Страница:
— Хродмар ярл из Аскефьорда! — присвистнул за плечом Дага Халльгрим хёльд. — Да это просто подарок! Он — почти то же самое, что сам Торбраид Тролль! Торбранд конунг его любит, как сына! Не очень-то ему будет весело узнать, что его любимец сложил у нас свою распрекрасную голову!
— Ты поторопился, Хродмар ярл, забежать так далеко на Квиттинский восток, — продолжал Даг. — У нас тут вам будет не так легко, как в других местах. Мы не хотим быть рабами вашего конунга и не будем. У нас есть кому биться с ним. И я предлагаю тебе вот что. Пусть твой конунг назначит день битвы, а до тех пор не пытается разорять наш берег. А когда настанет срок, тогда Отец Ратей решит, кому достанется победа.
— Я не могу решать за конунга, — не сразу ответил Хродмар ярл.
— Я предлагаю вот что, — говорил Даг. Он почти не верил, что с этими гордыми и непримиримыми людьми можно так хорошо договориться, но попытаться он был обязан. Отец этого хотел бы. — Ты останешься у нас. А твоих людей мы отпустим и даже дадим один корабль. Они сообщат вашему конунгу новости. И пусть он пришлет кого-нибудь назвать день битвы. Мы обещаем, что посланцам не будет причинено вреда. И тебе тоже. А перед битвой мы отпустим тебя назад к твоему конунгу, и ты сможешь снова испытать свое боевое счастье. А если тебе это не нравится, то ты можешь принять бой прямо сейчас. Но только знай, что у меня и сейчас не меньше людей, чем осталось у тебя, а во все ближайшие усадьбы послано за помощью. Сюда подходит еще в три раза больше людей. Так что здесь вам не так повезло, как вам хотелось.
Хродмар ярл молчал. Сдаться, признать себя побежденным каким-то мальчишкой, сыном квиттинского хёвдинга, да еще пойти в заложники… Торбранд конунг не слишком обрадуется, узнав, что его любимец, на многократно проверенную удачу которого он так рассчитывал, отличился подобным образом. Лучше бы он не ждал Хродмара из Медного Леса, а послал сюда кого-нибудь другого. Асвальда Сутулого, например. «Женитьба отняла у него удачу! — наверняка скажет Асвальд. когда узнает обо всем этом. — Это и понятно, зачем было брать в жены квиттинку?»
А в этой женитьбе и было все дело. Никогдя раньше Хродмар не жалел своей жизни и с радостью предпочел бы плену смерть в бою. Но теперь он не торопился в Валхаллу, потому что дома, в Аскефьорде, его ждала жена. А может быть, и дети, только такие маленькие, что их еще не видно. И он хотел к ним вернуться. Очень хотел. Он умирал от страшной болезни, горел в усадьбе, был в бесчисленном множестве битв, его топтал великан и засыпала каменная лавина. Он выжил, и теперь хотел жить дальше. С таким трудом завоеванное счастье изменило его, потому что теперь не ум, а что-то более глубокое, сам дух его властно требовал, жаждал жизни. И сейчас Хродмар думал не о Торбранде конунге, а только об Ингвильде. Она хочет, чтобы он вернулся. Лучше ему вернуться с опущенными глазами, чем умереть с гордо поднятой головой. Она тоже испытала достаточно, чтобы знать, как мало значит гордость по сравнению с жизнью. В конце концов ему не предлагают предательства. А Торбранду конунгу тоже не лишним будет знать день решительной и последней битвы. Хродмар Удачливыйл не хуже Хеймира Наследника знал, что фьялли не бессмертные и их земля не бесконечная.
— Хорошо, — наконец сказал Хродмар ярл. — Подтверди обетом все, что ты сказал, Даг, сын Хельги.
Черный ворон медленно описывал круги над их головами, точно невидимой нитью сшивал тьму и огонь, землю и море, своих и чужих, жизнь и смерть. И теперь Даг чувствовал огромную гордость, словно одержал небывалую победу. На другой день в усадьбе Ягнячий Ручей было полным-полно гостей, жаждущих поглазеть на героев, на плененного фьялльского ярла (говорят, это побратим самого Торбранда Тролля! Да ну вас, не побратим, а приемный сын! Ведь у Торбранда нет детей! Вот он и остался совсем без наследников! Значит, боги за нас!), послушать рассказы о битве от самих ее участников. Среди прочих явился и Брим Зевака из-за ручья, скрывавшийся в лесу вместе с домочадцами. С собой он привел дочь Ботхильду и сына Стари — кругленького толстячка лет шестнадцати, с розовым серьезным лицом, рассудительного и неторопливого.
— Что? — не понял Ингъяльд. — Этого зовут Стари? А где же твой младший? Шустрый такой? Или у тебя всех сыновей зовут Стари?
— Какой — младший? — в свою очередь не понял Брим хёльд, такой же толстоватый и неторопливый, как и его отпрыск. — У меня всего один сын.
— Даг! Равнир! — позвал Ингъяльд. — У меня что, в глазах рябит? Они говорят, что Стари — вот этот. Но ведь к нам приходил другой!
— Другой? — изумился Брим. — Стари от меня на шаг не отходил! Так я его и отпустил бы бегать, ночью возле фьяллей! У меня голова на плеча.ч есть! У меня один сын, и неизвестно, сумею ли я, случись с ним что, раздобыть другого!
Это немудреное признание вызвало в гриднице громкий хохот. Переждав его, Брим пояснил:
— А к вам, как видно, приходил наш Перевертыш. Он любит забавляться — выдавать себя за человека. Видно, теперь моим сыном назвался.
— Какой еще перевертыш?
— Мы его так зовем. Это тролль такой. Живет у нас на ручье. Говорят, он еще маленький. Тролленок. Он любит ходить к людям и сам человеком притворяется. От него вреда нет, у нас его подкармливают. То морковку, то молочка. Ох, ну, мне теперь с этим пожаром до зимы работы хватит! Хорошо хоть утварь кое-какую успел вывезти… А теперь еще эти трупы! Дали бы вы мне людей — таскать, закапывать… А?
Брим из Поросячьей Радости уже думал о своем: хозяйственных заботах, а люди из Тингвалля недоуменно смотрели друг на друга.
— А что, по-моему, все отлично! — хихикнул наконец Равнир и дернул свое янтарное ожерелье. — Пойду расскажу Хродмару ярлу, что нам помогают даже тролли. Если у фьяллей есть головы на плечах, то они не станут связываться с таким грозным противником!
