Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга первая

устроит торжественные поминки по покойнику... Не так ли, пан Хмельницкий?
Ведь, наверное, в душе исповедуешь ту же веру, хотя и считаешься
схизматиком? [схизматик - вероотступник]
- Понятно, вашмость вельможный пан воевода, каждый человек должен
веровать... - ответил Хмельницкий, ошеломленный таким неожиданным решением
высокопоставленных мужей. Растерянность или, может быть, желание не
упустить эту свою победу на какое-то мгновение лишили его способности
здраво рассуждать, достойно отвечать на вопросы и замечания шляхтичей. Он
стоял, склонив голову, и единственно на что был способен - со всем
соглашаться.
- Я слыхал, что у тебя есть сын-подросток. Пусть приезжает во Львов
учиться в иезуитской школе. Пан Хмелевский тоже хочет послать во Львов
своего единственного сына, хотя и в Остроге есть знаменитая острожская
коллегия...
- С радостью, с радостью, вашмость...
В кабинет стремительно вошла сияющая пани Софья, приветливо улыбнулась
Хмельницкому и, взяв под руку отца, пригласила гостей к завтраку.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОБРАТИМЫ

1

Славная традиция побратимства зародилась у нас еще в седую старину и
прошла сквозь века, не раз скрепленная кровью. Из поколения в поколение
переходила идея побратимства, передавалась потомкам как незыблемый завет,
как народная клятва!
Маленького Мартынка никто не учил тому, что необходимо уважать этот
благородный древний обычай. Он просто впитал в себя это высокое чувство и
любовь к народу вместе с молоком матери. В их двор в Субботове часто
заходили вооруженные люди, казаки. Мальчика не удивляло, что его мама
разговаривала с казаками наравне с отцом, - так у них было заведено с
давних пор. Когда однажды вооруженный отец взял на руки Мартынка и мальчик
потянулся к эфесу сабли, тогда именно мать, а не отец, сказала ему:
- Вырастешь, Мартынку, - казаком станешь. Да такую ли саблю прицепишь!
Саблю самого Наливайко, побратимскую...
И Мартынко верил, что так и будет, что, когда он вырастет, обязательно
прицепит к своему поясу побратимскую саблю. Еще в раннем детстве мать
разрешила ему стать поводырем слепых кобзарей. Ведь они здесь, недалеко,
совсем рядом с домом. К тому же кобзари - солидные, почтенные люди.
Вырастая, мальчик привыкал к тому, что казаки с уважением называли его
мать "наливайковской казачкой Мелашкой", а его, Мартынка, - сыном "казачки
Мелашки, жены Семена Пушкаря".
Когда он стал поводырем, просил, чтобы его называли Пушкаренко.
Мартынко любил свою мать, о ее участии в казацких походах много слышал от
покойного дедушки, но собственными глазами вооруженным видел только отца,
гордился им и по-детски завидовал ему. Когда же услыхал, как в его
присутствии отец советовал кобзарям поднимать людей на помощь Болотникову
- побратиму Наливайко, а мать полностью поддержала его, Мартынко решил
обязательно стать таким, как отец.
Во время чигиринских событий отца Мартынка не было дома. Уже два года
он находился за Путивлем, как говорили ему мама и бабушка. Но желание быть
таким, как отец, не покидало мальчика. По его представлениям, отец вместе
с Болотниковым делал что-то героическое. И он охотно согласился помочь
слепому дяде Богуну разыскать полковника Заблуду.
- Вот тогда-то ты станешь таким, как твой отец, Мартынко Пушкаренко, -
прошептал Богун и погладил жесткие волосы мальчика...

2

Много длинных, извилистых дорог исходили по Украине Мартынко вместе с
Богуном, скрываясь от шляхетского суда и кары за убийство полковника в
Чигирине. У казака Джулая, или, как он значился еще недавно в полковом
реестре, Прокофия Джеджалия, была большая хата за околицей села
Веремеевки, а также сенокос, простиравшийся к старому руслу Днепра, и сад.
