Страница:
Друзья уселись за стол. Джовдат, засучив рукава, принялся за еду. Вугар от него не отставал.
Вдруг Джовдат замер и изумленно воскликнул:
- Правду люди говорят: земля имеет уши. Гляди, к нам идет Шахсанем-хала.
Вугар потемнел лицом. "Хорош я! - мысленно обругал он себя. - И как это случилось, что я не попросил Джовдата сразу отвезти меня домой. Не заглянув к матери, не поздоровавшись, не узнав, как она себя чувствует, ночевал в чужом доме! Как я взгляну ей в глаза?"
Джовдата смущали те же мысли. Не отрывая взгляда от окна, он прошептал:
- Позор на мою голову! Как я мог так поступить? Сейчас она войдет и станет укорять: "Почему не привез домой моего сына? Зачем два дня прячешь его у себя?" И будет права. Откуда она узнала?
Вугар, красный от стыда, вскочил со стула, чтобы бежать навстречу матери, но Джовдат крепко ухватил его за плечо и усадил обратно.
- Мой грех, - сказал он, - значит, я и должен придумать, как выйти из положения.
Быстрее птицы вылетел он из комнаты. Не прошло и минуты, как со двора послышался его веселый, игривый голос:
- Добро пожаловать, Шахсанем-хала! Вот кстати пришла!
Но Шахсанем ничего не ответила на радушное и шумное приветствие Джовдата, лишь сухо спросила: - Слышала я, Вугар приехал? Он у вас?
Джовдат понял, что Шахсанем сердита не на шутку, и решил переменить тон. Притворившись обиженным, продолжал:
- Яснее не скажешь! Ходишь мимо нашего дома и ни разу не нашла минутки, чтобы зайти проведать. Никогда не спросишь, как мы живем, как дети? Я даже сейчас подумал: с какой стороны нынче солнце поднялось, чем мы обязаны твоему приходу? Оказывается, все просто! К Вугару пришла. Вот оно что!
Но Шахсанем, как говорят, умевшую отличить зерно от плевел, не так-то легко было сбить с толку. Она покосилась на Джовдата:
- Ты мне зубы не заговаривай! Ишь, каналья, решил опередить меня...
Джовдат не сдавался:
- Шахсанем-хала, я, право же, не собираюсь заговаривать тебе зубы. Я очень обижен. Всегда думал, что тебе сыновья, Вугар и Исмет, и я - одно. А выходит совсем по-другому! Отправила сыновей в Баку учиться, а про меня забыла, ни разу дверь нашего дома не отворила...
Шахсанем снова косо поглядела на него.
- Ты мне сказки не рассказывай! - сердито прикрикнула она. - Говори, где Вугар?
Джовдат улыбнулся, снова меняя тактику, и тихонько сказал:
- Наверху он. - И, желая задобрить старуху, продолжал: - Сию минуту мы собирались к тебе, Шахсанем-хала, а тут и ты идешь! Вот я и бросился тебе навстречу.
- Эх, детка, - глубоко вздохнула Шахсанем. - Кому я теперь нужна, гнилая старуха!
- Зачем так говоришь, Шахсанем-хала? Что мы, молодежь, без вас, стариков? Кто будет нас уму-разуму учить, на верный путь наставлять?
- Да-а... - обиженно протянула Шахсанем. Ее потрескавшиеся сухие губы сомкнулись, как горловина перевязанного веревкой мешка. - Язык одно говорит, сердце - другое. Помолчал бы ты лучше, сынок...
Джовдат раскаивался в своем легкомысленном вранье. Понял - только правда смягчит обиженное сердце матери.
- Не сердись на Вугара, - быстро заговорил он. - Он ни в чем не виноват. Я случайно встретил его на вокзале и на машине привез сюда. Хотелось поскорее с женой познакомить, детишками похвастаться. Виноват я, надо было остановить машину возле твоего дома... Прости!
Слезы навернулись на старые запавшие глаза Шахсанем. Она закрыла лицо рукой и отвернулась. Джовдат заметил, как под теплой шалью вздрагивают ее худенькие плечи. Он и подумать не мог, что так глубока ее обида.
- Не думай дурного, Шахсанем-хала, - запинаясь, продолжал смущенно оправдываться он. - Право же, все это совершенно случайно получилось. В машине Вугар почувствовал себя плохо. Я так растерялся... Конечно, надо было к тебе везти! Думал - на часок, а он вчера целый день больной пролежал, только сейчас поднялся...
- Вугар заболел?! - воскликнула Шахсанем, в одно мгновенье позабыв о своих обидах. - Что с ним стряслось?
- Мы и сами не знаем, видно, простудился в дороге!
- Джан, Джан! - Сжав в кулачки свои маленькие, покрытые вздутыми венами руки, Шахсанем ударила себя в грудь, послышался странный звук, словно стукнули о сухую доску. - Почему же ты не дал мне знать? Почему не послал за мной? Я бы выходила моего мальчика...
- Право, Шахсанем-хала, мы так растерялись, совсем голову потеряли и не хотели тебя тревожить, думали, разволнуешься, сама заболеешь, - бормотал Джовдат.
Шахсанем отстранила его и стала подниматься по лестнице. Но уже на третьей ступеньке ноги перестали слушаться ее, и она, задыхаясь, остановилась.
А Вугар давно стоял в дверях балкона и слушал их разговор с Джовдатом, поджидая удобный момент, чтобы спуститься к ней. Увидев, что Шахсанем остановилась, схватившись за сердце, он быстро сбежал и, опередив Джовдата, подхватил ее, заключил в объятия. Шахсанем положила голову на его грудь и заговорила тихим, дрожащим голосом:
- Добро пожаловать, родной мой, как хорошо, что ты приехал! Стать мне жертвой твоей дороги, что привела тебя сюда...
- Мама, мама, спасибо тебе, да будет счастливым каждый твой день.
Немного успокоившись, Шахсанем отстранилась, внимательно, как может только мать, оглядела Вугара с ног до головы.
- Стать мне твоей жертвой, сынок, как ты себя чувствуешь? Поправился?
- Я прекрасно себя чувствую, мама! Все прошло. Ну, прихворнул немного...
- Нет, сынок, разве я не вижу? Ты болен, на тебе лица нет. Что с тобой? Лицо серое, как зола. Извелся совсем.
- Все это пустяки, Шахсанем-хала, - снова попытался шутить Джовдат. Или не знаешь, нынче в городе такая мода: и мужчины и женщины только об одном и думают, как бы похудеть! Все хотят быть изящными!
Шахсанем выпустила Вугара из объятий и брезгливым движением отряхнулась, словно счищая с себя невидимую пыль.
- Да будь она проклята, эта мода! Кому нужна? Кожа да кости остались от моего мальчика. Разве таким я растила его?
- Э-э-э! - расхохотался Джовдат. - Да ты, я вижу, удивительная женщина. Послала сыновей в город и хочешь, чтобы они не только учеными стали, но еще и богатырями?
