Бабанлы Видади. Когда молчит совесть

   * * *
   ... Сохраб повернулся на постели. Взглянул на спокойно спящую жену и, словно продолжая с ней прерванный разговор, мысленно сказал: "Нет, есть на свете любовь! Она - не выдумка. Пока существует жизнь, будет существовать и любовь!" Ему хотелось сказать эти слова громко, во всеуслышание, но Мархамат спала так крепко, что буди не буди, все равно не добудишься, казалось, трое суток подряд она не смыкала глаз и теперь наконец погрузилась в непробудный сон.
   Сохраб перевел дыхание и сел на постели. Долго сидел он неподвижности, думая о том, что надо бы встать, вернуться в кабинет, сесть за стол и погрузиться в работу. Только в работе находил он забвение и утешение. Каждый раз, когда на душе становилось тяжело, он кидался к столу и там забывал все. Но сегодня он чувствовал, что даже работа не в силах помочь отвлечь от грустных мыслей. "Где ты теперь, Зийнат? - Мысленно спрашивал он. - Жива ли? Счастлива ли? Как я виноват, что до сих пор не отыскал тебя..." Нет, работать сегодня он был решительно не в состоянии. Воспоминания, сладкие, как мед, и горькие, как яд, не давали покоя, бередили пушу, выстраивались перед ним чередой, требуя, чтобы он перебирал их все, все без исключения...
   Глава четвертая
   О таланте Сохраба вскоре заговорили. Еще будучи студентом третьего курса, он начал выступать в печати с научно-теоретическими статьями. Некоторые из них, посвященные нефтехимическим проблемам, в то время только начинавшим разрабатываться, публиковались даже в московских изданиях. Если до сих пор Сохраба в университете знали только как прилежного и способного студента, то теперь о нем заговорили как о восходящей звезде. Он даже получил прозвище: "Студент-ученый". На торжественных заседаниях и собраниях Сохраб сидел в президиумах рядом с заслуженными седовласыми педагогами-профессорами. Денежные премии, почетные грамоты ректората, научного совета, комсомольской и профсоюзной организаций так и сыпались на Сохраба. Пришла слава, нашлись поклонники. И не только поклонники, но и поклонницы. Некоторые девушки, попирая свою девичью гордость, писали ему любовные записки и письма. Но ни одну из них Сохраб не удостоил своим вниманием. Чтобы пресечь притязания назойливых поклонниц, Сохраб стал появляться на институтских вечерах вместе с Зийнат. Демонстративно проходил с ней под руку по университетским залам и коридорам и вскоре добился своего - девушки оставили его в покое. И лишь одна...
   Мархамат училась на два курса младше Сохраба. Она не блистала ни красотой, ни изяществом. Краснощекая, кругленькая, пухлая девушка. Веселая и резвая. Обычно такие сразу привлекают к себе внимание молодых людей. Мархамат с первого дня своего появления в университете стала душой студенческой семьи. За ней ухаживали, объяснялись в любви, но она, еще не попавшаяся в любовные силки, весело подсмеивалась над поклонниками. Однако слава Сохраба вскоре заворожила и ее. А характер у Мархамат был такой, что, раз выбрав, она не отказывалась ни за что. Когда другие девушки поняли, что им не добиться взаимности Сохраба, и отстали от него, Мархамат, не считаясь ни с чем и никого не стесняясь, стала ходить за ним по пятам. Провожала из университета, заводила разговоры.
   - Мы с вами земляки, - не раз говорила она Сохрабу. - родители мои родом из вашего района. Мы обязательно должны познакомиться!..
   А случалось, что она ловила Сохраба в университетских коридорах, рассказывала, что прочла его статью, что ей непонятно в ней то или иное положение, и просила растолковать. А бывало, и без всякой причины подходила и спрашивала, как он себя чувствует, как идут занятия. Короче, Мархамат делала все, чтобы их как можно чаще видели вместе. Вскоре она распустила слух в университете, что Сохраб без памяти влюблен в нее и на днях состоится обручение. Правда, мало кто верил рассказам Мархамат, - полное безразличие к ней Сохраба заметить было нетрудно. Над Мархамат подсмеивались, подшучивали. "Лейла без Меджнуна" - прозвали ее на курсе. Но на девушку это не производило никакого впечатления, она твердо шла к цели.