Приехал он на Украину с Дона. Семья у него состояла из жены Марины,
уроженки Веремеевки, и тещи. Именно крестьянка Марина и привязала донца к
Днепру. Несколько месяцев тому назад она родила ему крупного мальчика,
которому веремеевский поп дал странное имя - Филон. Сперва отцу
показалось, что батюшка умышленно дал такое имя его ребенку: казаков,
выписанных из реестра, попы недолюбливали. Но когда благодаря хорошему
уходу ребенок окреп, родители уже сами с гордостью говорили:
- Вот это наш Филонько!
Семью Богуна они охотно приняли в свой дом. Лукию заставили отлежаться,
а ребенка положили в одну люльку с Филоном. Но кобзаря труднее было скрыть
от людей, хотя хутор Джулая и стоял на отшибе.
Однажды вечером, когда пошла третья неделя с той поры, как беженцы
поселились в Веремеевке, хозяин, вернувшись из села, повел кобзаря
прогуляться в темный густой сад. Тихий, теплый вечер, пение птиц на лугу
взволновали Богуна. Все эти дни ему приходилось отсиживаться в хате или в
сарае, а на прогулки по двору выходить только ночью, когда не было
поблизости посторонних людей. Ежедневно родственники Богуна прислушивались
к разговорам в селе, стараясь разузнать - не напали ли пацификаторы на
след Богуна. Хотя жители Левобережья чувствовали себя свободнее, чем
чигиринцы, но, чтобы спасти жизнь слепого кобзаря, и они должны были
соблюдать предосторожность.
- Прослышал я, пан Федор, - сказал Джулай, сдерживая свой сильный
голос, - что в Чигирин войск наехало видимо-невидимо. Поговаривают, что
ваш Михайло Хмельницкий вернулся от старосты Даниловича уже
подстаростой...
- Подстаростой? А его ж должны были банитовать... - удивился Богун.
Джулай весело свистнул.
- Не те времена теперь, пан Федор. Из Запорожья дошел сюда слух, что
казаки на чайках снова нагрянули в устье Дуная. А где-то коронные жолнеры
взбунтовались из-за того, что им не выплатили содержания.
- И что же Хмельницкий, пан Прокофий? Не слышал, как он управлять
собирается - по-человечески или так же, как и шляхтичи, притеснять людей
будет? А ведь вместе с ними была и казачка Мелашка, мать Мартынка...
Наверное, и с нее сняли баницию, не слыхал ли?
- Нет. Ходят слухи, что пан подстароста пока без семьи вернулся в
Чигирин, только с войсками. Жена его будто бы осталась в Переяславе, у
своей матери.
Богун нащупал локоть собеседника и крепко сжал его.
- Нужно мне, пан Прокофий, уходить... Пойду я в Переяслав, сына к
матери отведу...
- Погоди, погоди, - придержал Джулай кобзаря. - Я еще не все рассказал.
- А что же еще? - насторожился Богун.
- От Болотникова пришел один раненый, наш казак... тоже выписанный из
реестра. Просят наших людей помочь им... - сказал он и умолк.
Богун слегка толкнул Джулая, поторапливая его:
- Ну-ну, и что же люди говорят?
- Люди помалкивают, пан Федор. Поэтому нужно разбудить их души горячим
словом.
- Так, так. Это верно. Человеческую душу нельзя усыплять. Ведь не все,
подобно Хмельницкому, становятся подстаростами.
На скотном дворе Мартынко возился со скотиной, перекликаясь с хозяйкой
и женой Богуна. Возле хаты слышался детский смех: женщины, видимо, играли
с мальчуганом.
- Значит, буду собираться в путь-дорогу, пан Прокофий. Нужно идти.
- В Переяслав? - спросил Джулай.
- Не знаю. Скорее всего нет. Пройдусь по селам и городам Левобережья,
расскажу людям правду, а там - может, бог поможет - и в Путивль доберусь.
Жить нужно, пан Прокофий, Филону и Ванюшке должны мы проложить дорогу в
жизнь! Пойду!