- Нет, сынок, - голос Шахсанем помягчел, - я одного хочу: чтобы мои мальчики были здоровы и счастливы, больше мне ничего не нужно. Пусть мои слепнущие глаза никогда не увидят сыновей больными и хилыми. Как говорят, пора моим отарам в последний путь собираться. Разве мало горя отпустил на мою долю создатель? Хоть бы на старости лет приветил, чтобы на Страшном суде я не тревожилась за своих мальчиков.
Слова матери растопили чувствительное сердце Вугара. Как одряхлела она! Лицо, изборожденное глубокими морщинами, стало коричневым, словно шелк-сырец, а белые волосы прилипли к вискам, как свалянная шерсть. Потускнели глаза, сгорбились плечи. На пороге смерти стоит, а сыновья ничего не сделали, чтобы хоть чем-нибудь облегчить ее жизнь. Бросили в селе одинокую, беспомощную. Если с ней случится что, как станут они людям в глаза глядеть?
Джовдат смотрел на помрачневшее лицо друга и словно читал его мысли, понимая, что творится у него в душе.
- Не спеши отправлять свои отары, - громко сказал он, чтобы нарушить тягостное молчание. - А кто будет внучат нянчить, сказки им рассказывать, на коленях баюкать?
Шахсанем улыбнулась. Она повернулась к Джовдату, стараясь понять, серьезно ли он говорит. Может, и вправду Вугар задумал жениться? Она взглядом спрашивала его, даже подмигнула.
- Правду скажите, обрадуйте старую, уж не прячете ли кошку в мешке? Может, сын привез радостную новость?
- Кто ждет радостной вести, не имеет права о смерти думать, - ответил Джовдат. - О Шахсанем-хала, ты должна крепко держаться...
Шахсанем не понравился его ответ.
- Эх, сынок, - сказала она. - Ничего у меня не осталось. Откуда мне быть крепкой? Придешь однажды и увидишь, что лежит ваша Шахсанем под дырявой крышей, отдала, одинокая, богу душу... Ты, Джовдат, ровесник моим детям, а у тебя уже вон сколько птенцов. Скажи, когда же и мои гнезда совьют, семьей обзаведутся? Время-то идет...
- Не горюй, Шахсанем-хала, потерпи немного, все будет в порядке.
- Опять терпеть? - Лицо Шахсанем жалобно сморщилось. - Сколько можно терпеть? Кончилось мое терпение! От одиночества в ушах звенит. Разве нет конца этой учебе? Пожалел бы меня...
Джовдат на собственную удочку попался. Вот проклятая болтливость завел разговор о женитьбе, разбередил раны старой женщины. Как ее теперь успокоить?
- Терпение - удел всех матерей, Шахсанем-хала! Ну хоть годик еще потерпи. Вугар и Исмет скоро защитят диссертации, вот тогда-то я возьму их за грудки и обоих силком женю. Даю тебе слово! Есть у них девушки на примете - хорошо, нет сам невест подыщу. На таких девушках женятся - все завидовать станут. Обещаю тебе. Ну, довольна моими обещаниями?
- А что мне еще остается? - грустно улыбнулась Шахсанем. - Коль доживу, подожду еще год!
- Тогда идем наверх, в ногах правды нету. За столом продолжим беседу. Твоя невестка хороший обед приготовила. И чай крепкий заварен, самовар кипит.
Шахсанем взялась за перила лестницы, Вугар и Джовдат подхватили ее под руки и повели наверх.
Глава шестая
Поля, раскинувшиеся в низинах, порой напоминают человека, больного лихорадкой, - температура высокая, а его от холода бьет озноб! Уже осень в самом разгаре, воздух остыл, а земля еще хранит летний жар. Прольется дождь, пройдет час-другой, и над полями стелется низкий туман.
Слабо светило солнце, играя в прятки с облаками, вразброд плывшими по холодному небу. Растрескались края арыков и канав, полоски земли возле заборов, где не ступала нога человека или копыто скотины. Зато проселочные дороги и тропинки стали гладкие, точно покрытые асфальтом. Но стоило ступить на них, как ноги скользили, увязали, и пешеходы с трудом вытаскивали завязшие сапоги и галоши, - чавканье и хлюпанье сопровождало каждый шаг.
Вугар крепко держал Шахсанем под руку - вдруг поскользнется и упадет. Тропинка вдоль забора была узкой, и Вугар часто останавливался и, делая шаг в сторону, увязая в липкой грязи, пропускал мать вперед. Шахсанем подобрала подол длинной юбки - открылся край красных широких шаровар. Ее старомодные остроносые калоши со стоптанными задниками то и дело соскакивали с ног.
Первую половину пути они шли молча. Тяжело было на душе у Вугара. Он глядел на старенькое платье матери, на ее рваные галоши и думал о том, что раньше, в студенческие годы, когда приезжал сюда раз в три-четыре месяца, не посмел бы явиться к матери без подарка. На деньги, отложенные от стипендии "про черный день", привозил ей то отрез на платье, то пару дешевеньких туфель. Ну а если на одежду денег не хватало, то уж в чае и сахаре Шахсанем не знала нужды. И пусть не были роскошными эти подарки, но они согревали старое сердце Шахсанем, напоминая, что сын любит ее и заботится о ней. А теперь вот явился с пустыми руками. Ему было стыдно и он молчал.
Шахсанем первая нарушила гнетущую тишину.
- Родной мой, - ласково заговорила она. - А как поживает твой братец? Здоров ли?
- Все хорошо, мама! - не сразу ответил Вугар. - У него все в полном порядке.
- А почему с тобой не приехал? Больше года не показывается в родном селе, видно, забыл к нам дорогу.
Вугар не знал, что ответить.
- Приедет! Обязательно приедет, - сказал он нехотя. - Не сердись на него, мама, он сейчас очень занят.
Шахсанем нагнулась, поправила соскочившую галошу и, выпрямившись, многозначительно посмотрела в глаза Вугара. В его растерянном и неуверенном голосе она почувствовала что-то недоброе. Но не стала больше ни о чем расспрашивать, лишь глубоко вздохнула.
- С лета ни строчки от него не получаю! - тихо пожаловалась она. Весной написал, что болеет, и врачи советуют ему поехать лечиться, попросил у меня сто пятьдесят рублей. Я продала телку и послала ему. В ответ прислал короткое письмо: дескать, деньги получил, спасибо! И больше ни слова! Прошлый месяц я позвала сынишку нашего соседа и продиктовала ему письма тебе и Исмету. Ты ответил, а Исмет молчит. Может, обиделся, задели его мои слова, а? Может, я что не так написала?
"Вот тебе и единственный сын! - с горечью подумал Вугар. - Свет материнских очей! Нет предела его наглости... Едет в Кисловодск развлекаться, весело провести время с девушками, а мать обманывает. Что можно ждать от человека, который обирает одинокую, беспомощную старуху, родную мать?"
