Бабанлы Видади. Когда молчит совесть

   - Я не аферист и не авантюрист, товарищ управляющий. Я ученый...
   - Повторяю: нам все известно! - В узких зрачках Бадирбейли вспыхнули злобные искры. - Почему, я смею вас спросить, вы скрыли свое прошлое? неожиданно понизив голос, спросил он.
   По телу Гюнашли пробежала холодная дрожь.
   - Я? - только и мог спросить он.
   - Да, вы, вы! Где ваш отец?
   Гюнашли вздохнул, и Бадирбейли, не дожидаясь ответа, торжествующе произнес:
   - В краях весьма отдаленных! И нам этого хорошо известно.
   Сохраб молчал. Кому понадобилось вытащить на свет дело одиннадцатилетней давности, бередить старые раны? Ведь во время войны они несколько лет работали вместе с Бадирбейли в Государственной комиссии по обороне Баку, и Башир прекрасно знал его биографию. Какую цель сегодня преследует этот человек?
   - Могу сказать одно: несчастье, случившееся с моим отцом, не имело влияния на мои убеждения. Никогда. Всей своей жизнью и работой я старался приносить пользу нашему государству.
   - "Польза"... - Бадирбейли брезгливо поморщился.- О какой пользе вы говорите? Угробить государственные миллионы, ввести в заблуждение людей уж не эту ли пользу вы имеете в виду? - Он ярился все сильнее. - Вы - враг, надевший личину друга. Мстите за отца. Но, повторяю, ваша афера не может увенчаться успехом! Мы сумеем вовремя сорвать маску с вашей грязной физиономии.
   Сохраб потерял терпение. Слово "месть" хлестнуло больнее прочих оскорблений. Он поднялся во весь рост, стукнул кулаком по столу, в бешенстве крикнул:
   - Вы не смеете порочить честных людей!
   - Вспомните, где находитесь и с кем разговариваете! - угрожающе крикнул Бадирбейли.
   Гюнашли опустился на стул. Нет, он не успокоится, пока не выскажет всего, что накопилось у него на душе.
   - Если бы я, уважаемый управляющий, как вы утверждаете, хотел отомстить за отца, я бы сделал это в тяжелую годину войны. Но вы знаете, как я работал. Видели. Мы вместе с вами трудились в ответственнейшей комиссии по обороне нашего города. В этой комиссии были самые доверенные люди.
   Тогда вы не знали о судьбе моего отца? Почему же все эти годы вы молчали?
   - Прошлое - не оправдание! Не заметайте следы. Прикинуться ягненком, войти в доверие, чтобы творить свои гнусные делишки, - испытанный метод врага. Друг на словах - враг на деле. Но нас не так легко провести! Против вас много улик. К нам давно поступают сигналы, и мы не имеем права закрывать глаза на предупреждения честных людей.
   - У вас нет еще одного права - попирать человеческое достоинство! Это противоречит советским законам!
   - Хватит! Не желаю больше слушать! - В углах рта Бадирбейли снова выступила желтоватая пена.
   * * *
   Гюнашли плохо помнил, чем окончился разговор с управляющим. Выйдя из управления, он долго бродил по городу. А когда наконец пришел в себя, уже светало, гасли звезды, далеко-далеко над морем алела полоса восхода. На пустынных улицах, нарушая рассветную тишину, изредка раздавался гудок автомобиля да скрипел снег под ногами прохожих - рабочие возвращались после ночной смены. Мороз пробирал до костей. Вялость сменилась утренним возбуждением, и разговор с управляющим со всей отчетливостью всплыл в памяти.
   "Кто эти люди, что посылали "необходимые" материалы в соответствующие инстанции? И какие могли быть материалы?" - думал Сохраб. А впрочем, какое это имеет значение?... В ушах прозвучали последние слова Бадирбейли: "Даю вам неделю! Если за это время не сдадите завод, разговор будет коротким! Можете идти!"
   Острая боль пронзила сердце, казалось, его прокололи с разу в нескольких местах. Дрожь прошла по телу, и, чтобы утишить боль, Сохраб сгорбился, сжался. Еле добравшись до дома, не говоря ни слова, одетый повалился в постель.
