верил в его способность что-то сделать и знал причины этому. — Ведь у него почти нет войска. Здесь, возле озера Фрейра, едва наберется полтысячи человек. А у фьяллей и раудов вместе, говорят, не меньше десяти тысяч! Чтобы их одолеть, нужно собрать всех квиттов, способных носить оружие. А мы уже лишились севера. Остались три четверти страны. Где же твой отец? Почему ты не поторопишь его с войском?
— Как я могу его поторопить, если я даже не знаю, где он? — негромко ответила Ингвильда и отвела глаза. Ее лицо погасло. — Ты напрасно думаешь, что мой отец очень считается со мной. Если бы он спрашивал о моих желаниях, я не была бы сейчас здесь.
Она замолчала, а Брендольв вспомнил еще кое-что, сказанное на вчерашнем пиру, «…готовит вашу свадьбу с рябым фьяллем! — Я была бы рада, если бы это было так! Хродмар, сын Кари, из тех людей…» Что-то вроде этого. Значит, есть какой-то Хродмар, сын Кари, которого она предпочитает всем и даже своему жениху-конунгу. И Брендольва она похвалила только за те качества, которые у него общие с ее избранником. «Хродмар, сын Кари — не из тех, кто станет пьянствовать, забыв о деле… Тот мужчина, кто не боится действовать…» Как холодная вода, плеснувшая в огонь, эти мысли загасили радость Брендольва. Светлая богиня любит другого. Брендольв и раньше не думал, что она полюбит его, но убедиться в невозможности этого было невыразимо горько. И даже образ Хельги, призванный на помощь, не помог. Бледный и мелкий, он потерялся, как теряется спинка светлячка рядом с ослепительной звездой.
— Но Вильмунд конунг напрасно обвиняет моего отца в предательстве! — сказала Ингвильда. За и мгновения она успела далеко унестись в своих мыслях и вернулась на берег озера Фрейра неохотно. — Я вовсе не жду, что он захочет договориться с фьяллями. Они нанесли обиды и нашему роду.
Так что раньше или позже мой отец приведет войско, и вы все еще пойдете в битву. Я желаю тебе, чтобы твой меч… Откуда у тебя этот меч? — Взгляд Ингвильды вдруг уперся в меч на поясе Брендольва, и удивление на ее лице показало, что он ей знаком.
— Его подарил мне Хельги хёвдинг. На обручение, — ответил Брендольв, В один миг он успел и пожалеть о том, что у него вырвались слова об обручении, и порадоваться этому,
— На обручение? — повторила Ингвильда, потом кивнула: — Ах, да! Мне говорили, что ты обручен с дочерью Хельги хёвдинга. Потому-то Вильмунд так к тебе расположен — ему очень нужно дружить с восточным берегом, С Хельги хёвдингом у нас еще никто не успел поссориться. Даже странно! Но я видела этот меч у Стюрмира конунга. Или очень похожий.
Она только хотела повернуть голову к своему воспитателю, но Оддбранд Наследство ответил из-за ее плеча, не дожидаясь вопроса:
— Этот самый. Там еще у основания клинка руна «тюр», с одной и с другой стороны,
Брендольв кивнул — такие руны у основания клинка были.
— Это и есть меч Стюрмнра конунга, — подтвердил он. — Конунг подарил его Хельги хёвдингу, когда ехал мимо его усадьбы к слэттам. Тогда рауды еще не вступили в войну, и мимо их земель можно было ходить. А Хельги хёвдинг подарил мне.
— Конечно, Хельги хёвдинг был вправе подарить его любому достойному человеку. — Ингвнльда кивнула. — Но я удивлена… Как же ты мог, имея на поясе меч одного конунга, прийти служить его сопернику?
— Я… — Брендольв смутился. А ведь и Хельга при их последнем свидании сказала ему почти то же самое. — Мы думаем, что он погиб. Имея такой меч, стыдно сидеть дома. Ведь только тот мужчина, кто не боится действовать, верно?
— Верно! — Ингвнльда снова кивнула, но взгляд ее был озабоченным, словно ее постоянно отвлекают тяжелые мысли. — Так и нужно брать в руки меч — чтобы биться! А не так…
Она обернулась назад, туда, где расположился на отдых Вильмунд конунг, и вдруг, не договорив, быстро шагнула в сторону и торопливо пошла прочь. Брендольв оглянулся: у полога шатра кюны Даллы стоял Вильмунд конунг и напряженно смотрел в спину Оддбранда Наследство, который шел позади Ингвильды и загораживал ее от глаз жениха.