   Независимо от того, были ли занятия или выпадал свободный день, Мархамат с утра до вечера вертелась в университете, выслеживая Сохраба. Разведав про его отношения с Зийнат, она, как разъяренная тигрица, ворвалась в библиотеку, подбежала к столу, за которым занималась Зийнат, и, не стыдясь людей, задыхаясь крикнула:
   - Сохраб мой! Оставь его в покое!
   Наглая уверенность вызвала у одних смех, а у других сомнение, - может, Сохраб и вправду любит ее? Зийнат засмеялась.
   - Если он твой, почему живете порознь? - пренебрежительно спросила она.
   Мархамат взбесилась еще пуще.
   - Время не пришло! - кричала она. - Подожди, скоро поселимся вместе! А ты ищи себе другого!
   Хохот покрыл ее слова. Разве нормальная девушка будет себя так вести? Никому и в голову не могло прийти, что ее самоуверенные слова в недалеком будущем сбудутся.
   * * *
   Этот день навсегда запомнился Сохрабу. Он учился тогда на четвертом курсе. Было начало сентября. Сохраба вызвали в комитет комсомола. Секретарь Сейфали встретил его хмуро. На приветствие не ответил и сухо бросил:
   - Садитесь!
   Что случилось? Всегда Сохраба встречали здесь приветливо, сжимали руку, улыбались. Отношения с секретарем у него были дружеские - давно ли Сейфали твердил без устали: "Ты наша гордость, Сохраб!" Так что же произошло?
   Раздумывая над столь неожиданным приемом, Сохраб тяжело опустился на стул. Сейфали сидел перед ним важный, строгий, не поднимая глаз от бумаг. Лицо было мрачным, казалось, черные тучи окутали его. Сохраб понял: разговор предстоит не шуточный.
   - Решением бюро вы исключены из комсомола! - все так же, не поднимая глаз, отчетливо произнес Сейфали.
   Сохрабу уже показалось, что голос принадлежит приведению, так непохож он был на живой и мягкий голос Сейфали. И почему вдруг "вы", да еще такое пренебрежительное? Может, это дурной сон?
   - За что? - улыбаясь, спросил он, уверенный, что это просто шутка.
   - Повторяю: таково решение бюро...
   - Но какое же решение без меня?! Это против устава! Комсомолец должен присутствовать, когда решается его судьба...
   - Не отнимайте у меня время!
   Сохрабу показалось, что сердце его перестало биться. Сделав над собой нечеловеческое усилие, он повторил еле слышно:
   - За что, Сейфали?
   - Не Сейфали, а Халыгов!
   Да что же происходит? Были друзьями, разговаривали о самом сокровенном, почему вдруг официальный тон, грубость? Примириться трудно, но, видно, этого требовали какие-то загадочные обстоятельства, которые сейчас объяснят ему. И Сохраб переспросил:
   - За что, товарищ Халыгов?
   - Я вам не товарищ!
   Это уже было оскорблением, и, поднявшись с места, Сохраб, не выдержав, крикнул:
   - Кто дал вам право оскорблять меня? Извольте объяснить!
   - Объяснить? - На сумрачном лице Сейфали проступила насмешливая улыбка. Подняв голову, он с презрением оглядел Сохраба. - Сын врага народа не может находиться в рядах Ленинского комсомола! - громко ответил он.
   - Что?! - У Сохраба перехватило дыхание.
   Голос Сейфали стал еще суше, еще резче:
   - Ваш отец арестован как враг народа.
   Сохрабу показалось, что на него валится потолок, ноги подкосились, он с грохотом рухнул на стул, устремив на Сейфали непонимающие, полные отчаяния глаза. Наконец, немного придя в себя, Сохраб крикнул:
   - Это несусветная ложь! Вы что-то путаете! Десяти дней не прошло, как я вернулся из дома...
