Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга первая

против солнца, она с любопытством смотрела на стройного, загоревшего в
пути юношу.
- Ганнуся? - спросил Богдан, здороваясь с Якимом.
О девочке он знал по рассказам покойного Семена Сомко. "Не болтунья, -
хвастался отец, - выросла без матери, больше под присмотром братьев..."
"А теперь - уже и без отца", - подумал Богдан. Ему показалось, что
девочка вышла из дома вслед за Якимом потому, что боялась остаться одна.
- Ну да, пан Богдан, наша Ганнуся. Поздоровайся, Ганна, это тот Богдан,
который спас себя и нас от басурманской неволи. Ну, чего же ты,
глупенькая?
- Добрый день, пан... - чистым детским голоском серьезно произнесла
Ганнуся, как и полагалось хозяйке дома.
- Называй меня, Ганнуся, только Богданом, без "пана". В юные годы
хорошо понимают друг друга и так. - И он, нагнувшись, поцеловал ее
аккуратно причесанную головку. - Только Богдан, Ганнуся! Добрый день,
малышка. Хочешь, буду твоим третьим братом?
Ему и в самом деле хотелось как-то утешить сиротку, заставить ее
улыбнуться. И, к его удивлению, на лице девочки засияла счастливая улыбка.
- Хочу, пан Богдась... - согласилась сиротка. Неподдельно участливые
слова молодого казака согрели детскую душу, придавленную горем.
Она внимательно посмотрела на Богдана своими большими голубыми, как
приднепровское небо, глазами и смутилась. Потом уцепилась рукой за полу
его малинового кунтуша, быстрым взглядом окинув Якима.
Богдан даже вздрогнул. Удивительное совпадение: у Ганнуси такие же
голубые и на диво большие глаза, как и у Христины...
- Хочу, Богдась! - произнесла девочка совсем тихо. Она, кажется, еще не
раз повторила, как песню, про себя эти два слова, отходя в сторону, чтобы
дать проход Богдану и брату.
- Так зови, хозяйка, гостя в дом, - промолвил Яким, когда они отошли от
ворот.
- Просили Яким и Григорий... и я прошу... - робко начала Ганнуся.
Богдан взял ее за руку и, играючи, размахивая руками, как на марше,
пошел вместе с ней впереди Якима.
- Ну что же. Спасибо тебе, Ганнуся, зайдем, поглядим, как ты
хозяйничаешь.
- А мы не ожидали, что к нам приедет такой гость... Так я побегу. - И
она, выдернув свою ручонку из руки Богдана, бросилась к дому, босая, в
длинной сорочке; две русые косички прыгали у нее на спине.
Богдан, глядя на нее, расстроился. Сколько таких сирот на земле! Он
знал, что с каждым годом, после каждого нападения Орды, их становится все
больше. Мать и особенно Мелашка столько порассказали ему о них! Сиротское
горе тяжелым камнем ложилось на чуткое сердце юноши, который хотел бы
помочь обездоленным, облегчить их страдания и горе. Однако это были только
мечты. Мартынко тоже потерял отца в таком, если не более раннем, возрасте.
Но он мальчик... и у него есть такая чудесная мать! А Ганнуся - напуганный
ребенок, девочка. У женщин сердце более восприимчиво к горю, душа более
склонна к слезам. Должно быть, братья, отягощенные торговыми делами,
перешедшими к ним от отца, не очень балуют девочку лаской, если от одного
лишь нежного слова ее лицо засветилось радостью и она, тронутая вниманием
гостя, готова была обнять весь мир.
"С этого дня я буду названым братом Ганнуси..." - твердо решил про себя
Богдан, впервые переступая порог их дома. В этом доме он побратался с
девочкой, волей судьбы она стала его сестрой...

9

Богдан знал, что Максим Кривонос не может проехать мимо Переяслава, не
заглянув к семье Сомко. Кому же лучше знать, где искать этого
непоседливого казака, как не Якиму Сомко, с обозом, которого Максим и
выехал из Киева, сопровождая слепого Богуна и его поводыря Мартынка?
