Алифанов Леонид. Хмельницкий. Книга первая

Чигирин. Жители Чигирина называли Яцка "отчаянной головой", но уважали
его, как бывалого казака, ибо из всех жителей города он один принимал
участие в ливонском походе и возвратился здоровым и невредимым, хотя и
сильно обносившимся. Люди рассказывали, что воевал он рядом с самим
Кишкой, который, по его уверениям, погиб не в бою с врагом, а от
предательского удара в спину...
Рассказы Яцка мало интересовали Хмельницкого. К тому же, говоря о
походах и кровавых сражениях на земле и на море, казак всякий раз
возвращался к обязанностям и к поведению урядника Чигиринского староства.
Вот и теперь Яцко советовал Хмельницкому подумать, и причем немедля, о
том, кем он является для казаков. Нельзя забывать о том, что Чигирин - это
новая, свободная казачья столица, а не "пограничное пристанище" для
шляхты, зарящейся на Запорожскую Сечь. Хотя казаки и не могут пожаловаться
на своего нынешнего урядника, но они настороженно относятся к нему, ибо
пан Хмельницкий за все время своего пребывания в Чигирине ни единого разу
не посетил храма божьего, не причащался по православному обычаю, как это
делает его жена, наставляя благочестию и своего сына Зиновия-Богдана.
Услышав это новое имя своего сына из уст казака, Хмельницкий даже
вздрогнул. Выходит, что Мелашка Пушкариха успела рассказать кое-кому о
Зиновии и его защите наливайковцев... Из слов Яцка следовало, что
выписанные из реестра казаки не только воинственно настроены, но,
наверное, и посполитых крестьян подстрекают к непослушанию.
Казаки и посполитые будто бы, откликаясь на призыв короля, вооружаются,
чтобы помочь "царевичу Димитрию" воевать против Шуйского, а на самом деле
остаются в волостях, объединяются в отряды и порой, недовольные
шляхтичами, нападают на их надсмотрщиков и урядников.
Переехав на рассвете реку Тясьмин и попрощавшись у моста с этим
словоохотливым казаком, Хмельницкий почувствовал себя тревожно.
Однако же возвращаться сейчас в Чигирин было бы совсем безрассудно. Он
подстегнул коня, пообещал жене приобрести в Корсуне для нее и вещей
подходящую телегу.
Хмельницкие проезжали через села Смелянщины. Здесь Михайло привлек
внимание крестьян, работающих на нивах панов-шляхтичей. По одежде и оружию
они безошибочно узнавали в нем польского урядника, то и дело останавливали
его, требовали объяснить, на каком основании казаков вместе с семьями
выписывают из реестра.
- Только и требуют, чтобы он, как скотина, четыре дня в неделю работал
на польского пана. Да еще в первые дни недели, а потом уже может
обрабатывать свою ниву, когда зерно начнет осыпаться на корню.
- Какой же это божий или человеческий закон, почтенный пан, коль и эти
крохи потом нужно отдать на кормежку жолнерам?..
Хмельницкий, искренне недоумевая, пожимал плечами, даже обещал передать
их жалобу самому старосте, лишь бы только оставили его в покое возмущенные
люди. Хотя крестьяне и были с косами или граблями, но от внимания урядника
не ускользнуло и то, что у некоторых из них под длинной сорочкой торчали
спрятанные за поясом пистоли.
Хмельницкий и впрямь собирался рассказать вельможе Даниловичу о
недовольстве выписчиков из реестра, принимающем угрожающий характер. Ведь
из-за этого и начинаются ежегодные бунты в староствах.
Оказавшись в окружении обозленных крестьян, Хмельницкий даже пожалел о
том, что с ним нет Яцка.