   Сейфали горько усмехнулся:
   - Десять дней - срок огромный. В нынешних условиях каждый час может стать роковым...
   - Но это клевета! - Спазм сдавил горло, и Сохраб добавил тихим, просящим голосом: - Сейфали, ты знаешь моего отца, бывал у нас, знаком с ним...
   - Очень сожалею, что знал его недостаточно!
   - Но его народ знает! - Сохраб понял: бессмысленно искать сочувствия у Сейфали, и продолжал спокойно, с достоинством: - Человек, двадцать лет состоявший в партии, задолго до победы революции отдававший ей все силы, не может быть врагом народа!
   - Разговор окончен! Можете идти. - Сейфали поднялся из-за стола и протянул Сохрабу руку.
   Сохраб в недоумении взглянул на нее. Что это должно означать? Сейфали прощается с ним? В голове мутилось, ничего не понимая, он тупо уставился в разгневанное лицо Сейфали.
   - Комсомольский билет!
   Так вот что означает протянутая рука! А Сохрабу так многое хотелось сказать! Все сказать! Может, тогда полегчало бы на душе. Но чего он добьется словами?
   Дрожащими пальцами Сохраб стал шарить во внутреннем кармане, с трудом вытащил комсомольский билет, положил на стол и, повернувшись, медленными, нетвердыми шагами пошел к двери...
   * * *
   Сохраб не стал задерживаться в университете, не пошел на лекции, понимал: все равно из университета его исключат.
   Как очутился на улице, Сохраб не помнил. В голове глухо и тупо гудело. Ноги не слушались, с трудом передвигая их, он дотащился до дома, где недавно снял комнату, готовясь к свадьбе. Комната маленькая: письменный стол и кровать - вот вся обстановка. Головная боль усиливалась, он с трудом повернул ключ и, не раздеваясь, повалился на кровать.
   Отец...
   Глава пятая
   Мургуз Султан-оглы был одним из самых старейших и уважаемых большевиков в Гянджинской округе. До революции долгие годы работал на Бакинских промыслах, а весной 1920 года, после установления в Азербайджане Советской власти вернулся на родину, где его сразу избрали членом Революционного комитета. Всю жизнь отдал этот человек борьбе за торжество советских порядков. Наступили годы напряженной классовой борьбы, и Султан-оглы принимал деятельное участие в разгроме антисоветских банд. Сохраб хотя и был тогда подростком, хорошо помнил это время. Сейчас, вспоминая отца, он видел его в кожаных брюках, коричневой гимнастерке, туго перепоясанного ремнем. Мохнатая баранья папаха надвинута до самых бровей, из-под которых глядели на Сохраба грустные, добрые, задумчивые глаза. Отец... Высокий, широкоплечий, чуть-чуть грубоватый. Тяжелый маузер в деревянной кобуре висит у него на поясе, мерно покачиваясь при каждом движении...
   Дома Мургуз Султан-оглы бывал редко. От матери Сохраб знал: отец воюет с бандитами.
   Однажды ночью в отсутствие отца во дворе раздался шум, топот, неистово залаяли собаки. Спросонья плохо понимая, что происходит, Сохраб вскочил с постели, прошел по дому, с удивлением обнаружив, что нигде ни души.. Перепуганный, кинулся во двор. Рядом с их домом взметывались дымно-красные языки пламени. Казалось, они достигали самого неба и жадно лизали подолы облаков, быстро бегущих по ночному небосклону. С окрестных улиц бежали люди с вилами, лопатами, ведрами, заступами.
   Горел стог сена, но люди бежали куда-то дальше, где что-то отчаянно дымилось, и дым, то черный, то красный, густо стлался по земле. С каждой секундой он становился гуще, окутывал пылающий стог и все вокруг: двор, дом, окрестные улицы. Люди, бежавшие на помощь, исчезали в дыму, и только слышались встревоженные, отчаянные возгласы. Сохраб различил умоляющий крик матери:
   - Молю, поторопитесь! О, поторопитесь же, стать мне вашей жертвой! Дети мои останутся голодными! Откройте хлев! Пожалейте скотину, люди добрые! Скот, скот горит!