— Куда ты так поспешно убежала, о Фригг пламени моря? — тихо, так чтобы другие не слышали, спросил Оддбранд у Ингвильды, и Брендольв был бы изумлен, услышав, что воспитатель разговаривает со «светлой богиней» с небрежной дружеской насмешкой в голосе. — Боишься огорчить жениха? Да, конунг будет очень огорчен, если увидит, как ты любезничаешь с этим Бальдром конских боев.
— Совсем наоборот, — без улыбки, непримиримо ответила Ингвнльда. — Я не хочу его порадовать. Если он увидит, как я любезничаю с другим, то решит, что я хочу его уязвить, вызвать ревность. То есть что мне есть до него дело. А мне нет до него никакого дела!
— Сам Локи не придумал бы уязвить его сильнее, чем ты вчера! — Оддбранд тонко усмехнулся, как будто это и впрямь было очень забавно. — Ты ведь при всей гриднице заявила, что любишь другого. Да еще и фьялля! Куда уж хуже!
— Он первый начал! — по-детски, но со взрослой серьезностью ответила Ингвнльда. — Это он чуть ли не вслух при всей гриднице обвиняет меня, что я отдалась фьяллю. Добрые дисы! Мне уже жаль, что это не так! Если бы я знала, что все так обернется…
— …то Хродмар, сын Кари, был бы утешен в своем новом безобразии так, как ему самому бы хотелось! — насмешливо окончил за нее Оддбранд.
Ингвильда вздохнула. Еще полгода назад ей не пришло бы в голову, что она, гордая дочь хёвдинга, счастливая и «славная разумом добрым» [39]будет сама себе желать бесчестья и сожалеть, что оно не случилось! Но судьба сыграла с ней странную шутку: ее мечтал взять в жены молодой конунг, а она всем существом стремилась к человеку, чье лицо было страшно изуродовано следами болезни и который к тому же был ближайшим другом Торбранда, конунга фьяллей. Но что поделать, если даже сейчас, после полугода разлуки образ Хродмара с яркими голубыми глазами, блестящими с покрытого глубокими красными рубцами, почти бесформенного лица, казался ей прекраснее всех на свете. Острая тоска по нему, уже ставшая привычной, но от этого не менее мучительная, снова разлилась в душе, и Ингвильда брела по мокрому снегу над берегом, не видя ничего вокруг. Ах, как беспечна, как расточительна она была в тот месяц, который Хродмар со своим кораблем поневоле, одолеваемый смертельной болезнью, провел в гостях у ее отца! Теперь Ингвильде казалось, что тогда она не ценила своего счастья, потратила время даром, не радовалась каждому мгновению, проведенному рядом с Хродмаром так, как должна была. В такие часы, как сейчас, ей казалось, что еще немного, еще одно горькое и мучительное усилие — и душа покинет тело и полетит к нему, туда, где он есть…
— И напрасно ты думаешь, что Вильмунд конунг способен на такой тонкий ход рассуждений, как ты сама. — Оддбранд тем временем вернулся к тому, с чего начал. — Он не подумает, что ты хочешь его уязвить, и не обрадуется. Он на самом деле уязвится. Не стоит судить людей по себе. Опасно недооценить противника, но переоценивать него… неумно. Это значит доставлять себе лишний труд. А тебе не стоит зтого делать. Видишь ли, любая сила приносит достойные плоды только тогда, когда она направлена в нужную сторону.
— Для этого все же надо иметь, что направить! — огрызнулась Ингвильда, глянув в сторону шатра. Ее досада предназначалась вовсе не Оддбранду, а Вильмунду конунгу, который стоя возле своего коня и обиженно не смотрел в ее сторону.
— Сила может быть и маленькой. — Оддбранд пожал плечами. — Главное — знать, к чему и как ее приложить. Как говорится, много маленьких ручьев делают большую реку.