Снова шли они некоторое время молча, и снова Шахсанем первая нарушила молчание. Сколько горьких дум передумала она в холодном одиночестве, и теперь ей так нужно было услышать слово утешения. Но нет предела доброте материнского сердца. Видя, что сын помрачнел, она сама стала утешать его:
- О чем задумался, сынок? Может, я и тебя обидела неразумными своими словами? Будь проклята старость! Не обращай внимания на мои слова. Видать, я уж из ума выжила.
Шахсанем нагнулась, взяла в руки галоши, - какой от них прок, все равно ноги по щиколотку в грязи. Босой идти стало легче, привычнее.
- А как поживает наша Джаннат, сынок? - спросила она. - Давно о ней ничего не знаю. Хорошая она женщина, да пошли ей бог радость, пусть сбудутся ее мечты и вернутся сыновья, пропавшие без вести! Она вам как родная мать. Ну а вы бережете ее?
Вугар не сводил взгляда с босых материнских ног, - казалось, ее растрескавшиеся ступни ступали не по холодной грязи, а по его обнаженному сердцу. Он расстроился и, задумавшись, не слышал вопроса. Мать по-своему истолковала его молчание. "Видно, плохо себя чувствует мой мальчик. Проклятая болезнь отняла у него все силы. А тут я еще ему допрос точно на Страшном суде учинила..."
"Как трудно и несправедливо сложилась ее судьба, - думал Вугар, глядя на мать. - А ведь жизнь ее начиналась так светло и радостно..." И ему вспомнилось, как давно-давно, долгими зимними вечерами рассказывала Шахсанем сыновьям о своей молодости, о муже...
...Батрак Мехрали слыл в селе одним из самых толковых и прозорливых людей. Раньше всех почувствовал и понял он веяния новой жизни. Когда в селе организовался колхоз, он первым вступил в него и стал трудиться не покладая рук. И вскоре простой батрак стал знатным бригадиром. Босой Мехрали, всегда ходивший в лохмотьях, получавший в награду от хозяев лишь щедрые тумаки и ругательства, вдруг прославился не только в своем селе, но и во всей округе. Весна ли наступает или осень - Мехрали получает премию. Был он холостяком и, куда девать деньги, не знал. Родственники и друзья тревожились за него, советовали подыскать хорошую "рабу божию", что была бы ему опорой и в горе и в радости. Хватит деньги по ветру пускать, набивать животы бездельников и приживалов... Что это за мужчина, у которого нет своего гнезда.
Мехрали послушался добрых советов. С тех пор как слава о нем разнеслась по району, Мехрали много ездил, участвовал в республиканских собраниях и совещаниях. Бывал в городах, ходил по магазинам, посещал театры, музеи, - короче, имел представление о культурной жизни. Решив обзавестись семьей, он стал со всей ответственностью готовиться к женитьбе. На самом высоком месте, откуда открывался прекрасный вид на все село, на окрестные поля и леса, построил Мехрали одноэтажный дом из необожженного кирпича. В те годы его дом резко выделялся своей ладностью и красотой среди крытых соломой саманных крестьянских мазанок. Соседи восхищались домом Мехрали, называли его дворцом, не могли им налюбоваться.
Проблему "рабы божьей" он тоже решил довольно быстро. Была у него уже девушка на примете. Шахсанем выделялась среди сверстниц - и красотой, и стройностью. А как прекрасны были ее огромные черные глаза, весело глядевшие из-под тоненьких, как ниточка, бровей. Яркий румянец словно красным пламенем озарял ее белое лицо.
И вот в один прекрасный день Мехрали послал сватов. Удачливы оказались сваты - вернулись с доброй вестью. Да и кто мог отказать прославленному жениху, перед которым открывалось такое прекрасное будущее? К тому же Шахсанем давно тайком вздыхала о Мехрали. На свадьбах и шумных праздниках, что длились с вечера до утра, Шахсанем не раз бросала на него, заводилу и тамаду, ласковые взгляды из-под белого, до бровей, платка. Сваты об этом, конечно, ничего не знали и приписывали победу своим стараниям, не часто случается, что и девушка и ее родители с первого раза отвечают сватам согласием.
Очень гордились сваты своим успехом, зато и Мехрали не поскупился - в тот же вечер устроил для них богатый пир.
Женившись на Шахсанем, Мехрали стал еще усерднее трудиться. Теперь слава о нем шла по всей республике. Советская власть высоко оценила заслуги Мехрали и орденом Трудового Красного Знамени украсила его грудь. В те годы такая награда была большой редкостью, мало кого удостаивали столь завидной чести. Мехрали везде принимали с почетом и уважением. Конечно, были у него и завистники. "Мир перевернулся вверх дном, - ворчали они. - Жизнь принадлежит теперь босоногим сиротам. Все лучшее, все прекрасное только для них существует".
Счастье хорошо изучило дорогу в дом Мехрали! Вскоре довелось ему испытать еще и новые радости - Шахсанем одного за другим родила двух сыновей. Тут, как говорится, Мехрали шапку набекрень заломил, сам дивился счастливой своей судьбе. Бывало, целую ночь напролет не может уснуть, все думает, думает. А рядом под атласным одеялом - Шахсанем. Густые шелковые волосы ее рассыпались на подушках. Он ласкал и целовал эти волосы, играл темными завитками над маленьким розовым ухом и говорил:
- Нет человека, Шахсанем, счастливее меня на всей земле! Я и во сне не осмеливался увидеть, что доживу до таких дней...
Не знавший, что такое подушка, ночевавший в хлеву, задыхаясь от запаха навоза, нынче спал Мехрали в мягкой постели, на пуховой подушке. Что еще нужно человеку? Самый красивый дом в селе - его дом. Самая красивая жена его жена. О, чудо великое!
Часто, вернувшись с работы домой, Мехрали обводил радостным взором чистую уютную комнату, освещенную притушенным светом керосиновой лампы, от которой тени бежали по белым стенам, яркие подоконники, уставленные цветами, детские кроватки, где посапывали малыши, и, счастливо и глубоко вздохнув, мечтал:
- Я верю, Шахсанем, еще светлее будет наша жизнь. Каждый день станет радостным и веселым. Дети растут. Скоро дом этот сделается нам тесен. На его месте мы построим двух этажный, белокаменный, с двумя балконами, один будет глядеть на запад, другой на восток, настоящий дворец. В городах я видел такие и давно мечтаю, что и у нас будет подобный дом. Я верю, все наши мечты сбудутся, потому что советская власть - это наша, бедняцкая власть! С ней ничего не страшно...
Шахсанем молчала, только крепче прижималась к мужу. Как он красиво говорит, настоящий поэт! И она вместе с ним парила на радужных крыльях мечтаний.
Но, увы, крылья у мечты - хрупкие. Не суждено было Мехрали дожить до тех дней, о которых он так мечтал.