Светило солнце, и вода во фьорде казалась не серой, как было зимой, а темно-голубой и теплой на вид. Ветер гнал по ней бесчисленные мелкие волны, в них дрожали отблески света — неисчислимые улыбки морской великанши по имени Небесный Блеск. Обрывистые склоны берегов зеленели свежей травой, в нескольких местах с обрывов стекали прозрачные ручьи. Хельга всегда думала, что они живые, и подолгу разговаривала с ними, вслушиваясь в журчание стремительных струй по древним камням. А дальше, за горловиной фьорда, видной отсюда, с мыса Трех Сосен,, расстилалось море — такое же темно-голубое, ровное, как полотно. В Хравнефьорд пришла весна.
Собственно, она пришла давно — уже кончался грасмонед, «травяной месяц» [55]. В свежей траве на склонах пестрели розовые, голубые, белые, светло-желтые головки цветов. Они так красиво обрамляли розоватые и серые гранитные валуны, что казалось, сами камни высунулись из-под земли погреться на солнышке, полюбоваться ясным весенним небом и подставляют старые, усталые лица нежной ласке юных цветочных рук. Не зря наступающий месяц зовется ламбимонед — «ягнячий». Бабушка скажет, это оттого, что пришла пора выгонять на пастбища ягнят, но Хельга верила, в это сияющее, вольное, душистое, светлое время любой старик ощущает себя ягненком.
Все-таки она пришла, весна, в которую зимой с таким трудом верится. Пришла, и ни далекая война, ни раздоры, ни тревоги не смогли ей помешать. Грозная тень Повелителя Битв не заслонила дороги прекрасной Фрейе, которая ищет, настойчиво ищет любимого мужа и непременно находит, что бы ни случалось на земле.
Знаю я, вижу, как снова возникнет,
Вновь зеленея, из моря земля.
Бьют водопады; орлы за добычей
Станут к воде на лету припадать… [56]
— вспоминалась ей древняя песня, и казалось, что вещая вёльва говорила не о Гибели Богов и новом возрождении мира, а об этом — о весне, которая, непременно придет. И гибель, и возрождение увидит каждый, и незачем веками дожидаться на пирах Валхаллы. Открой глаза и посмотри…
Вокруг мягко пел ветер, играл свежей листвой, Хравнефьорд тысячей внятных и дружных голосов пел песни весны. Ветер и ветви, камни и волны — такие разные, но никогда не ссорятся. Боги создали их, чтобы каждый жил своей жизнью и не мешал другим. Почему же люди хотят быть особенными г. не следуют этим простым и мудрым законам? «Человек — такое странное животное! — говорил когда-то Эгиль. — Ему всегда чего-то не хватает, всегда мало того, что он имеет».
Было тихо, но Хельга вдруг ощутила, что в песне ветра появился новый, едва различимый призвук. Ни одного внятного звука — просто ветер и ветви заметили, что среди них появилось новое существо. «Идет, идет, идет…» — шептали голоса, и Хельге слышалось в них стихийное, светлое ликование. Кому они могут радоваться, кроме как… Нет, это не он. Ворон к ней больше не придет.
Хельга обернулась. На опушке леса, шагах в десяти позади, стоял Хеймир, сын Хильмира, и внимательно смотрел на нее. Ветер поигрывал длинными прядями его волос, как веточками молодого стройного ясеня, одну забросил на плечо, покрытое белым мехом диковинной накидки.
Встретив взгляд Хельги, Хеймир улыбнулся и медленно шагнул к ней. Хельга смотрела на него серьезно: она знала, что он придет. Ей все время казалось, что он хочет что-то ей сказать. Стоило Хеймиру ненадолго потерять Хельгу из вида, как он начинал беспокоиться сам не зная о чем и искать ее. А найдя, не знал, что сказать. Привыкнув к этому, Хельга и сама начинала недоуменно оглядываться: где он, почему не идет?
Вдруг ей вспомнилось лицо того мужчины с бородой, который сидел у прозрачного источника в туманном мире Нифльхель. Тогда она подумала, что знает его, а сейчас сообразила: просто он показался ей похожим на Одина, такого, каким она его воображала. И в лице Хеймира ей вдруг ясно увиделось сходство с тем видением. Когда у него вырастет длинная борода, а волосы отступят ото лба назад… Но Один никак не мог попасть в Нифльхель. И почему Хеймир должен быть на него похож? Хельга не знала, но все это не удивило ее. Она ведь знала, что в мире нет ничего отдельного.
Она стояла на самом краю мыса, почти под ногами ее, далеко-далеко, плескалось море. Отступать ей было некуда, и она молча ждала, пока он подойдет. Срок их свадьбы пока не был назначен, но ей следовало свыкнуться с мыслью, что она будет принадлежать ему. И, наконец, понять, чего же хочет она сама.
— Я сначала подумал, что это светлый альв спустился на землю, — мягко улыбаясь, сказал Хеймир. Он разговаривал с Хельгой осторожно, точно боялся неловким словом или взглядом помять хрупкий цветок. — Эгиль говорил, что у тебя душа альва. Похоже, так и есть.
Хельга улыбнулась и отвела глаза, не зная, что ответить. А Хеймир сказал чистую правду. Когда он впервые заметил маленькую человеческую фигурку над обрывом, то принял ее за альва или особенно смелого тролля, не боящегося солнечных лучей. Она составляла одно целое с травами, камнями и кустами цветущего шиповника вокруг. Сначала он хотел уйти, не тревожа ее, но потом не удержался и подошел. Ему мучительно хотелось знать, что думает о нем и их обручении его нареченная невеста. После той ночи она изменилась: стала тихой, сдержанной, хотя вовсе не казалась грустной или подавленной. Она были как огонек в тихом доме. И на самого Хеймир она смотрела без неприязни, ровно и ласково, но точно так же, как на любого в доме. Но ему этого было мало.
— Как хорошо здесь, — сказал Хеймир и посмотрел в зелено-голубое пространство фьорд. Хельга молчала, и он, никогда не терявшийся в беседах с кем бы то ни было, не знал, что сказать. Так и вспоминается:
Станут хлеба вырастать без посевом.
Горе забудется; Бальдр возвратится.. [57]
Хельга наконец подняла глаза и улыбнулась Хеймир продолжил ту же самую песнь, которую она вспоминала и сама, и от этого на сердце у нее вдруг стало тепло, и его приход уже казался неприятным. Хеймир с одного взгляда понял эту перемену и с облегчением улыбнулся ей в ответ. Он взял ее за руку, и Хельга позволила ему это.
— Послушай, что я хочу сказать тебе, — начал Хеймир. Сказать это следовало давно, но не хватало духа, только сейчас блеск солнца и моря, зелень и цветы, и лицо Хельги, похожей на цветок, придали ему решимости узнать свою судьбу. — Но :нас слышат только земля и небо, но никто из людей. Я вижу, что ты не очень рада нашему обручению. Не подумай, что я, как великан Фрейю, собираюсь силой тащить тебя в свой дом.