Прощаясь с Мартынком, Богдан обещал ему, что непременно заедет или на
хутор Джулая, или в какое-нибудь другое место, чтобы самому повидать
дружка и дать возможность тете Мелашке встретиться с сыном. Ведь Мартынко
снова отправился странствовать с Богуном, постепенно становясь не только
поводырем, но и защитником кобзаря. Во время лечения в госпитале Богдан не
раз думал об этом. Рассказ Мелашки о том, что Максим не позволил
воеводской охране привлечь к ответственности слепого Богуна, показал
Богдану, как небезопасно кобзарю отправляться в далекое путешествие.
Наверное, Максим не отпустит Богуна одного, постарается переправить его на
Низ.
Где кобзарь с Мартынко, там нужно искать и Максима Кривоноса...
Михайло Хмельницкий, зная, как Богдан после своего выздоровления мечтал
встретиться с Кривоносом, на удивление легко согласился проехать по
Левобережью Украины до Суды. Более того - он сгоряча пообещал обязательно
встретиться с этим храбрым казаком. Он питал надежду привлечь Максима
Кривоноса на службу в отряд Чигиринского староства.
Юноша вместе с тем понимал, что отец, как представитель королевской
власти, не хотел бы заезжать в Терехтемиров, являющийся сейчас центром
казачества. К тому же подстароста предполагал, что Кривонос теперь
находится на Низу.
- После белоцерковской битвы, - рассказывал Яким за обедом, - турецкий
султан разгневался и грозит войной польскому королю, требует своевременной
уплаты дани. Говорят также, что султан, заручившись согласием коронных
гетманов, направляет свои орды против приднепровского казачества. Он
считает, что польская Корона при помощи казацких ватаг учинила разгром
татар и турок под Белой. А крымчаки только того и ждали! Теперь король,
чтобы умилостивить Высокий Порог, султана, потребовал на сейме от казаков
сатисфакции. Сам гетман Станислав Жолкевский с войсками двинулся на
Украину. Сказывают, что казаки, прослышав о намерениях шляхты, не
разошлись по своим волостям, а собирают в Терехтемирове большой казацкий
Круг. Со всех казацких полков, находящихся в реестре у польного гетмана, а
еще больше из нереестровых, съехались сотни старшин, тысячи казаков. Купцы
приезжали из Терехтемирова за водкой и медом. Ну, а наш Максим в почете у
боевых казаков. Кобзаря он отвез к семье, на Веремеевский хутор, а сам - в
Терехтемиров. Пан Конашевич руководит казаками...
Яким только понаслышке знал о том, что творится в Терехтемирове. А о
чем будут совет держать казаки, он не ведает. Может быть, какой-нибудь
поход готовит "пан Конашевич"...
- Конь, отбитый у турка, при тебе? - спросил Яким, понижая голос.
Что-то недоброе почувствовал Богдан в этом вопросе.
- Ясно, при мне. А где же быть моему трофею? Максим подарил его мне.
- Один казак... разыскивает этого коня. Очень подозрительный человек, а
может быть, и переодетый турок. Он говорит, что конь принадлежит какому-то
весьма важному бею. Они могут отомстить, выследив коня. Следовало бы
припрятать его до более подходящего времени, Богдан.
- Пан Яким сам видел этого казака и разговаривал с ним? Может быть,
просто какой-нибудь мошенник, цыган? Они падки на ценный товар, за такого
коня можно содрать со знатного шляхтича хороший куш.
- О нет-нет, этот человек не похож на цыгана. Я и сам бы поговорил с
ним, да наш челядинец - помнишь Савву? - сказал ему, что Максим Кривонос,
мол, подарил этого жеребца какому-то казаку на Запорожье.
- И турок поверил? - задумчиво спросил Богдан.