Правда, его выручали женщины - умная Матрена и особенно Мелашка. Она
умела так успокоить косарей, расхваливая Хмельницкого - урядника
Чигиринского староства, где людей не притесняют, что они от угроз
переходили к просьбам. Даже Зиновий вмешивался в разговор, поглядывая на
изможденных, одетых в длинные, грязные от пота и пыли сорочки подростков,
подходивших к ним с граблями в руках. Простота и обходительность сына
урядника, так ясно выступавшие в обращении с крестьянскими детьми,
согревали сердца и души изнуренных работой родителей. И они доверчивее
относились к обещаниям пана урядника.
Хмельницкий, озабоченный, изнемогший под палящими лучами солнца, только
под вечер въехал в предместье города Корсуня. Женщины устали от верховой
езды, выбились из сил кони. Остановились возле перелеска, расседлали
лошадей, пустив их попастись, и расположились на отдых. А сам Хмельницкий
поехал в староство, чтобы раздобыть телегу. У него отлегло от сердца: ведь
в городе нечего бояться нападения крестьян, возмущенных притеснениями
шляхтичей. Подстаросты сейчас нет в городе, он уехал в Чигирин. Солнце уже
было на закате, на дорогу легли длинные тени от деревьев, дышать стало
легче.
Спустившись с пригорка, Хмельницкий заметил возле моста через Рось
группу людей и остановился. Впереди как на ладони на противоположном
берегу Роси возвышался Корсунский замок, мимо него через парк протянулась
дорога в город.
"Здесь и заночуем..." - подумал Хмельницкий, решив покончить на сегодня
со всеми своими хлопотами.
- Стой, пан военный! - вдруг услышал он не совсем дружелюбный оклик. -
Через мост проезда нет.
- Как это - нет проезда!.. - возмущенно произнес Хмельницкий, натягивая
поводья.
Только сейчас он заметил, что и в самом деле вместо моста через Рось в
ее самом узком месте были проложены мостки для пешеходов. На этих мостках
не разминуться. Возмущение постепенно проходило.
- Что, наводнением снесло мост? - совсем спокойно спросил Хмельницкий.
Несколько мужиков плотным кольцом обступили всадника. В устремленных на
него глазах Хмельницкий прочел такую же ненависть, как и у работающих на
полях смелянцев. Невольно он резко обернулся и посмотрел назад, подумав о
семье и казаках, оставшихся у леса.
- Хлопцы, за ним едет отряд! - крикнул мужчина, стоявший крайним и
первым бросился в ту сторону, откуда приехал Хмельницкий, приказав на
ходу: - Задержи, Сидор, этого шляхтича, а вы... за мной!
- Что вам нужно от меня, панове казаки? Там осталась лишь моя семья. В
чем дело?
Тон Хмельницкого и его вежливое обращение заставили призадуматься
корсунцев. Их старший остановился и снова подъехал к уряднику.
- Семья? Зачем это семья прибыла в Корсунь и откуда? - допытывался он,
внимательно присматриваясь к Хмельницкому. И тут же добавил: - А оружие
прошу сдать мне, так будет спокойнее.
Хмельницкий оказался в затруднительном положении. Ни сдать оружие -
значит подвергнуть себя опасности столкновения с полутора десятком людей.
У большинства из них висели сабли на боку, у некоторых за поясами торчали
пистоли. Кое-кто уже схватился за саблю... Но отдать оружие... а потом,
может быть, и коня...
- Не могу понять, панове казаки, - снова вежливо обратился он к
воинственно настроенным корсунцам. - Как будто я и не крымский татарин, не
налетчик какой-нибудь. Еду из Чигирина... убежал от шляхтича-пацификатора.
К старосте вашему, пану Даниловичу, хочу обратиться с личной жалобой... а
также замолвить слово и за посполитых. Если вы казаки, так зачем вам
обезоруживать меня? Если я попал к... Что же, берите оружие, я ношу его не
для того, чтобы сносить головы православным людям... - И, опустив поводья,
он стал отстегивать саблю.
- Не торопись, Сидор, - посоветовал кто-то. - Не всегда тот пан, кто
носит жупан. Надо разобраться.