— Но ведь так нужно, да? — Хельга вопросительно посмотрела на него, точно просила подтверждения. — Мой отец говорил, и Даг…
— Все это верно, но ведь можно придумать и какое-нибудь другое средство союза. Можно сосватать мою племянницу Сванхильд в жены твоему брату. Со свадьбой им придется подождать лет восемь-девять, но твой брат так молод, ему некуда торопиться. Через восемь лет ему будет столько же, сколько мне сейчас… Или… если ты не хочешь быть моей женой, я могу посвататься и к Далле. Она-то уж не откажется.
— Ты хочешь жениться на Далле? — Хельга не испугалась, но просто очень удивилась.
— Я не хочу! — с досадой ответил Хеймир. — Я только хочу сказать… Я хочу сказать, что хочу твоего счастья. Ты достаточно пережила со всем этим… Если ты предпочитаешь… — Хеймир кашлянул, но так и не выговорил имени соперника, — другого… Если ты хочешь просто жить спокойно, у себя дома, с родными и не слышать ни о каких женихах, то я откажусь от этого брака. Я все возьму на себя, никто тебя не упрекнет. И войско слэттов будет с вами. Об этом не беспокойся.
Хельга отвела глаза. Сердце ее вдруг забилось так сильно, как еще ни разу после путешествия в Хель. Она боялась даже, что не забьется больше никогда — мертвый мир никого не отпускает просто так. Нет, она не подумала о Брендольве, она даже не заметила намека на него. Хеймир сказал что-то важное. Что-то такое, чего она еще никогда не слышала. И Брендольв, и даже… Ворон до сих пор совсем не так говорили ей о своей любви. Они звали ее к себе, простой человек и дух побережья, и говорили: «Я не могу без тебя обойтись». А Хеймир вдруг отказывается от нее, потому что хочет ее счастья и позволяет ей самой решить, в чем это счастье. И внезапно ей показалось важным, а зависит ли от нее его собственное счастье, и захотелось, чтобы — да. Потерять его, опять остаться в пустоте… Нет! Это показалось таким ужасным, что Хельге захотелось схватить Хеймира за руку, но она не посмела.
— А ты сам… — начала она, не зная, как это сказать, — …не хочешь променять меня на Даллу?
— Нет. — Хеймир попытался улыбнуться, чувствуя, что сейчас все решится, и едва слыша собственный голос за стуком сердца. — Я не хочу променять тебя ни на Даллу, ни на кого-то другого. Ни на кого.
— Значит, обручать Дага с твоей племянницей не придется. — Хельга улыбнулась, мельком смущенно глянула на него и пошла по траве к тропинке.
Хеймир медленно шел за ней, не стараясь догнать, но и не отставая. Он получил ответ и понял его, и теперь он чувствовал себя счастливым каким-то новым счастьем, будто перед ним прямо здесь раскрывались ворота в небесный мир светлых альвов. Хеймир, сын Хильмира, во многом превосходил прочих людей, но хотел быть любимым так же, как и заурядный рыбак с побережья.
А где-то вдали, на другом берегу фьорда, по ярко-голубой воздушной тропе меж зелеными вершинами гор и белыми облаками легко шагала богиня Фрейя, окутанная плащом солнечного света. Свет излучали ее золотые волосы, вьющиеся на половину неба, а радостный взор богини был прикован к кому-то далекому, кого она наконец-то увидела и к кому с любовью простирала руки.
Судьба милостиво обошлась с усадьбой Тингвалль, не заставив ее долго мучиться в ожидании вестей. Едва лишь жители Хравнефьорда успели обсудить первые новости — много ли фьяллей поместится на пяти кораблях, может ли с ними быть сам Торбранд конунг и стоит ли Дагу идти им навстречу или лучше дождаться за Ягнячьим Ручьем — как прискакал новый гонец с рассказом о битве. Родичи погибших ударились в плач, зато остальные приободрились.
— Я знал, что если правильно взяться за дело, то оно пойдет как надо! — рассуждал Хельги хёвдинг, розовея и потея от волнения. Победа сына порадовала его больше, чем могла бы порадовать собственная. — Как говорится, кто хорошо начал, тот сделал половину! Разбить дружину пяти кораблей! Взять в плен самого Хродмара ярла! Это все равно что пленить половину Торбранда Тролля!
— И даже больше! — слегка улыбаясь, заметил Хеймир Наследник. Он тоже был рад вестям, хотя и не так бурно, как хёвдинг и его дочь. — Ведь Торбранд считает Хродмара, сына Кари, своей удачей, а без удачи что за конунг? Признаться, я удивлен, что Хродмар ярл так легко сдался! Судя по тому, что я о нем слышал раньше, ему следовало сопротивляться до последнего. Он — один из самых непримиримых противников Квиттинга. Если бы не он, возможно, Торбранд конунг не забрался бы так далеко. Я точно знаю, что не все фьялли в восторге от этой войны, и даже среди родичей Торбранда есть люди, которые уже давно хотели бы ее прекратить.
— Вот и отлично, что мой сын почти голыми руками поймал такого волка! — ликовал Хельги хёвдинг. — Может, теперь Торбранд поймет, что удача от него отворачивается!
— Ей надоело любоваться его длинным носом! — вставил Сторвальд. — Должны же норны заметить, что наш Даг гораздо красивее!
— А как ты думаешь, близкий ли день битвы назначит Торбранд? — спросил хёвдинг у Хеймира.
Но на этот раз Наследник, так много про всех знавший, только пожал плечами:
— Для этого нужно знать, сколько у него осталось людей и где они, скоро ли он сумеет их собрать. А пока я этого не знаю…
— А скоро ли можно ждать ваше войско? Хеймир снова пожал плечами, но на этот раз с неудовольствием. Ему уже не раз задавали этот вопрос, и его тянуло ответить, что он ведь не ясновидящий. Откуда ему знать, скоро ли отец и Рагневальд соберут войско и снарядят корабли? Скоро ли Эгилева «Рогатая Жаба» доберется до Эльвенэса и передаст приказ немедленно идти на Квиттит! И какая там погода сейчас, на севере Среднего пролива? Какой-то конунг в древности умел оборачиваться вороном и за одну ночь летать через море. К сожалению, сейчас люди измельчали, и Хеймир ярл ничего подобного не умел.
— К этой битве нам очень бы пригодился щит Вальгарда! — вздыхала Хельга. Она еще не кончила радоваться тому, что в первой битве Даг уцелел, а уже начала беспокоиться о будущей, той, что предстояла с самим Торбрандом конунгом. — Если бы он был, то сейчас у нас не плакали бы десять вдов!
О щите Вальгарда вспоминали часто, но дальше разговоров дело не шло. Любой мудрец до лысины прочешет затылок перед такой задачей — достать щит с морского дна! Сам Вальгард часто исчезал из дома, даже не всегда ночевал в усадьбе. Несколько раз его видели бродящим над морем, а раз он спросил у Сквальпа рыбака, где живет старая Трюмпа. Парень честно показал дорогу, но назавтра Вальгард спрашивал об этом же у кого-то другого. Видно, колдунья позаботилась, чтобы враг не нашел пути к ее дому.