- Черт его знает, говорю же, что человек он подозрительный. Твердит,
что едет в Терехтемиров, на казацкий Круг, а сам - рассказывал Савва - все
в конюшню посматривает. Будешь чувствовать себя спокойнее, Богдан, если
оставишь у меня коня, покуда тот казак потеряет след. Велю оседлать для
тебя моего доброго друга, собственного коня, только бы ввести в
заблуждение проклятого лазутчика!
- Большое спасибо, брат Яким, за коня и совет. Подумаю, с отцом
потолкую. Наши люди будут ехать в Чигирин по Левобережью, завезут к Джулаю
Мелашку, чтобы она повидалась с Мартынком. Наверное, на хуторе у этого
разбитного казака и оставят буланого.
- Разумно поступишь. Максиму я передал о происках лазутчика...
Богдан, не сказав отцу о том, что знает о сборе казаков в
Терехтемирове, предложил переправиться на правый берег Днепра и по
знакомым местам направиться в Субботов.
- Ты, кажется, хотел поехать по левому берегу Днепра... Заехали бы к
нашим людям... - неуверенно напомнил ему отец.
- Но ведь вы, батя, советовали ехать по знакомой дороге через Корсунь.
Потом и коня мы отправляем в ту сторону. Наверное, за нами таки охотятся
лазутчики, - тихо, но довольно твердо ответил Богдан. - Сын купца Яким
уверяет, что Максим находится в Терехтемирове.
- Мудро посоветовал тебе купец расстаться на время с буланым, -
заключил отец напоследок.
Утром, уже на переправе, стало заметно необычное скопление людей.
Снизу, от Порогов, и с верховьев реки, откуда-то из Черниговщины, плыли
длинные казацкие чайки [большие челны (укр.)]. Разносились песни над
Днепром. Такие же чайки вверх и вниз по течению, сколько можно было
окинуть взглядом, покрывали весь берег возле переправы. На берегу
топтались стада казацкой "живности".
- Нам следовало бы объехать это сборище, - промолвил Михайло
Хмельницкий, уже приблизившись к переправе. В нескольких словах, скупо
рассказал Богдану о терехтемировском Круге, о котором узнал еще в Киеве от
знакомых войсковых старшин. - Вряд ли удастся нам найти Максима в такой
сутолоке. Казацкие старшины собираются вести переговоры с нашим вельможным
паном Станиславом, - объяснил он.
- Так, значит, и пан гетман в Терехтемирове? - заинтересовался этой
новостью Богдан.
Он знал, что Жолкевский вместе с королевой взяли его под защиту после
событий, происшедших во Львове, на площади Рынка. Он был благодарен за это
своему высокому патрону. И все же юноша затаил в душе недоверие к
шляхетским милостям. Ведь Богдан не только избавил от казни Ганджу и
Юркевича, но еще и пренебрег королевским прощением - не вернулся по
амнистии отцов администраторов в коллегию, даже не дал о себе знать и
уехал с купцами. Иезуиты и шляхтичи, наверное, видят в этом проявление
неблагодарности и "своеволия хлопского"...
С этими воспоминаниями невольно пришла мысль и об увлечении им
торговлей во Львове. Еще недавно хотелось ему строить свою жизнь так, как
от души советовали добродетельные львовские купцы-армяне, особенно самый
мудрый из них - Корнъякт, убеждавший Богдана стать купцом...
Но какой непреодолимой стеной оградили его от купечества стычка с
турецкими захватчиками на Могилевщине и их закон кровной мести! В торговле
тех времен первостепенное место занимал турецкий рынок Стамбула. А ведь
именно турки и заарканили Богдана на одном из их торговых путей. Уже
тогда, спасшись от волосяной петли, Богдан почувствовал острую неприязнь к
купцам Стамбула, которые торговали награбленными в других странах
товарами...