- Когда же провожать?
- Завтра на рассвете. Спасибо тебе, браток... Как у родных, оставлю у
вас Лукию и Ванюшку. Увидимся ли еще? Да я... - И Богун умолк, долго
подбирая слова, зная, что хозяин ждет их от него. - Думаю, что нас
все-таки больше, нежели шляхтичей. Как-нибудь проживу среди людей и уцелею
до прихода лучших дней.

3

Мартынко охотно отправился в путь вместе с Богуном. В летнюю пору
путешествовать было довольно просто. Частенько широкая степь служила им
пристанищем на ночь, а стог сена - мягкой и теплой постелью. Голодать им
не приходилось - кругом были свои, трудящиеся люди. От села к селу, от
хутора к хутору шли они, по Украине, направляясь на север. Потом
присоединились к группе вооруженных людей, державших путь на Путивль, и
вместе с ними стали пробиваться к Болотникову. У Мартынка замирало сердце
при мысли о том, что он вскоре увидит своего отца...
Семен Пушкарь ушел с донцами сажать на московский престол какого-то
царевича Димитрия. Немало ему пришлось пережить. Порой он спрашивал себя:
"Не пора ли уже и домой вернуться?.." Но только спрашивал, а ответить не
мог. Еще тогда, когда женился на Мелашке, хорошо знал, какой пылкой
любовью горело ее сердце к Северину Наливайко. Мелашка без колебаний
согласилась выйти за него замуж. Но... искренне и чистосердечно
предупредила, что хоть будет верной ему женой и, если позволит здоровье, с
радостью родит ребенка, чтобы украсить семейную жизнь... но не знает -
сможет ли заставить свое сердце полюбить еще раз.
- Будем ждать, Семенушка, и надеяться. Заживут старые раны, забудутся
прежние мечты, родятся новые... - говорила она ему, стоя на берегу
Тясьмина", когда они возвращались из Запорожской Сечи.
И Семен решил ждать. Он старался как можно меньше мозолить глаза
Мелашке. Она станет ожидать его из похода, беспокоится о нем. А он будет
счастлив и этим. И теперь, на севере, когда прибывшие из его местности
казаки передавали, как Мелашка со слезами на глазах велела кланяться ему,
даже ради этого приходила с сыном в Боровицу, и как она тяжело вздыхала,
провожая их, будто своего Семена, он чувствовал себя самым счастливым
человеком на свете. В Путивле он слушал речь царевича, обращенную к
народу, видел юношеские слезы на его щеках и вместе с боярскими
крепостными и донскими казаками сопровождал в Москву молодую царицу
Марину, дочь польского магната, воеводы Сандомирского. Димитрий тогда
пообещал совсем отменить крепостные законы Бориса Годунова и для начала
издал государственный приказ боярским стольникам и воеводам, чтобы
путивлян и крестьян Комарницкой волости на десять лет освободить от
всяческих податей.
Но тогда царевич Димитрий не удержался на московском троне. Сначала
прошел слух, что он, спасаясь от подосланных злодеев царя Василия
Шуйского, выскочил из окна палаты, сломал себе ногу и погиб. Потом он
снова появился не то в Чернигове, не то в Путивле, поддерживаемый холопами
и крепостными. Как раз в это время вернулся из турецкой неволи бывший
холоп князя Телятевского, боевой казак народных войск Северина Наливайко
Иван Болотников. С появлением нового мстителя Ивашки Болотникова снова,
восстала беднота на юге России против боярской кривды. Несомненные успехи
Болотникова в боях с боярской ратью, начиная с Комарницкой волости,
приумножили славу его имени и придали новые силы всему народному движению.