...Стоял жаркий летний день. В зеленом лесу колхозники чистили арык, отведенный от Куры, что орошал участок, где трудилась вся бригада Мехрали. За весну не выпало ни одного дождя, лето выдалось засушливое, и потому надо было как можно скорее закончить очистку арыка. Мехрали, засучив рукава, трудился без устали. Решено было до полудня не отдыхать. Пот лился градом по осунувшимся лицам колхозников, рубахи липли к телу. Мехрали изрядно устал, ныла спина, болели руки. Наконец-то перерыв! Уселись тут же, на берегу арыка, и принялись за еду. А Мехрали отошел в сторонку и расположился в тени большого дуба.
Раскинув руки и закрыв глаза, он растянулся на мягкой, душистой траве. "Пусть высохнет пот, - думал он, - тогда и пообедаю". Шахсанем дала ему с собой жареную курицу, свежеиспеченный хлеб, сыр, масло, не забыла положить в сумку зеленый лук, киндзу, кресс-салат, - зелень она сама выращивала на огороде. Шахсанем знала - после трудной физической работы аппетит разгорается. Мехрали не хотелось, чтобы труды любимой жены пропали даром, он будет есть медленно, с удовольствием, наслаждаясь каждым куском. Он продолжал неподвижно лежать, сдерживая нетерпеливый голод, и, сам того не заметив, задремал. Не прошло и нескольких минут, как он вскочил с отчаянным криком. Товарищи кинулись к нему, но поздно - Мехрали лежал без сознания, его лицо на глазах у перепуганных, растерянных людей постепенно синело, чернело. Кто-то толковал о лекарствах, о враче. А Мехрали с каждой минутой вспухал и раздувался, как кузнечные мехи.
Он скончался, не приходя в сознание.
Никто не мог понять причину столь стремительной смерти. И только дома, обмывая покойного, обнаружили на теле чуть заметную ранку: Мехрали лег на змеиное логово, когда он уснул, проклятая шахмар1 выползла из норы и ужалила его в самую середину позвоночника.
Не зря отцы наши говорят: одному везет в начале жизни, другому - в конце. Так случилось с Шахсанем. После смерти Мехрали жизнь ее разом переменилась. На глазах не просыхали слезы. Так внезапно, так нелепо распрощаться с любимым мужем, остаться с двумя малютками на руках! Горе иссушило ее, обесцветило щеки. Но мужчины по-прежнему поглядывали на нее, а когда прошел год, в дом ее стали заходить сваты. Родители и родственники советовали снова выйти замуж, - совсем ведь молодая, жизнь только начинается. Как говорил Мехрали: все еще впереди. Но Шахсанем не желала никого слушать. "Никто на свете мне больше не нужен! - твердила она Мехрали унес с собой мою радость и мою любовь. Жизнь моя окончена. Одного прошу у судьбы: сил, чтобы вырастить его детей...".
Никому не удалось сломить упрямство Шахсанем, ни угрозами, ни уговорами. И тогда предложили ей взять на воспитание осиротевшего Вугара.
- Раз уж ты не хочешь никого слушать, решила похоронить свою молодую жизнь и посвятить ее сиротам, пригрей и этого несчастного! - сказали старики аксакалы.
Шахсанем согласилась. А через два года умер от оспы старший сынок. Отныне вся ее жизнь сосредоточилась на двух мальчиках. Сама того не замечая, она старилась, отлетела ее молодость, увядала красота. Теперь никто не заговаривал с ней о замужестве. И ее дом, который когда-то называли дворцом, обветшал, осел, стал неказистым.
После войны село быстро меняло свой облик. Один за другим вырастали ладные двухэтажные дома с широкими, застекленными верандами, совсем такие, о каких мечтал когда-то Мехрали. Село строилось по плану, между домов разбивали сады, цветники. И когда разрослись, зазеленели сады, новые дома стали еще краше, а старенький дом Мехрали теперь казался среди них приземистым и неуклюжим.
А с тех пор как Вугар и Исмет уехали в Баку учиться, дом и вовсе осиротел. Не звучали больше в его стенах молодые голоса, и Шахсанем на все махнула рукой. Стены постепенно растрескались, снаружи и внутри осыпалась штукатурка, обнажая кирпичи, ветры сбрасывали с крыши черепицу, и она стала напоминать выжженную зноем сухую землю.
Может, и есть во всем этом какая-то мудрость - каждому свое время!..
* * *
Наконец они добрались до дома. Вугар в задумчивости перешагнул порог и едва не упал, забыв, что земляной пол давно осел и возле порога образовалась глубокая впадина. Облокотившись о притолоку, Вугар долго не двигался с места, пока глаза его привыкли к темноте. В двух маленьких окнах, выходивших на низенькую галерею, стекла почти все были выбиты, и вместо них вставлены листы картона и фанеры. Шахсанем торопливо шарила рукой по стене и, наконец, нащупав выключатель, зажгла свет. Не прикрытая абажуром электрическая лампочка, свисавшая на шнуре почти до полу, осветила жалкое убранство комнаты. Казалось, даже лампочка решила испытать Вугара, продемонстрировав все предметы в их неприглядной наготе: закопченный, провисший потолок, черный, словно вымазанный мазутом, очаг, потрескавшиеся, в пятнах, стены, шаткую, старенькую тахту с короткими ножками.
Держа в руках висячий замок, Шахсанем грустно наблюдала за сыном, угадывая его мысли.
- Дом наш доживает свой век, сынок, - дрожащим голосом проговорила она. - Как и я, старая, на последнем дыхании держится. Ветер чуть посильнее подует или гром загремит, трясется как в лихорадке. А я со страху забьюсь в угол и жду: вот-вот рухнет на голову.
Лицо Вугара мрачнело с каждым мгновением, он молчал. И вдруг Шахсанем заговорила быстро, словно это и не ее голос звучал минуту назад.
- Нынешней весной явилась ко мне из колхоза комиссия. Осмотрели дом, ушли. А через три-четыре дня вызвали в правление. Положили передо мной длинную-длинную бумагу; распишись, говорят. "Что за бумага?" спрашиваю. "Решение общего собрания, - отвечают. - Ты старейший член нашего колхоза, твой покойный муж больше всех для нашей артели в свое время старался, потому мы решили построить тебе новый дом в самом центре села". Поблагодарила я и отказалась. Большое, мол, вам спасибо за заботу, только новый дом мне не нужен. Сыновья мои уже окончили учиться, не сегодня-завтра получат в Баку хорошую квартиру и меня к себе заберут. Зачем колхозу лишние деньги тратить? Знаешь, свет моих очей, не хотела я тень на вас бросать, мало ли что люди могут подумать. Может, мне в лицо и не скажут, а за спиной разговоры пойдут: сыновья у нее ученые, а она за счет колхоза дом строит... В город мне ни к чему, что я забыла в этом городе, сынок? Жить мне осталось самое большое два-три года. Доживу свой век и здесь. Ветхий дом, да свой! Мехрали строил, как бросить? Была я верной женой, такой и умру. Каждую неделю хожу к нему на могилу. Посижу, поговорю, вот и полегчает на душе.