   Мархамат не спала, дожидаясь мужа.
   - Ну вот! - воскликнула она, взглянув на его белое как полотно лицо. Добился своего! Надорвался! Есть на свете люди, которым жизнь не дорога!
   Сохраб ничего не ответил на упреки жены. Только горестно вздохнул и подумал: "А ведь Мархамат права, работаю не покладая рук, забываю, где день, где ночь, когда в отпуск ездил - не помню, и вот она, благодарность! Оскорбления, угрозы... Топчут твою честь, как старый палас..." Он горько усмехнулся.
   А сердце болело так, словно гноилась открытая рана. Озноб сотрясал тело, и Сохраб опять весь сжался, стиснул кулаки, - только бы унять боль, ну хоть немного!
   Мархамат ворча раздела мужа, укутала двумя одеялами, хотела тут же вызвать "скорую помощь", но Сохраб сердито запротестовал:
   - Не надо! Я просто устал, отосплюсь - и все пройдет...
   Разозленная упрямством мужа, Мархамат насупилась и, захлопнув дверь, ушла в другую комнату, - ну и пусть отдыхает на здоровье!
   Сохраб спал недолго. Несмотря на сильную усталость и нервное перенапряжение, сон не шел к нему. Не прошло и двух часов, он встал, голова горела, наверное, поднялась температура. Преодолевая недомогание, Сохраб оделся и хотел незаметно, без завтрака, уйти из дома. Но Мархамат преградила ему путь.
   - Желаю успеха! Куда изволили собраться? - насмешливо спросила она.
   - На работу, - облизывая пересохшие губы, тихо ответил Сохраб.
   Мархамат смотрела на него с укоризной и ужасом, глаза ее гневно блестели.
   - Да я вижу, ты и впрямь рехнулся! - резко сказала она. - Опомнись! Или хочешь оставить детей сиротами? - В то время у Гюнашли еще было двое детей. Вскоре младший заболел и скончался. - И что это за работа у тебя? Ни отдыха ни срока! Да вспомню ли я за всю нашу жизнь хоть один спокойный, счастливый день? Работа, работа, работа! Погляди в зеркало, на кого ты похож.
   Сохраб сокрушенно покачал головой.
   - Ах, Мархи, если бы ты знала... - Он с трудом удержался, чтобы не рассказать жене о ночном разговоре. - Сейчас самое напряженное время. У меня каждая минута на счету. Медлить нельзя!
   Он быстро вышел из спальни, накинул пальто и спешно, чтобы не слышать упреков жены, захлопнул дверь. Нервы его напряжены до предела, говорить с женою о неприятностях он не хотел. Зачем тревожить близких? Помочь все равно не сможет, так к чему нарушать спокойствие в доме?
   Приехав на завод, Сохраб вконец расстроился. Все работы остановились, нигде ни души. Его встретил бригадир монтажников.
   - Товарищ Клыджев, где рабочие? - спросил Гюнашли растерянно оглядываясь.
   - Не пришли, - Клыджев смущенно опустил глаза.
   Гюнашли почувствовал, как внутри у него все натянулось, словно тетива. Не помня себя он крикнул (первый раз в жизни позволил повысить голос на рабочего человека):
   - Почему? Кто разрешил?
   - Таково распоряжение свыше...
   Гюнашли непонимающе уставился на бригадира: "Да что же это происходит? - мысленно спрашивал он. - С одной стороны, ультиматум: сдать завод в недельный срок, с другой - дикие, ничем не обоснованные решения..."
   Если бы это сказал не Клыджев, а другой человек, Сохраб не поверил бы. Но Клыджева, простого, благородного, делового человека, он знал давным-давно. Ему всегда поручали самые ответственные участки работы. Он солгать не мог. И на строительство завода его назначили не случайно новому предприятию придавалось большое значение. И верно, Клыджев в самые короткие сроки зарекомендовал себя как отличный работник. На его участке все шло прекрасно, да иначе и быть не могло. Он вкладывал в работу всю свою душу.