Именно тогда Семен Пушкарь с другими украинскими казаками снова прибыл
в Путивль и участвовал в боях под Кромами и Ельцом вместе с Иваном - этим
народным вожаком, которому настолько пришелся по душе, что стал одним из
ближайших его есаулов. Часто накануне боя с боярским войском, после
окончания совета атаманов, Болотников задерживал Семена и наедине с ним
обсуждал самые сложные вопросы. Во время таких встреч Иван вспоминал о
своем побратимстве со степным орлом Наливайко. Разговорившись однажды,
накануне боя под Москвой, на реке Пахре, Семен признался Болотникову:
- А знаешь, брат, Мелашка, эта горлица дивчина, как ты ее называешь, и
есть моя жена...
- Мелашка? Перекрестись, Семен, это тебя околдовали, - не поверил ему
Иван, зная, как любила эта девушка Северина Наливайко.
Семен смеялся так, что за живот хватался. Он гордился тем, что его жена
такая мужественная казачка.
- Крестом, Ивашка, монахи с пьяных глаз чертей разгоняют, - смеясь,
говорил он. - А от Мелашки, внучки деда Уласа, у меня растет сын Мартынко,
казаком будет...
И уже у костра ночью рассказал ему, в какой критический момент он
встретился с Мелашкой, как стал запорожским казаком, полюбил ее, испытав с
нею радость супружеского счастья.
- Она не клялась мне в любви, признавшись, что любовь к единственному в
мире человеку на всю жизнь останется в ее сердце. Но в том, что будет мне
верной женой, матерью моего ребенка, что будет уважать как друга, - в
этом, брат Ивашка, поклялась мне горлица. Люблю ее за правдивость, за
душевную чистоту, верю, что в разлуке она еще больше привязывается ко мне,
и надеюсь на ее любовь. Это она первая сказала мне: "Иди, Семен. Русские
люди свою жизнь отдавали, помогая нам отбиваться от хищных шляхтичей!.."

4

Тяжелыми были, а чем дальше, тем еще тяжелее становились битвы под
Москвой. Войска Болотникова с боями приблизились к столице и окружили ее
полукольцом. Отступив от гнилой речушки Пахры, где впервые потерпели
поражение от войск Шуйского, они подошли к Коломенскому.
Вот так, протоптавшись с поздней осени, они и всю весну простояли, -
людям стала надоедать такая неопределенность. Князь Телятевский и другие
бояре присоединились было к Болотникову, стремясь посадить на московский
престол царевича Димитрия. Они советовали со всех сторон окружить войска
Шуйского в Москве, опираясь на ратников Ляпунова, двигавшихся с севера и
востока, и Истомы Пашкова, поддерживавшего их с юга. И вдруг, точно
молния, пронеслась среди войск Болотникова тревожная весть: Ляпунов со
своими войсками перешел на сторону Шуйского, предательски нанеся удар по
нашему флангу...
Болотников направил гонца к командиру своих отрядов князю Телятевскому,
желая выяснить истинное положение дел. И тот подтвердил известие об измене
Ляпунова, уведомив при этом, что и Истома Пашков принимал послов царя
Василия.
Еще большая тревога охватила восставших, когда командир рязанских
отрядов Тимоха, стоявший на правом фланге, сообщил, что осажденные войска
Шуйского начали наступление именно на том участке, где стояли полки Истомы
Пашкова, который, не приняв боя, отвел свои отряды южнее. Тимохе пришлось
перебросить свои войска на правый фланг... Там завязался жестокий бой.
Если бы в это время не подоспели свежие войска украинских казаков,
возглавляемых атаманом Яцком из Остра, силы Шуйского прорвались бы в тыл
народного ополчения.
Болотников срочно созвал совет атаманов, поручив князю Телятевскому
нести бдительную охрану. Утомленные боями и непогодой, собрались в избушке
атаманы комарничан, кромлян, туляков. От украинских казаков, вместе с
атаманами коломенской когорты Болотникова, пришел на совет и Семен
Пушкарь. Почти последними явились рязанец Тимоха и Яцко. У рязанца была
забинтована голова, а у Яцка подвязана на башлыке левая рука. Яцко был
здесь впервые, да и то в качестве гостя. Окинув беззаботным взглядом
собравшихся, он произнес:
- Добрый вечер вам, братья воины! Ибо с днем сущим нас приветствовала
уже рать московского боярина царя Шуйского. Прими, брат Иван Саевич, и наш
небольшой дар: шесть сотен конных казаков и столько же пеших. Часть из них
идет с нами с самой Украины, а большинство - пристали к нам по дороге.