— Может, Трюмпа и виновата! — поговаривали в усадьбе. — Только непонятно, как она сумела украсть щит. Та ворона его не подняла бы! Только если ей помогал кто-то из наших… Да что ты! Кто же из наших станет помогать колдунье в ее мерзких делах?
Когда же речь зашла о большой битве, о щите берсерка вспомнил сам Хельги хёвдинг.
— Видно, сами мы ничего не придумаем! — сказал он наконец. — Придется нам сделать то, что уже этой зимой делали — попросить совета у Восточного Ворона. Я думаю, ты, Хельга…
Хёвдинг вопросительно посмотрел на дочь, но она вдруг побледнела и покачала головой:
— Нет, нет! Я не… Я не смогу.
Последние слова она прошептала совсем тихо, в глазах ее показались слезы. Хёвдинг испугался, после недавно пережитого он избегал даже намеков на все, что могло бы ее потревожить. Он никак не думал, что ей не понравится речь о Вороне, ее спасителе! А Хельга вцепилась в локоть Хеймира и уткнулась лицом в его плечо. Он погладил ее по голове и сделал хёвдингу знак глазами, оставим ее в покое. А Хельга прятала слезы, она никому не решилась рассказать самого главного — Ворон никогда больше ей не покажется. Она не жалела о сделанном выборе и с каждым днем все сильнее привязывалась к Хеймиру ярлу, но мысль о Вороне по-прежнему вызывала в ее сердце острую боль потери. Боги сотворили ее жить между двумя мирами, и с потерей одного из них она потеряла половину себя самой. Все равно что умерла наполовину.
— Ничего, ничего! — успокоительно и растерянно бормотал хёвдинг. — Лучше мы сделаем так! — решил он. — Мы соберем людей и принесем жертвы на поле тинга.
— Это верно, — одобрила фру Мальгерд. — Нам ведь нужен не столько щит, сколько уверенность, что дух побережья с нами.
Известие о жертвоприношении собрало множество народу. Хельги хёвдинг сам приносил жертву. Хельга стояла на вершине холма, чуть поодаль от мужчин, и трепетала в ожидании сама не зная чего. Вопреки разуму, сердце ее сохраняло надежду, ту безрассудную надежду, которая никогда не покидает влюбленных и скальдов. На память ей пришел другой день — день тинга, когда восточное побережье отказалось давать войско Стюрмиру конунгу. Все было почти как тогда: влажный ветер с моря, бесчисленные головы на поле под холмом… Правда, сейчас их было поменьше. И все же что-то очень важное, более важное, чем число людей, отличало нынешнее поле тинга от тогдашнего. Тогда Хельге было тяжело и холодно. На нее стылым водопадом лились неувс ренность, враждебность, отчуждение, страх всех тех людей перед будущим. А сейчас поток ветра был живым и теплым.
Это весна… Нет, это что-то другое. Согласие и воодушевление всех этих людей грели ее, и Хельга верила: Ворон не сможет не откликнуться на призыв! В этом дух побережья бессилен перед человеческим духом: он не может не прийти, когда его заклинают те, кто его сотворил.
Закрыв глаза, Хельга слушала, стараясь поскорее уловить присутствие Ворона. Ветер, дувший ей в лицо и трепавший волосы, был не прохладным и прозрачным, как осенью, а плотным и теплым. Ветер дышал, казалось, еще миг, и он скажет какие-то простые слова, которые услышат все: и знатные люди на холме вокруг жертвенника, и простонародье внизу — все эти хирдманы, бонды, рыбаки…
Дух земли и ее людей общим могучим потоком лились в ее сердце, и вдруг Хельге показалось, что она сама и есть Ворон, соединивший такие разные сущности в своем переменчивом образе. Не открывая глаз, Хельга шагнула вперед, подняла разведенные руки, как крылья. Так ей было легче: два невидимых крыла, земля и небо, жизнь и смерть уравновешивали друг друга, встречаясь в ней, в маленьком и безграничном человеческом существе, самом непостижимом из всех, что сотворили боги.
С закрытыми глазами Хельга знала, что все поле тинга молчит и смотрит на нее: она — их душа, кого же им слушать, как не ее? Но она была еще больше, чем поле тинга: она слышала волны. которые катились за близким холмом, слышала камень, омываемый этими волнами, слышала холодное мерное дыхание морских великанш. Они тоже прислушивались к миру и готовы были отвечать ему.
— Я — дух земли, дух моря, дух рода человеческого, — заговорил чей-то голос, глубокий и сильный. Хельга слышала его как наполняющий все пространство вокруг нее к не замечала, что он изливается из ее собственных уст. — Я — щит побережья. Щит — земля, щит — волна, щит — морские камни, щит — кованое железо, щит — живые руки. Я — встреча морской волны и зеленого дерна, я — ряд поколений, стоящих на страже. Щит — мое сердце. Отдайте мне ваше, возьмите мое.
Поле тинга дышало ветром, приливы могучего дыхания качали Хельгу, и она видела, что идет, идет по блестящей, струящейся серебристой тропе через море рассеянного голубоватого света, идет, потому что мощный поток тепла снизу поддерживает ее и не дает упасть. А в море света сияли человеческие глаза — сотни и тысячи, только глаза, голубые и серые, блестящие, как роса под солнцем, и все они смотрели на нее с надеждой и ожиданием. Их было больше, чем звезд в небе, они то сливались в то самое море голубого света, то вспыхивали опять. На Хельгу смотрели бесчисленные поколения, создавшие дух побережья и его щит.
А потом воздушная тропа под ее ногами уплотнилась и стала камнем. Хельга подняла веки и увидела перед собой лица, с которых сияли ей навстречу те самые глаза. Их стало меньше, но в них были те же надежда и ожидание.
— Сам Восточный Ворон говорил устами моей дочери! — взволнованно воскликнул Хельги хёвдинг. — Боги услышали нас!
Хельга вздрогнула от звука его голоса, вдруг испугалась чего-то, подалась назад, как от края пропасти. Обессиленная, ослепленная обилием света, она закрыла лицо руками. Какое-то движение возникло рядом, чьи-то руки коснулись ее плеч. Люди видели, как Хеймир ярл и Хельги хёвдинг одновременно шагнули к ней, как Хеймир сделал быстрое требовательное движение и хёвдинг отступил. Хеймир обнял Хельгу за плечи, прислонил к себе, точно хотел спрятать от тех неведомых сил, хотел дать ей опору и взять на себя часть ее бремени. Но увы, избранник богов один несет их благословенные и проклятые дары, и даже человеческая любовь не может облегчить его ношу.