   Клыджев прекрасно понимал, что означает недоумевающий взгляд Гюнашли.
   - Что говорить, - помолчав, начал он, - положение напряженное. Завод в эксплуатацию не сдан, продукции не дает, - значит, переведен на баланс. Средства не отпускают: дело, мол, безнадежное. Рабочим срезали зарплату. Тут перед вами приезжал главный инженер и так распорядился. Ну, рабочие и разошлись по домам.
   Наверное, подсудимый в ожидании приговора суда чувствует себя лучше, чем Сохраб Гюнашли, выслушав объяснения Клыджева. Итак, строительство завода приостановлено, то есть все предрешено. Недельный срок - пустая уловка.
   Незаслуженно оскорбленный, больной, пренебрегший предупреждениями жены, приехал он на завод. Приехал не потому, что испугался угроз, а по велению совести. Здесь надеялся забыть все обиды и несправедливости. Только работой, честной, самоотверженной, может он доказать свою преданность делу, а значит, и свою правоту. Оказалось, что у него отняли эту возможность.
   Клыджев сочувственно смотрел на него, лихорадочно подыскивая слова утешения и поддержки.
   - Неправильное это решение, - наконец сказал он. - Нельзя так поступать... - Насупив брови, он долго молчал, потом поднял голову и спросил: - Прошу вас, скажите: это правда, что труды наши напрасны?
   Что мог ответить ему Сохраб? Он горько и глубоко вздохнул.
   - Братец Шахмалы, да ты же больше меня верил в наш успех!
   - Да, верил, - спокойно ответил Клыджев. - Если хотите знать, и сейчас верю. Но иногда случается, что человек, как говорится, попадает между молотом и наковальней...
   Опустив глаза, Сохраб молча смотрел вниз, в землю. Лицо Клыджева посветлело, густые брови разошлись.
   - Все ясно! - бодро проговорил он. - Теперь мне все ясно! Так вы не отказываетесь от своего изобретения? Вот это мне и нужно! Я должен был в этом убедиться... - Клыджев весело улыбнулся. - Скажу тебе честно, переходя на "ты", дружески заговорил он, - еще до твоего прихода я думал, как найти выход из создавшегося положения... Может, рискнем и продолжим работы, а? Сами, без разрешения начальства, понимаешь?
   - Каким образом? - приглушенным голосом спросил Гюнашли.
   - Поговорим с рабочими, растолкуем...
   - Поверят?
   - Поверят. Если рабочий человек знает, что работа его не пропадет даром, он горы перевернет.
   - И будут работать без зарплаты?
   Клыджев не дал ему договорить:
   - А кто сказал - работать без зарплаты? Сдадим завод в эксплуатацию, и все получат свои денежки, копейка в копейку.
   Гюнашли слушал его внимательно, но немного растерянно. А Клыджев продолжал уверенней и веселей:
   - Не огорчайся! Все будет в порядке. Я из дома в дом буду ходить. Сам с рабочими поговорю, ничего не скрою, и не сомневаюсь - помогут! Разве рабочему человеку по душе бросать свою работу, не доведя ее до конца? Это оскорбление рабочей чести!
   - Нас не обвинят в самоуправстве?
   - И об этом я думал. Поручите все мне. С вышестоящими инстанциями в споры не вступайте. Ответственность беру на себя. Рабочая логика на бюрократов действует куда убедительнее, чем рассуждения самого уважаемого ученого. Соберемся и всей бригадой пойдем к кому следует.
   Сохраб чувствовал, что с каждым словом Шахмалы в него вливаются силы и надежда. Исчезла усталость, уходила болезнь. Как отблагодарить этого благородного, смелого человека? Не было у Гюнашли таких слов, он только и мог сказать негромко:
   - Большое спасибо! - Сохраб проглотил комок, застрявший в горле. - А рабочим скажите, пусть не беспокоятся: все, что сам заработал, им отдам...
   Клыджев криво усмехнулся, положив на плечо Гюнашли свою крепкую коричневую руку, и полушутя сказал:
   - Не надо! Рабочий человек в деньгах не нуждается...