Пока Богдан раздумывал, его окончательно убедили в том, что, если бы
они теперь захотели вернуться назад с переправы, им уже не было бы
возможности. Беспрерывным потоком двигалась с шумом и песнями масса
вооруженных людей, увлекая за собой Хмельницких. На правом берегу Днепра
пришлось задержаться, пока проходила конная хоругвь казаков,
направлявшаяся к зданиям монастыря. Казаки большей частью вели на поводу
измученных разномастных коней, разминая затекшие от долгой езды ноги. За
спинами казаков покачивались длинные копья, сбоку висели кривые сабли. У
многих за плечами торчали ружья, но не видно было ни единого лука или
колчана. Богдан искал глазами сотников, есаулов, хорунжих. Самые звания
эти были для юноши чудесной музыкой. Хорунжий!..
К старшему Хмельницкому подъехал молодой, но, видать, уже закаленный в
боях всадник. У него за спиной не было ни копья, ни ружья. Только за
поясом, по-турецки сплетенным из зеленого сафьяна, торчали два пистолета.
Серая смушковая шапка валахской работы, с голубым донышком, лихо сбитая
набекрень, едва держалась на бритой потной голове.
- Эй, чьи люди, кто такие? - еще не подъехав вплотную к Хмельницкому,
крикнул он.
- Подстароста Чигиринского староства, молодец Дмитро, - ответил Михайло
Хмельницкий, узнав запорожца Гуню.
- Эвва-а! Дай бог здоровья, пан Михайло, - улыбнувшись, ответил
запорожец, также узнавший Хмельницкого. Он присматривался к всадникам,
жмуря глаза. - Твой? - спросил, кивнув головой в сторону Богдана.
- Как же, сын, пан Дмитро. Здравствуй, казаче. Давненько не видались мы
с тобой.
- Давненько, что и говорить. С позапрошлого года, еще когда Лаща с
Яцком провожали, не был я в Чигирине. Вот с каких пор, пан Михайло... А
это тот рыцарь Богдан? Слышали, слышали, казак. Максим Кривонос с
Подольщины не нахвалится тобой. И конячка у тебя подходящая... - даже
вздохнул он, поглядев на своего измученного гнедого. - На казацкий Круг
приехали, пан Михайло?
Михайло Хмельницкий громко засмеялся. Этого еще недоставало! И без того
староста упрекает его при всяком удобном случае: якшаешься, говорит, пан
подстароста, с прощелыгами!
- Да бог святый с вами, молодец! Вольны ли мы, подстаросты, иметь дело
с казаками?
- В неслужебное время, пан Михайло, чигиринскому подстаросте это не
мешает... Вместе с вами прикордонье для коронной шляхты охраняем...
- А Максим в Терехтемирове? - поторопился Богдан переменить неприятную
для отца тему разговора.
- Кривонос, хлопче, одновременно бывает в трех местах. Вездесущий
казак, как бог! Наверное, здесь... Если хотите, пан Михайло, давайте
проедем к монастырской площади, там сейчас все. Охотно помогу разыскать, -
предложил запорожец.
Он сказал что-то казаку, стоявшему рядом, и тот отъехал к отряду.
- Очень хотим, пан Дмитро! - вместо отца поспешил ответить Богдан.
Гуня сразу же повернул коня вправо к площади.

10

На площади, забитой вооруженными людьми, которые, казалось, бродили
здесь без всякой цели, становилось все теснее. Казаки то волнами двигались
куда-то, то группировались и горячо о чем-то спорили. Хмельницкие - отец и
сын - пропустили между своими свежими конями Дмитра Гуню на его изнуренном
и сейчас будто приободрившемся гнедом. Казаки узнавали атамана низовиков в
таком, можно сказать, торжественном сопровождении и, расступаясь, охотно
давали проезд. Порой кое-кто, не сдержавшись, хлопал ладонью по сытому
крупу буланого, на котором ехал совсем молодой, но на удивление бравый
казак. И конь, будто зная, что с ним играют, только водил ушами. Богдан и
ревновал своего коня, и в то же время испытывал удовольствие оттого, что
казаки уделяли ему столько внимания. Над площадью стоял гул голосов,
лошадиное ржание. На деревянной колокольне Терехтемировского собора
колокола пробили полдень.