— «Отдайте мне ваше, возьмите мое», — так сказал нам Восточный Ворон, — повторила Маль-герд хозяйка. — Морские великанши требуют жертву в обмен на то, чтобы вернуть нам щит.
— Ты поторопился, Хродмар ярл, забежать так далеко на Квиттинский восток, — продолжал Даг. — У нас тут вам будет не так легко, как в других местах. Мы не хотим быть рабами вашего конунга и не будем. У нас есть кому биться с ним. И я предлагаю тебе вот что. Пусть твой конунг назначит день битвы, а до тех пор не пытается разорять наш берег. А когда настанет срок, тогда Отец Ратей решит, кому достанется победа.
— Я не могу решать за конунга, — не сразу ответил Хродмар ярл.
— Я предлагаю вот что, — говорил Даг. Он почти не верил, что с этими гордыми и непримиримыми людьми можно так хорошо договориться, но попытаться он был обязан. Отец этого хотел бы. — Ты останешься у нас. А твоих людей мы отпустим и даже дадим один корабль. Они сообщат вашему конунгу новости. И пусть он пришлет кого-нибудь назвать день битвы. Мы обещаем, что посланцам не будет причинено вреда. И тебе тоже. А перед битвой мы отпустим тебя назад к твоему конунгу, и ты сможешь снова испытать свое боевое счастье. А если тебе это не нравится, то ты можешь принять бой прямо сейчас. Но только знай, что у меня и сейчас не меньше людей, чем осталось у тебя, а во все ближайшие усадьбы послано за помощью. Сюда подходит еще в три раза больше людей. Так что здесь вам не так повезло, как вам хотелось.
Хродмар ярл молчал. Сдаться, признать себя побежденным каким-то мальчишкой, сыном квиттинского хёвдинга, да еще пойти в заложники… Торбранд конунг не слишком обрадуется, узнав, что его любимец, на многократно проверенную удачу которого он так рассчитывал, отличился подобным образом. Лучше бы он не ждал Хродмара из Медного Леса, а послал сюда кого-нибудь другого. Асвальда Сутулого, например. «Женитьба отняла у него удачу! — наверняка скажет Асвальд. когда узнает обо всем этом. — Это и понятно, зачем было брать в жены квиттинку?»
А в этой женитьбе и было все дело. Никогдя раньше Хродмар не жалел своей жизни и с радостью предпочел бы плену смерть в бою. Но теперь он не торопился в Валхаллу, потому что дома, в Аскефьорде, его ждала жена. А может быть, и дети, только такие маленькие, что их еще не видно. И он хотел к ним вернуться. Очень хотел. Он умирал от страшной болезни, горел в усадьбе, был в бесчисленном множестве битв, его топтал великан и засыпала каменная лавина. Он выжил, и теперь хотел жить дальше. С таким трудом завоеванное счастье изменило его, потому что теперь не ум, а что-то более глубокое, сам дух его властно требовал, жаждал жизни. И сейчас Хродмар думал не о Торбранде конунге, а только об Ингвильде. Она хочет, чтобы он вернулся. Лучше ему вернуться с опущенными глазами, чем умереть с гордо поднятой головой. Она тоже испытала достаточно, чтобы знать, как мало значит гордость по сравнению с жизнью. В конце концов ему не предлагают предательства. А Торбранду конунгу тоже не лишним будет знать день решительной и последней битвы. Хродмар Удачливыйл не хуже Хеймира Наследника знал, что фьялли не бессмертные и их земля не бесконечная.
— Хорошо, — наконец сказал Хродмар ярл. — Подтверди обетом все, что ты сказал, Даг, сын Хельги.
Черный ворон медленно описывал круги над их головами, точно невидимой нитью сшивал тьму и огонь, землю и море, своих и чужих, жизнь и смерть. И теперь Даг чувствовал огромную гордость, словно одержал небывалую победу. На другой день в усадьбе Ягнячий Ручей было полным-полно гостей, жаждущих поглазеть на героев, на плененного фьялльского ярла (говорят, это побратим самого Торбранда Тролля! Да ну вас, не побратим, а приемный сын! Ведь у Торбранда нет детей! Вот он и остался совсем без наследников! Значит, боги за нас!), послушать рассказы о битве от самих ее участников. Среди прочих явился и Брим Зевака из-за ручья, скрывавшийся в лесу вместе с домочадцами. С собой он привел дочь Ботхильду и сына Стари — кругленького толстячка лет шестнадцати, с розовым серьезным лицом, рассудительного и неторопливого.
— Что? — не понял Ингъяльд. — Этого зовут Стари? А где же твой младший? Шустрый такой? Или у тебя всех сыновей зовут Стари?
— Какой — младший? — в свою очередь не понял Брим хёльд, такой же толстоватый и неторопливый, как и его отпрыск. — У меня всего один сын.
— Даг! Равнир! — позвал Ингъяльд. — У меня что, в глазах рябит? Они говорят, что Стари — вот этот. Но ведь к нам приходил другой!
— Другой? — изумился Брим. — Стари от меня на шаг не отходил! Так я его и отпустил бы бегать, ночью возле фьяллей! У меня голова на плеча.ч есть! У меня один сын, и неизвестно, сумею ли я, случись с ним что, раздобыть другого!
Это немудреное признание вызвало в гриднице громкий хохот. Переждав его, Брим пояснил:
— А к вам, как видно, приходил наш Перевертыш. Он любит забавляться — выдавать себя за человека. Видно, теперь моим сыном назвался.
— Какой еще перевертыш?
— Мы его так зовем. Это тролль такой. Живет у нас на ручье. Говорят, он еще маленький. Тролленок. Он любит ходить к людям и сам человеком притворяется. От него вреда нет, у нас его подкармливают. То морковку, то молочка. Ох, ну, мне теперь с этим пожаром до зимы работы хватит! Хорошо хоть утварь кое-какую успел вывезти… А теперь еще эти трупы! Дали бы вы мне людей — таскать, закапывать… А?
Брим из Поросячьей Радости уже думал о своем: хозяйственных заботах, а люди из Тингвалля недоуменно смотрели друг на друга.
— А что, по-моему, все отлично! — хихикнул наконец Равнир и дернул свое янтарное ожерелье. — Пойду расскажу Хродмару ярлу, что нам помогают даже тролли. Если у фьяллей есть головы на плечах, то они не станут связываться с таким грозным противником!
Светило солнце, и вода во фьорде казалась не серой, как было зимой, а темно-голубой и теплой на вид. Ветер гнал по ней бесчисленные мелкие волны, в них дрожали отблески света — неисчислимые улыбки морской великанши по имени Небесный Блеск. Обрывистые склоны берегов зеленели свежей травой, в нескольких местах с обрывов стекали прозрачные ручьи. Хельга всегда думала, что они живые, и подолгу разговаривала с ними, вслушиваясь в журчание стремительных струй по древним камням. А дальше, за горловиной фьорда, видной отсюда, с мыса Трех Сосен,, расстилалось море — такое же темно-голубое, ровное, как полотно. В Хравнефьорд пришла весна.