- Добро. Пускай пан оставит оружие при себе, - согласился старший. -
Только старосты сейчас нету в Корсуне. А эти панские шкуродеры тоже
разбежались, вопя "караул", хотя мы их, клянусь богом, даже пальцем не
тронули...
Хмельницкий пристегнул саблю и соскочил с коня. Кто-то взял его коня
под уздцы, Хмельницкий расценил это как знак уважения, он отпустил
поводья, поправил пояс. Из разговора выяснилось, что корсунские мещане
отказались чинить мосты за свой счет.
- Это настоящий грабеж, уважаемый пан, - объяснил Хмельницкому старший.
- Люди ему пашут и сеют, да еще и чинш [оброк (польск.)] оплачивают... А
за что, спрашивается, посудите сами? Наверное, за то, что мы живем и
дышим, не торопимся стать отступниками, униатами. Верно я говорю,
уважаемый пан?
- Так вы можете пожаловаться пану... - попытался было Хмельницкий
закончить этот неприятный разговор.
Солнце тем временем опускалось все ниже и ниже. Скоро и вечер наступит.
А голодная семья ждет его у леса. Но несколько человек, перебивая друг
друга, с возмущением стали рассказывать, как урядники староства издеваются
над мещанами, преследуют их за то, что они не хотят чинить мосты на
собственные средства. Один мещанин умер от побоев, а четверых, в том числе
и самого искусного в Корсуне кузнеца, забрали в замок, а там, должно быть,
пытают. Человек десять мужчин и женщин тяжело ранены.
- И казаки теперь, уважаемый пан, взялись сами хозяйничать в городе.
Урядники удрали в замок, а двое из них лежат связанными в магистрате. Мы
вот охраняем тут, а братья казаки хотят ворваться в замок, чтобы
освободить задержанных мещан и казацкого кузнеца, если они еще живы...
Хмельницкий только разводил руками. Потом он сообразил, что сейчас
может помочь обеим сторонам.
- Постойте, панове казаки, - дружелюбно предложил он. - Я мог бы
убедить здешних панов урядников не причинять зла кузнецу и мещанам.
Понятно, погорячились люди, защищая собственное добро. Наказывать за это -
значит толкать людей на бунт!..
- А кто ответит за умершего? - спросил пожилой казак, которого звали
Сидором.
Его поддержали еще несколько человек. Снова раздались возмущенные
голоса, как и в первые минуты встречи.
- Закон, карающий за убийство человека, должен быть единым в
государстве, - неожиданно для самого себя высказал Хмельницкий услышанную
им только сегодня из уст Яцка мысль, с которой он был не вполне согласен.
Хмельницкий даже удивился, что при данных обстоятельствах она была
повторена им вполне чистосердечно, без малейшего раскаяния.
Раздались возгласы: "Верно!", "Единый закон!", "К ответу!"... Тревога
охватила Хмельницкого, так внезапно поддержавшего справедливые требования
взбунтовавшихся корсунцев.
Никто из присутствующих не заметил, что сразу после того, как
Хмельницкий соскочил с седла, к толпе тихонько подъехал на своем небольшом
карем жеребчике Зиновий. Все были так возбуждены, что не слышали, как он
сошел с коня и поставил его рядом с отцовским. Только после того, как
казаки успокоились, одобрив суждение Хмельницкого о законе, а жеребчик
Богдана, играя, укусил отцовского коня ниже колена и тот заржал, - все
оглянулись и увидели подростка.
- Сынок? - спросил кто-то.
В первое мгновение Хмельницкого рассердило, что сын слышал весь этот
разговор. И в то же время его сердце наполнилось отцовской гордостью. При
других обстоятельствах он накричал бы на Зиновия, отругал как следует, но
сейчас не стал этого делать. А сын не скрывал восхищения своим отцом и,
высоко подняв голову, разглядывал казаков. Лучи заходящего солнца
отражались в его глазах, и они не по-детски горели, как у орленка, который
впервые силится расправить крылья и вылететь из гнезда следом за отцом.