   * * *
   К полудню рабочие действительно возвратились. Клыджев собрал их и коротко сказал:
   - Ну, вот что, ребята: надо продолжать работу. Завод должен быть сдан в эксплуатацию к назначенному сроку. А срок - неделя.
   Люди стояли молча, никто ничего не ответил.
   - Речь идет о рабочей чести! - продолжал Клыджев. - Или мы напрасно столько месяцев мозолили здесь свои руки? Партия и правительство доверили нам труднейшую стройку. Неужели, когда дело подходит к концу, мы обманем их надежды? Как будем глядеть в глаза и друзьям нашим и врагам?
   Или я неправ?
   Снова молчание было ему ответом. Наконец один из рабочих сказал негромко:
   - Но, товарищ бригадир, нам ведь официально объявили, что строительство приостановлено, законсервировано. Стало быть, так в самых верхах порешили?
   Клыджев нахмурился, и на лбу его легли глубокие складки.
   - А это, сынок, тебя не касается! - резко возразил он. Ответственность я беру на себя. И в верхах и в низах найдутся люди, что поверят моему слову, слову рабочего человека.
   Глаза рабочих потеплели. Клыджев понял, удалось уговорить! Это была одна из самых счастливых минут в жизни Сохраба.
   - Я знаю, - просительным голосом заговорил он, обращаясь к рабочим, вам сократили зарплату, но я сделаю все, чтобы ваш труд был оплачен по справедливости.
   - Лишние слова говоришь, - раздался звонкий молодой голос. - Мы до денег не жадные! Помнишь поговорку: "Если моя одежда в муке, это еще не значит, что я мельник"?
   Клыджев, довольный, взглянул на Сохраба.
   - Вопрос ясен, - вмешался в разговор другой рабочий. - Говорите, с чего начинать, мы приступаем.
   По сути дела работа, которую предстояло выполнить монтажникам, была несложной: утеплить трубы, распределявшие химические реактивы и сырье. Для этого необходимо проложить дополнительные трубы, по которым бы шел водяной пар, и соединить эти новые трубы со всей установкой, крепко связав и покрыв асбестом. Подобное сооружение обеспечивало равномерную температуру в приборах и способствовало получению необходимого раствора.
   Стараясь говорить как можно проще и доходчивее, Гюнашли объяснил рабочим, что им предстояло сделать. Клыджев слушал и внимательно следил за лицами рабочих. Да, работа была несложной. Но она требовала большого напряжения. Мороз, сжатые сроки. Трудиться предстояло круглосуточно. Рабочие слушали внимательно, и Клыджев, глядя на них, верил: справятся!
   А на следующий день примчался перепуганный главный инженер.
   - Кто разрешил?! - бушевал он. - Кто возместит убытки? Кто заплатит рабочим?
   Упреки, угрозы сыпались на Гюнашли, как град из тучи. Однако, помня наставления Клыджева, Гюнашли молчал. К главному инженеру, тяжела ступая, подошел Клыджев.
   - Что произошло, товарищ Темразов? Почему такой шум, за километр слышно?
   Главный инженер быстро повернулся на голос бригадира:
   - И вы здесь? Уж не ваших ли это рук дело?
   - Вы угадали, моих... - хладнокровно ответил Клыджев.
   - А приказ? Или вам неизвестно? - Голос главного инженера сорвался. Законы? Партийная дисциплина? Вас это не касается?
   - Почему не касается? Мы живем с вами в одном государстве, - опять спокойно ответил Клыджев.
   - В таком случае извольте подчиняться! Забудьте свои партизанские замашки! Вы бригадир, исполнитель! Кто дал вам право распоряжаться, выносить самочинные решения? Требование закона...
   - Закон, товарищ Темразов, каждый толкует по-своему. У нас, у рабочих, свой закон: трудиться до победного конца! Не можем мы допустите, чтобы государственные деньги, а следовательно, и наш труд бросали на ветер.