Собственно, она пришла давно — уже кончался грасмонед, «травяной месяц» [55]. В свежей траве на склонах пестрели розовые, голубые, белые, светло-желтые головки цветов. Они так красиво обрамляли розоватые и серые гранитные валуны, что казалось, сами камни высунулись из-под земли погреться на солнышке, полюбоваться ясным весенним небом и подставляют старые, усталые лица нежной ласке юных цветочных рук. Не зря наступающий месяц зовется ламбимонед — «ягнячий». Бабушка скажет, это оттого, что пришла пора выгонять на пастбища ягнят, но Хельга верила, в это сияющее, вольное, душистое, светлое время любой старик ощущает себя ягненком.
Все-таки она пришла, весна, в которую зимой с таким трудом верится. Пришла, и ни далекая война, ни раздоры, ни тревоги не смогли ей помешать. Грозная тень Повелителя Битв не заслонила дороги прекрасной Фрейе, которая ищет, настойчиво ищет любимого мужа и непременно находит, что бы ни случалось на земле.
Знаю я, вижу, как снова возникнет,
Вновь зеленея, из моря земля.
Бьют водопады; орлы за добычей
Станут к воде на лету припадать… [56]
— вспоминалась ей древняя песня, и казалось, что вещая вёльва говорила не о Гибели Богов и новом возрождении мира, а об этом — о весне, которая, непременно придет. И гибель, и возрождение увидит каждый, и незачем веками дожидаться на пирах Валхаллы. Открой глаза и посмотри…
Вокруг мягко пел ветер, играл свежей листвой, Хравнефьорд тысячей внятных и дружных голосов пел песни весны. Ветер и ветви, камни и волны — такие разные, но никогда не ссорятся. Боги создали их, чтобы каждый жил своей жизнью и не мешал другим. Почему же люди хотят быть особенными г. не следуют этим простым и мудрым законам? «Человек — такое странное животное! — говорил когда-то Эгиль. — Ему всегда чего-то не хватает, всегда мало того, что он имеет».
Было тихо, но Хельга вдруг ощутила, что в песне ветра появился новый, едва различимый призвук. Ни одного внятного звука — просто ветер и ветви заметили, что среди них появилось новое существо. «Идет, идет, идет…» — шептали голоса, и Хельге слышалось в них стихийное, светлое ликование. Кому они могут радоваться, кроме как… Нет, это не он. Ворон к ней больше не придет.
Хельга обернулась. На опушке леса, шагах в десяти позади, стоял Хеймир, сын Хильмира, и внимательно смотрел на нее. Ветер поигрывал длинными прядями его волос, как веточками молодого стройного ясеня, одну забросил на плечо, покрытое белым мехом диковинной накидки.
Встретив взгляд Хельги, Хеймир улыбнулся и медленно шагнул к ней. Хельга смотрела на него серьезно: она знала, что он придет. Ей все время казалось, что он хочет что-то ей сказать. Стоило Хеймиру ненадолго потерять Хельгу из вида, как он начинал беспокоиться сам не зная о чем и искать ее. А найдя, не знал, что сказать. Привыкнув к этому, Хельга и сама начинала недоуменно оглядываться: где он, почему не идет?
Вдруг ей вспомнилось лицо того мужчины с бородой, который сидел у прозрачного источника в туманном мире Нифльхель. Тогда она подумала, что знает его, а сейчас сообразила: просто он показался ей похожим на Одина, такого, каким она его воображала. И в лице Хеймира ей вдруг ясно увиделось сходство с тем видением. Когда у него вырастет длинная борода, а волосы отступят ото лба назад… Но Один никак не мог попасть в Нифльхель. И почему Хеймир должен быть на него похож? Хельга не знала, но все это не удивило ее. Она ведь знала, что в мире нет ничего отдельного.
Она стояла на самом краю мыса, почти под ногами ее, далеко-далеко, плескалось море. Отступать ей было некуда, и она молча ждала, пока он подойдет. Срок их свадьбы пока не был назначен, но ей следовало свыкнуться с мыслью, что она будет принадлежать ему. И, наконец, понять, чего же хочет она сама.
— Я сначала подумал, что это светлый альв спустился на землю, — мягко улыбаясь, сказал Хеймир. Он разговаривал с Хельгой осторожно, точно боялся неловким словом или взглядом помять хрупкий цветок. — Эгиль говорил, что у тебя душа альва. Похоже, так и есть.
Хельга улыбнулась и отвела глаза, не зная, что ответить. А Хеймир сказал чистую правду. Когда он впервые заметил маленькую человеческую фигурку над обрывом, то принял ее за альва или особенно смелого тролля, не боящегося солнечных лучей. Она составляла одно целое с травами, камнями и кустами цветущего шиповника вокруг. Сначала он хотел уйти, не тревожа ее, но потом не удержался и подошел. Ему мучительно хотелось знать, что думает о нем и их обручении его нареченная невеста. После той ночи она изменилась: стала тихой, сдержанной, хотя вовсе не казалась грустной или подавленной. Она были как огонек в тихом доме. И на самого Хеймир она смотрела без неприязни, ровно и ласково, но точно так же, как на любого в доме. Но ему этого было мало.
— Как хорошо здесь, — сказал Хеймир и посмотрел в зелено-голубое пространство фьорд. Хельга молчала, и он, никогда не терявшийся в беседах с кем бы то ни было, не знал, что сказать. Так и вспоминается:
Станут хлеба вырастать без посевом.
Горе забудется; Бальдр возвратится.. [57]
Хельга наконец подняла глаза и улыбнулась Хеймир продолжил ту же самую песнь, которую она вспоминала и сама, и от этого на сердце у нее вдруг стало тепло, и его приход уже казался неприятным. Хеймир с одного взгляда понял эту перемену и с облегчением улыбнулся ей в ответ. Он взял ее за руку, и Хельга позволила ему это.
— Послушай, что я хочу сказать тебе, — начал Хеймир. Сказать это следовало давно, но не хватало духа, только сейчас блеск солнца и моря, зелень и цветы, и лицо Хельги, похожей на цветок, придали ему решимости узнать свою судьбу. — Но :нас слышат только земля и небо, но никто из людей. Я вижу, что ты не очень рада нашему обручению. Не подумай, что я, как великан Фрейю, собираюсь силой тащить тебя в свой дом.
— Но ведь так нужно, да? — Хельга вопросительно посмотрела на него, точно просила подтверждения. — Мой отец говорил, и Даг…
— Все это верно, но ведь можно придумать и какое-нибудь другое средство союза. Можно сосватать мою племянницу Сванхильд в жены твоему брату. Со свадьбой им придется подождать лет восемь-девять, но твой брат так молод, ему некуда торопиться. Через восемь лет ему будет столько же, сколько мне сейчас… Или… если ты не хочешь быть моей женой, я могу посвататься и к Далле. Она-то уж не откажется.