Уходят люди от Олевченко и к нам, к твоей, брат Ивашка Саевич, рати
пристают.
Болотников, раздвинув атаманов, окруживших его стол, подошел к Яцку и
стал разглядывать усатого, богатырского сложения казака, при сабле и
пистоле, с подвязанной рукой. Потом молча протянул Яцку свою правую руку и
крепко пожал его здоровую. И тут же, раскрасневшись от волнения, подался
вперед и левой рукой обнял за шею боевого казака.
- Братья!.. - воскликнул он, трижды целуясь с Яцком. - Все-таки
добрался, Яцко! Пушкарь сказывал, что ты спешишь к нам. Вовремя прибыл,
спасибо Украине...
- Еще как вовремя, Саевич, - откликнулся Тимоха. - Я, знаешь, атаман,
замахнулся из последних сил, а ударить ужо не мог... И тут выручил нас
побратим Яцко! Ах, как вовремя он нам помог!.. Рязанцы никогда не забудут
этой помощи украинцев, как раз подоспели!
Болотников восхищенно глядел на Яцка. Потом вместе с ним прошел к столу
и усадил его рядом с собой на скамью. Тимоха с увлечением рассказывал о
своевременном подходе украинцев, а лицо у него перекашивалось от боли.
Рана на голове давала себя знать. Совет уже начался, а Болотников еще и
слова не промолвил, всматриваясь в суровые лица своих боевых друзей.
Измена Ляпунова и Истомы, очевидно, поразила его. Только когда Яцко
заговорил с атаманами, Ивашка взмахнул головой, словно отгоняя от себя
тяжелые мысли, и, встретившись со спокойным взглядом Семена, улыбнулся
пересохшими губами.
Вожак крестьянского восстания пригладил рукой свою реденькую бородку и
еще раз окинул взглядом присутствующих. Решительность и в то же время
скорбь охватывала его душу. Заметив, что Семен Пушкарь и Яцко сняли свои
казацкие шапки с красными длинными шлыками, он тоже снял свой шлем,
отороченный бобровым мехом, положил его сначала на стол, а потом на
скамью.
- Ну, похоже, все собрались. С тобой, брат Яцко, я поговорю потом, не
прими за обиду. А сейчас, мужественные рыцари, поведем речь о том, почему
наша рать народная не сумела одолеть боярскую и не захватила Москву? Может
быть, пушки наши стреляли не дружно или же мокрый порох забился в их
стволы? Знать, я, ваш атаман, в ратном деле не учен, как те князья -
Воротынский да Юрий Трубецкой, которых мы изрядно побили на подступах к
Москве, и не годен водить полки. Знать, Скопин-Шуйский разгадал наши
замыслы ратные... Давайте поговорим, посоветуемся...
Военачальники Ивана Болотникова молчали, опустив головы, опираясь на
длинные, серебром да золотом кованные сабли, добытые в боях с боярами. Они
знали, что Иван Болотников принижает себя ради красного словца.
- Молчите? Значит, правду молвлю, не способны мы противостоять князьям
Шуйским? - снова спросил Болотников, гневно сверкая глазами.
Несколько атаманов приподняли головы, и среди них - стриженный под
горшок вожак рязанцев. Голова его была перевязана тряпкой ото лба к уху.
На тряпке; на виске и возле глаза, видны были пятна запекшейся крови. Он
резко повернулся, окинул взглядом присутствующих и остановил его на Яцко.
То ли сочувствовал ему, раненому, то ли ждал, что тот заговорит первым -
ведь они сюда вошли вместе, да и сражались оба в самом пекле, отбивая
натиск ратников Скопина-Шуйского, прорвавшихся сквозь брешь,
образовавшуюся из-за предательства Истомы Пашкова. И Яцко начал:
- Молчат, полагаю, не потому, пан атаман, что сплоховали. Тут ты
неправ.