Вугар взглянул на мать. Как горько отозвались в его душе материнские слова, сказанные о нем и Исмете.
Вдруг Джовдат замер и изумленно воскликнул:
- Правду люди говорят: земля имеет уши. Гляди, к нам идет Шахсанем-хала.
Вугар потемнел лицом. "Хорош я! - мысленно обругал он себя. - И как это случилось, что я не попросил Джовдата сразу отвезти меня домой. Не заглянув к матери, не поздоровавшись, не узнав, как она себя чувствует, ночевал в чужом доме! Как я взгляну ей в глаза?"
Джовдата смущали те же мысли. Не отрывая взгляда от окна, он прошептал:
- Позор на мою голову! Как я мог так поступить? Сейчас она войдет и станет укорять: "Почему не привез домой моего сына? Зачем два дня прячешь его у себя?" И будет права. Откуда она узнала?
Вугар, красный от стыда, вскочил со стула, чтобы бежать навстречу матери, но Джовдат крепко ухватил его за плечо и усадил обратно.
- Мой грех, - сказал он, - значит, я и должен придумать, как выйти из положения.
Быстрее птицы вылетел он из комнаты. Не прошло и минуты, как со двора послышался его веселый, игривый голос:
- Добро пожаловать, Шахсанем-хала! Вот кстати пришла!
Но Шахсанем ничего не ответила на радушное и шумное приветствие Джовдата, лишь сухо спросила: - Слышала я, Вугар приехал? Он у вас?
Джовдат понял, что Шахсанем сердита не на шутку, и решил переменить тон. Притворившись обиженным, продолжал:
- Яснее не скажешь! Ходишь мимо нашего дома и ни разу не нашла минутки, чтобы зайти проведать. Никогда не спросишь, как мы живем, как дети? Я даже сейчас подумал: с какой стороны нынче солнце поднялось, чем мы обязаны твоему приходу? Оказывается, все просто! К Вугару пришла. Вот оно что!
Но Шахсанем, как говорят, умевшую отличить зерно от плевел, не так-то легко было сбить с толку. Она покосилась на Джовдата:
- Ты мне зубы не заговаривай! Ишь, каналья, решил опередить меня...
Джовдат не сдавался:
- Шахсанем-хала, я, право же, не собираюсь заговаривать тебе зубы. Я очень обижен. Всегда думал, что тебе сыновья, Вугар и Исмет, и я - одно. А выходит совсем по-другому! Отправила сыновей в Баку учиться, а про меня забыла, ни разу дверь нашего дома не отворила...
Шахсанем снова косо поглядела на него.
- Ты мне сказки не рассказывай! - сердито прикрикнула она. - Говори, где Вугар?
Джовдат улыбнулся, снова меняя тактику, и тихонько сказал:
- Наверху он. - И, желая задобрить старуху, продолжал: - Сию минуту мы собирались к тебе, Шахсанем-хала, а тут и ты идешь! Вот я и бросился тебе навстречу.
- Эх, детка, - глубоко вздохнула Шахсанем. - Кому я теперь нужна, гнилая старуха!
- Зачем так говоришь, Шахсанем-хала? Что мы, молодежь, без вас, стариков? Кто будет нас уму-разуму учить, на верный путь наставлять?
- Да-а... - обиженно протянула Шахсанем. Ее потрескавшиеся сухие губы сомкнулись, как горловина перевязанного веревкой мешка. - Язык одно говорит, сердце - другое. Помолчал бы ты лучше, сынок...
Джовдат раскаивался в своем легкомысленном вранье. Понял - только правда смягчит обиженное сердце матери.
- Не сердись на Вугара, - быстро заговорил он. - Он ни в чем не виноват. Я случайно встретил его на вокзале и на машине привез сюда. Хотелось поскорее с женой познакомить, детишками похвастаться. Виноват я, надо было остановить машину возле твоего дома... Прости!
Слезы навернулись на старые запавшие глаза Шахсанем. Она закрыла лицо рукой и отвернулась. Джовдат заметил, как под теплой шалью вздрагивают ее худенькие плечи. Он и подумать не мог, что так глубока ее обида.
- Не думай дурного, Шахсанем-хала, - запинаясь, продолжал смущенно оправдываться он. - Право же, все это совершенно случайно получилось. В машине Вугар почувствовал себя плохо. Я так растерялся... Конечно, надо было к тебе везти! Думал - на часок, а он вчера целый день больной пролежал, только сейчас поднялся...
- Вугар заболел?! - воскликнула Шахсанем, в одно мгновенье позабыв о своих обидах. - Что с ним стряслось?
- Мы и сами не знаем, видно, простудился в дороге!
- Джан, Джан! - Сжав в кулачки свои маленькие, покрытые вздутыми венами руки, Шахсанем ударила себя в грудь, послышался странный звук, словно стукнули о сухую доску. - Почему же ты не дал мне знать? Почему не послал за мной? Я бы выходила моего мальчика...
- Право, Шахсанем-хала, мы так растерялись, совсем голову потеряли и не хотели тебя тревожить, думали, разволнуешься, сама заболеешь, - бормотал Джовдат.
Шахсанем отстранила его и стала подниматься по лестнице. Но уже на третьей ступеньке ноги перестали слушаться ее, и она, задыхаясь, остановилась.
А Вугар давно стоял в дверях балкона и слушал их разговор с Джовдатом, поджидая удобный момент, чтобы спуститься к ней. Увидев, что Шахсанем остановилась, схватившись за сердце, он быстро сбежал и, опередив Джовдата, подхватил ее, заключил в объятия. Шахсанем положила голову на его грудь и заговорила тихим, дрожащим голосом:
- Добро пожаловать, родной мой, как хорошо, что ты приехал! Стать мне жертвой твоей дороги, что привела тебя сюда...
- Мама, мама, спасибо тебе, да будет счастливым каждый твой день.
Немного успокоившись, Шахсанем отстранилась, внимательно, как может только мать, оглядела Вугара с ног до головы.
- Стать мне твоей жертвой, сынок, как ты себя чувствуешь? Поправился?
- Я прекрасно себя чувствую, мама! Все прошло. Ну, прихворнул немного...
- Нет, сынок, разве я не вижу? Ты болен, на тебе лица нет. Что с тобой? Лицо серое, как зола. Извелся совсем.
- Все это пустяки, Шахсанем-хала, - снова попытался шутить Джовдат. Или не знаешь, нынче в городе такая мода: и мужчины и женщины только об одном и думают, как бы похудеть! Все хотят быть изящными!
Шахсанем выпустила Вугара из объятий и брезгливым движением отряхнулась, словно счищая с себя невидимую пыль.
- Да будь она проклята, эта мода! Кому нужна? Кожа да кости остались от моего мальчика. Разве таким я растила его?
- Э-э-э! - расхохотался Джовдат. - Да ты, я вижу, удивительная женщина. Послала сыновей в город и хочешь, чтобы они не только учеными стали, но еще и богатырями?