На другое утро после приезда с Каменного мыса Вильмунд конунг поднялся поздно. Покой уже был пуст, все мужчины, спавшие здесь, давно встали и разошлись — со двора слышались приглушенные толстыми бревенчатыми стенами обрывки криков, возгласов, взлетавших и опадавших, как волна. Наверное, борются или в мяч играют. Молено бы пойти присоединиться… Но, честно говоря, Вильмунду конунгу вообще не хотелось вставать. Собственно, зачем? Слоняться без дела по усадьбе, ловить вопросительные взгляды, видеть в них одно: когда же? Когда? Вильмунд конунг и сам хотел бы знать — когда? Когда Фрейвид Огниво, его суровый, властный и непреклонный воспитатель, перед которым Вильмунд до сих пор робел как мальчишка, соблаговолит выполнить свои обещания и приведет войско, с которым не стыдно выйти навстречу проклятому Торбранду Троллю, которого фьялли называют своим конунгом? Но любая мысль о фьяллях была мучительна, поскольку приводила на ум Ингвильду и Хродмара, сына Кари. Чтоб тролли взяли их обоих!
Натягивая на ногу сапог, Вильмунд хмурился и кусал губы, как будто это простое действие причиняло ему страдания. На самом деле во всем виновата она, Ингвильда! Ни полчища фьяллей на Квиттинском Севере, ни страх перед возвращением отца, ни досада на Фрейвида Огниво на терзали Вильмуида конунга так, как измена Ингвильды. Это казалось ему изменой: ведь раньше, пока он жил в усадьбе Фрейвида, они с Ингвильдой были так дружны и не ссорились, и она улыбалась ему а не кому-то другому. А потом появился этот фьялль со своей «гнилой смертью» — почему он от нее не подох?! И Ингвильда забыла все прежнее, точно рябой тролль околдовал ее. Даже в день их обручения с Впльмундом она говорила, что не полюбит его. Даже сейчас…
К счастью, Вильмунд плохо помнил, что было ими обоими сказано на том пиру в усадьбе Каменный Мыс. Он был тогда слишком пьян, чтобы помнить слова, но у него осталось общее впечатление чего-то досадного, постыдного, и углубляться в воспоминания не хотелось, как не хочется мешать руками болотную муть. Но изменница Ингвильда, желанная и ненавистная, казалась ему причиной всех прошлых и будущих несчастий. Люби она его, он сейчас выходил бы из спального покоя совсем в другом настроении.
За дверью Вильмунд конунг сразу наткнулся на рабыню, нянчившую маленького Бергвила, сына кюны Даллы,
— Приветствую тебя, конунг! — Рабыня поклонилась, и Вильмунд приостановился. Фрегна, круглолицая и веснушчатая женщина средних лет, была доверенной служанкой кюны Даллы и обычно приходила с вестями от нее. — Кюна прислала меня сказать, что ей бы хотелось поговорить с тобой, — продолжала рабыня. — Она была бы рада, если бы ты пришел к ней прямо сейчас.
Молча кивнув, Вильмунд конунг вслед за рабыней направился к девичьей. Мачеха уже ждала его, сидя на краю пышно убранной лежанки и держа на руках маленького Бергвида. При виде Вильмунда ее миловидное лицо озарилось ласковой улыбкой, и Вильмунд не удержался от улыбки в ответ. Мачеха была старше его всего на четыре года, и ее красота, ее ласковое обращение заметно утешали его в потере Ингвильды. Чем суровее обходилась с ним невеста, тем приветливее делалась мачеха, и Вильмунд был ей благодарен за это.
— Садись-ка рядом со мной, конунг! — сердечно сказала Далла, передавая ребенка Фрегне.
Ни в чьих других устах слово «конунг» не доставляло Вильмунду такого удовольствия. Сев рядом, он взял руку Даллы и крепко сжал. Нет, жизнь может быть совсем не плохой, когда где-то рядом есть такая приветливая женщина, такая нарядная и красивая в зеленом платье с отделкой из полос синего шелка, с золотыми цепями на груди и золотыми браслетами на обеих руках. Вильмунд подвинулся к ней поближе, и Далла бросила на него многозначительный взгляд, ласковый к чуть смущенный одновременно. Свободной рукой она разглаживала на коленях передник из тонкого говорлинского льна, вышитый крупными стежками синей шерсти и безупречно чистый, носимый только ради обычая [40]. Так и казалось, что она хочет броситься ему на шею, но стесняется рабынь, сидящих поодаль за прялками. Рядом с этой маленькой женщиной Вильмунд чувствовал себя настоящим конунгом. И притом она так добра, так деятельно и внимательно заботится о его пользе, дает такие умные советы! Вильмунд потянулся обнять ее сзади, но она сбросила взгляд на женщин за прялками и оттолкнула его руку.