   Сохраб понял: пожар на скотном дворе. Он кинулся к хлеву. Задыхаясь и кашляя от едкого дыма, мужчины забрасывали землей тлеющую часть хлева, женщины передавали по цепочке воду в ушатах, ведрах, глиняных кувшинах, пытаясь затушить огонь. Но языки пламени вырывались из-под стрехи, становились все яростнее, и казалось, не было такой силы, чтобы унять их. Дым становился все гуще. Обезумевшая от страха скотина ревела и билась о стены хлева. Но никто не решался подойти к пылающим воротам и выпустить несчастных животных.
   Догорел стог, и на месте его легла груда пепла. А черный дым продолжал тянуться со скотного двора. До самого утра не прекращали борьбу с огнем измученные люди. И лишь когда рассвело и наступило утро, дым поредел, растаял, едкий туман, окутавший двор, рассеялся. Но поздно, - скотина задохнулась в хлеву. Вот раздолье было в тот день собакам: пищи хоть отбавляй!
   Через два дня после пожара вернулся домой Мургуз Султан-оглы. Жена встретила его горькими причитаниями.
   - Наши дети обречены на голод! - вопила она. - Где взять для них молока и сыра? Лишили нас хлеба насущного...
   И без того смуглое лицо Мургуза потемнело от гнева. Он пришел на пожарище и долго стоял возле груды пепла. В глазах его, как отблески минувшего пожара, то и дело вспыхивали яростные огоньки. Вернувшись в дом, он молча ходил по комнате, засунув руки в карманы галифе. Наконец немного успокоившись, решительно произнес:
   - Это дело вражеской руки. Чуют бандиты, что пришел их последний час, и кусаются перед смертью...
   Он замолчал, размышляя о чем-то, потом улыбнулся и обратился к жене ласково и успокаивающе:
   - Что поделаешь, Месма, нет борьбы без жертв. Не тревожься, наши дети не останутся голодными. Уничтожим врагов и заживем на славу. Не мучай себя, все образуется...
   Наутро Мургуз оседлал коня и уже собрался было в путь, но Месма обеими руками ухватилась за стремена и заголосила.
   - Не уезжай! - обливалась она слезами. - Пожалей детей своих, Мургуз! Молю тебя, не уезжай! Тяжко на сердце у меня, камнем давит мою грудь. Не к добру это! Если ночью враг сожжет дом, мы даже крикнуть не успеем, никто не услышит, никто не придет на помощь! Не уезжай сегодня!
   Но Мургуз ответил жене спокойно и твердо:
   - Не надо бояться, Месма, враги наглы, но трусливы. Не пойдут они на такое преступление. Не до нас им сейчас. Им бы свою шкуру спасти...
   Конь нетерпеливо бил копытом, фыркал, и не успел Мургуз отпустить поводья, как тот рванулся и полетел стрелой. Мгновенье - и всадник скрылся из глаз рыдающей Месмы.
   Не прошло и недели после пожара, как на семью Мургуза обрушилась новая беда.
   * * *
   В селе, где жила семья Мургуза, была школа-пятилетка. Окончив ее, старший брат Сохраба перешел учиться в соседнее село. Уходил он из дома утром, возвращался на закате. Однажды, как всегда, он отправился в школу. Наступил вечер, а мальчика все не было. Не вернулся он и к ночи. Месма не сомкнула глаз, плакала, прислушиваясь к каждому шороху. Все тихо, и вдруг на рассвете собака с отчаянным лаем кинулась со двора.
   Но вот лай стих, и собака жалобно завизжала и умолкла.
   Месма поначалу обрадовалась: наверное, сын вернулся! Она быстро встала с постели, подошла к двери и уже протянула руку, чтобы открыть ее, как вдруг, точно какая-то невидимая сила остановила ее, сердце отчаянно заколотилось. Обессиленная, она прислонилась к стене.