- Нет, сынок, - голос Шахсанем помягчел, - я одного хочу: чтобы мои мальчики были здоровы и счастливы, больше мне ничего не нужно. Пусть мои слепнущие глаза никогда не увидят сыновей больными и хилыми. Как говорят, пора моим отарам в последний путь собираться. Разве мало горя отпустил на мою долю создатель? Хоть бы на старости лет приветил, чтобы на Страшном суде я не тревожилась за своих мальчиков.
Слова матери растопили чувствительное сердце Вугара. Как одряхлела она! Лицо, изборожденное глубокими морщинами, стало коричневым, словно шелк-сырец, а белые волосы прилипли к вискам, как свалянная шерсть. Потускнели глаза, сгорбились плечи. На пороге смерти стоит, а сыновья ничего не сделали, чтобы хоть чем-нибудь облегчить ее жизнь. Бросили в селе одинокую, беспомощную. Если с ней случится что, как станут они людям в глаза глядеть?
Джовдат смотрел на помрачневшее лицо друга и словно читал его мысли, понимая, что творится у него в душе.
- Не спеши отправлять свои отары, - громко сказал он, чтобы нарушить тягостное молчание. - А кто будет внучат нянчить, сказки им рассказывать, на коленях баюкать?
Шахсанем улыбнулась. Она повернулась к Джовдату, стараясь понять, серьезно ли он говорит. Может, и вправду Вугар задумал жениться? Она взглядом спрашивала его, даже подмигнула.
- Правду скажите, обрадуйте старую, уж не прячете ли кошку в мешке? Может, сын привез радостную новость?
- Кто ждет радостной вести, не имеет права о смерти думать, - ответил Джовдат. - О Шахсанем-хала, ты должна крепко держаться...
Шахсанем не понравился его ответ.
- Эх, сынок, - сказала она. - Ничего у меня не осталось. Откуда мне быть крепкой? Придешь однажды и увидишь, что лежит ваша Шахсанем под дырявой крышей, отдала, одинокая, богу душу... Ты, Джовдат, ровесник моим детям, а у тебя уже вон сколько птенцов. Скажи, когда же и мои гнезда совьют, семьей обзаведутся? Время-то идет...
- Не горюй, Шахсанем-хала, потерпи немного, все будет в порядке.
- Опять терпеть? - Лицо Шахсанем жалобно сморщилось. - Сколько можно терпеть? Кончилось мое терпение! От одиночества в ушах звенит. Разве нет конца этой учебе? Пожалел бы меня...
Джовдат на собственную удочку попался. Вот проклятая болтливость завел разговор о женитьбе, разбередил раны старой женщины. Как ее теперь успокоить?
- Терпение - удел всех матерей, Шахсанем-хала! Ну хоть годик еще потерпи. Вугар и Исмет скоро защитят диссертации, вот тогда-то я возьму их за грудки и обоих силком женю. Даю тебе слово! Есть у них девушки на примете - хорошо, нет сам невест подыщу. На таких девушках женятся - все завидовать станут. Обещаю тебе. Ну, довольна моими обещаниями?
- А что мне еще остается? - грустно улыбнулась Шахсанем. - Коль доживу, подожду еще год!
- Тогда идем наверх, в ногах правды нету. За столом продолжим беседу. Твоя невестка хороший обед приготовила. И чай крепкий заварен, самовар кипит.
Шахсанем взялась за перила лестницы, Вугар и Джовдат подхватили ее под руки и повели наверх.
Глава шестая
Поля, раскинувшиеся в низинах, порой напоминают человека, больного лихорадкой, - температура высокая, а его от холода бьет озноб! Уже осень в самом разгаре, воздух остыл, а земля еще хранит летний жар. Прольется дождь, пройдет час-другой, и над полями стелется низкий туман.
Слабо светило солнце, играя в прятки с облаками, вразброд плывшими по холодному небу. Растрескались края арыков и канав, полоски земли возле заборов, где не ступала нога человека или копыто скотины. Зато проселочные дороги и тропинки стали гладкие, точно покрытые асфальтом. Но стоило ступить на них, как ноги скользили, увязали, и пешеходы с трудом вытаскивали завязшие сапоги и галоши, - чавканье и хлюпанье сопровождало каждый шаг.
Вугар крепко держал Шахсанем под руку - вдруг поскользнется и упадет. Тропинка вдоль забора была узкой, и Вугар часто останавливался и, делая шаг в сторону, увязая в липкой грязи, пропускал мать вперед. Шахсанем подобрала подол длинной юбки - открылся край красных широких шаровар. Ее старомодные остроносые калоши со стоптанными задниками то и дело соскакивали с ног.
Первую половину пути они шли молча. Тяжело было на душе у Вугара. Он глядел на старенькое платье матери, на ее рваные галоши и думал о том, что раньше, в студенческие годы, когда приезжал сюда раз в три-четыре месяца, не посмел бы явиться к матери без подарка. На деньги, отложенные от стипендии "про черный день", привозил ей то отрез на платье, то пару дешевеньких туфель. Ну а если на одежду денег не хватало, то уж в чае и сахаре Шахсанем не знала нужды. И пусть не были роскошными эти подарки, но они согревали старое сердце Шахсанем, напоминая, что сын любит ее и заботится о ней. А теперь вот явился с пустыми руками. Ему было стыдно и он молчал.
Шахсанем первая нарушила гнетущую тишину.
- Родной мой, - ласково заговорила она. - А как поживает твой братец? Здоров ли?
- Все хорошо, мама! - не сразу ответил Вугар. - У него все в полном порядке.
- А почему с тобой не приехал? Больше года не показывается в родном селе, видно, забыл к нам дорогу.
Вугар не знал, что ответить.
- Приедет! Обязательно приедет, - сказал он нехотя. - Не сердись на него, мама, он сейчас очень занят.
Шахсанем нагнулась, поправила соскочившую галошу и, выпрямившись, многозначительно посмотрела в глаза Вугара. В его растерянном и неуверенном голосе она почувствовала что-то недоброе. Но не стала больше ни о чем расспрашивать, лишь глубоко вздохнула.
- С лета ни строчки от него не получаю! - тихо пожаловалась она. Весной написал, что болеет, и врачи советуют ему поехать лечиться, попросил у меня сто пятьдесят рублей. Я продала телку и послала ему. В ответ прислал короткое письмо: дескать, деньги получил, спасибо! И больше ни слова! Прошлый месяц я позвала сынишку нашего соседа и продиктовала ему письма тебе и Исмету. Ты ответил, а Исмет молчит. Может, обиделся, задели его мои слова, а? Может, я что не так написала?
"Вот тебе и единственный сын! - с горечью подумал Вугар. - Свет материнских очей! Нет предела его наглости... Едет в Кисловодск развлекаться, весело провести время с девушками, а мать обманывает. Что можно ждать от человека, который обирает одинокую, беспомощную старуху, родную мать?"