- А пропустят ли казаки Левобережья моих чигиринцев? У нас там есть
женщина, - забеспокоился подстароста, оглядывая площадь, улицу, тянувшуюся
мимо собора, переходившую в дорогу на Межиречье, на Корсунь.
Все было заполнено вооруженными людьми. И привыкший управлять
староством Хмельницкий ужаснулся: какой волей надо обладать, чтобы
руководить этим разбушевавшимся морем! А Гуня успокаивал его:
- Среди казаков всегда найдется кто-нибудь, если и не в Чигирине
начинавший казаковать, то неподалеку от него. А пани Мелашку Пушкариху
уважают и за Порогами еще с той поры, когда, может быть, и самого Чигирина
не было...
Несколько казаков и джур охраняли вход в монастырь. На привязи возле
тына стояли кони, переступавшие с ноги на ногу. Дмитро Гуня соскочил с
седла и тихо, как свой человек, спросил одного из часовых:
- Кажется, Федь? Скажи-ка, паря, нет ли на полковничьей раде Кривоноса?
- Кривоноса? Это тот из вольных подолян, Максим Кривонос, что на их
манер "бысь", "мись" говорит?
- Да тот же, тот. Спрашиваю: не там ли он случаем? - Гуня показал рукой
на деревянный дом, возвышающийся над кустами терна и цветами.
- А где же ему быть! Но я знать не знаю и ведать не ведаю, не велено,
пан атаман...
- Ну и хорошо, раз не велено - не говори! - посмотрел он на своих
громко засмеявшихся спутников. - Возьмите, хлопцы, коней. Нам на раду.
- И ему? - спросил Федь, кивнув головой в сторону Богдана.
- Именно пану Богдану и нужен Максим Кривонос, - решительно сказал
Гуня, пропуская впереди себя молодого казака в малиновом кунтуше.
- Подожди, подожди, пан Дмитро! - крикнул дежурный у ворот. - Пускай уж
лучше джура позовет Максима. Беги, Яков! Скажи, пан Кривонос срочно нужен
атаману... Да вон и сам казак - легок на помине. Пан Максим!..
- Бегу. Спешу. Сам бог вас посылает!.. - выкрикнул Кривонос.
Богдан с Гуней прошли в ворота. Им навстречу по дорожке спешил
Кривонос, без шапки, разгоряченный и, по всему видно, обрадованный, но,
как обычно, суровый, с нахмуренными клочковатыми бровями.
- Со счастливым прибытием, пан Хмельницкий! - крикнул он, обращаясь к
стоявшему за воротами подстаросте. - Рад видеть в полном здравии брата
Богдана!.. - И он крепко, по-мужски, порывисто обнял и поцеловал юношу.
- Вижу в окно, вы подъезжаете к воротам. И кстати же ты, Богданко,
прибыл! Здесь как раз такая перепалка идет между нашими полковниками...
Знаю ведь... Богдась у иезуитов латынь изучал, а пан Дорошенко поспал
джуру к батюшке-настоятелю, чтобы он полковникам ту латынь прочитал в
послании гетмана Жолкевского к казакам. Может быть, ты, Богданко, поможешь
им справиться с клятым посланием королевского гетмана? Батюшка ведь только
по-церковному умеет, а пан Петр Конашевич до сих пор не приехал из Киева.
Минута дела, пан подстароста. Отпустите хлопца, а то полковничий писарь
ничего не смыслит в панской грамоте!.. Пан Дмитро, - обратился он к Гуне,
словно уже получил согласие Богдана, - пусть-ка ваши казаки устроят
где-нибудь пана чигиринского подстаросту на постой с его людьми, а немного
погодя я приведу туда казака Богдана...