   Во дворе раздался звонкий стук лошадиных подков. Может, приехал Мургуз? А вдруг он встретил сына и привез домой? Осмелев, Месма снова потянулась к засову, но в эту минуту во дворе раздался повелительный окрик:
   - Эй, хозяин, выходи!
   Голос был незнакомый, и Месма задрожала от страха. Сквозь грубый смех Месма различила слова:
   - Выходите, хозяева, я привез вам гостинец!
   Возле самой двери с грохотом упало что-то тяжелое. Где-то в ночи, удаляясь, мерно стучали копыта. Собака молчала, словно ее и не была во дворе.
   "Что за гостинец? Кто этот поздний гость? Почему молчит собака?" - в страхе спрашивала себя Месма. Сжавшись в комочек, стояла она возле двери, не находя сил ни открыть ее, ни вернуться к постели.
   Сохраб не спал, его разбудил незнакомый голос. Мальчик лежал под одеялом без кровинки в лице и с трудом переводил дыхание. Холодный ужас охватил все его существо. Широко раскрытыми глазами глядел он на мать, замершую у двери. Сколько так прошло времени, он не помнил. Наконец Месма, с трудом повернув к сыну лицо, чуть слышным голосом позвала к себе и велела открыть дверь.
   От страха еле передвигая ноги, Сохраб добрался до двери и поднял засов, показавшийся ему пудовым. Светало. В соседних дворах появлялись люди, пастухи гнали в стадо скотину. Опираясь на плечо Сохраба, Месма переступила порог:
   - Сын мой! - отчаянно вскрикнула она и без чувств повалилась на землю.
   Сохраб ничего не понимал. Только казалось ему, что сердце вот-вот разорвется на части. Мать бездыханная распласталась на земле. "Что случилось? Почему она так напугалась?" - думал он, не замечая окровавленного мешка, валявшегося у самых Дверей. Из мешка торчала полусогнутая человеческая рука.
   - Мама... - прошептал он, склонившись над матерью.
   Месма лежала посреди двора. Она упала на очаг, волосы рассыпались, смешались с золой, и, если бы не судорожное подергивание плеч и слабые стоны, изредка вырывавшиеся из груди, ее можно было принять за мертвую.
   Сохраб хотел закричать, позвать на помощь, но язык не слушался, голоса не было. Он беспомощно открывал рот, глотал воздух, пока наконец какие-то невнятные звуки не вылетели из его горла. Он снова позвал мать, но она не откликнулась. И тогда он заревел отчаянно, неистово, призывая на помощь соседей.
   Прибежали люди, перенесли Месму в дом. Женщины уложили ее на кровать, стали приводить в чувство. Прошло очень много времени, пока она наконец открыла глаза. А мужчины тем временем развязали мешок. Страшный "гостинец"! В мешке лежало тело старшего брата, изрубленное на куски.
   Сохрабу не показали убитого. За Мургузом послали гонца. Он приехал только к вечеру...
   Двор был заполнен людьми. Толпа расступилась, пропуская отца. Мургуз подошел к сыну и опустился перед ним на колени. Дрожащими руками хотел он развязать новый палас, в который бережно завернули убитого, но соседи помешали ему. Мургуз не проронил ни слова. Беспомощно, полными слез глазами взглянул он на людей, спрашивая, почему не позволяют проститься с сыном. Тяжелое молчание было ему ответом. Мургуз закрыл лицо руками. Два горьких всхлипа вырвались из его груди, дыхание было учащенным и хриплым, могучие плечи мелко вздрагивали - Мургузу не хватало воздуха.
   Узнав, что приехал муж, Месма как обезумевшая выбежала из дому и, расталкивая родных и соседей, бросилась к нему. Всем телом повисла она на нем, как ястреб, жаждущий крови.
   - Верни мне мое дитя! - вопила она, тряся Мургуза за плечи. - Верни, слышишь! Из-за тебя погубили его!
   Пена выступила на ее губах, глаза закатились, она без чувств рухнула на землю, корчась в судорогах. Отчаянный материнский вопль словно послужил сигналом, и безмолвный до этого двор огласился женскими причитаниями и рыданиями...