   - Это вы бросаете на ветер труд рабочих! - продолжал кричать главный инженер. - Не исполнять распоряжения руководства - преступление! Если работы немедленно не прекратятся, я буду вынужден сообщить об этом в соответствующие инстанции! И тогда добра на ждите!
   Клыджев слушал с невозмутимым лицом.
   - Ваше право сообщать что угодно, куда угодно, - не повышая голоса, сказал он. - Об одному прошу - не мешайте работать. А какой будет результат, увидим!
   Темразов побагровел. Не ожидал он услышать такой ответ.
   - Башир Османович лично распорядился прекратить работы! - воскликнул он. - Или вы не знаете, что сопротивляться приказу товарища Бадирбейли все равно что добровольно класть голову под меч?!
   - А нам этот меч не страшен. Огромен верблюд, но слон еще больше. Если работа будет остановлена, мы напишем в Москву, в Центральный Комитет, там уж разберутся, кто прав, а кто виноват. Пусть пришлют комиссию и на месте определят, кто нарушает законы - товарищ Бадирбейли и вы, Темразов, или рабочий коллектив? Тут-то и станет ясно, кто швыряет на ветер государственные средства...
   - Ах, вот как! Настраиваете рабочих против руководства? Провокации?! Интриги? Ничего, вы еще поплатитесь за это!
   - Прошу без оскорблений, товарищ Темразов! А интригами вы сами занимаетесь. Не забывайте - вы главный инженер. Если установки бездействуют, кто в этом виноват? Кто обязан был предусмотреть все меры предотвращения аварий и неполадок? Если дело до суда дойдет, вы первый окажетесь на скамье подсудимых. Советую помнить...
   Темразов побледнел, махнул рукой и поспешил уехать с завода.
   День и ночь не прекращалась работа. И за все это время никто не приезжал на завод. Молчали телефоны. Казалось, начальство начисто забыло о существовании завода.
   Настало время пуска. Снова тревога. Все ли в порядке? Все ли предусмотрели? Больше других волновался Клыджев: если что не так, ему несдобровать.
   Но все обошлось как нельзя лучше. Бесконечные тревоги сменились радостью победы. Рабочие обнимались, поздравляя друг друга...
   Завод принимала Государственная комиссия, в которую вошли крупнейшие специалисты - представители различных организаций. Испытания продолжались несколько часов. Наконец акт о приеме завода был подписан. Хлынули журналисты, фоторепортеры, газеты восхваляли завод. Поздравлениям не было конца.
   Лишь Гюнашли не мог разделить общей радости. Сказалось напряжение последних недель. Вечером, сразу после подписания акта, он слег с высокой температурой. Ночью начался бред, и Гюнашли потерял сознание. В тяжелейшем состоянии его увезли в больницу. Целый месяц Сохраб Гюнашли находился между жизнью и смертью...
   * * *
   И еще один человек в эти торжественные дни пребывал весьма не в духе управляющий Объединением заводоуправлений Башир Османович Бадирбейли. Правительство, по заслугам оценив труд заводостроителей во главе с Гюнашли, удостоило их высоких наград. А Бадирбейли, несмотря на все свои старания, остался ни с чем...
   * * *
   Вугар встревожился. Равнодушие профессора показалось ему странным. "Почему молчит? Чего ждет? Учил меня сохранять спокойствие и бодрость, быть готовым к борьбе. Почему же ведет себя так, словно его и нет здесь?" мысленно упрекал Вугар Гюнашли. "А может, они убедили его и он перестал верить в мою работу?..." - мелькнула бредовая мысль.
   Вугар собрал все силы. Слова, заранее приготовленные, готовы были сорваться с языка. Но в последнюю секунду он молча опустился на место.
   А Гюнашли продолжал смотреть на Бадирбейли. "Пообломали тебе рога, думал он. - Но ты опять поднимаешь голову, начинаешь старую грязную игру".
   Вугару казалось: начни он сейчас говорить, не сможет двух слов связать. Но молчать тоже невозможно! И пока Вугар боролся с одолевавшими его сомнениями, в зале раздался спокойный и уверенный голос Гюнашли:
   - Если желающих выступить больше нет, позвольте мне сказать несколько слов.