Снова шли они некоторое время молча, и снова Шахсанем первая нарушила молчание. Сколько горьких дум передумала она в холодном одиночестве, и теперь ей так нужно было услышать слово утешения. Но нет предела доброте материнского сердца. Видя, что сын помрачнел, она сама стала утешать его:
- О чем задумался, сынок? Может, я и тебя обидела неразумными своими словами? Будь проклята старость! Не обращай внимания на мои слова. Видать, я уж из ума выжила.
Шахсанем нагнулась, взяла в руки галоши, - какой от них прок, все равно ноги по щиколотку в грязи. Босой идти стало легче, привычнее.
- А как поживает наша Джаннат, сынок? - спросила она. - Давно о ней ничего не знаю. Хорошая она женщина, да пошли ей бог радость, пусть сбудутся ее мечты и вернутся сыновья, пропавшие без вести! Она вам как родная мать. Ну а вы бережете ее?
Вугар не сводил взгляда с босых материнских ног, - казалось, ее растрескавшиеся ступни ступали не по холодной грязи, а по его обнаженному сердцу. Он расстроился и, задумавшись, не слышал вопроса. Мать по-своему истолковала его молчание. "Видно, плохо себя чувствует мой мальчик. Проклятая болезнь отняла у него все силы. А тут я еще ему допрос точно на Страшном суде учинила..."
"Как трудно и несправедливо сложилась ее судьба, - думал Вугар, глядя на мать. - А ведь жизнь ее начиналась так светло и радостно..." И ему вспомнилось, как давно-давно, долгими зимними вечерами рассказывала Шахсанем сыновьям о своей молодости, о муже...
...Батрак Мехрали слыл в селе одним из самых толковых и прозорливых людей. Раньше всех почувствовал и понял он веяния новой жизни. Когда в селе организовался колхоз, он первым вступил в него и стал трудиться не покладая рук. И вскоре простой батрак стал знатным бригадиром. Босой Мехрали, всегда ходивший в лохмотьях, получавший в награду от хозяев лишь щедрые тумаки и ругательства, вдруг прославился не только в своем селе, но и во всей округе. Весна ли наступает или осень - Мехрали получает премию. Был он холостяком и, куда девать деньги, не знал. Родственники и друзья тревожились за него, советовали подыскать хорошую "рабу божию", что была бы ему опорой и в горе и в радости. Хватит деньги по ветру пускать, набивать животы бездельников и приживалов... Что это за мужчина, у которого нет своего гнезда.
Мехрали послушался добрых советов. С тех пор как слава о нем разнеслась по району, Мехрали много ездил, участвовал в республиканских собраниях и совещаниях. Бывал в городах, ходил по магазинам, посещал театры, музеи, - короче, имел представление о культурной жизни. Решив обзавестись семьей, он стал со всей ответственностью готовиться к женитьбе. На самом высоком месте, откуда открывался прекрасный вид на все село, на окрестные поля и леса, построил Мехрали одноэтажный дом из необожженного кирпича. В те годы его дом резко выделялся своей ладностью и красотой среди крытых соломой саманных крестьянских мазанок. Соседи восхищались домом Мехрали, называли его дворцом, не могли им налюбоваться.
Проблему "рабы божьей" он тоже решил довольно быстро. Была у него уже девушка на примете. Шахсанем выделялась среди сверстниц - и красотой, и стройностью. А как прекрасны были ее огромные черные глаза, весело глядевшие из-под тоненьких, как ниточка, бровей. Яркий румянец словно красным пламенем озарял ее белое лицо.
И вот в один прекрасный день Мехрали послал сватов. Удачливы оказались сваты - вернулись с доброй вестью. Да и кто мог отказать прославленному жениху, перед которым открывалось такое прекрасное будущее? К тому же Шахсанем давно тайком вздыхала о Мехрали. На свадьбах и шумных праздниках, что длились с вечера до утра, Шахсанем не раз бросала на него, заводилу и тамаду, ласковые взгляды из-под белого, до бровей, платка. Сваты об этом, конечно, ничего не знали и приписывали победу своим стараниям, не часто случается, что и девушка и ее родители с первого раза отвечают сватам согласием.
Очень гордились сваты своим успехом, зато и Мехрали не поскупился - в тот же вечер устроил для них богатый пир.
Женившись на Шахсанем, Мехрали стал еще усерднее трудиться. Теперь слава о нем шла по всей республике. Советская власть высоко оценила заслуги Мехрали и орденом Трудового Красного Знамени украсила его грудь. В те годы такая награда была большой редкостью, мало кого удостаивали столь завидной чести. Мехрали везде принимали с почетом и уважением. Конечно, были у него и завистники. "Мир перевернулся вверх дном, - ворчали они. - Жизнь принадлежит теперь босоногим сиротам. Все лучшее, все прекрасное только для них существует".
Счастье хорошо изучило дорогу в дом Мехрали! Вскоре довелось ему испытать еще и новые радости - Шахсанем одного за другим родила двух сыновей. Тут, как говорится, Мехрали шапку набекрень заломил, сам дивился счастливой своей судьбе. Бывало, целую ночь напролет не может уснуть, все думает, думает. А рядом под атласным одеялом - Шахсанем. Густые шелковые волосы ее рассыпались на подушках. Он ласкал и целовал эти волосы, играл темными завитками над маленьким розовым ухом и говорил:
- Нет человека, Шахсанем, счастливее меня на всей земле! Я и во сне не осмеливался увидеть, что доживу до таких дней...
Не знавший, что такое подушка, ночевавший в хлеву, задыхаясь от запаха навоза, нынче спал Мехрали в мягкой постели, на пуховой подушке. Что еще нужно человеку? Самый красивый дом в селе - его дом. Самая красивая жена его жена. О, чудо великое!
Часто, вернувшись с работы домой, Мехрали обводил радостным взором чистую уютную комнату, освещенную притушенным светом керосиновой лампы, от которой тени бежали по белым стенам, яркие подоконники, уставленные цветами, детские кроватки, где посапывали малыши, и, счастливо и глубоко вздохнув, мечтал:
- Я верю, Шахсанем, еще светлее будет наша жизнь. Каждый день станет радостным и веселым. Дети растут. Скоро дом этот сделается нам тесен. На его месте мы построим двух этажный, белокаменный, с двумя балконами, один будет глядеть на запад, другой на восток, настоящий дворец. В городах я видел такие и давно мечтаю, что и у нас будет подобный дом. Я верю, все наши мечты сбудутся, потому что советская власть - это наша, бедняцкая власть! С ней ничего не страшно...
Шахсанем молчала, только крепче прижималась к мужу. Как он красиво говорит, настоящий поэт! И она вместе с ним парила на радужных крыльях мечтаний.
Но, увы, крылья у мечты - хрупкие. Не суждено было Мехрали дожить до тех дней, о которых он так мечтал.