   Сохраб, прижавшись к отцу, беззвучно плакал. Кто-то из стариков сказал громко:
   - Уведите ребенка, ему нечего тут делать!
   Какая-то старая женщина взяла его за руку и, вытирая фартуком мокрые от слез щеки мальчика, приговаривала:
   - Не плачь, стать мне твоей жертвой! Не вернуть слезами твоего брата. Пойдем, я накормлю тебя, ты ведь голодный...
   Сохраб и вправду ничего не ел со вчерашнего вечера. Он был очень голоден и потому послушно шел за незнакомой женщиной куда-то далеко, на противоположный край села.
   Когда он возвратился домой, плач и причитания прекратились. Соседи, понурив головы, разбрелись по двору. Стоя группами в три-четыре человека, они негромко перешептывались о чем-то, совещались. Мургуз Султан-оглы, засунув руки в карманы галифе, молча шагал по двору своей обычной твердой походкой. Порой он останавливался, отдавая распоряжения. Потом, словно измеряя шагами двор, продолжал ходить взад и вперед. Решительный шаг, суровое спокойное лицо, гордое и красивое. Казалось, не над его головой разразилась беда, не сын, изрубленный на куски вражеской рукой, лежит во дворе.
   Сохраб горестными испуганными глазами неотступно следил за отцом. Султан-оглы заметил сына, кивком головы подозвал к себе и, нагнувшись, поцеловал в лоб, обнял за шею. Выпрямившись, он взял мальчика за руку и стал вместе с ним ходить по двору, как бы говоря окружающим: "Взбесившиеся хищники отняли у меня старшего сына, но младший со мной!.."
   Убитого хоронили торжественно. Взрослые мужчины провожали его в последний путь. Султан-оглы запретил причитать над покойником. Месму на кладбище не пустили. Детей и женщин тоже.
   По обычаю соседи несколько дней не покидали дом Султана-оглы. На седьмые сутки он устроил поминки, а утром погрузил на арбу пожитки, усадил жену и сына и отвез их в соседнее село к дальним родственникам. Хотел быть уверенным в их безопасности. А сам уехал добивать врага.
   Борьба оказалась тяжелой и долгой. Страшась за Сохраба, Мургуз при первой же возможности отправил его в Баку, учиться.
   Почти четыре года неустанно, день и ночь вел вместе с другими коммунистами Мургуз Султан-оглы жестокую борьбу с кулацкими националистическими бандами. Наконец врага уничтожили, как любил выражаться Мургуз, "с корнем". Но и после победы не наступило для Мургуза спокойной жизни. В селе начали организовывать колхоз, и Мургуз Султан-оглы с новой энергией ринулся в бой...
   Приезжая в село на каникулы, Сохраб почти не видел отца. Ни разу не пришлось им посидеть вдвоем, потолковать по душам. Мургуз поднимался с солнышком, уходил в правление - много забот у председателя колхоза! Домой возвращался ночью, усталый валился на постель и засыпал. Никогда ни одной жалобы.
   Да и не знал усталости этот человек! Казалось, он рожден на свет, чтобы бороться, побеждать, трудиться.
   Вот и в это последнее лето Сохрабу так и не удалось поговорить с отцом. А поговорить было о чем. Сохраб заканчивал университет, готовился к свадьбе. Об одном попросил его Мургуз - отложить свадьбу до осени, когда окончится колхозная страда.
   Глава шестая
   Сохраб поднялся с кровати. Надо было пойти к Зийнат и все рассказать. Он не сомневался, что в ее доме найдет поддержку, услышит слова утешения.
   Дверь открыл отец Зийнат. Обычно он встречал будущего зятя с распростертыми объятиями, говорил приветливые слова, расспрашивал о здоровье, не знал, куда усадить.
   - Я вижу, ты чем-то взволнован, сынок? - спросил он, взглянув на Сохраба. - Мрачен... Что случилось?
   Преодолевая волнение и горе, с трудом выговаривая слова, Сохраб коротко поведал о случившемся.