- Да, это мой... Зиновий-Богдан! - произнес Хмельницкий, не
удержавшись, чтобы не похвастаться новым, таким благозвучным именем своего
сына. - Почему же ты не остался вместе с матерью? Не отдохнул? - спросил
он Зиновия.
- А мама послала меня за вами. Мы уже остановились ночевать в крайней
хате у старого казака. Он хорошо знает моего покойного дедушку, маминого
отца, казаковал вместе с ним. Он уже и ужин велел приготовить, -
скороговоркой выпалил мальчик.
Казаки одобрили выбор жены Хмельницкого - ее решение остановиться на
ночлег у почтенного казака Дениса. Они тут же выделили одного мещанина,
чтобы тот помог мальчику отвести коней во двор Дениса и постарался достать
наутро телегу с хорошим кучером. Несколько мещан остались охранять мост, а
остальные пошли вместе с Хмельницким к замку. Они хотели освободить
заключенных там невинных людей.

14

Стоял чудесный летний день. Проехав степью по пыльной дороге, под
палящими лучами солнца, путешественники добрались до Терехтемирова. Здесь
сразу повеяло на них прохладой Днепра, и они полной грудью вдыхали свежий
воздух, любуясь красотой окружающей природы. Корсунский кузнец,
освобожденный из темницы после вмешательства Хмельницкого, охотно
согласился сопровождать женщин в телеге, раздобытой для них казаками.
Богдан ни на шаг не отъезжал от телеги, жадно прислушиваясь к рассказам
кузнеца о бесчинствах, творимых в старостве.
- Люди наши - православные с деда-прадеда. Да и не понимают они этих
католических молитв, не хотят признавать опостылевшую унию, не могут
мириться с тем, что чужеземцы хозяйничают в стране, - жаловался кузнец
женщинам. - А они все лезут и лезут к нам, называя себя нашими панами, да
карают за малейшее непослушание. Наши церкви превращают в униатские...
Такое творится, прости господи...
Матрена внимательно слушала кузнеца, утешала его как могла, соглашаясь
с тем, что польская шляхта и духовенство стараются захватить край. То же
говорила Мелашка. Они думали и толковали совсем не о том, что волновало
Хмельницкого. Ему довольно легко удалось уговорить урядников открыть
ворота Корсунского замка и отпустить кузнеца и мещан. Умный и спокойный по
натуре человек, он обладал незаурядными способностями и нашел слова,
позволившие ему примирить казаков с урядниками. Правда, надолго ли это -
трудно сказать. Он посоветовал урядникам самим расследовать, кто так
бессердечно избил несчастного мещанина, что тот скончался, и виновного
отправить на суд самого старосты. А для починки моста, рекомендовал
доставить за счет староства доски и бревна, чтобы городские мастера могли
его восстановить...
Все эти советы Хмельницкий давал, будучи под впечатлением беседы с
казаками. Как ему казалось, их принимали обе враждующие стороны, - скорее
из-за уважения к нему, к его благим намерениям, к его желанию уладить
ссору, чреватую опасными последствиями. А утром старый Денис и кузнец
рассказали ему о том, что несколько десятков вооруженных казаков на
рассвете покинули Корсунь и ушли на север.
- Правды ищут люди, ушли за Путивль, помогать русским... - объяснил
Денис.
В полдень Хмельницкие были уже на терехтемировском пароме. Позавтракали
они рано, еще в Межеричах, торопясь хотя бы в послеобеденную пору попасть
в Переяслав. За свою недолгую дорогу чего только они не наслышались! Чем
ближе подъезжали к резиденции староства, тем больше жалоб слышали они от
людей в селах и хуторах.
Ежегодно сюда наезжали отряды жолнеров, требуя постоя, и жестоко
расправлялись с теми, кто по бедности ничего не мог им дать.