— Ты хочешь жениться на Далле? — Хельга не испугалась, но просто очень удивилась.
— Я не хочу! — с досадой ответил Хеймир. — Я только хочу сказать… Я хочу сказать, что хочу твоего счастья. Ты достаточно пережила со всем этим… Если ты предпочитаешь… — Хеймир кашлянул, но так и не выговорил имени соперника, — другого… Если ты хочешь просто жить спокойно, у себя дома, с родными и не слышать ни о каких женихах, то я откажусь от этого брака. Я все возьму на себя, никто тебя не упрекнет. И войско слэттов будет с вами. Об этом не беспокойся.
Хельга отвела глаза. Сердце ее вдруг забилось так сильно, как еще ни разу после путешествия в Хель. Она боялась даже, что не забьется больше никогда — мертвый мир никого не отпускает просто так. Нет, она не подумала о Брендольве, она даже не заметила намека на него. Хеймир сказал что-то важное. Что-то такое, чего она еще никогда не слышала. И Брендольв, и даже… Ворон до сих пор совсем не так говорили ей о своей любви. Они звали ее к себе, простой человек и дух побережья, и говорили: «Я не могу без тебя обойтись». А Хеймир вдруг отказывается от нее, потому что хочет ее счастья и позволяет ей самой решить, в чем это счастье. И внезапно ей показалось важным, а зависит ли от нее его собственное счастье, и захотелось, чтобы — да. Потерять его, опять остаться в пустоте… Нет! Это показалось таким ужасным, что Хельге захотелось схватить Хеймира за руку, но она не посмела.
— А ты сам… — начала она, не зная, как это сказать, — …не хочешь променять меня на Даллу?
— Нет. — Хеймир попытался улыбнуться, чувствуя, что сейчас все решится, и едва слыша собственный голос за стуком сердца. — Я не хочу променять тебя ни на Даллу, ни на кого-то другого. Ни на кого.
— Значит, обручать Дага с твоей племянницей не придется. — Хельга улыбнулась, мельком смущенно глянула на него и пошла по траве к тропинке.
Хеймир медленно шел за ней, не стараясь догнать, но и не отставая. Он получил ответ и понял его, и теперь он чувствовал себя счастливым каким-то новым счастьем, будто перед ним прямо здесь раскрывались ворота в небесный мир светлых альвов. Хеймир, сын Хильмира, во многом превосходил прочих людей, но хотел быть любимым так же, как и заурядный рыбак с побережья.
А где-то вдали, на другом берегу фьорда, по ярко-голубой воздушной тропе меж зелеными вершинами гор и белыми облаками легко шагала богиня Фрейя, окутанная плащом солнечного света. Свет излучали ее золотые волосы, вьющиеся на половину неба, а радостный взор богини был прикован к кому-то далекому, кого она наконец-то увидела и к кому с любовью простирала руки.
Судьба милостиво обошлась с усадьбой Тингвалль, не заставив ее долго мучиться в ожидании вестей. Едва лишь жители Хравнефьорда успели обсудить первые новости — много ли фьяллей поместится на пяти кораблях, может ли с ними быть сам Торбранд конунг и стоит ли Дагу идти им навстречу или лучше дождаться за Ягнячьим Ручьем — как прискакал новый гонец с рассказом о битве. Родичи погибших ударились в плач, зато остальные приободрились.
— Я знал, что если правильно взяться за дело, то оно пойдет как надо! — рассуждал Хельги хёвдинг, розовея и потея от волнения. Победа сына порадовала его больше, чем могла бы порадовать собственная. — Как говорится, кто хорошо начал, тот сделал половину! Разбить дружину пяти кораблей! Взять в плен самого Хродмара ярла! Это все равно что пленить половину Торбранда Тролля!
— И даже больше! — слегка улыбаясь, заметил Хеймир Наследник. Он тоже был рад вестям, хотя и не так бурно, как хёвдинг и его дочь. — Ведь Торбранд считает Хродмара, сына Кари, своей удачей, а без удачи что за конунг? Признаться, я удивлен, что Хродмар ярл так легко сдался! Судя по тому, что я о нем слышал раньше, ему следовало сопротивляться до последнего. Он — один из самых непримиримых противников Квиттинга. Если бы не он, возможно, Торбранд конунг не забрался бы так далеко. Я точно знаю, что не все фьялли в восторге от этой войны, и даже среди родичей Торбранда есть люди, которые уже давно хотели бы ее прекратить.
— Вот и отлично, что мой сын почти голыми руками поймал такого волка! — ликовал Хельги хёвдинг. — Может, теперь Торбранд поймет, что удача от него отворачивается!
— Ей надоело любоваться его длинным носом! — вставил Сторвальд. — Должны же норны заметить, что наш Даг гораздо красивее!
— А как ты думаешь, близкий ли день битвы назначит Торбранд? — спросил хёвдинг у Хеймира.
Но на этот раз Наследник, так много про всех знавший, только пожал плечами:
— Для этого нужно знать, сколько у него осталось людей и где они, скоро ли он сумеет их собрать. А пока я этого не знаю…
— А скоро ли можно ждать ваше войско? Хеймир снова пожал плечами, но на этот раз с неудовольствием. Ему уже не раз задавали этот вопрос, и его тянуло ответить, что он ведь не ясновидящий. Откуда ему знать, скоро ли отец и Рагневальд соберут войско и снарядят корабли? Скоро ли Эгилева «Рогатая Жаба» доберется до Эльвенэса и передаст приказ немедленно идти на Квиттит! И какая там погода сейчас, на севере Среднего пролива? Какой-то конунг в древности умел оборачиваться вороном и за одну ночь летать через море. К сожалению, сейчас люди измельчали, и Хеймир ярл ничего подобного не умел.
— К этой битве нам очень бы пригодился щит Вальгарда! — вздыхала Хельга. Она еще не кончила радоваться тому, что в первой битве Даг уцелел, а уже начала беспокоиться о будущей, той, что предстояла с самим Торбрандом конунгом. — Если бы он был, то сейчас у нас не плакали бы десять вдов!
О щите Вальгарда вспоминали часто, но дальше разговоров дело не шло. Любой мудрец до лысины прочешет затылок перед такой задачей — достать щит с морского дна! Сам Вальгард часто исчезал из дома, даже не всегда ночевал в усадьбе. Несколько раз его видели бродящим над морем, а раз он спросил у Сквальпа рыбака, где живет старая Трюмпа. Парень честно показал дорогу, но назавтра Вальгард спрашивал об этом же у кого-то другого. Видно, колдунья позаботилась, чтобы враг не нашел пути к ее дому.