- Почему же? - допытывался Болотников.
- Наверное, об этом мог бы сказать и славный атаман рязанцев Тимоха, -
издали начал Яцко, - и он, наверное, скажет. А мне следовало бы послушать.
Впрочем, я со своими казаками прошел по землям, где нет власти царей
Шуйских, и хорошо знаю, о чем помышляет народ православный.
- О чем же помышляют и толкуют там люди? Может, о наших победах и
поражениях? - с некоторым раздражением спросил Болотников. - А о царе что
гуторят?
- Ясно, гуторят и о царе. Они хотят, чтобы восстановили закон,
разрешающий уходить от панов, чтобы не принуждали быть холопами, чтобы
люди жили свободно да чтобы землю закрепили бы за ними... Вначале они
возлагали надежды на царевича Димитрия, ну, а нынче такое заварилось...
Яцко посмотрел на атаманов и развел руками. Никто из них не
откликнулся, и он продолжал:
- Ведь царевича-то этого польские воеводы, шляхетское королевство с
помощью оружия посадили на престол. На Украине люди гуторят, что шляхта и
чужеземный король посадили тогда московского царя... Пускай это останется
лишь дурной молвой, - люди все могут сказать. Но известно, что он был
зятем польского воеводы из Сандомира. А царица Марина осталась католичкой,
навезла в Кремль ксендзов, ведь это верно! Выходит - собирались превратить
русских православных людей в католиков!.. Тимоха, ну, а теперь скажи-ка
ты, - закончил Яцко, вытирая полой пот со лба.
- А вот и скажу, брат Яцко, скажу... Не об том печаль моя, Ивашка,
ватаман наш, что мы с тобой не учились ратному делу вместе со Скопиным.
Крюка-Колычев не ахти каких-рыцарских чипов добился в этих военных
боярских школах...
- Почему же ты, Тимоха, не сумел дать ему отповедь у Данилова
монастыря? - перебил рязанца Болотников.
- А потому... - повышая голос и глядя на Яцка, продолжал рязанец, -
потому, что бояре во главе со Скопиным-Шуйским знали, за что они
сражаются. И Истома их тоже понял, сам в бояре метит...
- А ты не знал, за что воюешь?.. - вскочил Болотников с места,
замахиваясь кулаком, чтобы ударить по столу. Однако он не опустил руку,
заметив, как после реплики Тимохи атаманы оживились, подняли головы.
- Не гневайся, ватаман, дай слово молвить! - повышая голос, ответил
Тимоха. - Когда я вместе с холопами вешал на воротах своего боярина, тогда
я знал, да, точно знал, честной ватаман, что поднимаюсь на борьбу против
бояр и царя Шуйского, за человеческую правду. Вот этой грудью встал
защищать тую правду. А вишь, получилось немного не так. Нашу правду, как
говорит брат Яцко, перекроили хитрые бояре да польские шляхтичи, и мы с
нее сшили царский хитон зятю польского воеводы Юрия Мнишка. Вот как
обернулась к нам наша правда...
Разгорячась, Тимоха сорвал с головы окровавленную повязку и высоко
поднял ее. Свежая кровь потекла из сабельной раны на лбу. Болотников
вскочил и, вырвав у атамана тряпку, завязал рану.
Потерявший сознание Тимоха упал на руки атаманов. Его уложили на
скамью.
- Что правда, то правда, пошили хитон... - вновь отозвался Яцко. -
Теперь царевич снова возвращается на престол, поддерживаемый всем войском.
Да... кроме наших войск, царевич, говорят, опирается еще и на силы
родственников своей царицы Марины. А ведь это те же самые сандомирские
польские магнаты. Их поддерживает польский король, гетман Жолкевский,
шляхта... Стрельцы, казаки, холопы, сражаясь за царевича, верили, что он
одержит свое слово, облегчит жизнь людей, отменит тяжелую барщину, но
теперь начинают поговаривать между собой о другом: "Тот ли это царевич
Димитрий, за которого русские люди вот уже четыре года свою кровь
проливают?"