На пароме они узнали от паромщика о том, что утром он перевез на левый
берег двоих гонцов из Чигирина, спешивших к старосте. То, что гонцы
торопились поскорее попасть в Переделав, к пану Даниловичу, Хмельницкому
было понятно.
"Все-таки обогнали... Конечно, одни, без такого... груза, как у меня",
- вздыхая, подумал Хмельницкий. Расспросил паромщика, как выглядели эти
гонцы, не говорили ли они, зачем едут. Паромщик посмотрел на вооруженного
человека и уклончиво ответил:
- Леший их разберет, ваша милость. Торопят: давай, мол, поживее, -
подорожную тычут, словно я дьяк или писарь какой-нибудь, а не паромщик.
- Говорили, из Чигирина, к старосте?
- Ну да, из Чигирина, мол, гонцы к старосте...
Не давая отдыха ни себе, ни лошадям, Хмельницкий спешил в Переяслав.
Матрена настояла на том, чтобы они направились прямо к ее матери-вдове, а
потом уже, если в этом будет необходимость, переехали в свой дом, стоявший
на противоположном берегу реки Трубеж. Мать Матрены жила недалеко от
имения старосты, и это явилось решающим доводом для Хмельницкого. Он
поступил так, как хотела его жена.

15

Наскоро поздоровавшись со старенькой тещей и оставив на ее попечение
свою семью, Хмельницкий привел себя в порядок и поскакал вместе с казаками
в имение Даниловича. Занятый единственной мыслью - поскорее попасть к
старосте, он не только забыл попрощаться с кузнецом, который торопился в
обратный путь на переправу, но даже не успел полюбоваться городом,
когда-то таким родным. "Выслушав чигиринских гонцов, Данилович, наверное,
сейчас рвет и мечет", - думал урядник. И кони неслись еще быстрее,
поднимая облака пыли. Он слышал, как из корчмы кто-то окликнул его, но не
обратил внимания. Только когда въехали в имение старосты и Хмельницкий уже
соскочил с коня, он узнал от казака, что окликал его какой-то вооруженный
человек.
На крыльце дома старосты приветливо встретил Хмельницкого и сразу же
усадил рядом с собой старый маршалок [дворецкий (польск.)], которого
Жолкевский также передал Яну Даниловичу вместе с приданым дочери. Старик
поседел и немного сгорбился. Но, как всегда, свысока смотрел на низших по
должности шляхтичей, давая им понять, что, прежде чем попасть к вельможе,
нужно обязательно поклониться ему. Хмельницкий, еще находясь на службе у
Жолкевского, хорошо знал эту слабость маршалка и сейчас, как и прежде,
старался ничем не задеть болезненно самолюбивого старика. Хотя он и спешил
как можно скорее увидеть старосту, но нашел в себе достаточно выдержки и
такта, чтобы не сразу заговорить о своих делах.
- О, уважаемый пан Казимир так выглядит, будто и не три года мы не
виделись, а всего несколько дней! Как здоровье достопочтенной супруги
зашей? Прошу пана Казимира передать ей мое почтение с пожеланием доброго
здоровья...
- Бардзо дзенькую [премного благодарен (польск.)]. Пан Михайло все
такой же благородный рыцарь, узнаю, узнаю, - улыбнулся старик. - Как
служится пану в этих диких пограничных краях среди неспокойного
казачества?..
Так учтиво беседовали они не менее получаса, пока гость не узнал, что
староста еще несколько дней тому назад выехал навстречу своему любимому
тестю Станиславу Жолкевскому, который должен приехать сюда на несколько
дней из военного лагеря, расположенного под Красноставом. Его милость пан
гетман хочет отпраздновать свое шестидесятилетие в доме Софьи. Маршалок
сообщил также, что сегодня утром из Чигирина прибыли двое гонцов от
подстаросты. Они сейчас где-то в корчме ждут пана старосту, чтобы лично
передать ему какое-то важное донесение о бунте на границе.