   - Да, плохая весть... Очень плохая... - Старик замолчал, прошелся по комнате. - Ты садись, садись... - сказал он, не глядя на Сохраба, но в голосе его не было былой приветливости. Лицо посуровело, потемнело, глубокие морщины легли на лбу.
   Он снова стал ходить по комнате грузными, тяжелыми шагами.
   - Может, ложный слух? Случается такое... - с надеждой спросил он.
   Сохраб отрицательно покачал головой.
   Опустившись в кресло, старик подпер ладонью голову и долго сидел молча, раздумывая о чем-то.
   - Да, страшная весть... - глухо повторил он. - Не везет нашей Зийнат... - И посмотрел на жену, горестно стоявшую у двери. Старики многозначительно переглянулись. - Уладится, все уладится, - успокаивающе сказал он и вдруг виновато добавил: - Может, тебе пока лучше не ходить к нам, а?
   Сам знаешь...
   Сохраб ничего не сказал и тяжело, с трудом поднялся.
   - Прости нас, - тихо, почти шепотом говорил старик. - Мы очень уважаем тебя и верим: тебя ждет большое будущее. Но прошу, не показывайся пока на глаза Зийнат... - Он помолчал и продолжал так же тихо: - Первый раз она попала в лапы пьяницы и пройдохи. Есть ли у нас право второй раз рисковать ее счастьем?..
   Старик закашлялся.
   - Пойми меня правильно, - кашляя, говорил он. - Не обвиняй в трусости и неверности. Я понимаю, отвернуться от человека в такую минуту нечестно, подло... Но тот, кто один раз пережил несчастье дочери, не в силах пережить его еще раз... Прости нас!
   Молча повернувшись, Сохраб ушел из их дома. Он долго ходил по улицам в надежде встретить Зийнат, поговорить с ней, услышать от нее добрые слова. Но чем дольше ходил Сохраб, тем больше размышлял о будущем, тем тверже убеждался он, что отец ее был прав. Как мечтал он сделать Зийнат счастливой! А сейчас чем, кроме лишений и бед, может он одарить любимую? Так зачем встречаться, разговаривать? Лишние мучения... "Пусть думает, что я бросил ее. Не такое уж это большое горе, поплачет и позабудет..." - решил Сохраб.
   Он зашел в ближайшее почтовое отделение и написал Зийнат письмо. Перо дрожало в руке, он испортил несколько листов бумаги - писал, рвал, бросал в корзину. Ох, трудно порой честно написать о том, что лежит у тебя на сердце...
   "Дорогая Зийнат! Ты должна простить меня. Я хотел одного - сделать тебя счастливой, заставить забыть былое горе. Не моя вина, что надеждам нашим не суждено сбыться. Прости меня и забудь".
   Он перечитывал написанные строчки, и слезы навертывались на глаза. Запечатав конверт, Сохраб опустил его в почтовый ящик. На душе было пусто и тоскливо. Вот и последняя опора рухнула. Один. Совсем один.
   * * *
   Стрелка на часах показывала далеко за полночь, когда кто-то осторожно потряс дверь его узенькой комнаты. Послышался легкий стук. Кто мог прийти к нему в такую пору? "Неужели Зийнат? - как искра, мелькнула надежда. Может, отец раскаялся, что незаслуженно обидел меня, и прислал ее за мной?"
   Радостный, Сохраб быстро вскочил с постели.
   - Кто там?
   Негромкий хриплый голос ответил из-за двери:
   - Открой!
   Голос показался Сохрабу незнакомым. Несколько мгновений он колебался, но дверь открыл. Узкоплечий, скромно одетый пожилой человек стоял перед ним. Тяжело переведя дыхание, он поздоровался и спросил: Ты сын Мургуза, Сохраб?
   Подозрительно оглядев незнакомца, Сохраб еле заметно кивнул головой.
   - Собирайся, пойдем...
   Сохраб продолжал молчать, с недоумением глядя на старика. "Куда идти? Зачем?" - говорил его взгляд. Старик понял его замешательство.
   - Я друг Мургуза, - быстро сказал он. - Мне известно о несчастье. Собирай вещи, пойдем к нам.