— Может, Трюмпа и виновата! — поговаривали в усадьбе. — Только непонятно, как она сумела украсть щит. Та ворона его не подняла бы! Только если ей помогал кто-то из наших… Да что ты! Кто же из наших станет помогать колдунье в ее мерзких делах?
Когда же речь зашла о большой битве, о щите берсерка вспомнил сам Хельги хёвдинг.
— Видно, сами мы ничего не придумаем! — сказал он наконец. — Придется нам сделать то, что уже этой зимой делали — попросить совета у Восточного Ворона. Я думаю, ты, Хельга…
Хёвдинг вопросительно посмотрел на дочь, но она вдруг побледнела и покачала головой:
— Нет, нет! Я не… Я не смогу.
Последние слова она прошептала совсем тихо, в глазах ее показались слезы. Хёвдинг испугался, после недавно пережитого он избегал даже намеков на все, что могло бы ее потревожить. Он никак не думал, что ей не понравится речь о Вороне, ее спасителе! А Хельга вцепилась в локоть Хеймира и уткнулась лицом в его плечо. Он погладил ее по голове и сделал хёвдингу знак глазами, оставим ее в покое. А Хельга прятала слезы, она никому не решилась рассказать самого главного — Ворон никогда больше ей не покажется. Она не жалела о сделанном выборе и с каждым днем все сильнее привязывалась к Хеймиру ярлу, но мысль о Вороне по-прежнему вызывала в ее сердце острую боль потери. Боги сотворили ее жить между двумя мирами, и с потерей одного из них она потеряла половину себя самой. Все равно что умерла наполовину.
— Ничего, ничего! — успокоительно и растерянно бормотал хёвдинг. — Лучше мы сделаем так! — решил он. — Мы соберем людей и принесем жертвы на поле тинга.
— Это верно, — одобрила фру Мальгерд. — Нам ведь нужен не столько щит, сколько уверенность, что дух побережья с нами.
Известие о жертвоприношении собрало множество народу. Хельги хёвдинг сам приносил жертву. Хельга стояла на вершине холма, чуть поодаль от мужчин, и трепетала в ожидании сама не зная чего. Вопреки разуму, сердце ее сохраняло надежду, ту безрассудную надежду, которая никогда не покидает влюбленных и скальдов. На память ей пришел другой день — день тинга, когда восточное побережье отказалось давать войско Стюрмиру конунгу. Все было почти как тогда: влажный ветер с моря, бесчисленные головы на поле под холмом… Правда, сейчас их было поменьше. И все же что-то очень важное, более важное, чем число людей, отличало нынешнее поле тинга от тогдашнего. Тогда Хельге было тяжело и холодно. На нее стылым водопадом лились неувс ренность, враждебность, отчуждение, страх всех тех людей перед будущим. А сейчас поток ветра был живым и теплым.
Это весна… Нет, это что-то другое. Согласие и воодушевление всех этих людей грели ее, и Хельга верила: Ворон не сможет не откликнуться на призыв! В этом дух побережья бессилен перед человеческим духом: он не может не прийти, когда его заклинают те, кто его сотворил.
Закрыв глаза, Хельга слушала, стараясь поскорее уловить присутствие Ворона. Ветер, дувший ей в лицо и трепавший волосы, был не прохладным и прозрачным, как осенью, а плотным и теплым. Ветер дышал, казалось, еще миг, и он скажет какие-то простые слова, которые услышат все: и знатные люди на холме вокруг жертвенника, и простонародье внизу — все эти хирдманы, бонды, рыбаки…
Дух земли и ее людей общим могучим потоком лились в ее сердце, и вдруг Хельге показалось, что она сама и есть Ворон, соединивший такие разные сущности в своем переменчивом образе. Не открывая глаз, Хельга шагнула вперед, подняла разведенные руки, как крылья. Так ей было легче: два невидимых крыла, земля и небо, жизнь и смерть уравновешивали друг друга, встречаясь в ней, в маленьком и безграничном человеческом существе, самом непостижимом из всех, что сотворили боги.
С закрытыми глазами Хельга знала, что все поле тинга молчит и смотрит на нее: она — их душа, кого же им слушать, как не ее? Но она была еще больше, чем поле тинга: она слышала волны. которые катились за близким холмом, слышала камень, омываемый этими волнами, слышала холодное мерное дыхание морских великанш. Они тоже прислушивались к миру и готовы были отвечать ему.
— Я — дух земли, дух моря, дух рода человеческого, — заговорил чей-то голос, глубокий и сильный. Хельга слышала его как наполняющий все пространство вокруг нее к не замечала, что он изливается из ее собственных уст. — Я — щит побережья. Щит — земля, щит — волна, щит — морские камни, щит — кованое железо, щит — живые руки. Я — встреча морской волны и зеленого дерна, я — ряд поколений, стоящих на страже. Щит — мое сердце. Отдайте мне ваше, возьмите мое.
Поле тинга дышало ветром, приливы могучего дыхания качали Хельгу, и она видела, что идет, идет по блестящей, струящейся серебристой тропе через море рассеянного голубоватого света, идет, потому что мощный поток тепла снизу поддерживает ее и не дает упасть. А в море света сияли человеческие глаза — сотни и тысячи, только глаза, голубые и серые, блестящие, как роса под солнцем, и все они смотрели на нее с надеждой и ожиданием. Их было больше, чем звезд в небе, они то сливались в то самое море голубого света, то вспыхивали опять. На Хельгу смотрели бесчисленные поколения, создавшие дух побережья и его щит.
А потом воздушная тропа под ее ногами уплотнилась и стала камнем. Хельга подняла веки и увидела перед собой лица, с которых сияли ей навстречу те самые глаза. Их стало меньше, но в них были те же надежда и ожидание.
— Сам Восточный Ворон говорил устами моей дочери! — взволнованно воскликнул Хельги хёвдинг. — Боги услышали нас!
Хельга вздрогнула от звука его голоса, вдруг испугалась чего-то, подалась назад, как от края пропасти. Обессиленная, ослепленная обилием света, она закрыла лицо руками. Какое-то движение возникло рядом, чьи-то руки коснулись ее плеч. Люди видели, как Хеймир ярл и Хельги хёвдинг одновременно шагнули к ней, как Хеймир сделал быстрое требовательное движение и хёвдинг отступил. Хеймир обнял Хельгу за плечи, прислонил к себе, точно хотел спрятать от тех неведомых сил, хотел дать ей опору и взять на себя часть ее бремени. Но увы, избранник богов один несет их благословенные и проклятые дары, и даже человеческая любовь не может облегчить его ношу.
— «Отдайте мне ваше, возьмите мое», — так сказал нам Восточный Ворон, — повторила Маль-герд хозяйка. — Морские великанши требуют жертву в обмен на то, чтобы вернуть нам щит.