- О бунте? - взволнованно переспросил Хмельницкий. - Я тоже приехал из
Чигирина. Там никакого казачьего бунта нету, если не считать бесчинств,
творимых одним подпоручиком.
- О ком пан говорит?
- Пан Казимир, очевидно, помнит молодого родственника пани Софьи, жены
князя Ружинского?..
- Лаща Самойла? Этого сорвиголову, который обучался военному делу у
пана Струся?
- Да. Этот подпоручик, как татарин, увез в седле дочь чигиринского
мещанина...
- Ха-ха-ха! - захохотал маршалок, хлопнув руками себя по коленкам. -
Узнаю сердцееда...
Хмельницкий, мгновенно оценив обстановку, тоже засмеялся, чтобы не
рассердить маршалка, который расценил подлый поступок шляхтича как веселую
шутку.
С улицы в парадные ворота въехала позолоченная французская карета с
гербами Жолкевского. За ней проследовала другая, более скромная, но тоже
изукрашенная карета шляхтича Даниловича, в которую была впряжена четверка
сивых лошадей. Их сопровождали несколько десятков казаков, жолнеров и
челяди, гарцевавших по обе стороны карет.
Хмельницкий тотчас же вскочил, подкрутил на польский манер свои черные,
по-казацки опущенные усы, быстро сбежал по ступенькам и опрометью бросился
к карете воеводы. Следом за ним семенил маршалок, ему трудно было угнаться
за молодым и сильным, закаленным в степях урядником.
Пока маршалок сходил со ступенек, Михайло уже открыл дверцы гетманской
кареты, которая, тяжело подпрыгнув на рессорах, остановилась у крыльца;
никто из услужливых дворовых и казаков не успел опередить Хмельницкого,
теперь стоявшего навытяжку, ожидая приказов всесильного гетмана. Пан
маршалок хотя и спешил встретить Жолкевского, но тот не стал его
дожидаться. Он был приятно удивлен, увидев своего старого слугу Михася.
Гетман подал Хмельницкому руку, потом оперся на его могучее плечо и,
улыбаясь, воскликнул:
- Вот сюрприз, пан Хмельницкий!.. Виват, виват! Вижу, пан возмужал на
лоне пограничного приволья... Какими новостями порадует нас пан, прискакав
из такой дали?
- Дай бог здоровья вашей милости, многоуважаемому пану нашему, надежде
края! Для меня большое счастье и честь приветствовать вашмость в день
вашего рождения...
Продолжая опираться на сильную руку своего бывшего любимого слуги,
Жолкевский, громко смеясь, пошел с ним по дорожке к роскошному цветнику
пани Софьи. Идя рядом с таким могущественным человеком, поддерживая его,
уже отяжелевшего, Хмельницкий несколько раз ловил себя на желании
прихрамывать так же, как и гетман. Служа этому всесильному вельможе с юных
лет, он научился не только угождать ему, по и заразился непреодолимой
жаждой власти, не брезгая ничем, лишь бы подниматься по служебной лесенке
все выше и выше. Гетман и властелин Украины Станислав Жолкевский, казалось
ему, даже хромал как-то величественно, не так, как хромают простые
смертные калеки!
- Прибыл я, вашмость вельможный пан воевода и гетман, чтобы обжаловать
недостойные шляхетской чести действия, творимые на границе польского
государства... - И Хмельницкий кратко изложил цель своего приезда.
Но Жолкевский пожелал подробнее узнать о положении дел в Корсуне и
Чигирине.
Дела складывались не совсем благоприятно для самого жалобщика, но он
старался докладывать государственному мужу кратко и ясно, характеризуя
трудности службы в отдаленных пограничных районах. Там обнаглевшие
государственные преступники среди бела дня убивают полковников коронных
вооруженных сил Речи Посполитой, а вместо строгих судий на место
преступления приезжают распущенные молодчики вроде воспитанника пана
Струся - Самойла Лаща, действия которого еще больше озлобляют своевольных
хлопов.