   Спокойствие, с каким были произнесены эти слова, ободрило Вугара, тревога сменилась радостью. "Сейчас, сейчас, - думал он, - Гюнашли заставит их замолчать! Уж он-то живого места на них не оставит!"
   Гюнашли неторопливо вышел вперед.
   - Я очень внимательно выслушал выступления предыдущих ораторов, негромко начал он. - Что ж, признаться честно, они меня огорчили. Огорчили не потому, что в выступлениях содержалась резкая критика в мой адрес и в адрес моего аспиранта и его диссертации. Здоровая критика, научно-теоретические споры, как бы ни были они резки и беспощадны и какие бы печальные истины ни содержали, всегда полезны. Самое горькое лекарство все же лекарство и помогает исцелению от недугов. Критика раскрывает недостатки, показывает нам наши ошибки и недочеты. Не всегда человек может сам увидеть свои просчеты. Не потому, что он этого не хочет, а просто потому, что на данном этапе работы они ему не могут быть ясны. Доброжелательная критика уничтожает самоуспокоенность, вселяет веру в свои силы, будит дремлющую мысль...
   Бадирбейли беспокойно ерзал на стуле. Наконец, не выдержав, крикнул с места:
   - Мягко стелешь, не будет ли жестко спать, Сохраб? Пыль в глаза пускаешь! - И добавил грубо: - Не читай назидания!
   Гюнашли спокойно выслушал его реплику и, переведя дыхание, невозмутимо продолжал:
   - Мне жаль, что в некоторых выступлениях я не услышал именно такой здоровой и доброжелательной критики. Не услышал стремления всерьез разобраться в допущенных нами просчетах и тем самым помочь их устранению. Наши противники выступали пристрастно, не скрывая явного недоброжелательства. Их суждения сугубо односторонни. Они не поскупились даже на политические обвинения. Ну, не абсурд ли это? Но я не обижаюсь... И не их открытая злоба огорчила меня. Грустно другое. То, что мы до сих пор находимся в плену мелких, весьма субъективных чувств. Зависть, ревность к чужим успехам - вот что движет такими людьми, сведение личных счетов. Ради того, чтобы опорочить соперника, они готовы на все. Но мы, во имя святых идеалов наших, не имеем права заставлять молчать нашу совесть. Промолчим сегодня - завтра будет стыдно. Самих себя стыдно! В нашем возрасте угрызения совести - тяжелая вещь!
   - Правильно! - раздался возглас с места. - Заставлять молчать свою совесть - низость!
   - Красивые слова! - махнув рукой, громко, на весь зал сказал Бадирбейли. - Высокопарные фразы - излюбленная политика Сохраба Мургузовича! Усыпить бдительность, отвлечь слушателей от главной цели. Знакомые методы! Надеетесь столь недостойным способом выйти из положения? Не пройдет номер! Положение ваше безвыходно!
   Гюнашли остался верен себе и, не повышая голоса, ответил:
   - Вы ошибаетесь, Башир Османович! О безвыходном положении в данном случае говорить не приходится. - Он мягко улыбнулся. - Работа аспиранта Шамсизаде имеет огромное промышленное значение. Это ясно как божий день. Всем известно: наш век - век интенсивного развития техники.
   В городах машин не меньше, чем людей, и количество их будет все возрастать. Они уже не вмещаются на улицах и проспектах. Несгоревший газ, выходящий из выхлопных труб бесчисленных автомашин, отравляет воздух, изменяет его состав, отравляет биосферу. Дышать становится все труднее. А в таких больших городах, как наш Баку, это положение усугубляется и тем, что здесь много промышленных предприятий. Дым из труб распространяет копоть, серу, серный ангидрид. В атмосфере уменьшается количество ультрафиолетовых лучей, значительно увеличивается процесс положительной ионизации. Все это ослабляет сопротивляемость человеческого организма, мешает нормальному росту растений. Короче говоря, очищение воздушного бассейна первоочередная задача науки. Партия и правительство придают этому вопросу серьезное значение.