- Что? - воскликнул Болотников. - Царевич присягу давал, я сам лично
видел его, крест ему целовал...
- Какому Димитрию крест целовал?! - воскликнули в один голос несколько
человек. - Ходят слухи, что царевича убили люди Шуйского...
- У нас тоже об этом люди поговаривают, - бросил бородач, сидевший в
углу.
- А у нас...
- Что у вас?
- Да ну их к лешему! Брешут, как водится... Мы вот тут с востока и с
юга наседаем на Шуйского, хотим отвоевать у него московский трон, передать
его законному царю, а на этот же трон зарится и польская Корона со своими
воеводами и жолнерами. Как видите, братья атаманы, мы становимся
союзниками польского короля в его войне против русского государства...
Яцко умолк, поглаживая двумя пальцами свои молодецкие усы. Атаманы
молча, исподлобья посматривали друг на друга. Болотников знал, что за
разговоры ведут между собой атаманы и рядовые ополченцы. А разве ему
самому наедине не приходили в голову такие же мысли, когда он думал о
завтрашнем дне восстания? Он возглавил людей Комарницкой волости, чтобы
идти на Москву отвоевывать право на землю, на свободный труд. А оказалось,
что он расчищает путь к престолу чужому царевичу, которого поддерживают
польские войска. Это и впрямь коварство! Князь Телятевский хитро поддержал
его, подбодрил людей... Присоединились Кромы, Елец, Рязань, Калуга, Тула,
поддержал Истома Пашков, Ляпунов прислал своих людей...
Царевича ведем на московский престол! Того самого царевича, который
является зятем польского воеводы и получает поддержку от короля
Сигизмунда. И этот король... тот самый король, который четвертовал
Наливайко!..
- Стой, атаман русской рати народной! - грозно воскликнул Болотников,
обращаясь сам к себе, расправив плечи и глядя прямо в глаза своим
помощникам. - Кто посмел бросить тень на наше святое дело? Не ты ли, Яцко,
славный остерский казак, спасший вместе со своими львами казаками от
поражения рязанцев?
- Не черню нашего дела, атаман наш, а высказываю сомнение православных
людей в отношении... царевича, - ответил Яцко, выдерживая грозный взгляд
атамана. - Мы не собирались вступать в союз с польским королем и
шляхтичами, когда шли воевать за русский престол. А царевич, получается, и
сейчас обивает пороги польских воевод...
- Нам известно, брат Яцко, что войска царевича состоят из украинских
полков и казаков Вишневецкого и Ружинского. Ведь недаром царевич скрывался
от Годунова у Вишневецкого и учился в Гоще...
- Это позор! - крикнули Яцко и Пушкарь.
Их поддержал Тимоха-рязанец и остальные присутствующие.
- Что позор, спору нет. Но ведь это и страшная правда, - спокойно
ответил Болотников. - Где же в этой правде позор, а где жизненная
необходимость - трудно мне понять. Однако ясно и то, что мы, именно мы,
братья воины, должны помогать царевичу Димитрию взойти на русский
престол... Не скрою, трудно мне разобраться... Сам я видел Димитрия,
разговаривал с ним, присягал, как законному государю... В то время вместе
со мной у государя были и казацкие старшины во главе с их гетманом, помню
- Олевченко назывался. Его сопровождали солидные старшины, вооруженные
богатыми саблями и пистолями, начиная с седоусого Топиги до... выдающегося
воина, полковника Петра Сагайдачного...
- Сагайдачный, Петро Конашевич, уже в старшинской охране у Олевченко? -
с возмущением переспросил Яцко. - Мы считали его куда умнее. Зачем
понадобилось плестись ему за Олевченко? Казак он грамотный... Во время
Ливонского похода, который возглавлял Самойло Кишка, встретились мы с ним.