11

В Белую Церковь по западной дороге прибыл с войсками Станислав
Жолкевский. Гетман, которому уже было под семьдесят лет, чувствовал, что с
каждым днем ему становится все тяжелее и тяжелее носить бремя
"прославленного победами рыцаря Речи Посполитой". Оглядываясь на
пройденный путь, убеждался, что в самом деле сделано немало. Но и все-таки
долго топчется что-то он на одном месте. Еще в славные времена Стефана
Батория, после победы над шведами, он вышел на это политое кровью
гетманское поле деятельности. И идет с той поры, не минуя луж крови, не
закрывая ушей от громких стонов сраженных. После смерти друга и
родственника Яна Замойского он должен был бы занять пост коронного
гетмана, уступив поле брани более молодым. И вот уже скоро будет десять
лет, как он ждет этой королевской милости, таская саблю польного гетмана
по тернистым путям возвеличенной его победами Польши...
И в этот раз снова прибыл усмирять казацкую вольницу.
- "Казацкая вольница"... - вслух высказал свою мысль и засмеялся. - Не
считает ли пан Януш, что в этот постулат "вольница", прямо как в бога,
веруют хлопы, выросшие на украинских просторах? - спросил Жолкевский Януша
Острожского, одного из самых рьяных членов сеймовой комиссии, выделенной
для усмирения казаков.
- Нет, прошу вельможного пана гетмана, о чем здесь думать, - скучающе
заговорил Януш. Он укладывался на ковер, в тени раскидистых груш во дворе
замка, чтобы отдохнуть от дорожной жары. - Просто хлопы распустились, беря
пример с лайдацкого низового казачества, и сами же мы виноваты, что
распустили...
Вельможный гетман промолчал. Он понимал, что казацкая часть населения
на Украине не только увеличивалась количественно, но и все глубже
осознавала свои человеческие права. Гетман-магнат даже в таком зрелом
возрасте должен был кривить душой, соглашаться на словах с общим мнением,
твердить о том, что "хлопы распустились". Это уже стало аксиомой. Он
скрывал трезвое мнение убеленного сединой человека, обладавшего
государственным опытом, опасаясь уронить шляхетскую честь, опасаясь и
настойчивости, с которой украинский народ требовал обещанных казацких
прав.


Уже два дня гетман сидит в Белой Церкви, поджидая остальных членов
комиссии. Мог бы и не ждать, но что сделаешь, имея с собой горстку
жолнеров, окончательно разложившихся во время пацификации украинских
хлопов, избалованных легкой добычей. А Жолкевский иначе и не представлял
себе разговора с "прощелыгами", как на языке оружия. Одно дело понимать, к
чему стремится люд украинский, а другое - идти ему на уступки.
Нет покоя Речи Посполитой. Каждый день, каждую ночь нужно быть на
страже, ожидая нападения турок... Наша политика на границе превратилась в
какой-то туго затянутый мертвый узел. С одной стороны казаки -
внушительная в современных условиях вооруженная сила, на которую Корона
опирается в борьбе с теми же турками, а с другой - эта сила становится
страшной угрозой могуществу шляхты! Вот и выбирай тут!
И снова, вопреки здравому смыслу и собственной совести, Жолкевский
торопился разрубить этот сложный узел взаимоотношений польской Короны с
казаками.
В Терехтемиров он послал с письмом к казакам подающего надежды, но
несчастливого зятя своего Станислава Конецпольского. Этот шляхтич
сравнительно молод, энергичен, в расцвете сил и безусловно искренне предан
интересам Речи Посполитой.
В своем послании Жолкевский советовал казакам не цепляться за
устаревшие требования, смириться и разойтись по домам, оставив в реестре
лишь около трех тысяч казаков для несения сторожевой службы на южной
границе. Советовал также не забывать и о том, что стало с непослушным
Наливайко. Ведь и сейчас он прибыл на Украину не один, а с войском!
Эти заключительные слова послания немного пугали старого гетмана. Ведь
войска-то и не было, а была горсточка - "жменя", как говорят хлопы. К
счастью, прибыл Януш Острожский с отборным княжеским полком. Это уже была
сила, и, опираясь на нее, гетман мог пригрозить неугомонным хлопам.