   - Вы повторяете известные истины, Сохраб Мургузович! - перебил его Бадирбейли. - Знаем мы и о том, что проблема эта волнует самых крупных ученых мира. Вы со своим аспирантом изрядно опоздали. Я говорил об этом еще на прошлом заседании ученого совета.
   - Снова ошибаетесь, Башир Османович! Опоздать тут невозможно. Вопрос настолько сложный, что над окончательным его разрешением будет еще трудиться не один ученый. Проблема общечеловеческая, и думать о приоритете не приходится. На данном этапе ученые, занятые решением этой проблемы, друг друга не повторяют. Каждый идет к решению своим путем, своим методом. Какой из методов окажется наиболее эффективным и экономным, пока сказать трудно.
   Чем дальше углублялся спор в сферу науки, тем менее Бадирбейли мог принимать в нем участие. Он наконец предпочел помалкивать.
   А Гюнашли продолжал:
   - Что касается заключения проектного отдела, то считаю необходимым высказать свое мнение и по этому поводу. Несомненно, в заключении имеются весьма справедливые замечания, которые нельзя не учесть в дальнейшей работе. Я собственноручно проверял результаты опытов. По невнимательности или еще по каким иным причинам Шамсизаде в итоговых вычислениях упустил некоторые детали. Поспешил с химическим составом катализатора и так далее... Но все это отдельные технические погрешности, и поднимать из-за них шум, право же, не стоит. Недостатки легко устранимы при участии самого аспиранта.
   - Не будет этого! - снова встал на дыбы Бадирбейли. - Хватит с нас! Сколько потратили мы времени и средств, создавая условия для работы какому-то распутному, безнравственному парню! Не забудьте, если неотработанные газы отравляют воздушный бассейн, то аморальные люди, пройдохи, авантюристы отравляют наше общество. И это не меньшая опасность... Разве не наша прямая обязанность тревожиться о том, чтобы идеологическая атмосфера была столь же чистой, как и воздух, которым мы дышим?
   Члены ученого совета с удивлением глядели на Бадирбейли. Что могли означать его слова? Гюнашли спросил с недоумением:
   - Я не понимаю вас, Башир Османович. Какое отношение имеют вопросы идеологии, нравственности и морали к научным проблемам, которые мы сейчас обсуждаем?
   - Прямое! Очень большое отношение! Мы не можем мириться с тем, что в наших рядах находятся паразитирующие элементы. Наш институт - храм науки. И двери этого храма Должны быть крепко заперты для аферистов, морально неустойчивых людей.
   - Нельзя ли яснее, Башир Османович?
   - Яснее?! - Башир надменно вытянул вперед подбородок. - Что ж, так и быть, могу яснее! Ваш аспирант, вон тот, что сидит вытаращив глаза в последних рядах, и является именно таким аферистом. Надо отдать ему справедливость: он неплохо умеет маскироваться. К сожалению, нам все стало известно лишь вчера. Несколько лет назад он встретил девушку, объяснился ей в любви, вошел в дом, на средства ее родителей жил, учился, ел их хлеб... А потом втерся в доверие к другому человеку, сумел убедить его в своих талантах, пролез в аспирантуру и занял там прочное место...
   - Что за огульные обвинения? Факты!
   - Факты? - Бадирбейли быстро перебрал в памяти все услышанное от Мархамат-ханум и насмешливо улыбнулся. - Пожалуйста! Пока Шамсизаде был студентом, его устраивала дочь рабочего. Почему бы и нет, когда ее отец создал ему беспечную жизнь. Но аппетиты растут! Аспирант, ученый - зачем ему дочь рабочего? Как появиться с ней в интеллигентном обществе? Не подобает... Значит, нужно найти нечто более подходящее. Зачем отправляться в далекие поиски, когда можно не утруждать себя. И он не утруждал. Он нашел искомое в вашей семье, Сохраб Мургузович! Да, да! Бросил девушку, с которой забавлялся несколько лет, и стал охаживать вашу дочь. А зачем? Да затем, чтобы заручиться покровительством! Ведь как-никак его научная судьба в ваших руках!