...Стоял жаркий летний день. В зеленом лесу колхозники чистили арык, отведенный от Куры, что орошал участок, где трудилась вся бригада Мехрали. За весну не выпало ни одного дождя, лето выдалось засушливое, и потому надо было как можно скорее закончить очистку арыка. Мехрали, засучив рукава, трудился без устали. Решено было до полудня не отдыхать. Пот лился градом по осунувшимся лицам колхозников, рубахи липли к телу. Мехрали изрядно устал, ныла спина, болели руки. Наконец-то перерыв! Уселись тут же, на берегу арыка, и принялись за еду. А Мехрали отошел в сторонку и расположился в тени большого дуба.
Раскинув руки и закрыв глаза, он растянулся на мягкой, душистой траве. "Пусть высохнет пот, - думал он, - тогда и пообедаю". Шахсанем дала ему с собой жареную курицу, свежеиспеченный хлеб, сыр, масло, не забыла положить в сумку зеленый лук, киндзу, кресс-салат, - зелень она сама выращивала на огороде. Шахсанем знала - после трудной физической работы аппетит разгорается. Мехрали не хотелось, чтобы труды любимой жены пропали даром, он будет есть медленно, с удовольствием, наслаждаясь каждым куском. Он продолжал неподвижно лежать, сдерживая нетерпеливый голод, и, сам того не заметив, задремал. Не прошло и нескольких минут, как он вскочил с отчаянным криком. Товарищи кинулись к нему, но поздно - Мехрали лежал без сознания, его лицо на глазах у перепуганных, растерянных людей постепенно синело, чернело. Кто-то толковал о лекарствах, о враче. А Мехрали с каждой минутой вспухал и раздувался, как кузнечные мехи.
Он скончался, не приходя в сознание.
Никто не мог понять причину столь стремительной смерти. И только дома, обмывая покойного, обнаружили на теле чуть заметную ранку: Мехрали лег на змеиное логово, когда он уснул, проклятая шахмар1 выползла из норы и ужалила его в самую середину позвоночника.
Не зря отцы наши говорят: одному везет в начале жизни, другому - в конце. Так случилось с Шахсанем. После смерти Мехрали жизнь ее разом переменилась. На глазах не просыхали слезы. Так внезапно, так нелепо распрощаться с любимым мужем, остаться с двумя малютками на руках! Горе иссушило ее, обесцветило щеки. Но мужчины по-прежнему поглядывали на нее, а когда прошел год, в дом ее стали заходить сваты. Родители и родственники советовали снова выйти замуж, - совсем ведь молодая, жизнь только начинается. Как говорил Мехрали: все еще впереди. Но Шахсанем не желала никого слушать. "Никто на свете мне больше не нужен! - твердила она Мехрали унес с собой мою радость и мою любовь. Жизнь моя окончена. Одного прошу у судьбы: сил, чтобы вырастить его детей...".
Никому не удалось сломить упрямство Шахсанем, ни угрозами, ни уговорами. И тогда предложили ей взять на воспитание осиротевшего Вугара.
- Раз уж ты не хочешь никого слушать, решила похоронить свою молодую жизнь и посвятить ее сиротам, пригрей и этого несчастного! - сказали старики аксакалы.
Шахсанем согласилась. А через два года умер от оспы старший сынок. Отныне вся ее жизнь сосредоточилась на двух мальчиках. Сама того не замечая, она старилась, отлетела ее молодость, увядала красота. Теперь никто не заговаривал с ней о замужестве. И ее дом, который когда-то называли дворцом, обветшал, осел, стал неказистым.
После войны село быстро меняло свой облик. Один за другим вырастали ладные двухэтажные дома с широкими, застекленными верандами, совсем такие, о каких мечтал когда-то Мехрали. Село строилось по плану, между домов разбивали сады, цветники. И когда разрослись, зазеленели сады, новые дома стали еще краше, а старенький дом Мехрали теперь казался среди них приземистым и неуклюжим.
А с тех пор как Вугар и Исмет уехали в Баку учиться, дом и вовсе осиротел. Не звучали больше в его стенах молодые голоса, и Шахсанем на все махнула рукой. Стены постепенно растрескались, снаружи и внутри осыпалась штукатурка, обнажая кирпичи, ветры сбрасывали с крыши черепицу, и она стала напоминать выжженную зноем сухую землю.
Может, и есть во всем этом какая-то мудрость - каждому свое время!..
* * *
Наконец они добрались до дома. Вугар в задумчивости перешагнул порог и едва не упал, забыв, что земляной пол давно осел и возле порога образовалась глубокая впадина. Облокотившись о притолоку, Вугар долго не двигался с места, пока глаза его привыкли к темноте. В двух маленьких окнах, выходивших на низенькую галерею, стекла почти все были выбиты, и вместо них вставлены листы картона и фанеры. Шахсанем торопливо шарила рукой по стене и, наконец, нащупав выключатель, зажгла свет. Не прикрытая абажуром электрическая лампочка, свисавшая на шнуре почти до полу, осветила жалкое убранство комнаты. Казалось, даже лампочка решила испытать Вугара, продемонстрировав все предметы в их неприглядной наготе: закопченный, провисший потолок, черный, словно вымазанный мазутом, очаг, потрескавшиеся, в пятнах, стены, шаткую, старенькую тахту с короткими ножками.
Держа в руках висячий замок, Шахсанем грустно наблюдала за сыном, угадывая его мысли.
- Дом наш доживает свой век, сынок, - дрожащим голосом проговорила она. - Как и я, старая, на последнем дыхании держится. Ветер чуть посильнее подует или гром загремит, трясется как в лихорадке. А я со страху забьюсь в угол и жду: вот-вот рухнет на голову.
Лицо Вугара мрачнело с каждым мгновением, он молчал. И вдруг Шахсанем заговорила быстро, словно это и не ее голос звучал минуту назад.
- Нынешней весной явилась ко мне из колхоза комиссия. Осмотрели дом, ушли. А через три-четыре дня вызвали в правление. Положили передо мной длинную-длинную бумагу; распишись, говорят. "Что за бумага?" спрашиваю. "Решение общего собрания, - отвечают. - Ты старейший член нашего колхоза, твой покойный муж больше всех для нашей артели в свое время старался, потому мы решили построить тебе новый дом в самом центре села". Поблагодарила я и отказалась. Большое, мол, вам спасибо за заботу, только новый дом мне не нужен. Сыновья мои уже окончили учиться, не сегодня-завтра получат в Баку хорошую квартиру и меня к себе заберут. Зачем колхозу лишние деньги тратить? Знаешь, свет моих очей, не хотела я тень на вас бросать, мало ли что люди могут подумать. Может, мне в лицо и не скажут, а за спиной разговоры пойдут: сыновья у нее ученые, а она за счет колхоза дом строит... В город мне ни к чему, что я забыла в этом городе, сынок? Жить мне осталось самое большое два-три года. Доживу свой век и здесь. Ветхий дом, да свой! Мехрали строил, как бросить? Была я верной женой, такой и умру. Каждую неделю хожу к нему на могилу. Посижу, поговорю, вот и полегчает на душе.
Вугар взглянул на мать. Как горько отозвались в его душе материнские слова, сказанные о нем и Исмете.