Как раз во время беседы с князем Янушем под раскидистой грушей джуры
сообщили о прибытии остальных членов комиссии с немалочисленными
вооруженными отрядами. Наконец-то! Вместе с Янушем Заславским прибыли
конные солдаты - рейтары, подошел подольский полк каменецкого старосты
Калиновского, а с ним и Ян Данилович, явившийся тоже не с пустыми руками.
Вместе с шестьюстами жолнерами самого гетмана войско старост представляло
собой надежную вооруженную силу! Теперь-то голос гетмана будет звучать
убедительно, если придется разговаривать с "панами казаками" и языком
сабли. К сожалению, это единственный убедительный разговор, испробованный
гетманом еще на Солонине!..
- Наконец, уважаемые паны, наконец! - здороваясь, высказал гетман свое
удовлетворение тем, что съехались все члены комиссии, да еще с таким
войском. - Никаких радикальных мер, прошу панов, я не предпринимал до
приезда членов комиссии.
- Встречались ли вы, вашмость, с верховодами тамошней казацкой черни? -
спрашивал Данилович, больше на правах мужа любимой дочери гетмана, нежели
члена комиссии.
- Пан Янек все с шуточками... - ответил гетман. - Считаю, что принимать
у себя казацких представителей - провозглашать vivat [да здравствует
(лат.)] хлопам - это... сто крот дяблов! Кроме того, зачем давать им
легальную трибуну, с которой они могли бы требовать "давно обещанные
привилегии". Как представитель сеймовой комиссии я направил в Терехтемиров
пана Станислава Конецпольского с ультимативным посланием к их сборищу.
- И как гетман, прошу вельможного пана, - угодливо добавил Заславский.
- Паны будут отдыхать или совет держать? - не спрашивал, а предлагал
Жолкевский. Старому вояке надоело ждать. Он хотел действовать. - Наши
противники, уважаемые паны, стянули в Терехтемиров не только
представителей казацких полков, но также и представителей от всех
лайдацких шаек, которые промышляют на Украине. На сборище, кажется,
прибыли и русские казаки с Дона...
- А по какому поводу явились донцы? - заинтересовался Калиновский.
- Для разбоя повод один: "поход против басурманов", прошу панов. Ведь
наши Дорошенки, Барабаши, Яцки и поседевший в морских походах Бурляй,
видите ли, в Европе провозглашены учителями морских баталий!.. - горячился
Жолкевский.
- Вельможный пан Станислав не назвал еще одну восходящую звезду морских
баталий, пана Сагайдачного, - вставил Януш Острожский.
Жолкевский, повернувшись к Острожскому, пытливо глянул на него,
стараясь понять: насколько серьезно говорил тот о воспитаннике острожской
коллегии. О Сагайдачном у него было свое мнение, на него он возлагал
немалые надежды.
- У этого обедневшего шляхтича из Самборщины в самом деле, прошу панов,
есть заслуживающий похвалы военный талант... - начал было гетман.
Но его невежливо перебил Заславский, который похвалы другому
воспринимал как личную обиду:
- Известно, что Сагайдачный обладает талантом побеждать женщин. А о
военных победах... впервые слышу, вашмость вельможный пан гетман.
- У пана старосты память коротка. Нетрудно вспомнить походы
Сагайдачного с королевичем под Кромы или даже недавнюю его победу над
ордой Мухамеда Гирея, которые, очевидно, убедят пана, что Конашевич очень
способный воин. А что касается защитника женской чести, то прошу
обращаться к пану Янушу, отлично разбирающемуся в этом. Если пан
Заславский потерпел поражение в поединке с Конашевичем, в таком рыцарском
поединке, то... можем лишь посочувствовать ему от чистого сердца, однако
зачем умалять достоинства победителя...
Это была шутка, да еще и произнесенная таким уважаемым человеком. Что
же тут скажешь? Все весело засмеялись. Кто же из присутствующих здесь
старост не знал о том, что обаятельная Анастасия, урожденная Павченская,