- Так, вашмость вельможный пан, этот подпоручик отстранил меня от
службы и заменил мою охрану своими неопытными казаками. Из-под носа его
пьяной охраны преступные казаки легко выкрали из церкви тело пана Стася
Заблудовского, освободили из темницы убийцу полковника и группами уходят
на север... То ли они откликаются на призыв сандомирского пана Мнишка, то
ли пристают к взбунтовавшимся московским хлопам во главе с Болотниковым...
- Пан Хмельницкий отстранен от должности без ведома старосты? - слегка
нахмурившись, спросил Жолкевский.
Они дошли до конца дорожки и возвратились назад. Им навстречу под руку
шли, продолжая дружеский разговор, начатый еще в карете, друзья-однолетки
- Ян Данилович и Стефан Хмелевский, региментар [польский военачальник,
командующий полком, армией] придворной охраны и войск старого князя
Константина Острожского.
- Вашмость, - ответил Хмельницкий, - угрожая оружием, меня отстранил
пан Лащ, которого пан подстароста наделил большими полномочиями...
Их разговор прервался, к беседующим подошел хозяин дома Данилович, и с
ним Хмелевский. Староста недолюбливал фаворита тестя и своей жены Софьи,
незначительного пограничного урядника. Но, увидев его, обласканного
воеводой-гетманом, староста Данилович поздоровался с Хмельницким за руку,
как с близким человеком, как шляхтич со шляхтичем. Рука от этого не
отсохнет, а дорогому тестю приятно...
- Очевидно, пан Хмельницкий приехал по каким-то служебным делам? -
спросил он и тут же сам ответил, не дав Хмельницкому и рта раскрыть: - А
то как же, разумеется, по делу! Но, прошу уважаемого пана, не сегодня,
только не сегодня... Прошу пана Хмельницкого завтра к нам на завтрак и там
доложите, если позволит вельможный пан гетман и мой гость.
- Бардзо gratum [чудесно, хорошо (польск. и лат.)], - поспешил ответить
Жолкевский, как всегда любивший пересыпать свою речь латинскими словами, а
то и целыми фразами. - Почему бы и не разрешить, ведь я и сам только гость
в доме уважаемого пана Яна.
Хмельницкий вежливо поклонился гетману, потом старосте и его гостю
Хмелевскому и, оставив всемогущих шляхтичей, бодро зашагал в сторону дома.
Встретив по дороге маршалка, спросил его на ходу, в какое время пан
староста завтракает, сердечно распрощался с ним и направился к своим
казакам.
За воротами двора старосты Хмельницкий встретился с двумя вооруженными
всадниками - это были чигиринские гонцы от корсунского подстаросты. Но он
не окликнул их, даже отвернулся, пришпорив коня.

16

Какая радость для матери встречать в своем доме таких дорогих гостей!
Матрена всплакнула, упав на грудь старушки. О смерти отца ей сообщили
казаки, еще когда она жила в Черкассах, кое-что дополнил Яцко в Чигирине.
Дочь до сих пор все еще не верила, что отца нет уже в живых. Но когда она
увидела седую мать, с лицом, испещренным морщинками, ее охватила
невыразимая скорбь... Как одиноко доживает свой век ее матушка... Но не
покидает свой родной Переделав!
С чувством глубокой несказанной любви обнимала бабушка своего внука
Зиновия, ласкала его, как малого ребенка. Много лет мечтала она об этой
встрече. Не столько думала она бессонными ночами о дочери, как о внуке. В
нем хотела она видеть достойного продолжателя переяславского казацкого
рода. Старуха только головой покачала, когда Матрена рассказала ей о том,
как бежал сын из дома, чтобы стать казаком. Неизвестно, кому больше
сочувствовала старуха, качая головой, - родителям или внуку. Такой уж
молодец... Стройный, чернявый, с умными, ясными, будто немного грустными